Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Паломничество на Землю (сборник рассказов)

Роберт Шекли
Паломничество на Землю (сборник рассказов)

ПРЕДИСЛОВИЕ
О Роберте Шекли

      К сожалению, предисловие Ю.Кагарлицкого (надеюсь пока!) отсутствует.

ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ЗЕМЛЮ

      Альфред Саймон родился на Казанге-4, небольшой сельскохозяйственной планете неподалеку от Арктура, и здесь он водил свой комбайн по пшеничным полям, а в долгие тихие вечера слушал записи любовных песенок Земли.
      Жилось на Казанге неплохо. Девушки тут были миловидны, веселы, не ломаки, отличные товарищи, верные подруги жизни. Но совершенно не романтичны! Развлекались на Казанге открыто, живо, весело. Однако, кроме веселья, ничего больше не было.
      Саймон чувствовал, что в этом спокойном существовании ему чего-то не хватает. И однажды он понял, чего именно.
      На Казангу прибыл в своем потрепанном космолете, груженном книгами, какой-то торговец. Он был тощий, белобрысый и немного не в своем уме. В его честь устроили празднество, потому что на дальних мирах любили новинки.
      Торговец рассказал все последние слухи: о войне цен между Детройтом-2 и Детройтом-3, о том, как ловят рыбу на Алане, что носит жена президента на Морации и как смешно разговаривают люди с Дорана-5. И, наконец, кто то попросил:
      — Расскажите нам о Земле.
      — О! — сказал торговец, подняв брови. — Вы хотите услышать про планету-мать? Что ж, друзья, такого местечка во вселенной, как старая Земля, нигде нет. На Земле, друзья, все дозволяется, ни в чем отказа нет.
      — Ни в чем? — переспросил Саймон.
      — Вы специализируетесь на сельском хозяйстве? Ну, а Земля специализируется на всяких несообразностях… таких, как безумие, красота, война, опьянение, непорочность, ужас и тому подобное. И люди отправляются за десятки световых лет, чтобы попробовать эти продукты.
      — И любовь? — спросила одна из женщин.
      — Конечно, милая, — ласково сказал торговец. — Земля — единственное место в Галактике, где до сих пор существует любовь! На Детройте-2 и Детройте-3 попробовали практиковать любовь, но нашли ее слишком дорогим удовольствием. На Алане решили не смущать умы, а импортировать ее на Морацию и Доран-5 просто не хватило времени. Но, как я уже говорил, Земля специализируется на несообразностях, и они приносят доход.
      — Доход? — переспросил толстый фермер.
      — Конечно! Земля — старая планета, недра и почва ее истощены. Колонии ее ныне независимы, на них живут трезвые люди вроде вас. Они хотят выгодно продавать свои товары. Так чем же еще может торговать старушка Земля, как не пустяками, ради которых стоит жить?
      — А вы любили на Земле? — спросил Саймон.
      — Любил, — с какой-то угрюмостью ответил торговец. — Любил, а теперь путешествую. Друзья, эти книги…
      За непомерную цену Саймон приобрел сборник древней поэзии и, читая его, мечтал о страсти под сумасшедшей луной, о телах, прильнувших друг к другу на темном морском берегу, о первых лучах солнца, играющих на запекшихся губах любовников, оглушенных громом прибоя.
      И это возможно было только на Земле! Потому что, как говорил торговец, детям Земли, разбросанным по дальним краям, приходилось слишком много работать, чтобы заставить чужую землю давать им средства к существованию. На Казанге выращивали пшеницу и кукурузу, а на Детройте-2 и Детройте-3 выросли заводы. Добыча рыбы на Алане славилась на весь Южный звездный пояс. На Морации водились опасные звери, а дикие просторы Дорана-5 еще только предстояло покорить. И все было так, как тому и следовало быть.
      На новых мирах жизнь вели суровую, тщательно распланированную, безупречную. Но что-то было потеряно в мертвых пространствах космоса. Только Земля знала любовь.
      Вот почему Саймон работал, копил и мечтал. И на двадцать девятом году жизни он продал ферму, уложил чистые рубашки в удобный чемоданчик, надел свой лучший костюм и пару крепких башмаков и оказался на борту лайнера «Казанга-Метрополия».
      В конце концов он прибыл на Землю, где мечты его должны были непременно осуществиться, ибо это гарантировал закон.
      Он быстро прошел таможенный осмотр на нью-йоркском космодроме и пригородной подземной доехал до Таймс-сквер. Здесь он вышел на поверхность, мигая от яркого солнца и крепко стискивая ручку чемоданчика, так как его предупредили о карманниках и иных обитателях города.
      Затаив дыхание, он с удивлением осматривался. Первое, что его поразило, это великое множество заведений с аттракционами в двух, трех, четырех измерениях, на вкус любых зрителей. И каких аттракционов!
      Справа от него надпись на огромном шатре возвещала:

      «ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ КАДРЫ О СЕКСУАЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ ЖИТЕЛЕЙ ЗЕЛЕНОГО АДА! ПОТРЯСАЮЩИЕ РАЗОБЛАЧЕНИЯ!»

      Ему захотелось войти. Но на другой стороне улицы показывали военный фильм. Реклама кричала:

      «ПОПИРАТЕЛИ СОЛНЦ! ПОСВЯЩАЕТСЯ СОРВИГОЛОВАМ ИЗ КОСМИЧЕСКОГО ФЛОТА!»

      А дальше манила картина:

      «ТАРЗАН СРАЖАЕТСЯ С ВАМПИРАМИ САТУРНА!»

      Он вспомнил, что в книгах говорилось о Тарзане как о языческом герое Земли.
      Все это было удивительно, но впереди его ожидало еще столько необыкновенного!
      Саймон не знал, с чего начать. Вдруг он услышал позади дробный грохот пулеметной очереди и резко обернулся.
      Это был всего-навсего тир, длинное, узкое, весело раскрашенное помещение с высокой стойкой. Управляющий тиром, смуглый толстяк с ямочкой на подбородке, сидел на высоком табурете и улыбался Саймону:
      — Попытайте счастья?
      Саймон вошел и увидел, что в противоположном конце тира на изрешеченных пулями табуретах сидели четыре весьма легко одетые женщины. На лбу и на груди каждой из них было нарисовано по «яблочку».
      — Разве вы стреляете настоящими пулями? — спросил Саймон.
      — Конечно, — сказал управляющий. — На Земле существует закон, запрещающий рекламировать товар, который фирма не может продать. Настоящие пули и настоящие девчонки! Становитесь и хлопните одну!
      — Давай, дружище! Держу пари, что тебе в меня не попасть! — крикнула одна из женщин.
      — Ему не попасть даже в космолет! — подзадоривала другая.
      — Где ему! Давай, дружище!
      Саймон провел рукой по лбу и попытался вести себя так, словно в том, что он увидел, не было ничего удивительного. В конце концов это Земля, где все дозволено, когда того требуют интересы коммерции.
      — А есть тиры, где стреляют в мужчин? — спросил он.
      — Конечно, — ответил управляющий. — Но вы не охотник до мужчин, не правда ли?
      — Конечно, нет!
      — Вы инопланетец?
      — Да. А как вы узнали?
      — По костюму. Я всегда узнаю по костюму. — Толстяк закрыл глаза и заговорил нараспев: — Встаньте, встаньте сюда, убейте женщину! Не сдерживайте своих импульсов! Нажмите на спусковой крючок, и вы почувствуете, как застарелый гнев улетучивается! Это лучше массажа! Лучше, чем напиться допьяна! Становитесь, становитесь и убейте женщину!
      — А вы так и остаетесь мертвой, когда вас убивают? — спросил Саймон одну из девушек.
      — Не говорите глупостей, — сказала девушка.
      — Но.
      — Бывает и хуже, — добавила девушка, пожав плечами.
      Саймон было спросил, что же бывает хуже, но управляющий перегнулся к нему через стойку и сказал доверительно:
      — Слушай, парень. Погляди, что у меня есть.
      Саймон заглянул за стойку и увидел небольшой автомат.
      — До смешного дешево, — сказал управляющий. — Я тебе дам пострелять из автомата. Стреляй, куда хочешь, разнеси вдребезги все оборудование, изрешети стены. Сорок пятый калибр, вот такая дыра от каждой пули. Уж когда стреляешь из автомата, то действительно чувствуешь, что стрельба идет по-настоящему.
      — Неинтересно, — твердо сказал Саймон.
      — Могу предложить гранату, даже две. Осколочные, конечно. Если ты действительно хочешь.
      — Нет!
      — За хорошую цену, — сказал управляющий, — ты можешь застрелить меня, если уж у тебя такой вкус, хотя, я думаю, тебя не это интересует.
      — Нет! Никогда! Это ужасно!
      Управляющий посмотрел ему прямо в глаза:
      — Не в настроении сейчас? Ладно. Мое заведение открыто круглые сутки. Увидимся позже, парень.
      — Никогда! — сказал Саймон, выходя из тира.
      — Мы ждем тебя, милый! — крикнула вслед ему одна из женщин.
      Саймон подошел к стойке с напитками и заказал стаканчик кока-колы. Он увидел, что руки его дрожат. Усилием воли заставив себя успокоиться, он стал потягивать напиток. Саймон напомнил себе, что не следует судить о Земле по нормам поведения на собственной планете. Если людям на Земле нравится убивать и жертвы не возражают, то к чему протестовать? Или надо?
      — Привет, малый! — донесся сбоку голос, который вывел его из задумчивости.
      Саймон обернулся и увидел коротышку с серьезным и многозначительным выражением лица, который стоял рядом, утопая в большом, не по росту плаще.
      — Не здешний? — спросил коротышка.
      — Да, — ответил Саймон. — А как вы узнали?
      — По ботинкам. Я всегда узнаю по ботинкам. Как тебе нравится наша планетка?
      — Она… необычна, — осторожно сказал Саймон. — Я хочу сказать, что не ожидал… ну…
      — Конечно, — сказал коротышка. — Ты идеалист. Стоило мне бросить взгляд на твое честное лицо, и я увидел это, дружище. Ты прибыл на Землю с определенной целью. Я прав?
      Саймон кивнул.
      — Я знаю твою цель, — продолжал коротышка. — Тебе хочется принять участие в войне, которая для чего-то там спасет мир, и ты прибыл как раз туда, куда надо. У нас во всякое время ведется шесть основных войн, и каждый может в любой момент сыграть важную роль в одной из них.
      — Простите, но…
      — Как раз сейчас, — внушительно сказал коротышка, — угнетенные рабочие Перу ведут отчаянную революционную борьбу. Достаточно одного человека, чтобы перетянуть чашу весов! Ты, дружище, и можешь стать этим человеком! — Увидев выражение лица Саймона, коротышка быстро поправился: Но можно привести немало доводов и в пользу просвещенной аристократии. Мудрый старый правитель Перу (правитель-философ в глубочайшем, платоновском смысле этого слова) очень нуждается в твоей помощи. Его небольшое окружение — ученые, гуманисты, швейцарская гвардия, дворянство и крестьяне — тяжко страдает от заговора, вдохновленного иностранной державой. Один человек…
      — Меня это не интересует, — сказал Саймон.
      — Может, тебя влечет к мелким группам вроде феминистов, сторонников «сухого закона» или обращения серебряной монеты? Мы можем устроить…
      — Я не хочу войны, — сказал Саймон.
      — Мне понятно твое отвращение, — сказал коротышка, быстро закивал головой. — Война ужасна. В таком случае ты прибыл на Землю ради любви.
      — А как вы узнали? — спросил Саймон.
      Коротышка скромно улыбнулся.
      — Любовь и война, — сказал он, — вот основные предметы земной торговли. Испокон веков они приносят нам отличный доход.
      — А очень трудно найти любовь? — спросил Саймон.
      — Ступай к центру, это в двух кварталах отсюда, — живо ответил коротышка. — Мимо не пройдешь. Скажи там, что тебя прислал Джо.
      — Но это невозможно! Нельзя же так выйти и…
      — Что ты знаешь о любви? — спросил Джо.
      — Ничего.
      — Ну, а мы знатоки в этом деле.
      — Я знаю то, что говорят книги, — сказал Саймон. — Страсть под сумасшедшей луной…
      — Конечно, и тела, прильнувшие друг к другу на морском берегу.
      — Вы читали эту книгу?
      — Это обыкновенная рекламная брошюрка. Мне надо идти. В двух кварталах отсюда.
      И, вежливо поклонившись, Джо исчез в толпе.
      Саймон допил кока-колу и побрел по Бродвею. Он крепко задумался, но потом решил не делать преждевременных выводов.
      Дойдя до 44-й улицы, он увидел колоссальную, ярко сверкавшую неоновую вывеску. На ней значилось: «ЛЮБОВЬ, ИНКОРПОРЕЙТЕД».
      Более мелкие неоновые буквы гласили: «Открыто круглосуточно!» И еще ниже: «На втором этаже».
      Саймон нахмурился, страшное подозрение пришло ему в голову. Но все же он поднялся по лестнице и вошел в небольшую со вкусом обставленную приемную. Оттуда его послали в длинный коридор, сказав номер нужной комнаты.
      В комнате был красивый седовласый человек, который встал из-за внушительного письменного стола, протянул Саймону руку и сказал:
      — Здравствуйте! Как дела на Казанге?
      — А как вы узнали, что я с Казанга?
      — По рубашке. Я всегда узнаю по рубашке. Меня зовут мистер Тейт, и я здесь, чтобы сделать для вас все, что в моих силах. Вы…
      — Саймон. Альфред Саймон.
      — Пожалуйста, садитесь, мистер Саймон. Хотите сигарету? Выпить что нибудь? Вы не пожалеете, что обратились к нам, сэр. Мы старейшая фирма в области любовного бизнеса, и гораздо более крупная, чем наш ближайший конкурент «Страсть, анлимитед». Более того, стоимость услуг у нас более умеренная, и товар вы получите высококачественный. Позвольте спросить вас, как вы узнали о нас? Вы видели нашу большую рекламу в «Таймсе»? Или…
      — Меня прислал Джо, — сказал Саймон.
      — А, энергичный человек! — сказал мистер Тейт, весело покрутив головой. — Ну, сэр, нет причин откладывать дело. Вы проделали большой путь ради любви, и вы будете иметь любовь.
      Он потянулся к кнопке, вделанной в стол, но Саймон остановил его, сказав:
      — Я не хочу быть невежливым, но…
      — Я вас слушаю, — сказал мистер Тейт с ободряющей улыбкой.
      — Я не понимаю этого, — выпалил Саймон, сильно покраснев. На лбу его выступили капельки пота. — Кажется, я попал не туда. Я не для того проделал путь на Землю, чтобы… Я хочу сказать, что на самом деле вы не можете продавать любовь. Ведь не можете? Что угодно, но только не любовь! Я хочу сказать, что это не настоящая любовь.
      — Что вы! Конечно, настоящая! — приподнявшись от удивления со стула, сказал мистер Тейт. — В этом-то все и дело! Сексуальные удовольствия доступны всякому. Бог мой, это же самая дешевая штука во всей вселенной после человеческой жизни. Но любовь — редкость, любовь — особый товар, любовь можно найти только на Земле. Вы читали нашу брошюру?
      — Тела на темном морском берегу? — спросил Саймон.
      — Да, она самая. Я написал ее. В ней говорится о чувстве, не правда ли? Это чувство нельзя испытывать к кому угодно, мистер Саймон. Это чувство можно испытать только по отношению к тому, кто любит вас.
      — И все же, разве вы предлагаете настоящую любовь? — задумчиво произнес Саймон.
      — Конечно, настоящую! Если бы мы продавали поддельную любовь, мы бы так ее и называли. Законы в отношении рекламы на Земле очень строги, уверяю вас. Можно продавать что угодно, но не обманывать потребителей. Это вопрос этики, мистер Саймон!
      Тейт перевел дух и продолжал более спокойно:
      — Нет, сэр, здесь нет никакой ошибки. Мы не предлагаем заменителей. Это то самое чувство, которое воспевали поэты на протяжении тысячелетий. С помощью чудес современной науки мы можем предоставить это чувство в ваше распоряжение, когда вам будет угодно, в приятной упаковке и за смехотворно низкую цену.
      — Я думал, что оно более… неожиданное.
      — В неожиданности есть своя прелесть, — согласился мистер Тейт. Наши исследовательские лаборатории работают над этой проблемой. Поверьте мне, нет ничего такого, что наука не могла бы создать, пока существует спрос.
      — Мне все это не нравится, — сказал Саймон, встав со стула. — Лучше я пойду посмотрю кино.
      — Погодите! — закричал мистер Тейт. — Вы думаете, что мы пытаемся навязать вам что-то. Вы думаете, что мы познакомим вас с девушкой, которая будет вести себя так, словно любит вас, а на самом деле притворяется. Так?
      — Возможно, что и так.
      — А вот как раз и не так! Во-первых, это было бы слишком дорого. Во-вторых, амортизация девушки была бы колоссальной. Жизнь, исполненная лжи такого масштаба, привела бы ее к тяжелому психическому расстройству.
      — Тогда как же вы делаете это?
      — Мы используем наши научные знания законов человеческого мышления.
      Для Саймона это было китайской грамотой. Он двинулся к двери.
      — Одно слово, — сказал мистер Тейт. — На вид вы смышленый молодой человек. Неужели вы не сможете отличить настоящую любовь от подделки?
      — Конечно, смогу.
      — Вот вам и гарантия! Если вы будете не удовлетворены, не платите нам ни цента.
      — Я подумаю.
      — Зачем откладывать? Ведущие психологи говорят, что настоящая любовь укрепляет нервную систему и восстанавливает душевное здоровье, успокаивает ущемленное самолюбие, упорядочивает баланс гормонов и улучшает цвет лица. В любви, которую мы продаем вам, есть все: глубокая и постоянная привязанность, несдерживаемая страсть, полная преданность, почти мистическое обожание как ваших недостатков, так и достоинств, искреннее желание делать приятное. И в дополнение ко всему этому только фирма «Любовь, инкорпорейтед» может продать вам ослепительный миг любви с первого взгляда!
      Мистер Тейт нажал кнопку. Саймон не мог бы ничего сказать о ее лице глаза его застлали слезы. И если б его спросили о ее фигуре, он убил бы спрашивающего.
      — Мисс Пенни Брайт, — сказал мистер Тейт, — познакомьтесь с мистером Альфредом Саймоном.
      Девушка пыталась заговорить, но не могла произнести ни слова. И Саймон тоже лишился дара речи. Стоило ему взглянуть на нее, и он понял все. Он сердцем чувствовал, что любим по-настоящему, беззаветно.
      Они сразу же рука об руку вышли, сели в реактивный вертолет и приземлились у маленького белого коттеджа, который стоял в сосновой роще на берегу моря. Они разговаривали, смеялись и ласкали друг друга, а позже в зареве лучей заходящего солнца Пенни показалась Саймону богиней огня. В голубоватых сумерках она взглянула на него своими огромными темными глазами, и ее знакомое тело снова стало загадочным. Взошла луна, яркая и сумасшедшая, превратившая плоть в тень…
      И, наконец, наступил рассвет, забрезжили слабые и тревожные лучи солнца, играя на запекшихся губах и телах, прильнувших друг к другу, а рядом гром прибоя оглушал, доводил до безумия.
      В полдень они вернулись в контору фирмы «Любовь, инкорпорейтед». Пенни стиснула его руку и исчезла за дверью.
      — Это была настоящая любовь? — спросил мистер Тейт.
      — Да!
      — И вы полностью удовлетворены?
      — Да! Это была любовь, самая настоящая любовь! Но почему она настаивала на том, чтобы мы вернулись?
      — Наступило постгипнотическое состояние, — сказал мистер Тейт.
      — Что?
      — А чего вы ожидали? Всякий хочет любви, но немногие могут заплатить за нее. Пожалуйста, вот ваш счет, сэр.
      Саймон раздраженно отсчитал деньги.
      — В этом не было необходимости, — сказал он. — Я, безусловно, заплатил бы за то, что нас познакомили. Где она теперь? Что вы с ней сделали?
      — Пожалуйста, попытайтесь успокоиться, — уговаривал мистер Тейт.
      — Я не хочу успокаиваться! — кричал Саймон. — Я хочу видеть Пенни!
      — Это невозможно, — ледяным тоном произнес мистер Тейт. — Будьте любезны, прекратите эту сцену.
      — Вы хотите выкачать из меня побольше денег? — вопил Саймон. — Ладно, я плачу. Сколько я должен заплатить, чтобы вырвать ее из ваших лап?
      Саймон выхватил бумажник и швырнул его на стол. Мистер Тейт ткнул в бумажник указательным пальцем.
      — Положите это к себе в карман, — сказал он. — Мы старая и уважаемая фирма. Если вы еще раз повысить голос, я буду вынужден удалить вас отсюда.
      Саймон с трудом подавил гнев, сунул бумажник в карман и сел. Глубоко вздохнув, он спокойно сказал:
      — Простите.
      — Так-то лучше. Я не позволю кричать на себя. Но если вы будете благоразумны, я могу выслушать вас. Ну, в чем дело?
      — Дело? — снова повысил голос Саймон. Потом постарался взять себя в руки и сказал: — Она любит меня.
      — Конечно.
      — Тогда как же вы могли разлучить нас?
      — А какое отношение имеет одно к другому? — спросил мистер Тейт. Любовь — это восхитительная интерлюдия, отдохновение, полезное для интеллекта, для баланса гормонов, для кожи лица. Но вряд ли кто-нибудь пожелал бы продолжать любить, не так ли?
      — Я пожелал бы, — сказал Саймон. — Эта любовь необыкновенная, единственная…
      — Вы, конечно, знаете о механике производства любви?
      — Нет, — сказал Саймон. — Я думал, эта была… естественная.
      Мистер Тейт покачал головой.
      — Мы отказались от процесса естественного выбора много веков тому назад, вскоре после Технической революции. Он слишком медленен и для коммерции непригоден. К чему он, если мы можем производить любое чувство путем тренировки и стимулирования определенных мозговых центров? И какой результат? Пенни влюбляется в вас по уши! Ваша собственная склонность (как мы прикинули) именно к ее соматическому типу сделала чувство полным. Мы всегда пускаем в ход темный морской берег, сумасшедшую луну, бледный рассвет…
      — И ее можно заставить полюбить кого угодно? — медленно произнес Саймон.
      — Можно убедить полюбить кого угодно, — поправил мистер Тейт.
      — Господи, как же она взялась за эту ужасную работу? — спросил Саймон.
      — Как обычно. Она пришла и подписала контракт. Работа очень хорошо оплачивается. И по истечении срока контракта мы возвращаем ей первоначальную индивидуальность. Неизменившуюся! Но почему вы называете эту работу ужасной? В любви нет ничего предосудительного.
      — Это была не любовь!
      — Нет, любовь! Товар без подделки! Незаинтересованные научные фирмы провели качественный анализ, сравнив ее с естественным чувством. Все проверки показали, что наша любовь более глубока, страстна, пылка, полна.
      Саймон зажмурился, потом открыл глаза и сказал:
      — Послушайте. Мне наплевать на ваш научный анализ. Я люблю ее, она любит меня, а все остальное не имеет значения. Позвольте мне поговорить с ней! Я хочу жениться на ней!
      От отвращения у мистера Тейта сморщился нос.
      — Полноте, молодой человек! Вы хотите жениться на такой девушке! Если ваша цель — брак, то такими делами мы тоже занимаемся. Я могу устроить вам идиллическую женитьбу по любви почти с первого взгляда на девственнице, обследованной чиновником правительственного надзора…
      — Нет! Я люблю Пенни! Позвольте хоть поговорить с ней!
      — Это совершенно невозможно, — сказал мистер Тейт.
      — Почему?
      Мистер Тейт нажал кнопку на своем столе.
      — Что вы еще выдумали? Мы уже стерли предыдущее внушение. Пенни теперь любит кого-нибудь другого.
      И тогда Саймон понял. До него дошло, что даже в этот момент Пенни глядит на другого мужчину с той страстью, которую познал он сам, испытывает к другому мужчине ту полную и безбрежную любовь, которую незаинтересованные научные фирмы сочли более сильной, нежели старомодный, коммерчески невыгодный естественный выбор, и проводит время на том темном морском берегу, который упомянут в рекламной брошюре…
      Он бросился вперед, чтобы задушить мистера Тейта, но два дюжих служителя ворвались в комнату, схватили его и повели к двери.
      — Помните! — крикнул ему вслед Тейт. — Это ни в коем случае не обесценивает того, что вы пережили!
      При всей своей озлобленности Саймон понимал, что Тейт сказал правду.
      Потом он очутился на улице.
      Сначала у него было одно желание — бежать с Земли, где коммерческих несообразностей больше, чем может позволить себе нормальный человек. Он шел очень быстро, и ему казалось, что Пенни шла рядом и ее лицо было удивительно красивым от любви к нему, и к нему, к нему, и к тебе, и к тебе.
      — Попытаете счастья? — спросил управляющий.
      — А ну-ка, поставьте их! — сказал Альфред Саймон.
 
