Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

– Может, вы и правы. Не след, чтобы с Присциллой что худое случилось. Пока лекарство не подействует.

– Правильно ли я полагаю, – спросил я, – что, говоря о лекарстве, вы имеете в виду вещество, которое втирали ей в кожу?

– Верно, – ответил Ватти. – Он обещал, что от него она оживет.

– А под ним, – рискнул я, – вы подразумеваете мистера Герберта Баллингера?

Ватти, прищурившись, посмотрел на меня.

– Но каким макаром вам и это известно?

– Я в некотором роде знаком с этим джентльменом, – ответил я, – заходил в его мастерскую в Бостоне. И вы с ним тоже там познакомились?

Ватти отрицательно покачал головой.

– Не-а. В Осборне, в кабаке, месяца три, может четыре, назад. Разговор у нас вышел. Тут-то я и узнал, что он с мертвяков картинки делает. А как заикнулся про выдумку свою, ему вроде интересно стало. Сказал, можно на этом кучу денег огрести. А я ему – деньги, мол, меня не интересуют, верните-ка мне мою Присциллу. Ну, договорились мы. Я ему чертежи, он мне – лекарство.

Было до боли ясно, что Ватти пал жертвой жестокого обмана, сам того не сознавая. Несмотря на многие вопиющие черты его облика – от его отталкивающей внешности до отвратительной навязчивой идеи, – сердце мое сжалось от жалости к этому человеку, ибо его поступки, пусть и безумные, были продиктованы чувством, к которому я испытывал глубокую симпатию: безграничной любовью к обожаемой молодой жене.

– Никак не сообразить, – продолжал Ватти. – Он клялся, что на все уйдет не больше недели. Но, – и тут в голосе его проскользнула нотка отчаяния, – я вот уже почти две недели бьюсь, ничего не выходит!

– Мистер Ватти, – мягко сказал я, – позвольте мне задать вам один вопрос. Мистер Баллингер давал вам какие-нибудь лекарства, кроме мази?

– Только это чертово притирание, – ответил Ватти, поворачиваясь и указывая на синий пузырек.

Несколько последних минут он, чьим пленником я невольно оказался, закрывал от меня кровать. Теперь, когда он изменил позу, я снова увидел отвратительный, выкопанный из земли труп.

Тошнота подступила к горлу, и я быстро закрыл глаза. Приступ страха был вызван не просто омерзительным видом мумифицированного тела: я остро осознал, что без лекарств доктора Фаррагута, которые могут приостановить, если не обратить вспять прогрессирующую болезнь, моя собственная дорогая жена довольно скоро превратится точно в такое же чудовище.

Прошло несколько минут, прежде чем я снова мог говорить относительно нормальным голосом.

– Подобно вам, мистер Ватти, у меня есть жена, которая мне дороже жизни, – заявил я. – Подобно вашей Присцилле, мою Вирджинию поразил страшный недуг. Только отчаянная и явно ошибочная надежда найти недостающие медицинские компоненты заставила меня самовольно вторгнуться в ваш дом – поступок, о котором никто не стал бы сожалеть горше меня. Как муж мужа умоляю вас освободить меня от пут, чтобы я мог продолжить поиски лекарств, которые вернут здоровье моей жене.

Несколько мгновений Ватти ничего не отвечал, хотя по судорожно меняющемуся выражению лица было ясно, что в глубине души его борются два в корне различных побуждения: карающее насилие, с одной стороны, и прощение – с другой. Внезапно он протянул руку с ножом и, испустив безумный вопль, ринулся на меня.

В любую секунду ожидая рокового удара, я закрыл глаза. Однако вместо этого Ватти просунул нож под ремень, привязывавший меня к креслу. Еще мгновение – и я был свободен.

Рванувшись с места, забыв про шляпу, которая, сбитая, валялась на полу, я бросился к двери. Ватти подошел к постели, присел на перину и снова заключил в объятия скелет своей давно умершей жены.

