Бригадир державы (№16) - Боги не дремлют

– На колени, супостат! – не отвечая, приказал Иван, впадая в непонятный раж. – Может быть, тогда пощажу живот твой! Ведомо мне, что нет у тебя против меня силы! Ничего ты мне сделать не можешь!

– Мне плохо, помогите! – потребовал Виктор и сказал по-французски женщине, что мужик его ранил.

– Oh-la-la! – отозвалась она, не выказывая особой тревоги состоянием мужа.

Я тоже не откликнулся, сначала нужно было разобраться со странным грабителем.

– Почему ты решил, что я не смогу тебе ничего сделать? – спросил я.

– Мог бы, так давно убил, – резонно ответил он. – За тебя кривда, а за меня правда!

Сказал он это зря. Конечно, поднять руку на сирого и убого, да еще безоружного, большая сложность, но с ним был совсем иной случай.

– А я тебя убивать и не собираюсь, просто отдам французам, пусть они думают, что с тобой делать, – сказал я, продолжая удерживать его не расстоянии.

– И тут не будет по-твоему! – радостно сообщил мужик. – Мой Яшка настоящий хранцуз не тебе чета, он у самого графа Ростопчина лакеем служил! Ему стоит только своим иродам одно слово сказать, от тебя мокрого места не останется!

– Ничего у тебя с Яшкой не получится, – посочувствовал я, – он уже на том свете тебя дожидается.

– Как так? Кто разрешил? Ты моего друга Яшку убил! Да я тебя, изверга! – истерично воскликнул Иван и, совершенно неожиданно для меня, отпрыгнув в сторону, исчез в темноте.

Я по инерции бросился, было за ним, но вокруг была такая темень, что тут же налетел на дерево и больно стукнулся лбом.

– Неужели мне никто не поможет? – плачущим голосом позвал Виктор. – Меня ранил сумасшедший мужик, мне больно и страшно!

Я вернулся к ним и, сказал, вкладывая саблю в ножны:

– Вставайте, я помогу вам дойти до кареты.

– Я не могу встать, вы должны мне помочь, из меня кровь течет! Mathilde, je suis blesse, – сообщил он француженке, что ранен.

Однако Матильду, как мне кажется, занимало не состояние спутника, а свое собственное, вернее, банальная причина по которой она оказалась в лесу.

– Да уйдете вы, наконец, отсюда! – отчаянно воскликнула она. – Я могу остаться хоть на минуту одна!

Пришлось мне одному поднимать толстяка, так и не выпустившего из рук ларца, и тащить к дороге. Матильда нас догнала, когда мы уже доковыляли до кареты. При свете костра я, наконец, увидел их лица. Виктору было явно за пятьдесят, возраст в эту эпоху более чем почтенный, женщине раза в два меньше. Вероятно короткое уединение умиротворило ее душу и недавнее нервное состояние разом прошло.

– Что с тобой, Виктор? – участливо, спросила она. – Тебя ранил тот ужасный человек?

– Ранил! Он меня не ранил, он меня убил! – заплакал толстяк. – Матильда, если со мной что-нибудь случится, береги ларец! В нем все мое достояние! Теперь такое ужасное время, никому нельзя верить! – пожаловался он.

Я с ним вполне был согласен и, прислонив Виктора к дверце кареты, попытался распроститься со случайными знакомыми, сотворив фразу на французском языке:

– Спокойной ночи, господа, советую вам больше не ходить в лес, вокруг очень много плохих людей!

– Постойте, мосье, – взмолился раненный, почему-то обращаясь ко мне – как к французу, хотя мы с ним только что говорили на родном языке, – умоляю вас, не бросайте нас на произвол судьбы!

Он вцепился в рукав мундира и умоляюще заглядывал в глаза. Я про себя чертыхнулся. Получилось как всегда, не успел сделать доброе дело, как получил новые проблемы. Ни сам Виктор, ни его спутница мне не понравились, и возиться с ними не было никакого желания. Я сделал еще одну попытку распрощаться:

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь, мне нужно выполнять свой долг! А вам нужно поискать лекаря!

