Глава 5

После завтрака мы с княжной отправились в парк на прогулку. Парк в имении был регулярный, четко геометрически распланированный, с широкими аллеями. Их уже успели расчистить от вчерашнего снега. Я взял княжну Марью под руку, и мы не спеша, шли вглубь по главной аллее.

Нас с Марьей Николаевной так мало связывало, что говорить, собственно, было не о чем. Пришлось поднять тему, которую с радостью поддержит любая настоящая женщина. Я завел речь о женской красоте, и мы пустились в детальное обсуждение всех действительных и мнимых достоинств очаровательной собеседницы. За увлекательно беседой, мы пошли чуть быстрее, чем следовало, и Маша тотчас взялась рукой за сердце. Пришлось вернуться в дом. Я отвел барышню в ее покои.

Жила княжна вместе со своими камеристками в трех комнатах. Мне было любопытно взглянуть на тихую девичью обитель. Ее гостиная оказалась дорого и вычурно, на мой вкус, декорирована мебелью стиля какого-то Людовика. Я передал барышню с рук на руки какой-то заспанной, нечесаной девушке и попросил уложить ее в постель.

– Останьтесь, Алексей Григорьевич, – попросила Маша, – я немного полежу и встану.

– Сначала, княжна, отдохните, я вас полечу, а там видно будет, – сказал я ей вслед.

Камеристка сняла с Маши верхнее платье и отвела во внутренние покои, я остался один и осмотрелся. Все в гостиной было красиво и продумано, но комната своей роскошью, слегка напоминала музей.

– Барышня, просят вас, сударь, пройтить к ним, – выйдя из спальни, сказала камеристка, стреляя в меня любопытными глазами. Я не очень этому удивился, не каждый день так запросто встретишь колдуна и прошел мимо нее в спальню.

Маша ждала меня в постели. Она сделала все, как я просил, разделась и легла.

– Э! – сказал я, когда увидел ее на широченной кровати с шатровым балдахином, лежащей на белоснежных простынях голландского сукна. – Э! – добавил я, обратив внимание, что на ней совсем не осталось одежды. – Э, ты вообще-то зря разделась догола.

Маша удивленно на меня посмотрела и объяснила:

– Но ведь ночью ты сам велел мне все с себя снять!

– Да? Ты меня тогда не совсем правильно поняла, но, это неважно, – сказал я, сам не зная, что делать. С одной стороны было жалко лишаться такого прелестного зрелища, с другой, нас могли застукать и не только за лечением. – Ночью это одно, – наконец объяснил я, отирая платком вспотевшие ладони, – а днем…, вдруг сюда кто-нибудь войдет?

– Ну и что, ты же доктор, а маменька говорит, докторов не нужно стыдиться, – спокойно объяснила девушку. – К нам в Москве ходили другой доктор, старичок Карл Иванович, я перед ним тоже раздевалась…

– Конечно, если только старичок. Жаль что я не тот Карл Иванович, – задумчиво, говорил я, чувствуя, то, что положено чувствовать в такой ситуации молодому, здоровому мужчине не слишком обремененному пуританской моралью и клятвой Гиппократа. – Нет, ты все-таки надень что-нибудь, какую-нибудь рубашку, – пересилив соблазн, попросил я. – Днем лечиться можно и в одежде. Это по ночам, когда не хватает света, лучше без ничего. Так что… Как зовут твою девушку?

– Дашей.

– Даша! – позвал я.

Камеристка тотчас вошла, она явно подслушивала за дверями.

– Помоги барышне надеть ночную рубашку, – попросил я.

Она понимающе кивнула, и девчонки начали оживленно обсуждать, какая рубашка в данной ситуации подойдет лучше других. Ну, а я, пользуясь своей бесконтрольностью, исподволь рассматривал юную княжну.

Не хочется повторять вечные истины, но из всего прекрасного, что создала природа, как ни крути, венцом творения является человек. Во всяком случае, с нашей человеческой точки зрения. А самые изумительные человеки, это? Совершенно правильно и, думаю, с этим согласится большая часть представителей нашего вида, причем, что очень важно, обоего пола, это?! Да, именно, это женщины. Правда, дальше эстетические пристрастия у полов начинают расходиться, причем принципиально. Женщины считают, что они красивы тогда, когда хорошо одеты, а мужчины – когда раздеты. Но это уже, как говорится, мелкие частности.