Спотыкаясь о груды мусора, я добрался до входной двери, распахнул ее и – бежал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Ужасы, которые я пережил в доме Ватти – в сочетании со слабостью, причиненной ранением в голову, – почти вконец обессилили меня. Выбравшись из сумрачной чащи, где находились его владения, я нашел рухнувший клен и присел на пенек.

Мысли мои пребывали в крайне неотчетливом и сумбурном состоянии. Уперев локти в колени, я закрыл лицо руками и несколько минут просидел неподвижно, ожидая, пока ко мне вернется способность связно мыслить. Прошло немало времени, прежде чем я, несколько взбодренный свежим, если не сказать стылым, воздухом, поднял голову и начал подводить итоги сложившегося положения.

Если бы, выйдя из дома Ватти, я увидел, что наступила ночь, то вряд ли бы удивился, поскольку полностью утратил всякое представление о времени. На самом деле небо, хотя все еще и затянутое тучами, казалось чуть светлее, чем было, когда я вышел из дома утром. Посмотрев на часы, я увидел, что все еще достаточно рано – всего несколько минут до полудня.

Внезапно моих ноздрей коснулся принесенный порывом ветра запах бальзамической пихты – и я все понял. Даже в насмерть перепуганном состоянии, наблюдая за тем, как Ватти втирает чудодейственную мазь в отвратительное лицо своей мертвой жены, запах этого снадобья показался мне знакомым. Теперь я понял почему.

Меня самого уже лечили подобным притиранием. Несколько недель назад Ф. Т. Барнум смазал им мою руку, пораненную после contretemps23 в салуне «У Гофмана».

Короче, это было не что иное, как пузырек с растительным «целебным бальзамом» доктора Фаррагута. В обмен на единственный пузырек с этим благотворным, хотя отнюдь не чудодейственным средством у Питера Ватти хитростью выторговал чертежи его потенциально прибыльного изобретения во всем шедший ему на уступки Герберт Баллингер, явно пообещавший помешавшемуся от горя отшельнику, что мазь может воскрешать мертвых!

Но как, каким образом Баллингер раздобыл лекарство доктора Фаррагута?

Голова моя раскалывалась от боли, я весь дрожал на резком, пронизывающем ветру. Будь час более поздним, я мог бы немедля вернуться в усадьбу Элкоттов, чтобы Сестричку не встревожило мое затянувшееся отсутствие. Однако, поскольку день еще только начинался, я знал, что она не станет чересчур беспокоиться.

Я встал, немного пошатываясь, поплотнее запахнул плащ и направился к дому доктора Фаррагута.

Если бы все шло нормально, путь от усадьбы Ватти до жилища доктора Фаррагута показался бы легкой прогулкой: их разделяло не более мили. Однако при моей теперешней слабости я преодолел это расстояние с величайшим трудом, – когда я уже подходил к дому доктора, просто переставлять ноги стоило мне нечеловеческих усилий.

Еще немного, молча уговаривал я себя, и ты отдохнешь в уютной гостиной доктора Фаррагута. Вполне возможно, он сможет подлечить рану на голове одним из своих эликсиров. Ну а если нет, уж наверняка предложит чашку бодрящего чая. И тогда ты со свежими силами запросто вернешься к Элкоттам.

Эти придающие уверенность и мужество мысли помогли мне преодолеть остаток пути. Поэтому читатель легко представит себе мое разочарование, когда, выйдя на подстриженную лужайку, окружавшую жилище врача, и проковыляв к веранде, я увидел, что его повозки в сарае нет. Громкий стук во входную дверь, ответа на который не последовало, лишь подтвердил, что доктора Фаррагута нет дома.

Перспектива тащиться к усадьбе Элкоттов – даже коротким путем, который показала мне Луи, – наводила уныние. Я отчаянно нуждался хоть в коротком отдыхе. Пробормотав про себя молитву, я протянул руку к дверному молотку. К моему величайшему облегчению, дверь оказалась не заперта. Толкнув ее, я ступил в полутемную переднюю, оттуда проследовал в гостиную, зажег настольную лампу и со стоном повалился на диван.

