Глава 8

Минут через двадцать мы подъехали к нашему бивуаку. Там царил покой и благостная идиллия. Отряд в полном составе нежился на солнышке, не выставив даже часового. Моего прибытия не ожидали и, честно говоря, не заметили.

– Ишь ты, вот оно, значит, какое у тебя смердячье воинство! – с восхищением сказал пленный, разглядывая поверженную сном рать.

Я проглотил подколку и вежливо потряс за плечо Кузьму Минина. Будущий народный герой осоловело уставился на меня заспанными глазами. На свой будущий скульптурный образ на Красной площади грядущий спаситель отечества сейчас никак не походил.

– Ты чего, Григорьич ? – удивленно спросил он. – Ты кататься ж уехал?

– Почему нет караульного? – неприятным голосом поинтересовался я, чувствуя, что вот-вот сорвусь на непарламентские выражения и этими грубыми, но справедливыми площадными словами выскажу Кузьме все, что думаю и о нем, и об отечественном разгильдяйстве.

– А на кой нам ляд караульный? – вытаращил на меня глаза Минин. – А это что за возы?

– Да, ты... – начал я и произнес очень длинный монолог, в котором не было ни одного ласкового слова.

Моя пламенная, эмоциональная речь пробудила ото сна всю нашу рать, заставила ее вскочить на ноги и, надеюсь, почувствовать свою вину.

– ...Сейчас на нас нападут разбойники, – кончил я, – и тех, кого они не убьют, добью я! Понятно?

– Не сердись, Григорьич, – виновато произнес Минин, – кто же знал, что так получится.

– Ладно, на первый раз прощаю, – сказал я, беря себя в руки. – Всем готовится! Скоро они будут здесь!

Крестьяне начали спешно обряжаться в ватные тягиляи. Я тоже надел на себя кольчугу и шлем. Запаса времени почти не оставалось. Кони на рысях делали километров двенадцать в час. На возвращение у меня ушло двадцать минут. При пешем ходе со скоростью пять километров в час преследователи могли появиться здесь уже через полчаса.

Несмотря на то, что нападавших было почти в четыре раза меньше, чем моих «смердов», опасность того, что профессиональные воины разгонят наш партизанский отряд, была реальная. Тем более, что команда «десятника» была одета в тяжелые доспехи, против которых наши легкие луки были бессильны, а рогатины почти бесполезны. К этому нужно присовокупить их четыре самострела, способные без труда пробить тигиляи крестьян.

Мое воинство, разбуженное, но до конца не проснувшееся, вяло выполняло команды и самоуверенно не боялось предстоящего боя.

Пленный возница насмешливо наблюдал за нашими приготовлениями, отпуская ехидные замечания. В конце концов, он меня так достал, что я велел его связать и положить в придорожную канаву.

С момента моего приезда прошло минут пятнадцать-двадцать и, как мне показалось, картина обороны начала вырисовываться. Первым делом я приказал выпрячь из повозок лошадей. Потом мы развернули задом фургоны и перегородили ими дорогу. «Конницу» я разделил на два отряда и отправил в засаду, велев по моей команде напасть на ратников с флангов. Пехота со своими луками и рогатинами залегла и должна была защищать фронт. Ивана Крайнего с одним смышленым парнишкой мы с Кузьмой отправил в дозор. Сам же я зарядил двойным пороховым зарядом пищаль и устроил на одном фургоне долговременную огневую точку.

Далее оставалось ждать появления преследователей и проверить в деле боевую подготовку морозовских крестьян.

Как всегда, тяжелее всего оказалось пребывать в бездействии. Миновали предполагаемые полчаса, однако никто не появлялся. Адреналин постепенно растворился в крови, и я расслабился. Прошло еще полчаса. Этого времени ратникам должно было с избытком хватить, чтобы найти нас и атаковать. Однако по-прежнему ничего не происходило, и дорога была пуста.