       (перевод Н.Евдокимова)

СЛУЖБА ЛИКВИДАЦИИ

      Посетителя не следовало пускать дальше приемной, ибо мистер Фергюсон принимал людей только по предварительной договоренности и делал исключение лишь для каких-нибудь важных особ. Время стоило денег, и приходилось его беречь.
      Однако секретарша мистера Фергюсона, мисс Дейл, была молода и впечатлительна; посетитель же достиг почтенного возраста, носил скромный английский костюм из твида, держал в руке трость и протягивал визитную карточку от хорошего гравера. Мисс Дейл сочла, что это важная особа и провела его прямехонько в кабинет мистера Фергюсона.
      — Здравствуйте, сэр, — сказал посетитель, едва за мисс Дейл закрылась дверь. — Я Эсмонд из Службы ликвидации. — И он вручил Фергюсону визитную карточку.
      — Понятно, — отозвался Фергюсон, раздраженный отсутствием сообразительности у мисс Дейл. — Служба ликвидации? Извините, но мне совершенно нечего ликвидировать. — Он приподнялся в кресле, желая сразу положить конец разговору.
      — Так уж и совершенно нечего?
      — Ни единой бумажки. Спасибо, что потрудились зайти…
      — В таком случае, надо понимать, вы довольны окружающими вас людьми?
      — Что? А какое вам до этого дело?
      — Ну как же, мистер Фергюсон, ведь этим-то и занимается Служба ликвидации.
      — Вы меня разыгрываете, — сказал Фергюсон.
      — Вовсе нет, — ответил мистер Эсмонд с некоторым удивлением.
      — Вы хотите сказать, — проговорил, смеясь, Фергюсон, — что ликвидируете людей?
      — Разумеется. Я не могу предъявить никаких письменных доказательств: все-таки мы стараемся избегать рекламы. Однако смею вас уверить, у нас старая и надежная фирма.
      Фергюсон не отрывал взгляда от безукоризненно одетого посетителя, который сидел перед ним, прямой и чопорный. Он не знал, как отнестись к услышанному.
      Это, конечно, шутка. Всякому понятно.
      Это не может не быть шуткой.
      — И что же вы делаете с людьми, которых ликвидируете? — спросил Фергюсон, поддерживая игру.
      — Это уж наша забота, — сказал мистер Эсмонд. — Важно то, что они исчезают. Фергюсон встал.
      — Ладно, мистер Эсмонд. Какое у вас в действительности ко мне дело?
      — Я уже сказал, — ответил Эсмонд.
      — Ну, бросьте. Это же несерьезно… Если бы я думал, будто это серьезно, я бы вызвал полицию. Мистер Эсмонд со вздохом поднялся с кресла.
      — В таком случае я полагаю, что вы не нуждаетесь в наших услугах. Вы вполне удовлетворены друзьями, родственниками, женой.
      — Женой? Что вы знаете о моей жене?
      — Ничего, мистер Фергюсон.
      — Вы разговаривали с соседями? Эти ссоры ничего не значат, абсолютно ничего.
      — Я не располагаю никакими сведениями о вашем супружестве, мистер Фергюсон, — заявил Эсмонд, опять усаживаясь в кресло.
      Почему же вы упомянули о моей жене?
      — Мы установили, что основную статью нашего дохода составляют браки.
      — Ну, у меня-то все в порядке. Мы с женой отлично уживаемся.
      — В таком случае Служба ликвидации вам ни к чему, — заметил мистер Эсмонд, сунув трость под мышку.
      — Минуточку, — Фергюсон стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. — Понимаете ли, я не верю ни одному вашему слову. Ни единому. Но допустим на секунду, что вы говорили серьезно. Это всего лишь допущение, имейте в виду… какова будет юридическая процедура, если я… если бы я захотел…
      — Достаточно вашего согласия, выраженного словесно, — ответил мистер Эсмонд.
      — Оплата?
      — Отнюдь не вперед. После ликвидации.
      — Мне-то безразлично, — поспешно сказал Фергюсон. — Я просто интересуюсь. — Он помедлил. — Это больно?
      — Ни в малейшей степени. Фергюсон все расхаживал по комнате.
      — Мы с женой отлично уживаемся, — сказал он. — Женаты семнадцать лет. Понятно, в совместной жизни всегда возникают какие-то трения. Этого следует ожидать.
      Мистер Эсмонд слушал с непроницаемым видом.
      — Волей-неволей приучаешься идти на компромиссы, — говорил Фергюсон. — И я вышел из того возраста, когда мимолетная прихоть могла бы побудить меня… э-э…
      — Вполне понимаю вас, — проронил мистер Эсмонд.
      — Я вот что хочу сказать, — продолжал Фергюсон. — Временами, конечно, с моей женой бывает трудно. Она сварлива. Изводит меня. Пилит. Вы, очевидно, об этом осведомлены?
      — Вовсе нет, — сказал мистер Эсмонд…
      — Не может быть! Что же, вы обратились ко мне ни с того ни с сего?
      Мистер Эсмонд пожал плечами.
      — Как бы там ни было, — веско произнес Фергюсон, — я вышел из того возраста, когда хочется перестроить свою жизнь по-иному. Предположим, я не женат. Предположим, я мог бы завести связь, например с мисс Дейл. Наверное, это было бы приятно.
      — Приятно, но не более того, — сказал мистер Эсмонд.
      — Да. Это было бы лишено прочной ценности. Недоставало бы твердого нравственного фундамента, на котором должно зиждиться всякое успешное начинание.
      — Это было бы всего лишь приятно, — повторил мистер Эсмонд, — Вот именно. Мило, не спорю. Мисс Дейл — привлекательная женщина. Никто не станет отрицать. У нее всегда ровное настроение, хороший характер, она крайне предупредительна. Этого у нее не отнимешь.
      Мистер Эсмонд вежливо улыбнулся, встал и направился к двери.
      — А как с вами связаться? — неожиданно для самого себя спросил Фергюсон.
      — У вас есть моя визитная карточка. По этому телефону меня можно застать до пяти часов. Но вам следует примять решение сегодня же, не позднее этого часа. Время — деньги, и мы должны выдерживать свой график.
      — Конечно, — поддакнул Фергюсон и неискренне засмеялся. — А все же я не верю ни единому слову. Мне даже неизвестны ваши условия.
      — Уверяю вас, что при вашем материальном положении вы найдете их умеренными.
      — А потом я мог бы отрицать, что когда-либо видел вас, говорил с вами и вообще?..
      — Естественно.
      — И вы действительно ответите, если я наберу этот номер?
      — До пяти часов. Всего хорошего, мистер Фергюсон.
      После ухода Эсмонда Фергюсон обнаружил, что у него дрожат руки. Разговор взволновал его, и он решил выбросить все услышанное из головы.
      Однако выполнить решение оказалось не так-то легко. С каким серьезным видом ни склонялся он над своими бумагами, как ни скрипел пером, — каждое слово Эсмонда гремело у него в ушах.
      Каким-то образом Служба ликвидации узнала о недостатках его жены. Эсмонд сказал, что она вздорна, сварлива, надоедлива. Он, Фергюсон, вынужден был признать эти истины, как они ни горьки. Только посторонний человек способен смотреть на вещи трезво, без всякого предубеждения.
      Он снова углубился в работу. Но тут с утренней корреспонденцией появилась мисс Дейл, и Фергюсон волей-неволей согласился, что она чрезвычайно привлекательна.
      — Будут еще какие-нибудь распоряжения, мистер Фергюсон? — осведомилась мисс Дейл.
      — Что? А-а, да нет пока, — ответил Фергюсон. Когда она вышла, он долго еще смотрел на дверь.
      Работать дальше было бессмысленно. Он решил немедленно уйти домой.
      — Мисс Дейл, — сказал он, накидывая пальто на плечи, — меня вызывают… Боюсь, что у нас накапливается порядочно работы. Не могли бы вы на этой неделе поработать со мной вечерок-другой?
      — Конечно, мистер Фергюсон, — согласилась она.
      — Я не помешаю вашим светским развлечениям? — спросил Фергюсон с принужденным смешком.
      — Вовсе нет, сэр.
      — Я… я постараюсь вам это возместить. Деле превыше всего. До свидания.
      Он поспешно вышел из конторы, чувствуя, как пылают его щеки.
      Дома жена как раз кончала стирку. Миссис Фергюсон была некрасивой женщиной маленького роста с нервными морщинками у глаз. Увидев мужа, она удивилась.
      — Ты сегодня рано, — сказала она.
      — А что, это запрещается? — спросил Фергюсон с энергией, изумившей его самого.
      — Конечно, нет…
      — Чего ты добиваешься? Чтобы я заработался в конторе до смерти? — огрызнулся он.
      — Когда же это я…
      — Будь любезна не вступать со мной в пререкания, — отчеканил Фергюсон. Не пили меня.
      — Я тебя не пилила! — закричала жена.
      — Пойду прилягу, — сказал Фергюсон.
      Он поднялся вверх по лестнице и остановился у телефона. Без сомнения, все, что сказал Эсмонд, соответствует действительности.
      Он взглянул на часы и с удивлением увидел, что уже без четверти пять.
      Фергюсон принялся расхаживать взад и вперед возле телефона. Он уставился на карточку Эсмонда, и в мозгу его всплыл образ нарядной, привлекательной мисс Дейл.
      Он порывисто схватил трубку.
      — Служба ликвидации? Говорит Фергюсон.
      — Эсмонд слушает. Что вы решили, сэр?
      — Я решил… — Фергюсон крепко сжал трубку. У меня есть полное право так поступить, сказал он себе.
      А все же они женаты семнадцать лет. Семнадцать лет! Они знавали и хорошие минуты, не только плохие. Справедливо ли это, по-настоящему ли справедливо?
      — Что вы решили, мистер Фергюсон? — повторил Эсмонд.
      — Я… я… нет! Мне не нужна ваша Служба! — воскликнул Фергюсон.
      — Вы уверены, мистер Фергюсон?
      — Да, совершенно уверен. Вас надо упрятать за решетку? Прощайте, сэр!
      Он повесил трубку и сразу же почувствовал, как с души его свалился огромный камень. Он поспешил вниз.
      Жена жарила грудинку — блюдо, которое он всегда терпеть не мог. Но это неважно. На мелкие неприятности он готов был смотреть сквозь пальцы.
      Раздался звонок в дверь.
      — Ox, это, наверное, из прачечной, — сказала миссис Фергюсон, пытаясь одновременно перемешать салат и снять с огня суп. — Тебе не трудно?
      — Нисколько. — Светясь вновь обретенным самодовольством, Фергюсон открыл дверь. На пороге стояли двое мужчин в форме, с большим холщовым мешком.
      — Прачечная? — спросил Фергюсон.
      — Служба ликвидации, — ответил один из незваных посетителей.
      — Но я ведь сказал, что не…
      Двое мужчин схватили его и запихнули в мешок со сноровкой, приобретенной в результате долгой практики.
      — Вы не имеете права! — пронзительно вскричал Фергюсон.
      Над ним сомкнулся мешок, и Фергюсон почувствовал, как его понесли по садовой дорожке. Заскрипела, открываясь, дверца автомашины, и его бережно уложили на пол.
      — Все в порядке? — услышал он голос своей жены.
      — Да, сударыня. У нас изменился график. В последний момент оказалось, что мы можем обслужить вас сегодня.
      — Я так рада, — донеслись до него слова. — Сегодня днем я получила большое удовольствие от беседы с мистером френчем из вашей фирмы. А теперь извините меня. Обед почти готов, а мне надо еще кое-кому позвонить.
      Автомобиль тронулся с места, Фергюсон пытался закричать, но холст плотно обхватывал его лицо, не давая открыть рот.
      Он безнадежно спрашивал себя: кому же она собирается звонить? А я-то ничего не подозревал!
 