Кое-какие признаки несомненно указывали на то, что доктор Фаррагут совсем недавно наслаждался уютом своей милой гостиной. Несколько поленьев неярко светились в камине, наполняя помещение упоительным теплом. На столике рядом с креслом стоял высокий стакан с остатками густого зеленовато-коричневого напитка. Тонкая книжечка в переплете из зеленого сафьяна лежала на кресле.

Все это указывало на то, что непосредственно перед отъездом доктор Фаррагут читал, прихлебывая одну из своих смесей. Взглянув на книжку, я увидел, что это тот самый труд, который так привлек мое внимание, пока я дожидался результатов первого осмотра Сестрички, а именно, принадлежащий перу мистера Ричарда Палмера завораживающий обзор причудливых древних верований – «Медицинские заблуждения старины».

Не будь я таким физически и умственно усталым, я мог бы скоротать время, просматривая книгу Палмера в ожидании возвращения доктора Фаррагута. Но у меня хватило сил лишь на то, чтобы откинуть голову на спинку дивана и уставиться на огонь, впав в некое подобие летаргии.

Должно быть, мной сразу же овладела дремота, потому что в следующее мгновение я почувствовал, как кто-то осторожно трясет меня за плечи. Открыв глаза, я смущенно огляделся. И, только сосредоточив зрение на добром, глубоко озабоченном лице доктора, я понял, где нахожусь.

– Доктор Фаррагут, – сказал я, облегченно всхлипнув.

– По, дорогой мой друг, с вами все в порядке? Господи Боже, ну и шишка! Сюда, – сказал он, беря меня за руку и помогая встать, – пойдемте со мной. У меня для вас кое-что есть.

Чуть пошатываясь, я встал с дивана и с изумлением увидел бесценную шкатулку доктора, стоявшую на полу у входа в гостиную.

– Ваша шкатулка! – воскликнул я. – Но как?..

– Я только что от Элкоттов, – ответил доктор. – Помните, я ведь каждый день навещаю вашу жену? Они сказали мне, что вы вчера вернулись и привезли шкатулку. Просто выразить не могу, как я рад, что она наконец вернулась.

– Вам гораздо меньше понравится отсутствие содержимого, – сказал я, – хотя мне и удалось вернуть саму шкатулку.

– Да-да, Вирджиния все мне рассказала, – произнес доктор Фаррагут. – Не волнуйтесь сейчас об этом, друг мой. Просто пойдемте со мною. Я быстренько вас подштопаю.

Проведя меня по коридору, он зашел в темную комнату, зажег лампу, поманил меня внутрь и указал на кресло с изогнутой спинкой, стоявшее рядом с красивым столом орехового дерева. Сев, я оглядел комнату, между тем как старый врач прошел по устланному ковром полу к застекленному шкафчику в другом ее конце.

Судя по различным приспособлениям, я понял, что эта уютная, комфортабельная комната служила доктору Фаррагуту одновременно кабинетом и смотровой. Помимо письменного стола, стульев, полок с книгами и шкафчика, здесь находились узкий длинный стол, покрытый циновкой, с подушкой в изголовье, другой столик, поменьше, на котором лежал блистающий инструментарий; один из углов был отгорожен ширмой, за которой пациент мог снять верхнее платье.

На стенах висели старинные гравюры, изображавшие разнообразные травы и прочие медицинские растения, а также писанный маслом портрет некоего джентльмена, который с ученым видом сжимал в одной руке кадуцей, а в другой – побег лобелии. По этим аллегорическим эмблемам я понял, что это не кто иной, как сам доктор Сэмюель Томсон – основатель ботанической школы в медицинской науке.

– А, вот мы где, – сказал доктор Фаррагут, рывшийся в бесчисленном множестве пузырьков, флакончиков и прочих небольших сосудов, заполонивших шкафчик. Затем он подошел и встал рядом со мной, держа в руке цилиндрическую глиняную баночку.

