Глава пятая

Спасителем быть приятно; чувствуешь себя если не героем, то вполне достойным человеком. Даже когда удается вызволить из рук негодяев ничтожного человека, брянского дворянина Перепечина. Однако для полного ощущения своего героизма необходимы определенные условия: овации и восхищенные зрители. Ничего этого в пыточном застенке, увы, не было. Было же два бездыханных тела, огромное, сопоставимое по габаритам с японскими борцами сумо, и мелкое, сына неведомого мне поэта. Что с ними делать дальше, я и думал, стоя в полном сомнении, посередине замусоренной комнаты.

Немного придя в себя от неожиданных событий, я первым делом запер на внутренний засов входную дверь. Теперь, по крайней мере, можно было не ждать неожиданных визитеров. Следующим моим шагом было освобождение с дыбы Перепечина, по-прежнему висевшего на вывернутых руках. Веревочный блок, с помощью которого его подвесили к потолку, оказался прост в эксплуатации, нужно было только освободить зашплинтованный ворот и, придерживая ручку, дать опуститься телу. Что я и сделал, после чего мажордом оказался лежащим на полу, рядом со своим палачом. Тот лежал ничком, не подавая признаков жизни.

Впрочем, оба, и палач и жертва, были живы. Первый уже приходил в себя, зашевелился, скребя короткими толстыми пальцами по полу. Снова ударить по голове беспомощного противника я не смог. Остался один вариант, подвесить палача на место Перепечина. Я освободил руки брянского дворянина от затяжных петель и затянул их на запястьях Емели.

Российская изобретательность в содружестве с немецким техническим гением создали великолепную, простую в эксплуатации и эффективную машина для пыток. Основана она была на принципе подвижного блока с двумя шкивами и ворота, на который наматывалась веревка. Самозатягивающиеся петли можно было надежно закреплять в любом месте руки. Чем ниже к ладоням, тем сильнее выворачивались руки и, соответственно, больше мучений должна была испытывать жертва.

Ввиду необыкновенной физической силы палача, я набросил петли ему на запястья. Емеля от прикосновения к своим рукам очнулся, поднял кудлатую голову и открыл мутные после «нокаута» глаза. Я отскочил к вороту и начал быстро его вращать, выбирая слабину веревки.

– Ты – что? Ты – кто? – спросил палач вполне осмысленно, удивленно глядя на меня воловьими глазами.

– Дед Пихто! – ответил я скороговоркой, спеша намотать на ворот длинную веревку.

– Ты – как? – задал новый вопрос Емеля и, не дожидаясь ответа, неожиданно быстро вскочил на ноги и бросился в мою сторону.

При виде несущейся махины я внутренне дрогнул, но сумел подавить инстинкт самосохранения, не отскочил в сторону, а успел еще два раза провернуть ворот. Вероятно, для того, чтобы доставлять жертвам больше мучений, вал у ворота был тонкий и, соответственно, веревка наматывалась на него медленно.

Утробно ревущий мастодонт летел на меня, намереваясь размозжить о стену. Я сгруппировался, ожидая удара, но он не последовал. Емеля не достал до меня сантиметров пяти, коснулся холстиной рубахи и, отброшенный пружинящей веревкой, взвыв, отлетел назад.

Я с бешеной скоростью закрутил ручку ворота. Веревка быстро навивалась на вал, не давая палачу приблизиться ко мне. Он, нечленораздельно ругаясь, теперь метался посередине комнаты, пытаясь достать меня ногами. Потом заорал от боли и заплясал на месте. Ручка блока сделалась тяжелой и пошла с трудом – это начался подъем тяжеленного тела.

– Убью! Жилы вырву! – грозился гигант, пугающе тараща глаза.

Я не отвечал, поднимая его всё выше. Вывернутые руки дошли до высоты плеч, и палач во все свои большие легкие заревел от боли. На такие жуткие крики неминуемо должны были сбежаться работники кузнецы, и я немного отыграл веревку назад. Емеля нащупал ногами пол, перестал вопить и вновь начал ругать меня, и грозить всеми возможными карами.

Я закрепил ворот шплинтом и, не обращая внимания на угрозы, начал искать, чем бы заткнуть ему рот. Перепечину он просто вогнал в рот тряпичный кляп. Однако проделать такое с гигантом я бы не решился – как нечего делать, откусит пальцы. Нужен был какой-нибудь мешок.

