Чувство древнее, как мир

      Второй ошибкой, а может быть, следствием начала помешательства Таракановой было то, что она решила подстраховаться. Расставшись с фантазиями о коалиции государств, она решила создать антиекатерининскую коалицию персон. Из участников переворота 1762 года, в настоящее время, по мнению Таракановой, попавших в монаршью немилость. Второе такое же письмо она направила в Россию ни много ни мало графу Никите Панину, руководителю Коллегии иностранных дел.
      В Италии красота и обаяние Елизаветы Таракановой, ее захватывающая история, ее удивительное происхождение поначалу производят впечатление. В Неаполе ее с удовольствием принимает английский посол Уильям Гамильтон. Ходят слухи, что ее взял под свое покровительство один из кардиналов, ею заинтересовался сам Римский Папа и не сегодня-завтра она отправится в Рим...
      Тем временем Орлов пересылает письмо Таракановой в Санкт-Петербург. 12 ноября 1774 года Екатерина пишет ему в ответ: "Я прочла письмо, что написала мошенница, оно как две капли воды похоже на бумагу, которую она направила графу Панину. Нам стало известно, что в июле месяце она вместе с князем Радзивиллом находилась в Рагузе. Сообщите, где она сейчас. Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда; повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее выдаче) разрешаю прибегнуть к угрозе, а ежели возникнет надобность, то и обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее бесшумно, вам и карты в руки, я возражать не стану".
      Местонахождение "авантюрьеры" выяснить оказалось нетрудно. Княжна в начале 1775 года перебралась из Рима в Пизу. Обаяние, амбиции, но стоит ей попросить в долг, как выясняется, что Тараканова уже должна чуть не половине Европы. При этом заложить российскую землю, как гарантию возвращения кредита, ей никак не удавалось. В Пизе с минимальным количеством слуг и поклонников беглянка остановилась в третьеразрядной гостинице. Денег не было, плохое питание и дождливая итальянская зима отнюдь не способствовали поправке здоровья.
      Как вдруг - гром среди ясного неба - всеми брошенная Елизавета Тараканова получает письмо от генерал-аншефа графа Орлова-Чесменского. Он признает ее как законную наследницу и нижайше просит разрешения посетить ее. Впрочем, он уже даже едет.
      * * *
      Елизавета кусала локти, но не могла ничего придумать, чтобы принять Орлова на уровне своих амбиций. Ну что ж. Так даже лучше. Пусть увидит всю нищету законной наследницы престола, все ее несчастье. Пусть проникнется жалостью. Говорят, этот русский богатырь благороден и сентиментален.
      Все спутники графа остались на улице. Он вошел в ее покои и увидел небольшое помещение с одним окном, выходящим в заброшенный сад, убогую мебель. Княжна лежала на кожаной софе, прикрытая голубой бархатной мантильей. Рядом с софой стояли домашние туфли на куньем меху. Она выглядела заметно похудевшей по сравнению со своим изображением на портрете. Яркие пятна румянца на щеках резко контрастировали с ее необычайно бледным лицом. Орлов сразу понял, что это чахоточный румянец. Но ее прекрасные глаза вдохновенно блестели, пухлые губы складывались в извиняющуюся улыбку. И в чертах оставалось подобие настоящей царственной надменности.
      Княжна попыталась привстать, судорожно закашлялась и прижала ко рту платок. Граф Алехан опустился на одно колено, склонил голову.
      - Простите, граф, что не могу принять вас сообразно моему и вашему положению. Меня все бросили, да я притом еще некстати приболела. Но все это пустяки... Князь Радзивилл, эти поляки, французы, помогавшие мне... поверите ли... скрылись... Все это случилось так неожиданно, сама не пойму почему... Ну, а я совсем, как есть, без денег... нечем доктору заплатить, нечего есть, последнее платье износилось... Кредиторы одолели, полиция грозит... Это так ужасно!
      Княжна совершенно по-детски трогательно и горько разрыдалась. Орлов с жалостью смотрел на эту беззащитную, больную и голодную женщину. На эту русскую княжну, не говорящую по-русски. Ему хотелось немедленно обнять и утешить бедняжку, накормить, одеть получше, дать денег и... выбить из ее хорошенькой головки всю дурь с предъявлением прав на престол. Но он имел другое задание.