Вытащив пробку, он запустил внутрь пальцы и достал щедрую порцию густого желтоватого вещества, которое принялся втирать в рану. Она была столь чувствительной, что я не мог сдержать стона при прикосновении.

– Простите, – сказал доктор Фаррагут. – Я не хотел, так сказать, почесать вас против шерсти. Впечатляющая шишка. Я сказал, с гусиное яйцо? Скорее уж со страусиное. Надеюсь, извилин в вашем блестящем мозгу не поубавилось, ха-ха! Ну а теперь повязочку.

Выдвинув ящик стола, он достал моток льняной ткани, от которого умело оторвал длинную, узкую полоску. Затем не слишком туго обвязал голову и сделал узел на затылке.

– Вот так! – сказал он, усаживаясь за стол. – А теперь расскажите-ка мне, По, что с вами такое случилось? Миссис Элкотт сказала, что вы снова пошли к Питеру Ватта.

Именно, – ответил я. Боль уже стала стихать под приятным воздействием не совсем приятно пахнущего, мягчительного средства. – Этот обширный отек – прямой результат моих похождений. Мистер Ватти оставил эту метку прикладом своего охотничьего ружья.

– Вы хотите сказать, что он напал на вас с ружьем?! – воскликнул доктор Фаррагут. – Тогда вам сейчас же надо повидаться с шерифом Дрисколлом!

– Боюсь, это будет не совсем правильная линия поведения, – сказал я.

– Но этот человек – настоящая угроза обществу, – вскричал доктор Фаррагут. – Вечно бродит по лесу с этим своим ружьем и палит по всему живому, что встречается на пути. Зайти на землю соседа для него – вообще пустяк. Пару раз мне приходилось предупреждать его, что это моя собственность.

– Боюсь, – сказал я, – что в данном случае именно я, а не мистер Ватти вторгся в пределы чужой собственности.

– Что вы имеете в виду?

– Я пробрался к нему в дом во время его отсутствия в поисках украденных ингредиентов.

Какое-то мгновение добрый старик просто молча взирал на меня.

– Должен ли я понимать так, что вор – Ватти? – спросил он после продолжительного молчания.

– По крайней мере я думал так, когда столь неблагоразумно проник в его дом, – ответил я, воздержавшись от упоминания о сделанном там омерзительном открытии. – Однако теперь я убежден, что, хотя мистер Ватти безусловно не в своем уме, преступник не он.

– Но тогда кто?

– Знакомы ли вы с джентльменом по фамилии Баллингер? Герберт Баллингер?

Даже прежде чем он ответил, я увидел, что имя это ему знакомо, – так удивленно взлетели вверх его брови.

– Баллингер, – сказал доктор. – Вот уж о ком давненько не вспоминал. Да, я знал человека под таким именем. Хотя вряд ли стал бы называть его джентльменом. Но к чему вы приплели этого Герберта Баллингера? Уж не думаете ли вы, что он имеет хоть какое-то отношение к краже шкатулки?

– Думаю. Но, прежде чем объяснить почему, я должен попросить вас поделиться всем, что вам известно об этом человеке.

Фаррагут надул щеки, словно переводя дух. Затем, откинувшись на спинку стула, сложил руки на животе, закинул ногу на ногу и обратился ко мне:

– Я познакомился с ним в Балтиморе лет этак двадцать-двадцать пять назад. Я посещал тамошний анатомический колледж. Изучал традиционную медицину, знаете ли, до того как обнаружить чудеса томсонианского метода. В последний год моего пребывания там Баллингер тоже записался в колледж. Он был еще совсем мальчишкой, но очень сметливым и сообразительным. И очень веселым… Шутил так же ловко, как орудовал скальпелем. За словом в карман не лез. Мне потребовалось время, – добавил доктор, – чтобы его раскусить.

– И кем же он оказался на деле? – поинтересовался я, пораженный исключительно мрачным тоном, каким произнес эти слова обычно добродушный врач.

На мой вопрос он ответил вопросом.

– Знаком ли вам термин «нравственная имбецильность»? – спросил Фаррагут.

