Всю организацию Ферзен берет на себя. До решающего дня 19 апреля устраивается провокация. Король, все-таки еще глава государства, вместе с семьей решает посетить загородный замок Сен-Клу, предварительно не ставя в известность народную власть. Все получается, как и рассчитывали, - якобинцы подняли шум, толпа не дала главе государства проехать и двух кварталов от Тюильри. Лафайет пытался проложить дорогу, но на этот раз его авторитету был противопоставлен растущий авторитет "красного" мэра Парижа Байи. Теперь вся Европа знает - страна арестовала своего законного монарха, значит, он имеет право "арестовать" свою страну. Но сначала из нее бежать.
      Злосчастное приключение начинается 20 июня 1791 года, жарким душным вечером. Из дворца, полного как верных слуг, так и врагов, Мария-Антуанетта выбирается в одежде горничной, дофина одевают девочкой. Отдельно выходит в одном из платьев королевы горничная, имеющая при себе паспорт на имя графини Корф. Отдельно выходит король в костюме лакея и все остальные. В наемном фиакре добираются до окраинной улицы Матиньон, где ждет наемная карета, заказанная для графини Корф.
      Ошибка Ферзена заключалась в том, что он слишком хорошо подготовил бегство. Все-таки августейшие особы. Сын своего века, своего класса, Ферзен никогда не забывал, кто его возлюбленная и что его положение по отношению к ней - положение слуги. Как 21 год назад ревнители церемоний долго обсуждали каждую мелочь предстоящей свадьбы дофина и австрийской эрцгерцогини, так и теперь Ферзену ничего нельзя было упустить. Королю, королеве, их детям, сестре короля Елизавете необходимы лакеи и горничные. Кучер должен быть надежным человеком, желательно аристократом. То, что он может и не знать дороги, Ферзен упустил. Кроме того, в дороге надо есть, пить, удобно спать (если придется ехать и ночью), отправлять естественные надобности. Марии-Антуанетте, даже в условиях такой конспирации, такого маскарада, необходимо менять туалеты. В результате всего набралось 14 человек беглецов и больше тонны необходимого груза. Для перевозки этого Ферзен нанял огромную шикарную карету, почти корабль на колесах, который не мог не привлекать к себе внимание в дороге, на каждой почтовой станции. И наконец, курьером для связи Ферзена и герцога Шуазеля, который должен был со своими гусарами, немецкими наемниками, встретить беглецов в городке Варенн, был выбран Леонар, тот самый "божественный" Леонар, парикмахер, мастер немыслимых причесок и, как выяснилось, совершенно бестолковый связной. Он напутал день и час отъезда, день расчетного прибытия Людовика и Марии-Антуанетты. Все напутал.
      Когда Париж остался позади, король неожиданно заявил, что не желает больше видеть в качестве сопровождающего графа Ферзена. Об его истинных отношениях с королевой догадывался даже толстокожий монарх. И особенно этим не терзался. Почему же вдруг на этот раз король решил показать характер? Видимо, сыграли роль лишние опасения компромата, лишние требования этикета. В самый неподходящий момент. Ферзен верхом отправился в объезд.
      Днем 21 июня супер карета прибывает в Шалон, где, конечно, сразу обращает на себя внимание. Еще удивительнее то, что, несмотря на жаркий день, никто из экипажа не выходит, пока меняют лошадей. Документы у графини Корф вроде бы в порядке. Но вот профиль ее лакея, на секунду мелькнувший из-за занавески, некоторым любопытствующим показался знакомым. Мясистый нос, оплывший подбородок, глаза навыкате. Не тот ли самый профиль, что выбит на монетах? Через час уже весь Шалон болтает, что через городок проехал король-пленник. Почтмейстер Друэ, ярый якобинец, с двумя приятелями поскакали, опережая медленную карету, в Варенн, следующий городок с почтовой станцией.