– Я сам лечу людей, – сообщил толстяк по-русски, не отпуская моего рукава, – зачем мне какой-то халтурщик, который ничего не понимает в медицине!

Фраза был не совсем обычная для языка этого времени, но я слишком не хотел ввязываться в их проблемы и пропустил ее мимо ушей.

– Тем более, значит, вы справитесь сами, – сказал я, помогая ему влезть в карету. – К сожалению, мне нужно идти, как говорится: труба зовет, солдаты в поход!

– Да, как же, я помню, – сказал он, – когда я служил в армии, мы тоже пели эту песню.

– Что вы пели? – спросил я, невольно останавливаясь. В русской армии эта прекрасная песня пока еще не стала шлягером.

– Ну, как там: «солдаты в путь, а для тебя, родная, есть почта полевая», – процитировал он. – Вы ведь тоже не отсюда? Ну, нездешний, а из будущего? Я сразу понял, как только вас увидел. Голубчик, прошу вас как советский человек советского человека, помогите! – и капризно потребовал по-французски. – Матильда, ну где ты! Ты меня совсем не любишь! Меня ранили, а тебе все равно!

То, что помещик знал строевую песню, которую распевали солдаты в Советской армии, а возможно продолжают петь и поныне, говорило об одном, еще один наш современник попал в прошлое и заблудился во времени. Мне уже несколько раз доводилось встречаться с такими людьми. Так что я не слишком удивился еще одному «земляку» и еще меньше ему обрадовался. Сказал просто так, к слову:

– Хорошая песня, патриотическая. А почему вы оказались во французской армии?

– Все из-за нее, из-за жены, из-за Матильды, – уже из каретной темноты ответил он. – Она-то настоящая француженка и побоялась оставаться в городе. Вы знаете, что сейчас творится в Москве? Она почти вся сгорела! У меня тоже сожгли дом, конюшни, службы, все дворовые разбежались! Остался один кучер, да и тот на ладан дышит. Все, все потерял! – опять заплакал он. – А как наживал! Какими трудами!

Он замолчал, пытаясь справиться с рыданиями.

– Понятно, – задумчиво сказал я. – Только зачем вы пошли вместе с французской армией, вы что, не знаете, чем кончится поход Наполеона?

– Это их императора? Знаю, конечно, он умрет на каком-то острове, кажется святой Елены. У меня как-никак законченное высшее образование!

– У вас высшее образование! – воскликнул я, вспомнив, что уже как-то под Петербургом встречал подобного субъекта с законченным высшим образованием. – Простите, а ваша фамилия случайно не Пузырев?

– Именно, Пузырев Виктор Абрамович, а вы что, меня знаете?

Знал ли я эту скаредную, жадную скотину?! Подробности его жизни я уже не помнил, только то, что он каким-то нечестным способом стал помещиком. Еще, что у него, как и у меня, после перемещения в прошлое появились экстрасенсорные способности, и он хвастался, что очень ловко умеет обирать своих крепостных крестьян.

– Нет, мы незнакомы, – твердо сказал я, – но я много о вас слышал.

– Действительно, я человек незаурядный, меня многие почитают! – забыв о слезах, сообщил он. – Думаете в России много людей с законченным высшим образованием?

– Наверное, мало.

– Вот видите, а вы торопитесь! – непонятно к чему, сказал он. – Дорогой земляк, умолю, побудьте с нами. Что вам мокнуть на дороге, у нас в карете достаточно места для троих. Я старый человек и не могу за себя постоять. Побудьте с нами, что вам стоит! Во имя гуманизма и человеколюбия! Обещаю, что вы об этом не пожалеете!

– Пожалуйста, мосье, останьтесь, – попросила и Матильда, каким-то образом понявшая, о чем просит муж.

Признаться мне и самому очень не хотелось проводить ночь под открытым небом, да и отдых не был лишним.

