Потом полтинников стало маловато. Перешел на приемники - пошли рубли. Постепенно к деньгам трудовым, нелегким он начал относиться свысока, презрительно. Посмеивался над заводскими "работягами", зато стал уважать тех, кто ворочал большими деньгами. И не мог отказать таким людям в небольших услугах - ну, скажем, вещицу дефицитную реализовать. Тем более что услуги эти всегда оказывались вознагражденными. Так сошлись они с Лешкой, который к этим людям стоял совсем близко.
      Получалось у Эдика все легко, просто. Не думал он ни о каких нарушениях и осложнениях. До тех пор не думал, пока не ударило его крепко. И тогда засел он в теткином сарае, но и там осмыслить происшедшее толком не смог и решил бежать.
      И вот он складывал вещи в небольшой чемоданчик.
      - Возьму самое нужное. Остальное ты привезешь.
      - Ничего везти я не буду. Не нужно тебе ехать.
      - Брось ты, Алка! Все наладится. В Сибири, говорят, климат здоровый.
      Он побрился и вообще привел себя в порядок. Принятое решение вывело его из апатии.
      - Не ошибись, Эдик! Мазин сказал, что поздно будет...
      - Пускай дураков в другом месте ищет...
      Лешка и "кожаный" сошли с трамвая.
      - Тут рядом, квартала полтора.
      - Постой, давай водички выпьем. От чая весь рот свело.
      Они подошли к автомату.
      - Веришь, увидал бы я его сейчас, подлюгу, голову б из туловища без штопора вывинтил. Я б его за наши деньги...
      - Ладно, ладно! Далеко он отсюда.
      На перекрестке было многолюдно. Стрелки часов показывали только полювину десятого вечера. Человек пятнадцать ждали трамвая на остановке. У телефонной будки, неподалеку от автоматов с водой, шестнадцатилетний паренек Володька Соловьев ждал, пока наговорится какая-то громкоголосая толстуха. Позднее он рассказывал Мазину:
      - Понимаете, стою я и жду. Витьке хотел сказать, что завтра литературы не будет. Элина заболела. Это учительница наша. А толстуха все чешет и чешет... Ну что поделаешь? Жду, понятно. Смотрю, подошли двое, воду пьют, пьяные, матерят кого-то. Но я не прислушивался. Вдруг один, в кожанке, другого дерг за руку. "Вот он, сволочь!" - как заорет. И показывает через дорогу. А там парень с чемоданчиком. Как раз под фонарем проходил. Услыхал он их, повернулся. Кажется, хотел убежать, но они быстро наперерез. Посреди улицы встретились. Не той, где трамвай идет, а Казахстанской, асфальтированной. От меня метров пятнадцать. Тот, что пониже, говорит: "Привет, сибирячок! В отпуск приехал?" "Сибирячок" - это я точно запомнил. Они громко говорили. Я, конечно, ничего такого не ожидал, народу полно, не поздно еще. С минуту они потолковали, не понял я о чем, но тот, с чемоданом, будто оправдывался. Вдруг парень в кожанке крикнул: "Знаю я, куда он собрался!" И как даст ему. Тот и свалился. "Вот это, - думаю, - нокаут!" Тут меньший схватил того, что в кожанке, за рукав, и они пошли по улице. Люди смотрят, ничего не понимают. А я вижу, от того, что лежит, вроде змейка по асфальту побежала. Я к нему, а он и не шевелится...
      XI
      Возле домика Дубининой толпились люди, но милиционер не пускал никого дальше калитки. Узнав Волокова, он поднес пальцы к козырьку. Волоков кивнул. Они с Козельским вошли в небольшой двор, где вчера еще живая и здоровая Дубинина подстригала разросшиеся кусты. Через весь двор по земле тянулась толстая проволока с кольцом, за которую крепилась цепь. На этой цепи могла бегать большая мохнатая дворняга, но теперь цепь обмотали вокруг дерева, и собака только рычала из-под будки на незнакомых людей, хозяйничающих во дворе. Лаять, видно, она уже устала.
