Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Нет повести печальнее на свете… Научно-фантастический роман

      Экомобиль остановился перед большим строгим зданием, лишенным архитектурных украшений, — идеальная геометрическая фигура, приспособленная для деловых целей. Встретивший их чиновник провел гостя в лифт и произнес какое-то односложное заклинание (назвал этаж, догадался Тропинин). Умная машина плавно вознеслась, а затем двинулась в горизонтальном направлении. Створки дверей разъехались, они очутились в просторной приемной. Сидевший за письменным столом чиновник, видимо, секретарь, почтительно их приветствовал и пригласил присесть. Только со второго взгляда Тропинин понял, что перед ним робот высокого класса. Придав механизму человеческий облик, конструктор снабдил его деталями, позволяющими обнаружить его природу, например, маленькой антенной, смешно торчащей из плеча. Весьма разумно, подумал Тропинин. На некоторых других планетах, руководствуясь ложно понятым совершенством, додумались полностью идентифицировать роботов с живыми существами, отчего произошло немало инцидентов с трагическим исходом. На Земле принят даже специальный закон, запрещающий опыты подобного рода.
      Портьера, прикрывавшая одну из стен, раздвинулась, и в приемную, простирая руки навстречу Тропинину, буквально влетел высокий худощавый человек.
      — Прошу прощения, что заставил ждать столь желанного гостя! — воскликнул он. — Ваш приезд, синьор легат, — событие эпохального значения для Гермеса, а в какой-то степени, вероятно, и для Земли, которую мы глубоко чтим как планету-мать, прародительницу человеческого рода.
      — Для меня большая честь, синьор Великий математик, что вы сочли возможным встретиться со мной в первый же день моего пребывания на Гермесе. Земляне никогда не забывали своих братьев, поселившихся на этой планете. И вы можете быть уверены, что у нас нет большего желания, чем восстановить утраченные связи.
      — Прекрасно. Можете называть меня по имени — Ганс Эйлер. Я не сторонник строгого дипломатического этикета и придаю мало значения своему пышному титулу.
      Теперь все ясно: надо придерживаться официального тона.
      — Позвольте и мне назвать себя: Анатолий Тропинин, командор межпланетной связи. Меня радуют ваши слова, я и сам не любитель китайских церемоний, предпочитаю вести переговоры без лишних формальностей, как говорят у нас на Земле — без пиджаков.
      — Без пиджаков? Лучше не придумаешь. Тогда приглашаю вас отобедать, с нами будет только известный уже вам Мендесона — начальник канцелярии Сената и мой помощник. Кстати, некоторые утверждают, что контакт надо начинать как раз со знакомства с туземной кухней. У наших билов в ходу поговорка: человек есть то, что он ест.
      Через несколько минут они сидели за богато сервированным столом, уставленным всевозможными яствами, часть которых была землянину неизвестна. Хозяин радушно потчевал гостя, разъяснял происхождение и питательные свойства различных гермеситских блюд, с энтузиазмом рекламировал ячменку — напиток, который, на вкус Тропинина, был гибридом пива с медом. Мендесона держался в присутствии своего шефа почтительно, но непринужденно. Несколько раз, когда Эйлер затруднялся ответить на гастрономические вопросы Тропинина, он приходил на помощь и приводил исчерпывающие сведения. Бородач явно был незаурядным эрудитом. Прислуживали им роботы.
      Покончив с обедом, они перешли в кабинет Великого математика — небольшую, по-домашнему обставленную комнату, в которой, за исключением уже знакомого Тропинину телекома, не было никаких атрибутов, свидетельствующих, что отсюда исходят импульсы власти. Пригласив гостя занять удобное кресло и устроившись напротив, Эйлер начал беседу:
      — Как долетели, легат, не трясло?
      — Благодарю. На наших космических кораблях перегрузки практически не ощущаются.