– Хорошо, я останусь с вами до утра, – решил я и помог даме сесть в карету.

Занавески в ней были зашторены. Раненый со своим драгоценным ларцом устроился на одном сидении, мы с Матильдой напротив.

– Зажгите свечи, – попросил Пузырев, – мне почему-то страшно в темноте.

– У вас есть огниво? – рассеяно спросил я, ощущая своей ногой мягкое женское бедро.

– Да, конечно, Матильда, дай господину солдату огниво, – сказал Пузырев по-французски и я почувствовал, как к моему колену притронулась легкая рука. Мы как-то сориентировались, и наши пальцы нашли друг друга. Правда, огнива в женской руке не оказалось, зато мне подарили легкое пожатие.

– Ну, что вы медлите, – капризно сказал Пузырев, не дождавшись от нас никаких видимых действий.

– Да, да, сейчас, – ответил я, наконец, получив мешочек с инструментами для добывания огня. Неясные пальцы оставили мою руку, и я смог выполнить просьбу Виктора Абрамовича.

Добывать огонь при помощи огнива значительно легче, чем трением друг о друга двух палочек. При хорошем навыке можно с этой задачей справиться меньше чем за минуту. До изобретения спичек, приписываемого немецкому химику Камереру, которому в 1833 году удалось составить содержащую фосфор массу, легко воспламеняющуюся при трении о шероховатую поверхность, в течение тысячелетия, а то и больше, это был единственный инструмент для добывания огня. Я вытащил из мешочка трут, кремень, огниво и ударил им по куску кварца. Искры на мгновение осветили моих спутников.

– Как вы долго, – пожаловался Пузырев, – мне холодно…

– Трут совсем отсырел, – сказал я, – нужно высушить. Пойду к костру.

Только когда я выбрался наружу, до меня дошел весь комизм ситуации. Увлекшись, так сказать, нечаянными прикосновениями, я добывал огонь рядом с горящим костром. Затеплив свечу от головешки, я вернулся назад.

– Ну, наконец-то, – приветствовал появление огня Пузырев, – знаете, меня почему-то знобит.

Теперь при свете, я, наконец, рассмотрел старых и новых знакомых. Виктор Абрамович, за тринадцать лет прожитых им после нашей предыдущей встречи, так изменился, что его трудно было узнать. Он располнел, постарел, и лицо из неприятного, превратилось вовсе в противное. Причем делали его таким не черты лица, в общем-то, самые обычные, а брезгливо опущенная нижняя губа и непонятно с чего появившееся высокомерное выражение. Даже теперь, когда ему было плохо, он не забывал о собственном величии. Матильда, напротив, в живом теплом свете оказалась премиленькой женщиной. Точеный, чуть вздернутый носик, французский разлет бровей, блестящие глазки, чистый овал лица, обрамленного кружевным чепчиком…

– Вам нужно перевязать рану, – сказал я Пузыреву.

– Нет, нет, оставьте, мне ничего не нужно! – непонятно почему, разволновался он. – У меня просто ерундовая царапина.

– Вам виднее, – сказал я, отдвигаясь от соседки.

Пузырев закрыл глаза, и мы какое-то время не разговаривали. Снаружи усилился дождь и гулко забарабанил по верху экипажа.

– Может быть, позвать сюда кучера, он на козлах совсем промокнет, – предложил я.

– Это совершенно незачем, – живо откликнулся Виктор Абрамович, – у Герасима теплая одежда и, вообще, ему там лучше. Со слугами нужна строгость, – нравоучительно сказал он, – а то они сразу распускаются! Уж поверьте, голубчик, у меня большой опыт!

Я хотел спросить, не потому ли разбежалась вся его дворня, но, глянув на Пузырева, решил, что говорить на эту тему совершенно бесполезно и предложил:

– Может быть, будем спать?

– Спать? Да, конечно, спать непременно… Вот вы говорите, что слышали обо мне, а ведь это не даром! Я не простой человек, очень даже не простой, я, можно сказать, своеобразный уникум!

