Бригадир державы (№19) - Кукловод

– Да, мне тоже так показалось, – согласился я. – Только неплохо было бы протопить баню и отправить гостей помыться, а их одежду прожарить.

Говорить о том, что вполне возможно, солдаты уже завшивели и это грозит сыпным тифом, от которого погибла, значительна часть армии Наполеона, я не стал. Однако оказалось, что Кологривова уже сама до этого додумалась и еще ночью распорядилась протопить баню. Мы с ней поболтали на метеорологические темы, и я попросил у нее разрешение взять их экипаж, съездить в ближайший город, приискать нам с Машей лошадей.

Екатерина Романовна посоветовала отправиться в Бронницы, где по воскресеньям бывает конная ярмарка и у нее есть знакомый лошадиный барышник. Сказала, что ближе я не найду ничего стоящего, если, конечно, меня не устроят крестьянские лошадки.

Ехать посоветовала ранним утром и приказала управляющему, чтобы мне завтра с утра приготовили сани.

После благополучного разрешения переговоров, мы с ней на пару испили кофея. Вскоре, после сна в гостиной начали появляться и остальные местные домочадцы. Французы после еды и отдыха ожили, но оказалось, что среди них несколько человек обморозились, у одного начался плеврит, короче говоря, как обычно бывает, после долговременного стресса, у людей начались проблемы со здоровьем. Я, так и не повидавшись ни с Машей, ни и Петром Андреевичем, открыл походный лазарет и занялся гостями.

О статусе французов, то ли гостей, то ли пленных, разговора как-то не заходило. Оружие их оставалось стоять в углу гостиной, пока хозяйка не приказала дворовым девушкам отнести его в чулан. Приказчик, посланный ранним утром для доклада уездному начальству о неожиданном появлении противника, еще не возвратился.

Пока же французы приводили себя в порядок, а когда приспела баня, во главе с капитаном, отправились мыться. Только тогда, я сумел навестить Кологривова и Урусову.

Лейтенант чувствовал себя значительно лучше, чем накануне. После моего вчерашнего экстрасенсорного сеанса небольшое воспаление мягких тканей почти прошло. Я его осмотрел, посоветовал еще полежать и зашел к Маше. Она сидела в кресле возле окна, с книгой в руке. За ночь я о ней соскучился, наклонился, поцеловать, но княжна незаметно отстранилась и просто пригласила сесть рядом.

– Что-нибудь случилось? – спросил я. – Ты на меня обижена?

– Нет, с чего ты взял, – удивилась Маша, но в глаза мне почему-то не посмотрела.

Я начал вспоминать, что вчера сделал не так, но никаких грехов за собой не нашел.

– Но, я же вижу что ты какая-то не такая, – продолжил я.

– А, по-моему, самая обычная, – спокойно ответила она.

– Как ты спала? – спросил я. – Мне тебя очень не хватало!

Пропустив мои слова, мимо ушей, она оживленно заговорила о французах и принялась расспрашивать, кто они, откуда, так, будто это имело для нее хоть какое-нибудь значение. Мне скоро надоела игра в неопределенность, и я встал.

– Я вижу, ты не в духе, поговорим, когда у тебя исправится настроение, – сказал я и, не дождавшись ответа, вышел.

Делать мне было больше нечего, и я пошел в свою комнату. Француз был еще в бане. Я прилег на кровать и тотчас заснул. Сколько времени я спал, не знаю, но думаю не меньше часа. Проснулся от постороннего звука. Посередине комнаты стоял какой-то человек с обнаженной саблей в руке. Спросонья даже не стразу понял, что это де Лафер. Он помылся, побрился, почистил мундир и выглядел совсем другим человеком. Однако удовольствие, увидеть его над собой в такой позе было не самое приятное.

Я прикрыл глаза и наблюдал, что он собирается делать. Однако ничего опасного для моей жизни, виконт предпринимать не собирался. Сначала взвешивал саблю на руке, проверял центровку, геометрию клинка, потом подошел к самому окну и начал изучать ее, можно сказать, по миллиметру.

– Нравится сабля? – спросил я, когда понял, что занимает она его не в прямом, смертоубийственном, смысле.

