Редкие рукописи

      Он дотянулся до четвертого, пятого, шестого членика, но ножки его, выглядывающие из ботфорт, утончились и дрожат. Талия превратилась совсем в осиную. Еще мгновение, последнее усилие, и аудитор с легким треском разрывается на две половинки, которые падают на платформу.
      - Убрать! - командует герольд.
      По очереди подходят к _прокрустатору_ аудиторы третьего, четвертого, пятого, шестого и последующих классов.
      По очереди они растягиваются или сжимаются, свинчиваются до необходимых размеров и снова занимают свои места в шеренге, приобретающей все более стройный вид.
      Теперь уже самому последнему аудиторишке понятна мудрость предначертаний Верховного Аудитора.
      Только с девятым аудитором получается неладно.
      Поначалу он сжимается вполне успешно. Вот аудиторская голова втянулась в шею, эта последняя ввинтилась в плечи.
      Вот уже туловище расплющилось, ноги вросли в ботфорты. Еще одно усилие.
      Но, видно, не суждено аудитору продолжать свое существование. Негромкий звук и... совсем, совсем ничего не остается на платформе. Так, какие-то тряпки, ошметки и лента, на которой начертано "Аудитор девятого класса".
      Был аудитор, и не стало его.
      - Аудитор десятого класса! - выкликает герольд.
      Питониус молодцевато подходит к прокрустатору и сокращается вполне успешно, только слегка замедленно.
      Нетерпеливо сведя ножницы, служитель Департамента Соразмерностей отстригает парик и верхнюю часть головы Питониуса. Теперь он как раз достигает границы самого нижнего членика прокрустатора.
      - Прикрыть! - глухим голосом командует аудитор первого класса.
      Второй служитель берет с полу крышку от кастрюли и прикрывает голову Питониусу.
      Снова появляются герольды.
      Первый герольд. Слушайте! Слушайте! Слушайте!
      Второй герольд. Внимайте! Внимайте! Внимайте!
      Первый герольд. Внимайте новому Главному Установлению Верховного Аудитора!
      Второй герольд (разворачивает свиток и читает). Постановляю: аудиторов второго и девятого класса, как несоответствующих нашим видам, отчислить и незамедлительно похоронить за собственный счет.
      Первый герольд (берет свиток и продолжает чтение). _Приказываю всем аудиторам: усердствуйте, усердствуйте и еще раз усердствуйте, чтобы занять освободившиеся места аудиторов второго и девятого класса_.
      Питониус (в сторону). Усердствовать?! Ну, за этим дело не станет. Усердствовать, усердствовать и еще раз усердствовать!
      ПРОИСШЕСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Сводчатый подвал. Из черного провала вырываются языки пламени. Над провалом надпись: "УПРАВЛЕНИЕ ИЗЯЩЕСТВА И ПРОГРЕССА", пониже: "ДЕПАРТАМЕНТ СЛЕДСТВЕННО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ".
      Стоят наготове секретари в длинных мантиях с гусиным пером за ухом и мелом в руке. За низким столом - Питониус.
      Аудитор хлопает в ладоши.
      Дверь распахивается и, приплясывая, появляются три группы чертей черные, оранжевые и фиолетовые. Каждая группа держит по длинной кочерге.
      - Начнем! - приказывает Питониус.
      Черти помешивают кочергами в провале. Пламя усиливается.
      - Немного терпенья, - напевают черные черти.
      - Оставив сомненья, - отзываются оранжевые.
      - Получим признанье, - низкими голосами заканчивают фиолетовые.
      - Испанские сапоги... Дыбу... Клещи... - отрывисто командует аудитор.
      Служители с требуемыми орудиями исчезают в провале.
      - Признавайся, кто с кем связан? - спрашивает аудитор.
      Доносится слабый голос магистра:
      - Синус косинуса, помноженный на тангенс гипотенузы, получается два мышиных хвостика и птичий клюв в остатке. Синус связан с косинусом и тангенс связан с котангенсом.
      - Он признался! - кричат черти.
