Черноногие

— Что же! Мысль хорошая, — отвечал Том и, выпустив лошадь из рук, закричал:

— Вперед марш!

Напасть тоже кинулась вперед. Сначала она бежала легко, быстро и даже весело, но вскоре ее шаги замедлились, а не прошло и часа, как она с трудом волочила ноги, едва поспевая за хозяином. На лице Ника выражалась душевная скорбь.

— Я слышу шум. Это позади нас, — сказал Слокомб, — погодите-ка, надо посмотреть, что такое.

Не дожидаясь ответа, он повернул назад, но через несколько минут вернулся и с досадой закричал:

— Пускай меня повесят, если эта окаянная лошадь с картинной галереей на боках не следует за нами все время!

— Очень жаль, но что делать! Вероятно, бедное животное не любит одиночества. Все точно сговорилось против нас.

Напасть лежала все время короткого отдыха, но тут приподнялась и завыла продолжительно и глухо, словно вспомнила лучшие времена.

— Лошадь почуяла? — спросил Том.

— Нет, на лошадь она бы так не завыла, потому что лошади вреда не делают. Это что-нибудь поопаснее.

— Она опасно захворала, уж не взбесится ли она? — спросил Том.

— Нет, нет, — возразил Ник, покачав головой. — Напасть не может взбеситься; никогда не захочет она сыграть со мной такой скверной штуки. О, нет, никогда!

— У нее такой унылый и угрюмый взгляд. Это дурная примета. Но ступайте вперед, а я немного отстану. Мне хочется удостовериться, точно ли краснокожие змеи крадутся по нашим следам.

Ник задумчиво кивнул в знак согласия и пошел вперед. Прошло более часа, прежде чем Том нагнал его. Напасть едва держалась на ногах.

— Какие новости? — спросил Ник печально.

— Именно то, что вы предсказывали. Почти десяток индейцев следит за нами. Если не ошибаюсь, это те самые черноногие, от которых мы избавились по милости квакера. У них на теле чуть не на вершок черной краски. Я подобрался к ним так близко, что и самому неловко стало; ведь они ненавидят меня, как яд. Величайший феномен природы был близок к исчезновению. Но не ужасно ли будет, если черта разъединения будет уничтожена? Где найти другую? В каком уголке Севера можно откопать другого такого Ворона, преисполненного могущества? Оно кипит в моих пальцах, оно холодной водой обливает спину и пролетает в моих нервах.

— Стой, Ворон! В твоей голове больше ветра, чем у кого-нибудь другого! — воскликнул Ник с досадой и потом продолжал с глубокой горестью: — Ворон, вы не можете себе представить, как я переживаю за свою собаку. Ведь подобной другой в целом мире не найдешь. Это самая честная душа, исполненная самоотверженности.

— Я вовсе ничего не имею против вашей собаки, хотя она не очень ласково поглядывала на меня, когда в первый раз привела ко мне нежную фиалочку. Напасть из породы дикой кошки, но надо отдать справедливость ее верности. Она не черта разъединения, но поистине самый добрый дворовый пес.

В ту минуту, как бешеная, примчалась лошадь, брошенная Вороном, и он, покачав головой, сказал:

— Дурной знак! Поспешим удрать.

Напасть протащилась еще несколько шагов и упала. Она все еще боролась с бессилием, но поднялась только затем, чтобы опять упасть.

— Надо бросить ее, — сказал Слокомб.

Ник ничего не ответил, он сел рядом с собакой, которая, прилагая бесполезные усилия подняться, жалобно выла.

— Вставайте! Торопитесь! — кричал Ворон. — Индейцы приближаются, я слышу их шаги.

Ник посмотрел на него и сказал:

— Но я не могу ее оставить.

— Видно, вам хочется подарить им ваш скальп?

— Если я покину Напасть, то пускай и Провидение меня покинет! — воскликнул возмущенный Ник. — Неужели вы думаете, что она покинула бы меня, если бы я умирал? Неужели вы думаете, что индейцы со своими томагавками заставили бы ее расстаться со мной?

