На столик детский ручку, книжки.
      Склонился меж колен к стихам,
      Я больше здесь, а надо — там.
 
      Сейчас, потянем нитеву,
      И лягут дни в одну канву.
      Как частокол стоят года,
      Один к другому череда.
 
      И каждому свое местечко,
      И свой, особый, ритм сердечка.
      (Теперь мои годины-колья
      Кривы, вразброд, и, честно, — голь я.
 
      Ну, правда, сильно не печалюсь,
      Живу, кручусь, скорее маюсь.
      А как работать бы хотел!…
      Бардак в стране. Я не у дел.
 
      И вместо прежней пахоты
      Строчу отчетные листы.
      Где трепет был, и жил напор,
      Все реже бисер, больше — вздор.)
 
      * * *
      Курс первый. Многое в новинку.
      Но общежития картинку
      Я вспоминаю с легким сердцем.
      И так же светло — вектор Герца.
 
      Втянулся в дней круговорот,
      И пошагал далекий год.
      На три вёрсты весь городок,
      А не прошел. Опять не срок.
 
      С утра и до ночи учеба,
      Скорее на здоровье проба.
      Мышленья крепость и мозгов.
      А ум — кристалл таких трудов.
 
      Подспорьем был велосипед.
      Крутил педали и сосед.
      Но как я к боксу притянулся?…
      Ни дать ни взять, скорей рехнулся.
 
      А может, жаждал ощущений,
      От прозы жизни устремлений.
      Азарт борьбы, единоборства
      Целит наш дух от язв притворства.
 
      Вот так и жил. Тренировался,
      Учился, экзаменовался.
      Цеплялась «англичанка»-дура…
      Живуч их штамм. (Оно ж — «культура».)
 
      Бывают люди — два потока,
      Навстречу только, волей рока.
      И вот она, взглянув едва,
      Во мне учуяла врага.
 
      А может, сам я виноват.
      Что человечек мелковат,
      Чутьем каким -то верхним понял,
      Но мне-то что? Живи. А — донял.
 
      Как чуют эти люди ловко -
      Дала осечку маскировка.
      И в мелкой злобности своей
      3а то кусают хоть детей.
 
      Вот Вам критерий, кто Вы есть.
      Желанный враг — в нем Ваша честь.
      Он Ваше в зеркале обличье,
      А также доблестей наличье.
 
      И если с ним в борьбе душою,
      И мыслей рой о нем с собою,
      Гнев лютый в голову стучит…
      Он ровня Вам. А бит, не бит…
 
      Да… бог простит их (поговорка).
      А мне их труппа — тренировка,
      Как душу цельностью лечить,
      Себя ценить, а их простить.
 
      Репей пристанет, если тряпка.
      Там, где помягче, встрянет цапко.
      А если, скажем, стали твердь,
      Он прыг да прыг — не одолеть…
 
      * * *
      С машиной редкой перекресток,
      Его же в ямах в лес отросток.
      Здесь корпус наш. Студгородок
      Стучащим рельсам лег под бок.
 
      Через дорогу — институт,
      «Столовка» (что сейчас дают?).
      Мне неуютно было в зданьях
      (Укора нет в моих признаньях).
 
      Но очень гол и неприютен
      Был главный корпус. Как-то смутен
      Занятий облик ежедневный…
      Студент я был обыкновенный.
 
      Четыре в комнате кровати
      Для будущей ученой рати.
      Попали вместе Миша, Боб,
      Да я, да Леха, крепкий лоб.
 
      (Про Лехин лоб не рифмы ради.
      По нашей глупости не ладил
      Он с нами. Из-за пустяка
      Я без стипендии. Пока.)
 
      Мы с Борей сразу после школы.
      Весной, скатав шинели полы,
      Уралец Миша впрягся в гуж,
      И дальше чем, тем больше дюж.
 
      Ну, Боб повыше планку ставит,
      И что бы ни было, руль правит
      До цели жестко, по прямой.
      Не промах парень. Непростой.
 