Чем дольше у девушек продолжался спор о выборе ночной рубашки, тем больше я получал удовольствия от созерцания прелестной юной княжны. Она было белокожа, с умопомрачительными женственными изгибами и теперь, в полемическом задоре, забыв о стороннем наблюдателе, была очень грациозна.

Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Девушки, в конце концов, пришли к консенсусу, и Даша помогла барышне скрыть от моего пытливого взора ее округлые, нежные сокровища. Впрочем, это случилось как раз вовремя. Продлись их спор еще четверть часа, не уверен, что я смог бы оказать Маше какую-нибудь медицинскую помощь. Думаю, что тогда такая помощь потребовалась уже мне.

– Лежи спокойно и постарайся, расслабиться, – попросил я княжну, когда она, наконец, оказалась в рубашке. Я отослал Дашу, сел рядом с больной на широченную постель, и простер над ее грудью ладони с растопыренными пальцами.

В чем заключается секрет моего экстрасенсорного лечения, я не знаю, но когда у человека что-то не в порядке, это чувствую, что называется на уровне подсознания. Интересующиеся могут спросить об этом же других экстрасенсов, думаю, механизм восприятия чужой боли у нас всех примерно одинаков.

Притом, что у меня весьма условная медицинская подготовка, два курса мединститута и служба санинструктором в армии, и о человеческом организме я знаю именно в этом и не большем объеме, тем не менее, вполне успешно справлялся со многими болезнями. Не знаю, была ли у меня эта способность в прошлой, обычной, жизни. Может быть, и была, только никак не обозначалась и не развивалась. Только перейдя грань времени, оказавшись в экстремальной ситуации, я понял, что могу успешно лечить людей.

Многие считают экстрасенсов обычными шарлатанами. Спорить не буду, но как довод в защиту, могу привести общеизвестные способности многих людей чувствовать спиной дурной взгляд, предощущать приближающуюся опасность или вспоминать о близком человеке, когда ему плохо и требуется помощь. Мы еще так мало о себе знаем, что что-то утверждать или отвергать априори, обычно признак банальной самоуверенной глупости.

Спустя несколько минут после начала процедуры, княжну начала бить дрожь.

Я же чувствовал себя значительно лучше, чем во время первого, ночного сеанса. Кажется, еще тогда мне удалось преодолеть кризисный барьер, и теперь я чувствовал, что лечение идет вполне успешно. Примерно то же должна была ощущать и больная, но Марья лежала с плотно закрытыми глазами и вся дрожала.

– Тебе, плохо? – спросил я, притрагиваясь ладонью к ее груди. Под тонким батистом рубашки уже рельефно обозначились набухшие соски.

Увы, мы с княжной пребывали примерно в одинаково взвешенном состоянии. Разница была только в одном, я точно знал, чего хочу, она чувствовала это скорее интуитивно. Все-таки другая эпоха, разная информированность, едины были только наши «низменные» человеческие устремления…

Короче говоря, нас с ней как бы заклинило. Я не могу заставить себя убрать руку с нежной девичьей груди.

Маша лежала под этой самой рукой с зажмуренными глазами и мелко дрожала. К закрытой двери, само собой, прильнула заинтересованная тем, что у нас здесь происходит, камеристка Даша.

Выручил меня торопливый стук в дверь. Я сразу очнулся от вожделения, взял себя в руки и встал в классическую позу доктора, скрестив на груди руки. И сделал это вовремя. В спальню вошли встревоженные родители.

– Марусенька, дочка, что с тобой, мне сказали тебе опять плохо?! – испугано спросил Николай Николаевич, тревожно глядя на вытянувшуюся на кровати дщерь.

– Нет, папенька, благодарю вас, мне очень помог Алексей Григорьевич, и теперь стало много лучше, – вполне обыденным голосом успокоила отца княжна.