      Домик оказался совсем небольшим: кухонька, в которой пахло какими-то засушенными травами, и одна комната. В комнате, в кресле, сидел медицинский эксперт, молодой парень с институтским значком на пиджаке, и гладил рыжего котенка. Котенок норовил ухватить эксперта лапками за палец. У раскрытого настежь окна, за письменным столом, пристроился следователь. Поминутно стряхивая плохо работающую авторучку, он выводил на листке бумаги:
      "7 мая 196... года я, следователь прокуратуры города Тригорска, юрист 2-го класса Васюченко М. К., в соответствии со ст. 182 УПК РСФСР составил протокол осмотра местонахождения трупа с признаками..."
      Понятые - мужчина лет шестидесяти и женщина в косынке, с растрепанными волосами, неожиданно оторванные от каких-то повседневных занятий, пристроились у стенки на стульях.
      - Это товарищ Козельский, - коротко бросил собравшимся Волоков. Потом он подошел к кровати, где, накрытая с головой простыней, лежала Дубинина.
      Козельский оглядел солнечную комнату со старой приземистой довоенной мебелью, фотографиями на комоде и столом, накрытым клеенкой, на котором стояли пустая бутылка из-под "Московской", стакан и тарелка.
      - Что нового, Матвей Кириллович? - спросил Волоков.
      Следователь, не отрываясь от бумаги, пожал плечами:
      - Ничего пока.
      - А у тебя, Глеб?
      - Типичное газовое отравление.
      Волоков повернулся к Козельскому:
      - Похоже на несчастный случай. Нет никакой записки, вообще приготовлений не заметно. Да и смерть скорее всего наступила во время сна. Так, Глеб?
      Эксперт кивнул, не выпуская из рук котенка:
      - Да, конечно. После вскрытия можно будет установить время смерти поточнее, но, я думаю, не позже двух.
      - А откуда шел газ?
      - Плитка в кухне.
      - Значит, дверь была открыта?
      - Да.
      - Кто обнаружил труп? - спросил Вадим.
      - Соседка.
      - Может быть, с ней поговорим?
      - Обязательно. Вы, Матвей Кириллович, заканчивайте свое сочинение, а мы еще разок с Алтуфьевой потолкуем.
      Козельский с удовольствием вышел на воздух. Лейтенант не считал себя трусом, но трупы действовали на него удручающе.
      Соседку одолевали любопытные.
      - Разрешите, товарищи! - настойчиво произнес Волоков. - Нам нужно побеседовать с Марией Федоровной.
      - Да что ж беседовать-то? Все я вам уже сказала. Она, Валентина, Дубинина то есть, говорит мне вчера: "Пойдем, Маша, завтра на рынок пораньше". А мне картошки нужно было, да и курочку хотела купить. Вот и говорю: "Пойдем!" А сегодня жду - нету ее. Удивилась я, потому что Валентина вставала всегда рано. Смотрю, во дворе не видно, да и окна закрыты. Вот, думаю, разоспалась, а меня подводит? Ну, решила, ждать не буду, пойду постучу. Если спит, так пусть спит. Может, выпила с вечера да спит. С ней случалось, хоть и грех говорить про покойницу...
      - В котором часу вы решили зайти за Дубининой?
      - Семи еще не было. Гляжу, дверь закрыта. Ну, думаю, точно спит. Но на всякий случай стукнула. Дверь болтается - значит, не заперта. Потянула я - открывается. А оттуда газ - мамоньки! Чуть сама не отравилась. Распахнула я двери настежь, кричу: "Валентина, Валентина!" Бросилась окна открывать. Потом вошла, газ выключила.
      - Вы сказали, что окна были закрыты. Что вы имеете в виду - ставни или рамы?
      - Да все закрыто было. И форточки закрыты, и занавески спущены.
      - Любопытно. Дубинина всегда так на ночь закупоривалась?
      - Что вы! Она и зимой с открытой форточкой спала. Все жаловалась, бывало, что воздуху ей не хватает. Я ей говорю: "Смотри, Валя, не дай бог ворюга какой заберется. Одна ведь живешь!" А она: "Меня Рекс в обиду не даст". Рекс - это собака ее.
      - И все-таки в этот очень теплый вечер она заперлась.