Голос охотника дрожал, и глаза его увлажнились, непривычные к слезам. Его мощная рука нежно гладила голову бедного друга.

— Мы вместе пили, ели и спали в пустыне и всегда оставались верны друг другу. Все краснокожие мира не в силах разлучить нас, — говорил Ник, и с этими словами осторожно подсунул ладонь под голову собаки, чтобы взять ее на руки, как больного ребенка.

— Ну, что же вы теперь будете делать? — спросил Слокомб.

— Понесу ее на руках, — отвечал Ник решительно.

— Тогда вы погибли!

— Пускай погибну, но не могу же я оказаться хуже своей собаки.

— Как хотите, но индейцы близко. Хоть я и вулкан, и гром, и землетрясение, однако есть вещи, которые и мне не под силу; все же до самого конца я не перестану каркать и хлопать крыльями.

Ночь становилась темна; черные тучи заволокли небо в той стороне, где первая четверть луны тихо скользила по небесной сфере. От сильного ветра колыхались деревья, трещали ветви, летели листья. Издалека доносился жалобный волчий вой.

Местность, «по которой проходили Ник и Том, была разнообразна: небольшие леса сменяли луга и чахлые кустарники. Наконец, они попали в болотистое место, которое шло покато до какого-то озера или залива.

Ник под бременем своей ноши спотыкался, ноги его вязли в топкой почве.

— Надо держаться левее, — сказал Слокомб, осматривая окрестности. — Лошадь уже давно взяла наискосок, и, право же, стоит положиться на ее инстинкт. Идите вслед за ней; тут земля потверже. Удивляюсь, что эти канальи пробираются тихо. Я ожидал, что они прокричат свой воинственный клич. Ах, если бы вы бросили собаку!

Голова Напасти покоилась на руке хозяина около его лица. Она открыла глаза и с нежностью посмотрела на Ника, словно спрашивая: «Ведь ты не покинешь меня?»

Ворон ворчал себе под нос:

— Скалистые горы! Что за человек! Несет собаку на руках! Жизнью рискует из-за собаки! В жизни не встречал большего чудака!

Ник молча следовал за Томом. Тяжела была его ноша, но он не жаловался, а, напротив, чувствовал себя счастливым что мог доказать свою любовь верному спутнику, делившему с ним радости и гор» в охотничьих скитаниях.

Так прошли они четыре или пять миль, не потревоженные неприятелем. Надежда озарила душу Ника, он напрягал все силы, и хотя Том шагал быстро, Ник ни на шаг не отставал от него. Но чрезмерное напряжение произвело естественное действие. Усталость овладела Ником. Его дыхание стало прерывистым, в груди что-то хрипело. Мускулы ослабли, походка стала неровной. Однако они все-таки добрались до ближайшего леса, где царствовала непроглядная темень. Ворон остановился и сказал:

— Ну, уж этого я не понимаю, Ник Уинфлз; тут что-то неладно. Индейцы не имеют обычая упускать людей, на след которых они напали. Они готовят нам сюрприз — уж это я вам говорю. Однако, есть еще шанс выпутаться из беды без большой потери, если только вы согласитесь расстаться с дикой кошкой. Здесь каждый из нас отвечает сам за себя: вы за себя, я тоже за себя и Напасть за себя… Чу! Что-то хрустнуло.

— Тс! Я вижу, как тень ползет слева под деревьями. Скорее прижмитесь к земле. Северо-западный бич нагрянет на гонителя белых!

Ник припал к земле, выхватив охотничий нож. Ворон исчез в кустах, и минуту спустя Ник услышал жалобный вопль. Том Слокомб не дал маху. Воодушевленный победой, он забарабанил локтями по бокам, потрясая воздух оглушительным карканьем.

— Провались он сквозь землю, сумасшедший! — пробормотал Ник. — С самыми лучшими намерениями помочь ближнему в беде он только усложняет проклятые затруднения!..

Напасть при этом шуме приподнялась с травы, на которую Ник осторожно уложил ее, повернула голову к неприятелю и со стоном опять упала.