      Граф Орлов всем своим последующим поведением не дал никому усомниться в том, что он верит - княжна именно та, за которую себя выдает. Каждодневными визитами он не только подчеркивал безмерное уважение ее титулу, но и откровенно восхищался ею как женщиной.
      Нетрудно понять, что в короткие сроки штат княжны Таракановой увеличился. Вскоре она занимала два этажа лучшей пизанской гостиницы. Блистала новыми нарядами и украшениями, приобрела шикарный выезд, на котором ездила с визитами, в театры и любоваться живописными окрестностями города. Она принимала старых и вновь появившихся друзей. Ее акции снова возросли в цене. В Италии и за ее пределами снова заговорили о таинственной претендентке на русский престол, о том, что сам граф Орлов-Чесменский принял ее сторону.
      16 февраля 1775 года княжна вместе с графом перебралась в Болонью. Все, кто видел их в ту пору, утверждают, что Орлов относился к Таракановой с исключительным придворным почтением и никогда при ней не садился. Светское общество жило слухами об этом удивительном альянсе. Стало известно, что Алексей Григорьевич подарил княжне медальон со своим миниатюрным портретом, осыпанный драгоценными камнями, забыл про эскадру, оставив командование Грейгу, и бросил свою прежнюю любовницу, прекрасную Анну Давыдову.
      Елизавета расцвела как женщина, забыла про сжиравший ее недуг, стала лучше выглядеть. Наконец-то ей, русской княжне, встретился русский человек, настоящий герой своего времени, и она полюбила его совершенно искренне. Как не любила ни Рошфора, ни Лимбург-Штирумского, ни Доманского, ни... А Алексей смотрел на ее преданными, ласковыми глазами.
      Елизавета не читала по-русски и не могла прочесть предупреждения своего ровесника Дениса Ивановича Фонвизина: "Не основывай любви своей на его ласках - страсти скоротечны, насыщение за ними следует скоро..." В увлечении она забыла даже о том, что Орлов по происхождению простой дворянин, а она царского все-таки рода. Он смиренно попросил руки и сердца будущей императрицы. И она согласилась.
      "Русские, мужчины и женщины, обыкновенно вносят в любовь свойственную им пылкость, но - по непостоянству характера - они легко изменяют. При характерах необузданных любовь есть скорее прихоть и вред, нежели глубокое, разумное чувство..." - писала баронесса де Сталь. Значит, в момент согласия Елизавета Тараканова внезапно стала русской. Или это в ней впервые проявилось?
      Бракосочетание должно было пройти по православному обряду. И Орлов предложил своей невесте отправиться в Ливорно, где в этот момент на рейде стояла его эскадра. Венчание не только православным священником, но и на корабле, на флагмане российского флота "Три Святителя" - частице земли русской. Как Таракановой было не согласиться и на эту романтику?
      21 февраля граф и княжна вместе с приглашенными гостями вышли из карет на причале Ливорно. Стояла прекрасная солнечная погода. Елизавета выглядела счастливой и преображенной. Куда делся ее болезненный вид! Глаза, походка, вся ее фигура источали спокойствие и уверенность. Шедший рядом с ней жених не спускал восторженного взгляда с предмета своего обожания и верноподданного преклонения.
      Стоящие у причала зрители и выстроившиеся матросы восхищались великолепной парой. Статный мужчина в белом с зелеными отворотами раззолоченном адмиральском мундире и изящная женщина в подвенечном платье. На солнце сверкали бриллианты ее украшений.
      Новобрачные и гости уселись в убранные цветами шлюпки и направились к адмиральскому кораблю "Три Святителя". На палубе были установлены многочисленные столы, прислуга обносила угощением прибывших гостей. На юте играл военный оркестр. Все было прекрасно. Все было готово к обряду. Елизавета даже не заметила, что у православных священника и дьякона накладные бороды.
