Глава первая

Солнечный луч пробился сквозь щель в занавеске, поблуждал по подушке и нашел мои закрытые глаза. Чтобы избавиться от него, я повернулся на бок и проснулся.

«Стреляемся с десяти шагов», – почему-то всплыла в голове отчетливая мысль.

«Что за бред, с кем это я собрался стреляться?» – подумал я, сладко потягиваясь. В голове постепенно прояснялось, я вспомнил события вчерашнего вечера и подскочил на кровати. Это не сон. В восемь часов утра у меня должен состояться поединок.

Я спустил ноги с кровати, окончательно разодрал глаза и почувствовал легкий озноб. В голове была звенящая пустота, во рту и желудке всё, что полагается после неумеренного потребления горячительных напитков. «Зря я мешал водку с „Мальвазией“ и ликерами, – самокритично подумал я. – Эх, сейчас бы холодного пивка и горячую ванну!» – однако, всё это были неосуществимые мечты, мне оставалось только тяжело вздохнуть, встать и быстро одеться. Было четверть седьмого утра, и времени до начала дуэли оставалось совсем немного. О том, чтобы опоздать, не могло быть и речи.

Я вышел из своей комнаты и отправился на кухню поправлять здоровье. Кухарка, как показалось, неодобрительно посмотрела на мою опухшую личность, сочувственно усмехнулась и сбегала в погреб за кружкой огуречного рассола. Кисло-соленая животворящая субстанция потекла в горло, заливая в желудке пожар местного значения. После первой половины кружки на небе алмазы еще не появились, но солнце приобрело яркость, а лицо кухарки стало значительно приятнее и доброжелательнее.

– Сбегай на конюшню, позови моего слугу, – попросил я мальчишку, помогавшего стряпухе на кухне, – и скажи ему, пусть прихватит пистолеты.

Когда он услышал про оружие, у мальца от восторга загорелись глаза, и он бросился выполнять поручение. А я мелкими глотками допил остаток.

– Еще рассольчику, барин? – сочувственно спросила добрая женщина.

– Спасибо, Марфа, пока не нужно, – поблагодарил я. – Приготовь мне завтрак. Я буду у себя.

Мой условный слуга Иван пришел через три минуты.

– Звал, ваше благородие? – спросил он, без стука входя в комнату. С тех пор, как по приказу императора Павла арестовали и увезли в Санкт-Петербург мою жену, Иван игнорировал условности и заходил ко мне по-свойски.

– Принес пистолеты?

– Ты что, по мишеням стрелять собрался? – удивился он. – Какие теперь забавы, нам нужно готовиться к отъезду.

– У меня через час дуэль, так что сборы временно отменяются.

– Ишь ты! – воскликнул беглый солдат и присвистнул от удивления. – Когда же тебя поссориться угораздило? Говорил я тебе, Лексей Григорьич, не след назад ворочаться, пути не будет! Не послушался! И так бы коляску починили, любо-дорого! В любом селе кузнец есть! Ты всё над приметами смеешься! «Глупости и предрассудки», вот тебе и глупости! И где это ты так поссориться сумел, чтобы на пистолетах драться? Никак вчера вечером в гостях у уездного начальника?

– Да, так уж получилось. Я встретил у Киселева отчима той девицы, которую мы спасли, ну, и мы немного повздорили…

– Это какой-такой девицы? Той субтильной сироты, которую отец ради имения отправил на смерть к оборотню?

– Его. Во время застолья, рассказал про тот случай, а оказалось, что среди гостей был изверг-отчим. Ну, слово за слово, тот, конечно, начал всё отрицать и обвинять девушку, что она, мол, развратница и убежала из дома с любовником. Я был уже порядком пьян и немного не сдержался…

– По-дворянски перчатку бросил, или по-простому – морду набил? – поинтересовался Иван, не любивший «тонное обращение» привилегированного сословия.

– Попросту. Короче говоря, так получилось, что оскорбил его я и оружие выбирал он – так что придется теперь стреляться.

