Что нужно нам, познав задачу,
      И положившись на удачу,
      Быстрее к делу приступить,
      Трудов нетленных плод вкусить.
 
      Отринем мелкие заботы,
      Пустопорожние хлопоты.
      Узду накинув на желанья,
      Потянем нить воспоминанья.
 
      Сему нехитрому рецепту
      Я внял — потомкам в память лепту
      Вношу в предвестье перемен,
      Пока не цепок жизни плен.
 
      Размер стиха пусть без затей
      Былых опишет прелесть дней,
      И строчкой беглою сошьёт,
      Что время нам на части рвёт.
 
      Представлюсь честно — просто винтик.
      В головке есть дыра под шплинтик
      (Как и у каждого из нас),
      Где будет шплинт тот в должный час.
 
      Когда-то нас горстями брали
      И в жизнь сонливую вставляли.
      Винты и гайки не при деле,
      И как попало, но сидели.
 
      Резьбою каждый был прикручен,
      Годам к семнадцати обучен,
      Как думать надо, что любить,
      В какой струе по жизни плыть.
 
      Всем механизмом управляли
      И неусыпно наблюдали.
      Ценились высшим баллом знанье
      Науки лестья, послушанья.
 
      Величье дел страны Советов
      И гнев от вражеских наветов
      Объединяли нас в народ.
      (Мы без идеи — просто сброд.
 
      Задело слово за живое,
      Внутри поднялось ретивое.
      Как с неба — тут же молодец
      Ручонки греть чрез жар сердец.
 
      Натешится. Ваш поздний разум
      Без пелены увидит разом
      Обещанных убогость дел…
      У каждой веры есть предел.)
 
      Не знав другого, примирились,
      И даже, помню, веселились,
      Когда с трибуны кумачовой
      Нас звали к жизни вечно новой.
 
      Спрошу себя: «А было ль стыдно,
      И тот маразм — насколько видно?»
      Но отвечать — начистоту,
      Иначе труд наш в пустоту.
 
      Сказать, что стыдно? — нет, наверно.
      Но фальшь я чуял неизменно.
      И знал, в молчании тая,
      Что дурня лепят из меня.
 
      Я по-людски за всех стеснялся,
      Ни от кого не отстранялся.
      Так в жизнь входил я угловато,
      С душой небитой и немятой.
 
      Что удивляет — умудрялся
      Жить как хотел, и не марался.
      Но объясненье здесь простое -
      Я рос и жил при этом строе.
 
      Впитались в кровь порядки наши,
      Труд за гроши с перловой кашей,
      И знал нутром я, абсолютно,
      Где ждал меня капкан уютно.
 
      Я был как зверь, который знает,
      Что осторожность жизнь спасает.
      И что один неловкий промах -
      И череп тотчас же в проломах.
 
      И всё же было там пространство
      (Немного, место не для танцев).
      Скорее просто закуток,
      Зато я знал, где мой шесток.
 
      А дале речь что это было,
      Как с перестройкой оно сплыло,
      И жизнь моя перетряслась…
      Эх, лихолетия напасть!…
 
      1. Как я начинал расти
 
      Вообразил ухмылку вашу
      Из-за стакана с простоквашей:
      Вы прямо как живой сидите,
      Вы — зритель или посетитель.
 
      Для вас пишу я это чтиво.
      Конечно, надо бы красиво,
      Но я пишу как оно есть…
      И с кем-то будет, Ваша честь.
 
      Амур, высокий берег, дом,
      В райцентре рядом был роддом,
      Куда везли мать на телеге.
      Плыл утра свет в весеннем следе.
 
      Что дале — по рассказам знаю:
      Картофелю быть урожаю,
      А в остальном несытно жили,
      Как все почти. И не тужили.
 
      Однако вскоре поприжало,
      И с мест снялось тогда не мало.
      Помыкались туда-сюда,
      И — Зеи мчит у ног вода.
 
      Порою дамбы прорывало
      (Ох нас тогда и заливало!),
      Дома в воде, как корабли,
      А между ними лодки шли.
 
      Я как сегодня помню вечер:
      Голубизна небес — как глетчер,
      В их необъятье тонет слух…
      Так сладко жизнь томила дух.
 
      Внизу, затопленным посёлком,
      Не торопясь, подстать двуколкам,
      Сплавлялись лодки меж домов…
      Картина — смесь легенд и снов.
 
      Мужик взобрался на домишко
      В исподнем байковом бельишке,
      И, ухо наклонив к баяну,
      Играл душевно… Может, спьяну.
 
      И безмятежно был спокоен,
      Средь бед вселенских будто скроен,
      А вкруг спокойная вода
      Была всегда, всегда, всегда…
 
      А с лодок были слышны шутки,
      Весёлый гогот, прибаутки.
      Сосед соседу угрожал
      Сжечь дом. А с лодок: «Сеновал!»
 
      * * *
 
      Конец годов пятидесятых.
      Мне год тогда шёл где-то пятый,
      А вот запомнил навсегда…
      Нет? Ну на жизнь свою тогда.
 
      Былое помнил кто-то, где-то,
      Я ж будто был окунут в Лету -
      Поток беспаматных времён,
      Назад где — мрак, вперёд где — сон.
 
      С былых времён пришло немножко,
      Кривою узкою дорожкой:
      Амур, Хабаров, казаки,
      Семёнов, банды, кровь, штыки…
 
      Китай. Тогда легко ходили
      Туда, сюда — привольно жили.
      Река преграда не была,
      Где две руки — там два весла.
 
      И отблеском времён минувших,
      Закону не всегда послушных,
      Сверкнуло золото в венцах
      Избы. Забыт прадеда прах.
 
      Аляска, Колыма, проливы,
      И чуждой речи переливы
      Дедам диковинкой не были -
      До Мичигана доходили.
 
      Вопрос от Вас: «Зачем им это?»
      Но я не знаю их секрета.
      А вот в себе поразбираться
      Могу. Там то же, может статься.
 
      Иначе что же я пьянею
      Как быть дороге. Перед нею,
      Коль будет дальняя она,
      Всю ночь бывает не до сна.
 
      А ветер северный задует -
      Душа в смятенье затоскует.
      И снег в поземке ледяной
      Шуршит мне тихо: «Твой я, твой!»
 
      И поздней осенью в болото
      Меня как будто тянет кто-то,
      И в снег ли, в дождь — мне наплевать,
      Я там как дома — как понять?
 
      И много мне чего досталось
      От предков. Жалко, что осталось
      Под спудом жизни бестолковой,
      Невнятной, суетной и плевой.
 
      * * *
      А город звался наш — Свободный
      (Был Алексеевск — неудобный).
      А так — торжественно и пышно,
      Но что же там на деле вышло?
 
      А вышло, что на поселенье,
      Годов с двадцатых, как поленья,
      Туда сплавляли разный люд:
      Экс-зек, кулак — все были тут.
 
      Лесоповал, в горах дороги,
      Вкруг зоны, где порядки строги.
      Ну, в общем, классика тех лет.
      (Я б не сказал: «Следов тех нет».)
 
      Так что народ жил здесь бывалый.
      Свой дом в воде был повод малый,
      Чтобы печалиться, скорбеть…
      Живой — и можно песни петь.
 
      Оттуда, с черных тех времен,
      На душу пепел нанесен.
      Вползла в те вольные края
      Колючей проволки змея.
 
      Я рос, я видел зоны эти,
      (Их не держал никто в секрете.)
      И жизнь нас часто убеждала,
      Что места там еще немало.
 
      Сосед бревно спер — посадили.
      Сын Сашка был — мы с ним дружили.
      Потом прибрали дядю Лешу…
      Он шел, понурый, сквозь порошу.
 
      И как-то к мысли привыкали,
      И без печали принимали:
      Там может каждый побывать,
      Телят с Макаром погонять.
 
      Любое детство, словно призма,
      Чиста, прозрачна, чуть капризна.
      Что к нам туда ни попадает,
      Навеки в душу проникает.
 
      На полотне остались в ряд:
      Обрыв, река внизу. Наряд -
      Я клоун в детсаду на елке,
      Сестра-снежинка мнет иголки.
 
      Там также лесоперевалка.
      Щепа, вагоны, бревна, палки.
      Меж штабелей нагроможденье,
      Дрезины тяжкое сопенье.
 
      И слухи: ногу оторвало,
      Там придавило, искромсало.
      На сплаве утонул рабочий -
      Сначала — страх, потом — не очень.
 
      * * *
 
      Природа… Край какой богатый!
      Вбегал на улицы сохатый…
      Дальневосточные края.
      Где ж твой певец, моя земля?
 
      * * *
      И напоследок. Детский сад.
      Стоят кроватки к ряду ряд,
      Окно большое, высоко.
      В нем небо — сладко далеко.
 
      Дня бесконечного тягота
      И подконтрольных дел тенета,
      Не озорник, в огляд играл…
      Неволя — вот что ощущал.
 
      Звучала жизнь из-за забора,
      Как вечер приходил нескоро!…
      Желаний школа обузданья
      Навеки въелась в подсознанье.
 
      Там я учился выживать,
      Вниманье чтоб не привлекать.
      Совет держал лишь сам с собой
      И, как в лесу, топтал путь свой.
 
      Но кожуру носить уменье
      Лишь телу дарует спасенье,
      А для души сия короста
      Лишает все побеги роста.

      Прощай, Восток, — пора в дорогу.
      Набрал ход поезд понемногу,
      И под неспешный стук колес
      Я вспоминал, что день принес.
 
      Опять разлив, мутна вода.
      Луж к переправе череда,
      Я с мамой в лодке закачался.
      Восторг и жуть… И в борт вцеплялся.
 
      Последний, пламенный закат,
      Крыльцо скрипит… Чему я рад?
      И почему, не сожалея,
      Покинул, что душой лелеял?
 
      Пространство ли родит движенья,
      Дарует силы для сомненья.
      Я торопился — жизни сок
      Прозрачен лишь недолгий срок.
 
      Жизнь — это хрупкое созданье,
      Это все время созиданье
      Себя. 3а счет великих дел,
      Иль малых (это мой удел).
 
