– И вы думаете, что это хорошо?

– И еще по рублю на прокорм лошадям, – добавил я.

– Рубль и рубль, это будет три. Если согласны на три рубля, я помещу ваших лошадей в своем коровнике и буду ласкать их, как любимого котенка!

– А как же корова?

– Какая корова! О чем вы говорите! Та корова давно стала говядиной. Думаете, у меня есть желание крутить коровам хвосты?

– А наши лошади не станут кониной?

Парикмахер оценил чужую шутку и засмеялся.

– Пусть я бы так жил, как будут жить ваши лошади!

Национальная принадлежность мастера не вызывала двояких толкований ни по внешним признакам, ни по манере говорить.

Неясно было, как он попал в центральную губернию Надо сказать, что многомудрое царское правительство еще со времени правления Екатерины делало все, чтобы вырастить из нашего еврейского населения пламенных революционеров.

Их постоянно притесняли, сгоняли с насиженных мест и не давали спокойно жить.

Как это всегда делалось, от Рюрика до наших дней, Сначала мудрые правители создавали проблемы, а потом всех остальных жителей заставляли расхлебывать результаты.

– А как вы попали в Уклеевск, здесь же евреям нельзя жить? – спросил я.

– Не евреям, а иудеям, а я, слава Торе, православный. Думаете, в Витебске, кроме меня некому больше стричь?

– Выкрест?

– Можно сказать и так. Честно говоря, мне что раввин, что поп, большой разницы я не вижу. Или вы думаете, что у Господа Бога есть национальность?

– Не думаю, – засмеялся я.

– Вот и я о том же. У Бога, если он есть, своя жизнь, у человека – своя!

Таких вольных суждений я не слышал даже от троицких либералов. Они больше давили на свободу слова, а не совести.

– И как вам здесь нравится? – спросил я.

– Покажите мне другое место, где хоть немного лучше, и я туда поеду! Если вы спрашиваете о куске хлеба, то он у меня есть. А теперь, молодой человек, посмотрите на себя в зеркало и подумайте, может быть вас все-таки завить?

Ефим после операции над своим лицом неожиданно превратился в молодого, курносого парня. Он посмотрел на себя в зеркало и смущенно ухмыльнулся:

– Нет, мне и так сойдет!

– Тогда садитесь вы, – пригласил меня в кресло парикмахер. – Вас тоже только брить или еще будете стричься?

– Стригите, – согласился я.

– У меня к вам один маленький вопрос, – спросил мастер, залепливая мне мыльной пеной лицо, – где вы собираетесь покупать хлеб, когда у нас его почти не сеют?

– Здесь неподалеку есть имение некоего помещика Моргуна, – ответил я. – Говорят...

Я не успел договорить, потому что у мастера дернулась рука, и он меня порезал.

– Вы хотите купить хлеб у Моргуна, у этого бандита? Вас что, послал к нему смертельный враг? Простите, я вас порезал, не надо было говорить такое мне под руку.

– А почему вы решили, что Моргун бандит?

Парикмахер оказался первым человеком, который при этом имени не впал в транс, а вполне конкретно охарактеризовал его носителя.

– Потому что он и есть бандит! – неожиданно перестав быть забавным цирюльником, с ненавистью сказал он.

– Он вас чем-то обидел?

– Вы, милостивый государь, спрашиваете, обидел ли меня Моргун? Нет, он меня не обидел, он вырвал мое сердце!

– Господи! Что он такое сделал?

– Он похитил и погубил мою старшую дочь! Если бы я только мог, он бы и дня не проходил по этой земле!

– Извините, я не знал, – сказал я, увидев как его выпуклые, с красными прожилками глаза наливаются слезами.

– А вы еще собираетесь торговать с этим человеком! Я не знаю, кто надоумил вас лезть к нему в пасть, Но это был дурной человек! У вас отберут не только деньги, но и жизнь, и поверьте старому еврею, никто не вспомнит, что видел вас! Я ходил в полицию и вы знаете, что мне там сказали?