      По договоренности конный разъезд сторонников должен был встретить королевскую семью еще не доезжая Варенна. Но курьер Леонар назвал не тот день. Гусары Шуазеля промаялись, никого не встретив, заскучали и разбрелись по окрестным кабакам, где попросту напились. Беглецов встретил только их командир. Уже ночью экипаж прибыл в Варенн. Мария-Антуанетта была как на иголках, а король спокойно спал.
      Они вошли в гостиницу. Друэ и местные якобинцы еще не успели ударить в набат, собрать народ. Шуазель направил посыльных собрать по кабакам своих немцев-кавалеристов. А король, никогда не терявший аппетита, спокойно сел за поздний ужин с вином и сыром. Когда набралась уже достаточная команда вооруженной охраны, Шуазель предложил его величеству бросить неповоротливую карету и верхом вместе с королевой и детьми пробираться тропинками под покровом ночи до безопасного места. Король начинает думать. Супруга умоляет его делать это быстрее. Но быстрее у тугодума не получается. К середине ночи гостиница Варенна уже окружена тысячной толпой. А утром посланцы Национального собрания привозят спешно подготовленный декрет с оригинальной формулировкой "лишения короля Франции Людовика XVI прав монарха".
      Людовик равнодушно прочитал документ и рассеянно уронил на кровать, где спали дофин и дофина. Мария-Антуанетта брезгливо сбросила документ на пол со словами: "Я не желаю, чтобы эта бумажка замарала моих детей!"
      25 июля в сопровождении чуть ли не целого полка национальной гвардии, осыпаемые проклятиями и насмешками в каждом городке и деревне по дороге, неудачливые беглецы возвращаются в Париж. В той же огромной карете пришлось потесниться. В качестве почетных конвоиров там ехали три депутата. Один из них - Барнав, влиятельный депутат от умеренной партии жирондистов, в дороге вел продолжительную беседу с Марией-Антуанеттой. Они остались вполне довольными друг другом. Как политиками. Бывшая Королева рококо поневоле сделалась политиком.
      * * *
      Это бегство в Варенн спровоцировало новую вспышку активности революции. Крайне левые требовали вовсе уничтожить монархию, организовали 17 июля демонстрацию на Марсовом поле в Париже, которую расстреляла национальная гвардия. Крайне правые, заседавшие в парламенте, командовавшие в армии, еще чувствовали силы повернуть все вспять. Компромисс был найден принятием 3 сентября 1791 года конституции, закреплявшей все уже принятые законы о правах и свободах, устанавливавшие в стране конституционную монархию. Королю-пленнику вернули права монарха вместе с правом вето. В Законодательном собрании, сменившем Национальное, Людовик XVI присягает конституции. Только теперь он все больше и больше чисто декоративная фигура. А за этой фигурой прячется последний боец, не отрекшийся от старого мира, боец за свою честь и достоинство, за своих детей и свою любовь, пока еще королева Мария-Антуанетта.
      Борьба отныне заключалась в основном в переписке со своими родственниками в Вене, с дипломатами, с генералами, с дворами Потсдама, Петербурга, Лондона, Мадрида. Иногда почта проходила свободно. Но все чаще и чаще королеве приходилось прибегать к шифровке, тайнописи, доверяя письма только проверенным курьерам. Шел активный обмен посланиями и с милым Ферзеном. Когда обстоятельства бегства в Варенн вскрылись, шведского графа объявили врагом французской нации, и появление в стране для него было крайне опасно.
      Введение конституции не сразу осложнило международное положение Франции, но вызвало к жизни сложные политические игры. Хотя Австрия и Пруссия и заключили в Пильнице союз против распространения "заразы революции", хотя в Кобленце уже формировались добровольческие части французских эмигрантов, никто не спешил с началом решительных действий. Особенно понятна была политика графа Прованского. Он был живо заинтересован в углублении революционного хаоса на родине, в быстрейшей гибели короля и дофина. Ведь это давало ему право на престол. Свой интерес в разжигании внутренних распрей во Франции имела Пруссия, претендовавшая на Эльзас. Для этого прусский посланник... финансировал клуб якобинцев, и бoльшая часть денег оседала в кармане пламенного революционера Жоржа Дантона.
