Через лабиринт

      Оранжереи в Береговом не оказалось. Было "Парниковое хозяйство химкомбината", которое Козельский обнаружил на самой окраине после долгих поисков. Когда он вошел под стеклянную крышу, где выращивали красивые, похожие на лотос белые цветы с незнакомым названием "калы", то вспомнил самшитовую рощу под Хостой.
      Было жарко и сыро. Толстая женщина в грязном платье с короткими рукавами разгребала жирную черную землю.
      - Простите, мне нужно поговорить с вами.
      Женщина глянула на него недружелюбно.
      - Вы работали здесь тринадцатого апреля?
      - Если не воскресенье, так работала.
      Мимо прошла девушка в розовом платочке и пальто - видно, собиралась уходить. Но приостановилась, прислушиваясь к разговору.
      - В этот день у вас покупал цветы один молодой человек...
      - Никто у нас ничего не покупал. Мы только для организаций цветы продаем.
      Девушка пошла к выходу.
      - Ему были очень нужны цветы.
      - Понятия не имею. Мы такими делами не занимаемся.
      - Но, может, не вы, а кто-нибудь другой из ваших работников?
      - Без меня тут никто не распоряжается.
      Осечка вышла полная. Козельский, ругаясь про себя, вернулся на автобусную остановку. Там под навесом стояла девушка в платочке.
      - Товарищ, вы не рыженького такого спрашивали?
      - Вот этого. - Козельский от волнения забыл развернуть весь веер. Достал одну карточку.
      Девушка закивала:
      - Покупал он цветы, покупал. Только Матрене не говорите, что я сказала. Это ж не полагается, отдельным гражданам продавать. Она не хотела сначала, а он говорит: "Мне очень нужно, я заплачу, сколько вы скажете". Кажется, по рублю за цветок с него содрала.
      - Золото мое! - обрадовался Козельский. - Как вас зовут-то?
      - Я не скажу. Матрену боюсь.
      - Ладно. Пусть это будет наша тайна. А для чего ему цветы нужны были?
      - Не знаю. Не говорил. Сказал, очень нужны - и все. Я рядом работала, весь разговор слыхала. Зачем - не говорил.
      - Ну и за то спасибо.
      Подошел автобус. Козельский хотел было подсадить девушку, но она замотала головой.
      - Мне другой нужен.
      Козельский уехал один. Он был доволен собой. Нитка тянулась.
      Сошел лейтенант на главной площади, где на бетонном постаменте зеленый танк с пробоиной в борту указывал на запад коротким орудийным стволом. Рядом стоял памятник погибшим подпольщикам-комсомольцам. Список фамилий на гранитной плите и даты: первые цифры разные, вторые одинаковые - 1942. "Моложе меня ребята были", - подумал Козельский. И пошел через площадь к гостинице, представляя, как закончит свой доклад Мазину словами: "Думаю, Игорь Николевич, что, как говорят французы, нужно искать женщину".
      V
      Свободными вечерами Мазин любил бродить по городу. Был у него и любимый маршрут. Через шумный, в разноцветных неоновых бликах центр, где люди всегда спешат - кто на встречу со счастьем, а больше на очередной сеанс в кино, он спускался к набережной и шел вдоль реки, мимо остановившихся отдохнуть у стенки теплоходов, слушал, как где-нибудь в тесной рубке вахтенный крутит со скуки старые пластинки, смотрел, как светятся из глубины отражения звезд и огней на мачтах, дышал сырым, набегающим со стороны моря воздухом и у железнодорожного моста поднимался снова наверх, проходил тихими старыми улочками, где под акациями, на самодельных скамеечках, судачили уставшие за день женщины. А потом перед ним вырастало большое, построенное почти сто лет назад здание вокзала, и он опять попадал в мир суеты, шума, мчащихся машин, кафетериев с прозрачными стеклянными стенками, где пили вино, смеялись и не обращали внимания на человека, который шел неторопливым шагом, держа руки в карманах плаща.