Определение ему так понравилось, что он еще несколько раз назвал себя «уникумом».

– Обо мне нужно писать научные труды, – продолжил Пузырев, – я очень многого достиг в жизни и все исключительно своим трудом и талантом! Хотите, я вам расскажу историю своей жизни?

– Сейчас уже поздно, вам нужно отдохнуть, лучше завтра с утра, – испугался я и спросил, что бы сбить его с темы собственного возвеличивания. – Вы давно женаты на мадам Матильде?

Во время нашей с ним первой встречи, он что-то рассказывал о своей жене, которой француженка быть никак не могла.

– На Моте? – уточнил он. – Недавно, женился после того как овдовел. Знали бы вы, какая у меня была первая супруга, горлица! Ангел! Мне за всю совместную жизнь ни одного слова поперек не сказала. Разве ее можно сравнить с этой французской, – он подумал, как точнее охарактеризовать жену, и припечатал, – шалавой!

– La France? – услышав знакомое слово, оживилась мадам Пузырева.

– Франсе, Франсе, твою мать! – сердито ответил Пузырев, потом наклонился ко мне и пожаловался. – Видите, с кем связался на старости лет! Только и умеет, что деньги транжирить. Это из-за нее пришлось в Москве жить. Жил бы сейчас у себя в деревне, чистый воздух, все бесплатно. Дворовых девок полон дом, любую выбирай, сочтет за счастье. А знаете, какое у меня именьице? Рай земной, сельцо и две деревеньки, почти семьсот душ крестьян! А уж как меня все соседи почитают!

Кажется, мне было не миновать печальной участи выслушать поучительную историю жизни великого Пузырева. Я демонстративно закрыл глаза и прикинулся спящим. Однако его это не смутило, и он продолжил монотонный рассказ о своих замечательных качествах. Спустя пять минут я уже спал.

– Голубчик, вы меня совсем не слушаете, – сказал он, теребя по колену.

Я с трудом открыл глаза. Свеча уже догорала, так что, вероятно, прошло довольно много времени. Виктор Абрамович, пока я спал, еще больше побледнел и казался совсем больным.

– Вам плохо? – спросил я.

– Да, очень плохо, я скоро умру, – как-то отрешенно ответил он. – Поэтому я и открыл вам все тайны своей души.

– Ну, вы преувеличиваете, – фальшиво улыбаясь, успокоил я, – вы еще нас всех переживете!

– Нет, эта ночь станет последней в моей жизни! – с непонятной мне патетикой воскликнул он. – Мне цыганка нагадала еще в той, далекой жизни, что я умру в лесу от руки маленького человека. Все ее предсказания сбылись… Я попал в прошлое, стал богат и знаменит… Теперь вам придется выполнить последнюю волю умирающего друга! – неожиданно добавил он.

Другом он моим не был, выполнять его просьбы я не собирался, но спорить не стал. Мало ли что может сказать напуганный человек.

– Я хочу отдать вам самое дорогое, что у меня есть! – продолжил он. – Вы должны поклясться, что будете заботиться о моем наследстве!

– Поклясться? – переспросил я, не понимая, что он имеет в виду, Матильду или его замечательный ларец, и ответил уклончиво. – Зачем же так, пусть лучше все останется у вас.

– Я умру, а человечество должно получить… узнать, это крайне важно, – настойчиво говорил он.

Я подумал, что если речь зашла обо всем человечестве, то забота о Матильде, пожалуй, отпадает.

– Этот великий труд результат всей моей жизни, размышлений, наблюдений и выводов! В этих трудах не только мои открытия, в них я описал свою жизнь, со всеми ее взлетами и падениями. Можете поклясться, что выполните мое последнее желание?

Тут я окончательно запутался в предположениях, перестал понимать, о чем он говорит, и легкомысленно пообещал:

– Ну, если так, то, само собой. О чем разговор, большому кораблю, большое плаванье!