      Далек наш путь — чрез полстраны.
      И как вы сердцем не нежны,
      Но приедается дорога.
      И вы скучны… Ну, ради бога.
 
      Проста причина переезда -
      Нам сердце тешила надежда,
      Что будет как-то легче жить…
      (Я чую-путь мне повторить.)
 
      * * *
      Теперь мы к маминой родне,
      Таежной, топкой стороне
      На время обратим свой взор.
      Пусть режет наш «ФзДэ» простор.
 
      * * *
      Сибири топкие края
      Известны Вам — дает земля
      Нефть «за бугор», природный газ
      (Но то богатство не про нас).
 
      А в те года, что речь ведется,
      Медведь, бывало, продерется
      Сквозь бурелом тайги глухой -
      Над Обью ветер, волн покой…
 
      И небо северное близко,
      И облака так низко-низко,
      Что кто Европы небо знает,
      Тому пространства не хватает.
 
      Что говорить, в края глухие
      Вели дороги непростые.
      И мало кто своею волей
      Житье с медведем выбрал долей.
 
      Сослали их в Сибирь с семьями
      3а бунт — не ладили с царями,
      Иль с теми, кто поближе был -
      Я тень тех лет не ворошил.
 
      Прощай Воронеж, черноземы,
      Какие ни на есть хоромы.
      Сломали жизнь. Как веха миг:
      Полудень… Лето… Бабий крик…
 
      Судьба дедов не баловала,
      Не показалось бы Вам мало
      В долбленке, с голыми руками
      Поплыть обскими берегами.
 
      Но приживались понемногу.
      Кормил их плуг. Когда острогу.
      И лодку (звался обласок)
      Чрез мель прапрадед вброд волок.
 
      Коль здесь судьба, то будем жить.
      Детишки вон… А их растить.
      Посеем рожь, посеем лен,
      Ничо, ребята. Проживем…
 
      Тайга кормила: кедр, брусника,
      Морошка, клюква, голубика…
      Глядь, — и дома в два этажа.
      Возами рыба в город шла.
 
      В тайге пушнину добывали.
      И, в общем, милостей не ждали
      Ни от природы, ни от власти…
      Далеко было до напастей.
 
      * * *
      Ходил прадед тайгой дремучей,
      На берег вышел по-над кручей:
      «Эх, красота!» Избу поставил,
      К весне и семью переправил.
 
      Потом пришла еще семья,
      И скоро вновь-кругом родня.
      А Парабель-река течет,
      Пройдет их жизнь — и наш черед.
 
      * * *
      Но мы придем, а по-над кручей
      Опять стеною лес дремучий.
      «Ну чудеса, — сказал бы дед -
      Все вроде то — деревни нет»
 
      Еще б, наверно, подивился
      На Парабель — ручей извился,
      Когда вёл лошадь под уздцы,
      Теперь ей берега тесны.
 
      Гадаю, что б прадед спросил:
      «Медведь вам, что ли, досадил
      Как староверам? Те подале
      Забрались в лес. Коров их рвали…
 
      А может, как в болотах дальних
      Тяжел стал дух, и вновь в бескрайних
      Просторах лошадь сын повел,
      И место новое нашел?»
 
      Но вряд ли бы спросил он так.
      Кто-кто, а прадед не простак,
      И знал — лютее нет напасти,
      Чем та, что даруют нам власти.
 
      И что не испугать медведю
      Того же, скажем, брата Федю -
      Он с них полсотни шкур содрал.
      Один. А братьев бы позвал?…
 
      Вот дух… Бывали там болота
      (Природный газ теперь, всего-то).
      Так не гоняй туда коров
      И стерегись с тех мест ветров.
 
      «Нет, тут похлеще дело было, -
      Решил бы он. — Тут вражья сила
      Нужна, чтоб все искоренить,
      Дома — пожечь, людей — побить».
 
      Вы — как? А я бы с ним не спорил.
      Наоборот, ему бы вторил,
      И рассказал бы, как потом
      Детей сравняли со скотом.
 
      * * *
      Год был, пожалуй, тридцать пятый.
      Уклад как встарь. Но вот помятый
      Привесили флажок у дома.
      «Петь, ты чего?» — «Эт, дядь, райкома!»
 
      «Слышь, выдрал бы тебя отец,
      Да он на небесах жилец.
      Придумал ведь, дурной: «Райкома!»…
      Нужон ты ей — в избе солома».
 
      И обманулись. Петька ей
      Всех крепких мужиков милей.
      Ну, в общем, глазом не моргнули,
      А уж колхоз. Всех затянули…
 
      Кого силком, где обманули,
      А были — вечным сном уснули
      3а этот самый за колхоз.
      Да… Жизнь он новую принес.
 
      Пролилась человечья кровь -
      Из ряда вон для мест тех новь.
      Досель суровы нравы были,
      Но был порог — Христа здесь чтили.
 
      Без ханжества, с простою верой.
      В людей и труд, добра примеры.
      И вдруг — разлом, наискосяк,
      Представь. Мозги нараскоряк…
 
      * * *
      Но время лечит и калечит -
      Там жизнь идет, и в ней не вечен
      Ни он, ни я, ни наша скорбь,
      Одно всегда — хребет свой горбь.
 
      Во все века налоги были:
      Оброк, на барщину ходили,
      Но это, братцы, все цветочки,
      То сладкий сказ для малой дочки.
 
      Теперь куда как просто стало:
      Сколь ни дал бы — им было мало.
      Хоть сутки напролет протопай,
      А все затирка в печке — лопай!
 
      Все, что нажили, отобрали.
      Отрез сукна, и тот прибрали.
      «Дом двухэтажный?!» — «Рыбконторе!»
      Да разрослась, убрали вскоре.
 
      И то сказать, как без нее?
      Учет, контроль — гори хоть все.
      Не дай бог что-то недобрать -
      Хозяин может и поддать.
 
      Конторским тож кормиться надо
      (Знавали там вкус шоколада),
      А потому тот ихний враг,
      Кто на хозяина батрак.
 
      * * *
      Война. Всех мужиков призвали.
      Потом ребят. В семнадцать брали.
      И бабы в вой по ним рыдали -
      Почти что всех поубивали.
 
      Добавили еще налоги
      (На баб, детишек-где вы боги?!)
      От голода среди тайги
      Впервые мерли старики.
 
      Но говорят: кому война,
      А кой-кому и мать родна.
      Деревню просто раздирали
      Как воронье, ее клевали.
 
      Брала косая ребятишек,
      Но все же мало. Тех мальчишек
      И их сестренок лес спасал:
      Что взять могли — то отдавал.
 
      * * *
      Конец войне, а жизнь все та же,
      Посвирепее еще даже.
      Подняли головы ублюдки:
      Войне конец! Смелее, урки!
 
      А этих урок за войну…
      Заполонили всю страну.
      Пусть не сидел тот счетовод,
      Но уркой стал. И тем живет.
 
      А кто не урка — жилы рвал,
      Иначе — на лесоповал.
      И дива нет — с петлей на шее
      Стал люду хлеб Христа милее.
 
      Когда в глаза лгут раз за разом
      Немногим не грозит зараза.
      И все. Деревня умерла. -
      Так, по инерции была…
 
      Какие только ухищренья,
      Чтоб усыпить неволи бденье,
      Ни применяли на те поры.
      Добыли паспорт — тут же сборы.
 
      Бежать, бежать куда угодно,
      Чем смертью умирать голодной,
      И жить в разрухе бытия…
      Приють людей, земля моя.
 
      * * *
      Так получилось, старший дядя
      Служил. А после — в Омск, и, глядя
      На этот мирный городок,
      Решил собрать родню под бок.
 
      Привез он мать с меньшим братишкой,
      С стройбата средний, шинель под мышкой.
      (Недаром есть «любил, как брата»)
      И вскоре мать сказала «свата…»
 
      Ну, в общем, в Омск стучат колеса.
      Вагон то вверх, а то с откоса.
      Байкал, тоннели начались…
      Что мне дарует эта «жисть»?

      Припомнить надо. Было так:
      Дом дядин. Лестница, чердак.
      Я трогал мягкость нитевы
      Из коей сети сплетены.
 
      Сушилась рыба. С чердака
      Я видел — меркли облака.
      День в сумерки упал без цвету -
      Чуть красноты, и дня уж нету.
 
      После Востока мне казалось -
      Травы на свете не осталось.
      Континентальных сушь степей
      Прошла везде косой по ней.
 
      Шесть лет мне. Вроде и ребенок,
      Но не принял, считай, с пеленок
      Эти прозрачные колки,
      Сушь, ветер, мелкие балки.
 
      Восток оставил мне в подкорке:
      Леса — густы, крутые — горки.
      Ущелья, скалы, дикий лес,
      Вода кругом… Я ж в степь залез.
 
      Ну ладно, это между прочим,
      Чтоб уставали вы не очень.
      Но, согласитесь все ж — природа
      Для нас важнее год от года.
 
      * * *
      Я думаю, отец и мать
      Те дни крутились, чтоб достать
      Деньжат (ведь не было запаса),
      Добыть прописку (Жизнь ты наша!…)
 
      Родне спасибо, помогли
      С пропиской. И отцу нашли
      Работу. Комнату нам дали.
      Так рады были — уж не ждали…
 
      Но то родители, а мне
      Катилась жизнь по трын-траве.
      И, каюсь, братьев обижал -
      Так благодарность выражал.
 
      Но я малой был. Средь людей
      Обычай тот стократ сильней.
      И очень часто за добро
      В ответ нам с чувством шлют дерьмо.
 
      Наверно, это им приятно,
      Чтоб благодетель безвозвратно
      Навеки с грязью смешан был
      И с тем из памяти уплыл.
 
      Не знаю я, как в дальних странах,
      А в наших городских урманах
      Столь милые привычки есть
      И продолжают пышно цвесть.
 
      * * *
      Так вот. Где жили: длинный дом
      Из бревен, и три входа в нем.
      За каждым — тусклый коридор,
      Бачки, тазы и прочий вздор.
 