      Маршрут этот был любимым, потому что Мазин знал здесь каждое здание и ничто не отвлекало его, не мешало думать. Такая уж у него была работа, и он никогда не жалел, что выбрал ее. В свое время ему предлагали и аспирантуру, и другие более спокойные и лучше оплачиваемые места. Он отказывался, хотя друзья сочувствовали и посмеивались над "увлечением детективщиной". Его считали чудаком, но все это было в прошлом. Друзья разбрелись по свету. Мазина давно уже не числили в молодых, никто больше над ним не смеялся, потому что никто не смеется над человеком, выбравшим трудную и нужную профессию на всю жизнь и оказавшимся, как говорится, на своем месте.
      И сам Мазин хорошо знал, что он "человек на месте", как знали это и те, кто руководил им, и те, кем руководил он. Знал и от этого чувствовал ту необходимую уверенность в себе, без которой немыслимо любое большое дело. Он умел не обольщаться легкими удачами и не падать духом, когда, казалось, заходил в тупик. Мазин всегда ощущал превосходство над своим противником, потому что человек, у которого чиста совесть, сильнее в поединке с тем, кто вынужден запутывать следы, преследуемый страхом. Он не может не сделать той единственной ошибки, без которой не обходится ни одно преступление. И каким бы сложным ни казалось ему дело об убийстве Укладникова - а Мазин полагал, что оно принесет еще много неожиданностей, - он не сомневался, что нужная нитка в конце концов попадет ему в руки и он выберется по ней из лабиринта. Правда, кого он встретит на выходе, Мазин еще не знал, потому что даже то "фантастическое" предположение, о котором он не стал говорить Козельскому, пришлось оставить после находки чемодана.
      Об этой находке думал Мазин и в тот вечер, когда изменил проторенному маршруту. Изменил не намеренно. Он почти с удивлением обнаружил, что идет не по набережной, а в сторону Магистральной, где жил Укладников. Свернул, сам того не заметив, потому что делать там, в квартире, Мазину было нечего. Но, свернув, он подумал, что место событий может натолкнуть на какие-то дополнительные мысли, и не стал исправлять ошибку, а пошел дальше, повинуясь подсознательно принятому решению.
      Новый район начинался сразу, без подготовки. По одну сторону улицы, бывшей еще недавно последней в городе, тянулись маленькие, построенные три-четыре десятка лет назад домики с садами и покосившимися заборами, а напротив уже выросли первые постройки опытного микрорайона, опоясанные гирляндами светящихся окон. Мазин прошел через дворы, чтобы сократить путь, и вышел на Магистральную. За последнее время он бывал здесь не раз и легко узнал окна на первом этаже, на углу. Три окна выходили на улицу, а два - в проход между домами.
      Окна светились обычным желтоватым светом, как и десятки других выше и рядом, но Мазин ощутил тревогу и замедлил шаг: свет горел не в той комнате, где жил Семенистый, а в другой, центральной, где нашли тайник. Впрочем, она не была опечатана. И к окну Мазин подошел не для того, чтобы подсмотреть, а потому, что дорожка асфальта вплотную прижималась к стене. На окне не было штор, и все, что происходило в комнате, было видно каждому прохожему. Но прохожих не могло заинтересовать то, что увидел Мазин. А он увидел такое, что заставило его быстро шагнуть в сторону, хотя находившийся в комнате человек и не мог его заметить, даже если б он смотрел в окно. Но тот и не думал этого делать. Нагнувшись и открыв застекленные дверцы, он внимательно рассматривал шкаф с двойным дном. И даже не шкаф, а именно дно.
      Почувствовал ли человек в комнате взгляд Мазина или просто уже выяснил все, что ему требовалось, но он резким движением распрямил крупное тело и зашагал к двери. И тут же Мазин принял решение. Он быстро обошел дом и вошел в подъезд.
      Открыли ему сразу, не спрашивая, кто пришел. Перед Мазиным стоял незнакомый человек с широким лицом и густой черной бородой. Он смотрел на Мазина довольно хмуро.
      - Если не ошибаюсь, товарищ Кравчук?
      - Не ошибаетесь.
      И продолжал стоять, загородив дверь своим массивным туловищем.
      - Разрешите войти. Я не хотел бы представляться через порог.
