Мозолистым рукам его явно труднее справляться с тоненьким листиком бумаги, чем управлять лодкой.
      Ни слова не говоря, он только все плюет и плюет, будто в реке не хватает воды.
      Мы садимся лицом к остальным. Окунаем пальцы в воду, трогаем сложенные вдоль бортов весла.
      Узловатые руки лодочника висят, как еще одна пара весел.
      - Долго еще ждать будете, реб Юд? - спрашивает дядя. - Или собираетесь весь город в лодку усадить?
      Старик в ответ молчит. Молчат и пассажиры. Я, словно онемев, гляжу на реку. Наконец лодочник поднимает голову и, насупясь, бормочет в курчавую бороду:
      - Вас и так слишком много... Сядьте поплотнее...
      Он оборачивается, плюет себе в ладони, берет одно весло и отталкивается от берега. Лодка сползает с мели и зависает на поверхности воды. Проворные струи обтекают ее со всех сторон. Дует свежий ветер, совсем как на море. Лодка пляшет на волнах, одни поддевают ее, другие расплескиваются вдребезги.
      Кругом закипают водовороты, вспыхивают и гаснут солнечные блики на водяной ряби, будто рыбки поблескивают серебряными чешуйками.
      Лодка качается, мы тесно прижались друг к другу, свесив головы и уставясь в воду - будто помогаем веслам взглядом. Я крепко вцепилась в дядин рукав. Мы плывем меж двух миров. Там, на берегу, было столько места. И вся эта огромная земля теперь смыкается с небом
      Ни голоса, ни звука. Даже Абрашка примолк. Все замерли. Только ходят вверх-вниз плечи гребца. Весла пролетают над поверхностью и с плеском опускаются в воду.
      Течение увлекает лодку, словно тащит ее на цепи.
      Вдали маячит другой берег...
      Сижу завороженная зыбью.
      Скорей на сушу, ступить на песок, пойти, побежать по твердой земле.
      ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ
      Переступив порог магазина, папа замирает и погружается в себя. Размышляет над прочитанным с утра стихом из Торы или выискивает новые поводы для тревоги, что мерещатся ему на каждом шагу? Никакого участия в торговых хлопотах он не принимает и возиться часами ради того, чтобы продать пару вещиц в подарок к свадьбе, предоставляет маме.
      Однако именно у этого молчаливого и благочестивого отца семейства предпочитают делать покупки местные светские дамы, особенно одна - супруга богатого директора страховой компании, которую он привез откуда-то издалека на зависть всему городу.
      Жизнерадостный коротышка с приторной улыбкой на устах и дежурной остротой на языке, он ни минуты не стоит на месте, блестит глазками за стеклами очков, сияет гладкой лысиной, которую, как ни старайся, никак не прикрыть жидкими волосами.
      Он любит быть в центре внимания. Его вечно осаждает целый рой молодых бездельников, не знающих, чем бы занять день - вечером можно хоть в карты поиграть.
      Стоит ему выйти из дома, как они со всех сторон стекаются к нему. Каждый норовит оттеснить другого, старается первым пожать директорскую руку и привлечь его внимание громким приветствием и угодливой фразой.
      - Что нового, господин директор? Хорошо ли вам спалось?
      - Что за вопрос?
      - Ловко вы вчера карточку выложили, а, господин директор? Все так и раскрыли рот!
      - О, наш господин директор не лыком шит! Ему нет равных!
      Громкий смех раскатывается по идущим под уклон улицам. Директор расплывается в улыбке, очки в золотой оправе поблескивают и пляшут у него на носу, будто вот-вот соскочат и оседлают носы всей компании.
      Все эти лоботрясы буквально потеряли головы, когда в городе внезапно появилась его молодая жена.
      - Ну и ну, господин директор, - так всех провести! Хоть бы словечком обмолвился!
      - Верно, дурного глаза боялся!
      - Да уж, повезло, ничего не скажешь!
      - Не зря дожидались, господин директор! Главный выигрыш отхватили! Это же прелесть, само совершенство, у нас такого и не видывали!
      Хрупкая молодая женщина стала предметом всеобщего обожания, точно слетевший на землю ангел небесный.
      Поначалу она всем рассеянно улыбалась. Казалось, и правда она принесла мужу счастье. Дела его пошли в гору. И сам он словно бы вырос. Но времени для жены у него не оставалось. Он только осыпал ее подарками. Тогда она перенесла всю свою любовь на блеск золота и драгоценных камней. У нас в магазине она появлялась теперь чуть ли не каждый день.
