"Ну и денек! - Лейтенант перебирал последние события. - Телеграмма, исчезновение Семенистого, наконец, Кравчук. Даже шеф шутить перестал".
      Красный Хутор оказался в балке. Не доезжая до четырнадцатого километра, Козельский прочитал название его на большом желтом указателе, поблескивающем в свете фар. Шоссе здесь переходило в улицу. Лейтенант цритормозил возле ближнего, крытого черепицей домика у колодца и узнал, где живет Семенистая.
      Оказалось, рядом.
      Выйдя из машины, Вадим вдохнул ароматный запах вечерней весенней степи, подправленный кизячным дымком, поднимающимся над крышами, и невольно расправил плечи, чтобы набрать побольше этого непривычного горожанину воздуха.
      - Здравствуйте. Вы мать Эдуарда Семенистого?
      Не старая еще, видно, привычная к труду женщина в длинной по-деревенски юбке и с вязаным платком на плечах была совсем не похожа на хамоватого Эдика.
      - Мама...
      - Был он у вас сегодня?
      - Був, був, а як же.
      - Можно его увидеть?
      - Уйихав. Вин у нас долго не гостюе. А у вас що до него за справа?
      - Да вот дело небольшое.
      - Ну так зайдите у хату. Хоть вы мне толком росповидайте, що вин у ту Сибирь подався...
      Женщина эта отнеслась к Козельскому с полным доверием, и ему было неприятно говорить ей неправду. Но ничего иного он сделать не мог. В чем был виновен Семенистый? Этого Козельский пока и сам не знал. Поэтому он сказал, что приехал узнать насчет своего пальто, которое Эдик должен был взять из чистки.
      В город Вадим вернулся поздно, но в кабинете Мазина горел свет. Лейтенант загнал машину в гараж и поднялся по непривычно безлюдной лестнице. Мазин писал что-то за столом:
      - Семенистый вас, конечно, не дождался?
      - Не дождался. Но он там был. Я говорил с его матерью и ее вторым мужем. Для них этот отъезд - полная неожиданность.
      - Им можно верить?
      - Вполне. Простые, сердечные люди. Они меня даже парным молоком угостили.
      Мазин улыбнулся.
      - Это нарушение, Вадим.
      - Я знаю. Но я им верю. Он примчался на такси, завез вещи и сказал, что едет в Сибирь, где один друг нашел ему хорошую работу. Адреса, разумеется, не оставил, обещал написать.
      - Говорите, можно верить? Простые, искренние люди?
      - Да, деревенской закваски.
      - Не идеализируйте эту закваску. Но, между прочим, Эдик показался мне типичным продуктом городской цивилизации в ее нелучшем проявлении.
      - Он такой и есть. Отец бросил мать и ушел в город. Там и сын вырос. У матери бывал редким гостем. Последний раз с Аллочкой, приемщицей из ателье. Называл невестой. Даже колечко приобрел.
      - Хорошо, Вадик. Вы не зря проехались. Теперь можно и отдыхать. Для одного дня событий достаточно.
      VII
      А через день Мазин сидел в кафе со слишком красивым названием "Алый тюльпан" и потягивал холодный кофе. Кофе был очень плохим, но Мазин не замечал этого. Он смотрел и думал. Смотрел главным образом на вход в ателье, где не так давно работал Эдик Семенистый. Ателье находилось рядом, через неширокую здесь улицу, а стенка кафе была стеклянная, ни разу еще не битая, без трещин, схваченных уродливыми фанерными кружками. И еще Мазин посматривал по сторонам, но не потому, что его интересовал кто-нибудь в зале, а как раз наоборот, он хотел убедиться, что сам никого не интересует.
      Думал же Мазин главным образом об Аллочке, которая вот-вот должна была выйти из ателье, потому что рабочий день уже кончался.
      Вспомнился разговор с Вадимом.
      - Подтвердилось, Игорь Николаевич. Это та самая "невеста", что приезжала с Семенистым к его родителям, - сообщил Козельский, выговаривая слово "невеста" с подчеркнутой иронией.
      - Ну, и как она вам показалась?