– Я знал, что не ошибся в вас! – сказал он, смахивая скупую мужскую слезу. – Вы очень похожи на одного друга моей юности. Мы с ним расстались из-за нелепой ошибки, и если бы не роковая случайность, то до сих пор были бы вместе! Мы бы вместе с ним перевернули мир! Вы совсем как он, у вас потрясающее сходство, Если бы не прошло столько лет, я бы решил, что он это вы.

У меня возникло подозрение, что он говорит ни о ком другом, как обо мне.

– В этом ларце, – продолжил Пузырев, – мое главное сокровище, мои рукописи! Многолетний титанический труд! Философия, техника, математика, космогония, история! Вы должны ознакомить с моим наследием все прогрессивное человечество!

Несмотря на драматизм ситуации, я едва сдержал смех. Представил себе лица грабителей, когда вместо золота и брильянтов, они обнаружили в ларце мудрые мысли несравненного Пузырева!

– Я, конечно, постараюсь донести, – после долгой паузы, сказал я, с трудом поборов веселость, – но боюсь, что все прогрессивное человечество пока не доросло. Как бы оно не извратило саму идею…

– Ах, как вы меня понимаете! Я тоже думал об этом! Действительно, мои идеи слишком сложны для среднего человека, но великие мыслители, ну там Ломоносов или Карл Маркс, меня обязательно оценят и проникнутся… Ломоносов еще жив?

– Нет, к сожалению, уже умер, – удивившись такому невежеству, ответил я.

– Жаль, а Карл Маркс?

– Он еще не родился.

– Вот и хорошо, когда родится, пусть тогда и почитает. Я, когда учился в институте, тоже читал его книжки. В сущности, довольно дрянные и запутанные. Я вам говорил, что у меня законченное…

– Высшее образование, – договорил я за него.

Свеча начала трещать и мы одновременно на нее посмотрели. Она почти догорела, фитилек уже плавал в лужице из воска и собирался погаснуть.

– У вас еще есть свечи? – спросил я.

– Не нужно зажигать новую! – покачал он головой, – знаете, свечи такие дорогие, мне приходится экономить. Мы и в темноте посидим.

– Ну, в темноте, так в темноте, – согласился я и задул огарок. – Постарайтесь уснуть. Утро вечера мудренее.

– Да, конечно, – согласился он. – Если только оно для меня наступит!

Дождь продолжал стучать по крыше кареты. Матильда тихонько посапывала рядом со мной. Я закрыл глаза и вернулся в прерванный сон.

Настало утро и Аврора, с трудом пробившись сквозь тяжелые осенние облака, своими розовыми лучами пробудила нас ото сна. Когда мы проснулись, оказалось что Виктор Абрамович уже не дышит. Я проверил у него пульс и на своем корявом французском, сообщил трагическую новость супруге:

– Votre mari est mort!

– Что, значит, мой муж умер?! – переспросила она на прекрасном русском языке. – Вы это говорите серьезно?

– Посмотрите сами, – ответил я, поражаясь, как быстро француженка освоила чужой язык, – под ним лужа крови. Он ведь отказался сделать перевязку…

– Вот это да! И что же мне теперь с ним делать?! – вскричала вдова.

Глава 5

Похоронили Виктора Абрамовича в селе Бабенки. Из-за отсутствия могильщиков пономарь с дьячком, при пассивном участии пузыревского кучера, за особое вознаграждение вырыли могилу, и местный священник, только по старости лет, не сбежавший в леса при нашествии супостатов, как положено его отпел. Вдова, тоже, как принято, плакала над хладным телом, и, мешая французские и русские слова, сокрушалась о замечательной душе, золотом сердце покойного. На этом все и кончилось.

Хотя я и относился к Пузыреву с непреодолимой иронией, когда пономарь и дьячок опустили тело в могилу, мне стало грустно. В конце концов, он был не многим лучше или хуже большинства из нас. Грешил тщеславием, был поверхностен, глуп и жаден; рвал, что и где мог, греб под себя, когда получалось, заедал жизнь ближним, но, в общем, оказался довольно безобидным чудаком и, как выяснилось, даже пекся о благе человечества.