– Разумеется, – ответил я. – Это понятие, сформулированное знаменитым немецким психологом Метценгерштейном для описания умственного состояния, которое влияет исключительно на сферу нравственности. Человек, страдающий подобным расстройством, обычно не имеет себе равных по интеллекту. Напротив, он демонстрирует чрезвычайную рассудительность. Однако нравственное чувство у него полностью отсутствует. Он совершенно не способен ни к сочувствию, ни к раскаянию. Для такого человека другие люди – просто предметы, которые он использует ради собственной выгоды или удовольствия.

– Законченный портрет Герберта Баллингера, – сказал Фаррагут. – Внесу еще лишь один штрих. Он эксплуатировал не только живых. За мертвыми он тоже охотился.

Я отнюдь не был поражен этим заявлением, однако испытал дрожь оттого, что мои мысли подтверждаются.

– Не стану притворяться – ваше замечание меня не удивило, – сказал я, – поскольку в точности соответствует некоторым выводам, к которым пришел я сам. Однако прежде чем поделиться ими, я должен попросить вас рассказать мне все, что вы знаете, о незаконной деятельности Баллингера.

– Хорошо, – сказал доктор Фаррагут, опустив ноги на пол и выпрямляясь на стуле. – Интерес Герберта к медицине не имел ничего общего с помощью людям. Как вы сказали, такие личности заботятся лишь о самих себе. Герберту, как и ему подобным, были важны исключительно его собственные нужды. Для удовлетворения их он и использовал трупы.

– Какие именно нужды вы имеете в виду? – поинтересовался я.

– Некоторые носили чисто денежный характер, – сказал доктор Фаррагут. – И пройдоха же был наш Герберт. Вот вам один пример. Он состряпал дьявольски умную схему страхования жизни. Уговорил другого студента взять страховой полис, в котором Герберт фигурировал как бенефициарий. Потом каждый день стал просматривать некрологи в газетах. Всякий раз, как умирал какой-нибудь бедолага, Герберт отправлялся ночью на кладбище и вскрывал могилу. Вырыл, должно быть, с полдюжины тел, пока не наткнулся на парня, отдаленно похожего на его соучастника. Затем эта парочка разыграла его смерть в результате несчастного случая, подменив реально существовавшего человека трупом. Когда страховая компания раскошелилась, они поделили неправедные доходы… хотя, зная Герберта, уверен, что он отхватил львиную долю.

– Полагаю, остальные эксгумированные тела были возвращены на место упокоения, – сказал я.

– Ничего подобного, – ответил доктор Фаррагут. – Зачем отличным трупам пропадать зря? Герберт отволакивал их в лабораторию, освежевывал, а затем с помощью приятеля таксидермиста изготавливал из скелетов анатомические образцы. Насколько я понял, он заработал несколько сот долларов, продавая их местным врачам.

– Из вашего рассказа явствует, – произнес я, – что Баллингер нажил значительную сумму противозаконной практикой.

Уверен, – ответил Фаррагут. – Но интерес Герберта был не только в этом. Боюсь, вам не доставит особого удовольствия слушать о других его наклонностях.

– Что вы имеете в виду?! – воскликнул я.

На лице доктора Фаррагута появилось выражение крайней неприязни. Какое-то мгновение он просто смотрел на меня, словно ему было противно продолжать рассказ на столь малоаппетитную тему.

– Вам должно быть известно, мистер По, – не сразу ответил он, – что существует определенный сорт мужчин – если, конечно, эти существа достойны так называться, – которые предпочитают мертвых живым. Ничто не волнует их сильнее, чем труп красивой молодой женщины. Любуясь ее обнаженными формами – мраморным телом, точеными ногами, белоснежной, оплетенной тонкой сеточкой голубоватых сосудов грудью, – они приходят в неописуемое исступление. Что и говорить, анатомический колледж дает этим выродкам практически неограниченные возможности тешить свои низменные наклонности.