      Козельский глянул на Волокова.
      - Да, нужно будет занести в протокол. Мария Федоровна, а никто к Дубининой вечером не заходил?
      - Вот этого не скажу. Я еще в обед к золовке пошла, поздно вернулась.
      - Ну ладно, спасибо.
      Во дворе они закурили.
      - На газовой плите есть отпечатки пальцев?
      - Алтуфьевой. Она ж ее выключала.
      Из домика вышел Васюченко.
      - Кажется, все. Можно ехать.
      Подошла милицейская машина. Пронесли носилки.
      - Дом пока опечатаем. Я думаю, не стоит там все ворошить до приезда Игоря Николаевича.
      Но связаться немедленно с Мазиным не удалось.
      - Уехал в Береговое, - ответили на другом конце провода.
      - В Береговое? Зачем?
      - Не знаю. Что ему передать?
      - Попытаемся разыскать в Береговом, - сказал Козельский и опустил трубку.
      "Все-таки не доработал я там! - это было первое, о чем он подумал. Но откуда новые нити? Неужели Брусков?"
      - Пойдем-ка, Вадим, позавтракаем, - предложил Волоков. - Васюченко мужик дотошный и скрытный. Пока все заключения не соберет, ничего не скажет, хоть бы и думал что. Осторожный. Так что одно остается - ждать.
      Козельский согласился, но ел без аппетита. Спокойствие Волокова действовало ему на нервы. "Дубинину проморгали и топчемся в потемках", злился он, потому что никак не мог связать смерть Дубининой с предшествовавшими событиями. А Волоков бодро жевал бифштекс и как будто ни о чем не думал, только похваливал польское пиво.
      - Нет, это не несчастный случай! - не выдержал Козельский. - Кран был открыт полностью до того, как Дубинина легла в постель. Такую утечку газа она бы наверняка заметила раньше, чем заснула.
      - Возможно, - согласился Волоков, макая мясо в горчицу. - Пожалуй, на самоубийство больше смахивает. Если вспомнить закрытые окна.
      И эта кажущаяся легкость, с которой капитан, недавно считавший смерть Дубининой несчастным случаем, соглашался с ним, тоже раздражала Вадима.
      - А скорее всего - убийство. Нужно искать следы постороннего.
      - Но стакан-то на столе один.
      - Второй можно выбросить. А след должен остаться.
      - Васюченко не пропустит. Опытный работник.
      Козельскому Васюченко показался просто усидчивым чиновником. Но сейчас он хотел сказать о другом.
      - Важно установить, что делал ночью Кравчук.
      - Спал.
      - Это по вашим сведениям? - не выдержал Вадим. Капитан усмехнулся и вытащил из пачки сигарету:
      - По нашим.
      - И вы уверены, что знаете каждый его шаг?
      - Более или менее.
      - А вы знаете, что вчера вечером он был на Лермонтовской?
      Волоков, не говоря ни слова, полез во внутренний карман пиджака, достал фотографию и протянул Козельскому. На снимке был ясно виден Кравчук, разговаривающий с Дубининой.
      Козельский присвистнул:
      - Что же вы молчали?
      - Это не доказательство того, что Кравчук убил Дубинину. После того как сделали снимок, она была жива еще не меньше шести часов. И все это время Кравчук находился далеко от ее дома.
      - Или сумел создать видимость этого, - пробормотал Козельский, хоти раздражение его против капитана уже начало проходить.
      - Возможно. Однако пока мы знаем слишком мало и не должны спугнуть Кравчука, дать ему догадаться, что подозреваем его. А вы, между прочим, нервничаете.
      Вадим покраснел:
      - Да, есть немного. По правде говоря, я не понимаю, какая связь между смертью Дубининой и убийством Укладникова.
      - Если б мы это знали, было бы гораздо проще. Но нервничать не стоит.
      Расстались по-деловому. О том, что выяснит Васюченко, Волоков обещал сообщить немедленно. Вадим отправился в гостиницу.
      Там его ждал сюрприз.
      В холле, в кресле, вытянув большие ноги, сидел Кравчук. Говоря откровенно, Козельский не думал, что увидит его сегодня. Лейтенанту потребовалось усилие, чтобы повести себя как ни в чем не бывало.