      Я, может, вам чуть надоем
      Деталями, обильем тем.
      Но что поделать. Жизнь— плетенка.
      То нить толста, а то вдруг — тонка.
 
      По нитям, как по паутине,
      Цепляясь в жизненной рутине
      Мы семеним к своим мечтам.
      Но чаще — к будничным делам.
 
      Есть — ходят поступью бесстрашной.
      Есть — нити пробуют с опаской.
      Там — по наследству из капрона,
      А тут — крутили из картона.
 
      И чтобы связи все объять,
      Нам очень много нужно знать.
      И мелочей здесь не бывает -
      Примеров каждый тьму встречает.
 
      * * *
      На юг посмотрим — метрах в ста
      Поднялась насыпь. Поезда
      По ней стучат и ночь и день.
      Левее мост бросает тень.
 
      (Да-да, опять на берега
      Забросила нас всех судьба.
      Иртыш, мой добрый землерой…
      И ты не тот, и я другой.)
 
      Болотце, тут же огороды
      (Они все те же через годы).
      А если дом мы обойдем,
      То небольшой пустырь найдем.
 
      За пустырем сараи в ряд.
      В землянках держат кур, крольчат.
      Еще сараи, и конюшня
      (И сразу запах сена душный).
 
      Кругом всего стоял забор.
      3а ним колючка до сих-пор.
      (Колючей проволоки ряд).
      Мост охранялся — жил отряд.
 
      Все это называлось «зона»
      (Хоть вроде нет на то резона).
      Но чей-то вымолвил язык,
      Тот повторил — и люд привык.
 
      Вообще-то было б интересно
      На плане города бы вместо
      «Обкома» — видеть «Пентагон»,
      Читать с пивною рядом — «Слон».
 
      А магазин 6ы звался «Красный».
      И если честно, труд напрасный
      Искать абстрактный сто шестой,
      А в «Красный» ткнет малец любой.
 
      Под ногтем смотрим: «Бабьи слезки».
      У забегаловки березки,
      Сухой и меленький фонтан,
      Дверь нараспашку — как капкан.
 
      А вот в сторонке вязь петита:
      «Безрукий друг» (не Афродита).
      Вино в разлив здесь продают,
      И мужики шумят, снуют…
 
      * * *
      Сказать по правде, я доволен,
      Что в детстве жить пришлось на воле.
      Для ребятишек воспитанья
      Целебно естество познанья.
 
      Пример: ползу я по траве,
      Прожилки вижу на листве,
      Неповторимый цвет листочка,
      А в книжке «зелено» — и точка.
 
      Но эту зелень не познаешь,
      Пока в траву не поныряешь.
      Не ощутят колени влаги,
      Стеблей, земли в глухом овраге.
 
      Простая истина познанья
      Навроде хлеба добыванья:
      И тот же пот, но солонее,
      И то ж мученье, но светлее.
 
      Пусть истина в душе ребенка
      Лишь стебельком взрастает тонким.
      А сил душевных он потратит
      Порою так, что нам не хватит.
 
      И благодарен я судьбе
      Не за забавы, смех в гурьбе.
      Спасибо, что она давала
      Быть одному — не так уж мало.
 
      Что на себе земля носила,
      Все без утайки подносила.
      И я, как мог, всему внимал,
      И чувством жизнь я познавал.
 
      * * *
      Наверное, пропустим детство.
      Не очень нужное нам средство
      Понять дальнейший ход вещей.
      Наивен, дорог смысл тех дней.
 
      Четырнадцать. Еще немного,
      И в нашу жизнь ведет дорога.
      Я приобщен к простому люду -
      Мне быдлом быть — всегда и всюду.
 
      Но если подводить итог,
      То чистым был той жизни сок.
      Хоть грязь я видел, и немало,
      Но уберегся — не пристало.
 
      И как последний миг в игре
      (Чем жизнь бывает на заре),
      Запомнил бег на восемьсот…
      И сразу — новых игр черед.
 
      Да, восемьсот… Бежать два круга.
      Через один цепочка цуга
      Прижалась к бровке — разобрались,
      Кто здесь почем, и дальше мчались.
 
      Но свежесть ног— всего на круг.
      Второй — и тяжелеешь вдруг.
      Вот тут, когда подзапалился,
      Пошла игра (вперед коль влился).
 
      (А если, парень, в арьергарде,
      Будь как огурчик, в авангарде,
      Хоть счас спуртуй, уже не быть.
      Замешкался — тебе платить.)
 
      Бегу вторым — сберечь силенки.
      Расслаблен бег, но нервы тонки.
      Не дай бог прозевать рывок -
      Не мне вам петь, что значит «в срок».
 
      Сквозь бега ритм и жару
      К себе пробился и твержу:
      «Терпи, еще быстрей, не бойся,
      Дотянем, друг… не беспокойся».
 
      Теперь пора. И человечьим,
      Безумно трудным и извечным
      Усилием собрал остатки
      Сил, гордости и бывшей хватки.
 
      Он не успел, проспал рывок.
      Я первый, финишный бросок
      Уже идет, но впереди
      Сто метров. Трое — позади.
 
      «Терпеть!» — шепчу своим ногам.
      «Терпеть!» — ни метра не отдам!
      «Ну что ж так финиш далеко?!…
      Терпеть! Им тоже нелегко!»
 
      Всё. Лег на ленту. Дотянул.
      Сквозь вату будто гул трибун.
      Внутри прозрачна тишина,
      И так легка, светла она.
 
      * * *
      Я обещал и ставлю точку.
      Читатель сам домыслит строчку,
      Что нам из детства забирать…
      Но лучше нам уже не стать.

 
 
      Вначале, вместо предисловья,
      Чтоб избежать сетей злословья,
      Я вам скажу начистоту -
      Вплетает жизнь в себя мечту.
 
      А коли так — не обессудьте.
      Никто не даст вам чистой сути.
      И в теорему математик
      Ввернет себя, как в жизнь — прагматик.
 
      * * *
      На комбикормовый завод
      Заглянем. Что здесь за народ,
      И может вспомним, почему
      Не равнодушен я к нему.
 
      Пути, вагоны, лето, душно,
      И запашок такой… Нескушный.
      Вот мясокостная мука…
      Вас не взяла еще тоска?
 
      Ну, если нет, тогда продолжим.
      Хлопковый шрот — сказать я должен,
      Напомнить — рыбная мука,
      Мел, соль, зерно, комбикорма…
 
      И кроме соли — все пылило,
      Что мехлопата ворошила.
      И что совком перекидал…
      Что? Респиратор? Не слыхал.
 
      * * *
      А осенью квартиру дали.
      Не бог весть что быстрей собрали,
      И в этой скорой суматохе
      Порастерялись детства крохи.
 
      Извольте. Перемена мест
      Разбила жизнь на «был» и «есть».
      (Читатель может быть поправит,
      Напомнив, что кого исправит.)
 
      И все же нету абсолюта.
      Как ни была б натура люта -
      Зависит несколько от места,
      Что там попало в наше тесто.
 
      Пятиэтажки из панелей,
      В них окна-буквы нонпарели.
      Не прочитать — стоят слепые,
      И не сказать — они глухие.
 
      И эта серость неживая,
      Окаменелая, нагая
      Плодит уродливых детей.
      Комочки серых душ за ней.
 
      Чем мне хвалиться… До сих пор,
      Дожив до зрелых, в общем, пор,
      Живу все в той пятиэтажке.
      И год шестой идет уж Сашке.
 
      А впереди, сколь хватит взор,
      Ждет совести немой укор:
      Нам даже больше жизнь давала,
      Чем детям нашим. Как же мало…
 
      * * *
      Что впереди, то беспросветно.
      Жизнь так и канет неприметно.
      Она уйдет в труху, песок,
      В борьбу за хлеб, воды глоток.
 
      Крепчает жизнь, и в полвосьмого
      У магазина сто шестого
      Растет толпа день ото дня
      (Путь на работу у меня).
 
      Так с год назад одни старушки
      С утра, прочистить дабы ушки,
      Стояли с гвалтом у дверей…
      Толпа молчит. Полно детей.
 
      * * *
      Вот осень. Зябко, темень. В школу
      Бреду в грязи я, очи долу,
      В незримой хляби, без задора
      Вдоль блёсток мокрого забора.
 
      Прошли уроки. Кто куда.
      Мой путь — мои комбикорма.
      Автобус, давка, вспышки ссор,
      Смех с матом, рокот: «Контролер!»
 
      Надсадный «Ох» рессор просевших,
      Неспешно мне годами певших
      О невеселой, тяжкой доле
      И жизни, что идет в неволе.
 
      Но мы, не жившие на свете,
      Малы умом, что наши дети.
      Нам мнится: песня не для нас,
      Мы здесь случайно в этот час.
 
      А так прикинуть без прикрас
      В закатный наш осенний час
      И взвесить жизни урожай…
      Достанет вам на каравай?
 
      * * *
      Работал разный там народ.
      Вкраплялся откровенный сброд:
      Украсть, подраться и напиться,
      И, словно кот шкодливый, смыться.
 
      Тогда с работой было просто -
      Штат всей страны был не по росту.
      Но пять-шесть сроков — не медали,
      А здесь им двери открывали.
 
      Бывали драки, пьяный спор,
      И поножовщины напор
      У складов с мелом неприметных…
      Я избегал тех мест заветных.
 
      Но были кремни-мужики,
      О них не скажешь, что «жуки».
      Могли за смену два вагона
      Муки скидать без слов трезвона.
 
      И так же прочно, деловито,
      Ухватисто и шито-крыто,
      Но и без спешки, с расстановкой,
      «Кончали» тару с белой пробкой.
 
      Молчали мирно так, уютно.
      Бытовка. Шкафчики каютно
      Их обрамляли уголок -
      Получка, душ и праздник в срок.
 
      * * *
      Скажите: «Мало им для счастья…»
      А где грань солнца и ненастья?
      Да обратитесь хоть к себе:
      Нужна ли вам вся жизнь в борьбе?
 