      Пахали мы, конечно, крепко.
      Но Боб и Миша — хватко, цепко,
      С пружиною души тугой.
      Кремни… Таким на кой покой.
 
      Конечно, главное богатство
      Тех дней улетных — дружбы братство.
      Без кожуры грядущих лет
      Душа легко цветет в ответ.
 
      (Пусть разбрелись теперь, ребята,
      Пусть жизнь сюрпризами богата,
      Маразм кругом… Переживем.
      Другого нет, а свой — пройдем.)
 
      О чем угодно разговоры,
      В футбол, в «столовку» общи сборы.
      И откровенья нараспашку,
      И в душе выстирать рубашку.
 
      И были ночью догонялки.
      Пяток лосей (ну елки-палки!)
      Несутся вслед по этажам,
      И аспирант в трусах: — Я вам!…
 
      Ну, в общем, зря я распинаюсь.
      Известна жизнь (чего копаюсь?)
      Неглупых молодых парней -
      В ней много от игры детей.
 
      Само собой, души движенья
      На ту пору фальцетом пенье.
      И мироздания проблемы
      Не задевали трепа темы.
 
      * * *
      Тоннельная мозгов работа,
      Учебы в спину штырь-забота
      Забрали все. Я дивовал,
      Что музыки не понимал.
 
      Забыл, как долго это было,
      Но не мелодия мне плыла
      В забитые вконец мозги,
      А треск ломаемой доски.
 
      * * *
      Хм… Помню много я чего.
      О чем сказать верней всего?…
      О мокрой осени в Долгопе?
      Безветрен сумрак. Тих… Как в гроте.
 
      Конец занятиям одним,
      В общагу переход к другим.
      Кровать, а к ней кусок стола,
      И жизнь-учеба вновь пошла.
 
      И все нормально, так и надо.
      (Как хорошо! Эх, жизнь-отрада!)
      Так ясно все — работа, сон,
      Как благодатью осенен.
 
      И кувыркаешься в задачах,
      И озарениях-удачах,
      Томясь, теорию природы
      Под «лабника» вгоняешь своды.
 
      (Вам, если «лабник» невдомек,
      Я поясню, коль сам изрек:
      По физике «лабораторки»
      В нем были все. Шедевр до корки.)
 
      Как из кирпичиков дома,
      Страничек пестрых череда
      Дает чудесное Творенье…
      Труда в нем взлет или везенье?
 
      Все просто, близко, и с понятьем,
      И все, что надо, без изъятья.
      Умов дотошных ясный слог,
      Как луч, пробьет незнанья смог.
 
      В любом предмете нить — познанье
      Нам расплетать самим заданье.
      Но сколь же радостней, когда
      Кудель свивала голова!
 
      * * *
 
 
      В Рязань идет дорога наша,
      Где Джон хлебал курсанта кашу.
      И тем платил сполна за грезы:
      Берет, десант, девичьи слезы…
 
      Вокзал Казанский. Переходы
      Из-под одних в другие своды.
      Жгуты хвостов-очередей
      От касс вплелись в толпу людей.
 
      Шум-гул огромного вокзала.
      У касс — в поту. Билетов мало,
      Мне не добыть, и еду «зайцем».
      Ну, теснота! Не двинешь пальцем.
 
      Час ночи. Полумрак вагона.
      Рязань? — Рязань… И тишь до звона.
      Безмолвье проходных дворов,
      И я один. А отчий кров…
 
      Одни законы бытия
      Для всей страны, где б ни был я.
      Но все же привкус сладкий был -
      Дороги новь, мальчиший пыл…
 
      Гостиница на перекрестке,
      И фонарей нечастых блестки.
      Зашел. Мест нет. Я примостился
      В углу на стульчик. Притулился.
 
      Сон набежал. Квадраты в дреме,
      И ноги вязнут в глиноземе.
      Промозгло, слякоть, темнота,
      Проход меж стен… И теснота.
 
      Слегка глазенки приоткрылись.
      Рассвет как в снах, что только снились,
      Озноб трясет. Пора вставать
      И в утро серое вползать.
 