– Объегорили тебя, Лексей Григорьич, оно и понятно, как ты двух офицеров в поединке на саблях поранил, с тобой фехтовать боле никто не захочет. И какие условия?

– Как будто, стреляемся с десяти шагов.

– Ну, это невелика печаль, подстрелишь душегуба, и вся недолга.

– Еще кто кого подстрелит. Он отставной полковник и говорят, отлично стреляет. Да ты, может быть, его знаешь, он в осаде Измаила участвовал. Чириков, его фамилия.

– Чириков, говоришь?

Иван задумался, припоминая знакомых офицеров, воевавших с ним под Измаилом.

– Не командиром ли он был второго батальона 11 Псковского пехотного полка?

– Этого я не знаю. Зовут его, кажется, Петром Петровичем.

– Имени того батальонного не помню, но на личность узнаю. Если это тот Чириков, то, как есть, натуральный зверь. Солдаты от него кровавыми слезами плакали. Тот не то что падчерицу на убийство мог отдать, он бы и своих родных деток за целковый не пожалел. Ты уж постарайся, Лексей Григорьич, не осрамись. А то знаю я тебя, как душегуба прикончить, ты сразу в тоску впадаешь.

– Да брось ты из меня рефлексивного интеллигента делать, когда нужно бывает, я не очень-то церемонюсь.

– Обожаю я тебя слушать, – засмеялся Иван, – о чем говоришь вроде понятно, но ни одного слова уразуметь невозможно!

– Ладно тебе смеяться, дуэль ровно в восемь, а я еще не завтракал, да и после вчерашнего голова трещит.

– Чего тебе о завтраке думать, ежели вскорости помирать собрался! Стреляться-то по жребию будете или от барьера?

– Не помню, вчера наше возвращение так широко отмечали, что детали я нечетко запомнил. Кажется, всё-таки, от барьера. Это Антон Иванович договаривался с секундантом Чирикова, нужно будет у него спросить.

– Коли от барьера – это хорошо. Подойди первый и целься в изверга, как в мишень. – Иван вытащил пистолеты из ящика. – Как будешь изверга класть, насмерть или подранишь? Ежели насмерть, то я полным зарядом пороха заряжу, а коли ранить – то половинным.

– Заряжай полным, как обычно на стрельбище заряжал. Лечить этого Чирикова у меня нет никакой охоты, слишком мерзкий тип. К тому же если он выкрутится, то падчерицу обязательно со света сживет, а девчонке и так лихо досталось. Имение, в котором девушка с матерью и отчимом живут, ей от отца досталось, вот Чириков и решил от хозяйки избавиться. А то вдруг выйдет замуж и погонит его поганой метлой.

Только чего делить шкуру неубитого медведя, он меня может так же легко подстрелить, как и я его.

– Не скажи, ваше благородие! Он, поди, трусит: после того как ты столько разбойников поубивал, да оборотня в болотной крепости со всеми слугами живьем сжег, о тебе дурная слава идет…

– Этого ты мне не приписывай, – возмутился я, – никого я не жег. И вообще, мне сдается, что крепость вы с кузнецом Тимофеем спалили. Тоже мне, народные мстители!

– Не пойман – не вор, – ухмыльнулся Иван. – Слава-то не про нас, а про тебя идет. А на всякий роток не накинешь платок. Говорят, что ты с нечистым дружбу водишь, коли никто с тобой совладать не может.

– Ну и что, мало ли что темный народ болтает!

– Так и тот Чириков о твоей славе слышал и теперь как осиновый лист трясется. Вот и пусть у него рука с пистолетом дрожит, авось промажет!

– Не похоже, что такой затрясется – такое наглое мурло! На труса он, по-моему, не похож. Даже драться полез. Ну, что там с завтраком копаются, – перевел я разговор с неприятной темы, – уже десять минут восьмого!

– Сейчас потороплю стряпуху, – пообещал Иван, надевая шапку. – Ты без меня ешь, мы уже позавтракамши, а я пока пойду, пистолеты заряжу и кремни проверю.