– Знаю, – ответил я, – то же, что и мне!

– Так вы, таки, не по торговому делу? Ая сразу, как заговорил с вами, подумал, что вы не похожи на коммерсанта. И зачем было этому милому молодому человеку сбривать свою замечательную бороду?! Таки у вас та же беда, что и у меня?

У меня не было никаких оснований подозревать цирюльника в коварстве, к тому же помощник, знающий местные условия, был бы просто неоценим. Поэтому я ответил предельно откровенно:

– Сегодня этот Моргун напал на меня в трактире и увез мою жену и его, – я кивнул на Ефима, – невесту.

Это было не совсем правда, ни моей женой, ни невестой Ефима, Катя и Марьяша не были, но преувеличение не противоречило истине.

– И вы, конечно, хотите напасть на него и отбить своих женщин?

– Не только хотим, но и нападем.

– Молодой человек, у вас что, две жизни, и первую вам совсем не жалко?

– Я думаю, не так страшен черт, как его малюют.

– Этот черт, таки, страшен. Вы знаете, сколько у него опричников?

– Каких еще «опричников»? – удивился я образованности парикмахера.

– Ну, не опричников, так гайдуков, если вам так приятнее их называть. Сорок душ! И все сплошные головорезы!

– Вот с этого момента подробнее, – остановил я эмоциональный всплеск собеседника. – И не размахивайте, пожалуйста, своей бритвой около моего лица!

Парикмахер Семен Михайлович Степаницкий, оставив в покое свою бритву и мою голову, рассказал про Моргуна и его компанию много интересного. Ребята действительно были бичом для целой области. Несколько лет назад Иван Тимофеевич Моргун купил здесь имение, не очень большое и доходное, но позволявшее ему быть завидным женихом и на виду, Жил он как все, не выказывая особых талантов и пороков, чуть не женился на какой-то уездной барышне, как вдруг на него свалилось сразу несколько наследств.

Войдя в их владение, Иван Тимофеевич стал не просто богат, а богат чрезвычайно, затмив своим состоянием всех соседей. И почти в одночасье все в его жизни поменялось. Свадьба с уездной барышней тотчас расстроилась, Моргун вместо женитьбы поехал вояжировать по заграницам, и довольно долго от него не было ни слуху, ни духу. Когда же нелегкая принесла его назад в имение, это был совсем другой человек. Ничего от прежнего, ленивого и романтически настроенного русского барина в нем не осталось. Моргун частью набрал из своих крестьян, частью выписал из других мест Целую роту головорезов и начал куражиться.

Поначалу местное дворянство и начальство пытались призвать его к порядку, но вскоре желающих перечить необузданному дикому барину просто не осталось. Чуть что, его гайдуки нападали на недовольных, Жгли урожай, калечили крестьян. Несколько соседей просто пропали без вести.

По жалобам полиция начинала проводить расследование, но у Ивана Тимофеевича оказались и в губернии и, главное, в столице такие влиятельные защитники, что следствия кончались ничем, а жалобщик или исчезал, или лишался имения.

Приобретя самую что ни на есть дурную славу, Моргун оказался в изоляции от местного дворянства и распоясался окончательно. Его подручные воровали для его развлечения красивых деревенских девушек, потом дошли до горожанок. Одной из таких жертв стала дочь парикмахера. Покуражившись над ней, обесчещенную дочь парикмахера оставили голой в бессознательном состоянии на церковной паперти. Разразился громкий скандал. Горячие головы сначала даже попробовали обвинить пришлых, новоявленных православных в надругательстве над верой, потом дело прояснилось, но никто не заступился за несчастного портного и его семью. Полиция дело опять замяла, а дочь Семена Михайловича не вынесла позора и наложила на себя руки.

– Будь я моложе, – окончил свой грустный рассказ цирюльник, – не задумываясь, отправил бы этого бандита на тот свет. Но и я не молод, и еще пятеро детей ждут, когда папа вечером принесет им кусок хлеба...