Я открыл ящик, странного сооружения, напоминавшего собой комод. Там в беспорядке, валялись какие-то пыточные приспособления. Разбросав эти заскорузлые от крови атрибуты заплечного ремесла, я нашел мешок из толстой кожи с продернутым ремнем по краю. Этого «приспособления», вероятно применяемого для пыток удушением, должно было хватить, чтобы значительно снизить емельяновские децибелы.

При том, что палач неустойчиво стоял на цыпочках, с надежно заломленными руками, подойти к нему спереди я не решился. Обошел со спины и набросил ему мешок на голову. Он попытался сбросить его, мотая головой и выгибаясь всем телом, но, понятно, не смог, а я затянул продернутый в петли ремень.

Теперь, когда с палачом вопрос решился, осталось заняться его жертвой. Брянский дворянин почти пришел в себя, и тихонько скулил, скорчившись на полу. Единственным ударом плети Емеля разорвал ему всю кожу на спине.

Этот «гуманный» инструмент наказания, постепенно приходящий на смену смертоносному, увечащему кнуту, лежал тут же. Состояла плеть из короткой деревянной рукоятки и плетива из кожаных ремешков в палец толщиной, и заканчивались двумя хвостами. Даже при взгляде на это «инструмент дисциплинарного воздействия», у меня засосало под ложечкой.

– Вставайте, Александр Александрович, всё плохое уже кончилось, – прикрикнул я на Перепечина, протягивая ему руку. – Не ровен час, вернется барон с подмогой!

Мажордом, смертельно испугавшись, тут же вскочил на ноги.

– Ради бога, защитите меня от этого человека! – затараторил он. – Вы же знаете, что я брянский дворянин, и они не смеют меня бить!

– Конечно, это само собой. Вы только расскажите, что происходит в имении?

– Ужас! Если бы мой батюшка знал, на какие муки он меня обрек!

– Кто такой барон? – перебил я, подозревая, что если Перепечин начнет рассказывать про своего батюшку, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки.

– О! – начал он. – Это ужасный человек!

– Как он попал в управляющие имения?

– Не знаю, кажется, его прислал муж графини граф Евгений Пантелеевич. Я в имении не очень давно, несколько месяцев, мой батюшка… Это я вам уже говорил. А барон, он что? Он строг, это правда, только с народом иначе нельзя. Однако, что касаемо дворянства!..

– Много в имении людей, прибывших с ним?

– Я, право, затрудняюсь… Он графине не дозволяет выходить из своих комнат, приставил к ней шпионов! – вспомнил одно из преступлений фон Герца, мажордом. – Объявил ее больной! А про вас думает, что вы шпионы. Меня он так и спросил, не шпионы ли вы! Так я ему гордо сказал – нет!

Было похоже на то, что этот болван больше ничего не знает. Оно и понятно, в этом мире сына поэта интересовали только два человека: он и его великий батюшка. Смотреть по сторонам и думать о других людях ему было элементарно неинтересно.

– Вы ведь защитите меня от барона? – заискивающе заглядывая мне в глаза, спросил Перепечин.

– Вряд ли, – ответил я. – Мне с ним не справиться. Вам придется самому добраться до ближайшего города и подать жалобу в полицию.

– Как же так, ведь мы с вами друзья, и как поклонник таланта моего батюшки вы должны всеми мерами способствовать!

– Я и так спас вам жизнь, – рассердился я. – Дальше спасайтесь самостоятельно.

– Но я, по крайней мере, могу посечь это животное, которое надругалось над моей честью? – неожиданно спросил мажордом, указывая на мычащего палача.

– Это сколько угодно.

Перепечин неожиданно просиял от удовольствия и, забыв про окровавленную спину, живо схватил в руку плеть. Я же начал внимательно осматривать комнату в поисках какого-нибудь оружия. Увы, тут не готовились к обороне и не запасли ничего подходящего для отражения противника. Всё, что попадалось под руки, имело чисто специальную, пыточную направленность.

Осмотрев комнату, я проверил сени и загородку, за которой, видимо, ночевал Емельян. Там тоже ничего стоящего не оказалось. Осталось осмотреть подполье, и можно было делать отсюда ноги. В подполье вел большой люк с мощным железным кольцом и засовом. Я его отодвинул и рывком поднял тяжеленный люк. Вниз, в глубину, вела каменная лестница. Пахнуло смрадом, как из выгребной ямы.