– А мы, как только услышали, что тебе привели с прогулки, сразу сюда, – вступила в разговор княгиня. – Тебе, донюшка, правда, лучше?

– Правда, маменька, я только немного устала, вы зря так волнуетесь. Алексей Григорьевич мне поможет.

– Надеюсь, – с облегчением промолвила Марья Ивановна, – он теперь будет спать с тобой рядышком, если что нехорошее почувствуешь, сразу посылай за ним Дашку, а сама, смотри, сама не вставай!

На счет «спать рядышком» у княгини получилось как-то двусмысленно. Но возможно, это показалось только мне.

– Спасибо тебе, голубчик, – растроганно сказал князь, убедившись, что с дочерью все в порядке. – Ты уж помоги нам, дети у нас с женой самое дорогое, если конечно не считать государя и отечества, – к чему-то добавил он. – Всех остальных Господь забрал, остались нам на радость только двое, Ванюша и Машенька.

– Конечно, помогу, по мере своих скромных сил, – ответил я, отирая со лба испарину.

– Да, чуть не забыл тебе сказать, мой управляющий спрашивает, что делать с твоей лошадкой и козлом? – спросил меня Николай Николаевич.

– С кем? – удивился я. – У меня нет никакой лошади, а уж козла тем более, он, наверное, что-то перепутал, – ответил я.

– Да? Может быть, и перепутал, народ у нас удивительно бестолковый. Хотя за Фабианом Вильгельмовичем такого, раньше не водилось. Ты, голубчик, как освободишься, спроси у него сам. Он что-то приходил ко мне сильно встревоженный.

– Встревоженный? – переспросил я, почему-то сам, начиная испытывать непонятное беспокойство. – А откуда взялись те животные, лошадь с козлом, он не сказал?

– Говорил что-то, да я, признаться, не расслышал. После стрельбы на поле брани, стал туговат на ухо. Ты уж не сочти за труд, сам его обо все расспроси. Он тебя в больших сенях дожидается.

Встревожился не только неведомый мне Фабиан, но я. После моей опрометчивой угрозы возчику, которое слышали Филимон и княжна Марья, единственное, чего мне не хватало для полноты жизни, это крестьянина превращенного в козла!

– Надеюсь, Марья Ивановна и Николай Николаевич, вы ободрите княжну Марью, а я пойду, узнаю, что здесь еще за новый козел появился, – сказал я. – Больная пусть пока лежит, я навещу ее, как только освобожусь.

Оставив княжеское семейство, наслаждаться родственными отношениями, я бросился вниз в вестибюль. Кажется, хохма с козлом уже создала мне определенную репутацию. Дворовые люди, как тараканы по щелям разбегались при моем приближении. Это мне напомнило виденную мной в Зимнем дворце реакцию дворцовых слуг на внезапные появления Павла I.

В роскошно отделанном вестибюле, который князь Урусов из патриотизма назвал «большими сенями», в глубоком кресле сидел худощавый человек средних лет с узкой и длинной лысиной, перечерчивающей пополам его большой не по фигуре череп. Лысины у мужчин в эту эпоху были большой редкостью, как и очки, косо сидящие у него на кончике носа.

– Вы, Фабиан Вильгельмович, управляющий? – спросил я, останавливаясь перед ним. – Князь сказал, что вы хотите со мной переговорить.

Управляющий встал и почтительно поклонился. Мне он понравился серьезным выражением лица и прямым, твердым взглядом. В нем сразу был виден деловой, честный немец. Мы с разной степени интереса рассматривали друг друга и кончили тем, что оба улыбнулись.

– О да, я действительно имею большое желание говорить с вами, господин Крылофф, – сказал он, хорошо выговаривая слова, но не совсем правильно по-русски строя фразу, что сразу выдало в нем иностранца. – Изволите присесть? – указал он на стоящее рядом кресло.

– Изволю, – вздохнул я. – Что там еще за лошадь с козлом, о которых мне сказал Николай Николаевич?

– О, вы уже изволите знать это обстоятельство? Я хотел вас просить распорядится вашим имуществом.

– Это не мое имущество, лошадь принадлежит моему возчику, я его подрядил отвезти меня в Калугу, а о козле я вообще ничего не знаю, откуда он взялся? – объяснил я немцу.