      Лейтенант вытянул два сведенных вместе пальца.
      - Вот такой лобик. Мал ее радостей тусклый спектр.
      Мазин вздохнул.
      - Хорошо. Придется мне самому заняться этой девушкой. Вы к ней относитесь предвзято.
      И вот он сидит и ждет девчонку, которая, наверное, и в самом деле не Спиноза и поэтому может повести себя совершенно по-дурацки и не помочь, а здорово навредить делу, как, по мнению Мазина, навредил уже Эдик, насчет которого он имел точку зрения вполне определенную. Но чтобы точка эта подтвердилась, нужно было узнать немало от Аллочки. И хотя Мазин был почти уверен, что идет не главным ходом, а обследует всего лишь один из тупиков, он понимал, что и в тупик этот необходимо зайти, потому что, прежде чем заблестит золотая жила, всегда приходится переворачивать горы земли.
      Мысли эти занимали Мазина, когда он глотал невкусный, холодный кофе, дожидаясь, пока Аллочка выйдет из ателье. Но раньше внимание его привлек еще один человек - широкоплечий парень в кожанке, похожий на шофера, с обветренным, красным лицом и такими же руками, которыми он неловко держал стакан. Правда, в стакане жидкость была посветлее кофе, но парень, как и Мазин, часто посматривал через дорогу.
      "Коллега", - подумал Мазин, усмехнувшись. Он решил, что парень дожидается крго-нибудь из ателье. И не ошибся. Как только на дверях напротив появилась расхолаживающая табличка с надписью: "Закрыто", "коллега" засуетился, резко потянул кверху "молнию" на куртке, быстро допил стакан и двинулся к выходу. Мазин действовал спокойнее. "Интересно, за кого она меня примет? Вряд ли я похож на ловеласа".
      Аллочка вышла не одна. С ней был человек, которого Мазин сразу узнал по описаниям Козельского. Тот самый "Льоня" с черными подбритыми усиками над мокрыми губами. С порога кафе Мазин хорошо видел его лицо с выпуклыми, похожими на маслины высшего сорта глазами. "Льоня" улыбался и говорил что-то Аллочке, все норовя рукой коснуться, дотронуться до нее, а Аллочка отстранялась и, кажется, торопилась закончить этот разговор.
      Они стояли и говорили, и Мазин тоже стоял, парень же в кожаной куртке тем временем пересек улицу и, замедлив шаг, достал папиросу. Мазин услышал, как он спросил "Льоню":
      - Спички нету, браток?
      "Льоня" полез за спичкой, а Аллочка, обрадовавшись, что его прервали наконец, махнула рукой и быстро пошла вдоль улицы. Но прежде чем двинуться за ней, Мазин посмотрел еще раз на обоих мужчин и увидел, как "Льоня", глядя прямо в лицо "кожаному", кивнул вслед Аллочке, и кивнул не случайно, потому что "кожаный" наклонил голову, как бы говоря: "Понятно".
      "Ого! Что-то новенькое", - отметил Мазин.
      Так, втроем, они дошли до трамвайной остановки Впереди Аллочка, за ней, почти вплотную, парень в кожанке. Он шагал так целеустремленно, что даже столкнулся со встречным прохожим. О присутствии Мазина "кожаный" пока не подозревал.
      На остановке, как всегда в часы "пик", народу было много. "Придется потолкаться" Мазин предпочел бы соблюдать дистанцию.
      Подошел трамвай, сравнительно свободный, окраинного пятнадцатого маршрута. К нему двинулось несколько человек. Аллочка осталась на месте, но "кожаный", как заметил Мазин, сделал шаг к вагону и, кажется, удивился, что Аллочка не собирается ехать. А она спокойно достала из сумочки зеркало и рассматривала лицо, повернувшись к нему спиной. Прошел еще один трамвай. На этот раз "тройка", набитая до отказа. Мазин проводил ее с облегчением. Аллочка все еще любовалась на себя в зеркальце, а "кожаный" выплюнул изо рта окурок и растер его подошвой. Подошла "восьмерка" Аллочка сунула зеркальце в сумку. "Кожаный" ринулся к ней. Мазин приготовился... Но ничего не произошло Аллочка раздумала. В самый последний момент она отступила от подножки, и Мазину показалось, что "кожаный" пробормотал что-то нехорошее.