– Сам, своими руками задушу иуду, – неожиданно вмешался в разговор молчавший до этого времени кучер.

– Э, молодой человек, это не так просто сделать! Моргун живет как в крепости, и ее охраняют не очень достойные люди!

– Ладно, пока мне все ясно, – сказал я. – Вы, Семен Михайлович, поможете нам с экипажем? Еще нам нужны две хорошие верховые лошади.

– А ружья вам не потребуются?

– С оружием решится сегодня ночью.

– Кто же такой смелый, что взялся вам помогать?

– Один хороший человек, я не могу назвать его имени.

– Хотите я попробую это сделать за вас? – неожиданно сказал парикмахер.

– Хочу!

– Наш урядник Василий Иванович.

– Откуда вы знаете? – поразился я такой необычной осведомленности.

– Поживите с мое... И он обещал привезти оружие в укромное место, чтобы вы пришли за ним ночью?

– Да, – только и смог ответить я.

– Так вы будете не первым, кто пойдет к нему за своей смертью!

– Вы хотите сказать?..

– Я ничего не хочу, но советую вам никуда не ходить и вообще сесть в свою карету и ехать куда глаза глядят! Не знаю, спасете ли вы свою жену, но что она вас больше никогда не увидит, я знаю точно!

– Вот за такое предупреждение спасибо!

– Кушайте на здоровье.

Я задумался. Быть готовым – уже половина победы. Однако, для того, чтобы она стала полной, нужны значительные организационные мероприятия, а времени на них в обрез.

– Теперь, когда вы знаете, для чего мы здесь, возьметесь заботиться о лошадях и карете? – спросил я парикмахера.

– Нет, – ответил он, не раздумывая. – Лучше, чтобы нас никак не связывали. Иначе я не смогу вам помогать. Свой экипаж вы можете отвезти одному моему знакомому, он же сможет дать вам верховых лошадей,

– Прекрасно, он живет в городе?

– Нет, у него хутор. Найти его просто.

– А мы его не подставим, то есть, я хотел сказать, у него не будет неприятностей?

– Неприятности? – с непонятной улыбкой переспросил Михаил Семенович. – О, неприятностей у него было столько, что одной больше, одной меньше, в его жизни ничего не изменится!

У меня не было ни времени, ни желания расспрашивать о жизни незнакомого человека. Тем более, что бед нам хватало и своих. Поэтому я решил воспользоваться предложением и разобраться с хуторянином на месте.

Семен Михайлович рассказал, как добраться до его приятеля и на словах передал, что тому сказать. Я намекнул, что нам неплохо было бы иметь от него записку, однако, парикмахер то ли не владел грамотой, то ли по другой причине писать не стал.

На улице между тем стемнело, а добираться до хутора было шесть верст по раскисшей дороге, Чтобы успеть раньше противников попасть на место засады, нужно было торопиться.

Вопреки предупреждению, дорога до хутора оказалась неплоха, и до него мы доехали за полчаса. Хутор был каким-то странным. Он больше походил на маленькую крепость, обнесенную высоким частоколом. Мы долго стучали в ворота, пока мужской голос не спросил, кто мы такие и что нам нужно, Я передал привет от парикмахера. Только после этого ворота открылись, и нам навстречу вышел хозяин, невысокого роста, широкоплечий человек с настороженными, цепкими глазами. Я объяснил, что нам нужно, и попросил его взять на себя заботу о наших лошадях и карете. Цена, которую я предложил, хозяина заинтересовала, и мы быстро поладили.

– А нет ли у вас верховых лошадей напрокат? – спросил я, когда он пустил нас в подворье, и они с Ефимом распрягли наших тяжеловозов. Сначала мужик не понял «мудреного» слова «прокат», но, когда я растолковал, что нам нужно, легко согласился:

– Как не быть, есть, – ответил он.

