Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

– Какой дьявольский звук, – сказал доктор. – Теперь я понимаю, почему обычно говорят о дьявольских кошачьих воплях.

– Ха-ха, отлично, – ответил я. – Вижу, к вам вернулось чувство юмора, а это уже признак выздоровления.

– Да, но то, что я собираюсь сказать, отнюдь не смешно, – мрачно отозвался доктор. – Мне кажется, я знаю, кто украл мою шкатулку… и почему.

– Что?! – воскликнул я. – Немедленно идите сюда, садитесь и рассказывайте.

Взяв доктора за руку, я подвел его к стулу, стоявшему рядом со старым кухонным столом из кленового дерева, на чьей изрезанной поверхности лежало несколько кухонных приспособлений, включая набор деревянных ложек, сито для муки и скалку. Устроившись на стуле, доктор Фаррагут обратился ко мне со следующими словами:

– Я все понял сегодня утром. До меня бы и раньше дошло, если бы голова лучше работала. Если помните, я предположил, что некто пробрался в мой дом в целях грабежа и стащил самое ценное, что попало ему под руку, – мою бесценную, ручной работы медицинскую шкатулку. Содержимое вряд ли его интересовало. Скорее всего он просто выбросил его – по крайней мере, этого я опасался. Но потом меня словно осенило, – продолжал он. – Я взглянул на вещи с другой стороны. Совсем с другой.

– С другой? – откликнулся я. – То есть?

– Ингредиенты – вот за чем он явился! – воскликнул доктор Фаррагут. – Шкатулка его совсем не интересовала.

– Иными словами, вы хотите сказать, что преступник явился в ваш дом с сознательным намерением похитить редкие природные вещества, составлявшие секрет ваших лекарств?

– Думаю, что да, – сказал доктор Фаррагут.

Несколько мгновений я молча обдумывал эту версию.

– Если ваше предположение верно, – сказал я по прошествии немалого времени, – вор, должно быть, хорошо осведомлен о ваших привычках, чтобы наверняка знать, где вы храните сокровище, которое он искал.

– Необязательно, – ответил доктор. – Ему всего лишь надо было знать – или предполагать, – что они хранятся в каком-то особом месте. А что может быть более специфического, чем моя медицинская шкатулка? Господи, да я сам первым делом заглянул бы туда, если бы искал что-то драгоценное.

– Однако, насколько я понимаю, ваши ингредиенты драгоценны и сами по себе, – заметил я. – Иными словами, их ценность целиком и полностью зависит от того, как применить их на практике в фармакопее.

– Или в руках какого-нибудь предположительно ученого представителя официальной медицины, который вознамерился овладеть ключом к моему способу лечения, – многозначительно произнес доктор Фаррагут.

– По вашему тону я чувствую, что вы кого-то подозреваете конкретно, – сказал я.

– Да, – ответил пожилой врач. – Его зовут Мак-Кензи. Доктор Алистер Мак-Кензи.

– И на каком же основании вы считаете этого человека ответственным за преступление?

– Очень просто, – ответил доктор Фаррагут. – Он один из моих злейших врагов. Насколько вам известно, официальные медики презирают меня. На это немало причин. Мы, последователи Томсона, угрожаем самому их существованию. Мак-Кензи сделал все, чтобы дискредитировать систему ботанической медицины вообще и меня в частности. О, вы бы только послушали, что он обо мне говорил. Он утверждает, что я худший из знахарей, лечение которых приносит больше вреда, чем пользы. Но все это, так сказать, дымовая завеса. Хотите знать, почему он действительно ненавидит меня? Потому что я прав и он это знает – знает, что мой метод действительно эффективен. Вот что его гложет. И вот почему он готов пойти на все, лишь бы завладеть моими тайнами.

– Но похоже ли на правду, что такая личность – как я понимаю, уважаемый член медицинского сообщества – пойдет на подобное преступление? – спросил я.