      Они остались рядом и посмотрели друг на друга: "кожаный" хмуро, Аллочка без всякого выражения, как смотрят сквозь стекло.
      "Будь она поумнее, она заметила бы его манипуляции", - подумал Мазин с сожалением. Он присел на освободившуюся скамейку.
      "Кожаный" тоже отошел от Аллочки.
      Снова показался "пятнадцатый", на этот раз не такой свободный. "Кожаный" отвернулся, и напрасно, потому что тут-то Аллочка и села. Вернее, не села, а остановилась на задней площадке прицепки. "Кожаный" заметил это, когда она была уже внутри. И здесь он проявил кое-какую смекалку. Вскочил на другую, переднюю, площадку. В наполненном вагоне, где выбираться нелегко, это была лучшая позиция. Мазин хотел войти вслед за "кожаным", но дверь захлопнулась перед самым его носом. Он услыхал звонок отправления и бросился назад, чтобы успеть хоть туда, но садиться в вагон не пришлось. В самых дверях Мазин столкнулся с Аллочкой. Она прыгнула ему прямо в руки, так что он едва успел поддержать ее. А трамвай двинулся с места и пошел, гремя и дребезжа по разболтанным рельсам, увозя "кожаного".
      - Извините, - сказала Аллочка.
      - Пожалуйста, - ответил Мазин, разглядывая ее. "Кажется, Вадик дал маху. Под челкой еще на палец наберется".
      - Ловко вы его провели.
      - Что?
      - Я про парня в кожанке. Кстати, как его зовут?
      - Не знаю.
      - Думаю, что это правда. "Льоня" демонстрировал вас довольно продолжительное время.
      - Разрешите пройти, гражданин. Не знаю я, о чем вы...
      Мазин не пытался задержать ее. Он просто пошел рядом.
      - Конечно, тут нечего больше делать. Такой дурак может вернуться с ближайшей остановки.
      Аллочка смерила его любопытным взглядом:
      - Вы так всегда с девушками знакомитесь?
      - Нет, в первый раз.
      - Тогда придумайте что-нибудь поумнее.
      Мазин улыбнулся:
      - Зачем?
      - Не на такую напали. Идите-ка своей дорогой, а то...
      Она не договорила, и Мазин воспользовался этим.
      - Что?
      - Я милицию позову.
      - А почему вы не обратились к милиционеру, когда за вами следил этот "кожаный"?
      - Сказала же я вам, не знаю никакого "кожаного".
      Мазин уловил, как дрогнул ее голос.
      - Вот что, Аллочка... Хватит нам играть в кошки-мышки. Я ведь не похож на тех, кто пристает на улице к девушкам. Или вы обо мне более высокого мнения?
      Мнение свое она уточнять не стала.
      - Что вам нужно?
      - Вот это другой разговор. Видите стеклянную будочку? Там вы сможете съесть пирожное.
      - А вы что там будете делать?
      - Я не люблю пирожные. Я просто поговорю с вами.
      - Не знаю, о чем нам говорить.
      - Я скажу.
      Она глянула на него в упор, и Мазин снова подумал, что Козельский ошибся.
      - Послушайте, незнакомый товарищ. Я съем пирожное, чтобы доставить вам удовольствие, но прошу вас таким тоном со мной не разговаривать. Я не маленькая.
      - Безусловно. Всего раза в два помоложе меня Но ссориться не будем. Будем говорить серьезно, с полным доверием друг к другу.
      Она вдруг улыбнулась.
      - Смешной вы.
      - Не все так думают, - заверил ее Мазин, открывая дверь кафе.
      - Одно пирожное и по чашечке кофе, пожалуйста. Только горячего, если можно. Холодный я уже пил.
      Он повернулся к Аллочке:
      - Хорошо здесь, правда? Тихо.
      - Я спешу, - ответила девушка, откусывая кусочек пирожного.
