- Расскажите мне, пожалуйста, Майя, все, что вы о нем знаете.
      Он уже видел себя где-то наверху, на пирамиде какой-то, а внизу стоял беспомощный, неожиданно исчезнувший из Берегового лейтенант Козельский и жалким голосом умолял рассказать о Стояновском. Но он прервал это сладкое видение, чтобы выслушать девушку.
      Она встретилась с Борисом Стояновским в этом же музее несколько дней назад и сразу обратила на него внимание. И не только потому, что посетителей было немного, а местных всех она знала наперечет. Нет, Майя сразу почувствовала, что человек этот не случайный. Так смотрел он на все, что собрано в комнате... И Майка не выдержала, спросила:
      - Вы тоже интересуетесь подпольщиками?
      Он взглянул на нее и ответил не сразу, слегка заикаясь:
      - Это... это... - Он дотронулся пальцем до портрета Розы. - Я ее сын. Только я не знал... Мне сказали.
      Кто сказал Борису о его матери, девушка даже не спросила - так поразил ее сам факт появления сына Розы Ковальчук. Она вообще ничего не спрашивала. Спрашивал он.
      - Мы долго-долго разговаривали, он все расспрашивал и бумаги все перечитал, и даже в гостиницу их брал с собой.
      - Какие бумаги?
      - Да вот эти. Тут на машинке из газеты перепечатано. Весь процесс, когда фашистских палачей судили после освобождения. Там и про Розу написано. А потом он поехал в оранжерею, купил белые цветы, очень красивые, и отнес к памятнику. И еще он сказал, что обязательно приедет сюда после отпуска и вообще будет часто приезжать, - закончила Майя.
      Пока она рассказывала, Брусков успокоился. Даже величия поубавилось. Просто радостно стало.
      - Майя, - проговорил он искренне. - Золотой вы человек! И стихи у вас прекрасные. Мы их обязательно напечатаем.
      - Да ну их, стихи эти! Вы про Розу напишите.
      - Напишу, Маечка, напишу. Вы мне свой отчет, пожалуйста, дайте тоже. Тот, что из газеты перепечатан. Я его использую в очерке. Здорово все это складывается. А Борис не говорил, куда едет?
      - В Крым, в Ялту сначала, а потом по побережью.
      - А может, он домой вернулся?
      - Нет, нет, на юг поехал. Я его провожала.
      Еще одна идея осенила Брускова:
      - Майя. Послушайте. Вы не помните, какой у него был чемодан? Желтый такой? Новый?
      Вообще-то подсказывать ответы в таких случаях не полагается. Но Брусков не был профессионалом. Да и Майя на уговоры не поддалась.
      - Никакого чемодана у него не было. Зачем ему чемодан в путешествии? Он с рюкзаком поехал.
      IX
      Ребята подсмеивались над Козельским:
      - Если ты, Вадька, парень сознательный, то должен написать заявление.
      - Какое еще заявление?
      - Так и так, прошу считать мою командировку в счет положенного отпуска. Ведь на курорт едешь, счастливчик!
      - Да ну вас, черти!
      Основная трудность заключалась в том, что ни Мазин, ни Козельский не знали, когда именно решил Кравчук ехать в Тригорск. А может, он туда и не собирается? Тогда чемодан в шотландскую клетку придется распаковать. Но пока он оставался наготове.
      И вот сообщение работника, который вел наблюдение: "Вышел из дому с вещами".
      Потом второе: "Взял такси, направляется в сторону аэропорта".
      Мазин только кивнул:
      - Ну, Вадим, как говорится, с Богом. Вы знаете, что делать.
      В машине уже лейтенант получил по радио третье сообщение:
      "Такси вышло на Аэрофлотское шоссе".
      Он положил руку на локоть шофера:
      - Темп, Витя.
      Прибавили ходу. В аэропорту Козельский подошел к человеку, что стоял у входа в кассовый зал и старался выжать из красного ящика-автомата стаканчик газировки. Вадим достал три копейки.
      - Порядок, - услышал он. - Подшефный берет билет. Второй для тебя. Кассирша в курсе. Полетите, как неразлучные друзья.