      — Да, отсутствие космоплавания наша ахиллесова пята. У вас, должно быть, удивляются, как гермеситы, смею сказать, не слишком отсталые в техническом отношении, не смогли до сих пор создать свой межпланетный транспорт?
      — Признаюсь, нам это показалось странным.
      — Так вот, тому причиной наша нерасторопность. С точки зрения теоретических знаний и материальной базы Гермес давно созрел для выхода во Вселенную. Но на протяжении длительного времени наши законодатели скупились выделять необходимые средства, считая это излишней роскошью. К слову, Мендесона сыграл здесь не последнюю роль, поскольку занимает ключевой пост в Сенате целую вечность. Он уже пережил трех Великих математиков, пересидит и четвертого, будьте уверены…
      — Помилуйте, ваше превосходительство… — запротестовал бородач.
      — Ладно, не оправдывайся, — отмахнулся от него Эйлер. — Конечно, мы в состоянии форсированно решить проблему собственными силами, однако это надолго притормозит реализацию других насущных проектов. Вот почему говорю вам как на духу: мы крайне заинтересованы получить лицензию на производство современных космолетов и готовы для начала закупить несколько штук. Видите, легат, со мной легко вести переговоры, я никудышный коммерсант, сразу выкладываю карты на стол.
      — Я все больше нахожу, что у нас с вами много общего, — в тон ему сказал Тропинин. — Открытая игра и в моем характере. Поэтому напомню, что согласно уставу Великого кольца продажа космической техники и особенно передача технологии требуют предварительного заключения, что вступающие в Кольцо созрели для постоянного общения и не представят опасности своим галактическим соседям. Мне поручено подготовить материал для такого заключения.
      — О, это меня не беспокоит, — рассмеялся Великий математик, — у вас будет возможность убедиться, что гермеситы не дикари и есть никого не собираются. Мы хотим приобщиться к достижениям научно-технической мысли других обществ и, в свою очередь, поделимся тем, что знаем. Кстати, вы не останетесь внакладе.
      Тропинин улыбнулся при мысли, что земляне могут позаимствовать нечто полезное для себя у гермеситов. Надо разъяснить это хозяевам, по возможности не оскорбляя их патриотические чувства.
      — Не забывайте, синьор, что ваша планета долгое время находилась в состоянии изоляции, — вежливо сказал он. — Кроме того, мы не подходим к отношениям с дочерними цивилизациями с торгашеской меркой. Разрешите задать вам несколько вопросов?
      — Я к вашим услугам. А если моих знаний недостанет, Мендесона поможет. Он у нас, вероятно, единственный выживший универсал и знает все, кроме того, что никто не знает.
      — Как раз с этого я и хотел бы начать. Мне уже объяснили в общих чертах, что на Гермесе существует доведенный до совершенства профессионализм, результатом чего стало разделение общества на кланы с собственными языками.
      — Да, это так.
      — Каковы отношения между кланами?
      — Самые дружеские. Все они равноправны и располагают практически одинаковыми возможностями влиять на положение вещей. Судите сами. Сенат, высший законодательный орган Гермеса, формируется из представителей кланов — по пятьдесят человек от каждого. Исполнительная власть принадлежит Совету великих, или, в просторечии, Великарию. Иногда его именуют «девяткой». Секрет прост: это лидеры кланов, то есть Великий математик, Великий физик, химик, биолог и так далее. Я уже говорил, легат, что мне не по душе эта напыщенная титулярность. Но так повелось с давних времен, и мы не хотим менять традицию.
      — Прошу прощения, синьор Эйлер, но, кажется, я где-то уже встречал нечто похожее.
      — Вы не ошиблись, — сказал Мендесона, — мысль о том, что в идеальном обществе должны управлять представители различных наук, принадлежит Анри де Сен-Симону, французскому социалисту-утописту. Правда, он почитал лишь естественные науки, а среди них отдавал пальму первенства той, которой посвятил себя синьор Эйлер. Согласно Сен-Симону не только во главе всего общества должен быть поставлен Великий математик, но и его собратья меньшего ранга призваны управлять местными общинами.