      Орлов не то чтобы не мог обойтись без маскарада, шутовства. Он с уважением относился к обряду и не хотел потом иметь неприятности с Синодом, если бы обвенчался по-настоящему, будучи уже обвенчанным. А так никто из приглашенных итальянцев, поляков, англичан и не поймет подмены. Исполнявшие роли священнослужителей на всякий случай даже не были православными. Лейтенанты военно-морской службы Иван Христенек, еврей-лютеранин, и Хосе де Рибас, испанец-католик. Тот самый в будущем Осип Дерибас, основатель Одессы.
      А после обряда, естественно, русская свадьба, шумная и веселая... Но вот разъехались гости. Елизавета ждала, что сейчас Алексей поведет ее в свою адмиральскую каюту. Но побывать ей там так и не удалось. Вместо Орлова к ней подошел вахтенный офицер и сказал на хорошем французском:
      - Мадам, по велению ее императорского величества вы арестованы!
      - Предательство! Вероломство! Как смеете вы поступать так с прирожденной великой княжной? Где Орлов?! - закричала испуганная женщина, Бунт на корабле! Немедленно доложите Орлову!
      Но матросы быстро схватили Тараканову и заперли в заранее подготовленном уголке трюма. Вся прислуга княжны, кроме оставленной при ней горничной, также была арестована и переправлена на другой корабль.
      * * *
      Стоял жаркий май 1775 года. Императрица Екатерина II задержалась в Москве после январской казни Пугачева и, как только потеплело, переехала в обширное имение Черная Грязь под Москвой, купленное у князя Кантемира. Название раздражало императрицу, и она повелела переименовать его в Царицыно, надеясь, что со временем оно станет аналогом Царского Села. Архитектор Баженов уже представил проект дворцового комплекса.
      Рано наступившая летняя погода расслабляла. Свита в основном предавалась удовольствиям. Кто отправился в лес за ландышами, кто удил рыбу в огромном пруду. Дамы плавали на лодках.
      Матушка-государыня сидела на террасе в легком утреннем туалете, в белом пудромантеле с простой прической, прикрытой чепцом, и, как обычно, работала. Читала донесения, правила черновики указов. Значительных дел было много. Одних забот с только что отбунтовавшим казачеством сколько. И какое, казалось бы, значение во всем этом ворохе дел могла иметь какая-то иностранная проходимка, которая, может быть, и не в своем уме? Но Тараканова оставалась, как заноза в сердце. Как вечное напоминание, как язвительный укор - она, Екатерина, которую уже титулуют Великой, узурпатор. Поэтому дело княжны Таракановой было сразу строго засекречено, а вести его было поручено самому великому канцлеру Александру Михайловичу Голицыну.
      Корабль "Три Святителя" шел из Ливорно вокруг Европы в Кронштадт довольно долго, и сообщение о его прибытии пришло только что. "Сняв тайно с кораблей доставленных вояжиров, учините им строгий допрос", - писала Екатерина в Петербург Голицыну.
      Князь Александр Михайлович был человеком верным, исключительно честным, чуждым дворцовых интриг. Несмотря на важный и несколько напыщенный вид, он отличался добродушным характером.
      24 мая князь приказал обер-коменданту Петропавловской крепости Андрею Гавриловичу Чернышеву принять у себя арестантку, сохраняя строжайшую тайну. Вскоре он появился и сам, провел первый допрос.
      "Она пребывала в сильном раздражении, ибо даже помыслить не могла, что ее заточат в такое ужасное место. Выразив свое негодование, она спросила, за что с нею обошлись столь бесчеловечно. Я тотчас объяснил, что она была арестована на вполне законных основаниях, и призвал ее говорить только правду и назвать всех сообщников. Я повелел задавать ей вопросы по-французски, учитывая, что она совсем не знает русского", - писал впоследствии Голицын.
      Будучи человеком добрым и отзывчивым, он не мог не испытывать хоть небольшой жалости к несчастной, которая, казалось, поначалу не понимала своей вины. Все-таки женщина, не какой-нибудь убивец и кровопивец Пугачев. Князя также поразило плохое состояние здоровья Таракановой: "У нее бывают не только частые приступы сухого кашля, но и рвота вперемешку с кровохарканьем", о чем канцлер поспешил доложить императрице.