      "_Синус связан с косинусом и тангенс связан с котангенсом_", огромными буквами, скрипя мелом, записывают секретари на черной грифельной доске.
      - Синус с косинусом и тангенс с котангенсом, - приглушенно, разными голосами, наклоняясь друг к другу, повторяют все: черные, оранжевые и фиолетовые черти, часовые с алебардами, секретари.
      Когда шепот смолкает, Питониус вскакивает на стол и пронзительным голосом кричит:
      - Синус _связан_ с косинусом и тангенс _связан_ с котангенсом. Что и требовалось доказать! Что и требовалось доказать!
      В дверях появляется аудитор первого класса.
      - Кого допрашивали?
      - Магистра, изобретателя "Машины времени".
      - В чем признался?
      - Признался, что связан с синусом и тангенсом. А синус связан с косинусом. И тангенс связан с котангенсом.
      - Отлично. Казнить магистра!
      Протягивает герольду свиток. Тот читает: - "Постановили: Карла Фридриха Питониуса, аудитора десятого класса, в ознаменование проявленного усердия произвести в аудиторы девятого класса, если означенный аудитор представит к утру по установленной форме в соответствующий департамент удовлетворительные сведения о сорока двух поколениях своих предков.
      _Если же в назначенное время вышеназванный чиновник не представит требуемых сведений в соответствующий департамент, казнить означенного чиновника_".
      ПРОИСШЕСТВИЕ ПЯТОЕ
      Тот же сводчатый подвал. Но теперь здесь тихо и пустынно. Только Питониус бродит из угла в угол и громко разговаривает сам с собой:
      - Итак, я почти аудитор девятого класса... или почти покойник. Гм... не исключено ни то, ни другое. Что может быть прекраснее и изумительнее, чем стать аудитором девятого класса! Какая музыка в этих словах!
      Словно эхо звучит своеобразная мелодия, в которой можно уловить скрипение перьев, шелест бумаги, заглушенные крики.
      - До сих пор я мог топтать только всех неаудиторов, - под эту все усиливающуюся музыку продолжает Питониус. Он не просто говорит, а декламирует, почти поет. - Конечно, очень приятно топтать неаудиторов. Но что они такое? Что они такое в сравнении со мной? Теперь я получу право топтать и всех аудиторов десятого класса. Всех без исключения. Всех моих вчерашних сослуживцев. Даже собственную тень. Собственных детей, потому что это дети, рожденные, в конце концов, только ничтожнейшим чиновником десятого класса. Даже свою жену, потому что эта тварь делила ложе с жалким аудиторишкой последнего класса.
      Музыка усиливается, почти заглушает слова и вдруг обрывается сильным барабанным боем.
      - Гм... А возможно, я потеряю голову. И это не исключено.
      Удар гонга, и, закрывая всю стену, возникает огромная папка с надписью Ahnenpab [в дословном переводе с немецкого - "паспорт предков"; так как в русском языке подобного понятия не существует, в дальнейшем мы переводим "Ahnenpab" весьма условно и неточно, как "личное дело"] Карла Фридриха Питониуса.
      Папка, раскрывшись, опускается на пол.
      - Предки! Явитесь! - возглашает Питониус. - Предки, явитесь. Вас вызывает аудитор десятого класса, ваш потомок Карл Питониус. Сорок два поколения предков, встаньте из гробов и явитесь сюда, в Следственно-Аналитический Департамент Управления Изящества и Прогресса, помня, что в противном случае вы будете отвечать по закону. Предки, встаньте из гробов и явитесь!
      ПРОИСШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ
      Откуда-то льется слабый синеватый свет. Слышится шум падающей земли, лязг костей.
      - Предки, явитесь! Явитесь!
      Лязг костей и шум шагов усиливаются. В фосфоресцирующем синеватом свечении постепенно проступают и приближаются фигуры в саванах самых различных покроев, с гробами за спиной.
      Мертвецы выстраиваются. Питониус обходит строй, подает команду:
      - Смирно! Ррравняйсь! Не лязгать костями!
      Мертвецы вскидывают головы и подтягиваются.
      Питониус. Здравствуйте, господа!