– О да, – ответил он, оборачиваясь. – Извините, что взял ваше оружие без разрешения, но это такая драгоценная редкость! Такую саблю нельзя выносить из родового замка!

– Из родового замка? – уточнил я, и он утвердительно кивнул. – Я непременно так и сделаю, как только у меня появится замок. Пока же дело за малым, его сначала нужно построить.

Он оценил шутку и рассеяно улыбнулся. Потом спросил:

– Как этот клинок к вам попал?

– О, это длинная история, – попробовал отговориться я. – Боюсь, что я не смогу ее вам рассказать на моем плохом французском языке. Но когда-нибудь, я вам все подробно расскажу. Пока же, могу только сказать, что добыл ее в бою.

– Я так и подумал! – почему-то обрадовался он. – Вы ее случайный владелец!

– В общем-то, вы правы, но я к ней уже так привык, что чувствую ее своей собственностью.

– Если бы я был не простым пехотным капитаном, а императором Франции, то не пожалел бы за такое оружие отдать какое-нибудь европейское королевство, – пылко сказа виконт.

Если бы да кабы, то во рту росли грибы, подумал я.

– Вас пытались из-за нее убить? – неожиданно спросил он.

– Пытались и не один раз, – подтвердил я.

– Вот видите, а я что говорил! – обрадовался он, хотя ровно ничего на эту тем еще не сказал. – И почему вас не убили?

Вопрос был дурацкий, и я соответственно ответил:

– Потому что не смогли.

– Я не могу этому поверить!

Разговор приобретал какой-то шкодливый оттенок, возможно, я не все правильно понимал по-французски, но как бы то ни было, мне было интересно послушать, что он еще скажет.

– Тем не менее, как видите, я пока жив.

– Тогда, может быть, я ошибаюсь? – спросил он меня.

– В чем? – уточнил я.

– Возможно это не настоящая сабля, а подделка. Посмотрите, вот тут выгравированы символы, («Lesymbole», что я перевел как символы) вы знаете, что они означают?

– Нет, а что?

– Я тоже не знаю, – почему-то угрюмо ответил он, – но если бы эта сабля принадлежала вам, то я был бы вынужден, мосье Крылов, вас убить!

Так, сначала в огороде бузина, а потом в Киеве дядька, понял я. Похоже, что француз от перенесенных лишений сошел с ума.

– Ну, раз мы оба не можем прочитать, что там написано, может быть, вы положите ее на место? – попросил я.

– Это не просто надпись, это мистическое заклинание. С вашей саблей случались какие-нибудь чудеса?

– Пожалуй, пару раз что-то подобное было, но в основном я использовал ее по прямому назначению, для боя, – ответил я, с опаской наблюдая, как он во все стороны вертит клинком.

– Эта сабля принадлежит страшной организации (l'organisation), – сказал он. – Это их ритуальное орудие убийства.

– Я тоже что-то такое заметил, – согласился я, – правда я не знал, что они большая организация и думал, что просто религиозная секта. Эта Lasecte, едва не принесла меня в жертву своему козлиному покровителю.

– Вельзевулу? – уточнил он.

– Кажется, правда, у нас князя тьмы больше называют Сатаной.

– Мои родители пали жертвой этой l'organisatiоп, – мрачно сказа он. – После их убийства наша семья потеряла все, поэтому я вынужден служить простым пехотным капитаном в армии проклятого корсиканца.

Я впервые слышал, что француз так называл своего великого императора, и теперь мне стало понятно, почему виконт де Лафер так завелся.

– Я очень мало знаю об этой l'organisation, только один в роли жертвенного ягненка, раз присутствовал на их сборище. После этого мы сталкивались только в бою. Может быть, вы мне расскажете, все, что о них знаете?

– Вы говорите, что сталкивались с ними в бою, – проигнорировав вопрос, сказал он. – Почему же они вас не убили?

Мне уже начало надоедать это переливание из пустого в порожнее и ответил я более резко, чем намеревался:

– Наверное, потому, что не сумели! Смогли бы так убили бы!

– Не сердитесь, мосье Крылов, эти люди без труда убивают всех, даже королей. Мне кажется, у вас есть грандиозный покровитель, и он вас спасает.

Я задумался.