      Не все ж бойцы… Недолго — можем.
      И кости старые погложем,
      Но станем несколько лютей
      И как бы мягче — позверей.
 
      И неприязнь сосед внушает:
      Чего он дверь свою строгает…
      Мы извести себя готовы,
      Чтоб недруг наш надел оковы.
 
      (Ах, Александр Сергеич Пушкин,
      Ведь Ваши рифмы, как игрушки.
      И, каюсь, взял, не удержался -
      Сравнить я нравы попытался.
 
      У Вас: «друзья… надеть оковы».
      У нас: «друзьям» слог ныне новый.
      Во время Ваше слово «честь»
      Шло чаще в ход. У нас — «поесть».
 
      Людские мы поправ понятья,
      Гранитный крест несем заклятья.
      Продавлен след… Мозги в тумане…
      Саднит душа… Греха гвоздь в ране.)
 
      И каждый бьется не на шутку,
      Как пес цепной, забравшись в будку.
      Остервенело огрызаясь,
      Быть обойденным опасаясь.
 
      Смутны настали времена.
      (Кто вденет ноги в стремена?…)
      Призыв «Спасайся в одиночку»,
      Пожалуй, будет точка в точку.
 
      И сразу все его поймут
      Спасать, чем животы живут.
      И не о нравственном познанье
      Речь поведут — недоеданье.
 
      Чем провинилась ваша мать,
      Чьи думы только как достать,
      Как накормить, во что одеть,
      Обуть, прикрыть — ну надо ведь!
 
      …А в общем, жизнь для философий
      Дает изрядно. И утопий
      Счас можно ворохи наместь,
      Да мимо все. Охота есть.
 
      Нет тормозов. Вот это страшно.
      Всяк по себе — уже опасно.
      А неумен, голодный, злой,
      Труслив, но жаден… Бог ты мой!…
 
      Не все, согласен. Индивиды
      Есть до сих пор, но инвалиды
      Души, мозгов необычайно
      Порасплодились. Что, случайно?
 
      Случайной жизни не бывает,
      Из моря рек не вытекает.
      Вы в дней сплошном круговороте
      Все время сеете и жнете.
 
      Веселый экскурс закруглив,
      Сравним, как яблока налив
      Вбирает соки все подряд…
      Но только здесь, увы, не сад.
 
      * * *
      Так чем питались корешки,
      Что за делишки в гумус шли,
      Под слой пролетных наших лет
      Заглянем — вдруг найдем ответ.
 
      * * *
      Труд на износ. Гроши платили.
      Бывало, кости даже ныли.
      И понимал я — обирают.
      За что — теперь младенцы знают.
 
      Но я ругался с мастерами,
      Хитрил, халтурил, слал их к маме
      Не потому, что был плохой,
      Раз вы мне так — и я такой.
 
      Вот случай. Как вагон ячменной
      Муки (глаза сорит отменно)
      Пришлось зимою выгружать
      Рублей за десять, не соврать.
 
      Да, кстати, россыпь, не в мешках.
      Лежал до крыши тяжкий прах.
      Само собою, напахался.
      И то — червонец! Постарался…
 
      А в бухгалтерии наряд
      На два рубля… Я не был рад:
      Дня три глаза с муки кровили,
      И два рубля — вы б тоже взвыли.
 
      Я так ругался первый раз.
      Не деньги жаль, но в этот час
      Я ощутил плевки нам в души,
      И тухлость слов, что лезли в уши.
 
      Я до сих пор ту помню …
      (Легко рифмуется с «Минерву»).
      Пацан, четырнадцать годков…
      Да совесть спит в таких без снов.
 
      И этих шавок бухгалтерий,
      Гор-рай-жилкомов, новых мэрий
      Не вырезать, не утопить:
      Хозяин есть, и шавке быть.
 
      Еще штришок и, в общем, хватит
      Обилья трудовых понятий
      О совести, рабочей чести…
      Сорняк с цветком взрастает вместе.
 
      Тащили все подряд с завода
      (Ох, незатейлива природа!).
      С овцы паршивой что возьмешь -
      Так, комбикорма наберешь.
 
      Но за забором что творилось,
      Вам в детских снах бы не приснилось.
      Вниманье! Там была продбаза
      (Еда мила любому глазу).
 
      И даже я там подкормился,
      Свои пьяны — и я годился.
      Легло бы на плечи мне прочно,
      Груз тянут ноги денно, нощно.
 
      Бродяг в котельной разговоры,
      Бичей неконченые споры
      О правде жизни на земле…
      А рядом пар сипит в котле.
 
      И про детей своих далеких,
      И бывших жен, таких жестоких,
      Непонимании людей,
      Несправедливости судей,
 
      О сроках, паспортах забытых,
      И о начальниках сердитых…
      Чего я только не узнал,
      Пока вагоны с ними ждал.
 
      * * *
      Но если честно, то до срока
      Досталась тех ночей морока.
      Подряд две смены многовато.
      Пульс двадцать восемь, ноги — вата…
 
      Без всяких шуток. Испугался,
      Когда до цифры досчитался.
      Запомнив озаренье нови:
      На каждый год — два тика крови.
 
      Мой друг, напарник по работе,
      С ним задыхались вместе в шроте,
      Постарше был, но все пацан,
      И тот же сердца злой канкан.
 
      Я вспомнил год назад у гроба:
      Морозно, ночь и два сугроба
      Дрожжей белковых под вагоном.
      Мешки-каменья рвем со стоном.
 
      Семь-восемь ходок и валюсь
      На грязный снег, не отдышусь.
      И сна провал, и Витя громко:
      «Очнись!» — в ночи скрип рельсов тонко.
 
      * * *
      Мне дальше жить — ему лежать.
      Мне крест нести — ему не встать.
      И будто голос до сих пор:
      «Эх, Витя-Витя… Сдал мотор».
 
      * * *
      Вопрос: чего я надрывался
      И за мешки, как клещ, цеплялся?
      Работать мог бы и в тепле
      Или полегче — при метле.
 
      Но это было б слишком просто
      В стране чудес, где штампик ГОСТа
      Лежит на душах и мозгах,
      Делах, поступках, вещих снах.
 
      В стране «Артека» и «Орленка»
      Как символ, берегли ребенка.
      И лишь с шестнадцати годков
      Не брать, нести мог в отчий кров.
 
      (Но если вас научат брать,
      И государство будет врать,
      Что все для вас и все открыто,
      Что вам отцов укор сердитый?)
 
      И ясно, там, где потеплей,
      Мне шиш казали из дверей.
      А где ручонок не хватало,
      Там нужен был, и лет не мало.
 
      Я расскажу (как вам понять…).
      Грузили дуст вагонов пять.
      Там, где потел и дуст попал,
      Он кожу,как когтями рвал.
 
      А где потел, вы догадайтесь.
      Жара за тридцать (улыбайтесь,
      Но я на йоту не соврал).
      К тому ж мешки еще таскал.
 
      * * *
      Все, утомила тема эта.
      Добавлю я, тех лет примета,
      Слова и жизнь — один чулок,
      Но наизнанку, в этом сок.
 
      * * *
      Нутро меняется неброско.
      Нас жизнь формует, как из воска.
      Не торопясь, но каждый день.
      Год прочь, и на — былого тень.
 
      Я понял это, с Витей встретив
      Друзей-спортсменов, их приметив
      По оживленному веселью…
      Зима сочилась с крыш капелью.
 
      Ну, шел в кирзе, неторопливо,
      Мыслишек куцых нить лениво
      Вилась в подсчетах тонн, вагонов
      И бухгалтерии препонов.
 
      Наш шаг размечен ожиданьем
      На смену — минимум — заданьем.
      Я знал, кувшин моих силенок
      К концу работы станет звонок.
 
      Друзья же веселы, довольны.
      Сравниться с ними — малахольный.
      Их жизнь — туман прошедших грез…
      «В команду мне… — Во чушь понес!»
 
      Но мал-помалу все же понял,
      Да случай был, до яви пронял.
      Пройдут года, и все вагоны,
      Пыль, грязь и быдлости кордоны?
 
      * * *
      Да, случай. Может, интересно…
      Мы шлялись улицей безвестной.
      Замерзла грязь, зелен закат,
      Проулки меж заборов, хат.
 
      Окраина. Стоят домишки.
      Друг другу сунулись подмышки.
      И тесно так — сарай, забор,
      Крыльцо, собака — все в упор.
 
      (Как будто кто-то издевался:
      На, дрянь, клочок, чтоб ты ломался
      От тесноты и жил убого,
      И почитал земного бога.)
 
      3а домом дом перебирали
      (Электрика мы так искали).
      А он домой ушел к обеду,
      Щиток сгорел — и мы по следу.
 
      «Зажегся свет в кривом окошке:
      «Там баба, Вить… Да брысь вы, кошки!
      Стучи в окно! Не слышит в двери…
      Идет, глухая… Ну, тетеря!»
 
      Я было начал речь о Коле
      И вмиг осекся. В старой школе
      Меня учила года два.
      И на тебе — признал едва.
 
      Она-то первая узнала,
      Хоть удивленья не скрывала.
      Ведь был отличник, а теперь!…
      Бог знает в чем… Колотит в дверь…
 
      О школе что -то рассказала.
      Как сон чужой — не взволновало.
      «А что вы ходите — ведь ночь…»
      «Ну, мы пойдем», — и ноги прочь.
 
      Щиток мы сами починили
      (3а Колей дольше проходили).
      Вцепились руки в мехлопаты,
      Как тонна вон — три «коп» зарплаты.
 
      * * *
      Я в душе на пол сел. Вода
      Журчит меж пальцев без следа.
      Ступни, как будто острова,
      В колени ткнулась голова.
 
      Блаженна тела пустота.
      Движений тяжких суета,
      Настынув ледяным комком,
      Покоем скрыта под замком.
 
      И в этой тела тишине
      Чутьем узрел, что нужно мне -
      Мозгов незримая работа,
      Как пряник, сладкая забота.
 
      Открылось мне — еще не вечер!
      Как улья гул, желаний вече
      Из ничего, из спящих почек
      Бессонных и усталых ночек.
 