— Бедный друг, — сказал Ник печально, — у тебя не больше сил, чем у младенца. Давно ли краснокожие канальи были для тебя нипочем? Теперь каждый из них без труда справится с тобой. Такова наша жизнь — сегодня на ногах, завтра на боку.

Внезапно раздался оглушительный крик. Бахвальство Тома пробудило ярость скрывавшихся дикарей. Со всех сторон раздавался их вой, и некоторые из них были очень близко.

— Нельзя терять ни минуты! — воскликнул Ворон с жаром. — Вставайте и бежим. Индейцы окружают нас. Я — бич! Я — рок и последняя болезнь краснокожих! Кар!

— Ради Бога, замолчите! Ваше проклятое карканье только еще больше запутывает наше затруднение.

— Идите же! Не время нянчиться с собакой.

— Дорогой друг, — прошептал Ник, опять поднимая на руки Напасть, — сердце надрывается, видя тебя в таком состоянии. Но для тебя я сделаю все, что обязан сделать друг.

Уинфлз, подхватив свою ношу, побежал так скоро, как только ноги его несли. До него ясно доносились шаги преследователей. Том Слокомб вынул пистолет и, повернувшись к Нику, сказал энергично:

— Одно средство остается, чтобы спасти вас: надо застрелить дикую кошку! Бросьте ее, или пуля пронзит вашу руку.

Слокомб прицелился в голову Напасти.

— Стой! Не смей коснуться и волоска моего друга, или я убью тебя, как кровожадного дикаря… Честное слово, так и будет.

— Чудовищно забавно! Неслыханная потеха! Да вы совсем с ума сошли и вполне заслуживаете, чтобы вас зарезали и сняли скальп с черепа. Но я не покину вас, пока не отделаю краснокожих по-свойски! — воскликнул Том.

— Не могу идти дальше, здесь я остановлюсь и буду драться. Не умрет Ник Уинфлз без того, чтобы не оставить о себе добрую память, как настоящий вольный охотник Севера!

Заботливо положив свою драгоценную ношу на траву, он зарядил ружье и, став на колени, держался наготове. Еще раз Том Слокомб постарался убедить его бежать.

— Напрасный труд, — сказал Ник хладнокровно, — раз я решил, на том и стоять буду до конца. Дружба истинная не так легко разрывается между живыми разумными существами. Сто раз Напасть бросалась навстречу смерти, чтобы спасти меня, неужели этого мало? У меня нет ни жены, ни детей, и не думаю я, чтобы нашлись люди, которые любили бы меня больше, чем любит меня собака.

Напасть подняла голову, посмотрела на хозяина, и в ее глазах засветилось почти человеческое чувство.

— Нет, никогда не покину я тебя, мой верный товарищ! Много мы распутывали с тобой затруднений, и я хорошо помню, какое чувство шевелилось во мне, когда ты подхватила меня в воде и вытащила на берег. Да, вот это было окаянно-затруднительное положение!

Так утешая собаку, охотник чутко вслушивался во всякий звук. Внезапно он пригнулся, прицелился и выстрелил. Вопль индейца замер на половине, дикарь подпрыгнул и упал, чтобы никогда уже не встать; пуля Ника пронзила ему грудь.

Напасть попробовала грозно залаять, но ее усилие замерло в жалобном стоне, от которого сердце Уинфлза чуть не разорвалось от боли.

— Как-кар! — заголосил Ворон, бросаясь в кусты направо.

Он одновременно выстрелил из карабина и пистолета. Затем раздалось оглушительное карканье, и Том во всю прыть примчался к Нику, ожидавшему появления нового врага.

— Еще есть возможность спастись. Поспешите за мной или завтра ваш скальп будет украшать вигвам черноногого!

Том еще не окончил, как новый выстрел вызвал лесные отголоски. Ник Уинфлз припал к земле.

— Убит! Гром и молния! — закричал Том.

Жизнь пробудилась в собаке; Напасть поднялась и испустила такой жалобный, раздирающий душу вопль, что даже Том был тронут.

Ник вдруг привстал, схватил оброненное ружье и выстрелил. Черноногий качнулся и свалился безжизненным трупом, его соплеменники остановились.