Я, пересиливая тошноту, спустился ступеней на десять вниз и, присев, оглядел обширный подвал, располагавшийся не только под пыточной камерой, но и под большей частью дома. Оказалось, что тут не просто подполье, а настоящая тюрьма. Сколько было видно в полутьме, у стен жались какие-то люди.

– Матерь Божья! – невольно воскликнул я. – Это еще что такое! Перепечин, идите сюда!

Однако мажордом почему-то не откликнулся, хотя сверху были слышны удары плетей и злобные смешки. Я спустился еще ниже и увидел несколько загодя приготовленных смоляных факелов, воткнутых в специальную доску с дырками, чтобы ими легче было пользоваться. Не пожалев кончающийся в зажигалке газ, я запалил один из них. Факел затрещал и начал разгораться. Теперь видно стало лучше, и я увидел страшное зрелище: мученически плененных людей.

– Барин, Лексей Григорьич, помоги, я здесь! – позвал знакомый голос.

– Ты кто? – спросил я, торопливо спускаясь в подвал.

– Это я, Петька! – ответил пленник, и я узнал голос дворового человека, того самого, что не смазал дегтем оси рыдвана.

Петр, как и остальные заключенные, был «забит» в деревянные колодки – две скрепленные между собой доски приделанные цепью к стене с отверстиями для шеи и рук.

– Ты как сюда попал? – задал я первый пришедший в голову, дурацкий вопрос.

– Опоили нас барин! Очухался уже здесь!

– Ты из наших один?

– Вон Семен-кучер лежит, он, видать, совсем сомлел, не откликается!

Люди при виде факела и незнакомого человека разговаривающего с одним из заключенных, оживились и начали проявлять признаки жизни.

– Водички подай, добрый человек! Помираю! – попросил сосед Петра, по прическе крестьянин, поворачивая в нашу сторону голову в тесном ярме.

Я растерялся, не зная, как поступить. С колодками я еще никогда не имел дела и не знал, как освободить из них пленников.

– Сейчас, подождите, я вам помогу, – суетясь, ответил я и начал светить вдоль стен в поисках хоть какого-нибудь инструмента, с помощью которого можно их вызволить.

– Перепечин! – опять крикнул я наверх. – Идите сюда!

Однако тот опять не откликнулся. Понимая, что от него пользы в любом случае не будет, я вернулся к Петру и осветил его колодку. Сделана она была крайне примитивно. С одной стороны торцы доски соединялись петлей, с другой их замыкал навесной замок. Сами они были широкие и довольно толстые, больше вершка, замки же висели на прибитых простыми гвоздями проушинах.

– Сейчас я что-нибудь найду, чем вас освободить! – пообещал я.

– Барин, ключ от замков на стене висит, возле лестницы, – неожиданно решил за меня сложную проблему Петр.

– Что же ты сразу не сказал, – воскликнул я, бросаясь к указанному месту.

Действительно, на вбитом в стену костыле висел ключ. Я снял его и вернулся к узникам.

– Держи факел, – велел я дворовому, вкладывая в его торчащую из колодки руку древко светоча.

Отпереть примитивный замок оказалось очень просто. Освободившийся Петр первым делом бросился к кадке с водой, жадно, со свистом и чмоканьем напился, потом вернулся ко мне, помогать освобождать остальных узников.

Теперь дело пошло быстро, и вскоре колодки были сняты со всех заключенных.

Однако тут же возникла еще одна проблема, четверо узников были без сознания. Разбираться, кто из них жив, у меня не было времени, нужно было уносить отсюда ноги. Если вдруг вернется фон Герц и позовет на подмогу рабочих кузницы, то у нас, без оружия, с ослабленным, еле передвигающим ноги воинством, шансов справиться с кучей здоровых ремесленников не было никаких.

– Выносите раненных наверх! Никого оставлять нельзя! – распорядился я, когда утолившие жажду люди начали подтягиваться к лестнице ведущей наверх. – Петро, командуй, я буду наверху!

Мой мажордом до сих пор никак не проявлял себя, и у меня появились сомнения, не освободился ли часом наш Емельян. Выбираясь из влажной вони подвала по лестнице наверх, я осторожно высунул из люка голову, чтобы ненароком не получить дубиной, но теперь по своей голове.