      Ввязавшись в переписку, не искушенная в политике Мария-Антуанетта быстро запуталась во всех ее хитросплетениях. Используя личное знакомство с королевой, депутат Барнав попытался оказать через нее давление на европейских монархов, чтобы те признали революцию на данной стадии, не дали бы ее углубить, не дали разразиться войне. Королева в письме к брату, австрийскому императору Леопольду II, передает предложение Барнава. Но уже в следующем послании, переданном с верным человеком, умоляет уничтожить предыдущее, умоляет сделать хоть что-нибудь для ее спасения. Все чаще она рыдает в одиночестве, не нужная ни мужу, ни родственникам, обреченная пленница во дворце, отчаянно хватающаяся за все соломинки, чтобы выбраться из пучины.
      Как последняя награда за неудавшуюся жизнь, как последний луч солнца в темнице, королеве дарятся два дня в промозглом, ветреном феврале 1792 года. Рискуя жизнью каждый момент, Ганс Ферзен под чужим, разумеется, именем приезжает в Париж и пробирается в Тюильри. Он привозит Людовику новый, совершенно фантастический, а потому и неприемлемый план бегства. Но главная цель этой отчаянной поездки - возлюбленная Антуанетта. Их последняя ночь была чудесной, наверное, потому, что последняя...
      После отъезда Ферзена Мария-Антуанетта почувствовала настоящее отчаяние. Это видно хотя бы из ее писем. В одном из них она просит командующего австро-прусской армейской коалицией герцога Брауншвейгского как можно скорей начать боевые действия, сообщает, кто из командиров французских войск, по ее мнению, готов перейти на сторону монархистов и кто из депутатов Законодательного собрания остался убежденным роялистом. В другом же письме к тому же герцогу Мария-Антуанетта умоляет ни в коем случае не развязывать войну, иначе ее жизнь окажется на волоске. Понятно, что в иные моменты любая женщина может быть склонной к истерике. В том случае истерический момент естественно совпал с историческим.
      Весной 1792 года произошли два важных события. Жирондисты, взявшие верх в Собрании, пришли к мысли, что вывести страну из политической неопределенности и экономического кризиса может только война. В Вене на место умершего императора Леопольда II пришел его недалекий, но агрессивно настроенный сын Франц. Обмен дипломатическими колкостями привел к желаемому. 20 апреля несчастная пешка обстоятельств Людовик XVI объявил племяннику своей жены Францу войну.
      Войны сами неизбежно порождают выдающихся полководцев. Но не сразу. Герцог Брауншвейгский был полководцем откровенно бездарным. Но ему противостояли такие же. Кроме того, кризис сказался на снабжении и командовании французских войск. Они стали терпеть от австрийцев и пруссаков поражение за поражением. Многие офицеры переходили на сторону врага. Один из них не захотел этого делать, бросил полк и приехал в Париж в ожидании лучших для себя времен. Двадцатитрехлетнего лейтенанта звали Наполеон Бонапарт. В самых смелых мечтах он еще не представлял, что через год станет генералом.
      Скорее всего, Мария-Антуанетта радовалась победам врагов своей страны. Своей страны у нее уже не было. Но страна сумела сплотиться. 11 июля Дантоном был брошен призыв "Отечество в опасности". Газеты якобинцев выходят с заголовками "Свобода или смерть!". Но смерти требуют в первую очередь для королевы. Мимо Тюильри шествуют огромные демонстрации с лихой песенкой "Ca Ira"*. Другую песню уже сочинил Руже де Лилль, и Париж ее скоро услышит. Одна из демонстраций сминает охрану дворца. В комнату королевы врывается толпа санкюлотов. Кто-то требует, чтобы маленький дофин натянул на себя красную фригийскую шапку - символ революции. Мария-Антуанетта уже думала, что настал ее последний час. Но тогда Лафайету удалось навести порядок. Ненадолго. Вскоре и сам Лафайет в спешном порядке бросил свою армию и перешел к австрийцам.