Всю ночь и утро непрерывно шел дождь, мы с Матильдой вымокли до нитки, и с кладбища отправились в дом священника сушиться. Местный поп, отец Константин относился к нам насторожено, но по христианскому милосердию, отказать в приюте не смог, Теперь, когда кончились грустные ритуалы, я спросил у француженки, почему он скрывала, что хорошо говорит по-русски. Все оказалось предельно просто, Пузырев хотел иметь женой «настоящую» иностранку, к тому же аристократку, а не бедную дочь французской гувернантки, выросшую в России.

Батюшка жил в обычной крестьянской избе, так называемой пятистенке, В первой комнатушке у него было что-то вроде горницы, во второй спаленка. Эту комнату он уступил нам. Священник он вдов и бездетен, потому собственного хозяйства не держал и решал бытовые проблемы доброхотной помощью старух прихожанок. Теперь, когда жители попрятались в лесу, обходился сухомяткой.

Похоже, что поминки с господской пищей и напитками, из запасов Пузыревых, его очень утешили. Священник со служками с жадностью голодных людей набросились на скоромное и, наверное, про себя благословляли Господа, за своевременную кончину раба божьего Виктора. Когда тризна была завершена, батюшка нас благословил и ушел в храм молиться за победу русского оружия над супостатами.

Матильда была грустна и даже всплакнула. Что с ней дальше делать я не знал, бросать на произвол судьбы не позволяла совесть, а брать на себя заботу о незнакомой женщине, мешали собственные непонятные обстоятельства. Вообще, последнее время мне порядком доставалось от жизни и недругов и больше всего хотелось не новых романтических приключений, а стабильности и покоя.

Французов в Бабенках не было, те, что стояли тут на постое, ушли утром, так что я мог без риска быть обвиненным в дезертирстве, поменять форменную одежду на свою старую, гражданскую, теплую и непромокаемую. Однако по здравому размышлению, решил пока остаться в военном, все-таки платье середины двадцать первого века, в начале девятнадцатого, смотрелось вызывающе.

В поповском доме было тепло и уютно. Пахло деревом, дымом и сухими травами.

Я рассказал француженке о завещании мужа, и мы с ней открыли таинственный ларец. Оказалось, что Пузырев не соврал, ничего кроме бумаг в нем не оказалось.

Вдова восприняла это спокойно, сказала, что знает о занятиях мужа, он, мол, большой ученый и ничем кроме науки не интересовался. Я слушал ее, стараясь не встречаться взглядом. Отношение к Виктору Абрамовичу у меня было однозначное.

Пока сохло платье, от нечего делать, я развязал несколько пачек с бумагами. Виктор Абрамович, видимо, из экономии писал на самых разных клочках, причем, плохо очинёнными перьями и такими мелкими буквами, что в полутемной избе прочитать его письмена оказалось невозможно, весь текст сливался. Я даже подошел к окну, но и там света не хватило. Так что ничего из великого наследия почерпнуть мне не удалось. Пришлось оставить великие рукописи другим более пытливым исследователям.

Кучер Пузырева, пожилой мужик по имени Герасим, после похорон хозяина мрачно заявил, что лошади у нас плохие, вот-вот падут и дальше он ехать отказывается. Даже пара стаканов водки за помин души барина, не примирил его с суровой прозой жизни, и свою жесткую позицию он не смягчил. Когда я, не поверив ему на слово, сам осмотрел их кляч, вынужден был признать, что он полностью прав. На таких одрах ни то, что до Казани, было не доехать и до соседней Москвы.

Встал вопрос, что делать дальше. Ситуация складывалась для вдовы очень не простая. В Москву ей было возвращаться некуда, к тому же слишком опасно. Несмотря на то, что там еще стоял десятитысячный французский гарнизон, по слухам, не прекращались грабежи и пожары. В имение было не пробраться, разве что идти туда пешком. Похоже, у нее остался один выход, до скорого смертного часа бродить по стране с французской армией.

