Глава десятая

За что тебя забрали? – спросил я Ивана, когда мы остались вечером одни.

– В облаву попал, – рассказал он. – Когда ты пропал, кинулся я было к твоему родственнику Антону Ивановичу, а его уже след простыл, выхлопотал он себе отпуск и уехал в имение. Домохозяин, как увидал меня, только руками замахал, крик поднял, что полиция из-за нас к нему с обыском приезжала, и велел, чтобы духу моего в его подворье не было. Делать нечего, снял я себе комнатенку у вдовы на Сампсоньевском прошпекте на Выборгской стороне, там и обретал.

Про тебя никто ничего не знает, да я и сам бы на улице встретил, не узнал. А вот когда в городе начали говорить про тайных разбойников, и все мутно, никак понять невозможно, что на самом деле было, чего не было, тут же я смекнул: не иначе как мой Алексей Григорьевич объявился. Разбойники – твоя работа?

Я кивнул.

– Тогда я и начал выходить на люди, надеялся тебя рано или поздно встретить. Да не повезло, заприметил меня соглядатай, выследил и в полицию донес. Вот и все мои дела. Деньги в надежном месте лежат, когда нужно будет, достану. А тебя где доля носила?

Я рассказал о приключениях, случившихся со мной после того, как мы расстались.

– Да, – задумчиво сказал Иван, – к тебе последнее время несчастья так и льнут. Нужно нам из Питера выбраться.

– Пока не получится. Документы надежные нужны, и старуха из дворца обещала разузнать, куда Алю упрятали. Так что поживем пока здесь.

– Ну, что ж, давай поживем, мое дело солдатское. Как Алевтинку твою освободим, буду до своей Марфы в Архангельскую губернию пробиваться.

В клоповнике на Мойке нашлось место и для Ивана. Можно было бы взять и приличные апартаменты, но я продолжал косить под ожидающего богатое наследство будущего помещика и не хотел светиться «благосостоянием». От «барышень» в долг, под ростовщические проценты, я пока успешно отбивался.

Теперь, когда все как-то начало налаживаться, можно было немного передохнуть. Почтенная Маканья Никитична пока о себе знать не давала. Остерман клятвенно обещал буквально на днях решить вопрос с паспортом.

Я был склонен ему верить. Судя по аппетиту, наваривал он на всем довольно круто и был заинтересован мне помочь, и на том заработать. Однако, как большей частью случается в нашем отечестве, мы предполагаем, а получается совсем не то, на что рассчитываешь…

Поэтому, как только у меня появилось время, я параллельно насел и на домохозяина, Михайло Михалыч после настоятельных напоминаний наконец согласился познакомить меня со своим знакомым чиновником из геральдического управления. С этой целью я пригласил Михайло Михалыча вместе с нужным чиновником в рекомендованный Остерманом ресторан Демута.

Чиновника звали Дмитрий Федорович Селиванов и, несмотря на то, что в чине он находился небольшом, был всего-навсего коллежским асессором, что соответствует воинскому званию капитана, но по вельможному поведению тянул на тайного советника. Прибыл он к ресторану в собственной венской карете запряженной четверкой рыжих каретных лошадей Тракененского завода из Восточной Пруссии.

Мой домохозяин почтительно перед ним прогнулся и, торопясь словами, представил меня. Дмитрий Федорович снисходительно улыбнулся и дал мне пожать два своих коротких пальца. Такая чванливая простота меня насмешила, но я не подал вида, что мне весело, и почтительно, можно сказать, с чувством-с, пожал указательный и средний пальцы великого человека. Сам чиновник на первый взгляд был неказист, небольшого росточка, но находился в приятной, даже внушительной упитанности, что предавало ему необходимую значимость.

– Твой протеже знает, что я только шампанское вино пью? – спросил коллежский асессор домовладельца, не удостаивая меня самого личным разговором.

– Как же-с, Дмитрий Федорович, досконально известил-с, – отрапортовал Михайло Михайлович. – Иван Иванович, хот человек и молодые, но с приятными понятиями знакомы-с.