Давая нам двух плохоньких лошадей, он ничем не рисковал: оставленный залог много раз перекрывал их стоимость, так что никаких сложностей по этому поводу не возникло,

– А нет ли у вас взаймы какого-нибудь оружия? – как бы между прочим, спросил я, когда мы уже оседлали коней. – Дорога ночная, а у нас, кроме сабли и топора, ничего не припасено,

Хуторянин почесал в затылке, помялся и вынес старое охотничье ружье.

– Издалека попасть из него трудно, – честно предупредил он, – но пугнуть лихого человека можно.

Даже такое оружие было уже хоть что-то, и я взял его с благодарностью. Теперь нам с Ефимом нужно было проскакать около двадцати верст, чтобы добраться до назначенного урядником места. Я прилично держался в седле и скакал без труда. Ефиму пришлось туже. В седле он никогда не ездил и верхом катался только мальчишкой, когда гонял лошадей в ночное. Во время пути я поделился с ним своим небогатым опытом, и все как-то наладилось. К тому же лошади у хуторянина был возрастные, видимо, на своем веку видели немало разных неудалых наездников и никак не реагировали на неверные и неумелые команды, трусили не торопясь, сами выбирая дорогу.

Встречу урядник назначил нам в полночь возле моста через речку Уклейку. До города от хутора было шесть верст, и от Уклеевска до моста еще около пятнадцати.

Не очень много для верхового, если не учитывать, что была ночь, низкая облачность и такая темнота, что в двух шагах ничего не было видно. Я предположил, что часа за три мы туда доберемся, и в запасе останется больше часа на подготовку к встрече. Урядник показался мне искренним и честным человеком, но и не верить парикмахеру оснований не было. Хотя то, что за ружья полицейский заломил совершенно несусветную цену, позволяло подозревать его скорее в корысти, чем в коварстве.

После всех сегодняшних передряг и трудов, чувствовал я себя усталым и разбитым. Тошнота от сотрясения мозга почти прошла, но голова по-прежнему болела. Пользуясь спокойной ездой, я попытался расслабиться и отдохнуть.

Однако, подремать в седле не удавалось. Как только у меня ослабевали поводья, лошадь с рыси переходила на шаг, и я пробуждался. Ефим ехал сзади меня, и разговаривать нам было неудобно. Да и говорить было особенно не о чем, у каждого хватало внутренних переживаний.

По расчетам, мы должны были уже доехать до места встречи. Однако, моста все не было, и я начал волноваться, не сбились ли мы с пути.

– Мне кажется, мы заблудились, – сказал я.

– Нет, едем правильно, вон впереди мост, – ответил Ефим.

Я, как ни всматривался, ничего не увидел,

– Ты уверен? – спросил я.

– Я ночью, – сказал он, – вижу как кошка.

Мы остановились. На моих часах было ровно одиннадцать. До назначенного времени оставался час. Сначала нам нужно было проверить, нет ли засады, а потом самим подготовиться к встрече.

– Оставим лошадей около моста, – предложил я,

– Нельзя, – возразил кучер, – учуют чужих лошадей и заржут. Нужно отвести их подальше в лес.

Спорить было не о чем, и мы в поводу повели своих коняг вглубь леса. Впереди двигался Ефим, я – почти вслепую следом.

– Вот тут ладно будет, – сказал кучер, останавливаясь.

Мы привязали лошадей к деревьям, надели им на морды мешки с овсом и вернулись к дороге. Было холодно и сыро.

Мы шли опушкой. Под ногами предательски хрустели сухие ветки. Ефим нес ружье с единственным заря-дом, у меня была только сабля.

– Ты когда-нибудь стрелял из ружья? – спросил я его.

– Доводилось, – ответил он. – Когда был жив Иван Иваныч, брал с собой на охоту.

Я понял, что он говорит о покойном катином муже. Наконец мы вышли на дорогу. Начался мелкий осенний дождь. Не сговариваясь, мы начали не идти, а красться. Я увидел мост, только когда мы подошли к нему вплотную. Мы затаились, но никаких подозрительных звуков слышно не было.