      Однако Екатерина, которая даже сперва проявляла некоторое сочувствие к арестантке, распорядилась содержать ее в довольно мягком режиме, резко изменила свое мнение. Дело в том, что французские и немецкие газеты наперебой трезвонили о схваченной кровожадными русскими княжне Таракановой и в связи с этим поносили российскую императрицу.
      Голицыну были посланы новые указания: "Убавить тону этой авантюрьере!" Что незамедлительно было исполнено. Арестантку лишили услуг ее горничной, перевели на более скромный рацион. Тараканова стала давать признания. И прежде всего поведала свою удивительную биографию. Больше похожую на историю из "Тысячи и одной ночи".
      Она рассказала, что зовут ее Елизавета, ей двадцать три года. (Хотя в других показаниях призналась, что ей тридцать лет.) Ни своей национальности, ни места, где родилась, ни своих родителей Тараканова не знала. Помнила, правда, что провела свое детство в Гольштейне, в городе Киле. Ее воспитывала некая фрау Перан. Крещена была Елизавета там же в греческой православной церкви. Она не раз спрашивала воспитательницу о своем происхождении, родителях, но так ничего и не узнала. Когда девочке исполнилось девять лет, незнакомые люди увезли ее в Россию. И куда-то повезли через всю страну. Дорога проходила, минуя крупные города. В дороге девочка сильно болела и много плакала, ей казалось, что ее пытаются отравить. В конце концов ее оставили в какой-то казачьей станице на Северном Кавказе под присмотром горничной и ее мужа.
      Некоторое время спустя из разговоров местных жителей Елизавета узнала, что она очень благородного происхождения, а держат ее в этой глуши по приказу покойного императора Петра III. Тогда, продав немногие украшения, она бежала за ближайшую границу в сопровождении одного казака и служанки. Им удалось добраться до Багдада и там познакомиться с богатым персом по имени Гамет. Он пригласил прелестную девочку к себе в дом и обращался с ней по-отечески ласково и заботливо. Там же она познакомилась с князем Гали, который, узнав ее историю, обещал помочь и взял с собой в Исфахан. Он обходился с девочкой как со знатной особой и не раз говорил ей, что она, наверное, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Это подтверждали многие, кто ее видел. Гали даже брался со временем доказать этот факт перед всем просвещенным миром. Так в роскоши и неге она прожила до 1768 года.
      Затем в Персии начались беспорядки, гражданская война в связи со сменой правящей династии. Благодетелю Таракановой пришлось спешно бежать из страны, прихватив с собой воспитанницу. Богатый князь решил поселиться в Европе.
      В 1769 году они прибыли в Астрахань. Князь Гали под именем знатного персидского вельможи Крымова, Тараканова - как его дочь. Затем они добрались до Санкт-Петербурга, где провели всего одну ночь, через Ригу прибыли в Кенигсберг, потом шесть недель жили в Берлине, полгода в Лондоне, а оттуда перебрались во Францию. В Париже она оказалась в 1772 году. Что происходило дальше, Голицыну было уже более или менее известно.
      В этом рассказе арестантки каким-то странным образом происходит исчезновение ее покровителя и князя Гали. Похоже, где-то в странствиях они расстались. А также ни словом не упоминается об опасных, компрометирующих Тараканову документах.
      Допросы происходили редко, Голицын отвлекался для множества других государственных дел. Но императрица не поручила вести допросы кому-либо другому. Она явно была заинтересована в том, чтобы об узнице Петропавловской крепости знало как можно меньше людей.
      Конспекты всех показаний Голицын немедленно переправлял государыне. Вот один из самых важных. "В итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Гали. Она заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом - ни князь Лимбургский, ни Радзивилл, и всегда повторяла им: "Впрочем, называйте меня, как знаете - хоть дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул". Она говорит, что в Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней, как к высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила местным властям употреблять по отношению к ней титул княжны". Далее она сообщала, что только в Рагузе получила неизвестно откуда анонимное письмо, к которому прилагались написанные на пергаменте те самые злополучные документы завещание Елизаветы Петровны о передаче короны дочери и духовная Петра I о желании, чтобы ему наследовала Елизавета и ее потомство. Тараканова также утверждала, будто послала письмо графу Орлову с единственной целью узнать, кто взял на себя труд послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России?