– Нет, я вовсе не полагаю, что он сделал это лично, – сказал доктор Фаррагут. – Конечно, нанял кого-нибудь для такой грязной работенки. Возможно, это и был тот рыжебородый бродяга, какой-нибудь мошенник, которому заплатили за кражу моих средств. Как я слышал, добрейший Мак-Кензи не впервые оказывается втянут в разного рода сомнительные дела. Он замарал себе руки еще до того – в буквальном смысле.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

– Мак-Кензи руководит колледжем патологоанатомии в Бостоне, – сказал доктор Фаррагут. – На Льюис-стрит. Как я понимаю, это весьма доходное маленькое предприятие. Вы хорошо знакомы с деятельностью патолого-анатомических колледжей, По?

Признаюсь, я довольно подробно изучил этот предмет, – ответил я, – недавно прочитав увлекательный, хотя и несколько свободно переведенный классический труд Джакомо Беренгариуса «Anatomia Humani Corporis»12, в котором заявлено, что на протяжении веков научное изучение человеческого тела в огромной степени затруднялось крайним отвращением, с каким широкая публика относится к медицинскому вскрытию. В большинстве мест для этой цели предназначались только тела недавно казненных убийц. Столкнувшись с нехваткой предоставляемых законом трупов, профессора-патологоанатомы вместе со своими студентами зачастую прибегали к омерзительному ограблению могил, чтобы добыть материал для исследований. В ответ на широкое распространение этой ужасной практики – а в особенности на отвратительные преступления бесчестных «воскресителей», Берка и Хэра, которые от ограбления могил перешли к убийствам, дабы обеспечить своих клиентов-медиков постоянным притоком свежих трупов, – как в Америке, так и за границей было принято более либеральное законодательство. Эти новые законы разрешали вскрытие не только висельников, но и умерших обитателей различных общественных учреждений – больниц, лазаретов, работных домов, приютов для сирот и бедных, – предполагая, что родственники не станут притязать на такие трупы. Однако общая мода на анатомическое вскрытие такова, что – даже учитывая эти дополнительные источники – исследователям постоянно не хватает человеческих тел.

– Именно, – сказал доктор Фаррагут. – Трупы до сих пор чертовски трудно достать. Хотя изучать анатомию без них невозможно. Нет трупов – нет студентов, нет студентов – нет доходов. Поэтому человек вроде Мак-Кензи пойдет на все, лишь бы добывать материат для своего бизнеса.

– Вы намекаете, – спросил я, – что он торгует телами, выкопанными из могил?

– Поговаривают, что так, – ответил доктор Фаррагут.

– Но если о том, что он замешан в это отвратительное дело, судачат на каждом углу, то почему он до сих пор не арестован?

Глядя на меня и словно желая сказать: «Нет, правда, По, я удивлен, что должен объяснять это человеку столь замечательного ума», – доктор Фаррагут, протянув руку ладонью вверх, потер над нею пальцами другой – жест, в значении которого невозможно было усомниться.

– Ах вот оно что, – сказал я, – значит, власти подкуплены и смотрят сквозь пальцы на его злодеяния.

– Вот почему нет никакого смысла извещать бостонскую полицию о моей украденной шкатулке, – сказал доктор Фаррагут. – Даже если они побеспокоятся допросить Мак-Кензи, их расследование будет сплошным надувательством.

Пока я раздумывал над сведениями, которые сообщил мне доктор Фаррагут, последний встал и, морщась от боли, осторожно потрогал пластырь на затылке.

– Вам нехорошо, доктор Фаррагут? – спросил я.

Иногда немного побаливает, – ответил тот. – Полагаю, следовало бы наложить швы, но я единственный доктор в округе. Разве что речь могла бы идти, так сказать, о самозашивании. Но, По, – продолжал он, выдержав короткую паузу, явно чтобы предоставить мне возможность во всей полноте оценить его великолепную остроту, – вы-то сами в порядке? Отчего вы внезапно побелели, как простыня. Что с вами?