Я тронул Ефима за плечо и показал, куда идти. Он кивнул, и мы спустились к воде. Речка Уклейка мирно плескалась между опорных мостовых бревен. Внизу, около самой воды, рос густой кустарник. В лунную ночь здесь было не спрятаться, но теперь это было незлободневно.

– Холодно, – сказал я, невольно ежась.

– Мы к холоду привыкшие, – откликнулся Ефим. – Скоро, поди, приедут.

Больше говорить было не о чем.

Придумывать планы действий, пока ничего не известно, было глупо. Оставалось ждать развития событий и действовать по обстоятельствам. Так прошло минут двадцать.

– Едут, кажись! – тихо сказал кучер, вытягивая шею, чтобы лучше слышать.

Действительно, к привычной тишине ночи и мерному плеску воды примешались какие-то новые звуки.

– Верховые, и не один, – опять сказал Ефим.

Я пока ничего такого, чтобы определить, сколько человек едет и даже откуда, не слышал. Однако, через пару минут и сам различил чавканье копыт о грязь дороги.

Конные приближались со стороны Уклеевска. Видимо, парикмахер оказался прав.

Стал слышен негромкий говор нескольких человек.

– Тихо! – зачем-то предупредил кучер, притронувшись рукой к моему плечу.

Я понял, как нервничает молодой парень и сказал ему в самое ухо:

– Не трусь, все будет хорошо.

Всадники подъехали к мосту и остановились на нашей стороне. Их было трое.

Рассмотреть что-нибудь даже наверху, на фоне более светлого, чем земля неба, было невозможно. Различались только темные силуэты.

– Иваныча еще нет, – сказал один из прибывших низким, сиплым голосом.

– Приедет, куда денется, он всегда припоздняется, – ответил ему бойкий тенорок.

– Кабы не опоздал, сговориться-то, поди, надо, – сказал первый.

– Успеем сговориться, а нет, так и сами дело решим. Нам же больше достанется.

Ничего не значащий разговор в данных обстоятельствах звучал весьма зловеще, хотя голоса были самыми будничными, как будто разговор шел об обычных хозяйственных делах.

– Федюнь, ты лошадь-то перековал? – спросил бойкий тенорок. – Али так и ездишь о трех копытах?

– Перековал, – подал голос невидимый Федюня. – Пахомыч совсем рехнулся, за подкову полтину содрал! Видано ли дело!

– И не говори, – вмешался сиплый, – за все про все плати. Так никаких денег не хватит!

– Это тебе-то не хватит?! – засмеялся обладатель тенора. – Твою кубышку потрясти, так на каменный дом в Москве наберется.

– А ты на чужой каравай рот не разевай!

– Тише, вы, – одернул товарищей Федюня. – Кажись, кто-то едет!

– Иваныч, поди, – равнодушно констатировал сиплый.

Невдалеке заржала лошадь. Один из коней троицы негромко ответил и несколько раз фыркнул.

– Он, – подтвердил тенорок, – я его Савраску без узды, по голосу знаю. Всегда до последнего тянет.

Послышался глухой стук копыт о настил моста, и над нами возникло новое темное пятно.

– Здоровы, что ли, разбойнички! – сказал знакомый голос урядника. – Как сами?

– Здорово, Иваныч, что припозднился?

– Никак, без меня управились?

– Куды ж нам без тебя, – поздоровавшись, недовольным голосом сказал сиплый. – Ты же у нас наиглавнейший!

– А ты, Фома, не можешь без подковырки!

– Ладно вам свариться, – вмешался тенорок. – Скоро полночь?

– Скоро, поди, – ответил урядник. – Коней надо увести. Вот-вот гости будут.

– Интересно знать, чего это твоего купчика в Уклеевск понесло?

– Поди, Ивана Тимофеевича ищет, – сказал полицейский. – Баринок шустрый, да глупый, сам на тот свет просится. Камни прихватили?

– А то, не в первый раз.