Иван ушел, а я, пока не принесли еду, успел умыться и почистил зубы. Зубная паста у меня давно кончилась, теперь я пользовался толченым мелом. Черный зубной порошок, состоящий из древесного угля и толченых устричных раковин, который был здесь в ходу, мне не нравился. Наконец кухонный мальчик принес завтрак. В доме оброчного крепостного крестьянина Котомкина, державшего в уездном городе Троицке портняжную мастерскую, дворянских разносолов не готовили, но кормили вкусно и сытно. Несмотря на похмелье, я с удовольствием съел кусок теплого пирога с рыбой, пирожки с капустой и картофелем (день был постный – потому скоромного не подавали), и запил всё это кислым клюквенным киселем. На еду у меня ушло минут пятнадцать и еще осталось время выкурить последнюю трубку. В Троицке, маленьком заштатном городке, всё было рядом, в том числе место за городской околицей, где происходили редкие в провинциальной жизни поединки. Мне уже однажды пришлось драться на дуэли с подосланными бретерами, так что просчитать, сколько требуется времени на дорогу, случай был. Неспешным шагом, через огороды и пустырь, идти нужно было минут пятнадцать. Мы с Иваном вышли без двадцати восемь и немного раньше времени подошли к условленному месту.

Противники, Чириков и его секундант небольшого роста помещик с большими носом и усами, были уже на месте и стояли к нам спиной, глядя на дорогу. Мой же секундант, поручик лейб-гвардии егерского полка Антон Иванович Крылов нервно прогуливался по поляне и, увидев нас, удивился:

– Вы почему без экипажа?

– Зачем он, я рядом живу.

– А если тебя ранят?

– Если да кабы, – небрежно ответил я.

Антон Иванович, тоже с похмелья, был мрачно настроен и шутливого тона не поддержал.

– Если этот ферт тебя убьет, я его сам вызову, – сообщил он. – Не нравится мне ваша дуэль, ты всё-таки штафирка, а Чириков хоть и пехотный, но боевой офицер.

Назвать «фертом» крупного с суровым лицом отставного полковника было большой натяжкой.

– Господин, как там тебя, – пробормотал поручик, забыв фамилию секунданта. – Господин секундант, пора начинать!

Противники оглянулись в нашу сторону, и лица их вытянулись: видимо, не ожидали такого неуважительного к себе отношения – когда участник дуэли буднично пришел на поединок пешком. У Чирикова под глазом был фонарь и разбиты губы. Смотрел он форменным зверем и не потрудился ответить на мой легкий поклон.

Антон Иванович сошелся с секундантом посередине поляны, и они начали обговаривать детали поединка. Мы с Иваном стояли на своей стороне и обсуждали Чирикова.

– Кажись тот самый и есть, из 11 Псковского, только мордой и постарел, бакенбард отпустил. Ишь как смотрит-то зверем, сожрать готов. Бей его, ваше благородие, не сомневайся, его даже Суворов-Рымнинский за зверства над солдатами и пленными турками корил. Пустой человек.

– Чего это они тянут? – спросил я, наблюдая за оживленным разговором секундантов.

– Мало ли чего, – ответил на мой риторический вопрос солдат, – Антону Иванычу след твой интерес блюсти, ты всё-таки его потомок!

– Пойди, послушай, о чем они там спорят, – попросил я.

– Это можно, – согласился Иван и подошел к секундантам.

Чириков, между тем, попугав меня горящим взором, отвернулся и рассматривал старинный острог, где я, столкнувшись с сектой сатанистов, чуть не погиб и, кстати, спас беглого солдата Ивана, который теперь для конспирации изображал моего слугу.

Послушав разговор секундантов, солдат вернулся ко мне:

– Батальонный не хочет сюртук снимать, а наше их благородие одетым драться не допускает. Секундат ихний говорит, что полковник свежести боятся, а какая нынче свежесть – теплынь!