      Я ощутил цену свободы:
      Трудами созидают своды.
      Труды, с собой перемножаясь,
      Поднимут нас, с судьбой сцепляясь.
 
      И за свободу полной мерой
      Платить придется — даже верой.
      Но труд окупится сполна,
      Где за волной идет волна.
 
      * * *
      Согласен — тезис проще репы.
      Тут каждый день таит зацепы.
      Мозги чтоб с толком приложить
      Не год, не два нам нужно жить.
 
      Бывают, впрочем, исключенья,
      И гений избежит сомненья,
      Почуяв мощный зов природы.
      У нас же с вами все на годы.
 
      * * *
      Пусть жизнь реке мы уподобим
      (Попробуем, подход удобен).
      А мы лежим на берегу,
      И для удобства — на стогу.
 
      И видим мы — полна река.
      Крутые моет берега,
      Свободна, властна, величава,
      То буйна вдруг, то словно пава.
 
      И в силе все ей удается,
      Неудержимо вдаль несется.
      Приятны нам теченья мощь
      И окаймленье светлых рощ.
 
      Вот мы пригрелись… Вот зевнули…
      И незаметно так уснули,
      Не слыша, что же там с рекой.
      (Нам очень дорог наш покой.)
 
      Поспали. Сели на стогу.
      Сонливо радуги дугу
      Приметили над дальним полем…
      Эх, хорошо, когда на воле!
 
      Но ближе взгляд — и где река?!
      И что так тишь нежна, легка?
      Где звук упругий вод теченья
      И безобидных волн томленья?
 
      Мы словно диво созерцаем,
      И ничего не понимаем.
      Убогий, жалкий ручеек,
      Как вместо рыбины — малек.
 
      Ну как, знакомая картина?
      Из нас под каждым эта мина.
      Пусть сил бадья, душа цветет…
      А все равно. Возьмет рванет…
 
      Но перемене ль ужасаться?
      Не знаю. Вряд ли. Опасаться,
      Быть может стоит, и понять,
      Творила так природа-мать.
 
      Отлив — прилив, бессилье — сила
      (Была — и нет. Вас не бесило?).
      И прозорлив, и туп как пень,
      И так, пожалуй, каждый день.
 
      Но как тогда, скажите, быть.
      Как оседлать удачи прыть?
      Стеречь в засаде, на живца,
      Бродить — и зверь найдет ловца?
 
      А может, взять и примириться,
      Теченьем времени сноситься.
      Не споря с матушкой-судьбой
      И обретя души покой?
 
      А как кому. Как мы желаем,
      Так нить — ответ судьбы свиваем.
      И что себе туда вплетем,
      То и аукнется потом.
 
      Других учить я не любитель
      (Топорщит командира китель).
      Но мне чрез тяготы труда
      В сухое ложе шла вода.
 
      И если я где спотыкался,
      То только сам и поднимался.
      Себя хоть чуть не перемог,
      Не тот эффект. Пропал урок.
 
      Еще одно соображенье,
      И прекращаем эти пренья.
      Дается жизнь единый раз.
      Я не о том: «Бди каждый час…»
 
      А вот о чем. Ведь интересно
      Потрогать жизнь — давно известно.
      А будь то высший интерес -
      В сколько б бутылок не полез!…
 
      * * *
      Пожалуй, хватит про завод,
      А то приснится ночью шрот,
      И заводская проходная…
      Сны лучше с рельсами трамвая.
 
      И все же, все же… В нашей песне
      Куплет стоит на видном месте.
      Не будь его, другой певец
      Пел песнь. И был другой конец.
 
      * * *
      Не знаю, будет ли уместно
      Воткнуть трактатик в это место
      О семенах и о задатках,
      И воспитанья нужных латках.
 
      Мы тему далее затронем,
      Но пару мыслей в грунт пристроим.
      Авось, взойдут… Не очень тесно.
      А может, вам неинтересно?
 
      Так если да, беды в том нет -
      3нать, без вопроса дан ответ.
      Смелее лист переверните
      И по душе вам мысль найдите.
 
      А кто остался, те внимайте,
      И что вошло, перетирайте.
      Как в книгах принято у нас:
      «Благодарю…», «Ваш отзыв…», «Вас…»
 
      * * *
      Встречали вы в лесу коренья,
      Или в поленице поленья:
      Чудной изгиб… Глядите, рот!
      Вот зуб торчит!… А вот живот!
 
      Повыше руки углядели,
      И нос-сучок засохшей ели.
      Ну, малость ковырнуть ножом,
      И — леший полным естеством.
 
      А может, добрый молодец,
      Или медуза-холодец…
      Неважно кто, а важно как -
      Им всем не нужен был верстак.
 
      С другого края. Вот осина.
      Чист ровный ствол, слегка иссиня.
      Бела, приятна древесина,
      Чуть-чуть дефектик — сердцевина.
 
      Мы из осины — топорище!
      Ан хрясь! — топор над ухом свищет.
      Мы из осины ладим клин.
      Кувалды мах — позор один.
 
      Но поразмыслить, и найдется
      Осине место. Разберется,
      Кто с головой и понимает -
      Для умных хлама не бывает.
 
      Вот все таинство воспитанья:
      Провидя с помощью познанья
      Игру затейливой природы
      Суметь принять умело роды.

 
 
      Вагоны враз не отпустили,
      С мешками дале крыл я мили.
      Но оперившейся душой
      Проведал — здесь не мой постой.
 
      * * *
      Я говорил: Прилив, отлив?…
      Снят урожай вагонных нив.
      Чуть жизни клещи отпустили,
      И даже мотоцикл купили.
 
      Пусть из простых была модель,
      Но сердце было что свирель.
      Простор, мотор и нить дороги
      Совсем не то, чем были дроги.
 
      Цилиндры, картер, шестеренки,
      И лошадиные силенки.
      И немота любви железа
      Сродни влиянию шартреза.
 
      И горизонт под звук мотора
      Упруго мчит вперед от взора.
      И километры, даль даря,
      Влекут все так же, новь тая.
 
      Как будто ключик от пространства,
      Асфальта лент, проселков танца.
      И бисер ниточек-путей:
      Деревня… Речка… Лес за ней…
 
      Ночь, грязь и дождь, падений вехи
      (Сквозь лет туман — чем не утехи?).
      И в знойном мареве степей
      Дорога-вьюн промеж.полей.
 

6. Школа

 
 
      Не без умысла заголовок:
      Добавим к «школе» — школить ловок
      И благодарно вспомним тех,
      Чей пот пролит на наш успех.
 
      Поклон вам низкий за пример
      И неприятье крайних мер,
      И за молчание тогда,
      Когда черед вершить дела,
 
      Хоть встретил я таких немного,
      Кто был — Учителем от бога.
      Мне повезло. Я испытал
      С ним свой предел, он свой — я знал.
 
      Учить нас должен Человек.
      Само собой, из века в век.
      Неважно как: спокойно, страстно,
      Но во главе всего — он Мастер.
 
      * * *
      Когда мы все же вызреваем?…
      И как мы это понимаем?
      Сумел поесть добыть кусок -
      И возмужанья кончен срок?
 
      Да нет, конечно. Вам понятно -
      Проста трактовка, да невнятна.
      И так же жизни на конец
      Не стоит волочить венец.
 
      На ту пору довлеет знанье
      Ремесел, жизни, мирозданья.
      Но в бреши новые ломиться
      Напора нет — слаба десница.
 
      А молодым — наоборот,
      Им до ушей в веселье рот.
      Их плоть — она им голова,
      А остальное трын-трава.
 
      И в безголовую ту пору
      Мир подвергается укору
      В несовершенстве прагматизма
      Иль в недостатке романтизма.
 
      И так оно от века к веку:
      Хлопок — отцы бегут по треку.
      Еще хлопок, и сыновья
      3а ними вслед, свой путь торя.
 
      А их сыны вослед твердят:
      Ну, вы не так! Вы невпопад!
      Вот мы бойчее пробежим,
      И жизнь красивей сотворим.
 
      И хорошо. И в добрый путь.
      И (вспомним песню) ветер в грудь.
      Но если вы от дуба семя,
      Вам не родня каштанов племя.
 
      И дубоватый ваш дедок
      В вас заложил до внуков впрок.
      И кроме глаз дала прабабка
      То, что зовут «по Сеньке шапка».
 
      * * *
      Определились. Коль созрело,
      То проступило через дело.
      Все остальное — мыльный шар,
      Эфир, томленье, споров пар.
 
      Вы не согласны? Я ведь тоже.
      Себе польстить… Чего пригоже!
      Но купля мыльных пузырей
      Занятье даже не детей.
 
      А значит, нам за нас заплатят,
      Слегка привыкнув к блеску платья,
      Лишь цену рук, нутра, мозгов,
      Но не эфирных наших снов.
 
      * * *
      И я не вам, не в назиданье,
      А в запоздалом осознанье
      Пытаюсь мыслью осветить
      Года свои — как начал жить.
 
      Вот школьные лета пред взором
      (Вам кажется, гляжу с укором?
      Ни боже мой, не вправе я
      Судить его. Могу — себя.)
 
      Что было там — неисправимо,
      А значит, все укоры мимо.
      И сослагательный настрой
      Не подсобит нам в жизни той.
 
      Мы каждый миг чуть-чуть иные.
      И дерева так вековые,
      Да что деревья — вся Земля,
      Вселенский мир и мелка тля.
 
      Не только вас в тупик поставлю,
      Коли вопрос еще добавлю:
      Тот школьник — я или не я?
      А вдруг ответ — вся жизнь моя?
 
      Я с вами вместе размышляю,
      И вот ответ какой слагаю:
      Мы как растения, а соки
      Вбираем там, где нам истоки.
 
      Вы скажите: по древу мыслью…
      Но погодите, Хлесткий, кистью
      Удар наносится тогда,
      Коль в подготовке — пот труда.
 