– Не сомневаюсь, что вы говорите истинную правду, – заметил я, с дрожью вспомнив об отвратительных шуточках, которыми обменивались в прозекторской доктора Мак-Кензи двое его студентов над выкопанным из могилы телом Эльзи Болтон.

– Но бывает и хуже, – сказал Фаррагут. – Некоторые из этих чудовищ не довольствуются простым разглядыванием трупа. Ими овладевают омерзительные желания, которые они могут удовлетворить, лишь выплеснув свои вожделения на бездыханное тело жертвы. Я не стану долее говорить об этом – слишком ужасно. Скажу только, что Герберт Баллингер был одним из них.

– Н-но откуда вам это известно? – запинаясь, пробормотал я, чувствуя, что голова у меня кружится при одной лишь мысли о такой жуткой, такой неописуемой развращенности. Верности ради скажу, что я читал о случаях, когда живые люди продолжали сожительствовать с мертвецами. Говорят, что царь Ирод спал рядом с телом своей обожаемой жены Марианны на протяжении еще нескольких лет после ее кончины, а Иоанна Безумная, королева Кастилии, как гласит молва, поступала точно так же с телом своего усопшего мужа, Филиппа Красивого. Да и сам я недавно был свидетелем того, как Питер Ватти любовно обнимает отвратительные, иссохшие останки своей давно умершей жены.

Однако, какими бы страшными ни были эти примеры, когда доведенные до отчаяния люди отказывались бросить тела любимых в разверстый зев могилы, они, по крайней мере, оставались в рамках понимания. Но принять тот факт, что существуют мужчины, вступающие в соитие с женскими трупами, воображение отказывалось.

– Я сам был тому свидетелем, – сказал Фаррагут. – Как-то ночью, уже поздно – или скорее еще рано, ведь было всего два часа утра, – я возвращался домой. До этого мы кутили с приятелями. Стыдно сказать, но я был под хмельком. Проходя мимо колледжа, я увидел в одном из окон яркий свет. Это показалось мне очень странным. И я решил разобраться, в чем дело. К тому времени меня повысили до ассистента, и у меня был ключ. Войдя в здание, я увидел, что свет идет из прозекторской. Как ни ломал я голову, но не мог представить, что творится там в такой час. Тогда я на цыпочках подкрался к двери и заглянул внутрь. Не стану описывать увиденное мною в подробностях. Скажу лишь, что Герберт развлекался с трупом хорошенькой шестнадцатилетней девушки, который привезли в тот день.

Хотя в кабинете доктора Фаррагута было довольно прохладно, я почувствовал, как горячий пот стекает из-под повязки, которой он обмотал мне голову. Достав носовой платок, я вытер капельку пота, которая затекла мне в глаз, и спросил:

– И что вы сделали?

– Разумеется, тут же сообщил обо всем врачу, который курировал колледж, – сказал доктор Фаррагут. – На следующий же день Герберта выставили. Он винил во всем исключительно меня. Уверен, поклялся отомстить, – доктор Фаррагут пожал плечами. – Больше я о нем ничего не слышал. Насколько мне известно, он как сквозь землю провалился. Не лезь в бутылку – сам туда попадешь.

Хотя эта шутка была едва ли не самой натужной из всего, что я слышал от доктора Фаррагута, я решил сделать ему приятное и изобразил самое убедительное подобие улыбки, на какое был способен.

– Ну, а теперь ваш черед, По, – сказал доктор, явно очень довольный моей реакцией. – Что привело вас к мысли, что за всем этим стоит Герберт Баллингер?

Положив платок в карман, я обратился к доктору так:

– Герберт Баллингер вовсе никуда не исчезал, напротив, до последнего времени он проживал неподалеку, в Бостоне, где содержал процветающее ателье, изготовлявшее дагеротипы. Помимо портретов в мастерской, он занимался доходным делом, снимая на память недавно умерших у них на дому.

– Да, это похоже на Герберта, все верно, – сказал Фаррагут.