      - Прекрасно. Тогда скажите, чем мог интересоваться этот несимпатичный юноша в кожаной куртке? Любовь? Ревность?
      Аллочка отрицательно покачала головой.
      - Правильно. Я тоже так думаю.
      - Но почему вы все это спрашиваете?
      - Да, я и забыл совсем. Нам же нужно познакомиться.
      И Мазин протянул ей удостоверение.
      Аллочка изучала его тщательно. Мазин не выдержал, спросил:
      - Ну, как? Все правильно?
      - Кажется, правильно. Но что сказать вам, не знаю.
      - Может, вместе подумаем? Я подскажу кое-что, а?
      - Да что вы мне подскажете?
      - Подскажу, что интересует их, простите меня, не столько вы, сколько Эдик.
      Аллочка нагнула голову.
      - Вот видите. Где он?
      Она положила пирожное на блюдечко.
      - Не знаю. Уехал он... неожиданно.
      - И не сказал куда? Даже вам?
      - Не сказал. Сказал, что напишет.
      Мазин сжал и разжал под столом руку. Значит, все-таки дурочка? Обыкновенная обманутая девчонка, которая верит, что он напишет? Но зачем ей тогда скрываться? И что они могут выследить? Он смотрел, как она ест пирожное, без удовольствия, просто потому, что он заставил ее есть. Может, и обманутая.
      - Что же им от него нужно? Почему он скрылся?
      - Лешка говорит, он ему деньги должен. Не отдал будто.
      - Это правда?
      Мазин видел, что ей трудно. Она никак не могла найти правильной линии поведения. Что-то ей хотелось сказать, но не все и даже, наверно, не главное, но она, видимо, не могла отделить это неглавное от того, что говорить не хотела ни в коем случае.
      Он протянул руку и дотронулся до ее пальцев:
      - Алла. Я прекрасно вижу, что вы ни в чем не виноваты. Но сказать все, что вы знаете, вы почему-то не решаетесь. Почему? Боитесь? Не доверяете мне? Попробуйте преодолеть себя. Я хочу помочь вам. Правда. - Он глянул ей в глаза. - Я могу вам пригодиться. - Мазин помолчал. - Но смотрите, как бы вам не опоздать. Бывает, что становится поздно. Ну?
      Она заморгала, как будто боялась заплакать:
      - Не верю я, что Эдик ему должен. Он сам с него деньги тянул.
      - А у Эдика бывали деньги?
      - Да, он очень хороший мастер.
      - И получал хорошие чаевые?
      - Его благодарили люди. Что здесь плохого? Все так делают.
      - К сожалению.
      Мазин вспомнил кое-что из своего общения с Эдиком.
      - А больше он ничего не получал?
      - Нет, не знаю.
      - Значит, Лешка врет? Зачем же ему тогда Эдик?
      Она опять заморгала:
      - Ну, не знаю, не знаю... Может, они его в шайку втягивали. Но он хороший, хороший.
      "Врет она или говорит правду, но Эдика любит, хотя, может быть, он того и не стоит. Впрочем, что значит, не стоит? Разве это делается по выбору? Да еще в таком возрасте. И так ли уж плох Эдик? Оказалась же эта девчонка умнее и искреннее, чем решил Вадим. Может быть, и я вижу Эдика в слишком темных красках? "Все так делают". Не так-то просто быть лучше тех, кто тебя окружает".
      - Вы где живете, Алла?
      - В общежитии.
      - Вам нравится ваша работа?
      - Что в ней хорошего? Бумажки выписывать?
      - Мечтаете об институте?
      - Трудно это.
      - В жизни все нелегко.
      - Почувствовала уже.
      - Ну ничего, ничего. Все образуется. По-вашему, Эдик скрылся от своих друзей?
      - Да, ему хотелось отсюда уехать.
      - А вы знали, что в квартире, где он жил, был убит человек? Может быть, это тоже повлияло на его отъезд?
      Кусок пирожного так и лежал на блюдце. Аллочка, кажется, забыла о нем. Особенно сейчас. Она даже выпустила из рук ложку, которой помешивала кофе.