      Но дале. В тяжкие минуты
      Того же быта, скажем, путы
      Скрутили нас в бараний рог,
      Или терпенью вышел срок,
 
      Иль мы раздеты и разуты,
      А жизнь кругом разврат и смуты.
      Куда нам хочется забиться,
      В каких лугах с травою слиться?
 
      Ведь если честно, многим детство,
      Как утолитель боли средство.
      Невинны тайны юных дней,
      Как майский цвет во тьме ночей.
 
      Святое время?… Да, быть может.
      И кое в чем оно поможет -
      По жизни с твердостью пройти,
      Побольше взять и все снести.
 
      Но при условии простецком,
      Чтоб в становленье нашем детском
      И в майском цвете юных дней
      Трудились мы, как сто чертей.
 
      Ну ладно. Детство за горами,
      Как. синь за горными хребтами.
      А здесь — пустыня, дует ветер,
      И ты, как зверь, один на свете.
 
      К каким припасть теперь истокам?
      Мозгам, не высохшим до срока,
      Душе, приявшей чистоту,
      И тела силе, как жгуту.
 
      Семья, детишки — где подмога,
      А где-то в ад стрелой дорога,
      И сбоку тень нежитых лет…
      Что там еще спасет от бед?
 
      А самый главный стерженек -
      Наш плот, баркас, мозгов штырек,
      Что наполняет жизнью день,
      И что седлает нашу лень.
 
      Да-да, вы правы, это просто.
      Отгадка — дело нам по росту,
      На каждый час, на пять минут,
      На жизнь, на десять — как дадут.
 
      * * *
      Вам надоело предисловье?
      Я сам в смятенье — пустословье,
      Как скрип зубной, претит и мне
      (А где чужое, так вдвойне).
 
      * * *
      Когда и что мы вспоминаем?
      Когда в минувший день играем,
      Когда волнуют прошлых лет
      Событья памятных нам мет.
 
      Воспоминанье — это чувство
      (Запоминанье то ж искусство).
      Томленье, грусть, душа болит…
      У вас — любовь, у нас — гастрит.
 
      Какой-то гранью вдалеке
      Блеснет как лучик в синь-реке,
      Намек на чувство… Что-то было…
      И подались слоенья ила.
 
      И зацепило, потянуло,
      Глядишь, сердечко колотнуло,
      Подраскраснелись щечки ваши…
      И краски дней былых все краше.
 
      * * *
      Карьера — плотника помощник,
      От комбикорма полуношник -
      Закончилась расчетом в кассе.
      Я ученик. В девятом классе.
 
      И сразу память предложила
      Двор школы, гул… А так ли было?
      Да вроде так, а чувства нет -
      Позвонче запах смазал след.
 
      Но попытаемся тенета
      Распутать. Вызволить из гнета
      Младых и зрелых наших лет
      Былых событий давний след.
 
      Темно, зима. Скрип жесткий снега,
      И позабыто слово «нега»,
      Когда за сорок с ветерком.
      Спешим… Автобус… Вновь пешком…
 
      Соседа валенки уютно
      Шерстят по лестнице попутно.
      А рядом, мягонько, мои.
      Я их любил. (А вы свои?)
 
      И завсегда перед уроком
      Стоим, минут пятнадцать сроком,
      В колоннах-классах и внимаем.
      Чему — забыл. Так… Ждем, зеваем…
 
      Влекут к себе мороз и тьма,
      Пух-изморозь весом едва.
      Но знаю я — там воли нету.
      Чуть подожду гулять по свету.
 
      Учился. В общем-то с напором.
      Как с мехлопатой надо споро,
      В ученье то ж — замешкал чуть,
      Урок пустой. А чем тянуть?
 
      (Эх, скудновато. В этом месте
      Изюма в общепита тесте
      И то поболе будет, чем,
      В моих воспоминаньях тем.)
 
      Да, что-то с школой не выходит.
      Зацепок нет, по льду как водит.
      Что толк долбить мне толщу дней -
      Там тот же лед. И сон теней.
 
      Но почему?! И в чем причина?!
      Ну, если честно, чувств картина
      Тех дней напорного труда
      Расплывчата — туман, вода…
 
      Почти что все ушло в работу,
      И цели понятой заботу.
      Мозги, хоть грубо, что мотор -
      Залил, завелся и попер.
 
      И ни травинки, ни былинки
      Не остаются на картинке.
      А датчик масла, зажиганье
      Займут вам полностью сознанье.
 
      И чувства все-на те мгновенья
      С дорогой дерзкого боренья,
      Когда подвеска, и мотор,
      И ты — их бог, и сам стартер.
 
      Но позади дорога наша.
      (Ведь сделают-с асфальтом каша!)
      Забыты кочки и жиклеры,
      И стынут жаркие моторы.
 
      В воспоминаньях остается:
      Околок белый вбок несется,
      Метнулся бык через дорогу…
      И завернулось время в тогу.
 
      Немного, да. А как иначе?
      Я так решал свои задачи:
      Долбил упорно, каждый день,
      И отдых был работы сень.
 
      Хотел и сделал. Радость? — Радость.
      Собою повеленья сладость.
      И нет награды той дороже,
      Когда уверуем, что можем.
 
      Мечты тогда, как инструктаж:
      Вот здесь пахать, тут абордаж,
      И вновь пахать — до исступленья.
      Стократ сильней, в ком нет сомненья.
 
      За это стоит претерпеть,
      И пострадать, и попотеть.
      Пусть жизнь свернет в бараний рог
      Не раз, не два — всему свой срок.
 
      Согнуло — надо разгибаться,
      Опять силенок набираться.
      И безмятежностью души
      И в пекле адовом дыши.
 
      * * *
      И вся-то суть за те два года -
      Развить что мне дала природа.
      Но это (чуял или знал)
      Не легче, чем лесоповал.
 
      А что мозгам от школы надо?
      Как мышцам в меру пот отрада,
      Так и плутания ума
      Даруют истине корма.
 
      Пожалуй, все. Что дальше — проза.
      Вот пряди листьев на березе,
      Небес над ней голубизна…
      Но жизнь корней нам не видна.
 
 
      И отблеск как, чуть-чуть в тумане,
      Картина-призрак жизни рани.
      Сентябрь, дождик. Облака
      Нависли серой мглой. Река.
 
      Вверх по теченью ветер гонит
      Барашки волн. Неслышно тонет
      Меж волн от пены седина,
      И мелких капель дробь слышна.
 
      Подмышкой румпель, Вова-боцман,
      Средь прочих умных главный лоцман,
      Орет про кливер-на ветру.
      Давая крен, я планшир тру.
 
      Впередсмотрящий, друг наш Джон,
      К мечтам-туману устремлен.
      Эй, Джон, на юности заре
      Внимай взахлеб своей поре!
 
      Ял, паруса, качели-волны
      Бездумной силой мерной полны.
      Форштевень в пене, брызг накат,
      Безвременье… Я тихо рад.
 
      * * *
      В простой и цельной жизни той
      Я к лыжам попривык зимой.
      В морозы в инее ресницы,
      В их окнах — лыжины-сестрицы.
 
      Прозрачно замер лес зимою,
      Снежинок скрип… Бегу лыжнею.
      День будний. Больше — никого.
      Искрился снег… И нет его.
 
      Из-под носка две струйки снега
      От лыж стремительного бега…
      Чем так чарует нас скольженье?…
      Победой призрачною тренья?
 
      * * *
      Десятый класс, зима. С друзьями
      В поход уральскими местами.
      Несложен план был общий наш:
      Из Златоуста -в Карабаш.
 
      Рюкзак тяжел — легка дорога,
      Безветрен день. Ель-недотрога.
      И солнце в холоде небес
      Сиянье льет в таежный лес.
 
      Чудным избигом снег на соснах,
      Изба в лесу, бушлат на досках.
      Тепло дороже тесноты,
      Поутру хмарь, следов кресты…
 
      Еще изба. Дружна ночевка.
      В лесу снег рыхл, и лыжам топко,
      Я тихо весел, вверх ползу…
      Ах, чудо дней младых в лесу!…
 
      Лег на снег лапник (ветки сосен).
      Костром нагреты… Дух стал росен.
      Сон на морозе — подремать,
      И хочется скорей вставать.
 
      До боли в мышцах «отдых» тела.
      Быстрее на ноги, за дело.
      Бахилы, лыжи, рюкзаки…
      Вниз! В ложе сонное реки.
 
      (Опять завидую напору,
      С каким легко бежал я в гору.
      Сейчас и силы боле стало,
      Да жизнь ее охомутала.)
 
      Открылся Карабаш внизу,
      Огрызки труб торчат в дыму.
      Средь гор, лесов, в закатном свете
      Сам по себе, за все в ответе.
 
      Забытый богом городок,
      Как жил тогда, закончен срок.
      Взалкала жизнь до перемен,
      И встреча наша — ныне тлен.
 
      Автовокзал, Кыштым. Сидим.
      Автобус ждем, чудим, бузим.
      В буфет зашли, там обсчитали.
      Валера в мат. Шум, крики в зале.
 
      Народ угрюмый. 3а душою
      Как камень, сложенный с пращею.
      Лежит давно, заплесневел.
      Лукавья смог в мозгах засел.
 
      И где обидчик — не узреть,
      Пространство все — тугая клеть.
      Поток словес казенных в уши,
      Как зной — язык, нутро всем сушит.
 
      Кыштым опаску в жизни дал -
      Средь дня мелькнул там тьмы провал.
      В ней жуть чудовища-машины
      И слепородый ход пружины.
 
      Наверное, из-за контраста -
      Искрился снег в изломах наста,
      И в сумрак сосен лес манил…
      Вдруг путь нас жизнью окатил.
 
      Тут теснота тебе и давка,
      Билет автобусный — затравка.
      И лучше дрема на снегу,
      Среди людей ночлег — врагу.
 
      * * *
      Дорога к дому утром сонным.
      (О, что за ужас быть бездомным!)
      Валере завтра на завод.
      И он молчит. Меня бы в шрот…
 
      * * *
      Мир праху твоему, как говорится,
      И (вымысел живых) пусть спится.
      Душа для нас капкан, марионетки.
      И долго нам еще, как в клетке.