Похоже, де Лафер был прав. За меня могла заступиться служба времени, по заданию которой я работал в Смутном времени, но мы с ними давно потеряли друг друга из виду. Вернее потерял их я, а они меня об этом не оповестили. Мог заступаться «Инопланетянин», как я его называл, человек с необычными способностями, сидевший со мной в Петропавловской крепости.

Естественно, что я не стал откровенничать с малознакомым человеком, но правоту признал:

– Наверное, вы правы, без такой помощи я бы давно погиб. Однако кто мне помогает, я не знаю. Так что вы знаете про эту 1'organisation?

– Крайне мало, – наконец ответил на вопрос капитан. – Только то, что у них есть свои люди везде. Думаю, они найдутся и в окружении нашего корсиканца, но и вашего императора Александра. У них очень строгая дисциплина и все подчиняются Великому Магистру. Кто он такой, никто не знает, даже члены организации. Ниже его стоят простые магистры…

– Верно, – подтвердил я, – с одним таким «простым», я как-то стакивался.

– L'organisationвраждует с основными церквями и христианскими, и мусульманскими. Видимо только поэтому, она не может захватить светскую власть ни в одной стране. Поэтому они очень хорошо скрываются, и управляют только через подставные лица.

Мне не показалось, что Организация, как называл ее капитан, так уж всесильна. Я, вообще, сначала посчитал ее членов обычными сектантами, маргиналами с идиотскими ритуалами.

– Получается, они почти всесильны и невидимы? Вроде тамплиеров?

– Я этого не знаю, хотя, думаю, они похожи. Тамплиеры со временем тоже впали в суеверия и начали осуществлять кощунственные обряды. При Филиппе IV Красивом против них возбужден был инквизиционный процесс по обвинению в отрицании Христа, идолопоклонстве и дурных нравах. 3 октября 1307 г. все тамплиеры во Франции одновременно были арестованы, в том числе и магистр ордена, Жак де Молэ. Парижский парламент и университет признали обвинения против них доказанными. Рыцари, обвиненные в ереси, с Жаком де Молэ во главе присуждены были к смертной казни и в мае 1310 г. сожжены на костре. Говорят, часть их сумела спастись и сберечь скрытые богатства, но основные силы они потеряли еще в четырнадцатом веке. Эта l'organisationникогда не была так широко известна, как тамплиеры. Если бы не смерть моих родителей, я бы о них тоже ничего не знал.

Я подумал, что бороться против невидимок, почти невозможно. Тем более что, как показал мой случай, они умеют перемещаться во времени.

– Знаете что, мосье Крылов, я советую вам избавиться от этой сабли, как она вам ни дорога. Жизнь, мне кажется, дороже.

– Я подумаю, – пообещал я, а про себя добавил, – если в обмен кто-нибудь предложит небольшое европейское королевство.

В этот момент наш разговор прервали, пришел слуга и пригласил нас к обеду. Мы спустились на первый этаж. Обед накрыли в малой столовой, почти за семейным столом. Гость, не считая нас с Машей и французом, оказался только один, господин с лицом, за которое сложно было уцепится взглядом. О таких людях, в милицейских ориентировках пишут: рост средний, телосложение среднее, нос обычный, глаза карие, овал лица округлый, особых примет нет. Звали его тоже обычно, Сергеем Петровичем и только из дальнейшего разговора выяснилось, что он какой-то уездный чиновник и приехал посмотреть на французов.

Таким образом, за столом нас оказалось шесть человек, мать с сыном Кологривовы, де Лафер, Сергей Петрович и мы с княжной. Разговор, само собой, шел о войне, зверствах неприятеля и славе русского оружия. Говорили в основном по-русски. Сергей Петрович иностранными языками не владел, но все хотел знать и слышать. Когда же остальные переходили на язык Лафонтена, то хвалили храбрость и благородство французов. Получалось, что два патриота русский и французский считали, что все в восторге только от их армий.

Петр Андреевич, единственный здесь участник боев и под Бородино и за Малоярославец, о подвигах и сече не вспоминал, скромно сидел за столом, только изредка поднимая взгляд от тарелки. Зато Сергей Петрович крошил языком французов, как капусту и со знанием дела объяснял, почему наши флеши лучше неприятельских. После фортификации он перешел к артиллерии и взялся объяснять хозяйке, чем мортиры отличаются от гаубиц.