      * * *
      Училище недалеко,
      Но там не ждет меня никто.
      Для Джона всех важней занятий
      Бег в сапогах из снов объятий.
 
      В дремотной мягкой тишине
      Бег рот молчащих слышен мне.
      Туман, промозгло, голый торс…
      Лет через семь— афганский кросс.
 
      А мне пешком (по Первомайской?
      Забыл. Но помнил б, если Райской).
      Столовая. Пуста с утра.
      Зевая, ходят повара.
 
      (Простите, милый мой читатель,
      Что взять с меня? Поэт, мечтатель…
      По реформистким временам
      Я лебеда — ни нам ни вам.
 
      Предметы чувств моих простые:
      Что зрил плюс хлопоты земные.
      Снег, ветры, торжество заката
      И понимание собрата.)
 
      Тем общепитовским столовым
      Грядет конец— приходим к новым
      Мы отношениям людей…
      Былое — тень. Но мы — под ней.
 
      Столовые, они ж блинные,
      Пельменные, диет, простые…
      Где естество очередей
      И крик к котлам: «Компот налей!»
 
      Так заурядно… Где с зевотой,
      Где с чуть побольшею заботой
      Стучали черпаки в котлах,
      Лоснилось сало в кислых щах.
 
      Бифштекс с яйцом, подлив, жаркое
      (На слух все вкусное такое),
      Но после этих звучных блюд
      Не сыт желудок — лишь надут.
 
      Без аппетита поедали
      Мы что дадут. И вытирали
      Пред трапезой платками ложки,
      Стирая мойки тем оплошки.
 
      В обед стоишь-полно народа,
      И треп идет такого рода:
      — «О, здрасьте!» — Здрастье! Где пропал?
      Рассольник будешь? — «Уезжал».
 
      — Сметаны надо?… Где носило?
      — «Скучали, что ли?» — Маш, ведь было!
      Ну, что молчишь, ведь бравый парень!…
      И мне: «Бери! Не девка, пламень»
 
      Смеются с Машей, сам хохочешь,
      Поднос вперед: «Картошки хочешь?»
      — Хочу. Как, Маш, идем в кино?
      — «Идем-идем… филе-одно?»
 
      * * *
      Была картина и такая.
      Бабенка, пьяная и злая,
      Швыряет кашу, грязь кругом,
      Вокзала дух, пьянь за столом…
 
      * * *
      Ну вот и сыт. Хожу, глазею.
      Рязань… Я в памяти лелею
      Простые Руси города.
      Добротно было. Да когда…
 
      С тех пор их лик переродился,
      Позахламился, запустился.
      Промеж купеческих домов
      Бетона твердь с прямьем углов.
 
      А по задворкам вкривь заборы,
      Стена, в ней мох глядит с укором.
      А что глядеть? Ведь не мое.
      Ну жаль, и что? Эх, е-твое…
 
      Живем, как будто бы пришельцы
      В чужой стране. Малое дельце
      Здесь держит каждого из нас -
      Бочком прожить грядущий час.
 
      А коли так — латаем дом
      Хоть как-нибудь, а там помрем.
      Закрыл дыру кусок фанеры,
      И можно жить… Еще примеры?
 
      Взгляните сами за окно.
      Кто зрит, увидит и не то.
      Архитектурные смотрины
      Опустим для другой картины.
 
      * * *
      День ноября поплыл к закату,
      Вдруг солнце туч прорвало вату.
      У ка-пэ-пэ два паренька…
      Невесел что-то Джон. Пока?
 
      Все хорошо. Но вдруг прорвется
      Словечко, два. И вновь: «Живется
      Так ничего. И интересно!
      Торф под Москвой горел… Известно?
 
      Два месяца его тушили,
      Ну и денечки, скажем, были!
      С одной лопатой! Столб огня
      Деревьев выше… У меня
 
      Друг аж по пояс провалился,
      Но ничего, не опалился.
      Мы рядом были, не зевали.
      Сапог сгорел, ему не дали.»
 