– Здесь надо бы запас впрок сделать, привезти подводой, пусть до нужды лежат, – засмеялся Федюня, – а то чего кажный раз верхами возить.

– Вот и сделай, делальщик, – опять вступил в разговор, видимо, всем недовольный Фома. – Только языком трепать можешь,

– Денег у него много с собой? – спросил Федюня.

– Договорились на двухстах рублях, – ответил урядник. – Сто мне, сто вам. А что сверх найдем, те поровну.

– А магистру чего говорить будем? Он поди, заподозрит! Как так совсем купец пустой был!

– Ему и с купчихи куша хватит. Слыхать, она чуть ли не мильенщица.

– Так уж и мильенщица!

– А то! Не здря же за ней глаз приставили и нарочного прислали. А какова сама-то из себя?

– Справная, – ответил тенор и причмокнул губами. – Гладкая и лицом ладная. Как магистр ей натешатся, мы попользоваемся! Наши уже очереди разыгрывают!

– Ишь! – завистливо сказал урядник. – И мне, что ль, к вам наведаться, страсть люблю сладких баб.

– Да и девка при ней хороша, тоже вся такая-этакая! – продолжил дразнить полицейского тенор. – Будет, с кем поиграть!

Я почувствовал, как напрягся Ефим, и предупреждающе положил ему руку на плечо. Он ее сбросил, но, кажется, немного расслабился. Во всяком случае, не полез наверх выяснять отношения.

– Ладно болтать да чужие деньги считать, – вмешалея в разговор Федюня. – Сейчас должны появиться. Если ты, Иваныч, чего не перепутал!

– Это когда я что путал! – обиделся урядник. – Это ты все путаешь! Поди, опять нам грязная работа, а ты при конях будешь?

– Поговори у меня! – рассердился Федюня. – Ты свое дело делай, а я и без тебя знаю, при ком мне быть! Поди, магистр лучше тебя знает, кого старшим ставить!

– Да я что! Мое дело сторона. Я свое получу и ладно, – миролюбиво ответил Василий Иванович.

– То-то! Ты стой и жди своего купчика, а Фома с Сашкой вниз, в засаду. И чтобы чисто сделали! Бросайте не у берега, как в прошлый раз, а посередке, да веревки ладно привяжите, чтобы не всплыли!

– Куда им всплывать, по середке омутище, а в ем сомище, не в первый раз замужем! – зачастил тенор.

– Ну все, с богом. Как кончите дело, свистните! И не забудьте подкладку у купцовой одежи проверить, они любят деньги в подкладки зашивать.

Опять по настилу моста затопали лошадиные копыта. Наверху было тихо, наверное, оставшиеся ждали, пока старшой уйдет подальше.

Минут через пять молчание нарушил недовольный Фома.

– Федька, он жук! У магистра в любимцах ходит. Поди, на всех кляузы доносит.

Разговор, однако, никто не поддержал, видимо, с доносами друг на друга в моргуновском воинстве было все в порядке.

– Чего же, Иваныч, твой-то купчик не едет? – спросил тенором Сашка.

– Приедет, куды ему деваться. Может, заблудился в темень, или еще что. Вы, мужики, идите-ка лучше вниз, к воде, там ждите.

– Зачем это еще? – спросил Фома.

– Сдается мне, что купчик не так-то прост! Как в трактире-то дело повернул, что не прикопаешься. Вдруг ума хватит пешим ходом подойти! Увидит, что я не один, и смекнет, что дело нечисто.

– Нам-то что, мы можем и внизу подождать, – согласился Сашка. – Пошли, что ли, Фома.

– И то правда, чего здесь как перстам торчать.

Мужики тяжело вздыхая, как будто предчувствуя свою судьбу, начали спускаться по крутому склону,

Я предостерегающе тронул Ефима. Он отдвинулся, положил ружье на землю и присел в кустах.

– Ну и темень, – пожаловался Фома, – тут спотыкнешься и в воду запросто полетишь. Как нечего делать. Вода-то, поди, студеная!