      Мертвецы (вразнобой). Здравия желаем, господин аудитор!
      Питониус. Не могу сказать, что я доволен вашей выправкой и, так сказать, внешним видом... Я уж не касаюсь формы. В вашем положении следить за инструкциями, регулирующими изменение формы, представляет известные... гм... известные затруднения. Но содержать форму, то есть саваны, так сказать, в порядке, это прямой ваш долг, господа. Пока вы состояли предками аудитора последнего разряда, подобные упущения были более или менее допустимы. Но я думаю, сейчас своевременно обнародовать, что в самое ближайшее время вам предстоит превратиться в предков аудитора девятого класса.
      Среди мертвецов раздается шелест и почтительный скрип костей. Когда шум затих, Питониус продолжает:
      - Да, именно в самое ближайшее время. И в некотором смысле изменение моего... нашего положения зависит от вас, господа. Итак, не будем терять времени. - Командует: - Гробы к но-ги!
      Гробы опускаются.
      - По порядку номеров рассчитайсь!
      Голоса мертвецов: Первый... второй... тридцать девятый... сороковой...
      Питониус. Сорок? Я же вызывал сорок двух предков. Где же сорок первый и сорок второй? Опаздывают? Не могу одобрить такую распущенность. Предупреждаю, что в будущем буду принимать суровые дисциплинарные меры. Однако приступим, не ожидая опоздавших. Номер первый!
      Номер первый выходит из строя.
      Питониус. Здравствуйте, папаша.
      Питониус раскрывает "Личное дело". Видна страница с надписью: ПРЕДОК НОМЕР ОДИН.
      "Номер один" укладывается на странице.
      - Устраивайтесь поудобнее, - с сыновней нежностью аудитор поправляет складки на саване. - Вот так, очень хорошо. Смею думать, что вы никогда не выглядели лучше. Попросил бы вас улыбнуться.
      Достает из несгораемого шкафа электрический утюг и печать. Проглаживает фигуру. Потом наискосок на ней пишет: ПАЛАЧ, подписывается и скрепляет подпись печатью.
      Уже приобщен к делу предок номер два - тюремщик, номер три - палач, номер четыре - палач...
      Мелькают страницы личного дела, тает шеренга предков.
      Питониус. Номер десять!
      Номер десять выходит из строя.
      Питониус. Где изволили проходить службу в до... так сказать, в дозагробный период?
      Номер десять. Я изобретатель!
      Тишина. Со стороны предков, постепенно усиливаясь, доносится сперва недоуменный, а потом негодующий шум.
      Наиболее нервные и тонко организованные скелеты угрожающе размахивают руками.
      Питониус. Тише, господа. Я понимаю, поверьте мне, я вполне понимаю ваше удивление и, так сказать, справедливый гнев. В нашей среде и вдруг... Поверьте, и мне нелегко в эту минуту. Но дадим возможность объясниться номеру десятому. Может быть, он пошутил? Конечно, это не совсем уместная шутка, но...
      Номер десять (заносчиво). Я никогда не шучу.
      Шум усиливается. Предки, возмущенно переговариваясь, окружают изобретателя.
      Номер десять. Я Главный Изобретатель собственной пыточной канцелярии Великого Инквизитора, - покрывая шум, с презрительной усмешкой поясняет номер десятый.
      Волнение утихает.
      Питониус. Ах... Очень, очень рад с вами познакомиться. Видите, господа, как все разъяснилось. Стоит только проявить терпение и сдержать первый порыв чувств, как все разъясняется в высшей степени удовлетворительно.
      Номер десять. Я изобретатель усовершенствованной дыбы, малого пыточного колеса, "испанского сапога".
      Питониус. И "испанского сапога"?! - Голос аудитора прерывается от полноты чувств. - О, господа, это величайшее мгновение моей жизни. Подумать только - "испанский сапог"! Конечно, дыба имеет свои достоинства, но как она груба, господа. Только "испанский сапог" дал пыточному делу подлинное изящество, гармонию и необходимые нюансы. Только он один, дерзну это утверждать! (Обнимает предка). Ложитесь же поудобнее, устраивайтесь получше, дорогой и любимейший наш предок. Да, кстати, я давно хотел спросить, на сколько оборотов вы рекомендуете заворачивать винт С. Я обычно применял пять оборотов.