      Ну и так далее. Стрельба,
      В спортзале вместе вечера.
      Бокс, каратэ и марш-броски,
      Ножи, А-Ка и к ним штыки…»
 
      Неинтересно? Да, мне тоже,
      Но было упускать негоже.
      И мне знакомо ощущенье
      Слепого молодости рвенья.
 
      * * *
      Назад. В Голутвин электричка.
      Летит в ночи вагонов смычка,
      Где пассажиров с гулькин нос,
      И я средь них, к скамье примерз.
 
      Пока колеса тараторят,
      Вперед заглянем, коль позволят.
      От этой ночи расстоянье
      Отложим в год для нужд познанья.
 
      Здесь Джону не указ заборы
      И прочие людей запоры.
      Почти что ночь. И моросит.
      С пекарни булки. Говорит:
 
      Я к ней: «Мамаша, дайте хлеба!»
      (Во власти сам по крышам бега.)
      «Возьми, сынок, мой тоже где-то…
      Ты вдоль забора… Меньше света».
 
      Добавил, булки уминая,
      И наперед как будто зная:
      «Нам лучше не познать ночей,
      Их будет свет поярче дней».
 
      Прости, Володя, ты был прав
      Насчет тех дней, но я, поправ
      Закон густенья бытия,
      Твержу: «Испьем, еще не вся».
 
      Тепло ночей и светлых дней
      Бальзамом на душу пролей
      И исцелись, чтоб быть готовым.
      А жизнь одарит светлым, новым.
 
      * * *
      Шажок во времени. Ока
      Средь лета. Пойма, облака.
      Девичий откровенный взгляд…
      И Джон уже так с год солдат.
 
      Рев, чад, несется бэ-эм-дэ,
      Взметнулся брызг каскад в воде.
      Через Оку быстрее лодки -
      Ребятам не хватило водки.
 
      Шажок, и подмосковный вечер
      Роняет в неге цвет на плечи.
      В дверном проеме — бравый Джон:
      «Свободен! Все!» — и рухнул в сон.
 
      * * *
      А мы вернемся в бег вагона.
      Сиденье жесткое мне лоно,
      Сумчишка, смята головой,
      Лежит в той точке временной.
 
      Чем дольше я бреду по свету,
      Тем все сложней понять мне эту
      Субстанцию без плоти, лика
      И меры, массы или блика.
 
      Проста загадка. Все вам ясно,
      Тяну с ответом я напрасно.
      То Время, скажет нам любой,
      Добавив: «Мера есть, чудной».
 
      Какая?! Эти вот секунды,
      Что нам эрзац даруют скудный
      Многообразия Вселенной?
      Смешит подход такой презренный.
 
      Мы научились измерять
      Только вперед, что ходит вспять.
      Пружины, гири, тяготенье
      Нам заслонили суть явленья.
 
      И не на кварце генератор
      Сей неизведы препаратор.
      Четырехмерное пространство
      Скорее место формул танца.
 
      Смеюсь я с вами. Хаять мастер
      Я наш земной привычный кластер.
      И что-то новое сказать
      Я должен — хоть бы и соврать.
 
      Энергия, пространство, время -
      Так грубо мы опишем семя
      Что породило, породит
      Изменчивый Вселенной вид.
 
      (Опять шаблон! Все лишь словами,
      Все мысли в их извечной раме -
      Из сочной образа-картины
      Слова рождают лик лепнины.
 
      А прелесть, тайна, краски — ваши.
      Чем вы мудрей, картина краше,
      Тем осязательней, прочней,
      Единство чувства, мыслей в ней.
 
      И, кстати, пища для ума
      Нейдет, коль сильно солона.
      Пересладили, много перца…
      Но кто-то ест — им радость сердца.)
 
      Так вот. Еще кусочек глины,
      И руки мыть после лепнины:
      Семян эфир тех в каждой точке,
      Пространства, жизни ли, зверечке.
 
      * * *
      Что дальше было — всем известно.
      Там лето каждое прелестно.
      Не важно как — пусть стройотряд,
      Спортивный зал, кроватей ряд.
 