      Король добился, чтобы охрану Тюильри доверили отряду швейцарских гвардейцев - дисциплинированных, надежных наемников. Тем временем австро-прусские войска хоть и медленно, но продвигались. Получающий истеричные сбивчивые письма своей перепуганной событиями в Париже возлюбленной Ферзен сам впадает в отчаяние и приходит к выводу, что французов надо еще больше напугать, чтобы они успокоились и оставили свою (или теперь только его) королеву в покое. Оказавшись среди генералов штаба герцога Брауншвейгского, Ферзен внушает главнокомандующему мысль обнародовать угрожающий манифест: мол, если с головы короля и королевы упадет хоть волос, Париж будет стерт с лица земли.
      Манифест публикуется 25 июля и производит совершенно обратное действие. Новый революционный орган власти Парижская коммуна готовится эти волосы уронить. В Париж прибывает ударная полубригада добровольцев из Марселя с боевым маршем, которому суждена долгая жизнь, - "Марсельезой". В состоянии, больше похожем на анархию, самым достойным для остатков старой власти кажется защищаться. Тем более что дворец Тюильри к этому приспособлен. Есть рвы и крепкие стены, есть пушки, есть 900 верных швейцарцев и еще несколько батальонов национальной гвардии, согласных сопротивляться радикалам из Парижской коммуны. Прогуливающийся накануне событий возле Тюильри лейтенант Бонапарт отметил про себя, что, будь пушки расставлены пограмотнее, защитники смогут продержаться достаточно долго. Может быть, до подхода спасителей извне. Но это так, в теории.
      А на практике носителем главного авторитета в осажденном дворце остается несчастный рохля Людовик. 10 августа он обходит ряды своих защитников, но не находит ни одного слова, чтобы подбодрить их, подбодрить себя. Он не предлагает им ни напасть на противника, ни занять оборону. Вскоре в Тюильри является генеральный прокурор Франции Редерер и предлагает королю просить помощи от Парижской коммуны у все еще действующего Законодательного собрания. Король, как всегда, долго думает и соглашается. Его решению вынуждена подчиниться и королева с детьми. Людовик под охраной покидает Тюильри, забыв хотя бы попрощаться с верными швейцарцами. Королевскую семью целой и невредимой доставляют в Собрание.
      А уже потом происходит самая бессмысленная из боен Великой революции, даже бессмысленнее штурма полупустой тюрьмы Бастилии, - штурм Тюильри. Швейцарцы отчаянно защищали королевский дворец без короля, только дух монархии, причем не своей. И почти все погибли. Уже 13 августа 1792 года во Франции нет короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты. Вместо них арестованные граждане Луи и Мария Капет. Семью заключили в Парижский замок Тампль.
      * * *
      Это было не продолжение тюремного заключения, не ухудшение положения, а начало медленной, мучительной казни, растянувшейся более чем на год. Словно за все века феодального бесправия, ограбления, унижения победивший народ теперь мстил. Но в качестве объекта мести выбрал одно человеческое существо. Мария-Антуанетта была, конечно, грешна, была виновата перед страной, где легко и по праву рождения вознеслась на вершину власти. Но не она была во всем виновата. Мера наказания была слишком превышена. Раз за разом все новые удары по ее чести, по ее женскому достоинству, по ее материнскому чувству, по ее здоровью. Наверное, Мария-Антуанетта могла бы позавидовать женщине со схожим характером и схожей судьбой, русской императрице Александре Федоровне. Ту хотя бы не мучили пыткой бессонницы и унижениями суда, у той хотя бы не отнимали раньше срока детей. Вошел наряд палачей и быстро покончил со всеми несколькими выстрелами. А здесь...