      Когда роскошный черный экипаж бесшумно подкатывал к нашему дому, все работники сбегались к витринам.
      - Госпожа Бишовская приехала. Где хозяин, зовите его скорее!
      Дюжий кучер застывает перед самым входом. Дамы за его спиной и не видно. Она почти не приминает мягких сидений, будто парит над ними, того и гляди, совсем улетит прочь. Вот она сходит на землю, ее стройная фигурка покачивается, все еще сохраняя ритм колес.
      Алебастровое личико залито матовой белизной и никогда не розовеет. Миндалевидные глаза мягко улыбаются. На облаке золотисто-каштановых волос сидит крохотная шляпка. Стоит ей сделать несколько шагов - и оборачивается вся улица. Мужчины пожирают ее глазами. Девушки шепчутся, подталкивают друг друга локтями:
      - Посмотри-ка на платье! Сразу видно, не тут куплено! Наверняка заграничное!
      - Вот это наряд!
      - А кружева как подобраны! Как они ей к лицу!
      - Вся в шелке и бархате - прямо картинка!
      Она робко подходит к двери, толкает ее рукой в белой перчатке и проникает в магазин, как занесенный ветром цветочный аромат. Завидев стоящего на своем обычном месте у большого сейфа папу, направляется к нему.
      Папа почтительно и галантно приветствует даму:
      - Как поживаете, госпожа Бишовская? Хорошо отдохнули летом?
      - О, да! Отлично, изумительно! Никогда не видела столько народу со всего света. А какая страна! Вы ведь бывали на водах в Австрии?
      - Как же, бывал несколько раз, там действительно очень хорошо.
      - Но если бы вы поехали туда в этом году, вы бы ничего не узнали.
      Как бы шумно ни было в магазине, она всегда говорит тихо, не повышая голоса. Щебечет. Иногда вдруг рассмеется переливчатым, словно росинки на солнце, смехом. Папа смотрит на нее и удивляется: богатая, красивая женщина, а здесь, в магазине, у нее вид пугливой пташки. Но, глядя на папу, дама успокаивается и доверительно говорит:
      - Уверяю вас, все было прекрасно. Безумно весело, но по временам мне делалось грустно... Знаете, один тамошний сановник никак не отпускал меня. И вот его подарок - ожерелье. Я принесла, чтобы вы на него взглянули.
      Она достает из сумочки изящный футляр синего бархата. Под крышкой роскошное бриллиантовое колье. Вооружившись лупой папа склоняется над камнями.
      - Да! Вас не обманули. Крупные камни редкостной красоты. Дай Бог мне отыскать такие же для моих заказчиков! Хотите посмотреть? - Он передает ей лупу. - Вот... ни одного изъяна... Чистейшей воды... Ну а маленькие... между нами говоря...
      - В том-то и дело. Потому я вам и показываю. Тут слишком много камней. Они утяжеляют колье. И человек тоже был тяжелый.
      Папа не может сдержать улыбку. У госпожи Бишовской темнеют глаза.
      - Вы же знаете, я не привередлива. Ко многому отношусь терпимо, но на этот раз было просто невыносимо... Эти заграничные врачи зарабатывают на мне кучу денег. - Она снова рассмеялась.
      Папа делает вид, что ничего не слышал. К чему эти излияния? Потом ей самой будет неловко. Он переводит разговор на другое.
      - Что вы собираетесь делать с этим колье? Составить его из одних крупных камней? Тогда оно конечно будет красивее и ценнее... Но, помните, перед отъездом вы просили что-нибудь вам подобрать? Я не забыл. Долго искал и нашел... Настоящее сокровище...
      - Правда? - Лицо ее загорается, будто освещенное полной луной. - Вы великолепны! Я всегда говорила - настоящий джентльмен!
      Папа краснеет и смущается еще больше. Он отворачивается и ищет на связке ключи от сейфа, который темной громадой возвышается в углу, напротив сияющих серебром полок. В магазине два сейфа. Один стоит около маминого стула и наполнен золотыми часами, цепочками брошками, браслетами и кольцами. Второй здесь, рядом с отцом, высокий, неприступный, в каких-то таинственных значках.
      Открыть его не так-то просто. На посторонний взгляд каждый из хитроумно выточенных тщательно хранимых ключей обладает магической силой.
      Папа с закрытыми глазами вставляет их один за другим. В глубоких скважинах что-то лязгает, и тяжелая дверь открывается. Изнутри тянет холодом.