Отправив карету от ресторанного входа на конюшенный паркинг, Селиванов первым прошел в вестибюль, мимо двух гренадерского роста швейцаров. Мы поспешили следом. Ресторан Демута и вправду был роскошным, однако чувствовалось, что переживает он не лучшие времена. Склонный к аскетизму император Павел не жаловал вертепы роскоши и разврата и заставил ресторации, как и все учреждения столицы, подчиняться введенному им распорядку дня.

Время было раннее, начало пятого, и в залах народа было еще мало. Однако все, кто здесь прожигал жизнь, были людьми состоятельными, так что навязанный мне Остерманом сюртук с позументами пришелся весьма к стати.

Дмитрий Федорович оглядел местный «ландшафт» и выбрал столик у окна, невдалеке от оркестрового возвышения. Мы уселись в мягкие кресла. Интерьеры ресторана были выполнены в итальянском классическом стиле и богато декорированы имитацией южной флоты. Не дав нам оглядеться, тотчас подлетел официант, лично знавший коллежского асессора. Он заюлил, затетюшкал, мало что не пускал слюни от удовольствия видеть Дмитрия Федоровича. Отчего – я вскоре понял: тот оказался самым наивыгоднейшим клиентом, заказывал все самое дорогое и в нереальных количествах. Было непонятно, то ли они в доле от раскрутки клиента, то ли чиновник и вправду не знает меры в деньгах. В данном случае, моих.

Селиванов, как и предупредил, пил исключительно шампанское и в самых лошадиных количествах. Причем самое дорогое, по семьдесят рублей бутылка. Цена была совершенно запредельная, но зато понтов от одной только подачи бутылки на стол было на все полтораста.

Доставляли это шампанское в серебряном ведерке, набитом ледяной крошкой, в сопровождении шеренги официантов. Метрдотель лично откупоривал пробку и наливал первый бокал Дмитрию Федоровичу. Тот пробовал вино и требовал следующую бутылку. Ритуал повторялся. Естественно, что такое действо вызывало к нам повышенный интерес у более скромных посетителей и соответственно доставляло удовольствие моим объедалам.

По мере продвижения по блюдам, Селиванов постепенно веселел, так, как может веселеть полностью пресыщенный жизнью человек.

Он игриво щурил заплывшие глазки и пару раз даже снизошел до того, что удостоил меня вниманием и личным обращением.

– Как вам, молодой человек, нравится в Санкт-Петербурге? – первый раз спросил он, но ответ слушать не стал, заговорил о другом с Михайло Михалычем.

Во второй раз посоветовал мне скушать морской салат.

Я терпеливо ждал, когда их благородие, наконец, наестся и напьется, и можно будет поговорить об интересующем меня деле.

– Ну что, он доволен? – спросил я домохозяина, когда наш благодетель отправился облегчиться от трех бутылок шипучего золота. – Может быть, поговорим о деле?

– Позже, – испугано сказал Михайло Михалыч и даже замахал на меня руками, – нужно подождать, когда он сам спросит. Не дай Бог рассердится, тогда все дело испортишь!

Меня Дмитрий Федорович своей непомерной спесью и понтами уже начал доставать. Люди его плана, как правило, способны только на одно – хапать и грести под себя, ничего не давая взамен. Однако, взявшись за гуж, оставалось только тащить упряжь и наблюдать, чем все это кончится.

После отдохновения, Селиванов опять налег на шампанское и экзотические кушанья. Время приближалось к восьми часам вечера и к скорому закрытию ресторации, а по делу не было сказано ни одного слова. Я не выдержал и пнул под столом своего домохозяина. Михайло Михалыч скривился, но все-таки вынужден был обратить внимание великого человека на мое присутствие за столом.

– Драгоценный Дмитрий Федорович, – обратился он к нашему благодетелю, когда тот увлекся фазаньим крылышком и блаженно подкатил глазки, – вот наш Ванюша, – он неодобрительно покосился на меня, – имеет мечтание попасть, так сказать, в наше высшее общество…

– Это похвально, – одобрительно произнес Селиванов. – Молодежь должна стремиться к служению. Пусть идет служить по военной или статской части и преданностью и талантами заслужит благоволение начальства.