      Сотрудник отошел, а Козельский не спеша выпил теплую воду и направился в зал. Борода Кравчука темнела рядом с окошком кассы. Вадим присел на диван и достал из кармана газету. Парень, который вел наблюдение, исчез из зала на несколько минут, потом появился и присел рядом с лейтенантом.
      Козельский спросил:
      - У вас спички не найдется?
      Тот протянул коробок:
      - Берите, берите, у меня еще есть.
      - Спасибо.
      Вадим приоткрыл коробок и увидел свернутый билет. Он опустил спички в карман. Операция "Нарзан", как шутливо назвал его поездку Мазин, началась.
      Пошутил он так, впрочем, под самый конец, когда уже сказал Козельскому все, что нужно было сказать. Пошутил и подвел итог:
      - Задача ваша, Вадик, может оказаться и простой и сложной. Вернее, она может в любой момент резко усложниться. Это первое. А второе вот что. Кроме наблюдения за Кравчуком, я дам вам еще одно поручение. Вы помните о письме Дубининой?
      - В котором не было ничего особенного?
      - К сожалению. Поэтому узнайте об этой женщине как можно больше.
      Козельский хотел что-то сказать, но Мазин остановил его:
      - Вадим, вы умудряетесь совмещать исполнительность со склонностью к увлечениям. Временно эту склонность сдерживайте. Вам потребуется прежде всего исполнительность. - Он подождал, пока лейтенант поймет его мысль, и закончил: - Разумеется, максимум внимания Кравчуку. Сейчас юн для нас фигура номер один. Ведь мы так и не выяснили, где он был в день убийства. Во всяком случае, не в Москве. Постарайтесь познакомиться с ним. Так вам будет легче.
      Эти слова Козельский вспомнил, когда стремительный лайнер, незаметно превратившийся из чуда в средство передвижения, покатился по взлетной полосе навстречу зеленой весенней степи. Потом степь отделилась от самолета и оказалась уже не впереди, а по бокам и внизу, все ниже и ниже.
      Козельский повернулся к сидящему рядом Кравчуку:
      - Отличная машина.
      Тот ответил кратко:
      - Сначала нужно долететь.
      Для Козельского эти слова прозвучали почти как признание вины. Ему казалось, что каждый преступник суеверен.
      Кравчук между тем вытащил из-под чемоданного ремня журнал и развернул на последней странице. В руках его появился карандаш и большой, с красной ручкой, заграничный нож. Открыл он его, нажав на какую-то пружину, и начал широким блестящим лезвием подтачивать маленький карандаш. Козельский с интересом посматривал, как огромные руки Кравчука ловко справляются с этой хрупкой работой.
      "Прямо секретарша", - подумал Вадим неприязненно. Нож в руках Кравчука слегка действовал ему на нервы.
      Наконец, геолог закончил, аккуратно ссыпал стружку в пепельницы и принялся за кроссворд. Он быстро, почти не задумываясь, заполнял строчку за строчкой, причем шел не от найденных уже слов, а прямо подряд, номер за номером, сначала все по горизонтали. Загвоздка наступила на цифре семнадцать. Козельский прочитал, скосив глаза, - "косвенное доказательство вины".
      Кравчук ткнул себя карандашом в подбородок. Разноцветная палочка утонула в густой бороде.
      - Улика, - назвал Козельский машинально.
      Геолог подсчитал буквы, дотрагиваясь до клеток кончиком карандаша.
      - Верно. Не сообразил.
      - Всегда что-нибудь не угадаешь. Я еще ни одного кроссворда не добил до конца.
      - У меня были. Мы в партии соревновались. Попадется старый журнал... Я геолог. А вы?
      - Я химик.
      - Химик?
      Козельский уловил недоверие в голосе геолога.
      - Да, второй год работаю. После института.
      - И нравится? Химия?
      - Конечно, - ответил Вадим. - Почему бы и нет?
      - Воздуха мало. Отрава одна.
      - Вот и еду подышать, в отпуск.
      Кравчук, кажется, больше не сомневался, и Вадим остался доволен завязавшимся разговором. Он не собирался расспрашивать Кравчука. Пока нужно было лишь познакомиться, чтобы иметь возможность встречаться в Тригорске. Да и говорить-то было особенно некогда - весь полет занял меньше часа.