      - Да что вы? Вы думаете... Эдик?
      - Нет, не думаю. Просто у меня есть к вам небольшая просьба. Собственно, для этого я и встретился с вами. Может быть, Эдик напишет вам. Устроится и напишет. Как вы полагаете?
      Она ответила чуть быстрее, чем было нужно:
      - Конечно, напишет. Обязательно напишет.
      Мазин отметил эту уверенность:
      - Так вот, если будете отвечать ему, передайте от меня привет. Мы с ним встречались. И потом профессии у нас похожие.
      Она глянула удивленно.
      - В самом деле. Он чинит приемники, и я тоже чиню... кое-что. Вот вы и напишите, что поломки исправлять нужно вовремя, пока они небольшие. И еще, что он мог бы мне очень помочь, если бы захотел. Вот так. Поняли?
      - Да, поняла. Я напишу.
      - Прекрасно. А я зайду к вам как-нибудь, спрошу насчет ответа.
      - Хорошо. Мне можно идти?
      - Если не хотите больше пирожных.
      Она встала, взяла свою сумочку, но не ушла:
      - Игорь Николаевич...
      - Он самый. Вы, я вижу, мое удостоверение наизусть выучили.
      - У меня тоже просьба одна.
      - Долг платежом красен.
      - А те... Лешка и другие... Они не узнают, что я вам говорила? Я же и не знаю ничего.
      - Нет, они не узнают. Но вы знаете больше, чем рассказали!
      - Что вы?!
      Мазин поднял руку:
      - Не спешите. Вы знаете больше. Просто вы еще не готовы об этом сказать. Так бывает. Я подожду немножко. Немного, - подчеркнул он. - Долго нельзя. А вы подумайте пока. Ладно?
      - Ладно. - И Алла бросилась к дверям.
      Мазин проводил ее взглядом, потом глянул на стойку.
      "Кажется, я заслужил сегодня стаканчик мадеры".
      И отодвинул чашку с остывшим кофе.
      Пока официантка брала вино в буфете, он успел сделать несколько пометок в записной книжке. Затрепанная по карманам книжка эта частенько заменяла ему тот обязательный "План расследования", который, впрочем, он тоже аккуратно заполнял от графы "Версии, подлежащие проверке" до "Примечаний". Беда была в том, что последней графы Мазину всегда не хватало. Мало места было отведено для примечаний. А они как-то незаметно становились самым главным.
      Но это дело об убийстве Укладникова, пожалуй, побило рекорды по числу примечаний. Появлялись они одно за другим, и некоторые перекочевали уже в "Версии", но тут дело стопорилось: версии оставались только версиями. Одни сложнее, другие попроще. Мазин знал, к сожалению, что человека могут убить даже из-за комнаты. Недаром он спросил в свое время у Семенистого, прописан ли тот постоянно в квартире Кравчука.
      Версии возникали разные, но, несмотря на внешнюю убедительность и эффектность, не убеждали. Вмешивалось чутье, основанное на многолетнем опыте. Все вроде прояснялось, перед тобой все как на ладони - иди, действуй, а Мазин барабанил пальцами по столу и вместо действий записывал еще что-то в свою книжку.
      Сначала Стояновский со своим топориком - хоть сейчас в криминалистический музей, потом бегство Эдика, телеграмма, тайник, Аллочка. Фактов хоть отбавляй, но не мог Мазин найти среди них тот единственный, который нужно поставить во главу угла и добавлять к нему, прикладывать остальные, как детские кубики, чтобы получилась простая, понятная картинка.
      Он даже смешивал нарочно эти кубики. И немало удивился бы Козельский, узнай он, что на свидание с Аллочкой его начальник шел не за тем, чтобы окончательно уличить Семенистого, а совсем наоборот, чтобы узнать нечто другое, позволяющее глянуть на них обоих - и Аллочку и Эдика - с иной стороны, заглянуть, если можно так сказать, через них и через Стояновского, подальше, поглубже - туда, где прятался подлинный ключ к разгадке.
      Все они имели какое-то отношение к этому ключу, и отношение это нужно было определить, выяснить, чтобы добраться до главного, более сложного, чем довольно вульгарное убийство старого истопника.