Фабиан Вильгельмович слушая, понимающе кивал головой, и когда я замолчал, объяснил:

– Господин Крылофф, я весьма почитаю, его светлость князя и знаю, как он вас уважает, потому простите за то неудовольствие, которое я вам имею причинить. Уверяю вас, я не верю ни в какие суеверия, но прошу вас понимать меня правильно. Вы говорите тому мужику, что если она от вас убежит, ты вы сделаете ее козлом, – управляющий так разволновался, что перепутал родовые окончания. – Мужик убегает, бросая, как вы сказали, свой лошадь. Я этому имею честь верить. Однако откуда вдруг взялся незнакомый козел? Вы имеете мне это объяснить?

– Я не имею этого вам объяснить! Тьфу, ты черт, просите, запутался. Я не могу вам этого объяснить, уважаемый Фабиан Вильгельмович! Поверьте мне на слово, я никакой не колдун и ничего не знаю ни о каком козле. Это все какое-то недоразумение!

Управляющий выслушал мою сбивчивую тираду, отвел взгляд и вновь спросил:

– Значит, вы не обещали превратить мужика в козел? Это придумал Филимон?

– Обещал, но в шутку! Я не умею превращать людей в животных, и никто на свете не умеет! Вы же разумный человек и сами сказали, что не верите в суеверия!

– Я правильно понимаю, это не вы превратили мужика в козел-а? – кажется, наконец, понял немец.

– Конечно, не превращал! – обрадовался я. – Да и когда бы я это сделал, мы все это время были с княжной Марьей, а того мужика я и в глаза не видел!

Управляющий внимательно меня выслушал и совершенно серьезно спросил:

– Тогда вы знаете и можете сказать, кто это сделал?

В этот момент, я впервые в жизни пожалел наших политиков и дипломатов, работающих с европейскими и американскими коллегами. От такой непробиваемой, добросовестной тупости, можно запросто рехнуться. Говорят, что после общения с прокурором Гаагского трибунала с красивым именем Карла дель Понте, один из подследственных наложил на себя руки, а экс президент Югославии Милошевич умер от инфаркта, и еще несколько бывших сербских руководителей прячутся от нее в горах. Думаю, те, кто видел умное, интеллигентное лицо прокурора дель Понте, вполне их поймут.

Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что все европейцы тупые, а мы наоборот острые. Просто у нашей загадочной славянской души нет разгадки, в то время как у их есть, и довольно простая.

– Ладно, – сказал я управляющему, – с вами дорогой Herr, все ясно. Пойдемте, я буду иметь смотреть ваш козел!

Немец понял, что я его передразниваю, но не показал, что это его задело, встал с кресла и сделал приглашающий жест к выходу.

После чего мы с ним как два шерочки, почти что под ручку, отправились на скотный двор, знакомиться с козлом.

Скорее всего, весть о чудесном превращении облетела все поместье, посмотреть на «историческую» встречу сбежались все от мала до велика. Правда, под ногами никто не путался, дворовые выказывали боязливое почтение к «колдуну». Я старался держаться независимо, но мне это не очень удавалось. Быть в центре враждебного внимания оказалось довольно неприятно. Немец же шел, не обращая внимания на нездоровый ажиотаж, даже по пути отдавал какие-то хозяйственные распоряжения.

– Колдун! Колдун! – восторженно кричали непосредственные мальчишки. Взрослые так не рисковали, тем более что я жил в барских покоях, и был княжеским гостем, они двигались молча, параллельно с нашим курсом. Когда мы с Фабианом Вильгельмовичем, наконец, дошли до скотного двора, вокруг нас собралась целая толпа.

Вся скотина по зимнему времени была в хлевах, на дворе находился только тот самый козел, который стал причиной переполоха. Животина стояла как раз против ворот, задумчиво опустив голову, и жевала жвачку. С козлами, во всяком случае, четвероногими, я встречался редко, ничего в них не понимал, и мне показалось, что этот был самым обыкновенным представителем своей породы. Мы с управляющим остановились как раз напротив него, а толпа сгрудилась сзади нас.