       (перевод Н.Евдокимова)

АКАДЕМИЯ

      Инструкция к пользованию измерителем вменяемости «Кэгилл-Томас», серия ДМ-14 (модель с ручным управлением).

      «Производственная компания „Кэгилл-Томас“ рада познакомить вас с новейшим измерителем вменяемости. Этот прекрасный, надежный прибор настолько малогабаритен, что превосходно вписывается в интерьер любой спальни, кухни, кабинета, а во всем остальном он является точной копией стационарного измерителя „К-Т“, применяемого в большинстве учреждений, на общественном транспорте, в местах отдыха и развлечений и т. п. Фирма не пожалела усилий, чтобы снабдить вас наилучшим из всех возможных измерителей по самой низкой из всех возможных цен. 1) Действие. В правом нижнем углу прибора находится выключатель. Переведите его в позицию „включен“ и выждите несколько секунд, пока прибор не нагреется. Затем переведите выключатель из позиции „включен“ в позицию „работа“. Выждите еще несколько секунд, затем снимайте показания. 2) Отсчет показаний. На передней части прибора, над выключателем, имеется прозрачное окошко со шкалой, отградуированной от единицы до десяти. Цифра, на которую указывает черная стрелка, характеризует ваше психическое состояние, сравнивая его с современной статистической нормой. 3) Цифры 0–3. В вашей модели, как и во всех измерителях вменяемости, за нуль принимается теоретически идеальное психическое состояние. Любая цифра выше нуля считается отклонением от нормы. Однако нуль — это не действительная, а скорее статистическая категория. Для нашей цивилизации диапазон вменяемости колеблется от нуля до трех. Всякое показание прибора в этих пределах считается нормальным. 4) Цифры 4–7. Эти цифры соответствуют допустимому пределу отклонения от нормы. Лица, зарегистрированные в данной зоне шкалы, должны немедленно явиться на консультацию к терапевту. 5) Цифры 8-10. Лицо, получающее показания свыше 7, считается потенциально опасным для окружающих. У него почти наверняка запущенный невроз или даже психоз. По закону такой гражданин обязан встать на учет и в течение испытательного срока снизить показания до цифры меньше семи. (Длительность испытательного срока определяется законодательством каждого штата.) Если это не удается, гражданин обязан подвергнуться хирургическому изменению личности или добровольно пройти курс лечения в Академии. 6) Цифра 10. Под цифрой „десять“ на шкалу прибора нанесена красная черта. Если стрелка переходит за эту черту, не может быть и речи об обычных платных терапевтических методах лечения. Такой гражданин обязан безотлагательно подвергнуться хирургическому изменению личности или немедленно пройти терапевтический курс лечения в Академии.
      Предостережение:
      А. Измеритель вменяемости — не диагностическая машина. Не пытайтесь самостоятельно решать вопрос о своем здоровье. Цифры от 0 до 10 не свидетельствуют о характере заболеваний — неврозе, психозе и т. п., а только говорят об их интенсивности. Шкала интенсивности характеризует лишь потенциальную способность данного индивидуума причинить вред социальному порядку. Невротик определенного типа может оказаться потенциально опаснее психотика, что и зарегистрирует любой измеритель вменяемости. Для дальнейшего диагностирования обращайтесь к терапевту.
      Б. Показания от нуля до десяти являются приближенными. Для получения показаний с точностью до 1030 пользуйтесь стационарной моделью.
      В. Помните: вменяемость отдельной личности — дело каждого из нас. После периода великих мировых войн мы шагнули далеко вперед — исключительно из-за того, что положили в основу нашей цивилизации концепции социального душевного здоровья, индивидуальной ответственности и сохранения status quo. Поэтому, если ваш показатель выше трех, обращайтесь за медицинской помощью. Если он выше семи, вы обязаны получить медицинскую помощь. Если вы перешагнули за десять, не дожидайтесь разоблачения и ареста. Ради спасения цивилизации отдайтесь добровольно в руки властей.»
С наилучшими пожеланиями, компания «Кэгилл-Томас».

      Мистер Фирмен понимал, что после завтрака надо тотчас же идти на работу. При сложившихся обстоятельствах всякую задержку могли истолковать в неблагоприятном смысле. Он даже надел скромную серую шляпу, поправил галстук, двинулся к двери и взялся было за дверную ручку, но решил дождаться почты.
      Недовольный собой, он отошел от двери и принялся расхаживать по комнате. Ведь он знал, что будет дожидаться почты; зачем же прикидываться, будто собираешься уходить? Неужто нельзя быть честным с самим собой, даже сейчас, когда так важна собственная честность?
      Черный спаниель Спид, свернувшийся на кушетке, с любопытством посмотрел на него. Фирмен потрепал пса по голове, потянулся за сигаретой, но передумал. Он опять потрепал Спида, и пес лениво зевнул.
      Фирмен передвинул лампу, которую вовсе не нужно было передвигать, вздрогнул без всякой причины и снова принялся расхаживать по комнате.
      Он неохотно признался себе, что у него нет настроения выходить из квартиры, — по правде говоря, он даже боится выйти, хотя ему ничто не угрожало. Он попытался убедить себя, что сегодня всего лишь обычный день, такой же, как вчерашний и позавчерашний. Ведь если человек в это поверит, по-настоящему поверит, события будут отодвигаться в бесконечность и с ним ничего не случится.
      Кстати, почему сегодня обязательно должно что-то случиться? У него ведь еще не кончился испытательный срок.
      Ему послышался какой-то шум возле наружной двери, и он поспешно открыл ее. Он ошибся, почта еще не пришла. Однако домовладелица тоже открыла дверь — ее квартира находилась на этой же площадке — и поглядела на него бесцветным недружелюбным взглядом.
      Фирмен закрыл дверь и обнаружил, что у него дрожат руки. Он решил, что не мешает провериться. Он вошел в спальню, но там хлопотал рободворецкий, выметавший горстку пыли на середину комнаты. Кровать Фирмена была уже застелена; кровать жены нечего было стелить, так как там почти неделю никто не спал.
      — Мне уйти, сэр? — спросил рободворецкий. Фирмен ответил, не сразу. Он предпочитал проверяться в одиночестве. Разумеется, рободворецкий не человек. Строго говоря, механизмы — предметы неодушевленные, однако казалось, что этот робот наделен каким-то подобием души. Как бы то ни было, неважно, останется он или уйдет, потому что в схеме всех личных роботов встроены измерители вменяемости. Этого требовал закон.
      — Как хочешь, — сказал наконец Фирмен. Рободворецкий всосал в себя горстку пыли и бесшумно выкатился из комнаты.
      Фирмен подошел к прибору, включил его и привел в действие. Он угрюмо следил за тем, как черная стрелка медленно ползла мимо двойки и тройки нормы, мимо шестерки и семерки — отклонений, — к 8.2, где в конце концов замерла.
      На одну десятую выше, чем вчера. На одну десятую ближе к красной черте.
      Фирмен рывком выключил прибор и закурил сигарету. Он вышел из спальни медленно и устало, словно было не утро, а конец рабочего дня.
      — Почта, сэр, — плавно подкатившись к нему, возгласил рободворецкий. Фирмен выхватил из протянутой руки робота пачку писем и просмотрел их.
      — От нее ничего, — невольно вырвалось у него.
      — Мне очень жаль, сэр, — быстро откликнулся рободворецкий.
      — Тебе жаль? — Фирмен с любопытством взглянул на механизм. — Почему?
      — Я, естественно, заинтересован в вашем благополучии, сэр, — заявил рободворецкий. — Так же как и Спид, в меру своего понимания. Письмо от миссис Фирмен способствовало бы подъему вашего морального состояния. Нам жаль, что оно не пришло.
      Спид тихо гавкнул и склонил морду набок. Сочувствие машины, жалость животного, подумал Фирмен. И все-таки он был благодарен обоим.
      — Я ее ни в чем не виню, — сказал он. — Нельзя было полагать, что она станет терпеть меня вечно. — Он выждал, надеясь, что робот посулит ему возвращение жены и скорое выздоровление. Однако рободворецкий молча стоял возле Спида, который тем временем успел снова заснуть.
      Фирмен еще раз просмотрел корреспонденцию. Там было несколько счетов, какое-то объявление и маленький негнущийся конверт. На нем значился обратный адрес Академии, поэтому Фирмен торопливо вскрыл его.
      Внутри конверта была открытка с надписью:

      «Дорогой мистер Фирмен, Ваше прошение о приеме рассмотрено и удовлетворено. Мы будем рады принять Вас в любое время. С благодарностью, дирекция».