– Мне показалось, я что-то слышал, – ответил я, внимательно прислушиваясь.

Во время беседы с доктором Фаррагутом я фиксировал, пусть и смутно, чрезвычайно мелодичные звуки, доносившиеся из гостиной. Сестричка с Лиззи исполнили подряд несколько народных песен к вящему удовольствию миссис Элкотт, чьи горячие аплодисменты слышались по окончании каждой пьески.

Однако музыка внезапно смолкла, и вместо нее, как мне показалось, я расслышал столь тревожный звук, что дрожь неизъяснимого страха пробежала по всему телу.

– Что с вами, По? – повторил доктор Фаррагут.

Прежде чем я успел ответить, пугающий звук снова донесся до моего слуха. На сей раз в его источнике сомневаться не приходилось. По ошеломленному выражению лица доктора Фаррагута я понял, что он тоже услышал это.

В следующее мгновение мы ринулись в гостиную. Представшее моим глазам зрелище заставило кровь застыть у меня в жилах.

Сидевшая за фортепьяно Сестричка зашлась в кашле, стиснув в руке белый носовой платок, в то время как миссис Элкотт, Лиззи и Луи (явно только что спустившаяся из своего орлиного гнезда) беспомощно стояли рядом.

Подскочив к жене, охваченной припадком таким сильным, что он заставил ее согнуться почти вдвое, я, чтобы успокоить ее, положил руку ей на плечо.

– О Эдди, – с трудом выдохнула она, опуская платок и глядя на меня умоляющим взором.

Я попытался было ответить, но язык словно прилип к гортани. Ледяное дуновение немоты сковало меня.

Ибо, взглянув вниз, на Сестричку, я к неописуемому своему ужасу увидел, что губы и грудь ее в чем-то красном, а платок блестит от крови!

Выказав непререкаемое хладнокровие, которого я прежде за ним не замечал, пожилой врач сделал все возможное, чтобы пресечь кризис, приказав миссис Элкотт принести ему ряд предметов, а именно: кувшин воды, нагретой почти до кипения, одну из деревянных ложек, которые он видел на кухонном столе, сито, стакан для воды, несколько кусков ваты и два самых теплых одеяла в доме.

Пока добрая женщина с дочерьми бросилась исполнять его приказания, доктор Фаррагут попросил меня немедленно принести его портфель. Затем он помог Сестричке встать на ноги и, одной рукой обняв ее за талию, повел из гостиной наверх, в спальню; я следовал за ними, сжимая в одной руке черный кожаный портфель доктора.

Очень скоро жена, чей кашель, к счастью, почти унялся, удобно расположилась под одеялами, откинув голову на подушки, пока доктор Фаррагут, скинув плащ и закатав рукава, стоял у туалетного столика возле окна, смешивая целебное питье из горячей воды и порошков, которые достал из портфеля. Я оставался у кровати и шепотом – куда с большей уверенностью, чем чувствовал, – говорил Сестричке, что все будет хорошо.

Когда доктор Фаррагут закончил приготовления, он отвел меня в сторону и предложил подождать внизу. Для здоровья жены важно, объяснил он, чтобы сейчас ее ничто не тревожило.

Хотя мне была отвратительна сама мысль покинуть Сестричку даже на несколько минут, просьба доктора показалась мне мудрой. Я изо всех сил старался подавить ужас, объявший мою душу, но волнение было слишком велико, чтобы его скрыть. Несмотря на утешительные речи, мое присутствие – и я это понимал – могло лишь еще больше расстроить моего ангела, которая, со свойственной ей самоотреченностью, куда меньше волновалась о собственном бедственном положении, чем о тех муках, которые я терпел из-за нее.

Подняв руку Сестрички к своим губам, я запечатлел пылкий поцелуй на ее влажной ладони и, выйдя из спальни, поспешил вниз, в гостиную.