      Для начала супругов Капет, их детей и сестру Людовика Елизавету лишили слуг. А ведь никто из них ни дня в жизни даже самостоятельно не одевался. Но их хотя бы обстирывали и сносно кормили. В Тампль доставили небольшую часть королевской библиотеки. Заключенным разрешили гулять в небольшом замковом саду. При этом у каждой двери постоянно находился часовой. Вне своих камер они ни на секунду не оставались без присмотра. В качестве одной из первых мер постоянного унижения из газет им доставляли только самую радикальную "Пер Дюшен", которую издавал один из крайне левых якобинцев Жак Эбер. Наверное, не было ни одного номера, в котором Людовика не назвали бы жирной свиньей, а Антуанетту распутной девкой. Но если не обращать внимания на грязь, даже из этой газетки можно было вычитать новости. В основном неутешительные для узников. 20 сентября 1792 года французская армия у Вальми одержала свою первую победу в войне. А затем на волне энтузиазма перенесла боевые действия уже за границы страны. В октябре герцог Брауншвейгский был наголову разбит в Бельгии у Жемаппа.
      Еще одним источником новостей были окна на улицу. После штурма Тюильри революция только набирала обороты, в Париже происходило одно событие за другим. В начале сентября, еще до перелома в войне в критический для власти момент произошла очередная вспышка самого кровавого террора. Стихии революции показалась недостаточной даже исправно работавшая гильотина. Три дня переполненные тюрьмы и квартиры всех считавшихся неблагонадежными были ареной панической мясорубки. Несколько тысяч человек были убиты просто так. По традиции головы носили по улицам надетыми на пики. Марии-Антуанетте пьяная от крови толпа с удовольствием демонстрировала отрезанную голову ее давней подруги, не успевшей убежать из страны, принцессы Ламбаль.
      В сентябре же во Франции был образован новый законодательный орган, Конвент, первым делом провозгласивший в стране республику. А что делать республике для своего самоутверждения? Какое деяние оправдает ее введение на территории, где никогда никаких республик не было? Конечно же, ритуал физического устранения главного символа монархии, бывшего короля. Недаром Людовику присвоили фамилию не Бурбон, а именно Капет. Ведь основатель династии Гуго Капет пришел к власти в 987 году. Прошло восемьсот лет и еще пять. И вот последний Капет.
      Большинство из членов Конвента, жирондисты, уже особенно не обращали внимания на давно безопасного бывшего короля. Но меньшинству, якобинцам, было мало крови. Особенно усердствовали руководители Парижской коммуны Шометт и Эбер. В принципе, в любом из писем, в любой заметке короля, датированной временем революции, можно было найти крамолу. В крайнем случае можно было легко найти свидетелей крамольных речей, взглядов, суждений.
      На суде Луи Капет нерешительно оправдывался, слабо защищался, все больше молчал, понимая бессмысленность этого фарса. Тем не менее 334 голоса в Конвенте были против казни. Но 387 - за. 20 января 1793 года Людовику разрешили проститься с женой и детьми. Ночью он хорошо выспался, утром плотно, как всегда, позавтракал. А потом "национальная бритва", как цинично назвал гильотину Эбер, отрезала королю голову. Мария-Антуанетта стала официально именоваться вдова Капет.
      * * *
      Мария-Антуанетта, конечно, ангелом не была. Просто носительницей высокого титула, который все равно оставался при ней, как бы враги ни желали обратного. Не потеряла она и надежды на лучшее. Хотя теперь уже не столько она прилагала усилия, чтобы спастись, сколько ее хотели спасти.
      Два заговора родились и вызрели один за другим в течение весны 1793 года. Сначала Тулан, служитель охраны Тампля, и дворянин Жарже решают воспользоваться ежевечерним обрядом зажжения фонарей в замке и тем, что фонарщиков часто сопровождают дети. Если суметь незаметно переодеть Марию-Антуанетту и Елизавету, вместе с ними в сумерках вывести из Тампля дофина и дофину... Но бдительная служительница пресекла эту попытку.