– Какая разница, – удивился я, – пусть в сюртуке стреляется.

– Видать, есть разница. Может, он под него панцирь надел! Скверный человек батальонный, может и на военную хитрость пойти.

– Разве на дуэли такое возможно? – поразился я. – Он же честь потеряет!

– Можно потерять то, что есть, а чего нет, не потеряешь, – сделал неожиданный для меня философский вывод солдат.

– Это понятно, но если такое узнают, он сделается изгоем, его ни в один приличный дом не пустят.

Иван хотел что-то ответить, но не успел. Секунданты окончили переговоры и разошлись.

– Сюртук Чириков не хочет снимать, – возмущенно сообщил Антон Иванович, – зябко ему, видите ли!

– Думаешь, панцирь надел?

– Не знаю, что он там надел, но со вчерашнего вечера почему-то потолстеть изволил.

– А какие условия дуэли? Я вчера был немного того, не в себе, не запомнил, – спросил я.

– С десяти шагов от барьера. Я бы с таким выродком через платок стрелялся! Ладно, пойду, они, кажется, до чего-то договорились.

Секунданты вновь сошлись, но в этот раз разговор был краток.

Антон Иванович вернулся, обескуражено качая головой:

– Господин Чириков признает, что вчера погорячился и согласен принести тебе свои извинения! Что ты на это скажешь?

– Что значит, погорячился? – удивился я. – Он назвал меня лжецом!

– А ты набил ему морду, – усмехнулся поручик. – Будешь принимать извинения? Если не захочешь стреляться, то я сам его вызову! Не нравится мне этот детоубийца!

– Конечно, буду, из-за этой дурацкой дуэли мы сегодня не уехали! Да и девочку жалко, он ее непременно изведет.

– Вот и ладно, а то моду взяли с битой мордой извинения просить! Хотя, чего с него взять, коли чести нет – пехота!

Антон Иванович вновь подошел к секунданту Чирикова, и они опять принялись о чем-то спорить. Наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Поручик воткнул в землю палаш и начал мерить шаги. Чириков по-прежнему не поворачивался в нашу сторону и делал вид, что внимательно рассматривает бревенчатый замок.

– Оробел, видать, батальонный, – удовлетворенно заметил Иван, – под пулей стоять это тебе не солдатам рыла чистить!

Отсчитав десять шагов, секунданты воткнули в землю вторую саблю. Потом начали мерить равные расстояния от начала схождения до барьеров. Когда приготовления были окончены, осмотрели оружие. Каждый участник должен был стрелять из собственного пистолета.

– Господа, – нарочито громко сказал Антон Иванович, – снимите верхнее платье, и прошу занять свои места!

Я быстро снял сюртук, передал его Ивану и отправился на исходную позицию. Несмотря на уверенность в своих силах, внутри было как-то зыбко, и холодело под ложечкой. Возможно, не от робости, а с похмелья.

Противник, наконец, оторвавшись от созерцания окрестных красот, начал стягивать с себя просторный сюртук. По ним у него оказалась не рубаха, а жилет странного покроя.

– Жилет тоже снимать! – крикнул с нашей стороны поручик.

Секундант противника, как мне показалось, хотел возразить, но, внимательно посмотрев на утепленного дуэлянта, опустил голову и сказал тому что-то краткое и резкое.

Чириков пожал плечами и начал неловко снимать и этот элемент одежды. Мы внимательно наблюдали, как он неспешно расстегивает пуговицы и стаскивает с плеч странное одеяние. Жилет мялся и стоял колом, напоминая женский корсет, похоже было на то, что хитроумный душегуб пришел на поединок в самодельном бронежилете – вшил между двумя слоями материи металлические пластины.

Секундант Чирикова, которому вблизи было хорошо видно, как утеплился зябкий дуэлянт, выглядел смущенным и рассерженным. Видимо, ухищрения отставного полковника были и для него полной неожиданностью.