 
 
      Трудов два года позади.
      Что нам за это впереди?…
      Ты скудноват насчет утех,
      Но плох ли, нет — я твой, Физтех.
 
      * * *
      Сел на кровати у сынишки,
      На столик детский ручку, книжки.
      Склонился меж колен к стихам,
      Я больше здесь, а надо — там.
 
      Сейчас, потянем нитеву,
      И лягут дни в одну канву.
      Как частокол стоят года,
      Один к другому череда.
 
      И каждому свое местечко,
      И свой, особый, ритм сердечка.
      (Теперь мои годины-колья
      Кривы, вразброд, и, честно, — голь я.
 
      Ну, правда, сильно не печалюсь,
      Живу, кручусь, скорее маюсь.
      А как работать бы хотел!…
      Бардак в стране. Я не у дел.
 
      И вместо прежней пахоты
      Строчу отчетные листы.
      Где трепет был, и жил напор,
      Все реже бисер, больше — вздор.)
 
      * * *
      Курс первый. Многое в новинку.
      Но общежития картинку
      Я вспоминаю с легким сердцем.
      И так же светло — вектор Герца.
 
      Втянулся в дней круговорот,
      И пошагал далекий год.
      На три вёрсты весь городок,
      А не прошел. Опять не срок.
 
      С утра и до ночи учеба,
      Скорее на здоровье проба.
      Мышленья крепость и мозгов.
      А ум — кристалл таких трудов.
 
      Подспорьем был велосипед.
      Крутил педали и сосед.
      Но как я к боксу притянулся?…
      Ни дать ни взять, скорей рехнулся.
 
      А может, жаждал ощущений,
      От прозы жизни устремлений.
      Азарт борьбы, единоборства
      Целит наш дух от язв притворства.
 
      Вот так и жил. Тренировался,
      Учился, экзаменовался.
      Цеплялась «англичанка»-дура…
      Живуч их штамм. (Оно ж — «культура».)
 
      Бывают люди — два потока,
      Навстречу только, волей рока.
      И вот она, взглянув едва,
      Во мне учуяла врага.
 
      А может, сам я виноват.
      Что человечек мелковат,
      Чутьем каким -то верхним понял,
      Но мне-то что? Живи. А — донял.
 
      Как чуют эти люди ловко -
      Дала осечку маскировка.
      И в мелкой злобности своей
      3а то кусают хоть детей.
 
      Вот Вам критерий, кто Вы есть.
      Желанный враг — в нем Ваша честь.
      Он Ваше в зеркале обличье,
      А также доблестей наличье.
 
      И если с ним в борьбе душою,
      И мыслей рой о нем с собою,
      Гнев лютый в голову стучит…
      Он ровня Вам. А бит, не бит…
 
      Да… бог простит их (поговорка).
      А мне их труппа — тренировка,
      Как душу цельностью лечить,
      Себя ценить, а их простить.
 
      Репей пристанет, если тряпка.
      Там, где помягче, встрянет цапко.
      А если, скажем, стали твердь,
      Он прыг да прыг — не одолеть…
 
      * * *
      С машиной редкой перекресток,
      Его же в ямах в лес отросток.
      Здесь корпус наш. Студгородок
      Стучащим рельсам лег под бок.
 
      Через дорогу — институт,
      «Столовка» (что сейчас дают?).
      Мне неуютно было в зданьях
      (Укора нет в моих признаньях).
 
      Но очень гол и неприютен
      Был главный корпус. Как-то смутен
      Занятий облик ежедневный…
      Студент я был обыкновенный.
 
      Четыре в комнате кровати
      Для будущей ученой рати.
      Попали вместе Миша, Боб,
      Да я, да Леха, крепкий лоб.
 
      (Про Лехин лоб не рифмы ради.
      По нашей глупости не ладил
      Он с нами. Из-за пустяка
      Я без стипендии. Пока.)
 
      Мы с Борей сразу после школы.
      Весной, скатав шинели полы,
      Уралец Миша впрягся в гуж,
      И дальше чем, тем больше дюж.
 
      Ну, Боб повыше планку ставит,
      И что бы ни было, руль правит
      До цели жестко, по прямой.
      Не промах парень. Непростой.
 
      Пахали мы, конечно, крепко.
      Но Боб и Миша — хватко, цепко,
      С пружиною души тугой.
      Кремни… Таким на кой покой.
 
      Конечно, главное богатство
      Тех дней улетных — дружбы братство.
      Без кожуры грядущих лет
      Душа легко цветет в ответ.
 
      (Пусть разбрелись теперь, ребята,
      Пусть жизнь сюрпризами богата,
      Маразм кругом… Переживем.
      Другого нет, а свой — пройдем.)
 
      О чем угодно разговоры,
      В футбол, в «столовку» общи сборы.
      И откровенья нараспашку,
      И в душе выстирать рубашку.
 
      И были ночью догонялки.
      Пяток лосей (ну елки-палки!)
      Несутся вслед по этажам,
      И аспирант в трусах: — Я вам!…
 
      Ну, в общем, зря я распинаюсь.
      Известна жизнь (чего копаюсь?)
      Неглупых молодых парней -
      В ней много от игры детей.
 
      Само собой, души движенья
      На ту пору фальцетом пенье.
      И мироздания проблемы
      Не задевали трепа темы.
 
      * * *
      Тоннельная мозгов работа,
      Учебы в спину штырь-забота
      Забрали все. Я дивовал,
      Что музыки не понимал.
 
      Забыл, как долго это было,
      Но не мелодия мне плыла
      В забитые вконец мозги,
      А треск ломаемой доски.
 
      * * *
      Хм… Помню много я чего.
      О чем сказать верней всего?…
      О мокрой осени в Долгопе?
      Безветрен сумрак. Тих… Как в гроте.
 
      Конец занятиям одним,
      В общагу переход к другим.
      Кровать, а к ней кусок стола,
      И жизнь-учеба вновь пошла.
 
      И все нормально, так и надо.
      (Как хорошо! Эх, жизнь-отрада!)
      Так ясно все — работа, сон,
      Как благодатью осенен.
 
      И кувыркаешься в задачах,
      И озарениях-удачах,
      Томясь, теорию природы
      Под «лабника» вгоняешь своды.
 
      (Вам, если «лабник» невдомек,
      Я поясню, коль сам изрек:
      По физике «лабораторки»
      В нем были все. Шедевр до корки.)
 
      Как из кирпичиков дома,
      Страничек пестрых череда
      Дает чудесное Творенье…
      Труда в нем взлет или везенье?
 
      Все просто, близко, и с понятьем,
      И все, что надо, без изъятья.
      Умов дотошных ясный слог,
      Как луч, пробьет незнанья смог.
 
      В любом предмете нить — познанье
      Нам расплетать самим заданье.
      Но сколь же радостней, когда
      Кудель свивала голова!
 
      * * *
 
 
      В Рязань идет дорога наша,
      Где Джон хлебал курсанта кашу.
      И тем платил сполна за грезы:
      Берет, десант, девичьи слезы…
 
      Вокзал Казанский. Переходы
      Из-под одних в другие своды.
      Жгуты хвостов-очередей
      От касс вплелись в толпу людей.
 
      Шум-гул огромного вокзала.
      У касс — в поту. Билетов мало,
      Мне не добыть, и еду «зайцем».
      Ну, теснота! Не двинешь пальцем.
 
      Час ночи. Полумрак вагона.
      Рязань? — Рязань… И тишь до звона.
      Безмолвье проходных дворов,
      И я один. А отчий кров…
 
      Одни законы бытия
      Для всей страны, где б ни был я.
      Но все же привкус сладкий был -
      Дороги новь, мальчиший пыл…
 
      Гостиница на перекрестке,
      И фонарей нечастых блестки.
      Зашел. Мест нет. Я примостился
      В углу на стульчик. Притулился.
 
      Сон набежал. Квадраты в дреме,
      И ноги вязнут в глиноземе.
      Промозгло, слякоть, темнота,
      Проход меж стен… И теснота.
 
      Слегка глазенки приоткрылись.
      Рассвет как в снах, что только снились,
      Озноб трясет. Пора вставать
      И в утро серое вползать.
 
      * * *
      Училище недалеко,
      Но там не ждет меня никто.
      Для Джона всех важней занятий
      Бег в сапогах из снов объятий.
 
      В дремотной мягкой тишине
      Бег рот молчащих слышен мне.
      Туман, промозгло, голый торс…
      Лет через семь— афганский кросс.
 
      А мне пешком (по Первомайской?
      Забыл. Но помнил б, если Райской).
      Столовая. Пуста с утра.
      Зевая, ходят повара.
 
      (Простите, милый мой читатель,
      Что взять с меня? Поэт, мечтатель…
      По реформистким временам
      Я лебеда — ни нам ни вам.
 
      Предметы чувств моих простые:
      Что зрил плюс хлопоты земные.
      Снег, ветры, торжество заката
      И понимание собрата.)
 
      Тем общепитовским столовым
      Грядет конец— приходим к новым
      Мы отношениям людей…
      Былое — тень. Но мы — под ней.
 
      Столовые, они ж блинные,
      Пельменные, диет, простые…
      Где естество очередей
      И крик к котлам: «Компот налей!»
 
      Так заурядно… Где с зевотой,
      Где с чуть побольшею заботой
      Стучали черпаки в котлах,
      Лоснилось сало в кислых щах.
 
      Бифштекс с яйцом, подлив, жаркое
      (На слух все вкусное такое),
      Но после этих звучных блюд
      Не сыт желудок — лишь надут.
 
      Без аппетита поедали
      Мы что дадут. И вытирали
      Пред трапезой платками ложки,
      Стирая мойки тем оплошки.
 
      В обед стоишь-полно народа,
      И треп идет такого рода:
      — «О, здрасьте!» — Здрастье! Где пропал?
      Рассольник будешь? — «Уезжал».
 