      — Так вы живете по Сен-Симону?
      — О, нет, — возразил Мендесона. — У нас математики исполняют роль первых скрипок в оркестрах, где все музыканты играют на равных. На практике это сводится к тому, что, начиная с Великария и кончая объединенными местными управами, функции председателя исполняются служителями математических наук.
      — Хочу обратить ваше внимание, легат, — вмешался Эйлер, — что это не официально установленный и освященный законом порядок вещей, а скорее обычай, продиктованный объективными обстоятельствами. Дело в том, что наше производство до предела насыщено электронными устройствами, едва ли не все технологические процессы протекают под их бдительным контролем, вычислительная техника с успехом используется и в сферах потребления, обслуживания, быта, просвещения. В таком, можно сказать, высоко математизированном обществе наибольшая ответственность с неизбежностью ложится на тех, кто занимается программированием, дает волевой импульс сотням миллионов механизмов, обслуживающих человека с его реальными нуждами и, увы, прихотями. Маты и выполняют эту важнейшую функцию, проистекающую из природы их знаний, не требуя взамен особых привилегий. Нас называют первыми среди равных… Если я не ошибаюсь, Мендесона, это классическое определение восходит к античной древности?
      — Вы правы, ваше превосходительство, — подтвердил бородач, — так велел именовать себя Юлий Цезарь.
      — Вот видите, как полезно иметь под боком сведущего человека. Итак, инспектор, что вы можете сказать о нашем образе жизни?
      — О, я пока слишком мало знаю, чтобы высказывать свои суждения.
      — Так спрашивайте, не стесняйтесь.
      — Если позволите, я бы хотел знать, как вы сами оцениваете клановую систему, считаете ли ее безупречной?
      Эйлер улыбнулся.
      — Вы загоняете меня в угол, вынуждая заняться самобичеванием либо выставить себя хвастунишкой. Но если говорить серьезно, истина лежит где-то посередине. Не стану лукавить: мы высоко ценим свою систему, основанную на принципе профессионального кланизма. Не буду сравнивать ее с другими — мы слишком долго были оторваны от развития вселенской цивилизации и имеем весьма смутное представление о порядках, утвердившихся на других планетах. Вполне вероятно, что там немало образцов для подражания. Однако, если брать абсолютное измерение, наше устройство обеспечивает благосостояние для всех плюс динамичный прогресс в покорении природных сил.
      Есть еще одно существенное обстоятельство: профессиональный кланизм никем не выдуман, он отнюдь не представляет собой счастливой находки некоего гениального преобразователя. Этот принцип, можно сказать, ниспослан нам самим провидением, если под последним иметь в виду неумолимую внутреннюю логику производства, слившегося с наукой. По мере того как промышленная и познавательная деятельность людей шли на сближение, поколение за поколением специализировались и группировались по профессиям. Законодателям не оставалось ничего иного, как придать юридическое оформление результатам этого исторического процесса.
      — Что и было сделано около пяти веков назад, — вставил Мендесона.
      — И целых пять веков, — подхватил Эйлер, — засвидетельствовали, что судьба распорядилась гермеситами милостиво. Всю эту бездну времени наш общественный механизм работал как идеальный двигатель, не нуждающийся в заправке, своего рода perpetuum mobile. Разумеется, это не значит, будто у нас вовсе не возникает никаких осложнений, — их более чем достаточно, притом самого разнообразного свойства. Как всякий здоровый организм с завидным аппетитом и превосходным пищеварением, наше общество хочет увидеть больше, чем в состоянии взять в руки, и взять в руки больше, чем способно проглотить. Отсюда бесконечная гонка с препятствиями: едва кому-нибудь придет в голову новая идея, как все требуют немедленно ее реализовать, и едва она начинает приносить плоды, как все жаждут их иметь. Да мало ли где и почему возникают проблемы! Определение «безупречный», которое вы употребили, подходит, увы, только к трупу.