Пресловутому полорогому парнокопытному, такой интерес к своей особе не понравился, он поднял морду и заблеял. Тотчас наступила общая тревожная тишина. Собравшиеся зрители трепетно внимали блеянью, а когда козел, сказав все что хотел, замолчал, с интересом уставились на меня, видимо, ожидая, что я ему отвечу. Понятно, что ответить мне козлу оказалось нечего. Тогда в действие вмешался Фабиан Вильгельмович и представил мне животное:

– Это есть тот козел, который раньше был мужик.

– Очень приятно, – вежливо ответил я, разглядывая козла.

Вообще-то, если говорить честно, он и, правда, чем-то походил на моего возницу. Такая же глупая самодовольная морда, куцая бороденка и упорный, самоуверенный взгляд. Однако внешняя похожесть еще ни о чем не говорила, мало ли кто на кого похож! Очень часто и собак бывает трудно внешне отличить от хозяев, не считать же что они их заколдованные родственники!

Козел, между тем, то ли почувствовал во мне родственную душу, то ли по какой иной, никому неведомой причине, выделил меня из общей массы людей, подошел к воротам загона и, не сводя взгляда, вытянул вперед бородатую морду и призывно заблеял.

Толпа разом откликнулась тревожным гулом, а стоящие на безопасном расстоянии мальчишки начали свистеть, кто-то даже закричал:

– Ишь, ты, бешка просит барина, чтоб он его расколдовал!

Я уже последними словами ругал себя за то, что вообще согласился обсуждать эту тему, тем более зачем-то пошел на скотный двор. Нужно было выкручиваться, но как это сделать, пока не знал. Люди явно ждали чуда, но на чудеса я никак не тянул. Пришлось пойти на потерю популярности.

– Нет, это никак не мой мужик, – сказал я управляющему, – я этого козла вижу первый раз в жизни. Может быть, он прибежал из села?

– Это никак не возможно быть, – твердо сказал Фабиан Вильгельмович, – у каждого козел есть свой хозяин, у этого козел, никакой хозяина нет!

– Хорошо, пусть он пока живет здесь, мы с ним потом разберемся, – попытался я если не разрубить Гордиев узел, то снять напряженность момента.

Однако управляющий не пошел на сотрудничество или хотя бы на компромисс, он продолжил тупо настаивать:

– А что, господин Крылофф, потом прикажете делать с этим человек-козел?

Вместо ответа мне очень захотелось врезать пару раз этому упертому херру-управляющему по морде. Такие замечательные немецкие качества как аккуратность, обязательность и. педантичность мне всегда были симпатичнее нашего русского разгильдяйства, но всему же есть придел! Пожалуй, в тот момент у меня осталась последняя возможность разрулить ситуацию, это заморочить головы присутствующим.

– Я вам сказал, оставьте козла здесь, вы, что царским указам не подчиняетесь? – строго и веско проговорил я. – Слышали государев указ от седьмого восьмого ноль шестого? Бунтовать, никому не позволено!

Думаю, в том, что я сказал, никто, включая управляющего, ничего кроме упоминания государя и обвинении в бунте, не понял. Однако и этого оказалось достаточно, что бы гул недовольства разом смолк. Я повернулся к зрителям. На меня смотрело множество глаз, смотрело угрюмо, и как мне показалось, с угрозой. Разбираться в психологии толпы времени не было. Я был странно для этого времени одет, да еще уличен в колдовстве, чем ни повод для праведной расправы. Мне почему-то стало очень страшно, и рука невольно потянулась к рукоятке сабли.

И вдруг все как-то переменилось. Лица дворовых и местных крестьян, хмурые и сосредоточенные, стали испуганными. Уже позже я осознал, как странно наблюдать такую быструю смену настроения одновременно у многих людей. Сначала мелькнула мысль, что крестьян испугал мой угрожающий жест, но его могли видеть только те, кто стоял совсем близко, а испугались почему-то все. Да и у меня от непонятного страха онемели руки, похолодело в животе и сердце, как говорится, ушло в пятки. Все кто здесь был, словно застыли на своих местах.