      Кравчук сдвинулся с места:
      - А-а... Вы оттуда?
      - Оттуда.
      - Тогда прошу на кухню. Приехал час назад. Еще не успел разобраться.
      В кухне на полу лежал расстегнутый чемодан на "молнии", а на столе стояла бутылка портвейна и банка рыбных консервов.
      - Даже не поужинал... Составите компанию?
      - Спасибо. Я посижу немного. А вы ешьте. Вы получили телеграмму?
      - Да. На работу пришла. Неожиданно и непонятно. Что тут произошло? Все правда?
      - Правда.
      Кравчук кашлянул сердито:
      - Черт! Какая сволочь могла?
      - Пока не нашли. Вы приехали один?
      - Понимаете, получилось как обухом по голове. Растерялся просто. И ничего не сказал. Жалко Светлану. Отец ведь. Объяснить ничего не мог. Решил один поехать, узнать толком. Потом ее подготовить.
      - Что ж, может быть, это и верно. Дочери тяжелее, чем зятю.
      - Почему его убили?
      - Возможно, ограбление.
      - Ограбление? Что у него грабить?
      - Иногда из-за десятки убивают.
      - Мерзавцы. У старика и жизнь не сложилась, да такая смерть...
      - Что вы имеете в виду? Почему не сложилась?
      - Просидел десять лет.
      - Когда?
      - После войны.
      - За что?
      Кравчук махнул тяжелой рукой:
      - Целая история. Светлана сама не знала.
      Мазин посмотрел внимательно:
      - Расскажите, пожалуйста...
      - Нечего рассказывать. Все просто. Старик бросил их с матерью перед войной. Потом его забрали в армию. Когда Гитлер напал. С тех пор ничего не знали. Пятнадцать лет. Вдруг в пятьдесят седьмом письмо. Дескать, так и так. Пострадал, потому что был в плену. Освобожден, живу в Сибири, нуждаюсь. Помоги, дочка. Как не помочь? Пригласили к нам. Мать-то умерла уже. Но не приехал. Писал, не хочу мешать молодой жизни, вину чувствую. Посылали ему деньги, вещи теплые, варенья, печенья разные. Когда дали квартиру и уезжать сразу пришлось, говорю Светлане: давай отца выпишем. Не век же одному жить. Приехал, познакомились и простились. Видел я его раз или два всего.
      То, что говорил Кравчук, было интересно и наверняка важно для Мазина, но еще более интересен был он сам, заполнявший почти всю кухню громоздким телом, большими руками и бородой, засыпанной хлебными крошками. Тяжелый, бугристый лоб Кравчука нависал над неожиданно светлыми серыми глазами, которые смотрели на Мазина непрерывно и почти не моргали. Вообще, голова его казалась грубо скроенной из разных кусков. Из-под бороды виднелись крепкие красные щеки, привыкшие к непогоде, а лоб был бледным, с четко прорезавшимися морщинками и совсем интеллигентскими залысинами.
      Упорный взгляд малоподвижных глаз мешал Мазину рассмотреть всего Кравчука, не давал возможности оторваться от его лица, и Мазин подумал сначала, что геолог пытается сбить, смешать его мысли, но потом понял, что это просто такая манера, как и речь Кравчука, его короткие, рубленые фразы. И все-таки иногда Мазину становилось не по себе - когда Кравчук вдруг совсем останавливал свой взгляд, и начинало казаться, будто смотрит он уже не на Мазина, а мимо него или даже сквозь него, на стену за спиной.
      - Значит, и Светлана Ивановна мало знала отца?
      - Мало. Наверняка мало. Но дочь, однако. Чти родителя.
      - А знаете ли вы что-нибудь о близких ему людях? С кем он дружил, встречался, переписывался?
      Кравчук дернул бородой:
      - Переписывался? Не знаю. Нет. - И налил вина в простой граненый стакан.
      Вино Кравчук пил, как воду. Запил рыбу - и все. Не морщась и не крякая. Запил и, перевернув стакан, накрыл им пустую бутылку.
      - Ну, а квартирантов вы тоже не знаете?