– Мне нужно получить титул, – не выдержав поучительных сентенций, заткнул я этого светоча мудрости. – Говорят, вы в этом можете помочь. Конечно, за соответствующую мзду.

Услышав разговор о «мзде», Михайло Михайлович тактично оставил нас одних. Я решил попытаться взять быка за рога. С такими типами как Селиванов можно общаться сколько угодно долго, позволять себя доить и ничего кроме туманных обещаний не получить взамен. В конце концов, он не единственный жулик в Российской империи. Любой регистратор в Разрядном архиве за полсотни серебром наберет и докажет мое княжеское происхождение за несколько сот лет, показав его от Владимира Мономаха или самого Рюрика…

Дмитрий Федорович от такого вольного к себе обращения слегка припух, но не вспылил, а вежливо объяснил:

– Ежели бы вы, юноша, обратились ко мне ранее, этак году, скажем, в 1796, то никаких вопросов не было. А так как Общий Гербовник Всероссийской империи уже издан в 1797 году, то помочь вам весьма затруднительно.

– Понятно, значит, вы ничего сделать не можете…

– Почему же не могу, ныне нами готовится вторая часть Гербовника, вы можете туда попасть. Хотя есть уложение о малодушном тщеславии, в коем уготовлено изгнание в ссылку из обеих столиц приписывающим себе чужие титулы и фамилии. Однако же все в воле Господа и человека. Я мог бы ходатайствовать перед нужными людьми о внесении вас во вторую книгу Гербовника, однако стоить это будет весьма недешево.

– Сколько?

– При рассмотрении всех препятствий и прочего, а также во избежании оного в опасении, пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят тысяч?! – поразился я. – Вы шутите!

– Это уж, как говорится, вольному воля.

Дмитрий Михайлович, назвав сумму, за которую можно купить приличное имение, потерял интерес к общению и все силы передал духовному, начал изящной вилочкой выколупывать устрицу из раковины.

Глядя на это возвышенное существо, я понял, что меня развели, как лоха, и в душе зародилось суетное желание отплатить моим новым приятелям той же монетой. Однако ссориться с домохозяином мне было пока не с руки, да и что толку после драки махать кулаками.

– И какой титул вы мне можете присвоить? – спросил я, сохраняя полное спокойствие.

– А какой вам заблагорассудится, хоть князя, хоть графа. Ежели пожелаете графское достоинство иностранного происхождения, то можно сделать скидку. За шотландского барона вообще возьму тридцать тысяч.

– Хорошо, я подумаю, – сказал я.

То, что я не возмутился несуразной величине взятки, на Селиванова, кажется, произвело хорошее впечатление, он даже невзначай пару раз остро взглянул на меня – вдруг, и правда, его предложение прокатит.

Я между тем лихорадочно придумывал, как мне рассчитаться с этими ловчилами. Домохозяин, увидев, что разговор у нас с Селивановым кончился – тот опять припал к закускам, – вернулся на свое место и заказал еще шампанского.

В это время в зал ввалилась шумная компания молодых офицеров. Официанты заметались по залу, стараясь то ли их удобнее разместить, то ли не допустить скандала. Компания была веселая и сразу привлекла к себе общее внимание. Я увидел среди них два-три знакомых лица, завсегдатаев злачных заведений. Но больше других меня привлек красивый парень с ясным, дерзким лицом – мой приятель Шурка Афанасьев.

Этот баловень судьбы и богатых родителей прожигал жизнь в лейб-гвардейском Преображенском полку, гоняясь не за чинами, а за развлечениями. Я был искренне рад увидеть его на свободе и в добром здравии. Не далее как две недели назад он спас меня от ареста по приказу самого императора. Чем кончилось для него то опасное приключение, я не знал и опасался, что он сам мог попасть в серьезную передрягу.

Извинившись перед собутыльниками, я подошел к столику, за который сел Афанасьев, и попросил его уделить минуту внимания по очень важному делу. Шурка удивленно посмотрел на незнакомого молодого человека и неохотно отошел со мной в сторону.

– Мы разве знакомы? – спросил он, вглядываясь мне в лицо.