      Видны полки, коробки, ящики с пакетами из плотной бумаги, наверное оберегающими от дурного глаза драгоценные камни.
      Папа в самом деле боится сглаза и все твердит сыновьям:
      - К чему все выставлять напоказ? Блеску и так хватает. Зачем ослеплять людей? Они вообразят невесть что. И без того на нас пялятся на улицах. Попробуй всем объясни, что это такая же торговля, как любая другая! В городе уверены, что я сам набит золотом и бриллиантами!
      Так что к драгоценным камням никто, кроме него, не прикасается. Только он знает, что лежит в каждом пакетике. Различает ощупью, будто камни излучают свет сквозь обертку.
      И за каждый берется по-разному. Даже глаза его меняют цвет, смотря по тому, какие камни в них отражаются: то зажигаются жарким пламенем напоенных огнем и солнцем рубинов, то пригасают перед зеленым омутом изумрудов, а то окрашиваются синей тенью сапфиров.
      Бриллианты же пронзают глаза своим сиянием через все слои шелковистой бумаги. Они лежат в особом, потайном отделении. Над ними - шкатулка с отборным жемчугом.
      Папа бережно достает ее двумя руками, проверяет, все ли цело.
      Жемчужины разложены в мешочки по оттенкам. Тут вся гамма от бело-перламутровых до тускло-желтых. Нежно-розовые, как детская щечка, и даже черные, но живые, похожие на зрачки.
      - Покажите мне все, я так давно не видела камней. Соскучилась по ним.
      Папа с головой ныряет в сейф и поворачивается к ней с полными руками пакетов и мешочков.
      Брови молодой женщины взлетают, глаза погружаются в каждый камень, как в прохладный родник.
      - Понимаете, каждый день хочется что-нибудь другое. Не наденешь же одно украшение и утром, и вечером!
      Папа согласно кивает.
      - С чего вам угодно начать?
      Он расстилает на стеклянном столике маленький зеленый коврик, расставляет первую порцию пакетиков, и две головы склоняются над ними.
      Из-под белой бумаги полыхнули рубины. По папиному выпуклому лбу пробежал красный блик... В глазах молодой женщины зажегся огонек. Бледные щеки зарумянились.
      - О, какие жгучие! Так и жгут пальцы! Сколько огня в маленьком камушке! - Она прикрывает глаза ладонью. - Не сегодня, сегодня мне как-то тоскливо...
      "Тоскливо, - думает папа, - даже когда видит такие драгоценности. Что же с ней творится?"
      Он раскрывает пакетик с небесно-голубой бирюзой. Госпожа Бишовская поглаживает камни, словно детские головки.
      На столике остаются пакетики с аметистами, но она отодвигает их, сметает рукавом:
      - От этих никакой радости... я их не слышу...
      Папа сворачивает пакетики и раскрывает другой, с бриллиантами. На столик опрокидывается звездное небо. Алмазные грани, как зеркальные осколки, разбрызгивают цветные лучи, и прозрачные отцовские пальцы светятся. Камушки по одному соскальзывают с бумаги, медленно докатываются до бархатного лоскутка, застывают и тут разгораются во всю силу, будто их раздувает мощное дуновение.
      - От них теряешь голову... впиваются, как иголки... сама не знаю, люблю их или нет... - Молодая женщина опускает глаза и шепчет в полузабытьи: - Войдешь в таком роскошном колье в ярко освещенную гостиную... сияют люстры, искрятся камни... войдешь и захмелеешь!
      Мысленно она перенеслась в бальный зал, на ней белое атласное платье в кружевах, с большим декольте. Вот она переступила порог и замешкалась, ослепленная блеском хрусталя и зеркал. Перед ней расступаются, на нее все смотрят... а она прикрывает лицо веером.
      Мужская рука обхватывает ее талию. Она отдается танцу, чувствует на себе пристальный взгляд. Дыхание ее смешивается с другим горячим дыханием.
      Со вздохом открывает она глаза: перед ней папа, занятый своими мешочками и сверточками, поглядывает на нее исподтишка и спешит все запаковать и припрятать. Шелковистая бумага шуршит, словно дует легкий ветерок. Юная дама приходит в себя. Зеленые изумруды и хризолиты окончательно возвращают ее к реальности.
      - О, эти зеленые камни такие заманчивые, притягивают, как море... Их хорошо носить, когда ты уверена в себе, а не сейчас...
      - Может быть, на сегодня хватит - тихонько спрашивает папа.
      - Нет-нет!