      Тропинин развел руками и склонил голову, признавая, что выразился крайне неудачно.
      — Так вот, — продолжал Великий математик, — мыслимый предел совершенства состоит в том, чтобы не было нужды останавливать конвейер всякий раз, когда пришел в негодность какой-то винтик. Короче, это — саморегулирующаяся машина, которая сама себя смазывает, разбирает пришедшие в негодность узлы, чинит их и потому не знает износа, а ухода за собой почти никакого не требует.
      — Послушать вас, так мы здесь бьем баклуши, — проворчал Мендесона тоном доверенного слуги, которому разрешаются некоторые вольности.
      — У вас на Земле, легат, тоже так дерзко возражают начальству, да еще в присутствии инопланетного гостя?
      — Ни в коем случае, — в тон ему сказал Тропинин, — за подобные выпады у нас отрубают голову. Если, конечно, она не столь ценна, как у синьора Мендесоны.
      Бородач поклонился.
      — Учись, Пабло, — сказал ему шеф. — Не знаю, как в чем другом, а в умении вести тонкую беседу земляне явно нас обставили.
      — Вы себя недооцениваете, синьор Эйлер, — вежливо сказал Тропинин. — Если я вам еще не окончательно надоел, меня страшно интригует…
      Он замолчал, пораженный: стена с окнами, бывшая прямо перед ним, исчезла, в образовавшемся проеме на голубом небесном фоне появился незнакомый человек; он как бы въехал в кабинет на своем стуле и присоединился к их компании.
      — Разрешите доложить, ваше превосходительство?
      — Что-нибудь экстренное? — спросил недовольно Великий математик.
      — Да, синьор.
      — Ладно, валяйте. — Уловив настороженный взгляд незнакомца в сторону Тропинина, Эйлер добавил: — У меня нет секретов от нашего гостя.
      — Жалоба из Вероны от общины матов. Молодой агр похитил их девушку…
      — Повторите!
      — Да, синьор, похитил и увез в неизвестном направлении.
      — Как фамилия девушки?
      — Капулетти.
      При звуке этого имени Тропинин вздрогнул, Эйлер с Мендесоной обменялись быстрыми взглядами.
      — А агра?
      — Монтекки.
      — Вам говорит что-нибудь это имя? — спросил Великий математик у своего помощника. Тот отрицательно покачал головой. — Положение? — обратился Эйлер к вошедшему.
      — Олдермен местной общины. Еще один момент…
      — Да? — неторопливо бросил Эйлер.
      — По непроверенным данным, они любят друг друга.
      — Что вы сказали?! — Эйлер захохотал, откинувшись на спинку кресла; по-своему, скромно захихикал и Мендесона.
      — Извините, синьор, — стал оправдываться незнакомец, — я понимаю… но обязан был доложить вам всю поступившую с места информацию. Что прикажете ответить лидерам общин — они как раз проводят сейчас согласительную комиссию?
      — Ничего, пусть разбираются сами.
      — Однако вы не находите, что без нашего вмешательства… — начал Мендесона.
      — Нет, не нахожу, — сухо прервал его Эйлер. — Вы свободны, — сказал он незнакомцу, и тот исчез столь же странным образом, как и появился.
      — Поразительно! — не удержался выразить свое восхищение Тропинин.
      — Что именно? — рассеянно спросил Великий математик, занятый своими мыслями. — Ах да, вас удивило внезапное появление информатора. Мы действительно достигли кое-каких успехов в голографии, и мне следовало заранее предупредить вас… впрочем, так получилось эффектнее. Но вот что интересно: вам повезло, легат, вы, что называется, поспели к огоньку. Одно из тех самых осложнений, о которых я вам только что говорил. Притом весьма необычное. Я, признаться, не припомню случая, когда юноша из одного клана умыкал бы девушку из другого. А вы, Мендесона?