      - Я тоже на отдых, - сказал геолог. - Нужно квартиру подыскать. Жена приедет. Домов отдыха не люблю. Диким лучше. Свободней. Сейчас с квартирами легко. Весна. Вот летом попробуй.
      Вадим поддержал его:
      - Месяц и я на одном месте не выдерживаю. Поэтому определенными планами себя не связываю. Пока приятель помог достать номер в гостинице.
      - Если один, что связывать. А у меня жена.
      В прозрачном синем небе рельефно прочертилась снежная гряда на горизонте, и совсем близко, прямо среди равнины, выросли отдельные, похожие на сахарные головы горы. Одна голова, пониже, стояла со сломанной верхушкой. Вместо нее торчали три скалистых обломка, а у подножия их маленький зеленый городок. Это и был Тригорск.
      Они сели в микроавтобус - маршрутное такси и покатили в город, вдыхая особенный здешний воздух, словно составленный из острых, покалывавших легкие холодных кристалликов, лопавшихся внутри, как пузырьки шампанского. От воздуха этого Козельскому стало весело и не верилось, что черный, мрачноватый Кравчук, возможно, убийца и опасный преступник.
      Распрощались они у Цветника - яркого бульвара, обсаженного жесткими вечнозелеными кустарниками. Здесь был центр, гуляли отдыхающие и пили целебную и неприятную на вкус воду из плоских голубых кружек.
      - Ну, счастливо найти подходящую квартиру, - пожелал Козельский. - Я, между прочим, в "Эльбрусе" буду.
      - Прекрасно. Возможно, увидимся.
      - Почему бы и нет? Пока супруга не приехала, вы ведь холостяк.
      Кравчук вроде бы улыбнулся.
      - Заходите в гостиницу, если скучно будет. Моя фамилия Козельский.
      Он протянул Кравчуку руку и поднялся в вестибюль, отметив мельком, что парень в ковбойке, ехавший с ним в автобусе, направился в противоположную сторону.
      В заказанном для лейтенанта номере у окна, выходившего на Цветник, сидел в кресле человек лет тридцати пяти в костюме спортивного покроя.
      - Лейтенант Козельский? Я капитан Волоков. Мне звонил Игорь Николаевич.
      - Ясно. Это ваш парень в ковбойке?
      - Наш. Кравчук пошел в квартбюро?
      - Да. Так сказал.
      - Хорошо. Юра его проводит. Мы там подобрали два-три подходящих адреса. Пусть устраивается. Какое он на вас произвел впечатление?
      - Быку шею свернуть может.
      - Здоровый мужчина, ничего не скажешь. Вас, кажется, еще Дубинина интересует?
      - Дубинина тоже.
      - Личность любопытная.
      Капитан отодвинул штору.
      - Видите, там, на горке, домик в псевдоготическом стиле?
      - Вижу. Санаторий?
      - Санаторий. Сейчас. Шахтерский. А до революции принадлежал папаше этой Дубининой. Был такой предприниматель от медицины.
      - Где же он теперь?
      - Ну, теперь... Там, где медицина уже не требуется, я думаю. Дочке-то под пятьдесят. Впрочем, о папаше у нас сведений никаких нет. Ушел в свое время с белыми. Вот и все.
      - И дочку бросил?
      - Представьте себе. Дочка с матерью осталась. Мать умерла в пятьдесят четвертом году. Здесь и похоронена, на местном кладбище. Сама Валентина перед войной в пединституте училась. Это перед войной. А вот в войну... нехорошо вышло. Переводчицей в городской управе работала при немцах.
      Капитан Волоков прошелся по номеру, и Козельский заметил, что через его светлые волосы пробивается лысина. Как бы поймав взгляд лейтенанта, Волоков пригладил рукой макушку.
      - Но есть и смягчающие моменты. Отказалась от санатория, который предлагали возвратить ей оккупационные власти. Помогала кое-кому из местных жителей, когда шла массовая отправка в Германию. В общем, вела себя двойственно. Но была осуждена. Вернулась в пятьдесят шестом. С тех пор живет в материнском доме. Ни в чем не замечалась. Иногда пьет. Но всегда одна и тихо.