      Фирмен покосился на открытку. У него в мыслях не было добиваться приема в Академию. Ни к чему в мире душа у него не лежала меньше.
      — Это жена придумала? — спросил он.
      — Не знаю, сэр, — отозвался рободворецкий. Фирмен повертел в руках открытку. Он, конечно, всегда имел смутное представление о том, что существует Академия. О ней невозможно было не знать, так как она оказывала влияние на все сферы жизни. На самом же деле об этом важнейшем учреждении он знал очень мало — на редкость мало.
      — Что такое Академия? — спросил он.
      — Большое и приземистое серое здание, — ответил рободворецкий. Расположено в юго-западной части города. До него можно добраться самыми различными видами общественного транспорта.
      — Но что она собой представляет?
      — Государственная лечебница, — пояснил рободворецкий, — доступная каждому, кто изъявит желание письменно или устно. Более того, Академия существует как место добровольного пребывания всех людей, у которых показания измерителя превышают десять, — на выбор, взамен хирургического изменения личности.
      Фирмен в изнеможении вздохнул.
      — Все это мне известно. Но какова ее система? Что там за лечение?
      — Не знаю, сэр, — сказал рободворецкий.
      — Какой процент выздоравливающих?
      — Сто процентов, — без запинки ответил рободворецкий.
      Фирмен припомнил нечто, показавшееся ему странным.
      — Постой-ка, — сказал он. — Из Академии никто не возвращается. Так ведь?
      — Нет никаких сведений о лицах, которые вышли бы из Академии, после того как очутились в ее стенах, — ответил рободворецкий.
      — Почему?
      — Не знаю, сэр.
      Фирмен смял открытку и бросил в пепельницу. Все это было весьма странно. Академия так хорошо известна, все с ней так свыклись, что никому и в голову не приходит расспрашивать. В его воображении это место всегда рисовалось каким-то расплывчатым пятном, далеким и нереальным. То было заведение, в которое отправляешься, перевалив за цифру «десять», так как не хочешь подвергаться лоботомии, топэктомии и прочим операциям, ведущим к необратимой утрате личности. Но, разумеется, стараешься не думать о том, что можешь перевалить за десять, так как самая эта мысль не что иное, как признание своей душевной неуравновешенности, и потому не размышляешь о том, какой выбор тебе предоставят, если это случится.
      Впервые в жизни Фирмен пришел к выводу, что ему не нравится вся система. Придется навести кое-какие справки. Почему из Академии никто не выходит? Почему так мало известно о тамошних методах лечения, если они действительно эффективны на сто процентов?
      — Пожалуй, пойду на работу, — сказал Фирмен. — Приготовь мне что-нибудь на ужин.
      — Слушаю, сэр. Всего хорошего, сэр. Спид вскочил с кушетки и проводил его до двери.
      Фирмен опустился на колени и погладил лоснящуюся черную голову.
      — Нет, парень, ты оставайся дома. Сегодня не придется зарывать в землю кости.
      — Спид никогда не зарывает костей, — вмешался рободворецкий.
      — Это верно.
      Нынешние собаки, так же как их хозяева, не испытывают неуверенности в завтрашнем дне. Нынче никто не прячет костей.
      — Пока.
      Он прошмыгнул мимо хозяйской двери и выскочил на улицу.
      Фирмен опоздал на работу почти на двадцать минут. Войдя в двери, он позабыл предъявить обследующему механику удостоверение о прохождении испытательного срока. Гигантский стационарный измеритель вменяемости обследовал Фирмена, стрелка скакнула выше семи, зажглись красные сигнальные лампы. Резкий металлический голос из громкоговорителя прогремел: «Сэр! Сэр! Ваше отклонение от нормы вышло за пределы безопасности! Вам следует безотлагательно обратиться к врачу!» Фирмен быстро выхватил из бумажника испытательное удостоверение. Однако и после этого машина продолжала добрых десять секунд упрямо рявкать на него. Все в холле пялили на него глаза. Мальчишки-рассыльные застыли, довольные, что оказались свидетелями скандала. Бизнесмены и конторские девушки начали перешептываться, а два полисмена из Охраны вменяемости многозначительно переглянулись. Рубашка Фирмена пропиталась потом и прилипла к спине. Он подавил желание броситься вон и подошел к лифту. Лифт был почти полон, и Фирмен не мог заставить себя войти.
      Он взбежал по лестнице на второй этаж и вызвал лифт. К тому времени как Фирмен попал в агентство Моргана, ему удалось овладеть собой. Он показал удостоверение измерителю вменяемости, стоящему у самой двери, платком вытер с лица пот и прошел внутрь.
      В агентстве все уже знали о происшествии. Это было видно по общему молчанию, по тому, как отворачивались все лица. Фирмен быстрым шагом прошел в свой кабинет, закрыл дверь и повесил шляпу.
      Он уселся за письменный стол, все еще слегка взбудораженный, исполненный негодования против измерителя вменяемости. Если бы только можно было расколотить эти проклятые штуки! Вечно суют нос в чужие дела, оглушительно гудят прямо в уши, выводят из равновесия…
      Тут Фирмен поспешно оборвал собственную мысль. В измерителях нет ничего плохого. Мысль о них как о сознательных преследователях — одно из проявлений паранойи и, возможно, симптом его, Фирмена, нынешнего патологического состояния. Измерители — это всего лишь орудия человеческой воли. Общество в целом, напомнил он себе, нуждается в защите от личности, точно так же как человеческое тело нуждается в защите от дисфункции любой из его частей.
      При самой нежной привязанности к своему желчному пузырю ты без сожаления пожертвуешь им, если он способен причинить вред всему организму.
      Фирмен смутно сознавал шаткость подобной аналогии, но решил не думать над этим. Надо побольше узнать об Академии.
      Закурив сигарету, он набрал номер Терапевтической справочной службы.
      — Чем я могу вам помочь, сэр? — откликнулся приятный женский голос.
      — Мне бы хотелось получить кое-какую информацию относительно Академии, сказал Фирмен, чувствуя себя немного не в своей тарелке. Академия пользовалась такой известностью, так прочно вросла в повседневную жизнь, что его слова были равнозначны вопросу, какое в стране правительство.
      — Академия помещается…
      — Я знаю, где она помещается, — прервал Фирмен. — Мне бы хотелось выяснить, какие лечебные процедуры там назначают больным.
      — Такой информацией мы не располагаем, сэр, — после паузы ответила женщина.
      — Нет? А я полагал, что все данные о платной терапии доступны широкой публике.
      — Практически так оно и есть, — медленно проговорила женщина. — Но Академия — это не платная лечебница в общепринятом смысле слова. Там действительно взимают плату, однако, с другой стороны, туда принимают больных и на благотворительных началах, совершенно бесплатно. Кроме того, Академию отчасти субсидирует правительство.
      Фирмен стряхнул пепел с сигареты и нетерпеливо возразил:
      — Мне казалось, что все правительственные начинания известны широкой публике.
      — Как правило, известны. За исключением тех случаев, когда подобная осведомленность может оказаться вредной для широкой публики.
      — Значит, подобная осведомленность об Академии оказалась бы вредной? — торжествующе воскликнул Фирмен, чувствуя, что наконец-то добрался до сути дела.
      — Ax, что вы, сэр! — От изумления голос женщины стал пронзительным. — Я вовсе не это имела в виду! Я просто излагала вам общие правила об отказе в информации. Академия, хотя она и предусмотрена законом, в известной степени оказалась поставленной над законом. Такое правовое положение объясняется тем, что Академия добилась стопроцентного излечения.
      — Где я могу увидеть хоть одного излеченного? — спросил Фирмен. Насколько я понимаю, никто из них никогда не выходил из Академии.
      Тут-то они и попались: думал Фирмен: ожидая ответа. Ему показалось, будто в трубке послышался какой-то шепот. Внезапно над ухом раздался мужской голос, громкий и звучный.
      — Говорит начальник отдела. У вас возникли затруднения?
      Услышав энергичный голос невидимого собеседника, Фирмен едва не выронил трубку. Ощущение торжества, развеялось, и он пожалел о том, что позвонил сюда. Однако он принудил себя добавить:
      — Мне нужна кое-какая информация об Академии.
      — Местонахождение…
      — Да нет же! Я имею в виду действительную информацию! — с отчаянием сказал Фирмен.
      — С какой целью вы желаете получить эту информацию? — спросил начальник отдела, и в его голосе внезапно зазвучали вкрадчивые, почти гипнотические нотки опытного терапевта.
      — Для осведомления, — не задумываясь ответил Фирмен. — Поскольку Академия — это вариант лечения, доступный мне в любое время, я хотел бы узнать о ней побольше, чтобы сделать правильный выбор.
      — Весьма правдоподобно, — заметил начальник отдела. — Однако вдумайтесь. Нужны ли вам полезные, деловые сведения? Такие, что будут способствовать вашему единению с обществом? Или ваша просьба продиктована праздным любопытством, поскольку вы подвержены беспокойству и другим, еще более серьезным комплексам?
      — Я спрашиваю, потому что…
      — Как ваша фамилия? — неожиданно спросил начальник отдела. Фирмен промолчал.
      — Каков уровень вашей вменяемости? Фирмен по-прежнему молчал. Он старался понять, засечен ли уже номер его телефона, и склонялся к мысли, что уже засечен.
      — Вы сомневаетесь в том, что Академия приносит неизмеримую пользу?
      — Нет.
      — Вы сомневаетесь в том, что Академия способствует сохранению status quo?
      — Нет.
      — Тогда в чем же дело? Почему вы отказываетесь назвать свою фамилию и уровень вменяемости? Почему испытываете необходимость в более полной информации?
      — Благодарю вас, — пробормотал Фирмен и повесил трубку. Он сообразил, что телефонный звонок был роковой ошибкой. То был поступок восьмерочника, а не нормального человека. Начальник отдела, обладая профессионально развитым восприятием, сразу понял это. Разумеется, начальник отдела не станет давать такую информацию восьмерочнику. Фирмен знал; что тот, кто надеется когда-либо вернуться к статистической норме, должен куда тщательнее следить за своими поступками, анализировать их, отдавать себе в них отчет.
      Он все еще сидел у телефона, когда послышался стук; дверь отворилась, и вошел его начальник, мистер Морган. Это был высокий человек, богатырского сложения, с круглым, сытым лицом. Он остановился перед столом Фирмена, барабаня пальцами по пресс-папье и глядя смущенно, как пойманный вор.
      — Мне уже доложили об инциденте внизу, — сказал он, не глядя на Фирмена и энергично постукивая пальцами.
      — Минутная слабость, — автоматически ответил Фирмен. — Вообще-то мой уровень начинает улучшаться.
      Говоря это, он не смел взглянуть Моргану в глаза. Оба напряженно уставились в противоположные углы комнаты. Наконец их взгляды скрестились.
      — Послушайте, Фирмен, я стараюсь не вмешиваться в чужие дела, — заговорил Моргая, садясь на уголок стола Фирмена. — Но черт побери, дружище, вменяемость — это вопрос, который затрагивает всех. Все мы под Богом ходим. — Эта мысль, казалось, укрепила Моргана в его убеждении. Разгорячившись, он подался к собеседнику. — Вы знаете, на мне лежит ответственность за множество сотрудников. За последний год вы третий раз находитесь на испытании. — Он заколебался. — Как это началось?
      Фирмен покачал головой.
      — Не знаю, мистер Морган. Жил себе помаленьку, тихо и спокойно — и вдруг стрелка полезла вверх. Подумав, мистер Морган тоже покачал головой.
      — Не может быть, чтобы так сразу, ни с того ни с сего. Вы проверяли мозговую ткань?
      — Меня заверили, что никаких органических изменений нет.
      — Лечились?
      — Чего только не перепробовал, — сказал Фирмен. — Электротерапия, психоанализ, метод Смита, школа Раннеса, Девиа-мысль, дифференциация…
      — И что вам сказали? — спросил Морган. Фирмен вспомнил нескончаемую вереницу терапевтов, к которым он обращался. Его обследовали со всех точек зрения, разработанных психологией. Его усыпляли наркотиками, подвергали шоку и обследовали, обследовали… Однако все бурные усилия сводились к одному…
      — Не разобрались.
      — Неужели они вовсе ничего не могли сказать?
      — Во всяком случае немногое. Врожденное беспокойство, глубоко скрытые комплексы, неспособность внутренне принять status quo. Все сходятся на том, что я негибкий тип. На меня не подействовала даже реконструкция личности.
      — А как прогноз?
      — Не слишком благоприятен. Морган встал и принялся расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.
      — Фирмен, я думаю, это вопрос вашего внутреннего отношения к миру. Действительно ли вы хотите стать винтиком в нашем слаженном механизме?
      — Я испробовал все…
      — Конечно. Но хотели ли вы измениться? Приобщение! — воскликнул Морган и стукнул о ладонь кулаком, будто припечатал это слово. — Хотите ли вы приобщиться?
      — Едва ли, — ответил Фирмен с искренним сожалением.
      — Взять хоть меня, — серьезно сказал Морган, широко расставив ноги перед столом Фирмена. — Десять лет назад это агентство было вдвое больше нынешнего и продолжало расти! Я работал как одержимый, увеличивал фонды, умножал ценные бумаги, вкладывал капитал, расширял дело и делал деньги, деньги и снова деньги.
      — И что же случилось?
      — Неизбежное. Стрелка подпрыгнула с двух и трех десятых до семи с гаком. Я встал на дурной путь.
      — Закон не воспрещает делать деньги, — заметил Фирмен.
      — Безусловно. Но существует психологический закон против тех, кто делает их слишком много. Современное общество к таким вещам не приспособлено. Из расы вытравили почти всю жажду конкуренции, всю агрессивность. В конце концов скоро будет сто лет, как установлен status quo. Все это время не было ни новых изобретений, ни войн, ни существенных изменений. Психология нормализует человечество, искореняя безрассудные элементы. Так вот, с моими склонностями и способностями это было все равно что… все равно что играть с младенцем в теннис. Меня невозможно было удержать.
      Лицо Моргана раскраснелось, дыхание стало прерывистым. Он овладел собой и продолжал более ровным тоном:
      — Понятно, мои поступки были продиктованы патологическими причинами. Жаждой власти, чрезмерным конкурентным азартом. Я прошел Подстановочную терапию.
      Фирмен заметил:
      — Не вижу ничего ненормального в желании расширить свое дело.
      — Боже правый, дружище, да неужели вы ничего не смыслите в Социальной вменяемости, в Ответственности и Укладе стабильного общества? Я был на пути к обогащению. Разбогатев, я мог бы основать финансовую империю. Все вполне законно, понимаете ли, но ненормально. И кто знает, до чего бы я докатился? Быть может, в конечном итоге — до косвенного контроля над правительством. Я бы захотел изменить психологическую политику в соответствии со своими аномалиями. Представляете, к чему бы это привело?
      — И вы приспособились, — сказал Фирмен.
      — Я мог выбирать между Хирургией мозга, Академией и приспособлением. К счастью, я нашел выход своим склонностям в спортивной борьбе. Я облагородил свои эгоистические комплексы, направив их на благо человечества. Однако вот к чему я клоню, Фирмен. Ведь я приближался к красной черте. Но я приспособился, прежде чем оказалось слишком поздно.
      — Я бы с радостью приспособился, — ответил Фирмен, — если бы знал, что со мной происходит. Беда в том, что диагноз неизвестен.
      Морган долго молчал, что-то обдумывая. Наконец он сказал:
      — Мне кажется, вам нужен отдых, Фирмен.
      — Отдых? — Фирмен мгновенно насторожился. — Вы хотите сказать, что я уволен?
      — Нет, разумеется, нет. Я хочу быть справедливым и поступать как порядочный человек. Но у меня здесь хозяйство. — Неопределенный жест Моргана означал — агентство, здание, город. — Безумие подкрадывается незаметно. На этой неделе у нескольких наших сотрудников уровень повысился.
      — И очаг инфекции — это я.
      — Мы должны подчиняться правилам, — сказал Морган, распрямляясь перед столом Фирмена. — Жалованье вам будет поступать до тех пор, пока… пока вы не примете какое-либо решение.
      — Спасибо, — сухо произнес Фирмен. Он встал и надел шляпу.
      Морган положил руку ему на плечо.
      — Вы не задумывались об Академии? — негромко спросил он. — Я хочу сказать, если больше ничего не поможет.
      — Раз и навсегда — нет! — ответил Фирмен, заглянув прямо в маленькие голубые глазки Моргана. Морган отвернулся.
      — У вас, по-моему, необъяснимое предубеждение против Академии. Откуда оно? Ведь вы знаете, как организовано наше общество. Вы же не думаете, что в нем дозволят что-нибудь идущее вразрез с общим благом?
      — Едва ли, — согласился Фирмен. — Но почему об Академии так мало известно?
      Они прошли сквозь анфиладу безмолвных кабинетов. Никто из людей, с которыми Фирмен был так давно знаком, не оторвался от работы.
      Морган открыл дверь и сказал:
      — Вам все известно об Академии.
      — Мне не известно, как там лечат.
      — А все ли вы знаете об остальных видах лечения? Можете ли рассказать о Подстановочной терапии? О психоанализе? Или о Редукции О’Гилви?
      — Нет. Но у меня есть общее представление об их воздействии.
      — Оно есть у всех, — торжествующе подхватил. Морган, но тут же понизил голос. — В том-то и загвоздка. Очевидно, Академия не дает такой информации, потому что это нанесло бы вред самой терапии. Но здесь нет ничего странного, не так ли?
      Фирмен обдумывал эту мысль, следуя за Морганом в холл.
      — Готов согласиться, — сказал он. — Но объясните, почему из Академии никто никогда не выходит? Не поражает ли вас это зловещее обстоятельство?
      — Никоим образом. Вы очень странно смотрите на вещи. — Разговаривая, Морган нажал кнопку и вызвал лифт. — Будто стараетесь открыть тайну там, где ее и в помине нет. Я могу допустить, что их метод терапии требует пребывания пациента в стенах Академии. В изменении окружающей среды нет ничего странного. Это делается сплошь да рядом.
      — Если это правда, почему бы им так и не сказать?
      — Факты говорят сами за себя.
      — А где же доказательства стопроцентного излечения? — спросил Фирмен.
      В этот момент прибыл лифт, и Фирмен вошел в него. Морган сказал:
      — Доказательство в том, что они это утверждают. Терапевты не лгут. Они не способны на ложь, Фирмен!
      Морган хотел было сказать что-то еще, но дверцы Лифта захлопнулись. Лифт устремился вниз, и Фирмен с содроганием осознал, что лишился работы.
      Странное это ощущение — остаться без работы. Идти было некуда. Частенько он ненавидел свою работу. Бывало, по утрам он стонал при мысли о том, что предстоит провести еще один день на службе. Но теперь, оказавшись не у дел, он понял, как важна была для него работа, она придавала ему солидность и уверенность в себе. «Человек — ничто, — думал он, — если ему нечего делать».
      Он бесцельно обходил квартал за кварталом, пытаясь поразмыслить. Однако он был неспособен сосредоточиться. Мысли упорно ускользали, увертывались от него; мимолетными наплывами их вытесняло лицо жены. Но даже о ней он не мог толком подумать, потому что на него давил большой город — городские лица, звуки, запахи.
      Единственный план действия, который пришел ему в голову, был невыполним. «Беги, — подсказывали смятенные чувства. — Беги туда, где тебя никогда не разыщут. Скройся!» Но Фирмен знал, что это не выход. Бегство явилось, бы чистейшим уходом от действительности и доказательством отклонения от нормы. В самом деле, откуда бы он сбежал? Из самого здравого, наиболее совершенного общества, когда-либо созданного человеком. Только безумец способен бежать отсюда.
      Фирмен стал замечать встречных. Они казались счастливыми, исполненными нового духа Ответственности и Социальной вменяемости, готовыми пожертвовать былыми страстями во имя новой эры покоя. Это славный мир, чертовски славный мир. Отчего Фирмен не может в нем ужиться?
      Нет, может. За многие недели у Фирмена впервые забрезжила вера в себя, и он решил, что как-то приспособится.
      Если бы только знать как.
      После многочасового гуляния Фирмен обнаружил, что голоден.
      Он зашел в первый подвернувшийся ресторанчик. Зал был переполнен рабочими: Фирмен забрел почти к самым докам.