      Глава другого заговора шел по более простому пути. Несмотря на обилие казней и расправ без суда, несмотря на давно развязанный террор, в Париже еще оставались аристократы и просто богатеи. Обоими этими качествами обладал эксцентричный барон де Бац. Он решил просто подкупить часть охраны Тампля. Недаром из героев революции только Робеспьер носил кличку Неподкупный. Очень многие в период нарастающей разрухи и голода были совсем даже не прочь... И вот в один из майских дней создалась парадоксальная ситуация - почти вся смена, охранявшая Марию-Антуанетту, оказалась в заговоре. Но опять случай. С проверкой в Тампль явился член Парижской коммуны ярый революционер сапожник Симон, почуял неладное и поднял тревогу.
      Это событие почти совпало с выходом революции на свою высшую стадию якобинскую диктатуру. Высшая стадия выражалась в максимуме жестокости. Теперь уже "национальная бритва" работает без передышки - десятки приговоров в день. Парижане даже начали уставать от зрелища публичных казней. Пытаясь заменить христианство какой-то новой религией, наиболее радикальные якобинцы и не заметили, что новое божество уже есть гильотина. Этот молох революции требовал ежедневных жертвоприношений жирондисты, спекулянты, недобитые дворяне и священники, потом сторонники Эбера, потом сторонники Дантона со своим лидером. Потом и сам Робеспьер. Пока к французам не вернулся разум.
      Следующей стадией медленной казни для Марии-Ан-туанетты стало разлучение с сыном, с бывшим наследником бывшего престола, восьмилетним Луи Капетом. Это решение Конвента осуществили 3 июля. Самым издевательским моментом в этой акции было то, что Луи остался жить там же, в Тампле, и был отдан на воспитание в семью сапожника Симона, ставшего начальником охраны бывшей королевы. Мать могла иногда видеть своего ребенка, играющего в саду, но не могла перемолвиться с ним даже словом.
      Сирота при живой еще матери, король Людовик XVII, живой розовощекий мальчуган, оказался в совсем другой обстановке. Даже в Тампле Мария-Антуанетта и тетка мальчика Елизавета продолжали воспитывать его как наследника королевства, хотя бы как ребенка своего класса, потому что не умели иначе. Чтение и письмо, иностранные языки, хорошие манеры, закон Божий. А глава новой семьи, сапожник Симон, был типичным пролетарием, малообразованным, пьющим и революционным. Ни уроков, ни молитв, ни запретов ковырять в носу, гуляй с утра до ночи. Первое, что сделал приемный отец, выучил Луи петь "Марсельезу" и "Ca Ira", и мальчик с удовольствием горланил, да так, чтобы услышала мать. Он быстро забыл свое прошлое.
      Видимо, это способствовало и его оставшейся загадочной судьбе. По одной из версий, он то ли умер сам, то ли был тайно убит в 1795 году. В смерти Людовика XVII были заинтересованы многие. А по другой версии, он вырос под фамилией Симон и незамеченным, ничего не помнящим "растворился" в пучине дальнейших бурных событий.
      Первого августа Марию-Антуанетту перевели в тюрьму Консьержери, которую в народе иначе как "Покойницкой" не называли. В том году из нее существовала только одна дорога - на гильотину. Королеву поместили в отдельную сырую и холодную камеру с круглосуточной охраной не снаружи, а внутри помещения. Революция опасалась, что ее заложница попытается бежать даже из Консьержери. Но с обвинениями и судом почему-то не торопились.