      - Одного знаю. Стояновского. Я прописал его. Перед отъездом. Вместе были в партии. Заболел парень. Легкие слабые. На Север нельзя. Остался здесь. Работал.
      Вообще-то Мазин не был сторонником "ошеломляющих" приемов, но ему захотелось встряхнуть массивного геолога.
      - У нас есть основания подозревать Стояновского в убийстве вашего тестя.
      Наконец-то пригодился Мазину этот прямой, немножко жутковатый взгляд Кравчука. Его не пришлось ловить. Кравчук не спрятал глаза. Он только заморгал.
      - Борис? Ерунда.
      - Почему?
      - У нас собака была. В тайге. Ощенилась. Говорю: "Борька, утопи щенят". - "Жалко". Так и не стал. А вы говорите, убил. Ерунда!
      Мазин мог бы рассказать об убийце, который держал дома ежика и поил его молоком, но он не стал рассказывать. Он думал, почему Кравчук категорически отмел Стояновского: в самом ли деле не знает он ничего о Дубининой или просто не хочет о ней говорить. И вообще многие "почему" связывались у Мазина с зятем Укладникова.
      - Убивают не только жестокие люди. Все дело в мотивах преступления, в обстоятельствах. Кстати, Стояновский - человек вспыльчивый...
      - Все уже знаете?
      - К сожалению, не все. Но есть серьезные улики.
      - Арестован?
      - Пока нет.
      - Правильно. Ошибетесь.
      - Он не арестован потому, что скрылся.
      Геолог прореагировал неопределенно - то ли обрадовался, то ли изобразил удивление.
      - Куда ему скрываться? Ерунда! Не верю. Какие улики?
      Мазин решил рискнуть.
      - Мы нашли его окровавленную рубашку.
      - Борькину?
      - Да, Стояновского.
      - При чем тут тесть? Не понимаю.
      - Рубашка была выброшена. От нее пытались избавиться.
      Кравчук почесал бороду:
      - Мир приключений.
      - А вы отрицаете приключения? - Мазин попробовал разрядить обстановку.
      - Почему? На меня медведь нападал.
      - Вот видите. И что от него осталось?
      Кравчук чуть хохотнул:
      - Хотите, шкуру подарю?
      - Спасибо. Не нужно. Я люблю зверье. На охоте в воздух палю.
      - Водку пить ходите?
      Мазин принял мяч:
      - На этот вопрос имею право не отвечать.
      - По закону?
      - По закону.
      - А по-человечески?
      - Это насчет водки?
      - Нет. Про Борьку я.
      - Про него скажите лучше вы.
      Кравчук опять взялся за бороду.
      - Бедолага. В детдоме рос. Нервный, правда. Но не он убил.
      О детском доме Мазин не знал.
      - Почему Стояновский попал в детский дом?
      - Сирота. А может, и нет. Потерялся во время войны.
      - Пытался отыскать родителей?
      - Еще бы. Не нашел.
      Что ж, кое-что удалось узнать и о Стояновском. Важны ли эти сведения - покажет будущее, а пока Мазина заинтересовал сам Кравчук.
      - Все это может иметь значение, - сказал он. - Зайдите завтра, пожалуйста, к нам в Управление. Нужно записать ваши показания. Вы, кстати, надолго в город?
      - Думали провести отпуск со Светланой. Квартиру привести в божеский вид. Но теперь лучше повременить. Дня через два поеду в Тригорск. И она следом. Там отдохнем.
      "Тригорск? Дубинина?.. Или это случайное совпадение?"
      - Есть где остановиться?
      - Дикарями. Снимем комнату.
      Мазин поднялся: "Для начала, пожалуй, хватит".
      - Но к нам зайдите обязательно. Квартиру оставите на Семенистого?
      - Не видал его еще. Посмотреть нужно.
      - Не видели?
      - Нет. Приехал - его нет.
      "Вот он - второй ключ". Мазин с трудом сохранил невозмутимость.
      - Разве Семенистый оставляет ключ у соседей?
      - Нет. СвRй у меня. Замок-то сам делал. Слесарничаю на досуге.
      Мазин не стал расспрашивать о ключе. Ему сегодня и так повезло больше, чем можно было ожидать. Но оставался вопрос, который нужно было выяснить хотя бы отчасти.