      Разумеется, Тараканова понимала, что через Орлова, через возможных шпионов Екатерины, наверняка бывавших в ее домах во время странствий, императрице России было известно о ней куда больше, чем то, в чем она призналась. И в письме к Орлову, в письмах к другим лицам и в изданных Таракановой манифестах содержались высказывания куда более опасные, содержались прямые притязания на русский трон. Тараканова лгала вопреки очевидному, потому что не могла не лгать. С одной стороны, у нее не оставалось другого выхода, только чудо могло вывести ее из застенков. С другой стороны, ложь давно сделалась частью ее натуры.
      * * *
      Наступила новая зловещая осень. Княжна Тараканова чувствовала, что эта осень 1775 года может стать последней. Нездоровый, влажный климат, скудная еда, отсутствие прогулок превратили пышную когда-то красавицу в худую, изможденную тень. Вялотекущая чахотка перешла в быстротечную.
      Тою же осенью граф Алексей Орлов-Чесменский неожиданно подал императрице прошение об отставке. В расцвете сил и славы. Он много сделал для Екатерины и ее державы, не страшился стоять под пулями, не страшился и тягчайшего греха цареубийства. Но последний "подвиг" с совращением Таракановой, с фиктивной свадьбой как-то уж больно отдавал подлостью. Пусть она самозванка и государственная преступница. Но она женщина, она все же искренне влюбилась в Алехана, а он... Екатерина поняла своего бывшего фаворита и подписала прошение. Награжденный орденами и имениями, Орлов отбыл в Москву и больше при дворе не появлялся.
      А несчастная псевдосупруга Орлова уже умирала в сыром каземате. Она все чаще теряла сознание, впадала в беспамятство, бредила. Одно из последних ее вменяемых показаний по делу Голицын записал в начале октября: "...наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та, о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, и причины эти явно имели отношение к политике". От себя канцлер приписал: "Узница, уповая на милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред государству российскому..."
      Хватаясь за последнюю соломинку надежды, в отчаянии княжна Тараканова решается написать императрице личное письмо:
      "Ваше императорское величество, я полагаю, настало время уведомить Вас о том, что всего, писанного в стенах этой крепости, явно недостаточно, чтобы развеять подозрения Вашего величества на мой счет. А посему я решилась обратиться к Вашему императорскому величеству с мольбой выслушать меня лично, но не только поэтому, а еще и потому, что я могу принести большую пользу России.
      И моя мольба - верное тому ручательство. К тому же я вполне могла бы опровергнуть все, что было написано и сказано против меня.
      Я с нетерпением жду распоряжений Вашего императорского величества и уповаю на Ваше великодушие.
      Имея честь выразить Вашему императорскому величеству заверения в моем глубочайшем почтении, я по-прежнему остаюсь Вашей покорнейшей и смиреннейшей слугой.
      Елизавета".
      Подписано было только именем Елизавета по привычке. Которая должна быть свойственна только лицам августейшего происхождения. Это взбесило Екатерину - какая упрямая девка, одной ногой уже в могиле, а все равно подписывается, как принцесса.
      - Voila un fieffee canaille! (Вот отъявленная негодяйка!) воскликнула императрица. - Да это же второе издание маркиза Пугачева! Сколько бы мы ни жалели этой несчастной жертвы, быть может, чужих интриг, нельзя к ней относиться снисходительно.
      Екатерина направляет очередное письмо Голицыну:
      "Князь! Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к нам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневался в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уже начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком".