      — Такой случай имел место при вашем предшественнике. Тогда удалось предотвратить насилие. Преступник находился в состоянии сильного опьянения.
      — Видите, легат, происшествия подобного рода исключительны, но клановые стычки тем не менее случаются, и приходится их улаживать. Для этого существует стройная и эффективная процедура, включающая прямые переговоры между соответствующими общинами. Если им не удается прийти к полюбовному соглашению, спор переходит в арбитраж. Ну а роль высшей инстанции принадлежит Великарию. Вам, очевидно, любопытно будет знать, чем кончилось это неприятное дело — так мы непременно вас проинформируем. Молодость, безрассудство, — вздохнул он.
      — Прискорбно, — присоединился к нему бородач, придав своему лицу постное выражение, — что среди наших молодых людей, в целом племени здорового и физически и нравственно, попадаются отдельные негодяи.
      Эйлер взглянул на часы.
      — Надо дать нашему гостю отдохнуть с дороги, Пабло. Ведь он пересек полвселенной, а мы сразу взяли его в оборот. Программа пребывания подготовлена?
      Мендесона подал шефу папку, и тот, раскрыв ее, пробежал глазами.
      — Мои сотрудники предлагают осмотр достопримечательностей нашей столицы, посещение двух крупных предприятий, встречу с сенаторами, выступление в Академии истории. Последнее, разумеется, при вашем согласии. Не скрою, мы заинтересованы получить как можно больше информации о Земле и других планетах Великого кольца. Ну и, наконец, заключительную беседу у меня. Насколько я знаю, вы намерены пробыть на Гермесе около двух недель?
      — Да, это сопряжено с благоприятной расстановкой небесных тел. В противном случае пришлось бы задержаться у вас еще на полгода.
      — Мы были бы только рады. Мне кажется, вам стоит побывать и в провинции. Может быть, Неаполь? — обратился он к Мендесоне. — Или Венеция?
      — Здесь упоминалась Верона, — сказал Тропинин.
      Великий математик взглянул на своего помощника, и тот еле заметно кивнул.
      — Что ж, можно съездить и туда, хотя Верона ничем особенно не славится. Разве что отличной кухней. Впрочем, вы сможете определиться позднее. Вообще, легат, вам, как было условлено, будет предоставлена любая информация, и если у вас возникнет желание изменить программу по своему усмотрению — милости просим.
      — Благодарю вас.
      — Что ж, отдохните и беритесь за дело. Мендесона поступает в полное ваше распоряжение. И тот чиновник, который встречал вас… Как его?…
      — Уланфу, — подсказал Мендесона.
      Они встали. Великий математик пожал руку гостю и проводил его до дверей.
      — Да, — вспомнил он, — ведь у вас был какой-то интригующий вопрос.
      — Не смею более отнимать у вас драгоценное время.
      — Не стесняйтесь, спрашивайте.
      — Видите ли, синьор Эйлер, мне хотелось знать, как у вас с искусством, оно тоже разобрано по кланам?
      — Искусство? — переспросил Великий математик, наморщив лоб, явно пытаясь вспомнить, где он слышал это слово. — Искусство? А что это такое?

3

      Тучи, разогнанные южным ветром, разбежались по уголкам небосклона. Горизонт заполыхал. Розовое и голубое, сойдясь в противоборстве, придали всему окружающему нежный фиолетовый оттенок. Ром, следуя инструкциям Сторти, нажал кнопку, и крыша их экомобиля, собравшись в гармошку, ушла в кузов. Скрип разбудил Улу. Она виновато улыбнулась и, словно извиняясь за то, что оставила своего возлюбленного на час в одиночестве, поцеловала его в щеку. Он обнял ее одной рукой и погнал машину, наслаждаясь ощущением всемогущества и вседозволенности.
      — О чем ты думаешь, Ром?
      — О тебе. А ты?
      — О нас. Я пытаюсь угадать, что сейчас делают наши родители.