      Номер десять (гневно). "Испанский сапог" рассчитан на десять оборотов. Десять, и ни на один меньше.
      Аудитор (проводя утюгом). Боже мой - десять, а я решался применять только пять или шесть оборотов. Какой позор, сколько возможностей упущено! Я был похож на жалкого неуча, который, обладая совершеннейшей скрипкой Страдивари, щиплет на ней одну-единственную струну. Я напоминал подслеповатого крота, перед которым партитура божественной симфонии, а он не различает и половины нотных знаков. Конечно, я извлекал из подследственных стоны и необходимые признания. Но каждый последующий оборот винта во много раз обогатил бы эту гамму. О, я был похож на дирижера, не видящего оркестра, расположившегося перед ним, и вместо того, чтобы, взмахнув палочкой, вызвать бурю звуков, выстукивающего мелодию палочкой, по пюпитру. Одно утешение - жизнь еще не окончена. Я успею кое-что наверстать. Если, конечно...
      ПРОИСШЕСТВИЕ СЕДЬМОЕ
      Ворота кладбища. Появляется Питониус, который тащит за собой "личное дело".
      Перед воротами он останавливается и листает Ahnenpab. Видна страница сороковая. Предок с печатью и надписью - "тюремщик". Питониус переворачивает страницу, открывается пустой лист: "ПРЕДОК НОМЕР СОРОК ОДИН".
      Питониус (торжественно). Еще одно последнее... то есть, я хочу сказать, еще два листа, и труд завершен. О, без ложной скромности могу сказать это будет самое совершенное личное дело из всех, заполненных с тех пор, как при императоре Юстиниане, прозванном за это Великим, человечество наряду с другими формами духовной деятельности начало заполнять личные дела. То есть, не наряду, конечно, а во главе всех других форм духовной деятельности.
      В самом деле - возьмем живопись. У нее есть свои достоинства, но ей не хватает глубины. Скульптура обладает искомой глубиной, но замалчивает вопрос, что же заключено в этой глубине. Углубитесь в изображение великого аудитора первого класса и какого-нибудь жалкого книжного червя на один только сантиметр, и вы увидите однообразный мрамор.
      Однообразие губит скульптуру.
      Музыка эфемерна, к ней невозможно приложить печать.
      Лирика при некоторых условиях удовлетворительно передает признание ошибок, но охватывает лишь краткий миг.
      Роман углубляется всего на два, в лучшем случае, на три поколения.
      Только "личное дело", начиная со скрепленной печатью карточки на первой странице и кончая скрепленными печатями всеми другими страницами, дает всестороннее и глубокое изображение человеческой жизни. По существу, это единственное искусство, имеющее право называться искусством. Только в нем достигается полное слияние между приложенной печатью и жизнью, а следовательно, и необходимая гармония.
      ...Итак, два листа и... Но что они принесут, эти листы?! Сердце неспокойно...
      Не испортят ли они всего?
      Не таят ли они, так сказать, моей гибели?
      Недаром два последних предка не явились, несмотря на повторные вызовы. Придется самому поискать их тут на кладбище. (Стучит в ворота, кричит.) Отзовитесь!
      Бурная, ненастная ночь, мчатся тучи, изредка мелькает диск луны, воет ветер.
      Со скрипом открываются ржавые, поросшие мхом кладбищенские ворота.
      Могильщик. Кто там еще? Даже ночью нельзя посидеть с приятелем за чарочкой, спокойно выпить и закусить. Самые почтенные покойники, опора кладбища, которые пролежали с миром тысячу лет, вынуждены подниматься из могил для показаний и справок. Могилы стоят разверстые, поневоле возникают нежелательные слухи о близком светопреставлении. (Светит фонарем и вглядывается в темноту.) В последний раз спрашиваю: кто там?
      Питониус (приближаясь). Я решился побеспокоить вас потому, что у меня затерялись два предка; а они необходимы по чрезвычайнейшему и безотлагательнейшему делу.