– Эта часть его деятельности позволяла Баллингеру, – продолжал я, – отбирать трупы, наиболее подходящие для анатомических исследований. Затем он передавал эти сведения доктору Алистеру Мак-Кензи, который с помощью своих студентов выкапывал отобранные тела из могил вскоре после похорон.

– Так, значит, я был прав насчет этой шельмы Мак-Кензи! – воскликнул доктор Фаррагут.

– Вы были правы насчет незаконных способов, какими он добывал тела для вскрытия, – ответил я. – Однако не думаю, что он был замешан в краже ваших секретов. Уверен, что Баллингер сам спланировал и осуществил это преступление.

Доктор Фаррагут с сомнением покачал головой.

– Вы вполне в этом уверены?

– На то есть основания, – сказал я. – То, что у Баллингера, как вы сами заявили, есть мотив причинить вам неприятности, лишь усиливает мое убеждение.

– Да, несомненно, он был мстительным мошенником, – сказал Фаррагут. – Но продолжайте же, По.

– В обмен на услуги Баллингера, – сказал я, – доктор Мак-Кензи давал ему зубы вскрытых трупов. Баллингер снабжал ими дантиста, некоего Ладлоу Марстона, который извлекал из этого прибыль, делая из них протезы для своих состоятельных пациентов.

– Знаете поговорку: «Заботьтесь о своих зубах – они о вас не позаботятся», – сказал Фаррагут. – Ладлоу Марстон, да? Ей-богу, знакомое имя.

Помимо частной практики доктор Марстон был одной из главных достопримечательностей Бостонского музея мистера Кимболла, где прославился крайне занимательными выступлениями, во время которых демонстрировал воздействие закиси азота.

– Ну конечно, – сказал доктор Фаррагут. – Сам-то я, правда, не бывал на его представлениях, но наслышан. Он ведь еще и поэт, кажется?

– Можно сказать и так, – ответил я, не высказывая мнения о претенциозных виршах Марстона из уважения к покойному.

– Так или иначе, ваша украденная шкатулка обнаружилась именно в кабинете Марстона. Учитывая его деловые отношения с Баллингером, вполне вероятно, что он получил этот бесценный предмет от вашего заклятого врага. Эта версия подкрепляется открытием, которое я совершил совсем недавно, будучи пленником Питера Ватти.

– Что за открытие? – спросил Фаррагут.

– Баллингер недавно был в Конкорде, – ответил я. – Более того, по всей видимости, он побывал и в этом самом доме.

Это утверждение так поразило доктора Фаррагута, что он дернулся, словно ударенный током гальванической батареи.

– Пузырек вашего «целебного бальзама» дал Ватти не кто иной, как Герберт Баллингер, который убедил затворника, что бальзам обладает сверхъестественными свойствами, – объяснил я. – Такое поведение, разумеется, полностью соответствует вашему описанию Баллингера как человека, поднаторевшего в том, чтобы внушать к себе доверие. Поскольку он явно не получил лекарство непосредственно от вас, напрашивается только одно объяснение: он украл его из вашего кабинета, когда похищал шкатулку.

– Да благослови меня Господь, – сказал Фаррагут, качая головой. – Конечно, все указывает на Герберта. Полагаю, я еще легко отделался.

– Вы правы, – сказал я. – За последние дни несколько человек, так или иначе связанных с этим делом, погибли ужасной смертью. Поначалу я сделал вывод, что большинство этих убийств совершил сам Баллингер. Однако теперь выясняется, что это дело рук его преступного сообщника, некоего Боудена.

– Никогда о таком не слышал, – сказал Фаррагут, – хотя, должно быть, он дурной человек, коли работает с Гербертом.

– Боюсь, они уже больше не соучастники, – сказал я.

– Вы имеете в виду, что они разругались? – спросил Фаррагут.

– Я имею в виду, – мрачно ответил я, – что одной из жертв оказался сам Герберт Баллингер.

Казалось, услышав это известие, доктор Фаррагут лишился дара речи. Мгновение он просто переводил дух, глядя на меня с разинутым от изумления ртом.