      - Почему вы задержались? Ведь телеграмму мы послали немедленно, как только обнаружили исчезновение вашего тестя.
      - В Москве был. На конференции.
      Это Мазин знал. На первую телеграмму ему ответили: "Кравчук действительно работает в Заозерном, но в настоящее время находится в Москве, на конференции геологов".
      Потом сообщили: "Кравчук вернулся из Москвы пятнадцатого апреля. В командировочном удостоверении дата выезда из Москвы - четырнадцатого апреля".
      Тогда Мазин запросил Москву...
      - Ну ладно, Константин Акимович, простите, что нагрянул неожиданно. Это, между прочим, случайно получилось. Но удачно. Надеюсь, вы поможете прояснить нам кое-какие детали.
      - Боюсь, что бесполезен. Ничего не знаю.
      - Почему же? В отношении Стояновского вы проявили большую уверенность.
      - С Борисом напутали. Ищите настоящего.
      - Бывает, и мы ошибаемся. Спокойной ночи. До завтра.
      - До завтра.
      Перед тем как выйти, Мазин посмотрел в окно. Нет, Кравчук не мог видеть его из освещенной комнаты. И не мог он знать, что на запрос Мазина из Москвы ответили: "Установлено, что Кравчук отметил командировочное удостоверение четырнадцатым апреля, за два дня до окончания конференции, но четырнадцатого на конференции не присутствовал и в гостинице не ночевал".
      VI
      "Разыскивать женщину" Козельскому не пришлось. Букет белых цветов оказался последней его удачей. Ничего больше о Стояновском узнать не удалось. Зачем остановился он в Береговом? Кому предназначался букет? Действовал Стояновский по заранее продуманному плану или под влиянием обстоятельств? Заезжал ли в Береговое после убийства? Все эти вопросы оставались пока без ответа. Так хорошо тянувшаяся цепочка фактов прервалась. Лейтенант нервничал. Звонок начальника застал его в номере гостиницы.
      - Вадим, это вы? - услыхал он в трубке голос Мазина.
      - Я, Игорь Николаевич, слушаю вас...
      - Удачно я вас разыскал. Как успехи?
      - Неважные.
      Козельский уже забыл, что собирался хвастаться.
      - Ничего. Вместе разберемся. Выезжайте немедленно.
      - Слушаюсь.
      Вадим опустил трубку и достал из кармана пачку сигарет. Курил он редко, сейчас ему захотелось глотнуть дыму. С одной стороны, вызов открывал выход из тупика, в котором оказался лейтенант. Но в то же время по тону Мазина Вадим понял, что выяснилось нечто неожиданное и его работа в Береговом приобрела, видимо, второстепенное значение.
      Последнее предположение было не совсем верным. Вешая трубку, Мазин думал: "После этой телеграммы поиски в Береговом ничего не значат, и тогда Козельский нужнее здесь, на месте, или они приобретают решающий характер, и тогда мне следует взять их на себя".
      Этого Козельский не знал, но, будучи человеком строго дисциплинированным, он выделил из всего разговора слово "немедленно" и потому не стал дожидаться ни поезда, ни автобуса, а выехал на такси и через два с половиной часа уже входил в кабинет Мазина.
      Увидев его, Мазин невольно посмотрел на часы, но ничего не сказал, даже не похвалил за оперативность, и Козельский окончательно убедился, что обстановка усложнилась, потому что именно в такие моменты Мазин бывал скуп на похвалу: в сложной обстановке все, что лучше служит делу, является нормой, считал он.
      - Садитесь и рассказывайте. Подробно и не спеша.
      - Понятно, - ответил лейтенант и приступил к докладу. Кончил он уныло: - На этом нитка и оборвалась, хотя я думал: букет - такая приметная штука, что мне просто повезло.
      - Бывает. Ваши выводы?
      - Продолжать поиски знакомой Стояновского. Она единственный человек, который может подсказать, где искать его.
      - Ищут тех, кто скрывается.