      Козельский подумал, что Дубинина знает Укладникова по ссылке.
      - Спасибо. Без вашей помощи я тут ничего не сделаю.
      Волоков воспринял эти слова как должное.
      - Вы к нам, конечно, не ходите. Связь будем держать по телефону, и я захаживать буду. Думаю, что Игорь Николаевич в обиде не останется. Я с ним работал немножко.
      Простились они довольные друг другом. Козельский стянул пропотевшую рубашку и пошел принимать душ. В коридоре заманчивая блондинка с соломенной сумкой осмотрела его довольно внимательно.
      "Курорт", - вспомнил Вадим насмешки товарищей, но не выдержал и оглянулся. Сзади блондинка показалась ему еще лучше.
      В уголовный розыск Козельский попал не сразу. В школе он мечтал о химическом факультете. Учительница говорила: "Химия - это единственная наука, которая все может сделать из воздуха". И демонстрировала чудеса в пробирках. Но на вступительных экзаменах ему не хватило того единственного балла, без которого... Короче, в ожидании лучших времен пришлось пойти на завод. А там никаких чудес не было. Просто делали краску, да еще такую, что покупатели присылали директору недобрые письма.
      Вечерами Вадим дежурил в дружине. Дежурил потому, что нужно было. Ходили по улицам, иногда уговаривали какого-нибудь пьяного дурака не ругаться громко. А так больше анекдоты травили.
      Однажды они сидели в районном отделе, ждали, куда пошлют, перешучивались. На столе дежурного затарахтел телефон, и кто-то, не назвавший себя, пробормотал впопыхах:
      - В ресторане "Кавказ" в малом зале под фикусом парень в болгарском свитере. Так у него пистолет под пиджаком...
      Трубку повесили.
      Дежурный махнул рукой.
      - Каждый день такие хохмы. Но все-таки придется вам смотаться туда, хлопцы. На всякий случай.
      Лейтенант, с которым они поехали, тоже был уверен, что это очередной розыгрыш, но оказалось, что был это совсем не розыгрыш.
      Треснул внезапно выстрел, и остановился, будто ткнувшись в стену, лейтенант, и замерли обомлевшие ребята, а бандит метнулся в подворотню и исчез. Да его и не ловил никто - не ожидали они этого выстрела. И когда Вадим стоял, окаменев, в бледном, голубом пятне света, падавшем из окна ресторана, он не знал еще, что выбор его определился.
      Но прошло еще почти четыре года, три из которых в пограничном гарнизоне, пока вошел он в кабинет Мазина, и тот, поглядев Вадимовы бумаги, спросил:
      - К нам, значит?
      - Так точно.
      - Не боитесь?
      - Да нет вроде.
      - Все сначала не боятся.
      Вадим вспомнил мокрую улицу, выстрел, стеганувший из тишины, капли пота на лбу умирающего лейтенанта, который тоже не боялся.
      - Я знаю.
      - Это хорошо, если знаете. Но знать мало. Помнить все время нужно. И думать тоже... Вы думать любите?
      Козельский смутился:
      - Да разве ж про себя так скажешь?
      - А почему бы и нет? Попробуйте.
      Мазина интересовал не сам ответ, а то, как он будет сказан.
      - Ну, что же вы?
      - Да вот думаю, что сказать.
      Мазин засмеялся:
      - Ладно. Думайте.
      Освеженный и отдохнувший, Козельский вышел из гостиницы, когда до вечера оставалось еще часа два. Он решил прогуляться на Лермонтовскую, где жила Дубинина.
      В маленьком, усаженном цветами дворике сухопарая женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тонкими, поджатыми губами подстригала садовыми ножницами кусты.
      - Не скажете, как пройти к Цветнику?
      Женщина подошла к невысокому заборчику и посмотрела на Вадима неприветливыми светлыми глазами.
      - Пройдите два квартала, сверните направо.
      Это прозвучало точно и сухо.
      - Благодарю вас.
      - Пожалуйста.