Наконец наши секунданты сошлись в стороне от траектории выстрелов и обменялись несколькими репликами. Носатый арбитр громко сказал:

– Господа, готовьтесь, по команде начинайте сходиться!

Я опустил оружие стволом вниз и расслабил руку. Пистолет у меня был надежный и хорошо пристрелянный, так что попасть в цель с десяти шагов было не проблема. Главное, чтобы раньше не попали в меня. Антон Иванович вытащил из кармана платок и поднял вверх руку:

– Раз! Два! – начал считать он и остановился. – Это еще что такое!

Все оглянулись в сторону дороги, откуда послышался стук копыт. К нам приближался нежданный гость – уездный начальник, надворный советник Киселев.

– Господа, немедленно прекратите! – закричал сердитым голосом старик, останавливая лошадь и сползая с седла на землю. – Стыдно, Алексей Григорьевич и Петр Петрович, вы это что такое надумали! Вы что, забыли манифест 1787 года, яко ослушники законов!

– Александр Васильевич, о каких нарушениях закона вы говорите? – удивился секундант Чирикова. – У нас здесь загородная прогулка.

– Вы, господа, за такую прогулку, «яко нарушители мира и спокойствия» и подвергнетесь лишению всех прав и ссылке в Сибирь на вечное житье. А коли поубиваете друг друга, то вызвавший нанесения раны, увечья или убийство, будет судим как за умышленное причинение этих последствий. Немедленно подайте друг другу руки и поехали ко мне пить мировую! Мне нынче поутру прекрасную водку привезли, потому я к вашему ристалищу задержался, чуть смертоубийство не допустил! Стыдно по пустяшным ссорам стреляться!

– Извините, Александр Васильевич, – сказал я, не отвечая на улыбку Киселева. – Ссора у нас не пустяшная. Если хотите дело миром кончить, то арестуйте господина Чирикова за попытку убийства падчерицы, в чем свидетели мы с моим камердинером. А не хотите с судом возиться, не мешайте нам рассудить дело по божьему промыслу.

– Какой падчерицы? – удивился Киселев. – Той, что с гусаром убежала?

– Это господин Чириков объявил, что она убежала, а сам отдал ее управляющему имением Завидово Вошину, чтобы тот ее убил.

– Бог с тобой, Алеша, что это ты такое говоришь! Петр Петрович, неужто это правда?!

– Богом клянусь, Александр Васильевич, чистая клевета и навет! Оговорил меня господин Крылов, не знаю только, по ошибке или злому умыслу. Не было такого.

– Не верите про падчерицу, посмотрите, в каком жилете господин Чириков хотел честь свою защищать, – вмешался в разговор Антон Иванович. – Коли Алексей откажется стреляться, я сам потребую у полковника сатисфакцию.

– Что за жилет такой? – заинтересовался Киселев, перестав улыбаться.

– А вы сами взгляните, – пригласил поручик, указывая на лежащее на траве платье.

Надворный советник подошел к одежде и взял в руку жилет. Подержал его в руках, пощупал и отбросил в сторону. Мрачно взглянул на стоящего в одной рубахе Чирикова.

– Да-с, нехорошо-с. Ладно, господа, не буду вас отвлекать от прогулки. Только ежели будет охота забавляться с пистолетами, не пораньтесь ненароком. Честь имею кланяться.

Больше ни на кого не глянув, Киселев сел на лошадь и ускакал в сторону города.

Чириков совсем сломался. Похоже было на то, что, как исключение, зло не восторжествовало, а оказалось наказано. Чем бы теперь ни окончилась дуэль, у отставного полковника шансов сохранить лицо и выкрутиться больше не было. К вопросам чести в XVIII веке в русском обществе относились серьезно.

– Господа, займите свои места! – опять приказал усатый секундант.

Мы вернулись на исходные позиции.

– По команде сходитесь, – крикнул поручик, поднимая руку с платком. – Раз, два, три!

Мы с противником направились к отмеченным саблями барьерам. Я сосредоточился, руку не напрягал, двигался расслаблено, чтобы не включалось воображение и не повышался адреналин в крови. Однако всё равно ощущения были весьма неприятные. Даже во рту пересохло.