      - Вадим, здравствуйте. Вас жду.
      - Здравствуйте. Я ходил завтракать.
      - Может быть, погуляем? Хочу с вами поговорить.
      - Поговорить? О чем?
      - Пойдемте. Лучше не здесь.
      И он взял лейтенанта за локоть.
      Они отправились в парк. Козельский думал, что геолог ищет в общении с ним своего рода алиби и будет вести себя небрежно, даже весело, создавая видимость курортного настроения. Но тот был мрачен, и эта непонятная серьезность Кравчука встревожила Вадима.
      - Вы чем-то обеспокоены? У вас озабоченный вид.
      - Да. Верно. С тестем у меня несчастье.
      - С тестем? - Козельский приложил все усилия, чтобы вопрос прозвучал обычно.
      - Хочу рассказать об этом.
      В словах Кравчука лейтенант уловил что-то напористо целеустремленное, не похожее на простое желание поделиться горем.
      "Что он затеял?"
      Они шли по дорожке знаменитого курортного парка, в начале которого, как и во всех парках, - подстриженные газоны, цветы в клумбах, старательно выпрямленные аллеи, а потом все это исчезает понемножку, и начинается лес, взбирающийся на склоны холмов, а холмы эти переходят в предгорья, и если идти долго, то выйдешь туда, где уже нет курорта и курортных скучных людей, а есть горы, и лес, и воздух. Но Козельский меньше всего думал о природе. Он старался понять Кравчука и не допустить ошибки.
      - Тестя я не знал почти... И жена тоже...
      Кравчук говорил то же, что в свое время Мазину Только подробнее немного. И еще он возвращался к сказанному, выделяя и подчеркивая то, что казалось ему особенно важным.
      - Понимаете, скрытным он был очень. Пережил много. Дочери даже не доверял. Мы думали, никого у него нет близких. Но была все-таки. Женщина одна. Они вместе в ссылке были. Здешняя. Из Тригорска. Она могла знать о нем. Не знаю что. Но могла. Я ходил к ней вчера. Хотел попросить его письма.
      - Простите, женщина эта на Лермонтовской живет?
      - На Лермонтовской. Интересно. Вы знаете?
      Вадим почувствовал себя ловчим.
      - Я вас там видел. Случайно.
      - Случайно?
      Вадиму стало не по себе.
      - Я видел, как вы шли в ту сторону. Я сидел в Цветнике. Показала она вам письма?
      - Нет. Но сейчас дело не в этом.
      - А в чем же? Простите, я вас не совсем понимаю.
      - Не волнуйтесь. Скажу. Эта женщина умерла. Я только что был там. Пошел еще раз. Говорят, она покончила с собой. Сегодня ночью.
      Они ушли уже довольно далеко от "цивилизованной" части парка и шагали по тропинке, карабкавшейся в гору среди сосен над небольшой речкой. Козельский вдруг заметил, что ни впереди, ни позади никого нет. Он почувствовал беспокойство. Показная искренность Кравчука сбивала его с толку. "Кто из нас кого ловит?" - подумал лейтенант, бросив взгляд на массивную фигуру геолога.
      - Послушайте. Не понимаю я вас. Зачем вы мне это рассказываете?
      - Понимаете.
      Сказано было веско, слишком веско, так что Вадим, как когда-то ночью, у ресторана, ощутил страх.
      - Понимаете. Нужно вызвать Мазина.
      Козельский почувствовал себя попавшимся мальчишкой.
      - Кто такой Мазин?
      Дорожка сузилась до предела. Справа над ней нависала гладкая серая скала, внизу шумела по камням речка.
      - А вы кто?
      Вадим вспомнил, что пистолет остался в номере, в чемодане.
      - Я говорил вам.
      - Нет. Вы не химик. И не в отпуске вы здесь.
      - А зачем же?
      - Следить за мной.
      Геолог остановился и преградил Вадиму путь.
      - Я видел вас в машине. Вы приезжали вместе с Мазиным.
      - Бред какой-то, - сказал Козельский.