— Передай моим друзьям, Том, что ты покинул меня в крайнем затруднении, — произнес Ник слабеющим голосом, — скажи Айверсону, что я не покинул в беде друга, все равно, ходит ли он на четырех или на двух ногах. До свидания. Если увидишь Розанчика, передай ей, что я думал о ней до последнего вздоха.

Ружье выпало из рук охотника, а сам Ник упал на собаку, тихо застонавшую.

Когда Том убежал, преследуемый полудюжиной краснокожих, Напасть облизала лицо своего хозяина с заботливостью благородного и любящего друга.

Глава XLII

НЕМАЯ ИНДЕАНКА

Голиаф снова затянул свою плачевную песню:

— Капитан, зачем мы все скитаемся здесь? Вот уже четвертый день, как мы вышли из форта Гэри и только и знаем, что идем, идем без отдыха и срока. Знай я, что вы имеете намерение изображать скитальца, ни за что на свете не потащился бы за вами. Вы и старик Саул совсем не по-человечески сотворены. И в какую это глушь мы попали? Неужели и тут еще попадутся нам ядовитые змеи?

— Мы совсем не жаждали иметь вас своим спутником. Можете вернуться туда, откуда пришли, — возразил Кенет.

— Да, вам легко это говорить, а как тут вернешься? Попробуй-ка, так совсем пропадешь, а потерять себя — хуже всех остальных потерь, как они ни ужасны. А тут еще навязалась на нас спутница, проклятая индеанка, со второго дня нашего отправления! И чего она хочет? Точно сова, растерявшая своих птенцов. Просто смотреть на нее тошно! И как эта каналья напоминает мне Персилью Джейн! Хоть сейчас на виселицу, черт подери!

Долговязая, сухощавая индеанка, о которой говорил Голиаф, сидела на большой костлявой кляче и все время ехала позади него, так как он должен был занимать последнее место в отряде. Индеанка пристала к ним на другой день выхода из форта и вела себя весьма странно. Знаками она объяснила, что нема; о ее намерениях не было возможности узнать, но что было для них всего несноснее — она ни на шаг не отступала от них. Кенет и его спутники, Саул и Голиаф, прибегали к разным хитростям, чтобы избавиться от нее, но тщетно: молча и упорно она следовала за ними. С отчаяния они покорились необходимости, все еще надеясь, что она когда-нибудь отстанет от них.

— Пускай с меня шкуру сдерут, если Дракониха, — так Голиаф прозвал индейскую амазонку, — не имеет разительного сходства с Персильей Джейн! Точно так же помаргивает глазками и под ними такие же гусиные лапки, и нос крючком, и рот кривой. К счастью, эта ведьма нема, а не то, наверное, и голос у нее такой же мерзкий, как тот, что терзал меня как на медленном огне последние двенадцать лет.

Немая уже много раз обнаруживала признаки злобного характера, а тут не выдержала и, замахнувшись толстой дубинкой, которую все время держала в руках, вытянула ею виноторговца с такой силой, что он потерял равновесие и чуть было не свалился с ног.

— Я точно домой попал! — воскликнул Голиаф. — Будь эта красношкурая гадюка крошечку побелее — точно родная сестра Персильи. — Он продолжил, обращаясь к Кенету: — Если б вы знали, чего я натерпелся от этой бабы; языком язвила, кулаком колотила… Нет, никому и в голову не приходило, сколько я перенес от нее! А между тем во мне столько благородной гордости! Я так желал держаться независимо на своих ногах!.. Так нет, сейчас же, как дикая кошка, набросится и подомнет под себя, и всякое достоинство разлетится в пух и прах. Ах! Это горько, весьма горько, но я чувствую, пока Персилья Джейн не вознесется на небеса, не удержаться мне на своих ногах на земле!

Саул и Кенет давно заметили, что сетования Голиафа производили весьма своеобразное любопытное действие на старую индеанку: ее брови хмурились, глаза сверкали бешенством, и зубы скрежетали. При последнем же восклицании Голиафа, она соскочила с лошади и вцепилась в волосы виноторговца.