Я уже начал дремать, по возможности, комфортабельно устроившись в темной повозке, когда раздался условный свист Ивана Крайнего. Я приоткрыл пологи подождал, пока нападавшие не приблизились метров на двести, и тогда выстрелил. Раздался страшный грохот. Заряд был холостой – я хотел просто припугнуть ратников и сбить с них спесь. Получилось, как и задумывалось, они, как вкопанные, встали на месте. Группа получилась довольно живописная. Пока они медлили, не зная, на что решиться, я перезарядил пищаль. Теперь обычным зарядом с картечью.

– Эй! – позвал я противников, выскакивая из фургона. – Идите сюда!

Появление было эффектное, этакий Георгий Победоносец в сияющем шлеме, возникший из дыма и грохота. Кроме меня одного, нападавшие пока никого не видели. Мои крестьяне по-прежнему прятались, ожидая приказа начинать атаку.

– Ты зачем наши подводы забрал?! – закричал один из ратников, медленно приближаясь.

– Положите самострелы и сабли на дорогу и идите сюда! – велел я, не отвечая на вопрос.

Однако меня не послушались, напротив, ребята в шлемах-ящиках начали поднимать опущенные к земле арбалеты. Я не хотел ненужной крови, однако, лезть ни под стрелы, ни на рожон не собирался, а потому шустро спрятался в фургон, под защиту его задней стенки и выставил в направлении нападающих ствол пищали.

Этого намека хватило, чтобы они вновь застыли на месте.

– Все стойте, где стоите, а десятник пусть подойдет! – крикнул я.

Ратники посовещались, от них отделился человек, вероятно, он и был тем самым сердитым десятником, которым пугал меня возница, и подошел ко мне. Мужчина, судя по лицу, был серьезный и крутой. По внешнему виду он принадлежал к той категории хамов и горлопанов, которые пытаются подавить окружающих своим нахрапом. Даже нацеленная в грудь пищаль нимало его не смущала.

– Тебе что, жить надоело! – заорал он на меня, свирепо вращая глазами и давя агрессивной энергетикой. – Да я из тебя (тут он вставил несколько очень обидных эпитетов, связанных с моей общностью с известными физиологическими отправлениями) сделаю (то-то и то-то, добавил он образные сравнения, опять-таки физиологического характера)!

Такой психологический тип примитивных наглецов встречается довольно часто, и лучшее, что следует с ними сделать, это прибить на месте. Впрочем, иногда неплохих результатов можно добиться, унизив их и раздавив собственным превосходством.

Мне было не жалко потратить на этого типа стакан пороха и горсть картечи. Однако просто так, из-за обиды губить живую душу, даже такую мерзкую, не хотелось. Тем более, что я, честно говоря, не очень-то на него и обиделся.

– Эй, – негромко спросил я, прерывая гневный монолог, – перед смертью молиться будешь или как?

– Да я тебя!.. – начал, было, десятник, но я прижал фитиль к полку, и гром выстрела заглушил конец фразы.

В последний момент перед выстрелом я чуть отвел ствол в сторону, и смертоносный заряд пролетел мимо не очень симпатичного мне лица собеседника.

Однако дыма, грохота и вони ему досталось с избытком. Десятник дико закричал, закрыл ладонями лицо, скорчился и повалился на колени.

Его товарищи, до которых долетела безопасная на таком расстоянии картечь, бросились врассыпную, но я свистнул, и со всех сторон на них устремились мои скромные герои. В две минуты все было кончено: сопротивление подавлено, и пленные, побитые и скрученные, предстали перед грозными очами полководца.

Один десятник, чуть оправившись от шока и убедившись, что даже не ранен, попытался вернуть потерянные позиции. Он вскочил на ноги и, осыпая меня проклятиями, выдернул из ножен саблю.