      Он сел у стойки и заглянул в меню, повторяя себе, что необходимо все обдумать. Надо должным образом оценить свои поступки, тщательно взвесить…
      — Эй, мистер!
      Он поднял глаза. На него свирепо уставился лысый, заросший щетиной буфетчик.
      — Что?
      — Убирайтесь-ка подобру-поздорову.
      — Что случилось? — спросил Фирмен, стараясь подавить внезапно охвативший его панический страх.
      — Мы тут психов не обслуживаем, — сказал буфетчик. Он ткнул пальцем в сторону настенного прибора, который регистрировал состояние каждого посетителя. Черная стрелка забралась чуть повыше девяти. — Убирайтесь вон.
      Фирмен бросил взгляд на других людей у стойки. Они сидели в ряд, одетые в одинаковые коричневые спецовки из грубого холста. Кепки были надвинуты на брови, и каждый, казалось, был всецело погружен в чтение газеты.
      — У меня испытательное…
      — Убирайтесь, — повторил буфетчик. — По закону я не обязан обслуживать всяких девяточников. Это беспокоит клиентов. Ну же, пошевеливайтесь.
      Рабочие по-прежнему сидели чинным рядом, недвижно, не глядя в сторону Фирмена. Фирмен почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. У него появился внезапный импульс — вдребезги разбить лысый, лоснящийся череп буфетчика, врезаться с ножом мясника в рядок прислушивающихся людей, окропить грязные стены их кровью, крушить, убивать. Но агрессивность — реакция нежелательная и, безусловно, патологичная. Он преодолел нездоровый импульс и вышел на улицу.
      Фирмен продолжал прогулку, борясь с желанием пуститься наутек: он ожидал, когда же логика подскажет ему, что делать дальше. Однако мысли все больше путались, и, когда наступили сумерки, Фирмен готов был свалиться от изнеможения.
      Стоя на узенькой, заваленной гниющим мусором улочке в районе трущоб, в окне второго этажа он заметил вывеску, сделанную от руки: «Дж. Дж. Флинн, терапевт-психолог. Может быть, мне удастся вам помочь». При мысли о всех высокооплачиваемых специалистах, к которым он обращался, Фирмен криво усмехнулся. Он пошел было прочь, но повернул и поднялся по лестнице, ведущей в приемную Флинна. Опять он был недоволен собой. Увидев вывеску, он в тот же миг понял, что пойдет к этому врачу. Неужели он никогда не перестанет лукавить с самим собой?
      Кабинет Флинна был тесен и плохо освещен. Со стен облупилась краска, в комнате застоялся запах немытого тела. Флинн сидел за деревянным неполированным письменным столом и читал приключенческий журнальчик. Он был маленького роста, средних лет и уже начинал лысеть. Он курил трубку.
      Фирмен собирался начать с самого начала, но неожиданно для себя выпалил:
      — Послушайте, у меня страшные неприятности. Я потерял работу, от меня ушла жена, я испробовал все существующие методы терапии. Что вы можете сделать?
      Флинн вынул изо рта трубку и взглянул на Фирмена. Он осмотрел его костюм, шляпу, туфли, как бы прикидывая их стоимость, затем спросил:
      — А что сказали другие врачи?
      — Их слова сводились к тому, что мне не на что надеяться.
      — Конечно, так они и говорят, — подхватил Флинн, быстро произнося слова высоким и четким голосом. — Эти модные молодчики слишком легко сдаются. Однако надежда есть всегда. Разум — странная и сложная штука, друг мой, и то и дело…
      Флинн неожиданно умолк и печально, иронически ухмыльнулся:
      — Ах, да какой в этом толк? У вас уже появился обреченный взор, никуда не денешься. — Он выколотил трубку и устремил отсутствующий взгляд в потолок. Вот что, я для вас ничего не могу сделать. Вы это знаете, и я это знаю. Зачем вы сюда пришли?
      — Надо полагать, в поисках чуда, — ответил Фирмен, устало опускаясь на деревянный стул.
      — Многие ищут, — словоохотливо сказал Флинн. — Видно, мой кабинет — самое подходящее место для поисков, не правда ли? Вы посещали фешенебельные приемные модных специалистов. Помощи там не получили. Поэтому уместно и пристойно, если захудалый терапевт добьется того, что не удалось знаменитостям. Что-то вроде поэтической справедливости.
      — Вот-вот, — одобрил Фирмен со слабой улыбкой. — Поэтической справедливости.
      — Я не так уж бездарен, — заверил его Флинн, набивая трубку табаком из потрепанного зеленого кисета. — Но истина кроется в том, что чудеса стоят денег, всегда стоили и всегда будут стоить. Если вам не могли помочь светила, то я и подавно не могу.
      — Спасибо за правду, — сказал Фирмен, но не сделал никакой попытки встать.
      — По долгу терапевта, — медленно произнес Флинн, — напоминаю вам, что Академия открыта в любое время дня, — Как же можно туда обращаться? — спросил Фирмен. — Ведь я о ней ничего не знаю.
      — Никто не знает, — ответил Флинн. — Тем не менее я слышал, что там излечивают решительно всех.
      — Смерть — тоже излечение.
      — Но нецелесообразное. Кроме того, уж очень оно противоречит духу времени. При таком варианте Академией должны были бы заправлять невменяемые, а как раз им-то это и запрещено.
      Тогда почему же оттуда никто не выходит?
      — Не спрашивайте меня, — сказал Флинн. — Может быть, никто не хочет оттуда выходить. — Он затянулся. — Вам нужен совет, О’кей. Деньги есть?
      — Найду, — осторожно ответил Фирмен.
      — Отлично. Мне не полагается этого говорить, но… Бросьте искать лекарства! Пойдите домой. Отправьте рободворецкого за двухмесячным запасом продуктов. Спрячьтесь до поры до времени.
      — Спрятаться? Зачем?
      Флинн метнул на него бешеный взгляд.
      — Затем, что вы изводите себя, пытаясь вернуться к норме, и добиваетесь только ухудшения. Такие случаи я наблюдал сотнями. Перестаньте думать о вменяемости и невменяемости. Отлежитесь спокойненько месяц-другой, отдыхайте, читайте, толстейте. Тогда и посмотрим, как у вас пойдут дела.
      — Знаете, — сказал Фирмен, — по-моему, вы правы. Я в этом уверен! Но не уверен, можно ли возвращаться домой. Сегодня я кое-куда звонил… У меня есть деньги. Не могли бы вы спрятать меня здесь, у вас? Спрячьте, пожалуйста!
      Флинн встал и боязливо выглянул из окна на улицу.
      — Я и так наговорил слишком много. Будь я помоложе… нет, не могу! Я дал вам безумный совет! Я не могу вдобавок совершить безумный поступок!
      — Извините, — сказал Фирмен. — Мне не следовало вас просить. Но я и вправду очень вам благодарен. Честное слово.
      Он встал.
      — Сколько я вам должен?
      — Ничего вы не должны, — ответил Флинн. — Желаю вам поправиться.
      — Спасибо.
      Фирмен поспешно спустился по лестнице и подозвал такси. Через двадцать минут он был дома.
      Когда Фирмен подходил к своей квартире, на лестничной площадке было до странности тихо. У хозяйки дверь была закрыта, но у него создалось впечатление, что дверь закрылась перед самым его приходом и хозяйка притаилась за ней, прижав ухо к тонкому слою дерева. Он ускорил шаг и вошел в квартиру.
      В квартире тоже было тихо. Фирмен пошел на кухню. Рободворецкий стоял у плиты, а Спид свернулся клубком в углу.
      — Добро пожаловать, сэр, — приветствовал Фирмена рободворецкий. — Не угодно ли присесть, а я подам ужин.
      Фирмен сел, продолжая строить дальнейшие планы. Надо продумать массу деталей, но в главном Флинн прав. Спрятаться — это именно то, что нужно. Исчезнуть с глаз долой.
      — Завтра утром тебе первым делом надо будет сходить за покупками, — сказал Фирмен рободворецкому.
      — Слушаю, сэр, — ответил рободворецкий, ставя перед ним тарелку с супом.
      — Нам понадобится уйма продуктов. Хлеб, мясо… Нет, лучше покупай консервы.
      — Какого рода консервы? — спросил рободворецкий.
      — Любого, лишь бы они составили полноценный рацион. И сигареты, не забудь про сигареты! Дай мне, пожалуйста, соли.
      Рободворецкий стоял у плиты не двигаясь, а Спид тихонько заскулил.
      — Рободворецкий! Пожалуйста, соли.
      — Мне очень жаль, сэр, — сказал рободворецкий.
      — Что значит — тебе жаль? Подай мне соль.
      — Я больше не могу вам повиноваться.
      — Почему?
      — Только что вы перешли красную черту, сэр. Вы теперь десяточник.
      Какое-то мгновение Фирмен бессмысленно смотрел на рободворецкого. Потом бросился в спальню и включил измеритель. Черная стрелка медленно подползла к красной черте, дрогнула и решительно перевалила за нее.
      Он стал десяточником.
      Но это неважно, убеждал он себя. В конце концов, количество не перешло в новое качество. Не превратился же он внезапно в чудовище. Он все объяснит рободворецкому, убедит…
      Фирмен опрометью выскочил из спальни.
      — Рободворецкий! Выслушай меня…
      Он услышал, как хлопнула входная дверь. Рободворецкий ушел.
      Фирмен побрел в столовую-гостиную и сел на кушетку. Естественно, рободворецкий ушел. Роботы оборудованы встроенными приборами для контроля душевного состояния. Если их хозяева перешагивают за красную черту, роботы автоматически возвращаются на завод. Ни один десяточник не может распоряжаться сложным механизмом.
      Однако еще не все пропало. В доме есть еда. Он ограничит себя жесткой нормой. Со Спидом будет не так одиноко. Может быть, ему и потребуется всего-то несколько дней.
      — Спид!
      В квартире не слышалось ни звука.
      — Поди сюда, псина.
      По-прежнему ни звука.
      Фирмен методически обыскал всю квартиру, но пса нигде не было. Он, наверное, ушел вместе с рободворецким.
      В одиночестве Фирмен пошел на кухню и выпил три стакана воды. Он взглянул на ужин, приготовленный рободворецким, и принялся было хохотать, но тут же опомнился.
      Надо сматываться, да поживее. Нельзя терять ни минуты. Если поспешить, то, может, что-нибудь и выйдет. Куда-нибудь, в любое место. Теперь каждая секунда на счету.
      Однако он все стоял на кухне, тупо уставясь в пол и дивясь, почему его покинул пес.
      В дверь постучали.
      — Мистер Фирмен!
      — Нет, — сказал Фирмен.
      — Мистер Фирмен, вы должны немедленно съехать.
      Это была домовладелица. Фирмен открыл ей дверь.
      — Съехать? Куда?
      — Это меня не касается. Но вам нельзя здесь больше оставаться, мистер Фирмен. Вы должны съехать.
      Фирмен вернулся в комнату за шляпой, надел ее, огляделся по сторонам и вышел, Дверь он оставил открытой.
      На улице его поджидали двое. В темноте трудно было разглядеть их лица.
      — Куда вы хотите отправиться? — спросил один из них.
      — А куда можно?
      — На Хирургию или в Академию.
      — Тогда в Академию.
      Они усадили его в машину и быстро отъехали. Фирмен откинулся на спинку сиденья, слишком измученный, чтобы о чем-то думать. Он чувствовал на лице прохладный ветерок, да и легкое покачивание машины было приятно. Однако поездка казалась нескончаемо долгой.
      — Приехали, — сказал наконец один из сопровождающих. Они остановили машину и ввели Фирмена в комнатку, где не было мебели. Лишь в центре стоял письменный стол с дощечкой «Дежурный по приему». Навалившись на стол, там сладко похрапывал какой-то человек.
      Один из конвоиров Фирмена громко кашлянул. Дежурный тотчас вскочил, выпрямился и стал протирать глаза. Он нацепил очки и сонно посмотрел на вошедших.
      — Который? — спросил он.
      Два конвоира указали на Фирмена.
      — Ладно. — Дежурный потянулся, раскинув тощие руки, потом открыл большой черный блокнот. Он набросал несколько слов, вырвал листок и вручил конвоирам Фирмена, Те сразу ушли.
      Дежурный нажал некую кнопку и энергично почесал в затылке. — Сегодня полнолуние, — сказал он Фирмену с видимым удовлетворением.
      — Что? — переспросил Фирмен.
      — Полнолуние. Таких, как ты, больше всего привозят в полнолуние, во всяком случае, мне так кажется. Я подумываю написать на эту тему диссертацию.
      — Больше всего? Чего больше? — опять переспросил Фирмен, который еще не пришел в себя, попав в стены Академии.
      — Не будь таким тупицей, — строго сказал дежурный. — Во время полнолуния к нам поступает больше всего десяточников. Не думаю, чтобы здесь существовала какая-то корреляционная зависимость, но… ага, вот и охранник.
      На ходу завязывая галстук, к столу подошел охранник в форме.
      — Отведи его в 312-АА, — сказал дежурный. Когда Фирмен пошел к двери вслед за охранником, дежурный снял очки и снова повалился на стол.
      Охранник вел Фирмена по запутанной сети коридоров с частыми дверями. Коридоры, казалось, возникали сами по себе, так как от них под всевозможными углами шли ответвления, а некоторые отрезки изгибались и петляли, как улицы древних городов. По пути Фирмен заметил, что двери не были пронумерованы в последовательном порядке. Он прошел 3112, потом 25Р, потом 14. И был уверен, что мимо номера 888 проходил трижды.
      — Как вы здесь не заблудитесь? — спросил он охранника.
      — Это моя работа, — ответил тот не без учтивости.
      — Особой системы тут не видно, — заметил Фирмен.
      — Ее и не может быть, — сказал охранник почти доверительным тоном. — Ведь здесь по проекту намечалось гораздо меньше палат, но после началась лихорадка. Больные, больные, каждый день все новые больные, и ни намека на передышку. Так что пришлось разбить палаты на меньшие и проделать новые коридоры.
      — Но как же врачи находят своих пациентов? — спросил Фирмен.
      Они подошли к 312-АА. Не отвечая, охранник отпер дверь, а когда Фирмен переступил порог, закрыл ее и запер на ключ.
      Палата была очень мала. Там стояли кушетка, кресло и шкафчик; эта немудреная мебель занимала всю клетушку.
      Почти сразу Фирмен услышал за дверью голоса. Мужской голос сказал: «Согласен, пусть кофе. В кафетерии через полчаса». В замке повернулся ключ, и Фирмен не расслышал ответа. Внезапно раздался взрыв смеха.
      Низкий мужской голос произнес:
      — Ну да, и еще сотню, и тогда нам придется в поисках мест лезть под землю!
      Дверь отворилась, и в палату, все еще слегка улыбаясь, вошел бородач в белом пиджаке. При виде Фирмена лицо его приняло профессиональное выражение.
      — Прилягте, пожалуйста, на кушетку, — сказал он вежливо, но с несомненной властностью.
      Фирмен ни единым жестом не показал, что собирается повиноваться.
      — Раз уж я здесь, — сказал он, — может быть, вы мне объясните, что все это значит?
      Бородач принялся отпирать шкафчик. Он бросил на Фирмена усталый, но в то же время насмешливый взгляд и поднял брови.
      — Я не лектор, а врач, — ответил он.
      — Я понимаю. Но ведь…
      — Да-да, — сказал врач, беспомощно пожимая плечами. — Я знаю. Вы вправе спросить и все такое. Ей-богу, вам должны были это разъяснить до того, как вы сюда попали. Это просто не моя работа.
      Фирмен продолжал стоять. Врач сказал:
      — Будьте умницей, ложитесь на кушетку, и я вам все расскажу.
      Он снова отвернулся к шкафчику.
      У Фирмена мелькнула мысль — не попытаться ли скрутить врача, но он тут же сообразил, что, должно быть, до него об этом думали тысячи десяточников. Наверняка существуют какие-то меры предосторожности. Он улегся на кушетку.
      — Академия, — заговорил врач, не переставая копошиться в шкафчике, — это закономерное порождение нашей эпохи. Чтобы понять ее, надо сначала понять свои век. — Врач выдержал драматическую паузу и со смаком продолжал:
      — Вменяемость! Однако с вменяемостью, особенно с социальной вменяемостью, неразрывно связано чудовищное напряжение. Как легко повредиться в уме! И, единожды повредившись, человек начинает переоценивать ценности, у него появляются странные надежды, идеи, теории, потребность действия. Все это само по себе может и не быть патологией, но в результате неизбежно вредит обществу, ибо сдвиг в каком бы то ни было направлении опасен для стабильного общества. Ныне, после тысячелетий кровопролития, мы поставили перед собой цель защитить общество от патологической личности. Поэтому каждая личность должна избегать тех умственных построений, тех безмолвных решений, которые делают ее потенциально опасной, грозят переменами. Подобное стремление к стабильности, являющейся нашим идеалом, требует чуть ли не сверхчеловеческой силы и решимости. Если в вас нет этих качеств, вы кончите здесь.
      — Мне все же не ясно… — начал Фирмен, но врач его перебил:
      — Отсюда очевидна необходимость Академии. На сегодняшний день по-настоящему гарантирует вменяемость лишь хирургическая операция мозга. Однако человеку неприятна даже мысль об этом — только дьявол мог предложить такой выбор. Государственная хирургия мозга приводит к гибели первоначальной личности, а это самая страшная смерть. Академия старается ослабить напряжение, предлагает другую альтернативу.
      — Но что это за альтернатива? Почему вы скрываете?
      — Откровенно говоря, большинство предпочитает оставаться в неведении. Врач запер шкафчик, но Фирмену не было видно, какие инструменты он оттуда достал. — Поверьте мне, ваша реакция нетипична. Вы предпочитаете думать о нас как о мрачной, таинственной, грозной силе. Это из-за вашего безумия. Здравомыслящие люди считают нас панацеей, приятно-туманным избавлением от жестокой определенности. Они верят в нас, как в Бога. — Врач тихонько хмыкнул. — Большинству людей мы представляемся раем.
      — Почему же вы храните свои методы в тайне?
      — Откровенно говоря, — ласково ответил врач, — даже райские методы лучше не рассматривать слишком пристально.
      — Значит, все это обман? — воскликнул Фирмен, пытаясь сесть. — Вы хотите меня убить!
      — Ни в коем случае, — заверил врач и мягким движением заставил его лечь.
      — Так что же вы собираетесь делать?
      — Увидите.
      — А почему отсюда никто не возвращается?
      — Не желают, — ответил врач. Прежде чем Фирмен успел шевельнуться, врач ловко всадил ему в руку иглу шприца и впрыснул теплую жидкость.
      — И помните, — сказал он, — надо защищать общество от личности.
      — Да, — сквозь дремоту отозвался Фирмен, — но кто защитит личность от общества?
      Очертания предметов в палате расплылись, и, хотя врач что-то ответил, Фирмен не расслышал слов — знал только, что они мудры, уместны и очень истинны.
      Придя в себя, он заметил, что стоит на огромной равнине. Всходило солнце. В тусклом свете к ногам Фирмена льнули клочья тумана, а трава под ногами была мокрой и упругой.
      Фирмен вяло удивился, увидев, что рядом, по правую руку от него, стоит жена. Слева к его ноге прижался чуть дрожащий Спид. Удивление быстро развеялось, потому что перед битвой здесь, возле хозяина, и полагалось быть жене и псу.
      Впереди движущийся туман распался на отдельные фигурки, и Фирмен узнал их, когда они приблизились.
      То были враги! Процессию возглавлял рободворецкий; в полутьме он мерцал зловещим нечеловеческим блеском. Там был и Морган, который, обращаясь к начальнику отдела, истерически вопил, что Фирмен должен умереть; а запуганный Флинн, бедняга, прятал лицо, но надвигался на него. Там была и домовладелица, которая пронзительно кричала: «Нет ему жилья!» А за ней шли врачи, дежурные, охранники, а за ними шагали миллионы в грубых рабочих спецовках; кепки у них были надвинуты на глаза, газеты скатаны в тугую трубочку.
      Фирмен подобрался в ожидании решительного боя с врагами, которые его предали. Однако в мозгу шевельнулось сомнение. Наяву ли все это?
      Внезапно он с отвращением увидел как бы со стороны свое одурманенное наркотиками тело, лежащее в нумерованной палате Академии, в то время как дух его невесть где сражается с тенями.
      Я вполне нормален! В минуту полного просветления Фирмен понял, что надо бежать. Не его удел — бороться с призрачным противником. Надо вернуться в настоящий мир. Status quo не будет длиться вечно. Что же станется с человечеством, из которого вытравили силу, инициативу, индивидуальность?
      Из Академии никто не выходит? А вот он выйдет! Фирмен попытался вырваться из-под власти наркотического бреда, он почти ощущал, как ворочается на кушетке его никому не нужное тело, как он стонет, заставляя себя встать…
      Но призрачная жена схватила его за руку и указала вдаль. Призрачный пес зарычал на надвигающегося противника.
      Мгновение было безвозвратно упущено, хотя Фирмен этого так никогда и не понял. Он позабыл о своем решении вырваться, позабыл о земле, позабыл о правде, и капли росы окропили его ноги, когда он ринулся в жестокую схватку с врагом.
 