      Так они сделал. Прошел два квартала и свернул вниз по бульварчику, вливавшемуся в Цветник, когда на одной из туфель у него развязался шнурок. Лейтенант присел на скамейку. А когда поднял голову, покончив со шнурками, то увидел Кравчука.
      Геолог шел по противоположной стороне бульвара, но не вниз, а вверх, шел довольно быстро, глядя прямо перед собой. Потому он и не заметил сидящего Козельского.
      "А городок-то узковат", - Вадим проводил взглядом своего "подшефного". Тот дошел до перекрестка и свернул на Лермонтовскую. Парня в ковбойке не было видно. "Может, это и верно, не нужно быть навязчивым", подумал Вадим и пошел снова вниз к Цветнику. Там, по его мнению, могла находиться блондинка, одинаково привлекательная со всех сторон.
      Блондинку в этот вечер он не нашел, а на другой день ему уже было не до нее.
      Разбудил лейтенанта телефонный звонок.
      - Козельский?
      - Я. Кто это?
      - Волоков. Ночью умерла Дубинина.
      - Что? Да она ж вчера была жива и здорова.
      - Вчера была, а сегодня нет. Отравилась газом.
      - Случайно?
      - Пока решить трудно. Можно предполагать самоубийство.
      - Курорт, - сказал Вадим, кладя трубку.
      X
      Мазин был не так уж не прав, когда в разговоре с Аллочкой назвал "кожаного" дураком. Но бывает, что и дуракам приходят в грлову удачные мысли. Особенно когда их подхлестывает злоба. А "кожаный" и был из таких злобных дураков, потому что, будь он поумнее, он давно догадался бы, что разыскивать Эдика не следует, а следует даже, наоборот, радоваться его исчезновению. Но, кроме злобы, "кожаного" вела жадность. Когда же злоба и алчность соединяются в таких людях, те уже не в состоянии осмотреться по сторонам, а самые "умные" идеи, которые приходят им в это время в голову, ведут только к гибели и их самих, и других людей.
      Ошибка же Мазина заключалась в том, что он считал путь этот довольно длинным, и предполагал, что есть еще время пересечь его. Это была ошибка, но не вина. Виновата была Аллочка, которая скрыла главное. Главное и еще одну мелочь. Впрочем, мелочей в подобных историях не бывает. Знай Мазин эту мелочь, главное открылось бы ему почти наверняка. Но он поверил Аллочке, когда она сказала, что живет в общежитии. А это было правдой лишь частично. И "кожаный" имел на этот счет более точные сведения. Поэтому, когда он зашел в общежитие, его ничуть не удивил ответ вахтера:
      - Нету ее.
      Вахтер, седоусый старик в наглухо застегнутом толстом черном френче, сидел за своим столиком и пил крепко заваренный чай.
      - Я знаю, где она? Я ей не сторож. Я за общежитие в ответе, за народную собственность, а за девчонками пусть воспитатели смотрят. А ты кто такой, что ее спрашиваешь?
      - Брат я, папаша, двоюродный.
      - Бра-а-ат... - протянул дед подозрительно. - Знаем мы вашего брата! Хорошо еще, если в загс позовет, а то и под куст в парке.
      - Ну, ты это, дед, брось! Тебе толком говорят: брат я. Ждать мне некогда: проездом я, понял? Где ее комната? Записку я Алке оставлю.
      Вахтер посмотрел на шоферскую куртку и загорелое лицо "кожаного" и уступил. Через несколько минут тот разговаривал с Катей, что жила вместе с Аллочкой. Но говорил он уже другое:
      - Вот что, сестренка, от Эдика я. Знаешь такого? С Аллой поговорить нужно вот так... - Он провел ребром ладони по толстой шее.
      "Кожаному" и в голову не пришло, что Аллочка могла не довериться подруге. Он в такие тонкости не вдавался и оказался прав. Но хотя точного адреса заболевшей тетки, у которой последние дни ночевала Аллочка, Катя не знала, все же помнила улицу и ближайшую трамвайную остановку: с год назад они заходили к этой тетке вместе.