      Под легкой рубашкой Кравчука перекатывались мускулы.
      "Не справлюсь я с ним", - подумал лейтенант и почувствовал, как по лицу его покатилась предательская струйка холодного пота. Он поднял голову, чтобы встретиться с Кравчуком лицом к лицу, но тот смотрел мимо, куда-то вверх и за Козельского. "Хочет, чтобы я повернулся к нему спиной. Не выйдет!"
      XII
      - Я к нему, а он не шевелится. Вижу, голова пробита. Смотреть очень страшно. Не поздно еще, людей полно, а те двое пошли себе, как ни в чем не бывало, - рассказывал Володька.
      Мазин почувствовал что-то вроде стыда. Ему всегда становилось стыдно, если он видел или слышал, что молодые здоровые люди "не замечают", как на глазах у них бьют, оскорбляют или даже убивают человека. Их немало, этих трусов. Они еще осмеливаются говорить о собственной мудрости: "Полезешь, а тебя ножом!" Но, к счастью, есть и такие ребята, как Володька.
      - Думаю: уйдут. Ну, я за ними!
      Он, конечно, не мог их задержать, этот щуплый подросток, но он сделал так, что они не ушли. Хотя, казалось, им повезло. Сразу за углом поймали свободное такси. Но Володька видел номер машины, и не успела "Волга" скрыться из виду, как он уже набирал цифры в будке телефона-автомата.
      Взяли этих двоих в ресторане.
      - Ты, Володя, заходи ко мне, если охота будет, - сказал Мазин, прощаясь с пареньком. И, пожимая узкую ладонь, подумал, что они еще обязательно встретятся.
      В приемной дожидалась заплаканная Аллочка. И хотя у Мазина были на счету минуты, потому что он спешил в Тригорск, он не подал виду, что торопится, а терпеливо дождался, пока она напьется воды, вытрет глаза и сможет, наконец, заговорить.
      - Что с ним, Игорь Николаевич?
      - Ничего хорошего - пробит череп, сотрясение мозга. Вы кастет когда-нибудь видели? - ответил Мазин жестковато.
      - Он не умрет?
      - Не знаю. Если б вы сказали все сразу, нам не пришлось бы обсуждать этот вопрос.
      Но ему было все-таки жаль ее, и он снял телефонную трубку:
      - Больница? Мазин говорит. Меня интересует состояние Семенистого. Да, да. Того самого. Говорите, лучше?
      И Мазин протянул трубку через стол, чтобы Алла услышала сама.
      Она улыбнулась сквозь слезы.
      - Спасибо.
      - Не стоит. Вашему Эдику еще придется отвечать перед судом.
      - Он не виноват.
      - А ворованные детали к приемникам кто "реализовывал"?
      - Не для себя...
      - Скажите, пожалуйста, какой общественник! Ему платили за это!
      - Но он не воровал.
      - Зато прекрасно знал, откуда берутся детали. Ведь "кожаный" работал на радиозаводе.
      - Он хотел уйти. Они запутали его. Сам заведующий...
      - "Хозяин"? Интересная личность! Впрочем, все это, собственно, не по моей части. В убийстве же Семенистый не виноват, хотя побеседовать с ним и небезынтересно.
      - Я потому и пришла. Я сама была там.
      - Где?
      - Там, в квартире, ночью...
      Мазин даже подался вперед, наклонившись через стол.
      - И вы видели, кто входил в квартиру?
      Алла закрыла лицо руками.
      - Хорошо, рассказывайте.
      - Мы гуляли, а потом Эдик сказал, что старика не будет всю ночь, и я... пошла к нему.
      Мазин невольно отвел глаза, а она заговорила быстро:
      - Вы понимаете, я люблю его, мы хотели пожениться, но я боялась за него. Я сказала, что, пока он не порвет с этими, я с ним не буду. Сначала он смеялся, говорил, что я глупая, не умею жить, но потом понял. И обещал. Мы уже обо всем договорились...
      Аллочка волновалась, сбивалась поминутно.
      - Вдруг слышим, дверь открывается...
      - Минутку. Дверь открыли ключом?
