– Пустое, – сказал чуть более веселым тоном, генерал, – мы с Сильвией Джулиановной сами сочтемся.

– Тогда примите мою искреннюю благодарность, – проговорил я, продолжая держать ассигнации в руке.

По лицу его превосходительства пробежала тень сомнения, потом оно отразило начавшуюся душевную борьбу. Брать деньги у меня он не хотел, но как настоящий российский чиновник не мог заставить себя отказаться даже от незначительной для его должности взятки.

– Пустое, – повторил он и против своей воли протянул руку. – Только чтобы вас не обидеть, – договорил генерал, растворяя деньги между пальцами.

Столоначальник Рутепов оказался предельно занятым государственными делами человеком. Ждать, пока он обратит на меня внимание, пришлось больше часа.

– Вам придется немного подождать, – скороговоркой бросил он, когда я насильно ему представился.

Это «немного», как мне показалось, грозило продлиться, по крайней мере, до вечера.

Пришлось проявить характер.

Однако только с третьей попытки мне удалось привлечь к себе его сосредоточенное на важных правовых вопросах внимание.

– Господин Рутепов, Матвей Ипполитович приказал мне обратиться к вам, – крикнул я прямо в ухо пойманному за рукав мундира столоначальнику.

Тот взбрыкнул, напомнив роющего паркет нетерпеливыми ногами жеребца, и попытался вырваться. Однако я его не отпустил и сбежать не дал.

– Вы не видите, что я занят! – возмутился он, всем видом показывая, что поражен до глубины души подобной наглостью.

– Вижу, но если вы сейчас же мной не займетесь, я пойду жаловаться генералу.

– Ладно, что у вас?

– Вы должны отдать мне два паспорта.

– Какие два паспорта? Почему вы вообще ко мне обращаетесь с подобным делом? Я никаких паспортов не выдаю!

– Кутасов сказал, что вы решите мой вопрос, – теряя терпение, объяснил я.

Мне показалось, что столоначальник вознамерился спросить у меня, кто такой этот Кутасов, но не спросил и пожаловался:

– Им легко приказывать, побыл бы он на моем месте!

– Хорошо, я пойду и передам генералу, что вы послали его на… – сказал я, присовокупив к фразе короткое слово, невинное само по себе, но в связке с глаголом и предлогом, составляющее понятие, очень обидное тому к кому обращено.

Столоначальнику мое намеренье не понравилось, и он даже самолюбиво сказал, что мне вольно идти и говорить все, что вздумается, но когда я повернулся к нему спиной, поймал за рукав.

– Вы по поводу паспортов?

– Да, – подтвердил я, останавливаясь.

– Хорошо, пойдемте.

Мы вошли в комнату, в которой плодотворно трудились пять чиновников, и господин Рутепов вытащил из своего стола два новеньких паспорта.

– Это ваши? – спросил он.

Я развернул документы.

Первым оказался паспорт Ивана. Я хотел уже сунуть его в карман, но удержался и прочитал, что в нем написано.

– Это что? – спросил я столоначальника, указывая на графу с особыми приметами.

– Особые приметы, – ответил он.

– Почему здесь написано, что Иван Иванов шестипалый?

– Где? – удивился столоначальник.

– Вот, читайте.

– Действительно. Наверное, у него и вправду шесть пальцев.

– У него пять пальцев.

– Вы уверены?

– Уверен!

– Так что же делать? Гербовая бумага денег стоит!

– Придется переписать.

– А может, так оставим? Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?

– А почему в этом паспорте написано, чту рост у меня три аршина и два вершка? – указал я на описание собственных примет. – Вы таких людей в жизни встречали?

Чиновник обескуражено посмотрел на меня и, прикинув на глаз мой рост, про себя согласился, что да двух метров двадцати сантиметров я не дотягиваю,

– Действительно, здесь какая-то ошибка. Вы, молодой человек, оставьте-ка эти паспорта и приходите этак через недельку, лучше через две, мы попытаемся все как-то исправить.

– Я пойду к генералу, – начал говорить я, но по выражению лица чиновника понял, что в создавшейся ситуации вопроса не решит никто, даже государь император.

– Идите, голубчик, – улыбнулся столоначальник, впрочем, не уточнив куда. Мне стало понятно, что просто так отделаться не удастся, и пришлось лезть в карман. Вид четвертного банковского билета подействовал на господина Рутепова ободряюще. Он принял из моих рук паспорта, зацепив между делом и ассигнацию.

– Если только Автонома Ивановича попросить, – задумчиво проговорил чиновник. – Извольте присесть, сейчас все будет выполнено к полному вашему удовольствию.

Как ни парадоксально это звучит, но обещание было не только дано, но и выполнено. Спустя четверть часа, я возвращался на Выборгскую сторону с легальными паспортами, делающими нас с Иваном законными гражданами Российской Империи.

Иван Иванов, Петров сын был записан как петербургский мещанин, а я, Мустафин Алексей Федорович, происходящий от казанского царевича Муртазы Мустафича, стал представителем татарского княжеского рода, внесенного в V часть родословной книги Нижегородской губернии.