      Сведения эти "кожаного" вполне устраивали. Он вышел из общежития веселый, сел в машину, потому что действительно был шофером, и погнал на Казахстанскую. Улица эта находилась в районе частной застройки, и соседи тут хорошо знали друг друга.
      - Мамаша! - "Кожаный" остановился возле скамейки, где две немолодые женщины лузгали семечки. - Где Козловых дом будет?
      - А вон, сынок, с голубыми ставнями.
      - Спасибо, - сказал "кожаный" и поднял боковое стекло.
      Мимо флигеля с голубыми ставнями он проехал не спеша, так что успел прочитать на воротах фамилию домовладельцев.
      - Ну, ты глянь, вот бестолковый парень! Мимо проехал! - посетовали тетки на скамейке.
      Преследуя Аллочку, "кожаный", как и Мазин, думал, что Эдик унес ноги подальше и переписывается с ней на теткин адрес.
      Однако дело обстояло иначе.
      Поговорив с Мазиным, Аллочка села в трамвай и, убедившись, что за ней больше никто не следит, попыталась обдумать происходящее. Было это нелегко, но кое-что ей удалось. Во всяком случае, с трамвая она сошла спокойная и решительная. В ближайшем магазине купила бутылку водки, две пачки дорогих папирос и банку шпрот, положила в сумку и с покупками направилась на Казахстанскую.
      Собака за забором загремела было цепью, но, узнав Аллочку, притихла. Калитку открыла тетка.
      - Здравствуйте, тетя Даша. Ну, как тут у вас?
      - Да все так же.
      Тетка выглядела не столько больной, сколько недовольной. Говорить она больше ничего не стала, а молча повернулась и зашлепала задниками стоптанных туфель по дорожке, что вела к дому. Аллочка направилась следом, но не в дом, а обошла его и постучала в маленькую дверку легкой пристройки - не то сарая, не то летней кухни.
      - Ты, что ли? - послышался хриплый голос.
      Звякнула щеколда, и Аллочка оказалась в помещении с окнами, прикрытыми ставнями. Здесь, рядом со столярным верстаком, стояла железная койка. Человек, открывший дверь, тут же улегся на смятую постель. Наверно, и Мазин не сразу узнал бы в нем Эдика Семенистого.
      В этом Эдике не было ни малейшего лоска. Вместо модных полубачек небритая, взлохмаченная щетина, осунувшееся, побледневшее лицо. Даже колечко уже не поблескивало, а как-то пожухло и болталось на похудевшем пальце с нестриженым, грязным ногтем.
      - Водки принесла? - спросил Эдик тускло. Чувствовалось, что вопрос этот задает он не впервые, но на положительный ответ не надеется.
      - Принесла.
      Эдик приподнялся недоверчиво. Алла достала бутылку, папиросы и шпроты, поставила на верстак.
      - Сейчас у тетки возьму поесть.
      - Не надо. Я не голодный. Ничего не надо.
      Выпил он жадно, отдышался, взял одну рыбку, пожевал.
      - Вроде полегчало, - сказал удовлетворенно. - Выпьешь со мной?
      Алла покачала головой:
      - Мне на нее смотреть противно.
      - С каких это пор?
      - С нынешних. И тебе в бутылку заглядывать нечего.
      - Ну-ну... Командуешь! Думаешь, как посадила меня в эту конуру, так я уже в подчинении у тебя? От такой жизни денатурату напьешься, не то что "белой головки".
      - Не я тебя сюда посадила, а глупость твоя.
      - Знаешь...
      - Ладно, не психуй! Послушай-ка, что я тебе скажу.
      - Еще что-нибудь на мою голову выдумала?
      - Я сейчас с Мазиным разговаривала. Помнишь такого?
      Эдик отставил стакан:
      - Заложила?
      - Дурак! Сам он меня нашел.
      - Да тебя-то он Откуда знает?
      - Он, по-моему, все знает. Кроме того, что ты здесь сидишь. Думает, уехал, а я знаю куда.
      - Ну, а ты что?
      - Да ничего. Сказала, если напишешь - сообщу.
      Семенистый улыбнулся:
      - Правильно. Ты голова все-таки.
      - Эдик! Ты меня любишь?