      Могильщик. Всем срочно, чрезвычайно и безотлагательно. (Пожав руку аудитору и рассмотрев монету, очутившуюся в ладони, продолжает тоном более благожелательным.) Всем чрезвычайная необходимость, и все думают, что у меня неограниченный выбор покойников, в то время как разобраны даже те, что пролежали в земле тысячу лет. В настоящее время у меня только один постоялец, который мог бы вам пригодиться. Впрочем, заранее предупреждаю, это самый беспокойный покойник из всех покойников, которые попадали ко мне на упокой. Слышите вой? Это он. Ходит, вернее, мечется и воет. В других отношениях он юноша примерных правил: почтительный, скромный, но за все две тысячи лет, какие он провел у меня, не было ни одной ночи, чтобы он спокойно лежал там, где положено. Приходится в темноте ловить его и насильно загонять в могилу. А он не дается; никакого чувства благодарности у этих субъектов. Однако в других отношениях... Справедливость требует отметить, что это благовоспитаннейший юноша самых лучших правил.
      Питониус. Ну, что ж! Время не терпит. Может быть, это и есть предок, от которого зависит все мое счастье. Давайте его сюда, дорогой могильщик. Пойдемте к нему.
      ПРОИСШЕСТВИЕ ВОСЬМОЕ
      Кладбище. Разверстые могилы, покосившиеся кресты. Мертвенный свет луны. Над крестами летают не то черти, не то летучие мыши. Все громче слышится леденящий душу вой покойника. Впереди по извилистой тропинке крадется могильщик, за ним аудитор.
      - Я его спугну, а вы стойте в засаде и ловите. Если упустите, пеняйте на себя... - шепчет могильщик и исчезает между крестами.
      Питониус раскрывает личное дело и устанавливает его поперек тропинки.
      Голос могильщика. Ату, ату!.. Киш!.. Киш!..
      Вой нарастает, как будто несется пожарная машина.
      В конце тропинки показалась и приближается тень.
      Раз, Питониус захлопнул тень двумя створками личного дела и бережно извлек пойманного.
      Питониус. Отдышитесь, молодой человек. Отдышитесь и удовлетворительно объясните, не являетесь ли вы сорок первым предком Карла Питониуса, которого вы видите перед собой.
      Тень (со стоном). Да, я и есть ваш сорок первый несчастнейший предок, о Питониус.
      Питониус (с тревогой). Почему же, однако - несчастнейший? Как прикажете понимать это самое несчастнейший? Надеюсь, вы не запятнали нашего фамильного древа, надеюсь, что ваша прижизненная деятельность была, так сказать... Являла... Не противоречила?!..
      Тень (с искренним молодым чувством). Что касается меня лично, то я могу без страха и стыда глядеть в глаза и вам и любому другому аудитору, который когда-либо существовал или когда-либо будет существовать. Лично я был людоедом.
      Питониус. Людоедом? (Подумав.) Что ж, весьма, так сказать, почтенная профессия. Возможно, она несколько вышла из моды. Но мода изменчива. Сегодня носят узкие брюки, завтра - широкие. При вашем почтенном прошлом не вижу никаких причин, чтобы а такой мере убиваться и оглашать окрестности стенаниями. Успокойтесь, молодой человек. Родственно молю вас - успокойтесь и утешьтесь. Советую вам по-отцовски...
      Тень (с нервным стоном, перебивает). Не упоминайте при мне этих слов по-отцовски. Не терзайте мне душу...
      Питониус. Простите, я не совсем понимаю. Отец это такое в некотором роде святое слово...
      Тень. Оно и для меня было святым, сладкозвучное слово - отец. Было, было, но:
      От этой мысли холодеет кровь.
      Овидий сам воспел его любовь.
      Питониус. Покороче, сударь. Если все людоеды так болтливы, да еще выражаются в стихотворной форме, нечего удивляться предубеждению некоторой части образованного общества против вашей профессии. Выражайтесь покороче и яснее. Имейте в виду, от этого зависит будущее всего нашего рода.