      Он достает еще один пакет:
      - Я обещал вам что-нибудь найти и хочу сдержать свое слово.
      В пакете оказывается россыпь жемчуга. Крупные и мелкие жемчужины, истосковавшиеся по свету, пене волн и водорослям родных морей, разметались по шелковистой бумаге.
      Они так и дрожат, упиваясь свободой. Оживают даже те, что поблекли и помертвели от времени. Вырванные из морских недр, они жадно льнут к живому телу, пусть хоть к ладони или кончику пальца.
      У госпожи Бишовской захватило дух. На глаза набежали похожие на перлы слезы, большой жемчужиной засияло все лицо.
      - Как вы угадали! Спасибо!
      Папа берет пинцетом бусинки покрупнее и осматривает со всех сторон, будто проверяет, не выросли ли они взаперти. Остальные откладывает в сторонку: "А вы еще маловаты, вам надо, с Божьей помощью, еще немножко подрасти". И провожает их нежным взглядом.
      Очень скоро на красном бархате выстраивается длинное ожерелье.
      - После этого на то колье я и смотреть не могу... Так я и скажу тому человеку...
      - Ну, одно будет для выходов, а другое, вот это, для себя.
      - Благодарю вас.
      - Хотите знать, сколько весят жемчужины? Вес не всегда зависит от величины, тут важен еще и свет. Давайте взвесим.
      Он достает из ящичка две обмотанные шелковой ниткой чашечки, распутывает, получаются весы, которые он держит двумя пальцами, как игрушку. На одну чашку кладет крохотную гирьку, на другую - сияющую жемчужину. И блеск ее оттягивает чашу.
      - Вот так с каждой, если она чистая и светлая. Да вы и сами понимаете важнее всего - как они светятся. Это главное мерило. Такие образчики встречаются не часто. Они доставят вам радость.
      Она вытягивает шею, как будто на нее уже надето ожерелье, встряхивает головой и встает.
      - Вы даже не понимаете, что вы для меня сделали. Невероятно, но я просто оживаю. У меня всегда была на сердце тяжесть. Никто не знает, но вам я скажу. У моей матери было жемчужное ожерелье. О, не такое, как это, куда там! Из мелких и тусклых бусин. К маме оно перешло от бабушки - жемчуг на морщинистой коже пожелтел. Это ожерелье - единственное мамино наследство. Она осиротела еще в детстве. Старое бабушкино ожерелье красовалось на ней и под свадебным балдахином. Мама часто говорила: сколько слез я пролила, эти бусины, верно, железные, а то бы уж давно растаяли. Она надевала ожерелье каждый раз, когда рожала ребенка - нас у нее было девятеро, - и ей казалось, что ее рано умершая мать приходит к ее изголовью и благословляет ее и младенца. Жемчужины лучистые. От них, она говорила, дети будут красивые и сияющие. "Вон ты у меня какая красавица, чем не жемчужина!" Молодая женщина смущенно улыбнулась потом лицо ее омрачилось. Она глубоко вздохнула и голос ее дрогнул: - И вот в последний раз мама - не дай Бог никому - родила мертвого ребенка, но ей не сразу об этом сказали. И вдруг она закричала: "Горе мне, посмотрите что такое! У меня вся кожа зудит будто муравьями искусана!" В постели у роженицы нашли рассыпавшиеся жемчужные бусины. Ожерелье порвалось, и они раскатились по постели. Мама пристально на них смотрела. Липкая испарина покрывала все ее тело, и жемчужины, казалось тоже вспотели. "Ребенок мертвый, да?" Вместе с ожерельем оборвалась ее молодость. Детей у нее больше не было. Видите, какая у жемчуга сила! - Госпожа Бишовская поднимает голову: - А теперь вот и у меня будет свое жемчужное ожерелье. Я ведь еще молода. И может быть смогу оста вить в мире что-то хорошее. Понимаете теперь почему мне так дорог жемчуг? Так вы соберете ожерелье?
      Уходила она с легким сердцем, словно летела на крыльях.
      ЗИМА
      Дома уютно. В печке пылают дрова. Их только что принесли со двора, поленья еще сырые и злобно шипят, попав с мороза в огонь. Окна законопачены и так приятно смотреть на улицу: там идет снег, кружат и кружат, завораживая взор, белые хлопья.
      - Чего сидеть в доме? Пошли во двор!
      Абрашка хватает пальто - и нет его! Пока Саша закутает меня с ног до головы он уже успеет вываляться в снегу.