      - Не знаю. Мы услышали, когда уже открылась. Мы перепугались. Старик был очень строгий. Он мог выгнать Эдика с квартиры. Мы притаились. Ведь мы думали, что это он, старик. Сидим тихо. Он постоял немножко в коридоре, наверно, присматривался, куда идти. Вернее, это я потом так решила, что присматривался, а тогда мы об этом не думали: зачем ему в своем доме присматриваться? Верно ведь? И он даже свет не зажег - в щели под дверью было темно.
      - Простите, у вас в комнате света тоже не было?
      Она снова покраснела.
      - Не было. Поэтому он и решил, что Эдик спит. А потом он прошел по коридору в другую сторону. Мы подумали, что к себе на кухню. Слышим шаги, шаркает.
      - Шаркает?
      - Да, да. Я это хорошо запомнила. Мы говорили потом с Эдиком. Эдик сказал: "Странно, ведь раньше старик никогда не шаркал".
      - А тогда шаркал? - Мазин поднялся со стула: - Вы даже не представляете, как важно то, что вы мне сказали, Аллочка. Рассказывайте дальше.
      - Прошел он туда, в комнату, и скоро вышел. Мы посмеялись, что старик нас не заметил, - вот, собственно, и все.
      - Значит, когда на другой день Эдик пришел ко мне, чтобы заявить об исчезновении старика, он не знал еще, что тот, кто заходил ночью, был в пустой комнате?
      - Конечно, нет! Он думал, что это Укладников был.
      - Почему же он не сказал, что Укладников приходил ночью? Из-за вас?
      Аллочка опять почувствовала себя виноватой.
      - Да, он не хотел говорить, что я была у него.
      - Глупо и очень вредно, но, во всяком случае, благородно. Это говорит в его пользу.
      - И он не знал, что из шкафа взяли деньги.
      - Деньги Укладникова?
      Она покачала головой.
      - Значит, Эдика?
      - Нет.
      - Деньги принадлежали шайке?
      - Да.
      - Вот оно что. Ловко! Кто придумал этот тайник?
      - Эдик. Он не придумал, он узнал о нем и сказал Лешке. А Лешка придумал - вернее, они попросили Эдика спрятать там деньги. Это было за несколько дней до той ночи. Говорили, что скоро заберут. Эдик согласился, но сказал мне. Я тогда особенно поняла, какие это опасные люди. Вот мы и решили уехать. А тут все и случилось. Они мстили за эти деньги. Думали, что Эдик их присвоил. Не верили, что тот, кто убил старика, заходил в комнату.
      - Сколько было денег?
      - Не знаю. Но много. Несколько тысяч. В целлофановом мешке. Эдик не считал. Он не хотел к ним иметь никакого отношения.
      - Кто еще мог знать о деньгах?
      - Я не говорила никому. Эдик тоже.
      Игорь Николаевич сделал пометку в блокноте.
      - Теперь понятно, почему он так переволновался, когда мы добрались до тайника. Но выходит, что и для шайки исчезновение денег было неожиданностью?
      - Конечно, потому они и мстили.
      - Почему Семенистый сразу не уехал из города?
      - Я его не пускала. И еще он думал, что все выяснится скоро. Он очень хотел оправдаться перед ними.
      - Еще бы! Такие достойные люди! Так кто же сделал тайник? Укладников?
      - Нет, что вы! Если бы старик знал про тайник, Эдик не стал бы прятать там деньги. Этот шкаф он по просьбе старика перевозил со старой квартиры его зятя. Тогда тайник и обнаружил, но Укладникову ничего не сказал.
      Мазин записал еще несколько строчек в блокнот.
      - Прекрасно! Будем надеяться, что суд учтет некоторые обстоятельства, но особенно на это не рассчитывайте. Отвечать вашему парню придется за многое. А пока лечите его как следует.
      Мазин глянул на часы. До поезда в Тригорск оставалось совсем немного времени. Алла поднялась:
      - Мне пока можно идти?
      - Да, конечно. Давайте ваш пропуск. Кстати Алла, вам Эдик ничего не говорил про пальто, которое он должен был взять из чистки?