— О! Злодей, готтентот, алжирец, чудовище земное! — крикнула немая, чудесно возвратившая себе дар слова. — Научу ли я тебя когда-нибудь не клеветать, не оскорблять Женщину, которая была твоей опорой, защитой с тех пор, Как ты, злодей, увлек ее, чистую, целомудренную, юную Деву, ты, недостойный быть счастливым мужем прекрасной, святой и очаровательной особы, какой я была, пока не узнала тебя!

— Персилья Джейн! — только и мог воскликнуть ошеломленный Голиаф.

Кенет и Саул невольно рассмеялись при виде несчастного великана. Руки Персильи Джейн были так же трудолюбивы, как и язык; целыми пригоршнями вырывала она волосы мужа и бросала на волю ветров, колотила, щипала, царапала лицо несчастного. Он назад, и она за ним; он вперед, она впереди него, и ее когти с бешенством терзали его бедное тело. Наконец, Саул сжалился и вырвал мужа из рук рассвирепевшей фурии.

— Подумайте только, чем я могла бы сделаться и что из меня вышло! — она еще и жаловалась. — Я могла бы разъезжать в карете, а вынуждена таскаться по диким пустыням за недостойным скотом, у которого только кожа да кости, и еще такие острые, что немудрено пополам перерезаться об них. О, сколько несправедливости переносят женщины! Права наши попраны, достоинство наше унижено и все теми же животными-мужьями! Чудовище! Возврати мне честь, невинность и молодость! — закончила она свирепо, обращаясь к мужу, и вдруг, повернувшись к Саулу, воскликнула: — Суломон Вандер, если ты человек, заряди пистолет и пронзи мое нежное сердце смертоносной пулей или вонзи нож в мою злополучную грудь и оставь мои печальные кости в этой безлюдной пустыне!

— Женщина, замолчи! Если ты не перестанешь болтать, я брошу тебя индейцам, это так же верно, как и то, что я Саул, а не Суломон Вандер.

— Да уж вы попытались раз провести меня, да не на дуру напали! Честное ли дело вырывать мужа из объятий нежной жены?

Кенет попытался было умиротворить ведьму, да не тут-то было, она не переставала язвить несчастного Голиафа, который плелся позади всех, опустив голову и не промолвив ни словечка. К вечеру Кенет, приглядываясь к местности, сказал:

— А на этот вот след, видно, многие нападали.

— Да, это ясно. Вот и след лошадиного копыта, — заметил Саул задумчиво.

— Даже Голиафу Стауту легко было бы отыскать такие четкие следы, — сказал Кенет шутя.

— Я и не удивлюсь, если это следы моей лошади. Она всегда следует за людьми, потому что не может вынести одиночества. Ее легко узнать по картинам на боках. И что это за добрая лошадь! Как она умела независимо держаться на своих ногах, было бы только что поесть и попить, а не покорми ее дня два-три, ух! Какой лентяйкой она становилась! Ведь это она несла на себе драгоценный напиток с незначительной примесью краснореченской воды. Ну, мог ли хоть один человек удержаться…

— Довольно, мы достаточно наслушались вас, понимаете? — прервал его Саул и потом, обращаясь к Айверсону, сказал: — Это свежие следы; не прошло и часа, как они были оставлены. Скоро мы наткнемся на какое-нибудь приключение. Провались сквозь землю эта ведьма! Бьюсь об заклад, что это Ник подбил ее на эту глупую авантюру! Он всегда готов подразнить виноторговца с журавлиными ногами.

Кенет пришел к тому же заключению, тут только припомнив, что совещание Ника с Персильей Джейн происходило у него на глазах.

Саул пошел вперед и через несколько минут вскрикнул от удивления и подозвал к себе Кенета.

— Взгляните, это нечто новенькое, вот совсем свежие, но иные следы. Не надо быть мудрецом, чтобы догадаться, какое множество индейцев прошло по этому пути, — сказал Саул.