– Только заочно, я близкий приятель одного вашего приятеля.

– И что?

– Он беспокоился за вашу безопасность и просил меня, если встречу вас, узнать все ли у вас благополучно.

– И ради такой глупости вы отвлекли меня от важного дела? И кто этот знакомец?

– Алексей Крылов.

– Первый раз слышу это имя, – на чистом глазу соврал Шурка. – Кто он таков?

– Тот, что помог вам в драке с англичанами, а потом вы той же монетой отплатили ему в Зимнем дворце.

– Тихо, ты! Чего раскричался! – прошипел Афанасьев. – Куда он делся?

– С ним все в порядке, он за вас волнуется.

– За то дело меня произвели в поручики! – засмеялся гвардеец. – Передай ему привет, может, еще и свидимся.

– У меня к вам есть одно предложение, – таинственным голосом сказал я.

Шурка сразу насторожился и подозрительно на меня посмотрел.

– Что еще за дело?

– Как раз по вашему характеру. Со мной здесь гуляют два господина, я был бы вам благодарен, если бы вы помогли мне их разыграть.

– Кто такие, и что за розыгрыш?

– Один из них мой домохозяин, я с ним сам разберусь, а второй простой коллежский асессор, но ездит в венской карете четверней и пьет за мой счет шампанское по семьдесят рублей бутылка. Вот я и подумал, а что если пересадить его в более подходящий по чину экипаж…

– Это который? – спросил Афанасьев, разом проявив к неведомому ему чиновнику повышенный интерес.

– Видите, за столиком у окна сидят двое, один с узкой лысиной, второй толстенький?

Шурка поискал глазами и кивнул.

– Асессор – второй, толстый.

Пока мы разговаривали, к нашему столику вновь приблизилось торжественное шествие с шампанским.

– И в чем розыгрыш? – проследив за вельможным поведением коллежского асессора, спросил Афанасьев.

Я рассказал о своем плане.

– Теперь верю, что ты приятель Крылова, – заржал от удовольствия лейб-гвардеец. – Такой же шельма! А куда потом карету и лошадей девать?

– Да хоть себя оставь, – тоже переходя на «ты», сказал я, – думаю, вряд ли мелкий чиновник побежит жаловаться, что у него отобрали лошадей Тракененского завода.

– Ты шутишь? Точно тракененские?

– Точно.

– Нет, таких дорогих коней держать мне не с руки!

– Тогда продай.

– Негоже офицеру таким путем наживаться,

– А ты не наживайся, пропей деньги, и все дела.

– Вот это уже другой разговор, – дал себя убедить авантюрист-любитель.

Я сунул безденежному офицеру несколько белых бумажек «на представительские расходы» и вернулся к своему столу.

От такого количества шампанского, которое вылакал Дмитрий Федорович, опьянеть было немудрено. Он и опьянел. После чего его потянуло передать свой жизненный опыт новому поколению.

– Ты, юноша, старших слушай и почитай, – советовал он мне. – Мы не так просто, абы как, а большую жизнь прожили! Шалишь! Другой какой под забором, а мы нет! У меня отец из простых был, как светлейший князь Меньшиков, пирогами на рыночной площади торговал. А я, нет! Больших вершин достиг. Я, если хочешь знать, иного природного князя за пояс заткну. Вот они у меня где, – сообщил чиновник, показывая свой небольшой пухлый кулачок. – Знаешь, кем Российская империя держится? Не знаешь? Нами она держится. Без нас – все прахом пойдет. Я вот вроде в чинах небольших, а как захочу, от первого вельможи мокрое место будет. Шалишь! Ты вот хочешь в князья выйти? Хочешь! Я все могу, чиркну пером, и появился новый славный род от какого-нибудь старосветского разбойника. Был, мол, атаман Свиное Рыло, пошел к Великому князю служить в дружину и пошел от него род князей Свиноровых. Или сделаю тебя татарским ханом, познатней наших государей будешь. А за это что? Возьму копейку – пустяк какой-нибудь. А за то тебе благодарить нужно самого Дмитрия Федоровича Селиванова и спины не жалеть! Ты поклонись мне, да почтение прояви – все тебе будет!