Следующие двадцать минут я провел в состоянии мучительного ожидания, как зверь в клетке расхаживая взад-вперед по гостиной, пока Луи с матерью прилагали все усилия, чтобы успокоить меня.

– Надейтесь на лучшее, мистер По, это вам здорово поможет, – сказала девочка. – Доктор Фаррагут не допустит, чтобы с Вирджинией случилось что-то плохое. Она уверена, что скоро все будет позади. Надо просто набраться терпения.

– Разрешите принести вам чашку крепкого чая, – сказала миссис Элкотт. – А то вы слишком уж нервничаете.

Задушевное предложение миссис Элкотт снова навело меня на мысли о бесконечно заботливой Путанице. Было невыносимо думать о том, что эта святая женщина терпеливо ждет дома, ничего не ведая о кризисе, случившемся здесь, в Конкорде. Если случится самое худшее, именно мне придется сообщить ей о том, что вместо долгожданного и ожидаемого выздоровления ее единственная дочь мертва!

Сможет ли Путаница пережить такое горе? И смогу ли я?

Не в силах говорить, я просто отрицательно помотал головой и снова в неистовстве принялся метаться по гостиной. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я услышал на лестнице шаги доктора Фаррагута. Как только он показался в гостиной, я бросился к нему. Бросив первый же взгляд на его лицо, я снова ощутил ледяную пустоту в груди, сердце словно провалилось в какую-то бездну.

– Не хочу обманывать вас, По, – произнес он тоном, который по мрачности можно было сравнить только с выражением его лица. – Дела обстоят хуже, чем мне показалось вначале. Но, – тут же добавил он, когда сдавленный крик отчаяния сорвался с моих губ, – положение не безнадежно. Сейчас ваша жена спокойно отдыхает. Неизбежной угрозы нового приступа нет. Но она на распутье, опасном распутье. Черт возьми! Если бы только не украли мою шкатулку!

Во мгновение ока все во мне дивно преобразилось. Чувство сверхъестественного покоя овладело мной. Взволнованность спала с меня, как некий покров.

Отступив на шаг от пожилого доктора, я выпрямился во весь рост, приложил руку к сердцу и твердо и решительно заявил:

– Вы получите обратно свою шкатулку, доктор Фаррагут. Я торжественно клянусь в этом.

На следующее утро я уже сидел в экипаже, направлявшемся обратно, в Бостон.

Часть третья

ТАИНСТВЕННЫЙ КЛЮЧ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Тревогу, которую я испытал, прощаясь с Сестричкой, смягчало одно обстоятельство: я знал, что она будет находиться под внимательнейшим присмотром не только доктора Фаррагута (который обещал навещать ее каждый день), но и всего семейства Элкоттов. Сестры заверили, что будут делать все, что в их силах, чтобы подбадривать и утешать ее во время моего отсутствия. Кроме того, Луи пообещала регулярно писать мне, осведомляя о том, как протекает выздоровление моей дорогой жены. Что до миссис Элкотт, то я свято верил в ее способности сиделки. Не считая Путаницы, я никогда не встречал женщины, которая бы так полно воплощала суть – самую душу – материнской преданности.

Хотя я горячо надеялся исполнить порученную мне миссию в кратчайшие сроки, я не мог с определенностью сказать, как долго меня не будет. Так или иначе, мое пребывание в Бостоне почти наверняка затянется на несколько дней. Поэтому сразу по прибытии в город я направился на Пинкни-стрит, к миссис Рэндалл, намереваясь вновь воспользоваться ее гостеприимством.

Не будучи заранее предупреждена о моем приезде, она, разумеется, была сильно удивлена, увидев меня на ступенях своего дома с саквояжем в руках. Впрочем, изумление ее быстро сменилось обычной любезностью. Пригласив войти, она провела меня в гостиную и усадила.