      Там бестолковость сельской стройки
      (А позже понял, что и дойки).
      То мастер пьян, то нет работы…
      Жить, как трава. И нет заботы.
 
      Завод кирпичный на горе,
      Володя, Боб в младой поре.
      И оба Славика бетон
      Лопатят в день по десять тонн.
 
      * * *
      В обед купание в пруду
      (Стальные козлы там найду
      На глубине, где прыгал в воду.
      Знай деревенскую породу!
 
      В тот день ненастный — что толкнуло?
      Не к вышке, в воду потянуло,
      И под водой нащупал ведь
      Железа гибельную твердь.)
 
      * * *
 
 
      Серега! Мы плывем с тобою
      В Азовском море за волною.
      Медуз нагнало — аж кишит.
      Бездонно небо… Берег спит.
 
      Кубань, ты усладила душу
      (Сказать нежнее как-то трушу).
      Но колорит! А благодать!
      И на деревьях фруктов рать…
 
      А эти южные закаты,
      И ночи, негою объяты.
      И к ним предутренняя тишь,
      Где ветерок чуть дышит лишь.
 
      * * *
      В строку ли лыко — неизвестно.
      А может, скажете нелестно
      О композиции рассказа…
      Но чур меня дурного глаза.
 
      Год «девяносто два» клещами
      Раздоров, алчности сетями,
      Словес лукавых паутиной
      И выживания рутиной,
 
      А также серости прозреньем,
      И перспективы откровеньем
      В душонке будет жить моей
      В любом пути грядущих дней.
 
      Вдруг понимаешь: все, что сделал,
      В графу «пассив» крошащим мелом
      Спиши, забудь. Все вновь с нуля.
      Да, в стаде тлей. И сам я тля.
 
      Конечно, надо б продолжать
      В Долгопе жизнь бытописать,
      Из впечатлений, созерцаний
      Сплетая нить воспоминаний.
 
      Но не могу, друзья, простите.
      (Найти бы тихую обитель
      И безмятежно ворошить
      Тех лет пласты. И жить да жить…)
 
      Так нет. Который год подряд
      Мне не закрыть один наряд.
      А в нем задание одно -
      Сегодня выжить. Как, чего?…
 
      Куда податься, где искать?
      Ответа нет, едрена мать.
      И не расслабься на минуту,
      Иначе потуги все к шуту.
 
      Чуть зазевался — без гроша.
      В меню то хлеб, а то лапша.
      В крутильне дел сторожко ждешь
      Еще удар. И так живешь.
 
      Очередная оплеуха.
      Сглотнул. И вновь готово ухо
      Принять удар. Панов грызня
      На нас аукается вся.
 
      Я рад пахать. Я рад крутиться,
      Работа мне отрадой снится.
      Так не дают работать. Нет.
      Соврать, забыть, и весь ответ.
 
      Пообещали. Сговорились,
      Не сделали, не извинились,
      И шкуру норовят содрать
      Шагу на каждом. Кем тут стать?
 
      Жулье все то же в магазинах,
      Прострация от цен в витринах.
      И ослабели тормоза,
      И просто так плюют в глаза.
 
      Народ же дикий. Сам такой
      Недавно был. Отстал душой.
      Мне, порождению явленья,
      Как с высоты, все их движенья.
 
      Я знаю, кто и как что скажет,
      Зрю корешки в дешевом раже.
      Я сам бы мог так говорить…
      Но мне судьба — в сторонке плыть.
 
      Ходить нетореной дорожкой,
      Найти большак — и снова стежкой.
      Я службу сам себе несу -
      С собой с людьми, с собой в лесу.
 
      И каждый сам сейчас с собою,
      Но чтоб быть с полною душою
      Кому-то надо мир объять,
      Кому-то — пива литров пять.
 
      А между ними половинки
      Для разноцветия картинки.
      И свой у каждого «процесс»,
      И там есть «про», и есть «регресс».
 
      * * *
      И не хочу, но ставлю точку.
      До лучших дней. Закончу строчку
      И буду как-то выплывать.
      Куда прибьет?… Эх, вашу…