– Герберт Баллингер… убит? – спросил он наконец. Затем, глубоко вдохнув и медленно выдохнув, добавил: – Полагаю, это к лучшему. Одним безумцем на свете меньше.

Боюсь, – сказал я прерывающимся голосом, – что не могу разделить ваше облегчение. Напротив, со смертью Баллингера шансы обнаружить редкие ингредиенты, необходимые для лечения Вирджинии, ничтожно малы. – Тут меня настолько захлестнуло чувство безнадежности, что я закрыл лицо руками и непроизвольно всхлипнул.

В ответ на этот взрыв отчаяния доктор Фаррагут сделал нечто совершенно неожиданное. Пододвинувшись ко мне на несколько дюймов, он положил руку мне на колено и самым что ни на есть радостным голосом воскликнул:

– Можете больше не волноваться, По! Именно это я хотел сказать вам с самого начала.

Отведя руку, я ошарашенно воззрился на него.

– Украденные ингредиенты мне больше не нужны, – продолжал доктор. – Мне в руки попал небольшой запасец.

– Что?! – вскричал я, едва смея поверить тому, что слышу.

– Не сомневайтесь! – воскликнул доктор, звучно шлепая меня по колену. – Это вещество сейчас у меня в лаборатории. Теперь у меня есть все, что нужно, чтобы приготовить таблетки для Вирджинии.

– Н-но где? – спросил я, настолько потрясенный, что мне едва удалось вымолвить связное предложение. – Как?

– Случайно наткнулся на маленькую упаковку, – ответил доктор Фаррагут. – Сам же припрятал на полке несколько недель тому и совершенно позабыл. Боюсь, в моем возрасте вас ожидает то же самое. Мозги уже не молодо-зелено, ха-ха.

– Но это же замечательно! – вскричал я. Эмоции настолько переполняли меня, что я с трудом удержался, чтобы не вскочить и не обнять добряка доктора. – Как скоро вы сможете приготовить лекарство?

– Ну, это пустяки. Через пару часов. Я завезу его сегодня к вечеру. Меня тоже пригласили на премьеру пьесы молодой мисс Элкотт.

– Что ж, тогда я сейчас же отправлюсь, чтобы не мешать вашей работе, – сказал я, быстро вставая с кресла.

– Отвезти вас к Элкоттам? – спросил доктор Фаррагут, поднимаясь.

– Нет-нет, – сказал я. – Немедля беритесь за дело. Я прекрасно доберусь и сам. Ваша целебная мазь, полностью снявшая боль, вкупе с чудесным, совершенно непредвиденным поворотом дел окончательно вернули мне силы.

Подойдя к двери, я помедлил на пороге, чтобы обменяться рукопожатием с доктором Фаррагутом.

– Скоро увидимся снова, – тепло заверил я его.

– Верно, – ответил он. – Я многого жду от сегодняшней постановки. По-моему, мисс Элкотт – прирожденный драматург.

– Она явно чрезвычайно одаренная молодая женщина, мечтающая добиться славы и богатства своими сочинениями, – ответил я. – У меня не хватило духу сообщить ей, что по крайней мере в финансовом смысле большинство профессиональных авторов в Америке прозябает. Американцы несравненно больше посвящают себя коммерции, чем искусству.

– Писателями рождаются, но за это не платят, верно, По? – сказал Фаррагут с искоркой в глазах.

В этот момент сердце мое было настолько исполнено благодарности к старому врачу, что, несмотря на докучный характер его бесконечных шуток (не говоря уже о зерне горькой истины, содержавшейся в последней), я от души расхохотался.

Затем, все еще пофыркивая, я повернулся и, не чуя земли под ногами, направился к дому Элкоттов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Воодушевленный удивительными новостями, которые рассказал мне доктор Фаррагут, я быстро пересек расстояние, разделявшее его дом и усадьбу Элкоттов. Подходя к концу тропы, я увидел в просветы между истончившимися ветвями двускатную крышу и массивную каменную трубу Хиллсайда. Часы показывали половину пятого.