Французу скоро стало скучно слушать русскую речь, и он спросил Екатерину Романовну, о чем рассказывает приятный мосье. Кологривова смешалась, не зная как перевести словесный бред Сергея Петровича. Пришлось вмешаться мне и в двух словах объяснить, что «приятный мосье» думает, что он Наполеон. Все, включая чиновника, посмеялись шутке, и Сергей Петрович, расслышав знакомое имя узурпатора, наконец, объяснил, зачем он сюда явился.

– Ваш приказчик приезжал рассказать именно об этом господине французе? – спросил он.

Хозяйка подтвердила и так очевидное, тем более что виконт был одет в военную форму.

– Однако он говорил не об одном французе, а о многих неприятельских солдатах? – уточнил чиновник.

– Остальные сейчас живут в людской, – ответил вместо матери Петр Андреевич.

– Нам хотелось бы знать об их дальнейшей судьбе.

– Их судьбе? – переспросил Сергей Петрович. – Это от меня никак не зависит, все будет так, как решит начальство.

– Но, позвольте, – удивилась хозяйка, – а вы тогда зачем приехали?

– Убедиться, что в нашем уезде появился неприятель, – конкретизировал свою задачу чиновник. – Теперь я доложу-с по начальству, и будем ждать какое выйдет решение…

– А где ваше начальство? – спросил я.

– В Москве-с, – коротко и конкретно, ответил он.

– В Москве? Но она же сгорела!

– Это нам известно-с, – подтвердил Сергей Петрович. Однако это-с ничего не значит, она скоро отстроится.

Мы все, исключая, ничего не понимающего француза, удивленно уставились на представителя власти.

– А пока что с ними делать? – тихо спросила Кологривова.

– Этого я не знаю-с. Пусть пока живут у вас, до решения начальства-с. Мне, извините, госпожа Кологривова, сейчас не до французов. В нашем уезде совершено страшное душегубство, я прямо от вас еду в имение князей Урусовых. Там третьего дня назад князь с семьей заживо сожжены собственными крестьянами.

– Урусовы? Они погибли? – смертельно побледнев, безжизненным голосом, спросила Маша.

– Точно так-с, взбунтовались их холопы, и сожги господский дом вместе с господами. Спасся только один молодой князь.

– Мама, – тихо сказала Маша, привстала на стуле, взялась рукой за сердце и упала в обморок.

Все вскочили со своих мест. Петр Андреевич рванулся, помочь княжне, но, видимо, от резкого движения, что-то произошло с его раной, он вдруг побледнел, прижал к груди руку и без сил, опустился в кресло. Екатерина Романовна закричала, требуя слуг:

– Филька, Степан, кто-нибудь, скорее сюда!

Маша, между тем, неподвижно лежала на полу.

– Мосье да Лафер, помогите, – попросил я француза.

Он понял, что я от него хочу, бросился ко мне. Мы с ним подняли княжну и понесли в ее комнату.

Следом, набежавшие лакеи, вели под руки Петра Кологривова.

– Господа, – крикнул нам вслед испуганный Сергей Петрович, – что я такого сказал? Я никого не хотел обидеть!

Мы внесли девушку в ее комнаты и положили на постель. Княжне почему-то отвели апартаменты, в то время как мы с виконтом ютились в одной комнате. Следом за нами вошла расстроенная Екатерина Романовна.

– Господин Крылов, что случилось с вашим товарищем?

– Обморок, – коротко ответил я, – у вас есть нюхательные соли?

– Сейчас принесу, – ответила она и выбежала из комнаты.

Как всегда, когда нужда в помощи отпала, в комнату набилось масса народа, так что сама Кологривова с трудом протиснулась в дверь, передать мне нюхательную соль. Пришлось брать власть в свои руки.

– Прошу все выйти! – категорично, потребовал я. – Больному нужен воздух!

Зрители начали неохотно расходиться. Маша все это время пребывала в глубоком обмороке. На бедную девушку слишком много всего свалилось за последнее время! Она из одного несчастья, разом попадала в другое. Я проверил у нее пульс и поднес к носу проверенное средство от обмороков флакон с ароматическими солям. К сожалению, они ей не помогли. Я расстегнул на ней сюртук, поднял рубаху и припал ухом к груди. Сердце билось, но очень нечетко. Пришлось применить массаж. Только после того, как, поймав темп, я несколько раз сильно нажал на грудную клетку, она нормально задышала. Дальше я действовал по своей проверенной методике.