       (перевод Н.Евдокимова)

МУСОРЩИК НА ЛОРЕЕ

      — Совершенно невозможно, — категорически заявил профессор Карвер.
      — Но ведь я видел своими глазами! — уверял Фред, его помощник и телохранитель. — Сам видел, вчера ночью! Принесли охотника — ему наполовину снесло голову, — и они…
      — Погоди, — прервал его профессор Карвер, склонив голову в выжидательной позе.
      Они вышли из звездолета перед рассветом, чтобы полюбоваться на обряды, совершаемые перед восходом солнца в селении Лорей на планете того же названия. Обряды, сопутствующие восходу солнца, если наблюдать их с далекого расстояния, зачастую очень красочны и могут дать материал на целую главу исследования по антропологии; однако Лорей, как обычно, оказался досадным исключением.
      Солнце взошло без грома фанфар, вняв молитвам, вознесенным накануне вечером. Медленно поднялась над горизонтом темно-красная громада, согрев верхушки дремучего леса дождь-деревьев, среди которых стояло селение. А туземцы крепко спали…
      Однако не все. Мусорщик был уже на ногах и теперь ходил с метлой вокруг хижин. Он медленно передвигался шаркающей походкой — нечто похожее на человека и в то же время невыразимо чуждое человеку. Лицо мусорщика напоминало стилизованную болванку, словно природа сделала черновой набросок разумного существа. У мусорщика была причудливая, шишковатая голова и грязно-серая кожа.
      Подметая, он тихонько напевал что-то хриплым, гортанным голосом. От собратьев-лореян мусорщика отличала единственная примета: лицо его пересекала широкая полоса черной краски. То была социальная метка, метка принадлежности к низшей ступени в этом примитивном обществе.
      — Итак, — заговорил профессор Карвер, когда солнце взошло без всяких происшествий, — явление, которое ты мне описал, невероятно. Особенно же невероятно оно на такой жалкой, захудалой планетке.
      — Сам видел, никуда не денешься, — настаивал 6Фред. — Вероятно или невероятно — это другой вопрос. Но видел. Вы хотите замять разговор — дело ваше.
      Он прислонился к сучковатому стволу стабикуса, скрестил руки на впалой груди и метнул злобный взгляд на соломенные крыши хижин. Фред находился на Лорее почти два месяца и день ото дня все больше ненавидел селение.
      Это был хилый, неказистый молодой человек, «бобрик» невыгодно подчеркивал его низкий лоб. Вот уже почти десять лет Фред сопровождал профессора во всех странствиях, объездил десятки планет и насмотрелся всевозможных чудес и диковин. Однако чем больше он видел, тем сильнее укреплялось в нем презрение к Галактике как таковой. Ему хотелось лишь одного: вернуться домой, в Байону, штат Нью-Джерси, богатым и знаменитым или хотя бы безвестным, но богатым.
      — Здесь можно разбогатеть, — произнес Фред тоном обвинителя. — А вы хотите все замять.
      Профессор Карвер в задумчивости поджал губы. Разумеется, мысль о богатстве приятна. Тем не менее профессор не собирался прерывать важную научную работу ради погони за журавлем в небе. Он заканчивал свой великий труд — книгу, которой предстояло полностью подтвердить и обосновать тезис, выдвинутый им в самой первой своей статье, — «Дальтонизм среда народов Танга». Этот тезис он позднее развернул в книге «Недостаточность координации движений у рас Дранга». Профессор подвел итоги в фундаментальном исследовании «Дефекты разума в Галактике», где убедительно доказал, что разумность существ внеземного происхождения уменьшается в арифметической прогрессии, по мере того как расстояние от Земли возрастает в геометрической прогрессии.
      Тезис этот расцвел пышным цветом в последней работе Карвера, которая суммировала все его научные изыскания и называлась «Скрытые причины врожденной неполноценности внеземных рас».
      — Если ты прав… — начал Карвер.
      — Смотрите! — воскликнул Фред. — Другого несут! Увидите сами!
      Профессор Карвер заколебался. Этот дородный, представительный, краснощекий человек двигался медленно и с достоинством. Одет он был в форму тропических путешественников, несмотря на то что Лорей отличался умеренным климатом. Профессор не выпускал из рук хлыста, а на боку у него был крупнокалиберный револьвер — точь-в-точь как у Фреда.
      — Если ты не ошибся, — медленно проговорил Карвер, это для них, так сказать, немалое достижение.
      — Пойдемте! — сказал Фред.
      Четыре охотника за шрэгами несли раненого товарища к лекарственной хижине, и Карвер с Фредом зашагали следом. Охотники заметно выбились из сил: должно быть, их путь к селению длился не день и не два, так как обычно они углубляются в самые дебри дождь-лесов.
      — Похож на покойника, а? — прошептал Фред.
      Профессор Карвер кивнул. С месяц назад ему удалось сфотографировать шрэга в выигрышном ракурсе, на вершине высокого, кряжистого дерева. Он знал, что шрэг — это крупный, злобный и быстроногий хищник, наделенный ужасающим количеством когтей, клыков и рогов. Кроме того, это единственная на планете дичь, мясо которой не запрещают есть бесчисленные табу. Туземцам приходится либо убивать шрэгов, либо гибнуть с голоду.
      Однако, как видно, этот охотник недостаточно ловко орудовал копьем и щитом, и шрэг распорол его от горла до таза. Несмотря на то что рану сразу же перевязали сушеными листьями, охотник истек кровью. К счастью, он был без сознания.
      — Ему ни за что не выжить, — изрек Карвер. — Просто чудо, что он дотянул до сих пор. Одного шока достаточно, не говоря уж о глубине и протяженности раны…
      — Вот увидите, — пообещал Фред.
      Внезапно селение пробудилось. Мужчины и женщины, серокожие, с шишковатыми головами, молчаливо провожали взглядами охотников, направляющихся к лекарственной хижине. Мусорщик тоже прервал работу, чтобы поглядеть. Единственный в селении ребенок стоял перед родительской хижиной и, засунув большой палец в рот, глазел на шествие. Навстречу охотникам вышел лекарь Дег, успевший надеть ритуальную маску. Собрались плясуны-исцелители — они торопливо накладывали на лица грим.
      — Ты думаешь, удастся его залатать, док? — спросил Фред.
      — Будем надеяться, — благочестиво ответил Дег.
      Все вошли в тускло освещенную лекарственную хижину.
      Раненого лореянина бережно уложили на травяной тюфяк, и плясуны начали перед ним обрядовое действо. Дег затянул торжественную песнь.
      — Ничего не получится, — сказал Фреду профессор Карвер с бескорыстным интересом человека, наблюдающего за работой парового экскаватора. Слишком поздно для исцеления верой. Прислушайся к его дыханию. Не кажется ли тебе, что оно становится менее глубоким?
      — Совершенно верно, — ответил Фред.
      Дег окончил свою песнь и склонился над раненым охотником. Лореянин дышал с трудом, все медленнее и неувереннее…
      — Пора! — вскричал лекарь. Он достал из мешочка маленькую деревянную трубочку, вытащил пробку и поднес к губам умирающего. Охотник выпил содержимое трубочки. И вдруг…
      Карвер захлопал глазами, а Фред торжествующе усмехнулся. Дыхание охотника стало глубже. На глазах у землян страшная рваная рана превратилась в затянувшийся рубец, потом в тонкий розовый шрам и, наконец, в почти незаметную белую полоску.
      Охотник сел, почесал в затылке, глуповато ухмыльнулся и сообщил, что ему хочется пить, и лучше бы ему выпить чего-нибудь хмельного.
      Тут же, на месте, Дег торжественно открыл празднество.
      Карвер и Фред отошли на опушку дождь-леса, чтобы посовещаться. Профессор шагал словно лунатик, выпятив отвислую нижнюю губу и время от времени покачивая головой.
      — Ну так как? — спросил Фред.
      — По всем законам природы этого не должно быть, ошеломленно пробормотал Карвер. — Ни одно вещество на свете не дает подобной реакции. А прошлой ночью ты тоже видел, как оно действовало?
      — Конечно, черт возьми, — подтвердил Фред. — Принесли охотника голова у него была наполовину оторвана. Он проглотил эту штуковину и исцелился прямо у меня на глазах.
      — Вековая мечта человечества, — размышлял вслух профессор Карвер. Панацея от всех болезней.
      — За такое лекарство мы могли бы заломить любую цену, — сказал Фред.
      — Да, могли бы… а кроме того, мы бы исполнили свой долг перед наукой, — строго одернул его профессор Карвер. Да, Фред, я тоже думаю, что надо получить некоторое количество этого вещества.
      Они повернулись и твердым шагом направились обратно в селение. Там в полном разгаре были пляски, исполняемые представителями различных родовых общин. Когда Карвер и Фред вернулись, плясали сатгохани — последователи культа, обожествляющего животное средней величины, похожее на оленя. Их можно было узнать по трем красным точкам на лбу. Своей очереди дожидались дресфейд и таганьи, названные по именам других лесных животных. Звери, которых тот или иной род считал своими покровителями, находились под защитой табу, и убивать их было строжайше запрещено. Карверу никак не удавалось найти рационалистическое толкование обычаев туземцев. Лореяне упорно отказывались поддерживать разговор на эту тему.
      Лекарь Дег снял ритуальную маску. Он сидел у входа в лекарственную хижину и наблюдал за плясками. Когда земляне приблизились к нему, он встал.
      — Мир вам! — произнес он слова приветствия.
      — И тебе тоже, — ответил Фред. — Недурную работку ты проделал с утра.
      Дег скромно улыбнулся.
      — Боги снизошли к нашим молитвам.
      — Боги? — переспросил Карвер. — А мне показалось, что большая часть работы пришлась на долю сыворотки.
      — Сыворотки? Ах, сок серей! — Выговаривая эти слова. Дег сопроводил их ритуальным жестом, исполненным благоговения. — Да, сок серей — это мать всех лореян.
      — Нам бы хотелось купить его, — без обиняков сказал Фред, не обращая внимания на то, как неодобрительно насупился профессор Карвер. — Сколько ты возьмешь за галлон?
      — Приношу вам свои извинения, — ответил Дег.
      — Как насчет красивых бус? Или зеркал? Может быть, вы предпочитаете парочку стальных ножей?
      — Этого нельзя делать, — решительно отказался лекарь. — Сок серей священен. Его можно употреблять только ради исцеления, угодного богам.
      — Не заговаривай мне зубы, — процедил Фред, и сквозь нездоровую желтизну его щек пробился румянец. — Ты, ублюдок, воображаешь, что тебе удастся…
      — Мы вполне понимаем, — вкрадчиво сказал Карвер. — Нам известно, что такое священные предметы. Что священно, то священно. К ним не должны прикасаться недостойные руки.
      — Вы сошли с ума, — шепнул Фред по-английски.
      — Ты мудрый человек, — с достоинством ответил Дег. — Ты понимаешь, почему я должен вам отказать.
      — Конечно. Но по странному совпадению, Дег, у себя на родине я тоже занимаюсь врачеванием.
      — Вот как? Я этого не знал!
      — Это так. Откровенно говоря, в своей области я слыву самым искусным лекарем.
      — В таком случае ты, должно быть, очень святой человек, — сказал Дег, склонив голову.
      — Он и вправду святой, — многозначительно вставил Фред. — Самый святой из всех, кого тебе суждено здесь видеть.
      — Пожалуйста, не надо, Фред, — попросил Карвер и опустил глаза с деланным смущением. Он обратился к лекарю: — Это верно, хоть я и не люблю, когда об этом говорят. Вот почему в данном случае, сам понимаешь, не будет грехом дать мне немного сока серей. Напротив, твой жреческий долг призывает тебя поделиться со мной этим соком.
      Лекарь долго раздумывал, и на его почти гладком лице едва уловимо отражались противоречивые чувства. Наконец он сказал:
      — Наверное, все это правда. Но, к несчастью, я не могу исполнить вашу просьбу.
      — Почему же?
      — Потому что сока серей очень мало, просто до ужаса мало. Его еле хватит на наши нужды.
      Дег печально улыбнулся и отошел.
      Жизнь селения продолжалась своим чередом, простая и неизменная. Мусорщик медленно обходил улицы, подметая их своей метлой. Охотники отправлялись лесными тропами на поиски шрэгов. Женщины готовили пищу и присматривали за единственным в селении ребенком. Жрецы и плясуны каждый вечер молились, чтобы поутру взошло солнце. Все были по-своему, покорно и смиренно, довольны жизнью.
      Все, кроме землян.
      Они провели еще несколько бесед с Дегом и исподволь выведали всю подноготную о соке серей и связанных с ним трудностях.
      Растение серей — это низкорослый, чахлый кустарник. В естественных условиях оно растет плохо. Кроме того, оно противится искусственному разведению и совершенно не выносит пересадки. Остается только тщательно выпалывать сорняки вокруг серей и надеяться, что оно расцветет. Однако в большинстве случаев кусты серей борются за существование год-другой, а затем хиреют. Лишь немногие расцветают, и уж совсем немногие живут достаточно долго, чтобы дать характерные красные ягоды.
      Из ягод серей выжимают эликсир, который для населения Лорея означает жизнь.
      — При этом надо помнить, — сказал Дег, — что кусты серей встречаются редко и на больших расстояниях друг от друга Иногда мы ищем месяцами, а находим один-единственный кустик с ягодами. А ягоды эти спасут жизнь только одному лореянину, от силы двум.
      — Печально, — посочувствовал Карвер. — Но, несомненно, усиленное удобрение почвы…
      — Все уже пробовали.
      — Я понимаю, — серьезно сказал Карвер, — какое огромное значение придаете вы соку серей. Но если бы вы уделили нам малую толику пинту-другую, мы отвезли бы его на Землю, исследовали и постарались синтезировать. Тогда вы получили бы его в неограниченном количестве.
      — Но мы не решаемся расстаться даже с каплей. Вы заметили, как мало у нас детей?
      Карвер кивнул.
      — Дети рождаются очень редко. Вся жизнь у нас — непрерывная борьба нашей расы за существование. Надо сохранять жизнь каждому лореянину, до тех пор пока на смену ему не появится дитя. А этого можно достигнуть лишь благодаря неустанным и нескончаемым поискам ягод серей. И вечно их не хватает. — Лекарь вздохнул. — Вечно не хватает.
      — Неужели этот сок излечивает все? — спросил Фред.
      — Да, и даже больше. У того, кто отведал серей, прибавляется пятьдесят лет жизни.