– А то, – ответил Сашка, спускаясь задом и держась руками за растущий на склоне кустарник. – Склизко очень, у меня подошвы съезжают.

Я опять тронул Ефима за руку и указал на тенора. Мне выпадал Фома. «Гайдуки» уже добрались до нас. Дальше тянуть было нельзя, и я ударил Фому клинком в шею, тот замер и, не издав ни звука, повалился лицом в косогор. Одновременно вскочил на ноги Ефим и взмахнул рукой. Раздались глухой стук и треск. Сашка, однако, успел вскрикнуть.

– Вы чего там? – спросил сверху урядник.

Момент был критический. Если он нас обнаружит, то со своей позиции запросто расстреляет.

– Чего, спрашиваю, вы там делаете?! – уже тревожно спросил Василий Иванович, наклоняясь над спуском и пытаясь рассмотреть, что у нас здесь происходит.

– Иваныч, иди сюда, что здесь есть! – ответил я, пытаясь подражать сиплому голосу Фомы.

– Чего есть?

– Мошна!

– Что за мошна! – заинтересовался урядник, начиная спускаться.

– Быстрей, уплывает! – поторопил я, но, наверное, не так похоже, как сначала.

Василий Иванович что-то почувствовал и приостановился на полдороге.

– Что за мошна? – повторил он вопрос.

Я постарался, и теперь у меня получилось более похоже.

– Сашка, держи, деньги уплывают!

Такого полицейский выдержать не смог и скатился к нам.

– Где деньги? – свистящим шепотом спросил он и ойкнул, почувствовав, как острие клинка укололо ему горло.

– Ты чего это, Фома? Совсем сдурел!

– Тише, Василий Иванович, – ответил я своим натуральным голосом. – Мошна уже все равно уплыла.

– Это кто? Ты кто такой? – спросил он по инерции, уже поняв, с кем встретился. – Вот, значит, как!

– Именно так.

– Убивать, значит, будете?

– А что нам остается делать?

– Отпусти, добрый человек, я тебе службу сослужу, – ласковым, просительным голосом не очень уверенно проговорил урядник.

Все произошло так быстро, что он еще до конца не осознал, как крепко влип, и теперь тихонько пятился от меня, оттягивал время, видимо, пытаясь придумать, как выкрутиться.

– Ты уже сослужил, – ответил я. – А больше ты мне ни к чему.

– Ты тише-то саблей играй! – воскликнул он, – Я полицейский чин! Меня обидишь – на вечную каторгу в Сибирь пойдешь!

– Так кто докажет? – продолжил я. – Камни есть, омут глубокий, кто тебя там отыщет?

– Ты, ваше степенство, не замай! Не по-христиански поступаешь! Убьешь, я к тебе по ночам стану приходить! В геенне огненной погибнешь!

– А коли отпущу, что будет?

Такого поворота разговора Василий Иванович не ожидал и сразу не придумал, что посулить.

– Тогда, о! Считай, я у тебя в долгу! Тогда!..

– Ах ты, июда! Чего удумал! – закричал Ефим, и урядника отбросило от меня в сторону.

– А... – еще пытался что-то произнести он, падая на трещащие под его телом кусты.

– Ну, Лексей Григорьич, благодари Бога, что я в впотьмах вижу. Этот июда чуток тебя в живот из пистолета не застрелил.

Я наклонился над бьющимся в агонии телом. Светлым пятном дергалось запрокинутое лицо. Ничего разглядеть в такой темени я не смог.

– Где пистолет? Я ничего не вижу, – сказал я Ефиму.

Он нагнулся и сунул мне в руку холодное, мокрое от росы оружие. На мосту тревожно заржала лошадь урядника.

– Давай выбираться наверх, нам нужно еще найти Федю, – сказал я, стараясь чтобы голос звучал ровно.

– А с этими что будем делать?

– Разберемся с Федей, вернемся – и утопим. Слышал, они специально для нас камни и веревки привезли.