      Мазин меньше всего собирался удивлять Козельского. Скорее он отвечал каким-то собственным, еще не устоявшимся мыслям, но, заметив, как лейтенант переменился в лице, улыбнулся:
      - Вадим, вы станете хорошим работником только тогда, когда перестанете удивляться. Сомневаться - сколько угодно, но не раскрывать так по-мальчишески глаза, как вы сейчас раскрыли. Впрочем, я сегодня утром тоже раскрыл. Вот почитайте.
      Это была обыкновенная телеграмма, вчера только посланная из Ялты на имя Семенистого: "Возьми пальто химчистки погода прекрасная. Борис".
      - Ну как? Понравилось?
      Козельский положил телеграмму на стол.
      - Убили вы меня, Игорь Николаевич...
      - Ничего, выживем. Я ведь тоже ранен.
      - Что же это может означать?
      - Внешне то, что Стояновский не имеет ни малейшего отношения к убийству Укладникова, ничего не знает об этом убийстве и преспокойно отдыхает в Крыму.
      - А чемодан? А ботинки? А топорик?
      - Прибавьте кровь и следы на полу.
      - Ну да!
      - Само по себе все это еще ни о чем не говорит. Тем более что неизвестно, чья кровь на вещах. Их могли и украсть. Мы ведь не знаем, были ли они на Стояновском, когда он уезжал.
      - Но его остановка в Береговом?
      - Это серьезнее, хотя причина остановки нам по-прежнему неизвестна. Судя по тому, что вам удалось установить, в ней больше романтики, чем криминала.
      - Простите, Игорь Николаевич, но, по-моему, реабилитировать Стояновского рано. Следы ботинок - факт неопровержимый.
      - Вадим, хорошо, что вы так прочно вжились в нашу последнюю версию. Хотя и этому факту можно найти свое, может быть, очень несложное объяснение. А в целом ваш рассказ говорит, как ни странно, больше в пользу Стояновского, чем ему во вред.
      - Почему же? Факты...
      - Факты - да. Но психологическая сторона... Если цветы предназначались девушке, то, согласитесь, поведение Стояновского не вяжется с тем, что мы знаем. Собираясь совершить убийство, нервный, неуравновешенный человек спокойно расхаживает по оранжерее в поисках красивого букета?
      - Ну и что? Букет мог понадобиться с определенной целью. Например, чтобы убедить девушку в своих чувствах, создать атмосферу, в которой она ничего не могла бы заподозрить.
      Мазин не стал возражать:
      - Допустим... с натяжкой. Ну, а телеграмма?
      - А вот это как раз в характере. Нервничает, крутит, изобретает трюки, которые кажутся ему очень хитрыми. Боится, что чемодан попал-таки к нам, и дает телеграмму, чтобы навести тень на ясный день.
      Игорь Николаевич улыбнулся:
      - Граф Монте-Кристо. "Нам пишут из Янины". А может, все проще, Вадик? Борис Стояновский, обыкновенный молодой человек, едет в отпуск. В пути встречает знакомого. Выпили в ресторане. Создалось определенное настроение. Решает сойти в Береговом, где живет знакомая девушка. Появляется с букетом. Необычно, романтично. Болтает встречным и поперечным о своей жизни, о хозяине, который денежки в шкафу прячет. Кто-то пользуется этим да еще и чемоданчик прихватывает. Боря погоревал немножко, да и дальше поехал, весну встречать. Благо погода хорошая. Ну, что скажете, товарищ лейтенант?
      Козельский был похож на мяч, из которого выпустили воздух.
      - Сдаетесь? А я только порадовался, что нам удалось немножко поспорить. Вы легко сдаете свои позиции, Вадим, и слишком быстро со мной соглашаетесь.
      Вадим ответил искренне:
      - Но так получается, Игорь Николаевич. Всегда вы оказываетесь правы, а не я.
      Мазин рассмеялся.
      - Вы еще и льстец, Вадим. Это уж слишком.
      - Какой же я льстец?