      Тень. Первую половину жизни мой батюшка являл пример другим гражданам Вечного городе. Он состоял главным экзекутором при священной особе Цезаря Августа... Но все переменилось, и так внезапно... Нет, он не склонялся утомленный над моей колыбелью, и капли благородного пота не орошали моих младенческих ланит...
      Питониус. К черту младенческую колыбельку. Подавитесь вашей дьявольской сентиментальностью. Говорите не о том, чего не было, а о том, что было.
      Тень. Мой батюшка полюбил прекрасную Изабеллу и таинственно исчез сразу после свадьбы, в первую брачную ночь, едва прекрасная Изабелла успела зачать меня.
      Питониус. Ну и что ж? Конечно, странно, что при столь поспешной работе ваш батюшка успел, так сказать, вложить в вас столько слюнявой сентиментальности. Зачем, однако, эти стенания? Я понимаю, если бы он исчез, не выполнив, так сказать, своих обязанностей. Человечество оказалось бы в выигрыше, но вы лично имели бы право на некоторые нарекания. Но ведь вы родились, черт возьми. Чего вам еще нужно?..
      Тень. О, лучше б я на свет не появлялся. И в мире нерожденных душ остался... Лучше, в тысячу раз лучше. Когда я вырос, моя мать, прекрасная Изабелла, призналась, что... (Рыдания не дают ему возможность договорить.)
      Питониус. Дальше, дальше. Хотя я не людоед, а проходил службу по другому ведомству, еще минута, и я сожру вас вместе с вашими тощими костями. В чем она призналась?
      Тень. Она призналась в том, что в крови ее смешалась кровь цыганская, иудейская и эфиопская!
      Питониус. О, горе мне! (Падает без сознания. Когда он раскрывает глаза, кругом никого нет. Качаются кресты, завывает ветер, летают черти, удивительно напоминающие, летучих мышей). О, горе мне, чудесное творение развеяно как прах, без всякого сомнения. Удар судьбы сразил... Тьфу, черт, я тоже заговорил стихами, как этот паршивый ублюдок. Конечно, положение прескверное, и голова довольно непрочно держится на шее, но в крайности впадать не следует. Надо думать, думать и еще раз думать. Что же мне делать? Может быть, кто-либо из вас был в подобном положении и поможет мне... Молчание, только проклятый вой, и ветер, и шелест летучих мышей. А это что? Бум, бум, бум. Ну, конечно, бьют часы. Время идет, Питониус. Думай, пока не поздно. (Вскакивает.) Ну, разумеется. Выход есть. Я заставлю проклятого магистра отвезти меня в своей "Карете времени" в то самое время, когда мой любезнейший предок начинал куролесить и... Я буду не я, если не сумею расстроить их брак. Говорят, что любовь сильна как смерть. Но смерть в конце концов только смерть, а я, как-никак, аудитор. На стороне этой дамочки, я говорю об Изабелле, будут красота, любовь и прочая чепуха. Но что все это по сравнению с властью? В путь! (Бежит к кладбищенским воротам и сразу возвращается.) Тьфу, я ведь не знаю адреса. (Кричит).
      - Тень! Тень! Господин людоед! Заклинаю вас всеми святыми, явитесь еще раз.
      Тень. Зачем, зачем опять меня зовешь,
      Зачем на части сердце мое рвешь...
      Зачем...
      Питониус (льстиво). Довольно симпатичные стишки, но у меня, к сожалению, совсем нет времени. Когда-нибудь мы соберемся за бокалами в уютной могилке, и я буду упиваться вашими творениями до утра. А сейчас мне совершенно необходимо узнать адрес вашего почтенного родителя и местожительство его. Постарайтесь, если возможно, изложить эти сведения прозой.
      Тень. Жили мы в первом веке нашей эры. В царствование великого Августа.
      Сульман мой город родной, ледяными богатый ключами.
      Рим от него отстает на девяносто лишь миль,
      то Публий Овидий Назон говорит о нашем родном городе. Насколько я помню, дом отца был рядом с палаццо Овидия.