– Не по-христиански это, – тоскливым голосом проговорил Ефим.

– А ты что предлагаешь? Полицию позвать или самим их хоронить?

– Может, так оставим, утром, кто поедет, увидят и по обычаю похоронят?

– И тогда нас станет ловить и полиция, и вся банда Моргуна...

– Эх, грехи наши тяжкие, – только и сказал кучер. – Ладно, пошли искать того Федюню. Он у них, по всему видать, самый главный злодей!

Мы поднялись наверх. На мосту стояла привязанная к перилам лошадь урядника. Она пятилась, натягивая повод, и нервно перебирала ногами. На краю моста лежало два больших камня, перевязанные веревками. Мы с Ефимом оказались на распутье, не зная что делать дальше. Искать укрывшегося в лесу Федюню было не очень здорово. А позвать его свистом – рискованно. Вполне возможно, что свист у наших противников был какой-нибудь условный,

Напуганная запахом крови лошадь опять тревожно заржала. Ей издалека отозвались уведенные Федюней товарки.

– Они там, – указал в строну московской дороги Ефим, – саженей сто отсюда.

– Пошли, может быть, и найдем, – решился я хоть на какое-то действие. – Только смотри, если он ускачет и предупредит своих, нам с тобой мало не покажется.

Мы приготовили оружие: Ефим ружье, я пистолет урядника и гуськом двинулись по сухой обочине. Кучер, как более глазастый, шел впереди, всматриваясь в темноту, Мы прошли метров пятьсот, что было больше двухсот саженей, но никаких следов Федюни и лошадей не обнаружили. Он, скорее всего, просто сошел с дороги и укрылся в лесу.

– Придется свистеть, – сказал я, когда стало ясно, что мы все равно никого не найдем.

Мы вернулись на мост. Лошадь уже немного успокоилась и перестала вытанцовывать на гулком настиле, пытаясь сорваться с привязи.

– Ну что, свистеть? – спросил Ефим.

– Свисти!

Парень вложил два пальца в рот и переливисто свистнул. Теперь нам оставалось ждать, чем это кончится.

– Надо бы взять его живым, – сказал я – Может, расскажет что-нибудь полезное.

Совсем близко на дороге заржала лошадь. Наша ответила призывно и снова начала рваться с узды.

– Кажется, получилось! – обрадовался я.

Ефим перекрестился и взял ружье в обе руки.

Я напряженно вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть приближающегося Федюню. Вдруг кучер сильно толкнул меня в плечо и отпрыгнул в сторону. Я вылетел на середину дороги и чуть от неожиданности не спустил курок. Там, куда я до того момента смотрел, что-то вспыхнуло и прозвучал негромкий выстрел.

С места, куда отскочил Ефим, бухнуло ружье. Заржало сразу несколько коней. Теперь я немного ориентировался и, прицелившись в более густую, чем кругом, мглу спустил курок. Сухо щелкнули кремни, выбивая яркую искру, но выстрела не последовало, пистолет дал осечку.

– Берегись! – закричал Ефим, и я увидел набегающую на меня тень.

Только в двух шагах удалось различить человека, летящего на меня с вытянутой рукой. Я отскочил с дороги и выхватил саблю.

Клинки, коротко звякнув, высекли несколько искр. Противник круто повернулся и махнул в мою сторону рукой. Его саблю я не видел, но, зная откуда последует удар, подставил свой клинок. Теперь искры посыпались сверху. Дерусь, прямо как «горец» из американского сериала, машинально отметил я.

Не знаю, отчего, то ли от сотрясения мозга, то ли головной боли, но в темноте видел я совсем плохо. Федюня был для меня только более темным, чем остальная ночь, пятном. В таких условиях никакое умение фехтовать мне помочь не могло. Стоило только чуть зазеваться, и противник легко достанет меня. Пришлось нападать самому. Однако, и мой выпад был легко отбит, так что я еле увернулся при контратаке.