      — Сметаны надо?… Где носило?
      — «Скучали, что ли?» — Маш, ведь было!
      Ну, что молчишь, ведь бравый парень!…
      И мне: «Бери! Не девка, пламень»
 
      Смеются с Машей, сам хохочешь,
      Поднос вперед: «Картошки хочешь?»
      — Хочу. Как, Маш, идем в кино?
      — «Идем-идем… филе-одно?»
 
      * * *
      Была картина и такая.
      Бабенка, пьяная и злая,
      Швыряет кашу, грязь кругом,
      Вокзала дух, пьянь за столом…
 
      * * *
      Ну вот и сыт. Хожу, глазею.
      Рязань… Я в памяти лелею
      Простые Руси города.
      Добротно было. Да когда…
 
      С тех пор их лик переродился,
      Позахламился, запустился.
      Промеж купеческих домов
      Бетона твердь с прямьем углов.
 
      А по задворкам вкривь заборы,
      Стена, в ней мох глядит с укором.
      А что глядеть? Ведь не мое.
      Ну жаль, и что? Эх, е-твое…
 
      Живем, как будто бы пришельцы
      В чужой стране. Малое дельце
      Здесь держит каждого из нас -
      Бочком прожить грядущий час.
 
      А коли так — латаем дом
      Хоть как-нибудь, а там помрем.
      Закрыл дыру кусок фанеры,
      И можно жить… Еще примеры?
 
      Взгляните сами за окно.
      Кто зрит, увидит и не то.
      Архитектурные смотрины
      Опустим для другой картины.
 
      * * *
      День ноября поплыл к закату,
      Вдруг солнце туч прорвало вату.
      У ка-пэ-пэ два паренька…
      Невесел что-то Джон. Пока?
 
      Все хорошо. Но вдруг прорвется
      Словечко, два. И вновь: «Живется
      Так ничего. И интересно!
      Торф под Москвой горел… Известно?
 
      Два месяца его тушили,
      Ну и денечки, скажем, были!
      С одной лопатой! Столб огня
      Деревьев выше… У меня
 
      Друг аж по пояс провалился,
      Но ничего, не опалился.
      Мы рядом были, не зевали.
      Сапог сгорел, ему не дали.»
 
      Ну и так далее. Стрельба,
      В спортзале вместе вечера.
      Бокс, каратэ и марш-броски,
      Ножи, А-Ка и к ним штыки…»
 
      Неинтересно? Да, мне тоже,
      Но было упускать негоже.
      И мне знакомо ощущенье
      Слепого молодости рвенья.
 
      * * *
      Назад. В Голутвин электричка.
      Летит в ночи вагонов смычка,
      Где пассажиров с гулькин нос,
      И я средь них, к скамье примерз.
 
      Пока колеса тараторят,
      Вперед заглянем, коль позволят.
      От этой ночи расстоянье
      Отложим в год для нужд познанья.
 
      Здесь Джону не указ заборы
      И прочие людей запоры.
      Почти что ночь. И моросит.
      С пекарни булки. Говорит:
 
      Я к ней: «Мамаша, дайте хлеба!»
      (Во власти сам по крышам бега.)
      «Возьми, сынок, мой тоже где-то…
      Ты вдоль забора… Меньше света».
 
      Добавил, булки уминая,
      И наперед как будто зная:
      «Нам лучше не познать ночей,
      Их будет свет поярче дней».
 
      Прости, Володя, ты был прав
      Насчет тех дней, но я, поправ
      Закон густенья бытия,
      Твержу: «Испьем, еще не вся».
 
      Тепло ночей и светлых дней
      Бальзамом на душу пролей
      И исцелись, чтоб быть готовым.
      А жизнь одарит светлым, новым.
 
      * * *
      Шажок во времени. Ока
      Средь лета. Пойма, облака.
      Девичий откровенный взгляд…
      И Джон уже так с год солдат.
 
      Рев, чад, несется бэ-эм-дэ,
      Взметнулся брызг каскад в воде.
      Через Оку быстрее лодки -
      Ребятам не хватило водки.
 
      Шажок, и подмосковный вечер
      Роняет в неге цвет на плечи.
      В дверном проеме — бравый Джон:
      «Свободен! Все!» — и рухнул в сон.
 
      * * *
      А мы вернемся в бег вагона.
      Сиденье жесткое мне лоно,
      Сумчишка, смята головой,
      Лежит в той точке временной.
 
      Чем дольше я бреду по свету,
      Тем все сложней понять мне эту
      Субстанцию без плоти, лика
      И меры, массы или блика.
 
      Проста загадка. Все вам ясно,
      Тяну с ответом я напрасно.
      То Время, скажет нам любой,
      Добавив: «Мера есть, чудной».
 
      Какая?! Эти вот секунды,
      Что нам эрзац даруют скудный
      Многообразия Вселенной?
      Смешит подход такой презренный.
 
      Мы научились измерять
      Только вперед, что ходит вспять.
      Пружины, гири, тяготенье
      Нам заслонили суть явленья.
 
      И не на кварце генератор
      Сей неизведы препаратор.
      Четырехмерное пространство
      Скорее место формул танца.
 
      Смеюсь я с вами. Хаять мастер
      Я наш земной привычный кластер.
      И что-то новое сказать
      Я должен — хоть бы и соврать.
 
      Энергия, пространство, время -
      Так грубо мы опишем семя
      Что породило, породит
      Изменчивый Вселенной вид.
 
      (Опять шаблон! Все лишь словами,
      Все мысли в их извечной раме -
      Из сочной образа-картины
      Слова рождают лик лепнины.
 
      А прелесть, тайна, краски — ваши.
      Чем вы мудрей, картина краше,
      Тем осязательней, прочней,
      Единство чувства, мыслей в ней.
 
      И, кстати, пища для ума
      Нейдет, коль сильно солона.
      Пересладили, много перца…
      Но кто-то ест — им радость сердца.)
 
      Так вот. Еще кусочек глины,
      И руки мыть после лепнины:
      Семян эфир тех в каждой точке,
      Пространства, жизни ли, зверечке.
 
      * * *
      Что дальше было — всем известно.
      Там лето каждое прелестно.
      Не важно как — пусть стройотряд,
      Спортивный зал, кроватей ряд.
 
      Там бестолковость сельской стройки
      (А позже понял, что и дойки).
      То мастер пьян, то нет работы…
      Жить, как трава. И нет заботы.
 
      Завод кирпичный на горе,
      Володя, Боб в младой поре.
      И оба Славика бетон
      Лопатят в день по десять тонн.
 
      * * *
      В обед купание в пруду
      (Стальные козлы там найду
      На глубине, где прыгал в воду.
      Знай деревенскую породу!
 
      В тот день ненастный — что толкнуло?
      Не к вышке, в воду потянуло,
      И под водой нащупал ведь
      Железа гибельную твердь.)
 
      * * *
 
 
      Серега! Мы плывем с тобою
      В Азовском море за волною.
      Медуз нагнало — аж кишит.
      Бездонно небо… Берег спит.
 
      Кубань, ты усладила душу
      (Сказать нежнее как-то трушу).
      Но колорит! А благодать!
      И на деревьях фруктов рать…
 
      А эти южные закаты,
      И ночи, негою объяты.
      И к ним предутренняя тишь,
      Где ветерок чуть дышит лишь.
 
      * * *
      В строку ли лыко — неизвестно.
      А может, скажете нелестно
      О композиции рассказа…
      Но чур меня дурного глаза.
 
      Год «девяносто два» клещами
      Раздоров, алчности сетями,
      Словес лукавых паутиной
      И выживания рутиной,
 
      А также серости прозреньем,
      И перспективы откровеньем
      В душонке будет жить моей
      В любом пути грядущих дней.
 
      Вдруг понимаешь: все, что сделал,
      В графу «пассив» крошащим мелом
      Спиши, забудь. Все вновь с нуля.
      Да, в стаде тлей. И сам я тля.
 
      Конечно, надо б продолжать
      В Долгопе жизнь бытописать,
      Из впечатлений, созерцаний
      Сплетая нить воспоминаний.
 
      Но не могу, друзья, простите.
      (Найти бы тихую обитель
      И безмятежно ворошить
      Тех лет пласты. И жить да жить…)
 
      Так нет. Который год подряд
      Мне не закрыть один наряд.
      А в нем задание одно -
      Сегодня выжить. Как, чего?…
 
      Куда податься, где искать?
      Ответа нет, едрена мать.
      И не расслабься на минуту,
      Иначе потуги все к шуту.
 
      Чуть зазевался — без гроша.
      В меню то хлеб, а то лапша.
      В крутильне дел сторожко ждешь
      Еще удар. И так живешь.
 
      Очередная оплеуха.
      Сглотнул. И вновь готово ухо
      Принять удар. Панов грызня
      На нас аукается вся.
 
      Я рад пахать. Я рад крутиться,
      Работа мне отрадой снится.
      Так не дают работать. Нет.
      Соврать, забыть, и весь ответ.
 
      Пообещали. Сговорились,
      Не сделали, не извинились,
      И шкуру норовят содрать
      Шагу на каждом. Кем тут стать?
 
      Жулье все то же в магазинах,
      Прострация от цен в витринах.
      И ослабели тормоза,
      И просто так плюют в глаза.
 
      Народ же дикий. Сам такой
      Недавно был. Отстал душой.
      Мне, порождению явленья,
      Как с высоты, все их движенья.
 
      Я знаю, кто и как что скажет,
      Зрю корешки в дешевом раже.
      Я сам бы мог так говорить…
      Но мне судьба — в сторонке плыть.
 
      Ходить нетореной дорожкой,
      Найти большак — и снова стежкой.
      Я службу сам себе несу -
      С собой с людьми, с собой в лесу.
 
      И каждый сам сейчас с собою,
      Но чтоб быть с полною душою
      Кому-то надо мир объять,
      Кому-то — пива литров пять.
 
      А между ними половинки
      Для разноцветия картинки.
      И свой у каждого «процесс»,
      И там есть «про», и есть «регресс».
 
      * * *
      И не хочу, но ставлю точку.
      До лучших дней. Закончу строчку
      И буду как-то выплывать.
      Куда прибьет?… Эх, вашу…