      - Коварный. Ладно, ладно - шучу. Даже насчет Бориной болтливости пошутил. - Он посерьезнел: - Пошутил, чтобы вас немножко подзадорить, а вы раскисли. Сам-то я считаю, что от Стояновского нам отказываться рано. Появились в его истории два момента, которые очень меня заинтересовали. Один из них - ваше открытие. Я имею в виду "инвалида". Вы его открыли, но, кажется, не придали этому человеку должного значения.
      - Мало удалось узнать о нем, Игорь Николаевич. Кажется, это человек случайный. Проводница говорит, что они со Стояновским и узнали-то друг друга не сразу.
      - Но "инвалид" разыскивал Стояновского? Зачем? И откуда ему стало известно, что тот едет именно в этом вагоне? Может быть, между встречей Стояновского с "инвалидом" и его внезапным решением сойти в Береговом есть определенная связь? Но, с другой стороны, связана ли остановка в Береговом непосредственно с убийством Укладникова? Или здесь действовали параллельные факторы? Видите, сколько вопросов, Вадим.
      Он замолчал, и Козельский, который понимал, что на вопросы Мазина пока еще нет ответов, промолчал тоже.
      - Второе обстоятельство - Тригорск. Там живет неизвестная пока нам Дубинина. Туда же, в Тригорск, собирается поехать зять Укладникова Кравчук. Что это - в огороде бузина, а в Киеве дядька? Или совсем наоборот? Впрочем, остановимся. И большой путь состоит из малых шагов. Следующим шагом будет пальто Стояновского. Существует ли оно в действительности? Это придется выяснить вам.
      - Разве Семенистый?..
      - Семенистого я не видел. Телеграмму принес Кравчук. Он уже приехал, между прочим. Видите, сколько у нас новостей. Кстати, это тоже орешек. Но о нем мы поговорим попозже. А сейчас не теряйте времени, раз вам удалось его сберечь. Поезжайте в ателье. Узнайте у Семенистого все о пальто. Могу вам сообщить, что в химчистке на Магистральной никаких вещей Стояновского нет. Но это ничего не значит - в городе не одна химчистка. Выясните этот факт, а потом мы засядем вместе и посоветуемся, что делать дальше.
      - Слушаюсь. - Козельский встал.
      ...Телеграмму действительно принес Кравчук. Он вошел в кабинет Мазина энергично, но не шумно, как привык, наверно, ходить по тайге. Мазин сразу заметил на его лице то, чего не видел вчера, - улыбку.
      - Я вам говорил... - начал геолог еще с порога. Улыбка у него тоже была диковатой, борода двигалась вверх-вниз. - Я ж говорил, Бориса вы зря. - И он выложил телеграмму на стол, как кладут козырного туза.
      Мазину потребовалась немалая выдержка, чтобы скрыть изумление.
      - Когда пришла телеграмма?
      - Вчера. После вашего ухода. Минут через десять.
      - А почему ее принес не Семенистый?
      - Зачем? Я сказал, иду к вам. Он на работу пошел.
      - Ясно, - кивнул Мазин, хотя в тот момент ему почти ничего не было ясно.
      Козельский выпрыгнул из бежевой "Волги" у недавно построенного ателье. За большими зеркальными стеклами стояли на полках телевизоры и радиоприемники, а над входом нависал модный бетонный козырек. Девушка-приемщица тоже оказалась модной - с начесом над подкрашенным личиком.
      - Мне бы Семенистого...
      Приемщица покрутила авторучкой. Потом повернулась куда-то в глубь ателье:
      - Ль-о-ня! Тут товарищ Эдика спрашивает.
      На голос ее вышел здоровенный парень с тонкими усиками, в рабочем фартуке:
      - А вам он зачем?
      И окинул Козельского подозрительным, изучающим взглядом.
      - По личному делу.
      - По личному? - выговорил парень недоверчиво. - Нету его. - И глянул на девушку: - Ты что? Не знаешь?
      Она передернула худыми плечиками.
      - А где же он? - спросил Козельский.
      - Отпуск вроде взял.
      - Как отпуск?
      - Да так. Отпуск. Полагается человеку - вот и взял.
      Парень решил, что сказано достаточно, и повернулся к Козельскому спиной.