Чириков шел немного быстрее меня и начал наводить пистолет, как только тронулся с места. Вопрос был в том, когда он решится выстрелить. За два шага до барьера я поднял руку и начал целиться. Ствол почти не дрожал, может быть, чуть больше, чем при обычной стрельбе по мишеням.

Лица противника я не видел, только грудь с распахнутой нижней рубашкой голландского полотна, сквозь которую была видна волосатая грудь. Держа грудь на мушке, я начал медленно выжимать спусковой крючок, но тут треснул выстрел, и мне показалось, что между левой рукой и грудной клеткой воткнулась раскаленная палка. Меня покачнуло, рука инстинктивно дернулась, но я успел ослабить палец на курке и не выстрелил.

Теперь спешить больше было некуда – выстрел был за мной.

Противник быстро повернулся правым боком и прикрыл лицо и голову пистолетом. Это не противоречило правилам. Я чувствовал, как по руке и боку течет кровь, но не отвлекался на такие мелочи. Опять держал цель на мушке и медленно выжимал свободный ход курка. Мушка гуляла где-то подмышкой у Чирикова. Наконец щелкнули кремни, вспыхнул порох на полке, и с секундной задержкой пистолет выстрелил. Я медленно опустил руку.

Чириков по-прежнему неподвижно стоял на месте, не опуская руки с пистолетом. Потом медленно повернулся ко мне. Я впервые посмотрел на его лицо. На нем застыла удивленная гримаса. Он открыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но не сказал и начал шататься.

– Ты был не прав, – совсем тихо, так что расслышал его только я, произнес он. Глаза его подкатились, и он тяжело упал на траву.

Секунданты пошли к нам и мельком глянув на мою красную на боку рубаху, направились к лежащему в неестественной позе Чирикову.

– Кажется, убит наповал, – негромко сказал его секундант. – Дуэль прошла по всем правилам, и у меня к господину Крылову никаких претензий нет.

Антон Иванович согласно кивнул и наклонился над телом.

– Прямо в сердце, – сухо сказал он, рассматривая небольшую красную дырочку на боку полковника. – Вам помочь погрузить тело в коляску?

– Буду весьма признателен, – ответил секундант. – Однако, кажется, и господину Крылову требуется помощь, он ранен.

Действительно помощь мне была нужна. После нервного напряжения я почувствовал слабость, закружилась голова, и чтобы не упасть, я вынужден был сесть на землю.

Иван и предок бросились ко мне.

– Что с тобой? – в один голос спросили они.

– Ничего, немного закружилась голова, – ответил я, вставая на ноги. – Во всяком случае, мне много лучше, чем Чирикову.

По поводу удачного выстрела у меня никаких угрызений совести не проявилось. Главное, что не в чем было себя упрекнуть.

– Коли так и вам легче, позвольте попросить вашего секунданта и слугу погрузить тело на коляску, – изысканно вежливо попросил усатый секундант. – И если вы сочтете возможным, дабы бы не порочить память умершего, прошу не разглашать историю с особым жилетом. Думаю – это была минутная слабость, господин Чириков, как боевой офицер, награжденный за военные заслуги орденом святого Георгия, имеет право на достойные похороны.

– Похороны самого высокого разряда, для таких людей, как Петр Петрович – это всегда пожалуйста. Это мы всегда с удовольствием. Пусть дорогой товарищ спит спокойно, – помог я секунданту решить проблему запятнанной чести убиенного подлеца.

– Кончай шутить, – прикрикнул на меня предок, – на тебе лица нет. Иван, помоги барину сесть на лошадь.

Однако я смог вскарабкаться на жеребца Антона Ивановича без посторонней помощи. Пока я мостился в седле, тело Чирикова погрузили на коляску, и мы с ним разъехались в разные стороны.