      Но пока он был доволен. Кое-что из его предположений подтверждалось. И, выпив мадеру, Мазин подумал шутливо: "Прекрасный день - пью вино и ухаживаю за девушками. А жена считает, что у меня тяжелая работа".
      VIII
      Валерий Брусков ощущал собственную значимость. Конечно, человеку постороннему могло показаться, что все последние происшедшие с ним, Брусковым, события, случайны, однако сам он думал иначе: "Предположим, в один вагон с вором я мог попасть и случайно, но заметить его, задержать? Нет уж, такое не каждый сумеет". О капитане из Минска, перемахнувшем через состав, когда сам он стоял с подбитой ногой и хотел заплакать, Валерий почему-то не вспоминал. Зато о Козельском помнил все время и даже обижался на Вадима за его скоропалительный, без предупреждения, отъезд. Ведь Брусков уже считал себя приобщенным к важной тайне. И от этого казался самому себе немножко другим человеком. Не тем застенчивым и малоопытным, каким он был на самом деле, а бывалым и уверенным. Даже самоуверенным. Но при всем том Брусков и не предполагал, что главная его удача еще впереди.
      Пока же он занимался подпольщиками. Редактор сразу оценил находку и сказал Валерию:
      - Действуй, старик! Места не пожалеем, если получится.
      Действовать было не так уж трудно. Скромная, тихая Майка оказалась на свой лад следопытом. Ее, слабенькую и робковатую, привлекали бесстрашные люди. Самой большой Майкиной любовью была, конечно, Роза Ковальчук личность в ее глазах почти легендарная.
      - Ей было всего девятнадцать лет. Только замуж вышла перед войной. Муж был пограничник. Погиб в первый же день. А она в Киеве в это время училась, на иностранном...
      Это Майка говорила Валерию еще в первый день, в гостинице.
      - Значит, она не местная?
      - Нет, она эвакуировалась и тут осталась. Ей нельзя было ехать дальше... - Майка покраснела. - Она маленького ждала.
      - Вот как...
      Личные дела Розы представляли для Брускова интерес второстепенный, и разговора он не поддержал, а Майка застеснялась и не сказала сразу то, что хотела сказать и что произошло не двадцать лет назад, а совсем недавно и могло бы заинтересовать не только редакцию молодежной газеты, но и Мазина с Козельским. Что поделаешь, существуют вещи, о которых трудно догадаться даже такому сообразительному парню, как Брусков!
      Валерий углубился в дела военные, не подозревая, что давняя история Розы Ковальчук и события, невольным свидетелем которых он оказался в последние дни, связаны в один тугой узел.
      Немцы ворвались в Береговое в начале июля сорок второго года. Боев тут сильных не было. Наши ушли как-то сразу, и немцы промчались быстро, не задерживаясь на маленькой станции. Их раскрашенные, лягушиного цвета пятнистые танки, мотоциклы, солдаты с засученными рукавами и красными, обожженными южным солнцем лицами спешили через степь к Волге. Людям казалось, что нет уже силы, способной остановить этот грохочущий поток, пропахший кровью, бензином и потом. Но его остановили. Тогда-то и изменилась в планах немецкого командования роль Берегового. Каждая "нитка", связывающая фронт и тыл, приобрела первостепенное значение. Через станцию к Волге потянулись эшелоны. Солдаты, которых они везли, еще смеялись, шумели, рыскали по ближним дворам в поисках кур и самогонки, играли на губных гармошках и не верили, что обратно им ехать разве что в санитарных поездах.
      А некоторым и до фронта не пришлось добраться.
      Фрейлейн Роза сразу понравилась коменданту. Худенькая, рыжеватая блондинка, она совсем не была похожа на тех грубых, способных таскать тяжелые мешки женщин, которых он постоянно видел в этой чужой, мрачной стране. Комендант происходил из старинной, воспитанной семьи, сохранившей перед фамилией приставку "фон", и мечтал в свое время о научной карьере. Увы, в жизни не все складывается так, как нам хочется. Нацисты на первых порах шокировали его своей плебейской наглостью, но, в конце концов, идет великая война, решается судьба человечества, и каждый честный немец обязан выполнить свой долг. Если немецкий народ доверил свое будущее Гитлеру, то не его, рядового офицера, дело осуждать этот выбор. Он служит своей родине. А ей, видит бог, нелегко.