На мой взгляд, сделал он это совершенно не продуманно. Реакция к нему еще не вернулась, видел он, ослепленный выстрелом, плохо, да и соображал немногим лучше. Я не стал марать оружие, а, к радости своих солдат, просто сделал подсечку и свалил на землю. Десятник, не поняв, что с ним произошло, попытался встать на корточки, смешно выпятив зад.

– А ну, Ефимка, – обратился я к здоровяку, с которым дрался, когда знакомился с новобранцами, – сними с него доспехи да поучи-ка его вежливости кнутом!

Вдохновленные легкой победой крестьяне заулюлюкали, а Ефим, довольный высоким доверием, как кутенка скрутил десятника, сбил с него шлем и начал сдирать кольчугу.

Развлечение пришлось по душе не только моим крестьянам, но и пленным ратникам. Ефим, куражась, играл с наглецом, как кошка с мышкой: то отпускал, то снова зажимал так, что у того прерывалось дыхание. Однако полный восторг, близкий к экстазу, у зрителей наступил тогда, когда крестьянин содрал со служивого не только кольчугу, но и портки, и оказалось, что наглец элементарно обделался со страха.

Радуясь чужому унижению, зрители буквально валились от смеха на землю. Хохочущий Ефим, поощряемый общим вниманием, вооружился кучерским кнутом и принялся катать обезумевшего от боли десятника по дороге. Зрелище было отвратительное, но сообразное своему суровому времени. Мне сделалось стыдно своей жестокости, и я совсем было собрался прекратить развлечение, но, глянув на ощерившееся от ненависти, испачканное экскрементами лицо десятника, подумал, что если его психологически не дожать, он неправильно меня поймет, и позже у нас с ним будет много проблем. Пришлось отойти в сторонку и не мешать народным забавам. Вскоре ко мне присоединился Минин.

– Откуда они взялись? – спросил он, имея в виду ратников.

– Кто-то их нанял нас перехватить. Кажется, нам хотят помешать вернуть Морозовой детей. Кто, пока не знаю, потом спросим у десятника.

– Кому дети-то не угодили?

– Скорее всего, дело в морозовских вотчинах. Кто-нибудь из родственников метит на наследство.

– Неужто такое душегубство возможно! Нечто мы басурмане какие!

– Всякий народишко есть и среди басурман, и среди православных. Дело не в вере, а в людях.

– Оно, так, – согласился Кузьма, – да только обидно...

– Погоди, ты еще и не такое увидишь. Подлости и низости человеческой на твой век хватит. А сейчас, не в службу, а в дружбу, сходи, присмотри, чтобы Ефимка его до смерти не забил.

– А с другими пленными что делать будем?

– Если захотят, то наймем нам служить.

– И то дело, – одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.

Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей. Я представил себя сидящим на диване перед телевизором со стаканом холодного пива в руке. Кругом тихо, спокойно. Кто-то из соседей сверлит стены. По всем каналам передают криминальные сводки. В новостях аварии, взрывы и террористические акты. В комнате же покойно и благолепно. Чужие беды только оттеняют собственное благополучие.

– Государь-батюшка, – прервал мои сладостные воспоминания Иван Крайний, – тебя Кузьма Минич кличет.

Мне осталось тяжело вздохнуть и вернуться к суровым реалиям смутного времени.

– Григорьич, – крикнул мне Минин, быстро идя на встречу, – похоже, что Ефим забил десятника до смерти!

Мы вместе подошли к лежащему на земле человеку. Наши крестьяне и пленные молча расступились. Десятник лежал на спине, безжизненно запрокинув голову.

Ефим, растеряно ухмыляясь, стоял в стороне, держа в опущенной руке кнут.

Я проверил пульс. Десятник был жив, но без сознания.

– Помойте его, – приказал я. Однако никто не тронулся с места. – Ты помоешь! – Велел я холопу с простодушным лицом по прозвищу Крот.

Теперь засуетились все и мигом принесли в шапках воду из ближайшей канавы. После «омовения» десятник пришел в себя и открыл бессмысленные, полные муки глаза. Мужики оживленно заговорили, равно радуясь чужой смерти и чужой жизни.