      Он потер кулаком небритую щеку:
      - Сейчас до этого разве?
      Аллочка поднялась с табурета:
      - Значит, не до этого? А я, дура, прячу тебя, сама рискую, тетку подвожу, старую женщину. Из-за кого? Из-за такой свиньи!
      - Алка! Подожди, подожди! Ты ж знаешь! Если б я... Я бы сам тут не сидел. В Сибирь бы подался. А то заперся, как дезертир какой. Из-за тебя ж. Сама знаешь. Думаешь, мне легко? Нервы все натянулись. Видишь, аж пальцы дрожат.
      - От водки они у тебя дрожат.
      - А пью с чего, думаешь? Сладкая она? Будь она проклята!
      Семенистый со злостью стукнул по столу, схватил со стола недопитую бутылку и швырнул ее в угол сарая, на стружки.
      У Аллы по щекам побежали слезы:
      - Что же нам делать, Эдик?
      - Говорил я, что делать! В Сибирь, на стройку подаваться.
      - Да найдут и там.
      - Ну, лучше придумай.
      - Эдик, а что, если к Мазину сходить?
      - Тронулась?
      Алла быстро смахнула со щек слезы, села на кровать рядом, заговорила горячо:
      - Эдик, ну послушай, Эдик! Ведь не скроешься же. За мной Лешка по пятам ходит. Сегодня парня какого-то подослал. Лучше уж Мазину открыться. Расскажешь все как было.
      - Суку хочешь из меня сделать?
      - А кого ты жалеешь? Они ж тебе мстить хотят!
      - Нечего мне мстить! Не виноват я перед ними.
      - Да не верят же они тебе! Найдут - зарезать могут! Лучше к Мазину попасть, чем к ним.
      Семенистый стукнул кулаком по верстаку:
      - Дура дремучая! Да Мазин, ты понимаешь, чего за мной ходит? Понимаешь? Думаешь, Мазину эта мелочевка нужна? Мазин мне вышку строит! Слыхала такое слово? Знаешь, что за убийство полагается?
      - Но не ты ж убил.
      - А докажет кто?
      - Я там была!
      - Ты! Это тоже доказать нужно. Никто тебя не видел.
      - Все равно, Мазин разберется. Я ему верю! Он хороший!
      - Ух дура, вот дура! Для того он и хороший, чтоб таких соплячек, как ты, на крючок ловить. Думаешь, они там правду ищут? У них свой план есть, свой процент. Шлепнули - и точка. Значит, открыли, значит, хорошо работают. А я им по всем статьям подхожу.
      - Ну, что же делать-то, Эдик?
      - Уеду я. И ты со мной. После.
      - И всю жизнь дрожать от страха?
      - Чего там, всю жизнь! Меня не найдут - другого попутают. Им бы галочку поставить. Вот и конец делу.
      - А Лешка? Я их еще больше боюсь. И зачем ты в этот шкаф полез!
      А Лешка и "кожаный" сидели в это время в пивной на набережной. "Кожаный" был в настроении: рассказывал, как нашел Аллочкину тетку, и похохатывал, довольно сплевывая на пыльный пол. Под мраморным столиком стояла пустая четвертинка.
      - Ну баба - умора, я тебе скажу! "Вон он, сынок, вон он, с голубыми ставнями!" - повторял он со смехом и дышал на Лешку луком и водочным перегаром.
      На рукав "кожаного" сел комар. Он хлопнул ладонью, стряхнул раздавленного комара, и лицо его стало злобным.
      - Вот так я и эту тварь прихлопну, семенистую. Вся икра с него потечет.
      Лешка смотрел и молчал, наморщив низкий лоб.
      - Ну, чего молчишь?
      - Нужно ж его найти.
      - Я его, гниду, на Кушке разыщу. По копейке все с него выдавлю.
      - Нам его трогать не нужно.
      - Как не нужно? А деньги?
      - Деньги теперь с него черта с два получишь. Плакали наши денежки. Но он нам заплатит, дорого заплатит!
      - Ясней говори, не темни.
      Лешка нагнулся поближе:
      - Нужно его найти и про старичка шепнуть куда следует. "Не там, граждане сыщики, убийцу ищете". Короче, общественность помогла обезвредить опасного преступника. Уразумел?