Когда сама она устроилась в кресле напротив, я не мог не заметить, насколько бледной и изможденной она выглядит, словно недавно ей пришлось пережить нечто связанное с сильным эмоциональным напряжением.

– Прошу простить, если я не ко времени, – сказал я.

– Вы всегда желанный гость, мистер По, – ответила она со слабой улыбкой. – Если я кажусь вам слегка измученной, то это лишь потому, что последние часы были не из приятных. Вы помните, как непросто складывались у меня отношения со служанкой Салли. Итак, решив, что откладывать больше не имеет смысла, сегодня утром я уведомила ее, что она уволена.

– Полагаю, она восприняла свою отставку не слишком-то покладисто, – сказал я.

– Вы правы, – сказала миссис Рэндалл, – она вела себя ужасно, просто ужасно. Она, видите ли, была к этому не готова. А как ваши дела, дорогой мистер По? – продолжала она, озабоченно нахмурившись. – Конечно, я рада видеть вас, но не ожидала вновь насладиться вашим обществом так скоро. И без вашей дорогой жены. С ней все в порядке?

– Боюсь, – со вздохом ответил я, – что события приняли самый несчастливый оборот.

Затем я рассказал ей об обескураживающих событиях последних дней. Когда я описал нападение на доктора Фаррагута, кражу шкатулки с редкими materia medica13 и последствия, которые это имело для здоровья Сестрички, на лице миссис Рэндалл появилось выражение ужаса.

– Какой ужас! – воскликнула она, когда я закончил. – Бедняжка Вирджиния. А доктор Фаррагут – он, должно быть, просто в неистовстве. Эта инкрустированная шкатулка так и стоит у меня перед глазами, я сама видела ее, когда заезжала к нему. Такая красивая – просто чудо. Честно говоря, я очень удивилась, когда узнала, что он использует ее для хранения своих лекарств. «Это все равно что использовать Венеру Милосскую как манекен», – сказала я ему тогда. Разумеется, он ответил одним из своих жутких каламбуров.

– Несомненно что-нибудь вроде того, что ваше сравнение очень впору, – заметил я.

– Да, что-то вроде этого. Но позвольте узнать, мистер По, каков ваш план?

По пути из Конкорда я действительно решил принять безотлагательные меры. Теперь я вкратце пояснил миссис Рэндалл, о чем идет речь.

– Понимаю, – сказала она. – Что ж, конечно, оставайтесь здесь столько, сколько потребуется. Мне хотелось бы предложить вам более приятные условия, но я договорилась, что комната Салли за ней останется, пока она не подыщет нового места, так что, полагаю, в доме будет достаточно напряженно. Но если я могу чем-то помочь – скажите обязательно.

Прошло довольно много времени, прежде чем я смог ответить:

– Вы правы. Есть кое-что, а скорее даже несколько вещей, которые в данный момент могут быть мне полезны.

Церковные колокола пробили десять, когда я вышел от миссис Рэндалл. Закутавшись в тяжелый плащ, поскольку вечер выдался на редкость холодный, я двинулся в направлении набережной. Людные улицы города, на которых бурлила жизнь в дневные часы, практически опустели. Несколько прохожих, с которыми я столкнулся, подобно мне, шли торопливым шагом – некоторые, вне всякого сомнения, спешили домой к уютному теплу очагов; другие, судя по вороватому виду, направлялись по делам сомнительного, если не преступного свойства.

Эхо моих шагов громко отдавалось в тишине безлюдных улиц.

Кроме раздававшегося время от времени собачьего лая, далекого грохота проезжающего экипажа да пронзительного смеха подвыпившей особы, которая подкарауливала свою добычу в темном переулке, не было слышно ни звука.

Примерно полчаса я двигался строго в указанном направлении. Затем обоняние подсказало мне, что я уже недалеко от верфей. Я чуял запах смолы, слышал, как вода плещется среди массивных опор, видел мачты судов, вздымающиеся над крышами зданий и словно нацеленные на луну.

