Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Бригадир державы (№8) - Ангелы террора

ModernLib.Net / Альтернативная история / Шхиян Сергей / Ангелы террора - Чтение (стр. 16)
Автор: Шхиян Сергей
Жанр: Альтернативная история
Серия: Бригадир державы

 

 


Не помню, как называется закон физики, измеряющий силу удара о землю тела большой массы при значительном ускорении, впрочем, в ту секунду это было и неважно. Судя по одновременно раздавшимся воплям разных людей, сила это превзошла самые оптимистичные прогнозы.

– Ты что, мать твою! – надрывался унтер-офицер. – Ты что это делаешь!

Иванов по какой-то причине ему не ответил, тогда унтер закричал уже кому-то в сторону:

– Эй, помогите, не видите, он же убился. Переступив через меня, наружу выбрался второй жандарм. Он более удачно соскочил наземь и включился в общий ор вокруг поверженного Иванова. К счастью, никто ничего не заметил, в противном случае не уверен, что для меня такая шутка кончилась бы благополучно. Пока же обо мне просто забыли. Я принял более комфортную позу и, наконец, смог чихнуть. – Подымай его, придерживай, – командовал унтер-офицер, – да не ногами, балда, вперед головой.

Голоса начали удаляться, и я рискнул выглянуть из пролетки наружу. Судя по всему, мы находились во внутреннем дворе какого-то каземата. Прямо перед дверью пролетки была массивная железная дверь. Она была распахнута настежь, и в нее несколько человек в жандармской форме вносили массивное тело моего недавнего обидчика. У меня появилась мысль выскочить наружу и, пока никого нет поблизости, попытаться сбежать, но я вспомнил, что во время первой остановки скрипели какие-то ворота и остался на месте. Тем более, что после выволочки, которую мне устроили жандармы, я пребывал не в самой лучшей спортивной форме.

Минут через пять вся исчезнувшая за железными дверями компания вернулась обратно. Верховодил рядовыми жандармами тот же унтер-офицер, чей голос я уже слышал. Только теперь я смог его рассмотреть. У него оказались роскошные нафабренные усы. Жандармы подошли к пролетке, и унтер заглянул внутрь. Я по-прежнему лежал, скорчившись с закрытыми глазами.

– Вытащите его, – приказал он, – только осторожнее, может, он еще жив.

Меня кто-то взял за плечи и подтащил к дверце. Потом подняли на руки и куда-то понесли. Я, как и прежде, никак не реагировал на окружающее. Двое жандармов держали меня за руки, третий нес ноги.

– Куда его, господин унтер-офицер? – спросил новый голос. – В лазарет?

– Несите в двадцать пятую камеру, там у нас сейчас свободно.

– Кажись, и вправду живой, – сказал тот же голос. – Покойники, они всегда тяжелее. Кривов, это вы его так отделали?

– Никто его не отделывал, сам упал.

– Ага, сам, и заодно морду разбил и в грязи вывалялся. Не любите вы с Ивановым студентов!

– Молчал бы ты лучше, Сивков, – недовольно оборвал разговорчивого жандарма Кривов, – сам ты их, видно, очень любишь. Мне все одно, что студент, что какой другой. Главное, чтобы не бунтовал.

– А этот из каких, из революционных?

– Я почем знаю, нам сказали привезти, мы и привезли. А остальное – мое дело сторона.

Так, переговариваясь, меня несли по каким-то коридорам, поднялись по лестнице и внесли в вонючее помещение.

– Клади осторожней, – распорядился словоохотливый Сивков, и меня положили на узкую железную койку.

– Унтер-то куда ушел, за доктором?

– Наверное, будут проверять, отчего студент помер.

– Мое дело сторона, – угрюмо ответил Кривов, явно боявшийся предстоящей экспертизы. – Пошли, что ли, отсюда, от греха подальше.

Как уходят жандармы, я не слышал, но, как только хлопнула металлическая дверь и лязгнул замок, тотчас сел на постели. Двадцать пятая камера была невелика, всего на две койки. Разглядывать интерьер мне было некогда, первым делом я отцепил от запястья бандитский стилет и заметался по камеры в поисках укромного места, куда его можно спрятать. Увы, в таком тесном помещении место для тайника найти было просто невозможно. Я выбрал самый дурацкий, но психологически неотразимый способ спрятать нож – открыто положил его на полку с жестяной посудой и прикрыл его какой-то тряпицей. Подумал и на всякий случай решил спрятать свой фальшивый паспорт и часть бывших со мной денег,

В камере у дверей стояла параша, деревянная бадья с ручками по бокам. Она была пустой и даже чистой. Я перевернул её вверх дном. Между клепками и днищем, как у любой бочки, был зазор, туда я и пришпилил английской булавкой паспорт с вложенными в него купюрами.

Кажется, мне начало немного везти. Главное, и самое удачное, было то, что меня не обыскали на входе. Теперь я вполне мог отказаться и от фальшивого паспорта, и от стилета. Врач, за которым отправился унтер, пока не показывался, и я вновь прилег на тюремную койку.

– Живой он, – закричали возле моей камеры в коридоре, – глаза открыл!

Я посмотрел на дверь и вспомнил о тюремном волчке. В нем виднелся чей-то голубой глаз.

– Ишь, ты, смотри, зырит! – продолжил делиться с кем-то своими ценными наблюдением бдительный надзиратель.

Дверь в камеру открылась, и вошли унтер-офицер и человек в штатском. Я испуганно посмотрел на них и спросил:

– Где я?

Штатский, не отвечая, подошел и взял меня за запястье. У него были выпуклые глаза сильно пьющего человека с красными прожилками.

– Что случилось, что вы делаете? – спросил я его, кося под наивного обывателя.

Врач сделал вид, что меня не услышал. Отпустил мою руку и направился к выходу из камеры.

– Пульс нормальный, наверное, был обморок, – сказал он унтер-офицеру. – Мне здесь делать нечего.

При том жалком зрелище, которое я являл, это было смелое утверждение.

– Вы врач? – окликнул я его.

– Врач, ну и что? – вопросом на вопрос ответил он, не останавливаясь.

– Погодите, мне нужна медицинская помощь, меня избили!

Доктор моих слов опять не услышал, молча вышел. Я остался с унтер-офицером, в дверях маячил охранник в обычной солдатской форме, вероятно надзиратель.

– Господин студент, следуйте за мной, – приказал унтер не терпящим возражения тоном,

Я продолжал лежать на койке.

– Извольте встать!

– Где я нахожусь, и за что меня задержали? – спросил я, оставаясь лежать.

– Вы в Бутырской тюрьме, а за что вас задержали, не мое дело. В свое время узнаете, когда вам предъявят обвинение. Извольте встать!

– Я не могу вставать, у меня кружится голова, – заупрямился я, продолжая развивать тему потери сознания. – Мне нужна медицинская помощь!

– Доктор при вас сказал, что вы здоровы, так что извольте встать! – уже раздраженно приказал унтер-офицер.

– Плевал я на вашего доктора. Я делаю официальное заявление, что меня избили ваши жандармы! Я требую прокурора!

Конечно, никакого прокурора мне нужно не было, но коли выпала возможность сразу же показать несговорчивость и упорство, не следовало ею пренебрегать. Опыта тюремного заключения у меня не было никакого, но я из книг примерно представлял, как следует в этом случае держаться.

– Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, – предупредил унтер-офицер.

Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.

– Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, – твердо сказал я.

– Как вам будет угодно, – сказал унтер-офицер, рожал плечами и вышел из камеры.

– Зря вы так упрямитесь, господин студент, – сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. – Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?

– Пусть сажают.

– Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!

Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме – лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….

В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками. Я вошел и остановился возле порога. Он вежливо привстал из-за стола:

– Проходите, пожалуйста, господин студент, садитесь, – вполне любезно пригласил он и указал на стул.

Я молча поклонился, подошел к столу и сел напротив него. Штабс-капитан внимательно рассматривал меня, несомненно, ожидая вопросов по поводу причины ареста и возмущения по поводу задержания, обычных в такой ситуации. Я не доставил ему этого удовольствия, молча сидел и разглядывал его тщательно подбритые усики. Капитан, однако, никак не отреагировал на такое повышенное внимание к своей внешности, лишь усмехнулся и, не представляясь, спросил:

– Почему вы отказались выполнить законное требование старшего надзирателя сменить партикулярное платье на нашу специальную одежду?

Я на его вопрос не ответил, а сразу же заявил протест:

– Меня при задержании избили ваши жандармы. Я требую медицинского освидетельствования и прокурора по надзору, – сказал я, не обращая внимания на его нарочитые, насмешливые ухмылки.

– Даже так! Вы чего-то требуете! – тонко улыбнулся жандарм. – У вас, видимо, большой опыт тюремного содержания! Только на этот раз вы ошиблись адресом. У нас требовать не положено. Тем более, мне доложили, врач вас уже осматривал и нашел совершенно здоровым. И прокурора я вам предоставить не могу. Жандармский корпус прокуратуре не подчиняется. Если у вас есть жалобы на действия наших низших чинов, можете подать их мне.

– То есть как это ? На вас нужно жаловаться вам же?

– Именно-с. По принятым правилам Устава уголовного судопроизводства от 19 мая 1871, жандармский корпус самостоятельно расследует должностные проступки своих нижних чинов и офицеров.

– Вы это серьезно говорите? – спросил я, наконец доставив ему удовольствие своей растерянностью. – За вами нет никакого надзора, и вы можете деть все, что хотите?!

– В совершенности, – витиевато ответил он, – если только Его Величество Государь император не изволит распорядиться…

– Понятно, – перебил я, не дослушав, – тогда у меня вопросов больше нет.

Мы опять какое-то время молча сидели друг против друга. Первым нарушил молчание жандарм:

– Вам не нравится Устав уголовного судопроизводства?

– Мне? – удивился я. – А что, кого-нибудь интересует по этому поводу мое мнение?

– Вас, я вижу, вообще ничего не интересует, даже то, за что вы арестованы!

– Это как раз меня интересует, и за что же? Теперь, по мнению следователя, наступил хоть какой-то прогресс в расследовании. Он слегка приободрился и применил «домашнюю наработку»:

– Вам лучше знать о своих преступлениях! И для вас будет лучше, если вы облегчите душу чистосердечным признанием!

Я ничего на это не ответил и продолжал любоваться его усиками. Он опять не выдержал первым:

– Вы намерены давать показания?

– Намерен, только вам придется мне подсказать, Какие мои преступления вас интересуют.

– У вас их так много, что не можете все вспомнить?

– Да, а у вас?

– Что ж, если вы намерены разговаривать в таком же тоне, мне придется поступить с вами по службе, а не по дружбе, – сказал он с угрозой в голосе. – Тогда пеняйте на себя!

– А разве мы с вами друзья?

– ? – поднял он брови, явно не понимая, о чем я спрашиваю.

– Вы сказали, что будете поступать со мной не по дружбе, а по службе, вот я и не понял, что вы имеете в виду. Или вы собираетесь предложить мне свою дружбу?

Кажется то, что я сказал, штабс-капитану не понравилось.

– Назовите свое имя и звание, – холодно приказал он и придвинул к себе стопку бумаг.

Вопрос мне был неприятен, и я попытался его блокировать в прежней развязной манере:

– Вы меня арестовали и не знаете, кто я такой? – ехидно спросил я. – Хорошо же вы работаете, господа жандармы!

Не знаю, что послужило причиной взрыва, возможно, я пересолил, и у штабс-капитана лопнуло терпение, но он пронзительно закричал на меня и даже стукнул кулаком о стол:

– Господин студент, вы забывайте, где находитесь! Хотите отправиться в Сибирь?!

В Сибирь я ехать не хотел, потому на явную грубость никак не ответил. Сидел истуканом и любовался холеной капитанской физиономией. Однако, и такое пристальное внимание к своей персоне жандарму почему-то не понравилось. Он начал явно нервничать, это стало заметно по тому, как он забарабанил пальцами по столу.

– Господин Синицын, вы что, добиваетесь помещения в карцер? – впервые он назвал меня по фамилии, отчего у меня сразу исчезло внутренне напряжение. Вопросы у жандармерии были не ко мне, а к калужскому мещанину Синицыну, лицу вымышленному. Чтобы зря не дразнить следователя, я поменял задиристый тон на рассудительный.

– Ничего я не добиваюсь. Вы арестовали меня ни за что, ни про что и еще предъявляете мне претензии. Это ваша работа обвинять, вот и обвиняйте.

– Пожалуй, – вновь изменил тактику жандарм, он ласково улыбнулся. – Вы арестованы за участие в незаконных, антиправительственных сборищах!

Чего другого, но такого поворота я никак не ожидал. Я так удивился, что в мое искреннее недоумение поверил, кажется, даже жандарм.

– Вы это говорите серьезно? О каких сборищах идет речь?

– О том преступном сборище, с которого вы возвращались, когда подверглись аресту.

– Я был на обычной студенческой вечеринке. Ничего противозаконного там не происходило.

Однако, штабс-капитан пропустил мои слова мимо ушей и нравоучительно разъяснил истинное положение вещей:

– Если бы вы соблюдали закон, то заранее предупредили о своем сборище полицейскую часть и пригласили для надзора за порядком околоточного надзирателя. Надеюсь, вам знакомо такое распоряжение правительства?

– Что? – поразился я. – Приглашать околоточного на вечеринку для надзора? Вы это серьезно говорите?

– Вполне, и я не пойму, чему вы удивляетесь? Как же можно устраивать сборища без должного надзора!

Честно говоря, после услышанного от представителя власти идиотского закона, революционеры перестали казаться мне маргинальными авантюристами, было похоже, что не бунтовщики, а само царское правительство на горе нашему народу всеми силами и средствами, которые были в его распоряжении, создавало в стране революционную ситуацию.

– Non coments, – только и смог сказать я.

– Что вы имеете в виду? – не понял штабс-капитан. – О каких комментариях идет речь?

– Я не вправе обсуждать распоряжения правительства, и вам этого делать не советую, – нагло заявил я нравоучительным, менторским голосом, – если каждый обыватель начнет умничать, то неизвестно, до чего мы договоримся!

Жандарм сначала не понял, к чему я это сказал, даже хотел по инерции уличить в крамоле, но не нашел, к чему придраться.

– Что же, это похвальное здравомыслие. Если вы сами понимаете, что поступили преступно, то расскажите, какие недозволенные разговоры велись на том вашем сборище?

– Ничего такого я не слышал, – твердо ответил я – напротив, господа студенты высказывал исключительно правильные и верноподданные мысли. Славили государя императора и провозглашали принципы народности и православия.

Было заметно, что штабс-капитану мои слова не нравятся, как говорится, по определению. Такой патриотизм студентов никак не соответствовал его профессиональным интересам. Однако, он все-таки нашел, за что зацепиться:

– Прискорбно, господин Синицын! Вот вы мне растолкуйте, кто вам дозволял высказывать свое, даже похвальное мнение о действиях власти предержащей?

Я только вытаращил глаза и не нашел, что на это можно ответить. Однако, отвечать мне и не пришлось. В следственную камеру вошел новый персонаж в погонах жандармского полковника. Штабс-капитан встал по стойке смирно.

– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – провожу допрос подозреваемого студента Синицына.

Полковник благосклонно кивнул капитану и строго посмотрел на меня:

– Нехорошо-с, молодой человек, бунтовать. Подумайте о своей судьбе!

К чему он это сказал, мне было непонятно, но за Его заботу о моем будущем я был, само собой, благодарен. Что и проявил соответствующим выражением лица. Полковник это оценил, почти благосклонно мне улыбнулся и приказал:

– Предлагаю вам раскаяться в содеянном и впредь избегать!

– Всенепременно, господин полковник, – вскочив, пообещал я.

– Ну-с, рассказывайте, молодой человек.

– Что рассказывать, ваше высокопревосходительство?

– Все и рассказывайте, – распорядился он, садясь напротив меня на место штабс-капитана.

Кажется, все начиналось сначала, я решил на этот раз быстрее, чем раньше, перескочить через первый этап допроса, сказал взволнованно:

– Мы с господином штабс-капитаном спорим, должно ли простому российскому обывателю любить императорский дом, корону и правительство.

– Всенепременно, это долг любого подданного Российской империи!

– Вот и я говорю, что должно, а господин штабс-капитан сомневается.

Полковник удивленно посмотрел на подчиненного. Капитан объяснился:

– Я говорил господину студенту, что не дело подданных иметь свое мнение по государственным вопросам. Подданным нужно почитать и подчиняться. Иначе нам так и до парламента недалеко!

Мне показалось, что, услышав крамольное слово «парламент», полковник взъярился на этот демократический институт, как бык на красную тряпку. Глаза его вспыхнули неподдельным чувством, и он вскочил на ноги.

– Совершенно справедливо отмечено, – вдохновенно заговорил он, – парламент, идея народовластия и парламентаризма – великая ложь нашего времени. Взятые вместе, оба этих фактора производят крайнюю смуту во всем строе европейского общества, поражают и наши русские безумные головы!

Жандарм явно словил приход вдохновения и вещал не как обычный чиновник в мундире, а подобно древнему оракулу:

– Помните, что парламентские деятели принадлежат, большею частью, к самым безнравственным представителям общества! При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания!

Заклеймив политических карьеристов и авантюристов, полковник взглянул на меня увлажнившимися от умиления глазами и, видимо, решил преподнести урок истинного патриотизма:

– Людям долга и чести противна выборная процедура, – сообщил он и красноречиво поморщился, – от нее не отвращаются лишь своекорыстные эгоистические натуры, желающие достигнуть личных целей.

От такого глубокого жандармского анализа демократии я даже слегка припух. Это было еще круче, чем бред штабс-капитана. Я вспомнил свой разговор с Александром Ивановичем о его намеренье предупредить власть предержащих о грядущей кровавой революции. Все это были бы пустые хлопоты. Как это ни грустно, но, видимо, человеческая глупость и самоуверенность непобедимы и ныне, и присно, и во веки веков,

Утомившись произносить пламенную речь, его высокоблагородие немного вспотел, даже промокнул белоснежным платком вдохновенное чело и будничным голосом сказал подчиненному:

– Ну, что же, штабс-капитан, на сегодня, пожалуй, хватит. Пусть господин студент обдумает то, что я ему имел честь сказать, а продолжим мы завтра.

– Но, ваше высокопревосходительство, – льстиво обратился я к главному жандарму, – как же так, прикажите меня освободить. Ни за что страдаю!

– Э, господин студент, ни за что у нас не страдают. Коли вас арестовали, значит, было за что! Братец, – обратился он к вошедшему по вызову штабс-капитана в следственную камеру конвоиру, – отведи-ка этого «типуса» сначала в цейхгауз поменять платье, а потом в камеру.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся струной конвоир.

Совершенно обескураженный странными действиями жандармских офицеров, я вышел из комнаты. Судя по тому, что говорил мне штабс-капитан, задержали меня за участие в студенческих посиделках. Это еще как-то можно было понять. Однако, почему вместо допроса оба офицера занимались моим «политпросвещением», я так и не понял. Единственным логичным предположением было – из меня хотят сделать стукача. Потому и пугают, и промывают мозги одновременно. Однако, то, что меня не собираются выпускать, теперь стало окончательно понятно. Я решил не паниковать, а спокойно ждать, чем кончится эта странная история.

Глава 14

В двадцать пятой камере я почти до вечера сидел один. После того, как меня заставили переодеться в тюремную робу и вновь заперли под замок, никаких событий не происходило. Мой знакомый надзиратель с простецким лицом сменился, на его место заступил угрюмый молчаливый мужик. Я попытался его разговорить, но он на контакт не пошел. Заняться было нечем и осталось просто сидеть, что я и делал, вспоминая последние события и строя всевозможные предположения по поводу своего ареста.

Тюремный обед оказался вполне съедобным: кислые щи, гречневая каша и ржаной хлеб. Я постился со вчерашнего дня, потому ломаться или отказываться от пищи не стал. Угрюмый надзиратель, когда забирал посуду, задержался на минуту в камере и сделал мне прозрачный намек, что некоторые, как он сказал, «чистые господа из политических», заказывают себе еду в трактире или, которые при хороших деньгах, в немецкой кухмистерской. Его предложение показалось мне интересным:

– А где лучше кормят, в трактире или кухмистерской? – спросил я.

– В трактире, пожалуй, пожирнее будет, а у немца чище, – ответил он. – Если желаете, то мы с превеликим удовольствием.

– Сам-то ты откуда будешь? – спросил я, пытаясь завязать разговор, но надзиратель пробормотал что-то неразборчиво и запер дверь.

Сидеть в тюрьме оказалось очень скучно. Время тянулось невероятно медленно, занять себя было нечем, и когда заскрежетал наружный засов, и два конвоира втолкнули в мою камеру встрепанного, окровавленного человека, я даже обрадовался нежданному развлечению. Новый заключенный влетел в камеру, повернулся в сторону закрывающейся двери и крикнул:

– Будьте вы прокляты, тираны!

Я с трудом рассмотрел его в тусклом свете. По виду это был человек ближе к сорока годам, с худым лицом и всклокоченными волосами. Похоже, его сильно побили, глаз украшал здоровенный синяк, губы и подбородок запачканы в крови. Я только вчера прошел через ту же процедуру, потому отнесся к новому соседу сочувственно.

Послав проклятие тираном, он не успокоился и начал стучать кулаками в дверь. Однако, никто не откликнулся, и, устав, он немного успокоился.

– Вам нужно умыться, – предложил я, – у вас все лицо в крови, вот здесь в кувшине вода.

Сосед резко повернулся ко мне, как будто только сейчас заметил, что он тут не один.

– Извините, товарищ, я вас не сразу заметил, – сказал он совсем другим, чем ранее, голосом. – Вы тоже узник произвола?!

Такая выспренность выражения меня насмешила.

– Тоже, – подтвердил я очевидное. На мне, как и на нем, была надета холщовая тюремная роба, так что догадаться, кто я, можно было и без вопроса.

– Вы тоже борец за свободу народа? Позвольте представиться, Николаев Георгий Николаевич.

– Очень приятно, моя фамилия Синицын, – ответил я, – Иван Андреевич.

– Вы политик? – продолжил допрос сосед.

– Нет, я тут по ошибке, – ответил я, – задержали, а за что, так толком и не понял.

– Не бойтесь меня, товарищ Синицын, я свой, революционер! Видите, как меня избили сатрапы!

Георгий Николаевич для иллюстрации ран, полученных за свободу и счастье народа, близко подошел к маломощной электрической лампочке, чтобы я воочию смог убедиться в его правдивости. На революционера он походил мало, больше на тюремного провокатора, так называемую подсадку. Потому я не бросился к нему с откровениями, а, напротив, встал на сторону тюремной администрации:

– Вы, господин Николаев, того, против порядка не бунтуйте! Мне как честному человеку даже сидеть в одной камере с таким, как вы, бунтовщиком зазорно. Начальство почитать нужно, а не противодействовать! Поговорите со здешним полковником, он вам все в точности разъяснит про парламентаризм и карбонариев! – добавил я, вспомнив фильм Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово».

Такая гневная отповедь новому соседу не понравилась, он разом как-то поскучнел и сел на свободную койку.

– Да я ничего, я это так, – примирительно сказал он, – просто обидно терпеть тиранию. Вот вас за что здесь держат?

– Я того не знаю и знать не хочу, – продолжил стебаться я, – коли посадили, значит, так надо! Начальству это виднее!

– Так вы, значит, не революционер?

– Упаси боже, совсем даже наоборот.

– Как это наоборот? – не понял Георгий Николаевич.

– Я контрреволюционер! – гордо заявил я. – В рамках, дозволенных начальством.

– А меня вот побили, – грустно сказал он, – больно. У! Тираны!

Разговор на какое-то время заглох. Оказать медицинскую помощь жертве произвола мне расхотелось. Мы сидели каждый на своей кровати, благо пока их еще не додумались на дневное время пристегивать к стене, чтобы доставлять заключенным как можно больше неудобств, и молчали.

– Давно служите в охранном отделении? – спросил я.

– Я? – вскинулся сосед. – Как можно, я революционер.

– И в какой вы состоите партии?

Судя по виду и поведению, подсадной был человеком необразованным и неумным. Однако, в партиях он разбирался лучше меня, даже рассказал о первом съезде социал-демократической партии в 1898 году. Правда, рассказывал он так, как будто отвечал вызубренный урок.

– Так вы социал-демократ? – спросил я.

– Был, теперь я в социалистах-революционерах.

К эсерам у меня было особое отношение после знакомства с Дашей Ордынцевой.

– Слышал, вы, кажется, занимаетесь террором.

– А ваша партия контрреволюционеров чем занимается, – не ответив на мой вопрос, спросил он, – теракты проводит или вы больше по прокламациям?

Этот вопрос был такой неожиданный, что я не выдержал и засмеялся.

– Наша партия, голубчик, обожает государя императора, министерство внутренних дел и ненавидит вас, революционеров, потому прошу ко мне больше не обращаться.

Николаев сначала меня не понял, хотел еще что-то спросить, потом обиделся, отвернулся и пробурчал:

– Не хотите говорить, как хотите. Вам же хуже. Вскоре в камеру заглянул надзиратель:

– Ужин заказывать будете?

Обращался он только ко мне, нового заключенного проигнорировал, Я дал ему деньги.

Перед раздачей еды Николаева увели на допрос, потому ел я в одиночестве. Кухмистерская кормила нежнейшими немецкими сосисками с тушеной капустой – вкусно, добротно и качественно. Когда угрюмый надзиратель уносил грязную посуду, я дал ему пятерку за услугу. Деньги он принял с поклоном и, уже выходя из камеры, задержался и кивнул на пустую койку Николаева:

– Вы, господин студент, с ентим-то поосторожней будь. Он душегуб первостатейный. Страсть сколько христианских душ погубил. Ему терять нечего, а человека зарезать – тьфу.

– Спасибо, что предупредил, – растерянно поблагодарил я.

– То-то, – мрачно добавил надзиратель. – Ухо держи востро!

У меня от неожиданного сообщения на лбу выступила испарина.

Было похоже на то, что здесь разыгрывается не водевиль, как я думал, а драма. Николаев перестал казаться бездарным, неумелым статистом в жандармской игре.

Вполне возможно, что его-то как раз и назначили на главную роль. Пока он не вернулся с допроса, я прикрепил свой стилет на руку. Под широким рукавом арестантской куртки заметить его было невозможно.

Как всегда бывает, стоит возникнуть подозрению, всякое лыко попадает в строку – только Николаев вошел в камеру, я заметил, что губы его лоснятся и выражение лица довольное и сытое.

– Приятного аппетита, – пожелал я ему, отменяя объявленный бойкот.

– Благодарствуйте, – поклонился он, видимо, довольный, что я заговорил с ним первым.

– Чем кормили?

– Так как всегда, – начал, было, он, потом понял, что с вопросом что-то не так, и кончил присказкой. – Щи да каша, пища наша.

Говорить мне с ним было, собственно, не о чем. Да и Николаев больше не проявлял интереса к общению: лег на свою койку и повернулся лицом к стене. Я последовал его примеру. Предупрежден – значит, вооружен, но чего ждать от странного соседа и, главное, когда, я не знал. Мне предстояла бессонная ночь. Если Николаева посадили в камеру по мою душу, напасть он мог уже сегодняшней ночью.

Я лежал, вспоминая события, последовавшие после ареста: попытку избиения в тюремной карете, сегодняшний дурацкий допрос и не мог понять, кому я так не угодил, чтобы ко мне подослать убийцу. Все это было странно и нелогично, кроме, пожалуй, самого задержания. Хотя и оно казалось совершенно нелепым. Почему из всех членов кружка арестовали только меня, случайного человека на сходке, а не того же студента Костю, который меня туда привел и с которым мы расстались непосредственно перед самим задержанием?

Почему жандармы, которые от кого-то узнали мою вымышленную фамилию (возможно, от того же Кости), не проверили ни мои документы, ни ее подлинность. Они даже не удосужились навести обо мне справки в Московском университете. Мне вменяли в вину участие в незаконном сборище, но про саму студенческую сходку даже не спросили.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18