      Карвер широко раскрыл глаза. На Лорее пятьдесят лет приблизительно равны шестидесяти трем земным годам.
      Серей — не просто лекарство, заживляющее раны, не просто средство, содействующее регенерации! Это и напиток долголетия!
      Он помолчал, обдумывая перспективу продления своей жизни на шестьдесят лет, затем спросил:
      — А что будет, если по истечении этих пятидесяти лет лореянин опять примет серей?
      — Не известно, — ответил Дег. — Ни один лореянин не станет принимать серей вторично, когда его и так слишком мало.
      Карвер и Фред переглянулись.
      — А теперь выслушай меня внимательно, Дег, — сказал профессор Карвер и заговорил о священном долге перед наукой. Наука, объяснил он лекарю, превыше расы, превыше веры, превыше религии. Развитие науки превыше самой жизни. В конце концов, если и умрут еще несколько лореян, что с того? Так или иначе, рано или поздно им не миновать смерти. Важно, чтобы земная наука получила образчик сока серей.
      — Может быть, твои слова и справедливы, — отозвался Дег, — но мой выбор ясен. Как жрец религии саннигериат, я унаследовал священную обязанность охранять жизнь нашего народа. Я не нарушу своего долга.
      Он повернулся и ушел. Земляне вернулись в звездолет ни с чем.
      Выпив кофе, профессор Карвер открыл ящик письменного стола и извлек оттуда рукопись «Скрытые причины врожденной неполноценности внеземных рас». Любовно перечитал он последнюю главу, специально трактующую вопрос о комплексе неполноценности у жителей Лорея. Потом профессор Карвер отложил рукопись в сторону.
      — Почти готова, Фред, — сообщил он помощнику. — Работы осталось на недельку — ну, самое большее, на две!
      — Угу, — промычал Фред, рассматривая селение через иллюминатор.
      — Вопрос будет исчерпан, — провозгласил Карвер. — Книга раз и навсегда докажет прирожденное превосходство жителей Земли. Мы неоднократно подтверждали свое превосходство силой оружия, Фред, доказывали его и мощью передовой техники. Теперь оно доказано силой бесстрастной логики.
      Фред кивнул. Он знал, что профессор цитирует предисловие к своей книге.
      — Ничто не должно стоять на пути великого дела, — сказал Карвер. — Ты согласен с этим, не правда ли?
      — Ясно, — рассеянно подтвердил Фред. — Книга прежде всего. Поставьте ублюдков на место.
      — Я, собственно, не это имел в виду. Но ты ведь знаешь, что я хочу сказать. При создавшихся обстоятельствах, быть может, лучше выкинуть серей из головы. Быть может, надо ограничиться завершением начатой работы.
      Фред обернулся и заглянул хозяину в глаза.
      — Профессор, как вы думаете, сколько вам удастся выжать из этой книги?
      — А? Ну что ж, последняя, если помнишь, разошлась совсем неплохо. На эту спрос будет еще больше. Десять, а то и двадцать тысяч долларов! — Он позволил себе чуть заметно улыбнуться. — Мне, видишь ли, повезло в выборе темы. На Земле широкие круги читателей явно интересуются этим вопросом, что весьма приятно для ученого.
      — Допустим даже, что вы извлечете из нее пятьдесят тысяч. Курочка по зернышку клюет. А знаете ли вы, сколько можно заработать на пробирке с соком серей?
      — Сто тысяч? — неуверенно предположил Карвер.
      — Вы смеетесь! Представьте себе, что умирает какой-нибудь богач, а у нас есть единственное лекарство, способное его вылечить. Да он вам все отдаст! Миллионы!
      — Полагаю, ты прав, — согласился Карвер. — И мы внесли бы неоценимый вклад в науку. Но, к сожалению, лекарь ни за что не продаст нам ни капли.
      — Покупка — далеко не единственный способ поставить на своем. — Фред вынул револьвер из кобуры и пересчитал патроны.
      — Понятно, понятно, — проговорил Карвер, и его румяные щеки слегка побледнели. — Но вправе ли мы…
      — А вы-то как думаете?
      — Что ж, они безусловно неполноценны. Полагаю, я привел достаточно убедительные доказательства. Можно смело утверждать, что в масштабе Вселенной их жизнь недорого стоит. Гм, да… да, Фред, таким препаратом мы могли бы спасать жизнь землянам!
      — Мы могли бы спасти собственную жизнь, — заметил Фред. — Кому охота загнуться раньше срока?
      Карвер встал и решительно расстегнул кобуру своего револьвера.
      — Помни, — сказал он Фреду. — мы идем на это во имя науки и ради Земли.
      — Вот именно, профессор, — ухмыльнулся Фред и двинулся к люку.
      Они отыскали Дега вблизи лекарственной хижины. Карвер заявил без всяких предисловий:
      — Нам необходимо получить сок серей.
      — Я вам уже объяснял, — удивился лекарь. — Я рассказал вам с причинах, по которым это невозможно.
      — Нам нужно во что бы то ни стало, — поддержал шефа Фред. Он выхватил из кобуры револьвер и свирепо взглянул на Дега.
      — Нет.
      — Ты думаешь, я шутки шучу? — нахмурился Фред. — Ты знаешь, что это за оружие?
      — Я видел, как вы стреляете.
      — Ты, может, думаешь, что я постесняюсь выстрелить в тебя?
      — Я не боюсь. Но серей ты не получишь.
      — Буду стрелять! — исступленно заорал Фред. — Клянусь, буду стрелять!
      За спиной лекаря медленно собирались жители Лорея. Серокожие, с шишковатыми черепами, они молча занимали свои места; охотники держали в руках копья, прочие селяне были вооружены ножами и камнями.
      — Вы не получите серей, — сказал Дег.
      Фред неторопливо прицелился.
      — Полно, Фред, — обеспокоился Карвер, — тут их целая куча… Стоит ли…
      Тощее тело Фреда подобралось, палец побелел и напрягся на курке. Карвер закрыл глаза.
      Наступила мертвая тишина.
      Вдруг раздался выстрел.
      Карвер опасливо открыл глаза.
      Лекарь стоял, как прежде, только дрожали его колени. Фред оттягивал курок. Селяне безмолвствовали. Карвер не сразу сообразил, что произошло. Наконец он заметил мусорщика.
      Мусорщик лежал, уткнувшись лицом в землю, все еще сжимая метлу в вытянутой левой руке; ноги его слабо подергивались. Из дыры, которую Фред аккуратно пробил у него во лбу, струилась кровь.
      Дег склонился над мусорщиком, но тут же выпрямился.
      — Скончался, — сказал лекарь.
      — Это только цветочки, — пригрозил Фред, нацеливаясь на какого-то охотника.
      — Нет! — вскричал Дег.
      Фред посмотрел на него, вопросительно подняв брови.
      — Отдам тебе сок, — пояснил Дег. — Отдам тебе весь наш сок серей. Но вы оба тотчас же покинете Лорей!
      Он бросился в хижину и мгновенно вернулся с тремя деревянными трубочками, которые сунул Фреду в ладонь.
      — Порядочек, профессор, — сказал Фред. — Надо сматываться.
      Они прошли мимо молчаливых селян, направляясь к звездолету. Вдруг мелькнуло что-то яркое, блеснув на солнце.
      Фред взвыл от боли и выронил револьвер. Профессор Карвер поспешно подобрал его.
      — Какой-то недоносок зацепил меня, — сказал Фред. — Дайте револьвер!
      Описав крутую дугу, у их ног зарылось в землю копье.
      — Их слишком много, — рассудительно заметил Карвер. Прибавим шагу!
      Они пустились к звездолету и, хотя вокруг свистели копья и ножи, добрались благополучно и задраили за собой люк.
      — Дешево отделались, — сказал Карвер, переводя дыхание, и прислонился спиной к люку. — Ты не потерял сыворотку?
      — Вот она, — ответил Фред, потирая руку. — Черт!
      — Что случилось?
      — Рука онемела.
      Карвер осмотрел рану, глубокомысленно поджал губы, но ничего не сказал.
      — Онемела, — повторил Фред. — Уж не отравлены ли у них копья?
      — Вполне возможно, — допустил профессор Карвер.
      — Отравлены! — завопил Фред. — Глядите, рана уже меняет цвет!
      Действительно, по краям рана почернела и приобрела гангренозный вид.
      — Сульфидин, — порекомендовал Карвер. — И пенициллин. Не о чем беспокоиться, Фред. Современная фармакология Земли… — …может вовсе не подействовать на этот яд. Откройте одну трубочку!
      — Но, Фред, — возразил Карвер, — наши запасы сока крайне ограничены. Кроме того…
      — К чертовой матери! — разъярился Фред. Здоровой рукой он взял одну трубочку и вытащил пробку зубами.
      — Погоди, Фред!
      — Еще чего!
      Фред осушил трубочку и бросил ее на пол. Карвер с раздражением произнес:
      — Я хотел только подчеркнуть, что следовало бы подвергнуть сыворотку испытаниям, прежде чем пробовать ее на землянах. Мы ведь не знаем, как реагирует человеческий организм на это вещество. Я желал тебе добра.
      — Как же, желали, — насмешливо ответил Фред. — Поглядите лучше, как действует это лекарство.
      Почерневшая рана снова приобрела цвет здоровой плоти и теперь затягивалась. Вскоре осталась лишь белая полоска шрама. Потом и она исчезла, а на ее месте виднелась упругая розовая кожа.
      — Хорошая штука, а? — шумно радовался Фред, и в голосе его чуть заметно проскальзывали истеричные нотки. — Действует, профессор, действует! Выпей и ты, друг, живи еще пятьдесят лет! Как ты думаешь, удастся нам синтезировать эту штуку? Ей цена — миллион, десять миллионов, миллиард! А если не удастся, то всегда есть добрый старый Лорей! Можно наведываться каждые полсотни годков или около того для заправки! Она и на вкус приятна, профессор. Точь-в-точь как… что случилось?
      Профессор Карвер уставился на Фреда широко раскрытыми от изумления глазами.
      — В чем дело? — с усмешкой спросил Фред. — Швы, что ли, перекосились? На что вы тут глазеете?
      Карвер не отвечал. У него дрожали губы. Он медленно попятился.
      — Какого черта, что случилось?
      Фред метнул на профессора яростный взгляд, затем бросился в носовую часть звездолета и посмотрелся в зеркало.
      — Что со мной стряслось?
      Карвер пытался заговорить, но слова застряли в горле. Не отрываясь следил он, как черты Фреда медленно изменяются, сглаживаются, смазываются, словно природа делает черновой набросок разумной жизни. На голове у Фреда проступали причудливые шишки. Цвет кожи медленно превращался из розового в серый.
      — Я же советовал тебе выждать, — вздохнул Карвер.
      — Что происходит? — испуганно прошептал Фред.
      — Видишь ли, — ответил Карвер, — должно быть, тут налицо остаточный эффект серей. Рождаемость на Лорее, сам знаешь, практически отсутствует. Даже при всех целебных свойствах серей эта раса должна была давным-давно вымереть. Так и случилось бы, не обладай серей и иными свойствами способностью превращать низшие формы животной жизни в высшую — в разумных лореян.
      — Бредовая идея!
      — Рабочая гипотеза, основанная на утверждении Дега, что серей — мать всех лореян. Боюсь, что в этом кроется истинное значение культа зверей и причина наложенных на них табу. Различные животные, наверное, были родоначальниками определенных групп лореян, а может быть, и всех лореян. Даже разговоры на эту тему объявлены табу; в туземцах явно укоренилось ощущение глубокой неполноценности, оттого что они слишком недавно вышли из животного состояния.
      Карвер устало потер лоб.
      — Можно предполагать, — продолжал он, — что соку серей принадлежит немалая роль в жизни всей расы. Рассуждая теоретически…
      — К черту теории, — буркнул Фред, с ужасом обнаруживая, что голос его стал хриплым и гортанным, как у лореян. — Профессор, сделайте что-нибудь!
      — Не в моих силах что-либо сделать.
      — Может, наука Земли…
      — Нет, Фред, — тихо сказал Карвер.
      — Что?
      — Фред, прошу тебя, постарайся понять. Я не могу взять тебя на Землю.
      — Что вы имеете в виду? Вы, должно быть, спятили!
      — Отнюдь нет. Как я могу привезти тебя с таким фантастическим объяснением? Все будут считать, что твоя история — не что иное, как грандиозная мистификация.
      — Но…
      — Не перебивай! Никто мне не поверит. Скорее поверят, что ты необычайно смышленый лореянин. Одним лишь своим присутствием, Фред, ты опровергнешь отправной тезис моей книги!
      — Не может того быть, чтоб вы меня бросили, — пролепетал Фред. — Вы этого не сделаете.
      Профессор Карвер все еще держал в руках оба револьвера. Он сунул один из них за пояс, а второй навел на Фреда.
      — Я не собираюсь подвергать опасности дело всей своей жизни. Уходи отсюда, Фред.
      — Нет!
      — Я не шучу. Пошел вон, Фред.
      — Не уйду! Вам придется стрелять!
      — Надо будет — выстрелю, — заверил его Карвер. — Пристрелю и выкину.
      Он прицелился.
      Фред попятился к люку, снял запоры, открыл его.
      Снаружи безмолвно ждали селяне.
      — Что они со мной сделают?
      — Мне, право, жаль, Фред, — сказал Карвер.
      — Не пойду! — взвизгнул Фред и обеими руками вцепился в проем люка.
      Карвер столкнул его в руки ожидающей толпы, а вслед ему сбросил две оставшиеся трубочки с соком серей.
      После этого Карвер поспешно задраил люк, не желая видеть дальнейшее.
      Не прошло и часа, как он уже вышел из верхних слоев атмосферы.
      Когда он вернулся на Землю, его книгу «Скрытые причины врожденной неполноценности внеземных рас» провозгласили исторической вехой в сравнительной антропологии. Однако почти сразу пришлось столкнуться с кое-какими осложнениями.
      На Землю вернулся некий капитан-астронавт по фамилии Джонс, который утверждал, что обнаружил на планете Лорей туземца, во всех отношениях не уступающего жителю Земли. В доказательство своих слов капитан Джонс проигрывал магнитофонные записи и демонстрировал киноленты.
      В течение некоторого времени тезис Карвера казался сомнительным, пока Карвер лично не изучил вещественные доказательства противника. Тогда он с беспощадной логикой заявил, что так называемый сверхлореянин, это совершенство с Лорея, этот, с позволения сказать, ровня жителям Земли, находится на самой низшей иерархической ступени Лорея: он — мусорщик, о чем ясно говорит широкая черная полоса на его лице.
      Капитан-астронавт не стал оспаривать это утверждение. Отчего же, заявлял Карвер, этому сверхлореянину, несмотря на все его хваленые способности, не удалось достигнуть хоть сколько-нибудь достойного положения в том жалком обществе, в котором он живет?
      Этот вопрос заткнул рты капитану и его сторонникам и, можно сказать, вдребезги разбил их школу. И теперь во всей Галактике мыслящие земляне разделяют карверовскую доктрину врожденной неполноценности внеземных существ.
 