В таком роде господин Селиванов передал мне всю мудрость предшествующего поколения, переведя общение в форму монолога. Говорил до того момента, пока метрдотель не попросил «дорогих гостей» убираться восвояси, чтобы не подводить заведение под гнев государя.

Против порядка Дмитрий Федорович бунтовать не решился, кивнул мне, чтобы расплатился, и, одернув вицмундир, потопал к выходу. Вот тогда-то и началось самое интересное.

У входа в ресторан посетителей уже ожидали экипажи, вызванные голосистыми швейцарами. Они один за другим подъезжали к парадному входу. Посетители этого дорогого заведения сплошь были люди значительные или чиновные, потому швейцары с особой лихостью кричали:

«Карету действительного статского советника такого-то» или, скажем, «карету обер-прокурора», а когда вышел Дмитрий Федорович, то выкликнули всего-навсего «коллежского асессора». Немедленно к подъезду ресторана подъехала ободранная коляска, запряженная какой-то водовозной клячей. Селиванов, даже не взглянув на подъехавшее убожество, высматривал свой чудесный экипаж, как вдруг из коляски его окликнул знакомый голос:

– Ваше благородие, прошу садиться!

Дмитрий Федорович сначала даже не понял, что обращаются к нему, но, присмотревшись, узнал своего кучера и встал, как громом пораженный.

– Ты это чего, Василий? – воскликнул он. – Где моя карета?

– Так это она и есть, – откликнулся кучер, отворачиваясь от барина, – али не признали?

– То есть как это так, моя? Ты куда мою карету дел?

– Не пойму о чем это вы, ваше благородие, – ответил на это Василий. – Это и есть ваш экипаж, другого у нас отродясь не было.

Вышедшие вслед за нами посетители с интересом слушали пререкание подвыпившего господина, не узнавшего собственную коляску. Однако Дмитрию Федоровичу было не до случайных зрителей.

– Да я тебя подлеца запорю, ты куда мою карету и лошадей дел?! – закричал он так громко, что тут же прибежали два околоточных.

– Что за шум? – строго спросил один из них толстоватого господина в помятом от долгого сидения вицмундире.

– Ограбили, – завопил Дмитрий Федорович, указывая на кучера, – вяжи его, подлеца!

– Что случилось, о чем шум? – строго спросил Преображенского полка поручик, подходя к начавшей собираться толпе.

– Да вот, господин коллежский асессор какую-то особую карету требовают, – объяснил ему некий доброхот.

– Что за карету? – спросил поручик.

– Говорят эта не ихняя, у них, мол, не коляска, а натуральная карета, – пояснил тот же человек из публики.

– Как так не их, да я сам видел, как этот господин именно на этой коляске приехал, – громко сказал поручик. – Да не только я видел, вот и князь свидетель.

– Выпимши, господин, так незачем шуметь, – примирительно сказал околоточный, – время позднее, как бы чего не вышло.

– Но это не моя карета! Не моя! – обращаясь уже ко всем, плачущим голосом закричал Селиванов. – Вот, вот они подтвердят! – вспомнив про нас с Ми-хайло Михалычем, обрадовался он. – Они видели, на чем я приехал!

Однако домовладелец, похоже, ничего подтверждать не хотел, как и ввязываться в странное дело.

– Моя сторона с краю, – негромко пробурчал он, отступая за чужие спины.

Я, по своему же сценарию, должен был уверить всех, что Дмитрий Федорович приехал на коляске, которую раздобудет Афанасьев, но в последний момент передумал и начал импровизировать.

– Как можно такое говорить! – возмущенным голосом обратился я к околоточным и публике. – Нетто такой господин на этаком безобразии может ездить? Да он первый человек в Петербурге! Он кого хочешь, хоть министра, раз – и к ногтю!

Народ, заинтересовавшись характеристикой скандалиста, начал подступать ближе.

– Господин коллежский асессор, если захочет, то…

Договорить мне не дали, услышав о чине Дмитрия Федоровича, толпа разразилась смехом и шутками.