Глава вторая

Рана от пистолетной пули, на мое счастье, оказалась не тяжелой: пуля зацепила мягкие ткани на боку и пробила бицепс руки. Я самостоятельно приводил себя в порядок. Повозиться и попотеть пришлось порядком, но вопрос решился без осложнений и побочных явлений, вроде заражения крови.

Поединок, да еще с летальным исходом, как можно было опасаться, никакого резонанса не имел. Власти не провели даже формального расследования. Думаю, что тут не обошлось без особого мнения на этот счет Киселева. Труп Петра Петровича отвезли в имение его падчерицы и, как полагается, на третий день предали земле. Я отлежал те же три дня в постели и встал почти здоровым.

Пока я лечился, коляску, из-за неисправности которой пришлось вернуться в город Троицк с самого начала пути, стараниями Антона Ивановича отремонтировали. На моей коляске поменяли лопнувшую рессору, а у рыдвана, нашего второго громоздкого экипажа, по моему настоянию, перетянули железные обода на деревянных колесах. На старых, не то что до Петербурга, до губернского города было не доехать.

После этого еще два дня ушло на визиты вежливости и два вечера на прощальные вечеринки. Наконец всё благополучно разрешилось, мы собрались и ранним утром, «помолясь усердно Богу», выехали на большую дорогу.

Вам случалось как-нибудь проехать тысячу-другую верст по столбовым дорогам России восемнадцатого века? Нет? Тогда вынужден сказать горькую правду, вам крупно не повезло. Что можно увидеть в окно «Мерседеса», откинувшись на мягкую спинку сидения и слушая нежное ворчание мощного двигателя? Ровно то же самое, что из окна дребезжащих, разваливающихся на ходу «Жигулей» – серую ленту дороги, однообразный скучный ландшафт, дорожные знаки, автозаправки и стационарные посты ГАИ.

Какую пищу для сердца, ума или души даст такое путешествие? Только что запомнишь пару штрафов за превышение скорости, да двойные цены на самопальные, левые товары в придорожных палатках.

То ли дело вояжировать в легкой, рессорной коляске, когда ты, развалясь на теплой волосяной подушке, подожмешь одну ножку в узких панталонах со штрипками под себя, отставишь вторую в сторону, и подбоченясь этаким фертом, обозреваешь тенистые дубравы и тучные нивы, где трудятся, не покладая рук, добрые крестьяне. Ветерок развевает твои кудрявые волосы, дружно бегут резвые лошадки, встречные селяне снимают шапки и низко кланяются, а русые девицы-красавицы посылают вслед нежные улыбки!

Как это славно и в чем-то даже сладостно! Хороша и обильна наша матушку Русь, ласкова и добра к своим любимым сынам. Есть от чего замереть сердцу, обозревая ее скромные северные красоты. Одни лесные угодья, изобилующие самой разнообразной дичью, чего стоят! А колосистые поля! Покосные луга! Полноводные реки с чистейшей водой, кишащие рыбой! Собери мужичков, вели им забросить бредень, и кушай себе в тенечке плакучей ивы водочку, пока повар варит духовитую трехэтажную ушицу.

Однако, что коляска, что уха и бледные, изящные барышни в кокетливых платьицах и кружевных чепчиках, строящие глазки проезжему путнику! На коляске можно съездить лишь к соседу-помещику, осмотреть его псарню и ружья, опять-таки выкушать водочки, настоянной на березовых почках или липовом цвете, да отведать стерляжьей ушицы. Совсем другое – дальнее путешествие. Тут не обойдешься без покойного, надежного транспорта, вроде возка или рыдвана.

Ах, этот рыдван! Путешествовали вы когда-нибудь в рыдване? Знаете ли, как он, медленно переваливаясь из колдобины в колдобину почтового тракта, не торопясь, пересекает бескрайние просторы необъятной России.

Рыдван – это не просто выходящая из моды тяжелая, вместительная карета, оснащенная почти всем, что необходимо человеку для долгого, комфортного пути – это образ мыслей, это моральное кредо, это, в конце концов, здоровые дедовские традиции и политическая благонадежность.