Такое знаменательное событие не грех было и отметить. Я решил не выделываться и провести вечер в «семейном кругу», тем более что обычные ресторации закрывались рано, а в тайных злачных местах Иван с Варварой смотрелись бы неуместно. Наши женщины были снаряжены на Сенной рынок за провизией и напитками, и к вечеру стол в скромном доме вдовы ломился от отечественных и колониальных деликатесов.

Я уже соскучился по домашней еде и с удовольствием поглощал немудреные русские кушанья. Юля в мещанском доме смотрелась так же уместно, как и в дорогом вертепе. Мне кажется, у нее был явный талант приспосабливаться к самым разным условиям. Она за день пребывания в этом доме успела накрепко подружиться с хозяйкой, и та уже смотрела ей в рот и с радостью исполняла все ее просьбы.

Наше застолье прошло, как говорится, в тесной дружеской обстановке, а вот кончилось для меня неожиданно. Юлия Давыдовна помогла Варваре управиться с домашними делами и, мило всем улыбнувшись и пожелав покойной ночи, отправилась спать в свою комнатенку.

Честно говоря, я ожидал несколько иного финала этого успешного дня, но сделал хорошую мину и ничем не показал своего отношения к такой непонятной холодности.

Ночь прошла спокойно, без каких либо событий, что в последнее время бывало не часто.

Утром Юля была весела, ласкова и даже, когда мы увиделись, дружески чмокнула меня в щеку. Как я ни присматривался к ней, никаких следов недавней страсти у девушки не обнаруживалось.

После завтрака я уехал по делам.

Теперь, когда у нас, наконец, появились документы, нужно было начинать наседать на дворцовую старуху Маканью Никитичну.

Связь с ней я мог поддерживать только через истопников, а общение с ними требовало много времени и здоровую печень.

В трактире, в котором я их постоянно встречал, ни Иванова, ни Евпатия не оказалось. Я, пристроившись в уголке, терпеливо ждал, когда неиссякаемая жажда приведет кого-нибудь из истопников в питейное заведение.

Пока же заказал себе чая. Он уже давно был известен в России, но пока еще не приобрел будущую общенародную популярность и, как напиток, считался почти экзотикой.

Ввозился чай исключительно из Китая, пока еще его единственного производителя, и весь экспорт в нашу страну составлял чуть больше тысячи тон в год. В глубинке о нем еще и слыхом не слыхивали, но в обеих столицах его пили уже все сословия. Ничего особенного в том, что я попросил полового заварить его покрепче, на мой взгляд, не было, и я тем более удивился, когда напротив моего стола возник очень внушительный полицейский чин.

– Значит, чаек попиваем? – спросил он, глядя пронзительным, все понимающим взглядом. – Тэк, тэк!

Будь я на нелегальном положении, такой рентгеновский прием возможно и произвел бы на меня впечатление, теперь же я только слегка кивнул, подтверждая глубину проникновения полиции в сущность идеи.

– А в холодной не хочешь посидеть, басурманин?

Надо сказать, что я впервые столкнулся с таким неприкрытым проявлением национализма, и это меня задело. На двести двадцать тысяч жителей столицы двадцать пять тысяч были иностранцами, четверть российских аристократических родов составивших славу нашего отечеству, имели восточные корни, и не какому-то олуху было раздувать межнациональную рознь.

– Тебе чего нужно, служивый? – спросил я, глядя в упор на полицейского офицера в звании прапорщика.

Как и любому служителю закона, такая фамильярность прапорщику не понравилась. Он строго посмотрел на меня и приказал встать.

– Чего ради? – спросил я, не двигаясь с места.

Полицейский начал надуваться, благо это позволяли его габариты.

– Ты как с властью говоришь, щенок?! – в полный голос закричал он безо всякой подготовки. – Пошли в холодную, я там с тобой разберусь!

На нас обернулись все присутствующие, и общее внимание еще больше раззадорило прапорщика.

– Пошел вон, отсюда! – ответил я, наливая себе новую чашку чая.

Однако полицейский не последовал доброму совету и остался стоять на месте, возвышаясь надо мной, как гора над мышью. Он внимательно осмотрел меня и довольно ухмыльнулся:

– Сдается мне, это тебя татарчонок, начальство велело сыскать! Вот, что значит, на ловца и зверь бежит! В точности тебя ищут: малоросл, худощав, татарской наружности, семнадцати годов. А ну поднимайся, басурманово племя.

Описание оказалось хоть куда. Во всяком случае, я под него подходил один к одному. Я быстро осмотрелся, выход был далеко, народу в трактире много, если побегу, то непременно какой-нибудь доброхот задержит. Осталось попытаться блефовать.

– Ты знаешь, наглец, с кем разговариваешь! – начал я, вставая из-за стола. – Да я тебя в Сибирь упеку!

К сожалению, ни тон, ни угрозы на прапорщика не подействовали, наоборот, разозлили. И вообще, мой оппонент оказался человеком не только наглым, но и решительным. Он, не долго думая, схватил меня за шиворот и, как редиску из грядки, выдернул из-за стола.