Ко мне подошел освобожденный от пут возчик, тот, которого я взял в плен.

– Говорил я тебе, что десятник строг! – непонятно к чему сказал он. – Васильич никому спуску не даст! Похоронить бы его надо по-христьянски!

– Зачем его хоронить, если он жив? – удивленно спросил я.

– Все одно, Васильич теперь не жилец. Добить бы, да и похоронить по-христьянски.

– Почему это он не жилец?

– Это нам неведомо, – серьезно ответил возчик. – Только одно слово, не жилец. Похоронить бы его надобно. Окажи милость!

– А ну, пошел вон! – закричал я, окончательно выведенный из терпения. – А то я тебя самого сейчас похороню!

– Меня-то не нужно, а вот Васильича!..

Я не дослушал и врезал вознице по зубам.

– Ефим, а ну всыпь ему и гони отсюда, чтобы духу его здесь не было!

– Это можно, – согласился Ефим, но возница не стал дожидаться лупки и резво пустился наутек.

– Батюшка! – вопил он убегая. – Сделай милость! Прикажи...

Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, ккут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.

– Кто тебя на нас послал? – спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.

– Дед Пихто! – нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.

– Мало получил? – поинтересовался я. – Еще поучить?

– Боярин Константин Иванович, – торопливо ответил Васильич.

– Что за боярин, как его фамилия?

– Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, – торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.

– Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?

– Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.

– Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!

– Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.

– Дешево меня твой Константин Иванович оценил.

– Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.

– А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.

– А не обманешь? – враз оживился Васильич. – Побожись!

– Вот тебе святой истинный крест!

– Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!

– Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!

Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.

Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.

– Сам будешь ловить или со своими людьми? – спросил я, прерывая его благодарности.

– Мне они без надобности, если нужно, себе оставь, – заспешил Васильич.

– Ладно, тогда по рукам.

Больше говорить с этим гадом я был просто не в силах, отошел в сторону.

– Может быть, и вправду, похоронить его по-христиански? – полушутя, полусерьезно спросил Кузьма, слышавший весь наш разговор. – Чувствую, будет нам от этого десятника морока!

– Кроме него, никто таинственного боярина не видел, а боярин будет поопаснее Васильича.

– И то правда, – согласился Минин. – Давай-ка лучше отдыхать!

Меня наши постоянные отдохновения уже достали, но спорить было бессмысленно, только нервы вымотаешь, и все равно ничего не добьешься.

От нечего делать, я пошел общаться с наемниками. После боя они стали предметом повышенного интереса победителей и хвастались перед крестьянами своими подвигами.

После десятника, который отлеживался в тенечке, самым авторитетным в отряде был кряжистый мужик, который первым гнался за мной по дороге. Звали его Нестором. По меркам своего времени, был он уже в годах – лет тридцати.

Крестьяне заворожено слушали его мифический рассказ о том, как он один порубил шестерых татар. Сколько я мог судить, в его хвастовстве не было ни слова правды. Оружие и доспехи у него были самые дешевые, лицо глупо-хитрое. То, что полчаса назад простые крестьяне взяли его в плен, Нестора нисколько не смущало.

– Ты побейся с Иваном Крайним, коли ты такой герой, – предложил я.

Нестор удивленно посмотрел на меня:

– Это который Крайний будет? – насмешливо спросил он, свысока оглядывая крестьян.

Иван смутился, покраснел и выдвинулся вперед.

– Ты, что ли? – пренебрежительно спросил Нестор. – Об такого я даже рук марать не буду!

Иван смолчали задвинулся в толпу.

– А об меня будешь? – поинтересовался я. Нестор и тут не смолчал:

– На одну руку положу, другой прихлопну, и мокрое место станет!

Мои мужики засмеялись. Хвастун решил, что смеются не над ним, а надо мной, и совсем раздулся от гордости.

– Иван, хочешь поучить нахала, – предложил Крайнему.