      Питониус. Значит, так: первый век?
      Тень. Начало первого века после Рождества Христова.
      Питониус. Город Сульман в девяноста милях от Рима?
      Тень. В девяноста милях от Вечного города.
      Питониус. Спрашивать палаццо Публия Овидия Назона?
      Тень. Найти палаццо всадника Публия Овидия Назона, а там каждый укажет жилище отце.
      Питониус. А как его звали, вашего родителя?
      Тень. Питониус, по прозвищу "Цветущая голова".
      Питониус. "Цветущая голова"? Ты уверен? Странное, я бы даже сказал, нереспектабельное прозвище. Но все равно... В путь!
      ПРОИСШЕСТВИЕ ДЕВЯТОЕ
      Мчится, мчится аудитор по пустынной ночной дороге. Вот он схватился за хвост то ли летучей мыши, то ли черта и пролетел несколько шагов. Упал, но поднял личное дело как парус и снова взмыл в воздушные пространства.
      Мчится аудитор быстрее бешено стремящих свой бег грозовых туч. "А что, если моего бедного магистра уже... того, - на ходу бормочет он. - До утра я успею перевешать всех служителей, но мне-то что. С первыми лучами утреннего солнца... Брр... не надо думать об этом. Скорее! Скорее!" подгоняет он ветер.
      - Магистра еще не казнили? - на ходу спрашивает аудитор, вбегая в канцелярию.
      Служитель. Сейчас как раз заканчиваются приготовления.
      Питониус, тяжело дыша, падает в кресло. Кричит:
      - Магистра ко мне! Сию же секунду. Без малейшего промедления!
      Служители вводят магистра. Питониус встает навстречу ему:
      - Ах, дорогой друг! Вы не можете себе представить, как горько вспоминать о том, что происходило недавно. У меня сердца обливалось кровью, когда я видел, как вас, как с вами... как вы... Но что поделаешь служба, служба!.. Сто раз стон сочувствия замирал у меня на устах... Конечно, вы страдали, но смею уверить, что я страдал больше, потому что у вас душевные страдания уравновешивались телесными, а у меня эти самые душевные страдания проявлялись в совершенно чистом виде. Как я страдал! Как мы страдали!
      Говоря это, Питониус внимательно смотрит на магистра. Лицо магистра выражает задумчивость, затем - сочувствие. Что поделаешь, - он доверчив, сердце его отзывчиво!
      Магистр. Два мышиных хвостика и птичий клюв... Признаюсь, мне не приходила в голову такая точка зрения... э-э... на прошедшие... события. (Как и аудитор, он избегает выражений, оскорбительных своей прямотой). Но ваши слова звучат убедительно. В самом деле, возьмем гипотенузу душевного страдания и поделим ее на синус катета физической боли. Что получится? Что получится?
      Магистр что-то бормочет, погружаясь в вычисления. Питониус, ловя благоприятный момент, продолжает с еще большим жаром:
      - Именно, именно, как вы глубоко поняли меня и как глубоко пожалели в сердце своем! Но оставим это. Оставим все это поскорее, дорогой магистр. Отныне мы будем с вами, как эти - Пастор и Коллукс.
      - Кастор и Поллукс, - поправляет магистр.
      - Именно, именно. Как приятно иметь дело с человеком, в душе которого сверкают священные слова: Просвещение, Образование и это самое... Четвертование... (В сторону.) Четвертование из другой области, но старый дурак, кажется, не расслышал. Забудем же прошлое и поклянемся дорогими и для меня двумя мышиными хвостиками, что отныне по всем жизненным дорогам мы будем ходить вместе! (В сторону.) Впрочем, на дыбу, когда придет время, ты отправишься сам; каждое правило предусматривает исключения.
      Питониус со слезами на глазах обнимает магистра.