Кенету довольно было взглянуть, чтобы удостовериться в верности замечания Саула. Запутанность следов увеличивала их затруднения. Открыв первый след, Кенет надеялся, что это следы Марка Морау и что с каждым шагом он приближался к своей обожаемой Сильвине. Теперь же надежда ослабевала, неизвестность и сомнения омрачали его душу. В печальном молчании продолжал он свой путь и только изредка посматривал с досадой на двух надоедливых спутников. Госпожа Стаут не отступала ни на шаг; в мире она боялась только индейцев и дрожала за благополучие своего супруга. Голиаф знал это и, решившись воспользоваться ее слабой струной, обратился к Кенету с вопросом:

— Чьи это следы, позвольте спросить?

— Индейцев, — отвечал Кенет коротко.

— Как индейцев? — вскрикнула Персилья Джейн. — Но Ник Уинфлз уверял меня, что за пятьсот миль от Селькирка не найдешь ни одного индейца! Нет, вы хотите только напугать меня, потому что всем известно, что при одной мысли об индейцах у меня мороз по коже пробегает. Ведь это бессовестные похитители женщин, не уважающие ни красоты, ни чистоты, ни добродетели.

— Жаль, что вы испытываете такое отвращение к дикарям, миссис, тем более что мы с каждым шагом приближаемся к ним. Мы и пошли с целью отыскать их. Вас никто не просил сопутствовать нам, и теперь ваше невероятное безрассудство будет наказано по заслугам.

— Итак, мне всегда суждено быть обманутой! — зарыдала госпожа Стаут. — О! Да не узнает этот Ник радостей семейной жизни! Да падет позор на его голову за то, что он не посовестился обмануть самую несчастную женщину на свете!.. Так вы наверняка знаете, что это следы индейцев? Почему же Нам не вернуться? Неужели вы решитесь предать ярости дикарей измученную, истерзанную Персилью Джейн? Не ножей их я страшусь, но за честь свою дрожу!..

— Да кто же теперь боится индейцев? — вмешался Голиаф, обрадованный, что жена не обращает на него внимания.

— Ого! — воскликнула она с презрением. — Какой ты вдруг стал храбрец! А не надо бы тебе забывать, что с тобой и метла справиться может.

— Пускай-ка только сунутся, твари! — крикнул Голиаф, грозно подняв кулак.

Саул и Кенет невольно рассмеялись.

— Солнце на закате, — сказал Кенет озабоченно, — надолго ли затянется неизвестность?

— До тех пор, пока мы не захватим Марка Морау и не рассчитаемся с ним, — отвечал Саул энергично и потом, вздохнув, закончил: — Бедный Розанчик!

С этими словами они ускорили шаг, а госпожа Стаут не переставала горько сетовать на судьбу, осыпая поочередно упреками Саула, Кенета и Голиафа, как злодеев, ведущих ее на смерть. Кончилось тем, что она разразилась потоком слез и рыданий, пока, наконец, Саул не распорядился остановиться на ночлег.

Глава XLIII

ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

Долго пробыл Ник в бесчувственном состоянии, подобно мертвому, пока первые лучи восходящего солнца не отогрели его животворной теплотой. Мало-помалу он стал приходить в себя. В первую минуту он мог ощущать только доказательства любви, которыми собака не переставала одаривать его, но вскоре сообразил, что находится в горизонтальном положении.

Разумеется, не в характере Ника лежать, когда можно встать. После напряженных усилий ему удалось, наконец, приподняться. Напасть выразила искреннюю радость при виде такого достижения. Но голова Ника была еще переполнена холодным туманом смерти. Он видел собаку, но не мог осознать, что все еще находится на земле.

— Мы с тобой уже не в том мире, — сказал он, бессмысленно глядя на Напасть, — ты — дух и я — дух, но дух собаки удивительно смахивает на земную собаку. Да и мои ноги очень похожи на те, которыми я имел привычку ходить по нашей грешной земле, хотелось бы мне знать, каковы теперь мои ноги. А прежние-то славно послужили мне, когда я, бывало, скороходом шагал по канадским прериям, ни дать ни взять циркуль, так ровно отмеряли!.. Но что это? Мне сдается, как будто это мои прежние ноги. Ей-же-ей! Так и есть, и я покорный ваш слуга! Так я не попал еще туда, где злые люди перестают делать зло своим ближним? О! Боже мой, я еще жив!