Одного взгляда было достаточно, чтобы успокоиться. Нападать на нас было некому. Отвратительное зрелище, представшее перед глазами, способно было вызвать не страх, а тошноту.

Чуть в стороне от края люк, на полу растекалась лужа черной крови, смешанная с экскрементами. Емельян, совершенно голый, если не считать кожаного мешка на голове и онуч – кусков кожи, привязанных к ногам, весь залитый кровью, безжизненно висел на вывернутых руках. Между его бедрами был зажат мажордом с широко раскрытым ртом и вылезшими из орбит глазами. То, что оба мертвы, видно было с первого взгляда, но причина их гибели стала ясна, когда я выскочил из подпола и подбежал к ним.

Чуть в стороне от трупов валялось несколько окровавленных пыточных инструментов: серповидный, типа садового нож, большие клещи с длинными ручками и непонятного назначения кривая, с заостренным концом железяка. Тело палача было изрезано и разодрано чем-то острым, а под ним лежал кровавый ком оторванных или отрезанных гениталий.

Похоже было на то, что пока я возился с пленниками, брянский дворянин вполне насладился местью за свою поруганную честь и, возможно, тщедушное телосложение. Как он умудрился за какие-то пятнадцать минут практически освежевать такого гиганта, как Емельян, был непостижимо. Судя по положению тела мажордома, во время оскопления палача он потерял осторожность, и Емеля, повиснув на вывернутых руках, сумел обхватить его грудь ногами и в буквальном смысле слова раздавить бедрами и коленями, как цыпленка.

– Господи, прости и помилуй, – крестились при виде обезображенных трупов вылезающие из подвала узники.

Вид у большинства был самый жалкий. Что делать с этими ослабленными, плохо держащимися на ногах людьми, я не знал. Отсрочивая принятие решения, я освободил от стопора подъемный ворот и опустил тела обоих взаимных убийц на окровавленный пол, потом прикрыл всё это безобразие лежавшим на лавке тряпьем. Пока я возился с погибшими, у меня появилась мысль, что было бы самым правильным помочь освобожденным крестьянам укрыться в ближайшем лесу. Это дало бы бесправным людям хоть какой-то шанс на спасение.

– Я сейчас пойду, посмотрю, что делается на улице, – сказал я Петру.

Он находился почти в нормальном состоянии и, вообще, оказался сообразительным парнем – организовал остальных заключенных, и они без особого труда и толкотни вытащили наверх товарищей, находящихся без сознания.

– Возьми меня, барин, с собой, – попросил он, – а то я покойников боюсь.

Я неопределенно пожал плечами, брать его с собой было собственно некуда; посмотрел в окно, нет ли перед зданием «гостей», и пошел в сени. Дворовый двинулся следом. Мы выглянули наружу. Только теперь стал слышен звон молотков о металл – в кузнице работа шла своим чередом. Видимо, крики внутри нашей половины здания были там не слышны и никого не встревожили. Я, не таясь, вышел на большую дорогу.

– Как ты думаешь, они смогут незаметно добраться до околицы? – спросил я Петра.

Мы осмотрелись. В идеале, перебежками добежать метров двести до конца села, и столько же через луг до леса было можно, но только не такой большой группе. Незнакомых людей неминуемо заметит кто-нибудь из местных жителей, поднимет шум, и неизвестно, чем всё это кончится.

То, что у барона есть реальные силы, можно было судить уже по наемникам-немцам, охранявшим имение. Эти люди не знали русского языка, ничем не были связаны с местным населением и, скорее всего, вынуждены будут верно, служить своему хозяину. С другой стороны, как у любого тирана и узурпатора, у него непременно должна быть оппозиция, вот только как с ней встретиться и столковаться!

На маневры у меня просто не было времени. Как только барон обнаружит освобожденных узников и убитого Емелю, связать мое посещение кузницы с последующими событиями в сопредельном помещении для него будет не сложно. Понимая, что я узнал о его незаконных действиях, барон предпримет всё от него зависящее, чтобы убрать если даже не прямого противника, то опасного свидетеля.

– Нужно предупредить твоего барина и Ивана, что барон убийца, – сказал я. – Только как это сделать? !