      И ему, коменданту, тоже нелегко. Так почему же не взять в комендатуру девушку, которая говорит немного по-немецки и сносно печатает на машинке. Пожалуй, после победы он поможет ей вернуться домой, в Киев, где остались старики родители, всей душой преданные "новому порядку". Комендант даже подарил как-то фрейлейн красивую розу и прочитал маленькое французское стихотворение.
      Этот интеллигентный офицер не подозревал, что за год до войны Роза окончила курсы радистов Осоавиахима, а сейчас связана с партизанским подпольем. Ночью с самолета в расположение партизанского отряда сбросили рацию. Центр хотел знать, когда и какие эшелоны проходят через Береговое.
      Рацию эту добродушного вида украинец в соломенной шляпе привез на скрипучей арбе под ворохом свежего сена прямо к хозяйке Розы. Спрятали рацию в погребе, в пустой кадке, завалив всякой всячиной. А застрявший у пар*тизан раненый лейтенант-связист скоро убедился, что Роза ученица толковая.
      И вот над перепаханной танковыми гусеницами, выжженной снарядами и солнцем степью понеслись точки-тире морзянки, а за линией фронта в маленьком домике с полевой антенной сержант с треугольничками в петлицах диагоналевой, довоенного покроя гимнастерки каждую ночь, прислушиваясь к писку в наушниках, записывал на листке из блокнота огрызком карандаша:
      "Сегодня в направлении фронта прошли три эшелона с Пехотным полком, командует подполковник Штаубе. 1500 солдат усилены противотанковыми батареями".
      "Вчера через Береговое на фронт проследовали два эшелона пехоты. Петлицы черные. Видимо, эсэсовская бригада".
      "Через Береговое прошел эшелон с ранеными. Место назначения выяснить пока не удалось".
      Не все вражеские эшелоны доходили до фронта. Часто встречали их вынырнувшие из облаков советские штурмовики, и тогда в ужасе прижимались к горячей земле обезумевшие гитлеровцы, и корежились, вставая на дыбы, вагоны, и валились с опрокинутых платформ зеленые танки...
      Конечно, немцы понимали, что налеты эти не случайны. Специальные части, отозванные с фронта, прочесывали балки и левады в поисках партизан, но, казалось, никто не подозревал неприметную девушку из железнодорожной комендатуры.
      Пришли к ней неожиданно.
      - Фрейлейн Роза?
      - Да, я.
      - Господин комендант прислал за вами машину. Есть срочная работа.
      А когда она открыла дверь, железные пальцы сжали ей запястье и вывернули руку за спину. Двое солдат пошли прямо в погреб.
      Она не отрицала ничего. Просто молчала. На один из допросов пришел комендант, но долго смотреть не смог. Ушел к себе, достал из ящика стола бутылку коньяка и сидел, думал. Из-за этой девчонки его отправляли на фронт. Но он не испытвал к ней злобы - она получила по заслугам. Он думал о Германии, которую история свела с таким страшным противником. Думал о том, что на фронте ему предстоит выполнить свой долг и смыть вину.
      И он выполнил... Труп его пролежал в степи до весны, а когда снег стаял и поля стали очищать от всего, чем забросала их война, собрали и эти смерзшиеся за зиму останки в тонких зеленых шинелях и свезли в общую яму, и женщины в распахнутых стеганках, прикидывая их комьями размякшего чернозема, говорили между собой:
      - Ну и работа, прости господи... Разве ж это женское дело?
      - А что поделаешь, милая? На весь хутор три мужика осталось, да и те увечные...
      ...Но об этом уже Брусков не знал, да и судьба коменданта беспокоила его меньше всего. Ему хотелось побольше узнать о Розе.