Обрадованный охотник хотел на опыте удостовериться в крепости своих ног и с усилием поднялся, но в ту же минуту тяжело опустился на землю.

— Ого, — сказал Ник печально, — тяжело, а делать нечего! Никак придется потерять доверие к своим природным ходулям, а лучше всего усвоить бы себе методу Голиафа Стаута и держаться на своих ногах!

Ник глубокомысленно посмотрел на собаку и добавил:

— Для меня тут не большая беда, но уж как мне неприятно видеть тебя, моя славная, в таких затруднительных обстоятельствах! Однако ты не можешь пожаловаться на меня. Никто не имеет права подумать, что Ник Уинфлз покинул верного друга в беде!

Напасть испустила радостное рычание и встряхнула косматой головой.

— Но, — продолжал Ник, — есть одно важное дело, которое я могу сделать. Да, я могу возвратиться к первобытным принципам: если нельзя ходить на двух ногах, так можно ползать на четвереньках. Если поблизости найдется вода, то я отыщу ее, и она подействует на меня благотворно.

Охотник не привык подменять дело словами: он полз на четвереньках так усердно, что вскоре увидел источник. Его глаза уже упивались видом чистой холодной воды, как вдруг он заметил человека, стоявшего к нему спиной. По богатырским размерам Ник тотчас признал в нем квакера и потому, поспешив утолить мучившую его жажду, он не спускал глаз со своего знакомого, который, казалось, был погружен в глубокое раздумье. Разумеется, пожелав узнать причину этой задумчивости, Ник подобрался к нему и тут только увидел, что квакер внимательно рассматривает индейца, лежавшего на спине.

Любопытство охотника усилилось: чтобы видеть лучше, он облокотился на руку, но в ту же минуту под ним хрустнула сухая ветка. Авраам вздрогнул и бросился к Нику, взмахнув топором.

— Погодите минуточку, миротворец, а не то совершите страшное смертоубийство, ей-ей, право так!

— Это ты, друг Ник? Но что случилось? Почем ты подползаешь на брюхе, как первобытная искусительница, то есть змея?

— Проклятое затруднение вышло, вот что, Широкополый! Нас едва не угробили, то есть меня и Напасть. Но мы вылеплены не из того теста, чтобы пасть духом — о Боже мой! Нет, мы поползаем да и встанем когда-нибудь, — сказал Ник и с этими словами сделал попытку встать на ноги, но усилия его пропали даром, и он бессильно повалился на траву. Напасть так и взвыла с горя.

— Так всегда было в нашем роду, — сказал Ник простодушно, — у меня была тетушка, которая умерла, потому что не могла стоять на ногах, а покойник дядюшка, измученный радикулитом, никак не мог держаться прямо. Ну, не вой же милый товарищ! Когда я устану лежать на боку, так повернусь на брюхо, и ты увидишь, что можно еще пожить на свете.

— Друг Ник, ты по-прежнему оригинален, — улыбнулся Авраам, помогая ему встать. — Ты, кажется, не горюешь после своего последнего затруднения — это радует меня. Покрепче обопрись на мою руку. Я провожу тебя на мягкую траву, где ты приляжешь и расскажешь, что с тобой случилось. Потом посмотрим, нельзя ли тебе помочь.

— Историю свою я расскажу в двенадцати словах, хотя можно было бы растянуть ее на полдня, если бы я имел привычку растягивать свои фразы, подобно иным людям. У меня было проклятое затруднение с индейцами, и не вышло бы из этого большой беды, если бы моя собака не захворала. Дело в том, что я не хотел расстаться с больным другом, который никогда не покидал меня в беде. Насколько хватало сил, я нес его на руках, потом стрелял и убил, сколько успел, краснокожих, наконец, думал, что пришел уже мой конец. Том Слокомб, попавшийся мне на дороге, отлично показал себя. Он крепко теснил врагов и сражался, как храбрейший из храбрых охотников, хотя и надоедал карканьем и хлопаньем крыльев. Потом на меня нашло внезапное забвение всего сущего в мире, и я ничего уже не чувствовал. Но послушайте, если вы добрый христианин и хотите сделать мне одолжение, за которое я век буду вам благодарен, обратите внимание на моего четвероногого друга и помогите ему.