      Вот здесь одна из главных странностей этой истории. К тому времени следствием было достаточно убедительно доказано, что все опасные, подписанные царскими именами бумаги Таракановой - фальшивка. Работа европейских агентов императрицы дала несколько версий истинного происхождения авантюристки, самозванки, выдававшей себя за дочь Елизаветы Петровны. Она - чешка, дочь пражского кабатчика; или полячка, дочь мелкого шляхтича, клиента Радзивилла (отсюда ее живейший интерес к польским проблемам); немка, дочь нюрнбергского булочника, и, наконец, польская еврейка. Но почему же Екатерина II так разгневалась, так взволновалась?! Неужели считала ее все-таки дочерью Елизаветы и Разумовского? Или хотела считать?
      Только плачевное состояние арестантки успокаивало Екатерину.
      26 октября князь Голицын доложил императрице, что здоровье Таракановой оставляет желать лучшего: "Врач, что пользует ее, опасается, что долго она не протянет".
      О чем она думала перед смертью? Вспоминала свое реальное детство. Или вымышленное. Багдад, Исфахан, Астрахань, Лондон - где она была, по ее словам. Париж, Франкфурт, Венецию, Рагузу, Неаполь, Петербург - где она определенно была. Роскошь нарядов, блеск украшений, выезды, балы. Пропавших преданных друзей, влюбленных в нее мужчин, верных слуг. Политическую авантюру, такую красивую и такую опасную...
      3 декабря 1775 года она, уже не встававшая с постели, попросила Голицына пригласить к ней католического (именно католического!) священника, исповедалась, причастилась и умерла. Тайна последней исповеди осталась тайной.
      "Отъявленная негодяйка, присвоившая себе высокий титул и происхождение, близкое к ее высочеству, третьего декабря испустила дух, так ни в чем не сознавшись и никого не выдав", - доложил канцлер императрице.
      * * *
      Потом еще ходили слухи, что Тараканова была беременна от Алексея Орлова, родила в тюрьме мальчика, которого взял к себе на воспитание отец. Скорее всего, это только слухи. Однако доподлинно известно, что граф Алехан, проживший жизнь, полную подвигов и преступлений, за грехи свои смерть в 1808 году принимал мучительную. Его ужасные крики и стоны были слышны даже сквозь толстые стены дома. Чтобы заглушить их, в передней постоянно играл домашний оркестр.
      Екатерина II умерла в 1796 году, прожив достойную жизнь, оставив о себе память как о великой правительнице. Но все же странно, что она так ни разу официально и не оспорила притязания Елизаветы Таракановой на престол, не выпустила никакого манифеста по этому делу, запретила проводить дальнейшее расследование, оставила все в тайне. Она иногда вспоминала Пугачева то в серьезном, то в ироническом тоне, но ни разу не обмолвилась о его "сестре".
      Восемь лет спустя после смерти Таракановой посол Франции в России маркиз де Врак по просьбе одного из многих парижских кредиторов узницы Петропавловской крепости собрал кое-какие сведения в Санкт-Петербурге. Документы эти до сих пор хранятся в архивах Французского министерства иностранных дел. В них маркиз несколько раз отмечает: "...она действительно была дочерью Елизаветы и Разумовского".
      "Довольно примечательно, что никто так и не пытался опровергнуть широко распространенное мнение о том, что у императрицы Елизаветы была дочь, или доказать, что она умерла, или, по крайней мере, узнать, что с нею сталось", - писал французский историк Шалемель-Лакур.
      Да, вполне возможно, что дочь у императрицы Елизаветы была. Возможно, она была одним лицом с той самой вышеупомянутой монахиней Досифеей, погребенной в московском Новоспасском монастыре. Но вот была ли она одним лицом с нашей героиней, блиставшей в салонах, убегавшей от кредиторов, строившей политические комбинации, попавшейся на удочку Орлова, умершей от туберкулеза в Петропавловке?
      Психоз патологического вранья, фантазирования на тему тайны своего знатного происхождения или тайны матримониальных отношений с выдающимися людьми - довольно распространенное явление среди женщин. Некоторые особы так увлекаются своими фантазиями, что начинают считать их подлинными и в доказательство их готовы на самые большие жертвы. Некоторые бывают настолько убедительными, что могут заставить поверить в свои выдумки самых закоренелых скептиков. Если это так, если Елизавета Тараканова была такой, то она добилась своего, победила. Она не достигла престола. Но и не умерла, всеми забытая, оставленная без внимания, к которому привыкла. Она не умерла в больнице для умалишенных среди псевдоцариц и псевдобогинь. Она погибла в государственной тюрьме, как государственная преступница.