      Потянулись мучительные дни ожидания, доживания под мрачными сводами полного крыс каземата. Марию-Ан-туанетту уже мало что связывало с жизнью. Где блестящие балы и приемы? Где гардероб с бесконечной сменой шикарных нарядов? Где фантастические прически Леонара, где драгоценности? Где дорогая игрушка Трианон? Где муж, дети, милый друг Ферзен? Тридцативосьмилетняя женщина поседела, постарела. Ко всему прочему ее стали мучить болезненные маточные кровотечения. Лишенная медицинской помощи и элементарной гигиены, лишенная малейшей информации о где-то еще текущей жизни, имевшая возможность читать только книги при скудном дневном свете из маленького окошка - для нее казнь была бы только облегчением.
      Чтобы начать наконец судебный процесс, главный враг вдовы Капет неутомимый Эбер нашел наиболее изуверский повод. Как-то Симон сообщил ему, что застукал малыша Капета за преданием греху рукоблудия. Это занятие, признанное современной медициной вполне естественной и безвредной реакцией на половое созревание, вплоть до середины XX века считалось чуть ли не половым извращением. И вот подонки Эбер и Симон угрозами ли, другими ли способами вынудили мальчика дать показания о том, что онанизму его научила... собственная мать. Более того, в своей клевете они дошли до того, что рано созревший Луи Капет, мол, занимался в Тампле сексом с матерью, теткой и сестрой. В своей газете "Пер Дюшен", давно уже заклеймившей Марию-Антуанетту половой извращенкой, Жак Эбер теперь уже захлебывался ядовитой слюной.
      Только 14 октября начался судебный процесс над Марией-Антуанеттой. Легко жившая в этом с почтением обслуживавшем ее мире, она могла бы так же легко когда-нибудь закончить свой земной путь. И никто бы о ней не вспоминал, как забыты историей имена сотен и сотен королев. Но сейчас история предложила ей роль в настоящей трагедии, и Мария-Антуанетта с достоинством ее приняла.
      На вопросы судей она отвечала коротко, признавая очевидные обвинения и ссылаясь на незнание в недоказанных обвинениях.
      - Да, миллионы ушли на строительство Трианона. Но ведь я была королевой... Да, переписывалась с императором Австрии. Но ведь он мой брат... Да, бежала из Тюильри. Но ведь я была заключенной без осуждения...
      Когда Эбер предъявил свое чудовищное обвинение в развращении собственного сына, Мария-Антуанетта долго молчала, а потом сказала:
      - Если я не возразила, то потому лишь, что сама природа сопротивлялась отвечать на подобное обвинение против матери. Я взываю ко всем матерям, которые находятся здесь.
      Мария-Антуанетта вызвала сочувствие всего переполненного зала. Даже Эбер понял, что перегнул палку. А Робеспьер в тот же день заявил: "Этот болван Эбер обеспечил ей триумф". Самому Эберу до той же гильотины оставалось 5 месяцев, Робеспьеру - 9.
      Утром 16 октября к Консьержери подъехала скрипучая телега смерти. Неутомимый палач Сансон обрезал Марии-Антуанетте волосы. Ее повезли по улицам Парижа связанную. На одном из перекрестков телега замедлила ход, и великий рисовальщик эпохи Жак Луи Давид успел сделать карандашный набросок осужденной королевы. Она сидит прямая, гордая, презирающая окружающих ее людей, окружающий ее враждебный город, презирающая судьбу. Ровно в полдень на площади Революции (теперь Согласия) топор гильотины в мгновение лишил ее жизни. Палач Сансон показал голову Марии-Антуанетты столпившемуся народу. Народ пожал плечами, привычно крикнул: "Да здравствует республика!" - и разошелся по своим делам, не обратив особенного внимания, как еще одна жертва гильотины вошла в историю.
      Тмутараканская княжна
      В 1864 году в Петербурге октябрь случился дождливым и ветреным. Погода обычная для этого города, самого грандиозного воплощения неутомимой воли Петра, столицы на болотах. Вдобавок к этому обычные балтийские шторма. Больше всего петербуржцев в такую пору беспокоило усиление западного ветра. Погонит ветер Неву вспять - жди беды. Еще были живы свидетели того страшного наводнения, которое описал Пушкин в "Медном всаднике".