– Они недостойны на такой облезлой колымаге ездить, – попытался я перекричать всех. – Они могут любого мужика сенатором или князем сделать, только деньги плати!

– Замолчи, дурак! – вдруг завопил чиновник и, оттолкнув меня, вскочил в коляску. – Васька, гони!

Кучер щелкнул кнутом, и неспешная коняга, напрягшись всем телом, дернула извозчичью пролетку и затрусила прочь от ресторана.

Толпа радостно заулюлюкала вслед. Я огляделся в поисках Михайло Михалыча, но того и след простыл. Развлечение окончилось, и народ начал расходиться и разъезжаться. Мы с Афанасьевым пошли по проспекту в сторону Невы.

– Утешил, друг, – хлопая меня по плечу, радовался Шурка. – Давно так не веселился!

– Как вам удалось кучера уговорить участвовать в шутке? – спросил я.

– Это оказалось самое простое. Твой протеже ему полгода жалованье не платит, вот мы ему и предложили отдать нам карету, а ему взамен купили извозчичью пролетку.

Глава одиннадцатая

Михайло Михалыч только что не стучал ногами:

– Мальчишка, ты знаешь, что наделал?!

– О чем это вы так волнуетесь? – не понял я.

– Ты чего это про Дмитрия Федоровича наговорил?! Ты в своем уме?

– Чего это я такого обидного про них сказал? – натурально вытаращив глаза, изумился я. – Знамо, господин самый что ни на есть приятный, и по обхождению, и вообще.

– Ты что, правда, такой дурак, или прикидываешься? – чуть не плача, спросил домохозяин. – Угораздило меня с тобой связаться!

– Это мне, Михайло Михалыч, очень от вас зазорно такое слышать! За что вы меня погаными словами срамите?

– Да иди ты, – только и нашелся сказать он, безнадежно махнув рукой.

– Нет, вы погодите! – взвился я. – Да как так можно оскорблять курского дворянина! Да я вас в участок повлеку!

У домохозяина скривилось лицо, как от зубной боли, и он, ничего не сказав, вышел из моей каморки.

– Чего это он? – удивленно спросил Иван.

Я рассказал о вчерашнем розыгрыше.

– Была тебе нужда связываться, – недовольно сказал он. – Мало нам неприятностей, не хватает наживать лишних врагов!

– Не мог удержаться, – виновато ответил я. – Такая харя наглая! Они вполне уверены, что полные хозяева жизни.

– Ну и что, со всеми теперь будешь бороться? Жизни не хватит…

Он был прав, но иногда так и тянет совершить что-нибудь иррациональное, особенно когда встречаешь такую одиозную личность…

– Бог с ними, – примирительно сказал я, – все равно нам отсюда нужно съезжать. Мне всю ночь клопы заснуть не дали.

– Куда ехать-то, везде паспорт спросят.

– А если к твоей вдове на Сампсониевский проспект?

– Думаешь, у нее княжеские покои?! Да и далеко оттуда тебе будет по кабакам ходить.

Намек был прозрачный, но я не возразил – потому как ходил по злачным местам не по своей прихоти, а по нужде. Не успели мы кончить разговор, как вновь пришел хозяин. Он взял себя в руки и больше не смотрел волком.

– Ты на меня, Иван Иванович, не обижайся. Не я тебя собачил, нужда моя. Селиванов, он, думаешь, что? Так и спустит? Шалишь, он за копейку удавится, а тут, шутишь, венская карета за шесть тысяч, а кони все двадцать стоят! Это не фунт изюма!

– Я-то тут при чем? – опять закосил я под полного идиота. – Мне самому Дмитрий Федорович понравился. Очень солидный господин, а уж какой добряк, отродясь таких не видывал.

– Это точно, что добряк, – усмехнулся хозяин, – только те, кто от него добра ждут, по ночам спать боятся.

– Почему? – наивно вытаращил я глаза.

– Так, шучу я, – испугался своей откровенности Михайло Михалыч, – Дмитрий Федорович прекрасный и достойный человек. Вот и нужно помочь ему обидчиков отыскать.

– Тех, что карету подменили? – наконец догадался я.