— Друг Уинфлз, трогательна твоя привязанность к собаке, — сказал квакер с непривычным ему жаром и с необыкновенным блеском в глазах, но, овладев своими чувствами, продолжал с прежним благодушием: — Меня глубоко оскорбляют обвинения некоторых людей, уверяющих, что секта квакеров, основанная достопочтенным Фоксом, считает своими членами людей, виновных в недостатке милосердия к людям или животным. Люди, хвастающиеся благочестием без добрых дел, подобны барабану и кимвалам, прославляющим внешнюю оболочку человека, но не так…

— Остановитесь, господин Авраам, или я упаду в обморок прежде, чем вы закончите.

Ник посмотрел на лежавшего индейца, труп которого отчетливо мог разглядеть.

— Все это пустяки, а скажите лучше, кто убил этого краснокожего? На нем заметна печать таинственного истребителя, голова его разрублена пополам от макушки до бороды.

— Ты любопытствуешь попусту. Что мне до этих ужасов?

— У всякого свой взгляд на вещи, у меня тоже. Доктора и адвокаты обыкновенно требуют деньги за свое мнение, но я предлагаю его даром.

— Да я-то не спрашиваю твоего мнения.

— Знаю, а все же имею свое мнение, и хотя в школе не многому научился, жизнь давала мне хорошие уроки, и все теперь мне предельно ясно. Авраам Гэмет, вы не тот, кем хотите казаться. Разглагольствуйте сколько угодно о мире и против насилия — это вам ничуть не мешает наносить дьявольские удары по головам индейцев вашим топором. Ну да, вот тем самым, который висит у вас за поясом.

— Однако ты выдвигаешь против меня нешуточные обвинения, — заметил квакер благодушно.

Но его слова были прерваны пронзительными криками:

— Помогите! Помогите! Режут! Индейцы! Боже мой! Боже мой!

— Голос Персильи Джейн! — воскликнул Ник. — Ей-ей! Она и есть.

— Молчи! — сказал квакер.

Но охотник не слушал его и весь превратился в зрение.

— Что случилось, черт подери? — воскликнул он.

В кустах произошло сильное движение, захрустели и затрещали ветки, и явился Саул Вандер, а за ним Кенет.

— Ничего, ничего, только та проклятая баба, — сказал Саул. — Понимаете ли?

— Да, вполне. Можно ли ее забыть, раз увидев? Зачем и для кого вы ее завели сюда? Уж не впутались ли вы с ней в нежные затруднения, почтенный Саул? — спросил Ник, лукаво подмигивая Кенету.

— Она сюда попала по вашей милости, Уинфлз, — отвечал раздосадованный Саул. — Но что же это значит? Тут, видно, была маленькая потасовка. Потрепали, видно, друг друга?

Он указал на труп индейца.

— Немножко, за это уж я ручаюсь, ей-ей! Покорный ваш слуга.

— Как же дело было?

— О! Ничего особенного не вышло: этот убит, другие лежат в таком же затруднении, моя бедная Напасть захворала, а я… Но не беда, что бы ни случилось со мной, только бы Напасть выздоровела!

В это время подошел Кенет и тотчас же увидел труп.

— Опять таинственный истребитель! — воскликнул он. — Это непонятно, и так бывает всегда, когда он поблизости.

Последнее замечание он произнес шепотом, поглядывая на Авраама Гэмета.

Квакер не отходил от Ника, сидевшего под деревом. Под слушав замечание Кенета, зверолов выхватил топор из-за пояса Гэмета и, показывая его, сказал:

— Посмотрите-ка, друг Айверсон, как эта конфигурация подходит к ране.

Айверсон взял топор и рассматривал его. Светлое лезвие было запачкано кровью, и у топорища еще виднелись кусочки костей.

— Какой огромный топор, — сказал он, — и какую мощную руку надо иметь, чтоб управлять такой махиной!