      Мазин наклонился над столом, чтобы поставить свою фамилию на розовой бумажке. "Если даже она ничего не знает, это еще не означает, что никакого пальто не было". Но она знала.
      - Это того паренька, что жил с Эдиком?
      - Да, да. Стояновского.
      - Я его взяла по квитанции, когда он телеграмму прислал.
      - Значит, оно у вас?
      - Дома оно. Я принесу, если нужно.
      - Нет, пока не нужно. Отдадите, когда он вернется.
      Мазин не вышел вслед за Аллой, а задержался на минуту в комнате. Перелистал блокнот и открыл его на странице, где столбиком были выписаны три фамилии: Семенистый, Стояновский, Кравчук.
      Фамилия Семенистого была жирно перечеркнута. Мазин взял авторучку и зачеркнул еще одно имя - Стояновский. Правда, на этот раз не так решительно, черточкой потоньше. Осталось только "Кравчук".
      Машина ждала у подъезда. Мазин открыл дверцу.
      - Игорь Николаевич!
      Через дорогу бежал Брусков.
      Познакомились они у Мазина дома. Он тогда не ждал гостей. Выдался один из редких вечеров, когда можно было поваляться на диване с книжкой. Мазин подложил под голову подушку и взялся за Лескова, которого мог перечитывать по многу раз. Но книгу пришлось отложить. Позвонили. Мазин пошел открывать, недовольный, и увидал на пороге незнакомого молодого человека.
      - Извините, пожалуйста. Но я думал, возможно, это важно...
      - Что важно?
      - Видите ли, я недавно был в Береговом. По заданию редакции. И там мне пришлось беседовать с товарищем Козельским...
      - Вы Брусков, стало быть?
      Валерий обрадовался и начал говорить о своих открытиях прямо в прихожей, да так сумбурно, что Мазину пришлось прервать его:
      - Подождите. Отдышаться сначала надо. Вы запыхались, видно, пока пять этажей одолели.
      Валерий не так уж запыхался. Ему было просто неудобно вторгаться к Мазину в квартиру. Но сделал он это не без умысла и даже приврал, что не мог разыскать его на службе, хотя нарочно пришел туда слишком поздно. Для журналиста такие хитрости Валерий считал простительными и необходимыми (где же, как не в домашней обстановке, можно найти те самые "детали", без которых не оживет ни один материал?). Но это в принципе. А на практике он чувствовал себя неловко.
      Мазин провел Брускова в комнату, где тот последовательно рассказал обо всем, что узнал в Береговом от Майи.
      - Вот. Я думал, это может быть интересно.
      - Это действительно интересно, - подтвердил Игорь Николаевич.
      Брусков показался ему симпатичным, хотя он разгадал, конечно, его хитрости. "Паренек воображает себя репортером, пробравшимся на виллу Бриджит Бардо", - подумал Мазин, но Валерия поблагодарил от души и пообещал даже подбросить интересный материал.
      Ушел тот окрыленным, а Мазин немедленно выехал в Береговое, где и находился до звонка из Тригорска. Нового, правда, ему узнать почти ничего не удалось, но рассказ Брускова подтвердился, а это и само по себе было не так уж плохо. Во всяком случае, разъяснялась первая половина странных поступков Стояновского. Стало понятно, почему он появился в Береговом и что делал там два или три дня. Но что заставило его внезапно возвратиться в город, как попал в пустой вагон принадлежавший ему чемодан, как отпечатались его ботинки у шкафа с тайником - это оставалось по-прежнему загадкой, на которую должен был ответить сам Борис, адрес которого так и не удалось до сих пор установить. И все-таки скорее всего он находился в Крыму. Это утверждала и Майя и теперь косвенно подтвердила Аллочка. Телеграмма-то оказалась без подвохов. Услышав, что Аллочка на самом деле получила из химчистки пальто, Мазин не огорчился. К Стояновскому он испытывал заочную симпатию и не жалел еще одной отпавшей версии, как бы ни была она соблазнительна.