Благонадежность же всегда ценилась в нашем любезном Отечестве и выше таланта, и больше, чем трудолюбие, не говоря о таком прескверном свойстве характера, как суетливая деловитость.

Благонадежный человек, если и не изобретет пороха, то и, наверняка, его не взорвет, а будет, не торопясь, ехать на своем скрипучем деревянном мастодонте куда-то в безбрежную даль, поглядывая из окошка чистым, непорочным взглядом.

Однако когда ты не любимый сын отечества и не баловень судьбы, а просто так, никто, разночинец без роду, племени, подорожных документов и настоящего паспорта, и тебе срочно нужно переместиться из пункта Т. (уездного города Троицка) в пункт П. (столичный город Санкт-Петербург), неспешное путешествие на своих лошадях превращает неспешную езду в форменную муку.

Мало ли что может случиться в пути! То прогнивший настил моста, который не ремонтировали со времен великого князя Ивана Даниловича Калиты, провалится под колесом тяжеленного, неуклюжего экипажа, и добрые крестьяне, сбежавшись с окрестных нив на дармовое зрелище, два часа кряду стоят вокруг, чешут в затылках и строят фантастические теории, как бы оно, колесо, выбралось из западни само по себе, по щучьему велению – их хотению.

– Мужики, – в отчаянье кричишь ты, – ставлю ведро водки, помогите вытащить карету!

– Оно, водка, конечно, лестно, – соглашаются мужики, – только вдруг не получится? Да и солнце высоко, шабашить пора. Ты, мил, человек, не спеши, авось всё и так благоустроится!

Или при затеянной на незнакомой реке рыбалке, бредень зацепится за подводную корягу, и никак не выходит, а рыбаки, побросав вытяжные веревки, чинно сядут рядком на берегу, твердо надеясь, что он освободится как-нибудь сам собой. Ты же мечешься по прибрежному песочку и доказываешь, что нужно лезть в воду, иначе бредень не освободить, а тебе резонно отвечают:

– Коли он запутался, на то Божья воля. Большой беды в том нет.

– Так пропадет же!

– Чего ему пропадать, авось как-нибудь дело и само поправится.

А уж если лопнет железная шина колеса, то во всей округе не окажется ни одного толкового кузнеца, который может произвести такую простую починку, и путешественникам остается только одно: проситься в гости к местному помещику, пить с ним неделю водку и слушать хвастливые рассказы о знатности и богатстве рода каких-нибудь Псовых-Кошкиных!.

Всё бы ничего – определенные радости можно найти и в такой неспешной форме общения с миром, но только не тогда, когда дорог каждый час, а проволочки с неизменностью смены суток возникают у тебя на пути. За три дня путешествия наш обоз, или как он там еще называется, караван, поезд, с большим трудом преодолел всего пятьдесят верст пути.

Для тех, кто не читал первых частей моего рассказа и не знает историю вопроса, позвольте немного возвратиться в прошлое, чтобы объяснить, в чем собственно суть проблемы. Не знаю, за какие заслуги, возможно из-за простого стечения обстоятельств, мне выпала возможность перебраться из нашего комфортного, электрифицированного и урбанизированного века в совершенно другую эпоху в конец восемнадцатого столетия.

Само перемещение произошло до смешного просто– я зашел на мост над безымянной речкой в своем конкретном времени, перешел на противоположную сторону реки – оказался в далеком прошлом. Причем без предварительной подготовки, необходимых знаний, технической или хотя бы моральной поддержки, как говорится, в том, в чем и с чем был.

Чтобы не угодить как лицо без определенного места жительства в острог или, того хуже, вовсе не погибнуть, мне пришлось как-то выкручиваться. Впрочем, это время оказалось не очень суровым к своему новому обитателю. В самом начале пребывания в XVIII веке мне крупно повезло, удалось познакомиться со своим однофамильцем, в котором с некоторой осторожностью можно было предположить своего собственного предка.