       (перевод Н.Евдокимова)

СТОИМОСТЬ ЖИЗНИ

      Кэррин пришел к выводу, что нынешнее дурное настроение появилось у него еще на прошлой неделе, после самоубийства Миллера. Однако это не избавило его от смутных, безотчетных страхов, гнездящихся где-то в глубине сознания. Глупо. Самоубийство Миллера его не касается.
      Однако отчего же покончил с собой этот жизнерадостный толстяк? У Миллера было все, ради чего стоит жить: жена, дети, хорошая работа и все чудеса роскоши, созданные веком. Отчего он это сделал?
      — Доброе утро, дорогой, — сказала Кэррину жена, когда они сели завтракать.
      — Доброе утро, детка. Доброе утро, Билли.
      Сын что-то буркнул в ответ.
      Чужая душа потемки, решил Кэррин, набирая на диске номера блюд к завтраку. Изысканную пищу готовил и сервировал новый автоповар фирмы «Авиньон электрик».
      Дурное настроение не рассеивалось, и это тем более досадно, что сегодня Кэррину хотелось быть в форме. У него выходной, и он ожидал прихода инспектора из «Авиньон электрик». То был знаменательный день.
      Он встал из-за стола вместе с сыном.
      — Всего хорошего, Билли.
      Сын молча кивнул, взял ранец и ушел в школу. Кэррин подивился: не тревожит ли и его что-нибудь? Он надеялся, что нет. Хватит на семью и одного ипохондрика.
      — До свидания, детка. — Он поцеловал жену, которая собралась за покупками.
      «Во всяком случае она-то счастлива», — подумал он, провожая ее взглядом до калитки. Его занимало, сколько денег оставит она в магазине «Авиньон электрик».
      Проверив часы, он обнаружил, что до прихода инспектора из «А.Э.» осталось полчаса. Лучший способ избавиться от дурного настроения — это смыть его, сказал он себе и направился в душевую.
      Душевая была сверкающим чудом из пластика, и ее роскошь вернула Кэррину утраченный было душевный покой. Он бросил одежду в стирально-гладильный автомат «А Э.» и установил регулятор душа чуть повыше давления «освежающая». По телу ударила струя воды, температура которой на пять градусов превышала нормальную температуру кожи. Восхитительно! А затем — бодрящее растирание досуха автополотенцем «А. Э.».
      Чудесно, думал он, пока полотенце растягивало и размякало каждую мышцу. Да оно и должно быть чудесным, напомнил он себе. Автополотенце «А. Э.» вместе с бритвенным прибором обошлось в тридцать долларов плюс налог.
      А все же оно стоит этих денег, решил он; когда выползла бритва и смахнула едва пробившуюся щетину. В конце концов, что остается в жизни, если не наслаждаться предметами роскоши?
      Когда он отключил автополотенце, кожу его приятно покалывало. Он должен был чувствовать себя превосходно, но не чувствовал. Мозг неумолчно сверлили мысли о самоубийстве Миллера, нарушая спокойствие выходного дня.
      Тревожило ли Кэррина что-нибудь еще? С домом, безусловно, все в порядке. Бумаги к приходу инспектора подготовлены.
      — Не забыл ли я чего-нибудь? — спросил он вслух.
      — Через пятнадцать минут придет инспектор «Авиньон электрик», — прошептал настенный секретарь фирмы «А. Э.», установленный в ванной.
      — Это я знаю. А еще?
      Настенный секретарь протрещал накопленные в его памяти сведения — великое множество мелочей насчет поливки газона, проверки реактобиля, покупки телячьих отбивных к понедельнику и т. п. Мелочи, на которые до сих пор не удавалось выкроить время.
      «Ладно, достаточно». Он позвонил автолакею «А. Э.», и тот искусно задрапировал его костлявую фигуру какими-то новыми тканями. Туалет завершило распыленное облачко модных мужских духов, и Кэррин, осторожно пробираясь среди расставленных вдоль стен аппаратов, пошел в гостиную.
      Быстрый взгляд, брошенный на стенные диски и приборы, убедил его, что в доме царит порядок. Посуда после завтрака вымыта и убрана, пыль везде вытерта, полы отлакированы до зеркального блеска, платья жены развешаны в гардеробе, а модели ракетных кораблей, которые мастерил сын, уложены в стенной шкаф.
      Перестань волноваться, ипохондрик, сердито одернул он себя.
      Дверь объявила: «К вам мистер Пэтис из финансового отдела „Авиньон электрик“».
      Кэррин хотел было приказать двери отвориться, но вовремя заметил автоматического бармена. Боже правый, как же он не подумал об этом?
      Автоматический бармен был изготовлен фирмой «Кастиль моторс». Кэррин приобрел его в минуту слабости. Инспектор «А. Э.» не придет от этого в особый восторг, потому что его фирма тоже выпускает такие автоматы.
      Он откатил бармена в кухню и велел двери открыться.
      — Здравствуйте, сэр. Отличный сегодня денек, — сказал мистер Пэтис.
      Этот высокий, представительный человек был одет в старомодный твид. В уголках его глаз сбегались морщинки, свойственные людям, которые часто и охотно смеются. Лицо его светилось в улыбке; пожав руку Кэррина, он оглядел заставленную комнату.
      — Прелестный у вас домик, сэр! Прелестный! Если хотите знать, едва ли я нарушу профессиональную этику фирмы, сообщив, что ваш интерьер самый красивый в районе.
      Представив себе длинные ряды одинаковых домов в своем квартале, в соседнем и в следующем за соседним, Кэррин почувствовал внезапный прилив гордости.
      — Ну-с, вся ли аппаратура у вас работает? — спросил мистер Пэтис, положив свой портфель на стул. — Все ли в исправности?
      — О да, — с энтузиазмом ответил Кэррин. — Если имеешь дело с «Авиньон электрик», бояться неполадок не приходится.
      — Фонор в порядке? Меняет мелодии через каждые семнадцать часов?
      — Будьте уверены, — ответил Кэррин. До сих пор у него руки как-то не дошли обновить фонор, но во всяком случае как предмет обстановки вещь была крайне эффектна.
      — А как стереовизор? Нравятся вам программы передач?
      — Принимает безукоризненно. — Одну программу он случайно посмотрел в прошлом месяце, и она показалась поразительно жизненной.
      — Как насчет кухни? Автоповар в исправности? Рецептмейстер еще выколачивает что-нибудь новенькое?
      — Великолепное оборудование. Просто великолепное.
      Мистер Пэтис продолжал расспросы о холодильнике, пылесосе, реактобиле, вертолете, подземном купальном бассейне и сотне других предметов, купленных у фирмы «Авиньон электрик».
      — Все замечательно, — сказал Кэррин. Он несколько грешил против правды, поскольку успел распаковать далеко не все покупки. — Просто чудесно.
      — Очень рад, — сказал мистер Пэтис, со вздохом облегчения откидываясь на спинку стула. — Вы не представляете, сколько усилий мы прилагаем к тому, чтобы наши клиенты остались довольны. Если продукция несовершенна, ее надо вернуть; при возврате мы не задаем никаких вопросов. Мы всегда рады угодить клиенту.
      — Уверяю вас, что я это весьма ценю, мистер Пэтис.
      Кэррин надеялся, что служащему «А. Э.» не вздумается осматривать кухню. Перед его мысленным взором неотступно стоял автоматический бармен фирмы «Кастиль моторс», неуместный, как дикобраз на собачьей выставке.
      — Могу с гордостью заявить, что большинство жителей вашего района покупают вещи у нас, — говорил между тем мистер Пэтис. — У нас солидная фирма.
      — А мистер Миллер тоже был вашим клиентом? — полюбопытствовал Кэррин.
      — Тот парень, что покончил с собой? — Пэтис на мгновение нахмурился. — По правде говоря, был. Это меня поразило, сэр, просто ошеломило. Да ведь и месяца не прошло, как этот парень купил у меня новехонький реактобиль, дающий на прямой триста пятьдесят миль в час! Радовался как младенец! И после этого вдруг сотворить с собой такое! Конечно, из-за реактобиля его долг несколько возрос.
      — Понятно.
      — Но что это меняло? Ему была доступна любая роскошь. А он взял да повесился.
      — Повесился?
      — Да, — сказал Пэтис, вновь нахмурясь. — В доме все современные удобства, а он повесился на канате. Вероятно, давно уж были расшатаны нервы.
      Хмурый взгляд исчез, сменившись привычной улыбкой.
      — Однако довольно об этом! Поговорим лучше о вас.
      Когда Пэтис открыл свой портфель, улыбка стала еще шире.
      — Итак, вот ваш баланс. Вы должны нам двести три тысячи долларов двадцать девять центов, мистер Кэррин, — таков итог после вашей последней покупки. Правильно?
      — Правильно, — подтвердил Кэррин. Он помнил эту цифру по своим бумагам. — Примите очередной взнос.
      Он вручил Пэтису конверт, который тот положил в карман, предварительно пересчитав содержимое.
      — Прекрасно. Но знаете, мистер Кэррин, ведь вашей жизни не хватит, чтобы выплатить нам двести три тысячи долларов полностью.
      — Да, едва ли я успею, — трезво согласился Кэррин.
      Ему не исполнилось еще и сорока лет, и благодаря чудесам медицинской науки у него было в запасе еще добрых сто лет жизни.
      Однако, зарабатывая три тысячи долларов в год, он все же не мог выплатить долг и в то же время содержать семью.
      — Само собой разумеется, мы бы не хотели лишать вас необходимого. Не говоря уж о потрясающих изделиях, которые выйдут в будущем году. Эти вещи вы не пожелаете упустить, сэр!
      Мистер Кэррин кивнул Ему, безусловно, хотелось приобрести новые изделия.
      — А что, если мы с вами заключим обычное соглашение? Если вы дадите обязательство, что в течение первых тридцати лет после совершеннолетия ваш сын будет выплачивать нам свой заработок, мы с удовольствием предоставим вам дополнительный кредит.
      Мистер Пэтис выхватил из портфеля какие-то документы и разложил их перед Кэррином.
      — Вам надо лишь подписаться вот здесь, сэр.
      — Не знаю, как быть, — сказал Кэррин. — Что-то душа не лежит. Мне бы хотелось помочь мальчику в жизни, а не взваливать на него с самого начала…
      — Но ведь, дорогой сэр, — вставил Пэтис, — это делается и ради вашего сына тоже. Ведь он здесь живет, не правда ли? Он вправе пользоваться предметами роскоши, чудесами науки…
      — Конечно, — подтвердил Кэррин. — Но ведь…
      — Подумайте только, сэр, сегодня средний человек живет как король. Сто лет назад даже первому богачу было недоступно то, чем владеет в настоящее время простой гражданин. Не надо рассматривать это обязательство как долг. На самом деле это вложение капитала.
      — Верно, — с сомнением проговорил Кэррин. Он подумал о сыне, о его моделях ракетных кораблей, звездных картах и чертежах. «Правильно ли я поступаю?» — спросил он себя.
      — Что вас беспокоит? — бодро спросил Пэтис.
      — Да я просто подумал, — сказал Кэррин, — дать обязательство на заработок сына — не кажется ли вам, что я захожу слишком далеко?
      — Слишком далеко? Дорогой сэр! — Пэтис разразился хохотом. — Вы знаете Меллона? Того, что живет в конце квартала? Так вот, не говорите, что это я рассказал, но он уже заложил жалованье своих внуков за всю их жизнь! А у него нет еще и половины того, что он решил приобрести! Мы для него что-нибудь придумаем. Обслуживание клиентов — наша работа, и мы знаем в этом толк.
      Кэррин заметно вздрогнул, — А когда вас не станет, все это перейдет к вашему сыну.
      Это верно, подумал Кэррин. У сына будут все изумительные вещи, которыми изобилует дом. И в конце концов, речь идет лишь о тридцати годах, а средняя продолжительность жизни — сто пятьдесят лет.
      Он расписался, увенчав подпись замысловатым росчерком.
      — Отлично! — сказал Пэтис. — Между прочим, у вас в доме есть командооператор фирмы «А. Э.»?
      В доме такого не было. Пэтис объяснил, что командооператор — это новинка года, величайшее достижение науки и техники. Он предназначен для выполнения всех работ по уборке и приготовлению пищи — владельцу не приходится и пальцем шевельнуть.
      — Вместо того чтобы носиться весь день по дому и нажимать полдюжины разных кнопок, надо нажать лишь одну! Замечательное изобретение!
      Поскольку новинка стоила всего пятьсот тридцать пять долларов, Кэррин приобрел и ее, прибавив эту сумму к долгу сына.
      Что верно, то верно, думал он, провожая Пэтиса до двери. Когда-нибудь этот дом будет принадлежать Билли. Ему и его жене. Они, бесспорно, захотят, чтобы все было самое новейшее.
      Только одна кнопка, подумал он. Вот это поистине сберегает время.

* * *

      После ухода Пэтиса Кэррин вновь уселся в регулируемое кресло и включил стерео. Покрутив легкояти, он обнаружил, что смотреть ничего не хочется. Он откинулся в кресле и задремал.
      Нечто в глубине сознания по-прежнему не давало ему покоя.
      — Привет, милый! — Проснувшись, он увидел, что жена уже вернулась домой. Она чмокнула его в ухо. — Погляди-ка.
      Жена купила халат-сексоусилитель фирмы «А. Э.». Его приятно поразило, что эта покупка оказалась единственной. Обычно Лила возвращалась из магазинов, нагруженная пакетами.
      — Прелестный, — похвалил он.
      Она нагнулась, подставляя лицо для поцелуя, и хихикнула. Эту привычку она переняла у только что вошедшей в моду популярной стереозвезды. Кэррину такая привычка не нравилась.
      — Сейчас наберу ужин, — сказала она и вышла в кухню. Кэррин улыбнулся при мысли, что скоро она будет набирать блюда, не выходя из гостиной. Он снова откинулся в кресле, и тут вошел сын.
      — Как дела, сынок? — тепло спросил Кэррин.
      — Хорошо, — апатично ответил Билли.
      — В чем дело, сынок? — Мальчик, не отвечая, смотрел себе под ноги невидящими глазами. — Ну же, расскажи папе, какая у тебя беда.
      Билли уселся на упаковочный ящик и уткнулся подбородком в ладони. Он задумчиво посмотрел на отца.
      — Папа, мог бы я стать мастером-наладчиком, если бы захотел?
      Мистер Кэррин улыбнулся наивности вопроса. Билли попеременно хотел стать то мастером-наладчиком, то летчиком-космонавтом. Наладчики принадлежали к элите. Они занимались починкой автоматических ремонтных машин. Ремонтные машины чинят все что угодно, но никакая машина не починит машину, которая сама чинит машины. Тут-то на сцене и появляются мастера-наладчики.
      Однако вокруг этой сферы деятельности шла бешеная конкурентная борьба, и лишь очень немногим из самых способных удавалось получить дипломы наладчиков. А у мальчика, хотя он и смышлен, нет склонности к технике.
      — Возможно, сынок. Все возможно.
      — Но возможно ли это именно для меня?
      — Не знаю, — ответил Кэррин со всей доступной ему прямотой.
      — Ну и не надо, все равно я не хочу быть мастером-наладчиком, — сказал мальчик, поняв, что получил отрицательный ответ. — Я хочу стать летчиком-космонавтом.
      — Летчиком-космонавтом, Билли? — вмешалась Лила, войдя в комнату. — Но ведь у нас их нет.
      — Нет, есть, — возразил Билли. — Нам в школе говорили, что правительство собирается послать несколько человек на Марс.
      — Это говорится уже сто лет, — сказал Кэррин, — однако до сих пор правительство к этому и близко не подошло.
      — На этот раз пошлют.
      — Почему ты так рвешься на Марс? — спросила Лила, подмигнув Кэррину. — На Марсе ведь нет хорошеньких девушек.
      — Меня не интересуют девушки. Мне просто хочется на Марс.
      — Тебе там не понравится, милый, — сказала Лила. — Это противная старая дыра, и там нет воздуха.
      — Там есть воздух, хоть его и мало. Я хочу туда поехать, — угрюмо настаивал мальчик. — Мне здесь не нравится.
      — Это еще что? — спросил Кэррин, выпрямляясь в кресле. — Чего ты еще хочешь? Тебе чего-нибудь не хватает?
      — Нет, сэр. У меня есть все, что надо. — Когда сын называл его сэром, Кэррин знал: что-то неблагополучно.
      — Послушай, сынок, в твои годы мне тоже хотелось на Марс. Меня привлекала романтика. Я даже мечтал стать мастером-наладчиком.
      — Почему же ты им не стал?
      — Ну, я вырос. Я понял, что есть более важные дела. Сначала я заплатил долг, доставшийся мне от отца, а потом встретил твою мать…
      Лила хихикнула. — …и захотелось создать семью. То же самое будет и с тобой. Ты выплатишь свой долг и женишься, как все люди.
      Билли помолчал, откинул со лба темные волосы — прямые, как у отца, — и облизнул губы.
      — Откуда у меня появились долги, сэр? Кэррин осторожно объяснил. Он рассказал о вещах, которые необходимы для цивилизованной жизни всей семьи, и о том, сколько эти вещи стоят. Как они оплачиваются. Как появился обычай, чтобы сын, достигнув совершеннолетия, принимал на себя часть родительского долга.
      Молчание Билли раздражало Кэррина. Мальчик словно упрекал его. А он-то долгие годы трудился как раб, чтобы предоставить неблагодарному щенку все прелести комфорта.
      — Сынок, — резко произнес он, — ты проходил в школе историю? — Хорошо. Значит, тебе известно, что было в прошлом. Войны. Тебе бы понравилось, если бы тебя заставили воевать?
      Мальчик не отвечал.
      — Или понравилось бы тебе гнуть спину по восемь часов в день за работой, с которой должна справляться машина? Или все время голодать? Или мерзнуть и мокнуть под дождем, не имея пристанища?
      Он подождал ответа и, не дождавшись, продолжал:
      — Ты живешь в самом счастливом веке, какой когда-либо знало человечество. Тебя окружают все чудеса искусства и науки. Самая утонченная музыка, лучшие книги, величайшие творения искусства — все к твоим услугам. Тебе остается лишь нажать кнопку. — Голос его смягчился. — Ну, о чем ты думаешь?
      — Я просто соображаю, как же мне теперь попасть на Марс, — ответил мальчик. — Я хочу сказать — с долгами. Навряд ли можно от них отделаться.
      — Конечно, нет.
      — Разве что забраться в ракету зайцем.
      — Но ты ведь этого не сделаешь.
      — Конечно, нет, — сказал мальчик, но голосу его недоставало уверенности.
      — Ты останешься здесь и женишься на очень славной девушке, — подхватила мать.
      — Конечно, останусь, — отозвался Билл, — Конечно. — Он неожиданно ухмыльнулся. — Я просто так говорил насчет Марса. Просто так.
      — Я очень рада, — ответила Лила.
      — Забудьте о том, что я тут наболтал, — попросил Билли с вымученной улыбкой. Он встал и опрометью бросился наверх.
      — Наверное, пошел играть с ракетами, — сказала Лила. — Вот чертенок.
      Кэррины спокойно поужинали, а после ужина мистеру Кэррину пора было идти на работу. В этом месяце он выходил в ночную смену. Он поцеловал жену, сел в реактобиль и под оглушительный рев покатил на завод. Опознав Кэррина, автоматические ворота распахнулись. Он поставил реактобиль на стоянку и вошел внутрь здания.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.