Свернув за угол, я очутился на убогой улочке, полуразрушенные дома по обе стороны которой беспорядочно тянулись в направлении пристани. Судя по внешнему виду, часть этих зданий служила торговыми складами. Остальные были маленькими, обветшавшими жилищами. В окнах вторых этажей некоторых из этих обиталищ светились огни. Помимо них улочку озаряло только призрачное сияние луны в третьей четверти.

Я осторожно двинулся сначала по одной стороне улочки, затем – обратно – по другой, внимательно приглядываясь к темным дверным проемам. Довольно скоро я наткнулся на предмет своих поисков, который нетрудно было узнать по маленькой деревянной вывеске, прибитой к правой части входной двери. «Академия Мак-Кензи» – значилось на ней.

Не стоило удивляться тому, что хозяин этого заведения выбрал себе такое неприглядное соседство. Даже в просвещенном городе Бостоне многие относились к вскрытию человеческих тел с крайней неприязнью, если не сказать – с отвращением. Некоторые влиятельные священнослужители открыто осуждали его. Доктор Мак-Кензи явно посчитал благоразумным вести свое дело подальше от строгого ока своих критиков.

К тому же, если было правдой то, что Мак-Кензи брал сырье для занятий с кладбищ, ему было с руки устроить колледж в таком малонаселенном квартале – части города, где он мог беспрепятственно заниматься святотатственным делом.

Оглянувшись, дабы удостовериться, что я действительно один на улице, я быстро поднялся на крыльцо. Сунув руку в карман, я достал один из предметов, которым снабдила меня миссис Рэндалл. Это был красивый, с перламутровой ручкой перочинный нож, принадлежавший ее покойному мужу. Открыв тонкое лезвие, я вставил его в замочную скважину и буквально через несколько мгновений отпер дверь (фокус, которому научил меня старый приятель – отважный юный журналист Джордж Таунсенд, чье страшное убийство от рук знаменитого «Поедателя Печени», Джонсона, не переставало тревожить мои сны).

Быстро проскользнув в дом, я закрыл за собой дверь. Тут же мое чувство обоняния поразил столь неприятный запах, что к горлу подкатил комок. Конечно, я предполагал, что заведение Мак-Кензи окажется какой-нибудь зловонной дырой. Однако ничто не могло подготовить меня к тяжелому – невыносимому – смраду, пропитавшему все изнутри: ядовитой смеси едкого запаха химических консервантов и тошнотворно-сладкого зловония разлагающейся плоти.

Дрожащими пальцами я вытянул из кармана огромных размеров носовой платок и – подобно разбойнику с большой дороги, скрывающему лицо под маской, – обвязал им нижнюю часть лица. Хотя бы частично оградившись от мерзкого запаха, я вынул из внутреннего кармана плаща еще два предмета, которые дала мне миссис Рэндалл: коробку фосфорных спичек и свечу. Чиркнув спичкой, я зажег свечу и стал красться по длинному, узкому коридору, сопровождаемый чудовищной тенью, которая кралась рядом со мной по белой гладкой стене.

Коридор заканчивался массивной темной дверью из красного дерева. Я повернул ручку, толкнул, и дверь со скрипом отворилась.

Шагнув через порог, я оказался в секционной комнате.

При свете свечи я заметил, что комната примерно тридцать футов в длину и двадцать в ширину. Два стола, достаточно больших, чтобы поместить на них человеческое тело, стояли посреди дощатого пола. К счастью, в данный момент трупов на них не было. Исходя из этого я понял, что запах гниения, показавшийся мне таким отталкивающим, был присущ всему этому месту, что за годы существования самые его стены успели пропитаться смрадом смерти.

Подняв свечу, я увидел несколько высоко расположенных окон, которые в течение дня должны были изливать потоки света, необходимого учителю и его ученикам. Однако сейчас они были наглухо закрыты ставнями. Таким образом, выследить меня с улицы было невозможно. Поэтому, подойдя к стоявшему в углу столику, я зажег от пламени свечи оставленную на нем масляную лампу.