– Вот именно. Ты, случаем, не знаешь, кто это сделал?

– Я в Санкт-Петербурге кроме вас, почитай, никого не знаю. А вы все время с нами в ресторации сидели, так что я на вас и не думаю.

От такого идиотизма хозяин только повел шеей, как будто ее жал тугой воротник.

– А к какому это офицеру ты в ресторации подходил? Он потом, кажется, нам еще на улице повстречался.

К такому вопросу я не был готов, – не думал, что Михайло Михалыч отличается такой наблюдательностью.

– Это наш сосед по Курскому имению, – спустя мгновение, почти не запнувшись, ответил я.

Домохозяин пристально посмотрел на меня – не поверил.

– А какая его фамилия?

– Воронцов, он из графского рода, – теперь уже без запинки ответил я.

– Слышал про таких, – пробурчал он, остывая. – О чем говорили?

– Так, ни о чем, я ему просто как сосед представился. Он-то меня не вспомнил, – стыдливо сказал я.

Кажется, последнее замечание убедило собеседника, что я не вру, и объяснило мою заминку – не хотел сознаваться, что аристократ меня не признал.

– Вот видишь, лезешь к неровне, а потом плакать будешь!

Никакой логики в словах домохозяина я не усмотрел, но согласно кивнул головой.

– Тебе, как молодому юноше, нужно наставление, а то совсем с пути собьешься! – неожиданно перешел он к морализации. – Вот, сколько ты вчерась денег прогулял?

Такого вопроса я никак не ожидал. Деньги «прогуляли» мы вместе и расплачивался я в присутствии Михайло Михалыча. Однако, продолжая демонстрировать первозданную простоту, ответил:

– Восемьсот восемьдесят пять рубликов!

– А сколько у тебя осталось?

Я подкатил глаза и начал подсчитывать в уме

– Шешнадцать рублей ассигнациями и двугривенный серебром!

– Сколько? – переспросил он.

Я повторил. Лицо Михайло Михалыча сделалось холодным и презрительным

– А еще взять есть где?

– Друзья помогут! Вместе же гуляли!

– Это какие такие друзья?!

– У меня во всем городе только вы с господином Селивановым друзья и есть. Чай, вместе денежки профукали.

– Ты при мне, мальчишка, даже слов таких не говори! Ишь, с больной головы на здоровую! Я тебе честь сделал, с большим человеком познакомил, а ты что болтаешь?! Коли нет денег, зачем в ресторацию поперся?

– Так это вы же, Михайло Михалыч, велели!

– Так, значит? Ладно! Сегодня еще можешь у меня побыть, а завтра с утра чтобы духу твоего здесь не было!

– Да как же так! – уязвленный до глубины души, воскликнул я. – Вы же обещали быть отцом и благодетелем, а теперь гоните?!

Для убедительности, я начал шмыгать носом.

– И нюни не разводи, Питер слезам не верит!

– Москва.

– Что Москва? – не понял он.

– Москва слезам не верит, а не Питер!

– Вот ты о чем! Питер тоже не верит! Так чтобы завтра с утра духу твоего здесь больше не было!

Что мне оставалась делать? Только заплакать, что я и сделал. Однако жестокосердный домовладелец не пожелал видеть моих горьких слез и ушел, что-то возмущенно бормоча под нос.

Мы с Иваном быстро собрали вещи и покинули негостеприимный кров. На улице, как на грех, не было ни одного свободного извозчика. Мы пошли к перекрестку и, когда уже значительно отдалились от домовладения нелюбезного Михайло Михайловича, увидели, как к его зашарпанному подъезду подъехали три казенные кареты, и из них начали вылезать люди в полицейской форме.

– Видишь? – нравоучительно сказал Иван. – Доигрался! А кабы мы не успели уйти вовремя, отправились бы прямиком в участок!

Я не был уверен, что налет полиции организовал Селиванов, подозрительный дом могли осмотреть и в процессе «плановой проверки», но это не имело принципиального значения. Главное, что нам повезло, и убрались мы оттуда вовремя.

– Поглядим, что полиция будет делать, – предложил напарник.