      - Чем же мы ознаменуем начало столь прекрасной дружбы?! О, я знаю. Мы отправимся в путешествие на твоей Карете времени, дорогой магистр. Сейчас же, пока священный огонь не погас в груди. Мы поедем в древний Рим а полюбуемся величественным обликом Вечного города. Мы остановимся в городе Сульмане и прижмем к груди великого страдальца Овидия Назона. (В сторону.) Надеюсь, я сумею так прижать этого великого страдальца, что он не станет распространяться ни стихами, ни прозой. Молчащий поэт - это еще терпимо... В дорогу, дорогой магистр. Вашим милым лошадкам засыпан в кормушки овес, холки расчесаны и хвосты перевязаны лентами. Все готово. В путь, мой друг. В Рим. В Вечный город!
      ПРОИСШЕСТВИЕ ДЕСЯТОЕ
      Катит, подскакивая на ухабах, Карета времени, катит через эпохи и страны.
      - Держитесь крепче, господин аудитор, - предупреждает магистр. - Сейчас крутой спуск.
      Он изо всех сил натягивает вожжи, лошади с трудом сдерживают тяжелую карету. Все кругом заволокло дымом пожарищ.
      Питониус (пытаясь заглушить грохот кареты). Какая чудесная иллюминация.
      Магистр. Это средние века. На кострах инквизиции жгут еретиков.
      Питониус. Поучительно и красиво. И какие ароматы! Бьюсь об заклад, что они прибавляют в огонь ветви можжевельника или что-либо еще в подобном роде. Следует запомнить. Очень плодотворная идея - соединить полезное с эстетическим эффектом.
      Мчится, мчится карета.
      - А это что? - спрашивает Питониус, высовываясь из окошка.
      Магистр. Это распинают на кресте. Может быть, Христа, а может быть, разбойника - отсюда не видно.
      Питониус. Следовало бы спуститься пониже и ознакомиться с техникой распинания. Но времени нет, к сожалению, совсем нет в запасе времени для ознакомления с культурой прошедших эпох... Тпру! Конечно, из-за вашей болтовни мы проехали остановку. Тпру, черт побери. Обратный ход!
      Вечный город промелькнул под колесами, и карета плавно опускается на каменную дорогу.
      ПРОИСШЕСТВИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
      Питониус (выходя из кареты). Уф, устал. Но, в общем, путешествие приятное и поучительное. Значит, мы приехали, дорогой друг?
      Магистр. Приехали.
      На дорожном столбе стрелка с надписью "ДОРОГА НА ДРЕВНЕРИМСКИЙ ГОРОД СУЛЬМАН".
      Питониус (доверительно берет магистра под руку). Значит, мы у цели... Теперь я должен вам, как старому другу, раскрыть душу. Наша поездка носит характер дружественный, познавательный, но и преследует немаловажную практическую цель.
      Магистр. Практическую?
      Питониус. Именно практическую. Мы должны расстроить брак двух древнеримских влюбленных.
      Магистр. Расстроить брак? Но ведь любовь так прекрасна!
      Питониус (стараясь скрыть раздражение). Вообще вы, конечно, правы. Но в данном случае любовь может привести к не совсем прекрасным последствиям. Уж поверьте мне.
      Магистр. Разлучить влюбленных? Но как? Любовь сильна, как смерть!
      Питониус. Вздор, дорогой друг. Впрочем, вы разделяете это заблуждение со многими. "Любовь сильна, как смерть". Разве вы не чувствуете, что силлогизм построен с нарушением законов логики. "Сильна, как смерть". А разве смерть так уж могущественна? Попытаемся, например, доказать, что "Смерть сильнее аудитора". Возможно это? Конечно, нет. Во-первых, смерть неизменно является по приказу аудитора. Забудем прошлое, но при других условиях вы сами могли бы это подтвердить. Значит, она, то есть смерть, находится в состоянии подчиненности аудитору. Во-вторых, смерть управляет человеком только один миг, а аудитор оказывает решающее влияние от первого вздоха и до последнего. Вот родился человек. Допустим, это Кай Юлий Цезарь или Александр Македонский. И допустим, что после рождения к человеку не была приложена большая аудиторская печать. Что получится в таком случае? Кай Юлий Цезарь командует: первая колонна марширует туда, вторая колонна марширует сюда. А самый ничтожный писаришка вдруг возьми и спроси: "Кто вы, собственно, такой?