      И ее образ и загадка до сих пор волнуют людей. Нас, женщин, иногда действительно трудно понять. Особенно трудно иногда бывает понять саму себя.
      Красавица
      и Корсиканское чудовище
      В истории европейской дипломатии существует довольно давняя традиция дружественных отношений двух не граничащих между собой стран - Польши и Франции. Этому можно найти много причин, но вряд ли серьезный историк дипломатии отнесет к ним деяния одной женщины.
      Она не правила государством, не писала книг, не поражала своим искусством на сцене. Она только славилась своей красотой.
      Об этой женщине много говорили при жизни. Писали мемуары и романы, переписывали и фальсифицировали факты ее биографии. Снимали фильмы, называли ее именем косметические средства. Причем как в Польше, так и во Франции. Она сделалась любимицей обоих народов.
      Считается, что Троянская война, безусловно историческое событие, случилась из-за того, что Парис похитил жену спартанского царя Менелая Елену Прекрасную. Вряд ли, конечно, это было действительной причиной. Но вот одна женщина действительно стала причиной того, что Польша, после своего исчезновения в 1795 году с географической карты, через несколько лет вновь появилась, хотя и ненадолго. Имя этой женщины Мария Валевская.
      * * *
      Марыся Лончиньская родилась 7 декабря 1786 года в небольшом польском местечке Керзоня неподалеку от Ловича. Это где-то между Варшавой и Лодзью, самое "сердце" Польши. Поэт сказал бы, что это не случайно. Иногда поэтам виднее... Отец Марыси, шляхтич старинного рода, рано умер, оставив ее мать, пани Эву, с целой оравой детишек на руках. Их было семеро. Трое мальчиков и четверо девочек. Жила семья, однако, безбедно. Было огромное имение со множеством слуг, крепостные. Старшие сыновья подрастали, помогали матери вести немаленькое хозяйство, а девочек по навеки заведенному порядку следовало поскорее и повыгоднее выдать замуж. Да они и сами, подрастая, были не прочь избавиться от строгой опеки матери и братьев. Чаровница, соблазнительница великого Наполеона, считавшего себя выше многих правил и законов, в том числе и религиозных, вышла из благонравной католической семьи.
      Пока же сестер учили французскому и немецкому языкам, музыке и танцам, как и полагалось в высшем обществе. Музыку девицам Лончиньским преподавал Николай Шопен, будущий отец будущего великого музыканта Фридерика Шопена. Когда Марысе исполнилось пятнадцать лет, ее отправили для дальнейшего образования и укрепления благонравия в монастырь.
      Известно, о чем шепчутся девочки в таком возрасте перед сном: о кандидатах в женихи, о планах создания семьи, о кумирах. Об одном человеке тогда уже не только шептались девицы и дамы, о нем говорили в светских салонах и генеральских штабах, в королевских покоях и портовых кабачках. Говорила вся Европа и весь мир. А этот человек - Наполеон Бонапарт - еще не одержал всех своих побед. Для одних он был новым Цезарем и Александром Македонским. Для других - Корсиканским чудовищем.
      Французская революция переварила в своем кипящем котле монархию, республику, директорию, сотни тысяч жертв и теперь выплеснулась наружу. Непобедимый Наполеон, уже без пяти минут император, крушил старые феодальные монархии и устанавливал новые, "прогрессивно-буржуазные", перекраивал карту Европы по-своему, решал судьбы народов. Даже когда этот исторический феномен, супервыскочка, супербаловень истории, был на пике могущества, русские и испанцы вели с ним отчаянную борьбу, а поляки и итальянцы отчаянно сражались на его стороне. Этому были объективные причины, и все-таки многое остается феноменальным.
      В монастыре Мария Лончиньская впервые осознает свою принадлежность к родине. Молодых воспитанниц, как и всех поляков, волновала судьба Польши. Потому что ее, как государства, уже не существовало.