      Вадим пошел к заведующему. Тот оказался маленьким, краснощеким и усатым. "Ежели и жулик, то по мелочам", - подумал лейтенант, когда увидел, как внимательно разглядывает "зав" его удостоверение.
      - Так я и знал, так я и знал, что все это неспроста.
      - Что именно неспроста?
      - А что бы вы подумали, если б ваш работник вчера спокойно работал, а сегодня пришел и говорит: "Рассчитайте меня немедленно". Что бы вы подумали?
      - У нас так не бывает.
      - Да, да. Я понимаю. У вас порядок и дисциплина. Вы же почти военные люди. А вы бы поработали с такой публикой! Все от наших нехваток, товарищ офицер. Того нет, этого нет. А у предприимчивых людей есть. Появляются соблазны.
      - Извините, мне нужны факты. Выходит, вы рассчитали Семенистого?
      - Ни в коем случае. Как это так! Я спросил: "Почему ты так решил?" А он сказал, что у него заболела мама и ей нужен уход. Он, правда, совсем не похож на заботливого сына, но людей не всегда правильно понимаешь. И я сказал: "Бери отпуск на две недели, поезжай, узнай все как следует, тогда и решай. Если нужно, получишь расчет, а так зачем тебе терять хорошую работу?" Я, знаете, товарищ офицер, всегда забочусь о молодежи, потому что очень легко сбиться с пути в вашем возрасте...
      - Где живет его мать? - прервал Вадим.
      - Виноват, не знаю. Где-то неподалеку тут. Он часто ездил к ней на воскресенье. Хотя, одну минуточку... Аллочка!
      На пороге появилась приемщица.
      - Аллочка, скажите, пожалуйста, товарищу, где живет мама Эдика. Вы, кажется, бывали у них.
      Аллочка посмотрела на заведующего неприветливо:
      - В Красном Хуторе.
      Из автомата Козельский позвонил Мазину.
      - Ну вот, Вадим, мы и квиты. Не все же мне вас удивлять. До Красного Хутора четырнадцать километров. Вы успеете туда до вечера, а пока заскочим вместе к Кравчуку. Я сейчас спускаюсь.
      Козельский сел в машину и с места разогнал ее до разрешенной скорости. Мазин ждал на углу.
      На Магистральную они выскочили еще засветло. Мазин положил руку на плечо Вадима:
      - Остановитесь здесь и посидите в машине.
      Кравчук ходил по тесной для него комнате и рубил свои короткие фразы:
      - С утра ни слова. Вдруг появляется - и нате вам: "Мать заболела, уезжаю. Немедленно." Дает деньги, долг за полмесяца. Вещи заворачивает в простыню. И с узлом и чемоданчиком - в такси. Будьте здоровы, живите богато! Я в дурацком положении. Жена ждет. Отпуск идет. А мне не на кого оставить квартиру.
      - А пальто Стояновского он взял из чистки?
      - Нет, не приносил.
      - Вопросов больше нет, извините за беспокойство.
      - Будьте здоровы.
      - Да... Вот еще. У вас есть во дворе телефон?
      - Есть.
      - Покажите, пожалуйста.
      Они вышли вместе. Телефон оказался как раз там, где стояла "Волга". Козельский оглядел геолога.
      - Все, как я и предполагал, - сказал Мазин, садясь в машину. Потом добавил: - Уехал, забрав вещи. Никакого пальто не заносил. Забросьте меня в Управление и поезжайте в Красный Хутор.
      Козельский ничего больше не спрашивал. Он видел, что Мазину не до вопросов. Молча они обгоняли автомобили на темнеющих улицах. Только у самого Управления Мазин повернулся к лейтенанту.
      - Вадим, я ведь говорил вам, что наша вторая версия может оказаться не самой последней? Но я не думал, что их окажется столько сразу.
      И, уже выйдя на тротуар, пожелал:
      - Ни пуха ни пера. И кланяйтесь больной маме... если только она действительно больна. Я буду ждать вас.
      Выбравшись из города, Козельский повел машину ровнее и закурил на ходу, придерживая баранку левой рукой. Шоссе было широким и почти без поворотов. Впереди, на краю степи, первые ночные огоньки неярко выделялись на фоне не погасшего еще заката.