      Он беспечно махнул рукой.
      — Теперь мы не в их власти.
      — А меня гложет беспокойство.
      — Тебе их жалко?
      — Нет, я их боюсь. Ты не знаешь мою мать, у нее решительный и волевой характер.
      — Вся в тебя.
      — Не шути, Ром, мать ни перед чем не остановится, чтобы настоять на своем и вернуть меня домой.
      — Мой отец тоже. Но ведь есть еще моя мать и твой отец.
      — И еще есть Тибор и Пер. Никогда не ожидала от Тибора такого предательства.
      — Добавь к ним моего братца. А ведь знаешь, Ула, они все хотят спасти нас от самих себя. Глупцы!
      — Все равно, нам надо быть настороже. Может быть, объедем Мантую, заберемся куда-нибудь подальше?
      — Не паникуй. Мы уже въезжаем в город.
      Они остановились у мотеля на окраине Мантуи, позавтракали в уютном ресторанчике. Ром спросил обслуживавшего их робота, как проехать к дому Ферфакса, но тот сказал, что такими сведениями не располагает, и отослал его к администратору. Последний оказался роботом новейшей конструкции, какого Рому еще не приходилось видеть. Гораздо крупнее своих собратьев, настоящий верзила, с квадратным лбом и неприятно бегающими глазами. На вопрос о Ферфаксе администратор мгновенно дал исчерпывающие пояснения: в его бездонной электронной памяти хранились данные обо всех обитателях города.
      Затем Ром осведомился, не могут ли они снять в мотеле комнату на пару дней. Эта мысль пришла ему в голову внезапно: неизвестно еще, как встретит их приятель Сторти, не мешает на всякий случай иметь прибежище.
      — Отчего же нет, — ответил робот, — достаточно предъявить паспорта. — Он взял документы и достал из конторки гроссбух, чтобы зарегистрировать постояльцев. Любопытно было наблюдать, как ловко управляются с бумагами его щупальцеобразные пальцы. Ром полез за деньгами, с благодарностью вспомнив мать. А когда он протянул купюру администратору, тот ее не взял. Рому показалось, что в глазах робота мелькнули настороженность и смущение, если, конечно, линзы обладают способностью выражать подобные чувства.
      — В чем дело? — спросил он.
      — Прошу прощенья, синьор, но вы и ваша спутница принадлежите к разным кланам.
      — Ну и что?
      — Боюсь, что мы не сможем предоставить вам комнату в мотеле.
      — Позвольте, любезный, — сказал Ром с раздражением, — кто вам дал право распоряжаться по своему произволу?
      — Не сердитесь, синьор, — вежливо ответил вышколенный администратор. — Я действую в соответствии с заложенной в меня программой.
      — У вас что, есть инструкция на этот счет?
      — Разумеется, синьор.
      — Но это чепуха, у нас установлено равенство кланов и возможность их общения… — Ром спохватился: бессмысленно вступать в полемику с механизмом. Однако администратор не усмотрел в этом ничего странного. Он метнул в Рома быстрый взгляд, в котором явственно ощущалось сочувствие, и сказал:
      — Вы правы, если иметь в виду юридическую сторону дела, но, помимо законов, существуют традиции. — И добавил, понизив голос: — Другой вопрос, насколько они справедливы.
      Ром взял протянутые администратором паспорта, испытывая унижение от того, что его пожалела машина, которой полагается быть бездушным исполнителем воли человека. Эти техи в своем стремлении к совершенству переступают все дозволенные границы. Если так пойдет дальше, скоро роботы будут вести себя с людьми на равных, а там додумаются образовать свой клан, десятый, и неизвестно еще, за кем останется последнее слово: ведь по численности думающие механизмы уже в тысячи раз превосходят людей.
      С другой стороны, ничего не скажешь, это электронное устройство мыслит разумней тех, кто мешает им с Улой обрести свое счастье. И ведь среди них самые близкие люди. Какая-то непостижимая дикость! Ясно одно: их положение значительно хуже, чем он мог предполагать.