      - Ха-ха! Это неплохо! Сам придумал?
      - "Хозяин" подсказал. Мы так двух зайцев прикончим. И за денежки расквитаемся, и легавых от себя отведем.
      - Неплохо было б. Может, по стакану вина за такое дело?
      - И так намешали.
      - Все одно к одному. Эй, родимая, красненького два по двести!
      Выпили, поморщились, заели редиской, взялись за пиво.
      - Завтра про тетку "хозяину" расскажу.
      - Завтра? Точно. Слушай, а может, нам сейчас к ней наведаться?
      - Зачем? За гланды подержать?
      - Ни-ни! Ни в коем случае! Потолкуем культурненько. Пришли к вам, мамаша, от чистого сердца. На неправильный путь племянница ваша встала, с опасным человеком связалась, спасать девочку нужно.
      - Ну, ты даешь!
      - Чего "даешь"? Может, она нам адресок и выложит. Тогда с "хозяином" совсем другой разговор получится. Толково придумано?
      - Выпили мы много...
      - Прямо! Да я сейчас могу машину по всему центру провести, ни один "оруд" не свистнет. И ты в норме.
      - Я-то в норме. А запах?
      - Тю, запах! Его, знаешь, сухой чай снимает. Зайдем сейчас в "Гастроном", купим пачку.
      - Жалко деньги переводить.
      - Да я сам куплю.
      - Ну давай.
      - Любезная, уходим мы, получи за горючее.
      Эдик укладывался.
      Был он из тех людей, что решения принимают быстро. И не столько от избытка решительности, сколько из упрямства. Перечить ему было бесполезно. Зато натолкнуть на мысль, внушить, что это его собственная мысль, а на самом деле навязать, что ему и в голову не приходило, - такое с ним проделывали. И Аллочка тоже. Но на этот раз он взбунтовался, а ей уже было не до хитростей. Слишком затянулась эта передряга, в которую попали они так неожиданно.
      И не верилось уже, что совсем недавно летели веселые деньки и вечера в ресторанах, где Эдик чувствовал себя как рыба в воде, умел потолковать с официантом, заказать музыку и даже не напиться, как другие, до неприличия. Аллочке тогда все подруги завидовали. А теперь? Грязный сарай, подпольная жизнь и совсем другой Эдик - крикливый, злой, капризный, а главное жалкий, похожий на издерганную, раздражительную бабу...
      А она еще любит его, дура такая. Любит, потому что, несмотря на модную челку, она обыкновенная и очень неплохая девчонка, которая хоть и не прочь повеселиться, но меру знает и хочет, чтобы все было хорошо и чтобы замуж выйти и детей нарожать. А для этого Эдик ей на свободе нужен, не в тюрьме, и вообще она никак не может его бросить, раз она его любит. Потому и водки купила, и Мазина обманула, и прячет его, не хочет, чтоб он уехал.
      А Эдик?
      Странно складывалась его жизнь, хотя вроде бы ничего странного в ней и не было. Просто несли его какие-то волны, а он не барахтался. И даже был доволен, покачивался на волнах, как курортник в Сочи, и не заметил, что утянуло за красный бакен.
      Думать Эдику и в самом деле как-то не приходилось. Сначала им распорядился отец - увез из деревни. В городской школе пришлось трудновато. И хоть Эдик был довольно смышленым, особой необходимости в учении не чувствовал. В том кругу, где вращались они с отцом, ценились не знания, не аттестаты, а рубли-копеечки, на которые и домик построить можно, и позволить себе по кружке пива с друзьями. Оказалось, что и Эдику так думать легче. Школу он бросил, пошел добывать собственные рублики. Место попалось хорошее, не пыльное - ателье по ремонту бытовых приборов. Чинить электробритвы научился он и без физики. Чинил хорошо, так что благодарственные полтиннички всегда позвякивали в кармане. Но он их не копил, легко они приходили и уходили тоже легко. Считал, что жить нужно полегче. Понять смысл - и жить. А смысл простой: сто рублей лучше, чем рубль. Умного человека, дескать, деньги сами находят.