Теперь я мог более подробно обозреть окружающее. Помимо столов для вскрытий основная обстановка состояла из небольшой печурки, двух рабочих столов с хирургическим инструментарием (зажимами, ножницами, пинцетами, скальпелями, иглами и прочим), полки с заспиртованными анатомическими образцами (включая человеческую голову целиком!), а также высокого деревянного шкафа, наподобие кладовки, размером примерно шесть футов на два с половиной. Стены были увешаны медицинскими таблицами, изображавшими сосудистую, мышечную, питательную и воспроизводительную системы человеческого организма; с крючков свисала дюжина прорезиненных халатов.

Я понятия не имел, смогу ли обнаружить здесь предмет своих поисков. Мысль посетить заведение Мак-Кензи поразила меня как наиболее логичная исходная точка. Однако на первый взгляд я не заметил никаких признаков украденной медицинской шкатулки. Во всей комнате было единственное место, где она могла быть предположительно спрятана: высокий деревянный шкаф. Поэтому, подойдя к нему, я распахнул дверцу.

Не доставая нескольких дюймов до пола, словно плавая или паря в мрачной полутьме, висел человеческий скелет.

Только зажав рот рукой, я смог подавить чуть не вырвавшийся у меня вопль безумного ужаса. Другой рукой я немедленно захлопнул дверцу и неверными шагами попятился, пока не уткнулся в стену, прислонившись к ней: в голове все плыло от только что представшего передо мной зрелища.

Постепенно головокружение отступило. В мыслях появилась какая-то ясность. Отвратительное видение, скорей всего, было ничем иным, как анатомическим образцом, свисавшим на проволоке, прикрепленной к верху шкафа. Моей чрезвычайной реакции можно было найти несколько объяснений. Во-первых, нервы в данный момент были настолько натянуты, что уже одной резкой неожиданности было достаточно, чтобы спровоцировать столь бурную реакцию.

Добавим к этому мою устойчивую неприязнь к любому виду человеческих костей. Это чувство укрепилось во мне после того, как в раннем детстве – во время посещения местного врача – меня до ужаса напугал белый череп взрослого мужчины, лежавший у него на письменном столе в качестве пресс-папье. Осознание того, что это нечто – такое злобное и страшное – скрыто под плотью каждого человека, привело меня в трепет, который мне так и не удалось никогда преодолеть.

Теперь, стряхнув затянувшееся впечатление от только что пережитого шока, я стал раздумывать, как действовать дальше. Судя по тому, что мне удалось бегло разглядеть внутри шкафа, в нем не было предмета моих поискав. Оставаться дальше в секционной комнате не имело смысла. Несомненно, в колледже были и другие места, где могла быть спрятана украденная шкатулка. К примеру, существовала вероятность, что кабинет доктора Мак-Кензи вообще находится где-то не здесь.

Пройдя в другой конец комнаты, я снова зажег свечу и потушил лампу. Потом потихоньку шагнул к двери.

Я уже взялся за ручку, когда услышал звук, от которого кровь застыла у меня в жилах.

Входная дверь открылась, и вошли несколько человек, переговаривавшихся о чем-то встревоженными голосами – дело явно было срочное. Слова звучали слишком приглушенно, чтобы я мог их понять, и все же, как мне показалось, я различил три мужских голоса. В следующее мгновение они медленно двинулись по коридору в сторону секционной комнаты!

Никогда не забуду ошеломляющего чувства тревоги, охватившей меня в тот момент. Я попал в западню без всякой надежды на спасение! В отчаянии я обвел взглядом смутно различимую в потемках комнату. Спрятаться было негде – не считая одного жуткого места.