      В препаршивом настроении Ром вышел на улицу, где у «тарахтелки» поджидала его Ула. Но стоило ему взглянуть в ясные улыбающиеся глаза своей подруги, как тягостные мысли и страхи улетучились. Он не стал расстраивать ее рассказом о случившемся и подумал даже: дела не так уж плохи, если и роботы нам сочувствуют. Великая это способность: толковать в свою пользу и самые дурные предзнаменования!
      Через несколько минут они подъехали к маленькому домику, до удивления напоминавшему обиталище Сторти: похоже, приятели, как близнецы, отличались общим вкусом до мелочей. Если так, им будет легко с Ферфаксом. Ром поднялся на крыльцо и, не найдя звонка, постучал в дверь. В доме царила тишина. Он постучал сильнее, а затем принялся барабанить что было мочи.
      — Погоди, Ром, — урезонила его Ула, — может быть, хозяина нет дома. Сейчас ведь рабочее время, не забывай.
      — Ты права, — сказал он со вздохом, — придется нам помотаться до вечера. Но нет худа без добра, осмотрим Мантую, — решил он.
      Они прекрасно провели время: бродили по улочкам старинного города, заглядывали в музеи, осматривали храмы. Повсюду доброжелательно встречали юную красивую пару, принимая их за молодоженов, совершающих свадебное путешествие. На рынке, вдоволь насмотревшись на заваленные дарами щедрой природы Гермеса торговые ряды и подивившись расторопности стоявших за прилавками роботов в белых халатах. Ром и Ула нашли харчевню для простого люда, где решили пообедать. К их столику подсела словоохотливая пожилая женщина, представившаяся туристкой из Милана. Судя по манере держаться и некоторым профессиональным сленгам, она принадлежала к клану физов. Соседка болтала без умолку, посвятив их во всевозможные истории, услышанные еще во время странствия по городам и весям Гермеса.
      Когда Ром вышел на минутку, миланка неожиданно прервала свою болтовню и спросила Улу, почему она общается со своим спутником посредством апа.
      — Разве неясно, почему, — спокойно ответила Ула, — мы из разных кланов.
      Тогда назойливая старая дама, сняв очки, прищурив глаза и поджав губы, заквакала, что молодой девушке надо беречь свою репутацию, что путаться с парнем другой профессии в высшей степени постыдно и так далее. Ула вспылила, послала ее к черту и выскочила на улицу. Ром нашел ее в слезах и успокоил, как ни странно, тем, что пересказал содержание своего разговора с администратором мотеля. Они посмеялись над своими невзгодами и отправились досматривать достопримечательности Мантуи.
      Уже в сумерках, усталые и полные впечатлений, Ром и Ула вернулись к дому Ферфакса. Ром постучал, и опять безрезультатно: дом был пуст. Из-за заборчика, отделявшего его от соседней виллы, появилась женщина.
      — Если вы к Ферфаксу, молодые люди, то не теряйте времени, его здесь нет.
      У Рома упало сердце.
      — Что-нибудь с ним случилось?
      — Что может случиться с таким человеком! — сказала женщина тоном, свидетельствующим, что Ферфакс не пользовался особой популярностью у соседей. — Просто он укатил в Рим по каким-то своим делишкам.
      — Спасибо, синьора.
      — И послушайте доброго совета, не связывайтесь с этим забулдыгой, он и ангела собьет с пути истинного.
      На этот раз подала голос Ула:
      — Благодарим вас, синьора, за радение о наших душах, но мы и сами не ангелы.
      У женщины вытянулось лицо, и она молниеносно исчезла, решив, видимо, что не стоит связываться с хулиганами.
      Ром и Ула уселись на ступеньках крыльца.
      — Что будем делать? — спросила она.
      — Мыслить, — ответил он, беря ее за руку. — И целоваться.