Только когда Маша окончательно ожила, я позволил себе расслабиться и сел на край постели.

– Ну, как она? – спросили у меня за спиной.

Я подскочил на месте и резко обернулся. Бледный как смерть Петр Кологривов остановившимся взглядом смотрел на раскинувшуюся на постели княжну. Зрелище и, правда, было живописным, но в такой ситуации не стоило рассматривать женские прелести.

– Вы, вы, что здесь делаете?! – возмущенно воскликнул я, стараясь прикрыть обнаженную княжну. – Немедленно выйдите отсюда!

– Простите, – пробормотал он, – я так за нее испугался!

– Я это заметил, – с иронией сказал я, взглянув на его обтягивающие бедра панталоны.

Петр Андреевич иронию не оценил и продолжил попытки заглянуть мне за спину.

– Вы можете мне сказать, что с ней? – дрогнувшим голосом, спросил он. – Она не умрет?

Мне сделалось неловко за низменные подозрения, похоже, парень и, правда, был очень напуган обмороком Маши.

– Не умрет, – успокоил я его. – У княжны обычный обморок.

– У княжны? – с трудом ворочая языком, переспросил он. – Так она?…

– Княжна Урусова и внезапно узнала о гибели своих родителей. А теперь уходите, пусть Марья Николаевна поспит, ей необходим покой.

Кологривов, с круглыми от удивления глазами, начал пятиться и исчез за дверями. Я до конца освободил княжну от одежды, закрыл одеялом и тоже вышел. Возле дверей толпились дворовые. Я выбрал из них девушку со смышлеными глазами, попросил посидеть с больной, после чего спустился вниз. Екатерина Романовна и Сергей Петрович по-прежнему сидели за столом и смотрели на мечущегося по комнате Петрушу. Де Лафер стоял возле окна и сочувственно качал головой.

– Ну, как, что с княжной? – бросился ко мне лейтенант.

– Спит, – ответил я. – С ней осталась ваша дворовая.

– Что еще за княжна? – спросил Сергей Петрович.

Я сделал Кологривову предупреждающий знак, чтобы он молчал, но его видимо так распирало, что он не обратил на него внимания и громко ответил:

– Княжна Урусова, Марья Николаевна!

– Как княжна? – удивленно воскликнула хозяйка.

– Тот молодой человек, княжна Урусова? – спросил вслед за ней чиновник.

– Так утверждает Алексей Григорьевич, – ответил им лейтенант и все, включая ничего не понимающего француза, уставились на меня.

Я пожал плечами и сел на свой стул.

– Но, позвольте, княжна Урусова погибла вместе с родителями, я собираюсь поехать туда засвидетельствовать, так сказать, – пробормотал Сергей Петрович.

– А она, как видите, жива, – сказал я.

– Почему же тогда княжна одета в мужское платье? – задал идиотский вопрос представитель власти.

Ответ я уже придумал, вполне в духе времени, не допускающий и мысли о побеге барышни с любовником и потому не спешил просвещать взволнованную аудиторию, держал паузу.

– Княжна бежала из дома с вами? – тихо, спросила Кологривова.

– Да, – будничным голосом ответил я, – она бежала из дома, чтобы поступить в гусарский полк и воевать с французами. Как кавалерист-девица Надежда Дурова.

– LaFrance? – услышав знакомое слово, спросил де Лафер, но на него никто не обратил внимание.

– Княжна Урусова хочет стать гусаром?! – в один голос воскликнули Кологривовы.

– Какая дура? – недопонял туповатый Сергей Петрович.

– Именно, – веско объявил я, – и княжна Мария Николаевна хотела поступить в армию инкогнито.

– Кем поступить? – переспросил чиновник.

– Какое несчастье, бедная девочка! – покачала головой Екатерина Романовна. – Это ее спасло.

– Гусаром! Она чудо! – в свою очередь, пылко заявил бледный Петр Андреевич.