      С Майкой они договорились встретиться после смены, но Валерий решил времени зря не терять и зайти прямо в цех, потому что в своем очерке собирался писать и о Майке, причем показать ее разносторонне.
      Нельзя сказать, чтобы он понимал все, что происходило вокруг на комбинате. Да и попробуй пойми, как и что делается в этих горячих и мокрых больших машинах, протянувшихся на сотни метров, где твердые коричневые плиты то превращаются в кипящую желтую жидкость, то в белые сухие влажные хлопья, а то прямо из жидкости, из этого булькающего месива с резким, ядовитым запахом, вдруг вытягиваются и мчатся по воздуху блестящие нити и наматываются на стремительно вращающиеся металлические катушки. А катушки эти какими-то совершенно фокусническими, моментальными движениями меняют молоденькие девчонки в комбинезонах.
      Майя тоже была в комбинезоне. Здесь, на работе, она не казалась робкой и неуверенной.
      - Сейчас, я переоденусь только.
      Идти они собирались, в заводской Дворец культуры. Там комсомольцы организовали небольшой музей.
      - Просто комната одна, но там все собрано. Вот сами посмотрите, говорила Майя, пока они шли широкой улицей, что тянулась от проходной комбината до самой центральной площади.
      Клуб был виден издалека - большой, серый, похожий на многоногого слона.
      - Хороший у нас Дворец культуры, правда? Как в большом городе.
      Брусков промолчал. Он предпочел бы здание полегче.
      Народу в клубе оказалось в это время немного. Какой-то кружковец уныло пиликал на гармошке. Пусто было в комнате, которая называлась "Музей памяти героев-подпольщиков г. Береговое периода Великой Отечественной войны". Майя подвела Валерия к фотографии молодой женщины со вздернутым носом и с длинными, как тогда носили, падающими на плечи волосами.
      - Вот это Роза, - сказала она с гордостью.
      Валерий осмотрелся.
      - А это мы все с ребятами разыскали, - поясняла девушка. - Вещи видите? И сумочка ее, и осоавиахимовский билет. У хозяйки на квартире нашлись. Хозяйку в концлагерь выслали, но она вернулась после войны. А Розу повесили.
      Брусков вздохнул невольно:
      - Кто же их выдал?
      - Не знаю. Партизанскую группу, с которой Роза была связана, тоже разгромили.
      - Жаль, - пробормотал Валерий, думая о том, как же объяснить в очерке арест Розы.
      - А теперь я вам самое интересное расскажу.
      - Расскажите. У вас все время есть в запасе "самое интересное".
      - Нет, это правда интересно, как у людей жизнь складывается.
      - Как же?
      - Сын Розы нашелся.
      Она, конечно, рассчитывала удивить Брускова, но тот и глазом не повел. Он уже забыл о том, что Роза ждала сына.
      - Какой сын?
      - Да тот, что здесь родился, в Береговом. Без отца уже.
      - А он исчезал разве?
      Майя глянула с укоризной:
      - Ну да. Роза же очень боялась за него, если ее схватят. Поэтому, когда малышу годик сравнялся, его переправили в одну семью на дальний хутор. Лейтенант-связист, что Розу учил, отвез. У него там родня жила. И получилась такая история, что не придумаешь. Эти люди погибли от бомбежки, а мальчика лейтенант, когда наши пришли, передал в какой-то детский дом. И сам тоже погиб. И никто не знал, чей это мальчик. И все потому, что Розы-то фамилия была Ковальчук, а мальчик носил отцовскую - Стояновский.
      Фамилия эта, которую Брусков услышал впервые от Козельского, обрушилась на Валерия так неожиданно, что он буквально ошалел, даже в лице переменился.
      - Как вы сказали? Как фамилия?
      - Да Стояновский. Что это вы так?
      Брусков понял, что кажется ей немножко ненормальным, и попытался взять себя в руки.
      - Ничего. Ничего. Знакомая фамилия просто.
      И подумал: "Неужели совпадение?"
      - Как зовут Стояновского?
      - Борис.
      - Рыжий?
      - Да, рыженький.
      Валерий почувствовал себя как Шерлок Холмс, нащупавший в гусином зобе голубой карбункул.