Каждая частица моего существа взбунтовалась при мысли о том, чтобы прибегнуть к столь радикальной мере. Но разве у меня был выбор? Подавив, насколько возможно, дурные предчувствия, я кинулся к шкафу, хранившему подвешенные останки. Затем, погасив свечу, я распахнул дверцу, ступил внутрь и закрылся буквально в тот момент, когда троица зашла в комнату.

Обступившая меня со всех сторон удушливая темнота стала еще более нестерпимой от близости скелета, который прижался ко мне так, что я чувствовал, как его пустая грудная клетка трется ребрами о мою спину, как его свисающие берцовые кости царапают мои ноги, а его скрепленные челюсти покоятся на моем плече. Неописуемый страх охватил меня. Однако мне пришлось унять даже малейшую дрожь, поскольку самое незначительное движение могло заставить кости загреметь и таким образом выдать мое присутствие.

Собрав все самообладание, я попытался не замечать своего отвратительного соседа и сосредоточить внимание на том, что творится в комнате. До предела напрягши слух, я смог различить шарканье подошв, тяжелое, натужное дыхание нескольких человек, а затем запыхавшийся голос, сказавший:

– Почти дотащили, Джеки, почти дотащили. Еще немного. Ну-ка, давай.

За этим замечанием доследовал громкий хрип, а затем глухой стук, словно на один из столов свалили тяжелый груз.

– Полегче, Уильям, полегче, – произнес другой, более глубокий голос. – С мертвыми пообходительней надо.

– Слушаюсь, – сказал первый.

Кто-то чиркнул фосфорной спичкой. Мгновение спустя тусклые лучи света просочились сквозь щели в двери моего укрытия – зажглась лампа.

– Доставать ее из мешка? – спросил младший.

– Да, Джек, давай-ка полюбуемся, – ответил глубокий голос, который, судя по властным интонациям, равно как и почтительному тону, в каком обращались к нему остальные, должно быть, принадлежал самому доктору Мак-Кензи.

Раздалось шуршание джутовой мешковины, сопровождаемое перемещением тяжелого предмета на столе.

– Хороша, верно, хороша, – одобрительно произнес Мак-Кензи, – учитывая, сколько она пролежала в земле. Однако больше бы она не выдержала. Внутрененние органы уже начали подгнивать – видите, как позеленела кожа в низу живота? Вскрытие надо произвести не позже чем завтра.

– Он всегда подыскивает нам образцы – высший сорт, точно? – сказал младший, которого звали Уильям.

– Да, он уже доказал, что дельный парень, – сказал доктор Мак-Кензи. – И не только в этом смысле.

– Это как, доктор Мак-Кензи? – спросил Джек.

– Пока больше ничего не могу сказать, – ответил врач. – Только то, что он должен принести мне одну вещицу, о которой я давно мечтаю. Это произведет переворот в моей практике. Жду не дождусь, с тех пор как он вернулся из Конкорда.

Трудно описать, что я в тот момент почувствовал. Ужас и отвращение парализовали меня при мысли о том, что, как гласила молва, доктор Алистер Мак-Кензи – действительно осквернитель могил. Поскольку, исходя из его замечаний, можно было безошибочно утверждать, что лежащее на столе для вскрытия тело взято с кладбища.

В то же время сердце мое бешено билось в груди. То, что Мак-Кензи ожидал получить заветный предмет из Конкорда, делало его сообщником и, казалось, подтверждало абсолютную правильность подозрений доктора Фаррагута. В данный момент драгоценный предмет явно находился в руках соучастника Мак-Кензи – человека, который каким-то образом помогал снабжать анатомический колледж телами. Кто же эта таинственная личность? Я внимательно вслушивался, молясь, чтобы в разговоре мелькнуло его имя.

Этим надеждам не суждено было осуществиться, поскольку, обменявшись еще несколькими словами с молодым человеком, Мак-Кензи воскликнул:

– Господи, вы только взгляните, который час! Мне пора. Премного благодарен, парни. Сегодня вы сослужили мне хорошую службу.