Мне пришлось извиваться в его руках, пытаясь вырваться или хотя бы найти точку опоры. Однако силы были так неравны, что я понял – простым способом мне от него не освободиться. Пришлось напрячься и вспомнить, что делает в таких случаях Джеки Чан.

Увы, ни таких талантов как у него, ни его ловкости у меня не было и в помине. Пришлось действовать по наитию. Я повис в мощных руках и, дотянувшись до стола, схватил чашку только что налитого чая и выплеснул ее прямо в лицо стража порядка.

Думаю, что причина вопля прапорщика была не столько в температуре напитка, сколько в оскорблении, нанесенном чести мундира. Полицейский отшатнулся от стола, к сожалению, вместе со мной и, держа за шиворот одной рукой, другой залепил мне такую оплеуху, что у меня из глаз посыпались искры размером с пятак, голова загудела, как пустой медный горшок, и в ней временно потемнело.

– Убью, мерзавец! – ревел прапорщик, мотая меня, как прачка простыню в проруби, и одновременно утираясь от чая.

Умирать мне в данную минуту совсем не хотелось, к тому же оплеуха пробудила дремлющие первобытные инстинкты. Я извернулся так, что затрещал воротник и, одновременно двумя руками ударил противника сложенными лодочками ладонями по ушам.

Прапорщик закричал и схватился за голову. Я, машинально отброшенный им в строну, полетел на пол. Вот тут-то мне, наконец, пригодился Джеки Чан и американские боевики: как белка вскарабкавшись на стол, я, оказавшись на полголовы выше полицейского, со всей силы ударил его носком сапога в подбородок.

В трактире прозвучал металлический лязг зубов, потом общий вздох. Прапорщик как стоял, не сгибаясь, грохнулся на спину, повалив соседний стол, за которым сидела большая компания мелочных разносчиков. Поднялся общий крик. Я, пользуясь замешательством, спрыгнул со своего стола и стрелой понесся к выходу.

Я уже был за дверями, когда изнутри раздался чей-то одинокий крик:

– Убили! Держи мазурика!

Однако держать меня было некому. Я бросился прочь от трактира и влетел головой в чью-то широкую грудь.

– Ты чего эта, того, этого! – воскликнул знакомый голос, и я узнал своего долгожданного приятеля истопника Евпатия.

– Иди за мной! – закричал я ему, хватая за рукав.

– Куды идти-то? – удивленно спросил он, не двигаясь с места.

– Скорее, потом объясню1

Однако так быстро соображать мой приятель не мог и стоял столбом, потирая ушибленную грудь.

– Это ты чего? – вновь поинтересовался он.

– Хочешь выпить? – торопливо спросил я, косясь на двери трактира, из-за которой вот-вот должна была выскочить толпа преследователей.

– А то!

– Так пошли быстрее, а то вся водка прокиснет!

Этот довод, наконец, сдвинул его с места. Однако не настолько, чтобы он убыстрил шаг.

– Да говори, того этого, толком, где скиснет-то?

– Если не успеем, нам ничего не достанется! Да можешь ты, черт, быстрее двигаться?!

Последний невнятный довод, кажется, его убедил, и он пошел чуть скорее. Потом вдруг остановился.

– А почему у тебя, того этого, кафтан порватый?

– В драку попал. Иди быстрей, ирод, а то меня в полицию заберут!

Он прошел несколько шагов, обдумывая мое сообщение, и опять встал как вкопанный.

– За что?

– За драку!

– А почему у тебя на голове шляпы нет?

– Потерял, – зло ответил я этому любознательному типу, наконец, затаскивая его за угол.

– Надо же, а чего ты дрался?

– Жизнь заставила, – ответил я, радуясь, что мы хоть так, медленно, отходим от опасного места.

– А почему ты сказал, что водка прокиснет? – удивленно спросил Евпатий, пытаясь опять остановиться.

– Потому, что кончается на «у».

– А, – принял он ответ. – А я в трактир шел.

– Туда сейчас нельзя, там драка была, – терпеливо объяснял я, из последних сил таща его за собой.

– Так пошли, поглядим! – дернулся он назад.

– Ты выпить хочешь?

– А то!

– Вот и иди туда, где тебе нальют!

– Так что же ты сразу толком не сказал! А то, того этого, говоришь – понять нельзя. Мы, как по печной части, так нам нужно толком говорить, а не того этого! Пойми его! – продолжал он ворчать, убыстряя шаг. – Так взаправду нальют?

– Сначала зайдем к портному, купим мне новый кафтан, а потом пойдем пить.

– А чего это он у тебя такой порватый? – начал истопник допрашивать меня по второму разу.

– Упал, споткнулся, гипс, – ответил я, окончательно выведенный из терпения.

– Так бы сразу и сказал, – наконец понял он. – А то, говоришь, говоришь чего-то, – а понять невозможно.

– Пошли, вот портняжная мастерская, – прервал я его содержательный монолог.

– Так зачем тебе новый кафтан? Давай этот зашьем, а деньги лучше прогуляем!

– У меня и на кафтан, и на гулянку хватит, – пообещал я, втаскивая этот тормоз в подворотню, над которой была прибита вывеска с нарисованной жилеткой.