      Это занятие отняло у них добрых полчаса.
      — У меня есть идея, — сказала вдруг Ула.
      — Давно пора, — пошутил Ром, — ты же мата, да еще из семейства Капулетти, да к тому ж вундеркинд, тебе только и генерировать идеи.
      — Не смей потешаться над моим кланом, презренный агр! Так вот, когда мы с тобой блуждали по городу, помнишь, нам повстречалась гостиница «Дважды два»?
      — Помню.
      — Под таким названием во всех крупных городах есть дома для ночлега заезжих матов.
      — Что из того, и у нас есть такие дома под вывеской «Спелое зерно».
      — А то, что мы снимем там номер.
      — Будет то же, что и в мотеле. Инструкции для роботов везде одни.
      — Конечно, если мы сунемся в открытую.
      — То есть ты предлагаешь…
      — Вот именно. У вас, мужчин, никакой смекалки. Сначала я снимаю номер, причем прошу на первом этаже, — кто посмеет отказать внучке великого Капулетти! — а потом ты влезаешь в окно.
      Ром загорелся.
      — Ты гений, поехали. — Уже в экомобиле его охватили сомнения: следует ли оставлять следы, ведь знатная фамилия Улы сразу привлечет внимание? Хотя им всего лишь переночевать.
      Первая часть плана Улы прошла как по маслу. Когда она предъявила паспорт, администратор-робот чуть было не разломился в пояснице и отвел ей люкс с шикарной балюстрадой, куда забраться такому атлету, как Ром, не стоило никакого труда. Ром спрятался в кустах, окружавших гостиницу сплошной стеной, и стоило Уле подать условный сигнал — трижды выключить и включить свет, как через минуту он был в номере.
      Они сразу же погасили огни, чтобы никто из служителей не мог обнаружить столь вопиющего нарушения общепринятых правил. Им и не нужен был свет, тьма была для них желанным прибежищем, надежным покровом для неистовых любовных ласк. Тогда, в первый раз, в комнате Улы, их сдерживало и опасение быть застигнутыми, и природное целомудрие, и ощущение греховности связи, в которую они вступили, бросив вызов всем порядкам и установлениям, воле родителей, предостережениям наставников. Теперь все было иначе: они избавились от первой стыдливости, ощущали себя мужем и женой, были предоставлены самим себе.
      И опять Ром и Ула, повторяя свою игру, отключили апов, чтобы слышать друг друга на родных языках, и в лишенных эмоций математических формулах, в пахнущих землей грубых и сочных символах земледелия искать и находить одну всепобеждающую проникновенную мелодию любви.
      …Ула проснулась первой, услышав шум за дверью. Она разбудила Рома, и несколько секунд они лежали молча, пытаясь понять, что происходит. В коридоре кто-то громко разговаривал, затем в дверь номера постучали — сначала робко, потом настойчиво. Ула показала Рому глазами на балюстраду, он мигом оделся и, тихо выбравшись из комнаты, спрыгнул в кусты. Здесь его ожидал сюрприз: Ром чуть не столкнулся с притаившимся там роботом. Погашенный фонарь, который обычно монтировался в поясной части этих механизмов, не оставлял сомнения, что он поставлен часовым на случай бегства из здания. Только две линзы, заменявшие глаза, мерцали слабым зеленоватым светом, и Ром замер, как человек, завороженный взглядом змеи. Он лихорадочно взвешивал свои шансы. Вступать в борьбу с этой грудой металла было бессмысленно. Он знал, что робот не причинит ему вреда, а просто охватит своими клещами и доставит куда следует. Ему не раз приходилось наблюдать, как действуют роботы-полицейские. Оставалось одно: перехитрить машину. Но как?
      И тут случилось невероятное: робот повернулся к нему спиной, явно давая понять, что не собирается его задерживать. В порыве признательности Ром похлопал его по плечу и кинулся вон из ловушки, какой оказались гостеприимные на первый взгляд «Дважды два».