      Погода способствовала особенной популярности одной новой картины на выставке в Академии художеств в Петербурге. Там было запечатлено подобное бедствие, случившееся несколько ранее описанного Пушкиным. Но еще больший ажиотаж вызвала фигура, изображенная на этой картине Константина Флавицкого "Княжна Тараканова в Петропавловской крепости во время наводнения". Молодая изможденная женщина в богатом, но обветшалом платье, в тщетном порыве старающаяся укрыться на грубо сколоченных нарах от наступающей воды. У ног несчастной копошатся крысы, которым некуда бежать из каменного корабля тюрьмы. Одного иностранного корреспондента весьма поразил тот факт, что большинству зрителей было понятно - кто такая эта княжна, почему она погибает в застенке, хотя ни в одном учебнике истории, ни в одном официальном фундаментальном историческом труде о ней не было ни слова или упоминалось невнятно, вскользь. Но зато устных легенд, полунаучных гипотез, излагавшихся в журналах, хватало с избытком. Значительная часть документов, касавшихся этой загадочной персоны, даже явно поддельные документы, которые она предъявляла, была в свое время уничтожена или надежно спрятана от исследователей. Что давало только повод к особой уверенности, с которой спорили знатоки петербургской старины перед картиной Флавицкого.
      - Художник домыслил сюжет для пущего эффекта. Тараканова умерла за два года до наводнения семьдесят седьмого года.
      - А вот и нет-с, сударь! Как раз во время оного и погибла-с.
      - Что вы такое говорите, господа. Признала ее матушка-государыня Екатерина. Как законную наследницу. Но заточила-таки в монастырь. А что ей оставалось делать?
      - А по-моему - типичная самозванка, господа. Мар-киза Пугачева. Жидовка из Ковно. В "Ведомостях" писали, что недавно такую же вот полиция задержала в Гатчине. Втерлась в доверие к графу Н., утвержая, что она-де дочь Гоголя!
      - Все мошенничества известно откуда. Рыба гниет с головы.
      И прилично одетые господа с подозрением оглядываются на гордо удаляющегося разночинца.
      Представление картины Флавицкого подхлестнуло вспышку всеобщего интереса к фигуре загадочной княжны. Имя Елизаветы Таракановой даже сделалось в какой-то степени модным. Как становилось постепенно модным обнажать грехи и преступления царствующего дома.
      Кем же она была? Авантюристкой, затеявшей опасный блеф, чтобы подзаработать и пощекотать себе и власть предержащим нервы? Или изменницей, работавшей в интересах то ли французских, то ли польских политиков? Или все-таки родной незаконнорожденной дочерью русской императрицы Елизаветы Петровны, внучкой Петра Великого?
      Екатерина II позаботилась о том, чтобы бумаги, отобранные при аресте Таракановой, материалы ее дела были надежно спрятаны. Лишь младший внук Екатерины - Николай I смог ознакомиться с содержанием этих документов. По его приказу министр внутренних дел граф Блудов изучил их и сделал доклад государю. Кроме них двоих, содержание этих бумаг не было известно никому.
      В начале правления Александра II, несколько утоляя многолетний интерес публики, выходит книга А.П.Голи-цына "О мнимой княжне Таракановой". Книга была написана по документам польских архивов и напечатана в Лейпциге, то есть избежала русской цензуры. В 1863 году увидела свет книга И.Снегирева "Новоспасский ставропигиальный монастырь в Москве". В ней изложена история некоей загадочной женщины, которую в 1785 году доставили в московский Ивановский женский монастырь в закрытой карете с опущенными занавесками в сопровождении конного эскорта. Разместили неизвестную в изолированном кирпичном домике вблизи палат игуменьи. Через несколько дней она приняла постриг под именем Досифея.