      Но неопределенная, смутная тревога не покидала его. Не любил он телеграмм. Никаких. Даже поздравительных, составленных бодрым, повторенным в тысячах бланков мертвым языком из обрубков фраз. Эти куски бумаги поражали его своим бездушием, умением вместить беспредельное горе в короткие ленточки, пожелтевшие от канцелярского клея. "Тяжело больна мама приезжай Валя", или: "Витя умер в больнице похороны двадцать шестого". А иногда в безликие, без знаков препинания фразы вкладывается смысл совсем другой, который трудно отличить от обычного.
      Мазин любил письма. За каждым он видел человека, с его непохожим на все остальные почерком, с грамматическими ошибками, простыми шутками, с какими-то расплывшимися пятнами - может, и от слез, которые никогда не упадут на телеграфный бланк. Однако формулировал Мазин свои чувства сухо: "С телеграммой труднее работать".
      Но на этот раз все в порядке - телеграмма как телеграмма. И пальто есть. А тревога не утихает почему-то...
      В Береговом Мазин проследил час за часом все действия Стояновского, восстановил до мелочей его разговоры с Майей и в гостинице, перекопал материалы о Розе Ковальчук и... не обнаружил ничего, что могло бы заставить Бориса неожиданно вернуться. Все, что произошло со Стояновским, могло заинтересовать любую газету, но не проливало никакого света на убийство Укладникова.
      Оставалось или действительно вычеркнуть геолога из блокнота, да не так, как он вычеркнул, - тоненько, а раз и навсегда - жирно, как Семенистого, или вернуться к той фантастической версии, которую сам он гнал от себя, но которая вновь и вновь возникала в голове Мазина. И когда она возникала, он напряженно думал об "инвалиде", так странно появившемся на пути Стояновского и потом исчезнувшем без следа. А между тем "инвалид" заставил Бориса изменить маршрут. Впрочем, Мазин подозревал, что не только маршрут Стояновского изменился после этой встречи.
      И вот снова Брусков. Он бежал через дорогу к машине.
      - Игорь Николаевич!
      Мазин показал на сиденье рядом с собой:
      - Валерий, мне очень некогда! Спешу на вокзал. Все, что у вас есть, выкладывайте по пути. Ясно?
      - Так точно, - ответил Брусков, но не с солдатской четкостью, а пробормотал еле слышно, устыдясь собственной лихости. - Понимаете, Игорь Николаевич, мне неудобно, что я вас отвлекаю. У меня, собственно, сущая ерунда. Вы, может быть, даже смеяться будете.
      - Валерий, на реверансы нет времени.
      Брусков глянул на невозмутимого шофера: "Будут смеяться!" Но что оставалось делать?
      - Понимаете, Игорь Николаевич, я хочу написать о Розе Ковальчук. Поэтому я взял у Майи папку с материалами. Домой взял.
      - Что именно вы взяли?
      - Да ничего особенного. Просто перепечатанные на машинке материалы. Из областной газеты. О процессе над фашистами и предателями в Береговом в сорок четвертом. Там казнили семерых фашистов.
      - Не помню этих материалов.
      - Да вы их и не видели. Я их взял еще до вашей поездки в Береговое.
      Мазин повернулся так резко, что Брусков даже потеснился в угол.
      - Нет, нет, Игорь Николаевич, там ничего интересного нет. Вот они, посмотрите сами...
      И Валерий, быстро расстегнув портфель, достал несколько сшитых листков.
      "Смерть фашистским убийцам!" - прочитал Мазин заголовок и под ним в скобках: "Газета "Южная правда" от 16 октября 1944 года".
      - Если тут нет ничего интересного, зачем вы привезли мне эти листки? - спросил Мазин, бегло проглядывая бумагу и не находя действительно ничего нового.
      - Вы только не смейтесь. Чепуха, конечно, но тут не хватает одной странички. Видите, третья, а потом сразу пятая.
      Да, страницы в самом деле не хватало, и это было заметно не только по нумерации. Обрывки бумаги остались на сшиве.
      - Любопытно.
      - Вот и мне показалось. А Майя говорит, что материалы читал Стояновский. Раньше все страницы были на месте.
      - Вы полагаете, что вырвал листок он?
      - Может быть.
      - Значит, нужно узнать, что было на этом листке. Майя не помнит?