С момента обнаружения хладного тела Пузырева, мы с ней толком не разговаривали. Сначала искали для усопшего место упокоения, потом договаривались со священником, его служками… Как обычно бывает, похороны для близких превращаются в тяжкое испытание и требуют много сил и нервов. Только теперь, когда мы одни остались в избе, настал подходящий момент обсудить наши перспективы.

– Мадам Матильда, – спросил я, благо теперь мы могли свободно изъясняться по-русски, – что вы намереваетесь делать дальше? У вас есть какие-нибудь родственники?

– Родственников у меня нет, – кротко ответила, – моя мать умерла, а отца своего я никогда не знала. Надеюсь, вы не оставите меня своим покровительством!

Я посмотрел на нее совсем другими глазами, чем прошедшей ночью, когда наши руки случайно соприкасались, и почувствовал себя в ловушке.

– Да, конечно, как можно оставить, – невнятно пробормотал я, – только что нам теперь делать?

– Поедем в наше имение, – как о деле решенном, объявила она. – И там подождем, пока кончится война.

– Где это ваше имение и на чем мы туда поедем? На палочке верхом?

– Наше имение вблизи города Брянска Орловской губернии, до него совсем близко, всего верст четыреста, а лошадей мы достанем.

Она говорила так уверено, как будто все знала наперед, и никаких, даже незначительных внешних препятствий, вроде войны, просто не существует. Меня такие беспочвенно самоуверенные люди раздражают. Однако я спорить не стал, только пожал плечами.

– Теперь, когда бедного Виктора больше нет с нами, – промокнув платочком глаза, сказала она, – мне придется все решать самой. Конечно с вашей помощью. Вы в лошадях разбираетесь? Барышники такие плуты, всегда норовят обмануть.

Я собрался поинтересоваться, где это она здесь собирается отыскать лошадиных барышников, но не успел. В дверь поповского дома ударил тяжелый сапог завоевателя, она с грохотом распахнулась, и в горницу ввалились красные уланы второго гвардейского полка Великой армии. Мы от неожиданности вскочили. Непрошенных гостей было четверо и с первого взгляда стало понятно, что они пьяные в стельку.

Увидев в русской избе пехотинца и хорошо одетую женщину, они очень обрадовались. Я их оптимизма не разделил и встал так, что бы нас отделял стол. Мой маневр остался незамеченным, потому что все внимание оказалось, сосредоточено на даме и ларце. Вперед вышел юный корнет. Он был невысокого роста, стройный и еле держался на ногах.

– Мадам, – обратился он к Матильде, – мы рады вас приветствовать. Надеюсь, вы понимаете по-французски?

– Я тоже рада вас видеть, господа, я француженка, – ответила вдова. – Прошу садиться.

Встреча с соотечественницей очень обрадовала уланов, они начали расшаркиваться, потом, оставив свои пики и мушкетоны у входа, чинно прошли в горницу и расселись по лавкам. Я, как обычно, молчал, что бы не вызывать вопросов своим произношением.

– Вы, я вижу, тут не одна, – продолжил тот же корнет, покосившись на меня. – Надеюсь, кавалеристы окажутся не хуже пехоты! Ненавижу пехоту! – добавил он, смерив меня наглым взглядом.

Товарищи поддержали его кивками и легким рычанием. Это был прямой вызов, но я промолчал, не зная, что предпринять, Устраивать сразу же драку за «честь рода войск», было бы, по меньшей мере, неразумно. Все страсти легко погасила Матильда. Она очаровательно улыбнулась, и неожиданно для меня сказала:

– Знакомьтесь, мосье, это мой брат!