– QuelaFrance? – продолжал настаивать француз.

– Теперь расскажите, что вы знаете о гибели Урусовых? – спросил я уездного страдальца.

Не знаю, мой ли вид не внушал Сергею Петровичу доверия, или он не мог связно говорить ни о чем, кроме фортификации и артиллерии, но ничего более внятного, чем то, что крестьяне сожгли чету помещиков прямо в доме он сообщить не смог.

То, что я сказал Кологривову, кто такая Маша было ошибкой, еще большей ошибкой, было то, что не предупредил его скрыть фамилию княжны. Я просто в запарке забыл о Сергее Петровиче и только теперь понял, что заставить его молчать будет невозможно. Он тотчас раззвонит об этой новости на весь уезд и приятное известие о том, где прячется сестра тотчас дойдет до любящего брата Ивана, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В его главной роли в гибели родителей, я ничуть не сомневался. Не сумев по-тихому расправиться с сестрой, он видимо решил, разом покончить со всеми родственниками. Князь, скорее всего, принудил крестьян взбунтоваться и напасть на имение. Причем, что называется, подставил всех. Не учел он только одного, Маши в ту ночь уже не было дома.

– Что же теперь делать княжне? – спросила меня Кологривова.

– Я отвезу ее в другое их имение, – ответил я. – Марье Николаевне нужно пожить в покое.

– Если вы не против, – неожиданно вмешался в разговор лейб-гвардейский лейтенант, я буду ее, вернее, буду вас сопровождать…

– Петруша, но ты же ранен! – встревожилась мать.

– Ничего мама, я уже почти выздоровел, – ответил он. – Алексею Григорьевичу будет трудно одному, Марья Николаевна, она…, – он покраснел и не договорил.

Кологривова понимающе посмотрела на сына и усмехнулась одними губами. Мне же предложение молодого человека совсем не понравилось. Не то, что он был мне не симпатичен, напротив, парень Петруша казался хоть куда, но присутствие третьего в нашем дуэте, грозило нарушить установившиеся отношения. Думаю, объяснять, более подробно не стоит и так все понятно.

– Я право не знаю, – попытался я, вежливо отказаться от помощи, – сейчас об отъезде говорить рано, пусть княжна Урусова сначала придет в себя. Если вы, Екатерина Романовна, не возражаете, мы с ней еще пару дней погостим у вас.

Согласие было тотчас получено, и я пошел проверить, как себя чувствует больная.

На лестнице меня догнал лейтенант Петруша и, смущенно кашлянув, попросил задержаться на два слова. Я задержался. Он, виляя по сторонам взглядом, извинился за свою настойчивость и огорошил сообщением, что больше жизни любит Машу и только любовь к ней возвратила его к жизни.

Не врачи-немцы и мои экстрасенсорные способности, а его великая любовь!

– Ну и что? – спросил я. – Я-то тут при чем?

– Вы должны меня понять и помочь! – горячо сказал он. – Вы же тоже были когда-то молодым! И тоже, наверное, кого-нибудь любили!

– Был, – согласился я, – и не так давно как вы думаете, еще нынче утром. Да и любил совсем недавно.

Однако он меня не слушал, как и большинству влюбленных ему было важнее, чтобы слушали его. Говорил Петруша горячо и страстно, одной рукой придерживая меня за рукав, видно чтобы не сбежал:

– Я, как только увидел Марью Николаевну, сразу понял, что мы с ней созданы друг для друга! Мы встретились не просто так, нас друг к другу вела судьба! Мы с ней…

– Погодите, – придержал я лошадей, – когда вы узнали, что Маша женщина?

Глаза у парня затуманились сладостным воспоминанием, мне показалось, что он даже облизнулся:

– Тогда, в трактире, когда вы нас лечили. Вы мне велели спать, но я не заснул и все видел.

Я точно помнил, что ничего неприличного мы с Машей не делали и удивленно, уточнил:

– Что вы такое видели?

– Как вы ее, – он замялся, подбирая нужное слово, – как вы ее осматривали…

– А…, – догадался я, что он мог тогда видеть. Мне пришлось раздеть княжну, чтобы послушать ее сердце. – Значит, именно тогда вы в нее влюбились?

– Полюбил, – поправил он, – на всю жизнь!

Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.

– И за что же вы ее полюбили? – не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».

– За большую душу! – не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.

– За одну или за обе? – уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.

– А разве у человека бывает две души? – не понял Петруша.

– У женщин бывает, особенно когда они топлес, – ответил я, высвобождая рукав, – две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.

– Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? – спросил он вслед.

– Ничуть, сам такой, – сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.

– Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, – добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, – она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.

– А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», – совсем другим голосом сообщил Кологривов. – Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…

– Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, – пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.

Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.

– Спит? – спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.

– Спит, – кокетливо, подтвердила она.

Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.

– А ты что такое, барин, делаешь? – заинтересовалась шустрая сиделка.

– Слушаю, как стучит сердце, – объяснил я.

– Шутишь, – засмеялась она, – сердце разве в руке? Оно вот здесь, – объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. – Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!

Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.

– По руке тоже можно проверить, – вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, – сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.

Девушка приложила, но ничего не почувствовала.

– Нет, у меня сердце только в груди бьется, – сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.

– Нужно вот так слушать, – объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. – Теперь чувствуешь?

– Ну, надо же, в руке сердце бьется! – поразилась девушка невиданным открытием. – А еще где-нибудь бьется? – игриво поинтересовалась она.

Я многообещающую исследовательскую деятельность не поддержал и погрешил против истины:

– Больше нигде, – и попросил, – ты мне, пожалуйста, не мешай, я сейчас буду лечить боярышню.

– А можно я посмотрю? – умоляющим тоном попросила она.

– Хорошо, смотри, только не разговаривай, – не смог отказать я симпатичной представительнице прекрасного пола.

Похоже, известие о смерти родителей оказалось последней каплей переполнившей резерв сопротивляемости организма, и Маша всерьез заболела. Определить, что с ней я сразу не смог и вынужден был водить ладонями над всем телом, пытаясь по своим ощущениям понять, что с ней случилось. Ничего так и не определил и решил провести, что называется, общеукрепляющий сеанс терапии. Со стороны такое лечение, наверное, выглядело не очень убедительно. Я не касаясь кожи, просто медленно водил над телом руками. Когда устал, прикрыл княжну одеялом и сел в кресло отдохнуть.

– Барин, – прошептала над ухом сиделка, – а что ты такое делал?

– Лечил, – ответил я, откидываясь на спинку кресла. – Теперь барышня поспит и выздоровеет.

– А меня можешь полечить? – лукаво, спросил она.

– Тебя то зачем? Ты и так здоровая, кровь с молоком. Вон, какие щеки румяные!

– Не скажи, – грустно сказала она, – иной раз так в груди щемит! Страсть!

– Это у тебя не от болезни, а по другой причине щемит, – невольно включился я в разговор. – В тебе так кровь играет.

– А, правду, бабы говорят, что ты из парня можешь девку сделать? – задала она новый вопрос.

– Какие еще бабы? – спросил я.

О том, что Маша не мужчина, стало известно узкому кругу лиц меньше часа назад, все это время девушка не выходила из комнаты и ни с кем не общалась. Вопрос: как неведомые «бабы» обо всем этом узнали и сообщили моей новой знакомой.

– Наши, бабы, из людской, – чуть громче, чем нужно, ответила она, и Маша беспокойно зашевелилась во сне. – Уже все про то давно знают.

– Тише, – попросил я, – тебя, как звать?

– Любой, – ответила она, озорно блеснув глазами. – А называть можешь, как понравится, хоть Любушкой, хоть Любашей.

– Вот и хорошо, Любаша, если тебе так хочешь поболтать, пойдем в будуар.

– Куда пойдем? – кокетливо переспросила девушка.

– В ту светлицу, – перевел я на русский язык, подозрительное слово.

– А ты, барин, приставать не станешь? – непонятно с чего испугалась она.

– А ты как хочешь?

– Я девушка честная и ничего такого себе делать не позволяю, – твердо сказала она.

Я не стал уточнять, кому она ничего не позволяет делать «ничего такого». Себе или с собой, пожал плечами и остался сидеть в кресле.

– Вольному воля – спасенному рай!

Поговорка Любе почему-то не понравилась, она нахмурилась, поправила платочек на голове и, решившись, спросила: