ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Как всегда, после работы Екатерина Вячеславовна забежала по пути в продовольственный магазин. Купила четыреста граммов сливочного масла, полкилограмма сыра, два пакета сливок и заспешила на вокзал, чтоб ехать на дачу. Так они договорились с мужем: домой заезжать сегодня не будут. Вторую неделю в области стояла жара, днем столбик термометра поднимался до тридцати градусов в тени. Солнце нещадно накаляло каменные глыбы строений, плавило на улице асфальт. По ночам в городских квартирах от духоты не было никакого спасения.

У выхода из метро к Екатерине Вячеславовне подошел незнакомый человек, голубоглазый, выше среднего роста, плотно сбитый:

— Екатерина Вячеславовна? Извините, прошу уделить мне несколько минут.

Катя с удивлением посмотрела на мужчину и, решив, что он один из сослуживцев мужа, ответила:

— Пожалуйста. Я вас слушаю.

— Отойдем в сторону, — предложил незнакомец н сам сделал первый шаг за угол здания метро. Катя последовала за ним. — Извините, но разговор у нас будет необычный, для вас неожиданный. Скажите, вы вчера открывали свой почтовый ящик? Дома, на улице Добролюбова.

— Нет, я там не была. После работы сразу уехала на дачу, А в чем дело?

— И муж не заглядывал в почтовый ящик?

— Думаю, что нет: он тоже с работы уехал на дачу. А все-таки я не понимаю, о чем речь?

— В вашем почтовом ящике лежат деньги — две тысячи рублей. Они ваши. Это только аванс, десятая доля того, что получит ваш муж, если не будет круглым идиотом.

— Я ничего не понимаю, — недоуменно пожала плечами Катя и растерянно посмотрела по сторонам. — Может, вам нужно об этом поговорить с мужем?

— Выслушайте меня внимательно и не волнуйтесь. Юрий Иванович — человек не от мира сего. Он смешной идеалист, отставший от жизни, от времени. Он борется с ветряными мельницами, современный Дон Кихот. А в наш век это бессмысленное и бесполезное занятие. Мельница, она глупа и своим безжалостным крылом может шарахнуть, и даже смертельно. Не возражайте, я знаю — он человек не из робких. Но не забывайте — у вас есть сын. Он еще беззащитен, и с ним всякое может случиться.

— Что вы имеете в виду? — встревожилась Катя.

— Однажды он получил травму, только травму, — с явной угрозой в голосе подчеркнул незнакомец. — В другой раз может быть трагедия… пострашней. Вы — мать, подумайте. И посоветуйте Юрию Ивановичу быть поумней, попрактичней. — Ледяные глаза его смотрели отчужденно.

— Боже мой, да что ж это… Кто вы такой? Что вы хотите от меня, от моего ребенка? Я ничего не понимаю.

— Только одного: благоразумия. Пусть ваш муж не очень усердствует и пощадит бедного юношу Толю Павлова. Поменьше рвения, побольше снисходительности и благоразумия.

Не говоря больше ни слова, незнакомец влился в поток людей и исчез, а Катя долго еще не могла сдвинуться с места, хотя инстинкт самозащиты требовал немедленных действий.

Прежде всего она решила позвонить мужу. У будки телефона-автомата простояла минут десять в очереди, и эти десять минут показались ей вечностью. Да к тому же телефон Добросклонцева не отвечал. Она знала — так условились еще вчера, — что Юрий Иванович прямо с работы поедет на дачу. Она попробовала взять себя в руки, успокоиться, размышляя над случившимся. Добросклонцев не посвящал ее в свои служебные дела. В электричке она не находила себе места: думы ее убегали к сыну, вспоминались ледяные глаза мужчины и его слова: «Он еще беззащитен»… «может быть трагедия… пострашней». Над Женей нависла опасность! Да, верно, там он беззащитен. Они могут сделать с ним что угодно.

От платформы до дачи отца бежала с лихорадочной поспешностью. Бледная, с испуганным взглядом открыла калитку. Мать стояла с совком и веником у крыльца и сразу почувствовала недоброе.

— Юра приехал? — с трудом сдерживая волнение, спросила Екатерина Вячеславовна.

— Да нет еще, — с тревогой ответила Анастасия Степановна.

Катя решила не рассказывать родителям о случившемся до приезда мужа, но скрыть своего состояния не смогла. Анастасия Степановна не решилась донимать дочь расспросами, но своими наблюдениями поделилась с отцом.

— Что-нибудь на работе, — отмахнулся Вячеслав Александрович, не придав значения словам жены.

Добросклонцев приехал в десятом часу в приподнятом настроении. Несмотря на «безумный» день, он не чувствовал усталости. Экспертиза подтвердила идентичность фианита из колечка дочери Пришельца с фианитами из колец, подложенных в ювелирный магазин взамен бриллиантовых. Он был уверен, что сложное уголовное дело, в котором, по его мнению, Пришелец играл первую скрипку, близится к успешному завершению. Вместе с тем он предвидел, что впереди еще будут трудности, могут неожиданно возникнуть непредвиденные обстоятельства. Если до сегодняшнего дня он видел лишь отдельные этюды и фрагменты дела, часто не связанные между собой, то сегодня ему уже предстала вся картина. Не хватало лишь отдельных штрихов. Но они будут, должны быть непременно. Большая надежда на Павлова. Он должен заговорить, не может он остановиться на полпути, сделав ключевое для следствия сообщение — кольцо дочери Пришельца. Очень важно его разговорить.

Взволнованный рассказ жены о встрече с незнакомцем на вокзале насторожил Добросклонцева. Он попытался успокоить Катю: ничего особенного, обычный трюк — пугают. А случай был для самого Добросклонцева далеко не обычным, лично он с подобным никогда не сталкивался: никто не предлагал ему взятки, никто не запугивал. Жену успокоить он не сумел. Посоветовавшись в семейном кругу, решили, что завтра же с самого утра Вячеслав Александрович на машине поедет за Женей. Рассказ Кати вызвал неприятный осадок в душе Добросклонцева, и чем настойчивей он внушал себе мысль о том, что никакая опасность его сыну не угрожает, тем навязчивей становилась мысль о возможной мести со стороны преступников. Особенно застрял в памяти намек на давний случай, происшедший с сыном.

Утром он уехал в Москву вместе с Ермоловым задолго до начала рабочего дня. Забежал на несколько минут к себе на квартиру. Да, действительно, в почтовом ящике лежал пакет с двумя тысячами рублей. Сторублевые купюры были еще довольно новыми и подозрительно смятыми, точно их преднамеренно хотели «состарить». «Взятка, — размышлял Добросклонцев. — За две тысячи я должен пощадить несмышленыша Павлова, бедную сиротиночку. И кто ж он такой — его щедрый опекун? Ипполит Исаевич, он, конечно. Значит, Павлов много знает о преступной деятельности мистера Пришельца. Павлов может пролить свет на все еще темные пятна в деле о бриллиантовом кулоне и помочь следствию. Может, но не хочет. Боится. Видно, хорошо знает звериные повадки своего благодетеля».

Добросклонцев собирался, не заезжая к себе на улицу Белинского, встретиться с Павловым. Но обнаруженные в почтовом ящике деньги рушили его планы: надо сначала ехать в управление. Было начало восьмого. Он позвонил Мироновой домой. Тоня уже собралась на работу.

— Тебя срочно хочет видеть Василий Кириллович, — поспешила она предупредить Юрия Ивановича. — Есть новые данные.

— С плюсом или минусом?

— Не знаю. Только хочу тебе доложить: Ипполитова «невеста» сдержала слово. Отвалила аванс в две тысячи.

— В почтовый ящик? — весело спросил Добросклонцев.

— А ты откуда знаешь? Ты виделся с генералом?

— Нет. Я только что извлек такую же сумму из своего ящика. Щедры наши клиенты, очень щедры.

— Значит, богато живут… Однако же…

— Ты хотела сказать, что не веришь в их щедрость? Я — тоже. У меня есть подозрение, что тысячи эти фальшивые. Ну да ладно, разберемся. А сейчас, поскольку меня требует Константинов, тебе нужно встретиться с Павловым. Вопросы — все о Пришельце. И его связь с Коньковым, то, о чем мы с тобой толковали. Постарайся расположить его, рассеять страх перед Пришельцем. Я на сегодня пригласил мадам Ященко.

— Но прежде тебе придется приготовить один документ для Константинова.

— А именно?

— Он тебе сам скажет. Привет. Я поехала в изолятор.

Разговор с Добросклонцевым во время последней их встречи, несмотря на свою непродолжительность, больно задел самолюбие Анатолия Павлова, не давал покоя, Павлов ненавидел Пришельца за то, что тот так жестоко, коварно решил расправиться с ним, беззаветно преданным ему человеком. «Лакеем», — неприятно, как пощечина звучал в памяти Анатолия голос Добросклонцева, который так же, как и он, Павлов, ненавидит Пришельца. Для них обоих Ипполит — враг. В изоляторе у Павлова было много свободного времени для размышлений. Раньше он жил в каком-то чертовом колесе, где все вертелось, летело, поддаваясь какой-то невидимой силе. И он отчаянно барахтался, заботясь лишь об одном: только бы не налететь на стенку. Свою жизнь со всеми своими поступками, удачами и неудачами, радостями и огорчениями он никогда не подвергал анализу и даже не задумывался над рискованными действиями сомнительного свойства, не утруждал себя вопросом: хорошо это или плохо? Он довольствовался днем текущим, совершенно не думая о будущем. Веселый и беспечный по своей натуре, Павлов уже на третий день пребывания в изоляторе почувствовал себя всеми забытым. Настало время размышлений. И сразу обнаружилось много неожиданного и любопытного. Например, по элементарной логике получается: если Пришелец одновременно доводится врагом Павлову и Добросклонцеву, то Павлов и Добросклонцев, как минимум, недруги. Добросклонцев говорил ему обидные слова: «Лакей… Пришельцы без лакеев не могут. Их сила, их неистребимая живучесть в лакеях, которых они умеют эксплуатировать, презирая их». Самое обидное, что было в этих словах, — правда, горькая, как полынь, правда. Да, признавался самому себе Анатолий, он был у Пришельца, у своего смертельного врага, лакеем. Да, Ипполит презирал его, оскорблял, унижал. А он терпел, старался не обращать внимания и всегда спешил подавить в себе вдруг вспыхнувший протест. Ради чего? Ради жалкой подачки, или, как говорил Добросклонцев, объедков, кости с барского стола. Думать об этом было противно и гадко. В нем зашевелился запоздалый стыд. И еще вспомнилось: Добросклонцев говорил о гордости, которой он, Павлов, лишен, простой человеческой гордости; да что гордости — даже самолюбия.

Так накапливалась в душе Анатолия ненависть к своему бывшему шефу, а к ней примешивалась жажда расплаты. Вывести самонадеянного, жестокого и коварного Ипполита на чистую воду, рассказать следствию правду о нем, сломать печать молчания. Впрочем, считал он, первый шаг уже сделан сообщением о том, что Пришелец собирается удрать за границу. Павлов не подозревал, что не это, а другое его сообщение — о подаренном дочери колечке и потом попытке вернуть его — было для следствия важнее всех других показаний. Об участии Пришельца в подмене бриллиантовых колец Павлов ничего не знал. Зато ему было кое-что известно об участии Ипполита в хищении жидкого золота, и он твердо решил сообщить об этом следствию. Притом бескорыстно, совсем не рассчитывая получить за это снисхождение суда.

Между прочим, спокойно и хладнокровно анализируя свою судьбу, он пришел к выводу, что обвинения против него не такие уж страшные. В этом отношении мысли его совпадали с размышлениями Добросклонцева. Ему вменялось в вину хищение бриллиантового кулона. Но он надеялся на снисхождение Беллы, был уверен, что она пожалеет его и простит. Таким образом, за это преступление, вероятней всего, думал он, суровой кары не последует. Сомнительным казалось ему и второе обвинение — попытка нелегально бежать из страны. Теперь он решил изменить свои прежние показания, утверждать, что вообще не собирался нелегально покидать страну, а замышлял разоблачить преступника Арвида и сделать это перед самым отлетом, в аэропорту. Не очень убедительно, но попытается объяснить суду, почему сразу не сообщил об этом, очень просто — находился в состоянии депрессии, страха. Конечно, нужно отказаться и от других вымышленных показаний и давать совершенно новые, правдивые или хотя бы правдоподобные.

Дойдя до этой мысли, он споткнулся: возникли сомнения, до каких пределов быть искренним в своих показаниях? Ведь он-то знал: за ним водятся более серьезные преступления, чем те, что известны сегодня следствию. Так или иначе, но он был косвенно причастен и к засаде на квартире ювелира, и к убийству Конькова. Делали это другие по приказу Пришельца. Но приказы свои Ипполит передавал через него, Павлова. Это он скроет от следствия и суда. О них знают только трое:

Пришелец и два рецидивиста, которые вместе с Коньковым устроили засаду в квартире ювелира, а потом они же и похоронили Конькова на дне Черного моря. Пришелец будет молчать, а те двое где-то разгуливают, а и попадись они в руки милиции, не станут называть ни Пришельца, которого они в глаза не видели, ни его, Анатолия Павлова, которого знают лишь по имени Саша. Да и смысла им нет брать на себя лишнее.

Размышления успокоили Павлова. Вызов к следователю его даже обрадовал. Он вошел в следственную комнату какой-то просветленный, лицо его сияло беспечной улыбкой, глаза приветливо поблескивали. Этот неожиданный резкий переход озадачил Миронову, и она не смогла скрыть своего удивления:

— Вы сегодня какой-то другой, Павлов.

— Хуже или лучше?

Его вопрос, тон, которым он был задан, еще больше изумили Тоню.

— Похоже вы мне приготовили какой-то сюрприз.

— Как вы догадались? — сорвалось у него.

— Жаль, что вы раньше не заметили во мне дара ясновидения. Иначе бы сразу говорили правду. Всю правду, — подчеркнула она и жестом предложила ему садиться.

— Я тоже сожалею, что сказал не всю правду, — сказал Павлов, усаживаясь на табуретку. — На то была своя причина.

— Какая же?

— Страх. Честно вам говорю — струхнул я тогда в сарае порядком. Долго не мог в себя прийти. Мне казалось, что они до меня и тут доберутся.

— Кто «они», кого вы имеете в виду?

— Люди Пришельца.

— Вот как? Выходит, Арвид был человеком Ипполита Исаевича? Так я вас поняла?

— Из его шайки.

— Ну что ж, я догадывалась. Меня очень возмущало ваше нежелание сказать правду о Пришельце. Обидно было за вас, — искренне сказала Тоня. — Чтоб выгородить матерого уголовника, вы сочинили такие нелепые, дешевые легенды, в которые даже первоклассники не поверят.

— Антонина Николаевна, я исправлюсь, — поспешно, с несколько преувеличенным смущением перебил Павлов. Со стороны они напоминали не очень строгую учительницу и ученика-шалопая, не приготовившего урок. — Честное слово.

— Что ж, попробую поверить. Итак, всю правду?

— Да, — тихо молвил Павлов, опустив голову.

Возникла пауза. Тоня смотрела на Анатолия с ожиданием, он же не спешил говорить. Румянец как-то вдруг растаял на его лице, он весь напрягся, посерьезнел.

— Ну? — нарушила молчание Тоня.

— Не знаю, с чего начать, — потерянно проговорил Павлов и с грустью посмотрел Мироновой в глаза.

— Начните с неправды, — подсказала Тоня.

— Пожалуй. Кулон Норкиных находится у Ипполита Исаевича. Он меня вынудил взять его.

— То есть украсть.

— Пусть будет по-вашему.

— А по-вашему? Вы что, взяли его на время? Пришелец полюбоваться хотел?

— Нет, конечно. — Павлов глубоко вздохнул. — Вещь эта ценная, думаю, Ипполит решил с ней за границу махнуть.

— От кого Пришелец узнал о кулоне?

— Не знаю. Возможно, от Норкина или от самой Беллы, до замужества она была его любовницей. Да и женил он меня на ней из-за проклятого кулона. Я где-то читал, что есть драгоценные камни, которые приносят несчастье всем, кто к ним прикоснется. Сразу же после свадьбы Ипполит потребовал от меня этот чертов алмаз.

Павлов рассказывал со всеми подробностями, как по его просьбе Белла показала ему кулон, как он потом похитил его. При этом рассказывал правдиво, все, как было на самом деле. И как потом передал кулон Пришельцу, как на квартире Пришельца встретился с Арвидом. Спокойный и деловитый тон его рассказа, откровенность и доверительность тронули Тоню. В то же время профессиональный опыт заставлял ее быть настороже. Она понимала, что Павлов продумал заранее каждое слово.

— А когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Коньковым?

Павлов запнулся и в растерянности отвел взгляд. Уголки губ его дрогнули, но он сохранил самообладание и после некоторой заминки ответил:

— Однажды Ипполит приказал мне поехать в Дядино, разыскать некоего Конькова Николая Демьяновича, передать ему двести рублей денег и приказ немедленно уехать из Москвы в неизвестном направлении. Конькова я дома не застал, соседи сказали, что он в психичке, я поехал туда, встретился с ним, передал деньги и приказ смываться. Больше я его не видел.

Он повторил свою старую версию.

— А такое поручение Пришельца не навело вас на мысль, что ваш шеф связан с уголовщиной?

— Я как-то не задумывался. У него были такие друзья — именитые, солидные должности, лауреаты. — В его голосе Тоне послышалась неуверенность. Должно быть, обостренная восприимчивость подсказала ему, что ее не удовлетворили показания о Конькове.

— Вы можете назвать друзей Пришельца?

— Антон Фомич — академик. Фамилию не знаю.

— И все? Или еще кто-то из именитых?

— Не знаю, фамилии он мне не называл.

— Кто он?

— Ипполит. Встречался с человеком, потом говорил мне — это академик, это народный артист, этот замминистра.

— Мог пыль в глаза пускать.

Павлов почувствовал облегчение: они в разговоре ушли от скользкого вопроса о Конькове.

— Ну, нет. Для него в жизни нет ничего невозможного. Он может достать любую дефицитную вещь. Денег у него… — Павлов хотел придумать сравнение, чтобы показать, сколь состоятелен шеф, но ничего не придумал, лишь сокрушенно махнул рукой.

— Откуда? Он же нигде не работает.

— Об источниках своих доходов он мне не докладывал. Думаю, что у него их много и разных. У Ипполита особый нюх на желтый металл и камешки. Страсть, как у фанатика.

— Расскажите подробней о камешках. Вы имели в виду алмазы и другие драгоценные камни?

— Да. И золото.

— Кроме кулона, какие еще драгоценные камни, бриллианты, например, доставал Пришелец? С вашей помощью или без вас?

— Не знаю. Я только кулон… Что касается золота, то знаю, что он участвовал в одном дельце. Там он был не один. Жидкое золото превращали в твердое, а потом монеты царские чеканили.

— Расскажите подробно, — попросила Тоня, и Павлов рассказывал все, что знал об афере с жидким золотом.

Тоня, слушая Павлова, вспомнила слова Добросклонцева, сказанные по поводу Павлова: «Он заговорит, как только подавит в себе страх. Надо, чтоб он перестал бояться Пришельца». Теперь и она видела, что дело о кулоне идет к завершению. Прокурор уже подписал постановление на арест достопочтенного Ипполита Исаевича, именующего себя свободным художником, специалистом по памятникам старины.

Добросклонцев сидел в кабинете генерала Константинова. Пачка сторублевых купюр лежала на журнальном столике, приставленном к письменному столу. В отличие от Добросклонцева Константинов хмурился.

— Как ты расцениваешь этот фокус с подсунутыми деньгами? Какой-то провинциальный примитив, вне всякой логики.

— Почему же? Логика есть, — возразил Добросклонцев. — И не только логика, и психология, и философия. Элементарная самоуверенность зарвавшихся негодяев. В прошлый раз пойманный на спекуляции иконами, Пришелец вышел сухим из воды. Ну и зарвался, увлекся. Смотрит на мир своими глазами и не считается с реальностью. Подсунул деньги — авось клюнут.

— Но это же наивно. Прежде чем предложить, очевидно, надо изучить взяточника и быть уверенным, что он возьмет. Притом не таким способом. Швырнуть четыре тысячи в почтовый ящик без уверенности… — Константинов помолчал. — Или у них был какой-то процент уверенности?

— Какой-то процент был. Миронова у Большого театра не отклонила категорически предложение «невесты» Пришельца.

— В таком случае ему грозит еще одна статья.

— Он будет отрицать. Чем мы докажем, что эти деньги от него? Он скажет, что никакой невесты не знает, что это провокация, кто-то из его недругов хотел таким путем пришить ему уголовное дело.

— Надо эту женщину разыскать, — решил Константинов. — И вот еще: о безопасности главных свидетелей — банщика и дочери Пришельца надо позаботиться. Этот гусь может пойти на все.

— Все предусмотрено, товарищ генерал, позаботились.

Разговор их прервал телефонный звонок.

«Разыскать невесту Пришельца… — мысленно рассуждал Добросклонцев. — Допустим, Миронова ее опознает. Та будет все отрицать. Будет возмущаться, твердить: вы ошиблись, обознались, я впервые вас вижу».

Константинов положил трубку и поднялся из-за стола, встал и Добросклонцев.

— Я срочно в обком.

— Понял, товарищ генерал. Разрешите идти?

Константинов кивнул.

Секретарь обкома сразу, без лишних слов, как человек, у которого рабочий день рассчитан по минутам, перешел к делу, подав Константинову листок, исписанный крупным разборчивым почерком.

— Ознакомьтесь, пожалуйста, Василий Кириллович.

Пока Константинов читал письмо, секретарь обкома просматривал какие-то бумаги. Письмо начиналось так: «Я работник подмосковной милиции, член КПСС, считаю своим партийным и гражданским долгом доложить вам о непартийном поведении ответственного работника ГУВД Мособлисполкома подполковника Добросклонцева Ю.