Суровые лица сразу расцвели улыбками. Брат, а не соперник их, кажется, устроил. Мне же было непонятно, как Матильда сможет объяснить, что ее брат плохо говорит по-французски, да еще с русским акцентом. Оказалось, что она учла и это:

– Мой дорогой Жан лечится здесь после тяжелого ранения в голову, он бедняга совсем не может говорить…

Уланы сочувственно на меня посмотрели и отдали честь. Теперь нужно было как-то продолжать игру, но я со своей, немотой оказался выключен из общего действия. Руководство взяла на себя Матильда. Она улыбнулась корнету, и сразу взяла быка за рога:

– Господа, у меня в карете есть вино, не хотели бы вы отметить наше знакомство?

Ответом, как нетрудно догадаться, был всеобщий восторг. Война и ненависть к пехоте были забыты, впереди был праздник и возможные плотские радости. На предложение, от которого не сможет отказаться ни один уважающий себя воин, был один общий ответ:

– Виват женщины и Франция!

Я был не в меньшем восторге, чем уланы. Матильда была великолепна. Такому артистизму и находчивости можно только завидовать. Тотчас два рядовых кавалериста под ее командой отправились за провиантом, а корнет с вахмистром устроились за столом. Я как младший по званию сел последним. Теперь, когда с женщиной все определилось, героев русского похода интересовал исключительно таинственный ларец. Они уставились на него как кот на сметану. Доблестные воины, не скрываясь, перемигивались и подталкивали друг друга локтями, потом вахмистр, не выдержав неизвестности, спросил:

– Эта шкатулка принадлежит мадам?

Я кивнул и открыл крышку ларца. Оба привстали с лавок и вытянули шеи, надеясь увидеть несметные сокровища. Увы, там были только рукописи покойного Пузырева.

– Ce sont des papiers, tout simplement, – разочарованно сказал вахмистр, теряя к ларцу всякий интерес.

Несколько минут мы сидели молча. Французов в тепле начало развозить, однако корнет сумел взять себя в руки и даже проявил ко мне вежливый интерес:

– Куда тебя ранили, товарищ?

Я приподнял волосы со лба и показал недавний сабельный шрам. Он произвел впечатление, корнет сказал соответствующую случаю банальность и сочувственно похлопал меня по плечу. На этом разговор застопорился, и мы молча ждали возвращения Матильды. Наконец она появилась, вместе со своей очаровательной улыбкой. Следом за ней уланы внесли две корзины с припасами. Я даже не знал, что у Пузыревых в карете был целый винный погреб. Радостно возбужденные солдаты расставили на столе бутылки. Только теперь я понял, что задумала француженка. Такое количество спиртного сбило бы с ног не то, что французских кавалеристов, даже русских сапожников.

Вдова тотчас развила бурную деятельность, нашла у батюшки в буфете несколько керамических кружек и мисок, начала сервировать стол. Уланы ей помогали. Наконец все было готово. Матильда попросила меня откупорить несколько бутылок русской водки, и, вполне в традиции своей новой родины, до краев наполнила кружки, Французы благосклонно за ней наблюдали, еще не представляя, какие их ждут испытания.

– Я хочу выпить за мадам, – начал было корнет, но дама перебила его.

– За меня выпьем позже, сначала мосье, я предлагаю тост за нашего великого императора! – сказала она, вставая. – Виват, император Наполеон! Пьем до дна!

И первая лихо выпила. Я тоже встал и одним махом опорожнил свою кружку. В ней оказалось не меньше полутора стаканов крепчайшей водки. Бедные французы чтобы не осрамить честь мундира, вынуждены были последовать нашему примеру. Один вахмистр, попытался смухлевать и недопить, но, встретив мой насмешливый взгляд, поддался на подначку и, даваясь, домучил свою кружку до конца.

Думаю, что и первого тоста было вполне достаточно, чтобы уложить уланов под стол, но коварная красотка, не дав им расслабиться, опять наполнила их кружки до краев и, очаровательно улыбаясь, воскликнула:

– Теперь предлагаю выпить за красу и гордость кавалерии, за уланов. Уланам виват!