      Уф! Как же здесь светло и весело! Мы лепим снежных баб. Шерстяные варежки промокли насквозь. Поиграть бы в снежки, но попробуй, покидайся в нашем дворе! Это настоящий колодец, четыре стены, сплошные окна, двери и балконы.
      Бросишь посильнее - сразу попадешь в стекло.
      - А ну, марш отсюда, негодники! Я вам дам в окна швыряться! - Зычный крик вырывается из форточки, будто распахнулся и заорал рот, в который угодил наш снежок. - Ишь, безобразие! Погодите, вы оба, вот спущусь да уши надеру! Будут вам снежки!
      - Опять этот ненормальный разорался! - кричат из другой форточки. Оглохнуть можно! Дались вам ребята! Что вы им поиграть не даете?
      - Ну да небось не в ваши окна кидаются! Чего вы лезете?
      Теперь крики несутся со всех сторон. Открываются и раздраженно хлопают ссорящиеся окна. Слышно, как кто-то спускается по лестнице.
      Поймал он нас, как же! Посмотрим, кто кого перегонит! Давай скорей! Абрашка тащит меня к нашему парадному подъезду. Там я ошеломленно замираю.
      Передо мной широкая оживленная улица. Люди по ней не идут, а бегут, скользят, падают, встают и бегут дальше. Проезжают сани, снег, как бархатный ковер, приглушает цоканье копыт.
      Сияет солнце, искрится снег, будто город усыпан серебряными блестками. С другой конца улицы доносятся взрывы смеха. Мы бежим туда. В этом месте небольшой, в несколько ступенек, спуск на другую улицу. Снег на ступеньках утоптан до блеска, и после первого мороза стал скользким.
      Вот почему с самого утра тут толпятся зеваки и поднимают на смех каждого прохожего.
      - Думаешь, эти пройдут?
      - Эй, осторожно! Не ходите туда. Лучше обойдите, не то расквасите нос!
      - Оставь его! Все равно упадет!
      Прохожий делает неверный шаг, поскальзывается и растягивается на снегу. Зеваки гогочут.
      Вот на верхней площадке остановился здоровый парень. Его встречают гиканьем и смехом:
      - А ну, герой, покажи, на что ты способен?
      - Глянь, какие у него ножищи! Прямо копыта!
      Парень ложится, выставляет грудь колесом, будто хочет спрыгнуть с пригорка единым махом. Он делает шаг, скользит и растягивается во весь рост на снегу. Остается подобрать руки-ноги да постыдно дать тягу. Зрители отпускают вслед ему шуточки:
      - Небось, набил синяков? И длинные ноги не помогли.
      Если подходит женщина, ротозеи веселятся заранее. Она уж точно не доберется доверху, поскользнется, упадет, охнет и не сразу встанет.
      - Не надоело ржать-то? Так и убьешься! Во всем городе некому лопату золы бросить! Жди теперь до весны!
      Но зевак вдруг как ветром сдуло, они потеряли интерес к пригорку и к бедной женщине.
      Зато со всех сторон крик, топот, свистки, бегущие, точно на пожар, люди.
      - Стой! Помогите! Спасите! Да стой, ирод! Черт бы тебя побрал! Дите под полозьями, аль ослеп?!
      - Господи Боже! Ребенок попал под лошадь!
      Пробегает, воздев руки к небу, рыдающая женщина.
      - Что случилось? Абрашка, сходи посмотри! - Я оборачиваюсь к брату, но его нет. - Абрашка, где ты?
      Наверное, убежал. А меня толкают, меня подхватывает толпой, оглушают криками.
      - Живой еще?
      - Кто его знает! Детские косточки такие хрупкие!
      - Да это еврейский мальчик!
      - Если Господь захочет, Он сотворит чудо!
      - Чей это ребенок? Вы его знаете?
      - Ну да. Я его сразу узнал, это же Алтин младший.
      - Абрашка!
      У меня кровь застывает в жилах.
      Да как же так? Только что был тут, рядом. И что его понесло к этим саням? А мама, Боже, что скажет мама? Нас больше никогда не выпустят на улицу.
      Задыхаясь, бегу вместе с толпой.
      Лошадь наконец останавливают.
      - Подай назад, приподними сани! - кричат перепуганному мужику. Лошадь виновато опускает морду. Мужик соскакивает с козел, лихорадочно крестится и божится, что не нарочно.
      - Что ему вдруг вздумалось бросаться под копыта? А скотине-то не втолкуешь! Беда с этими сорванцами! Господи Иисусе, Пресвятая Богородица...
      - Оставь в покое свою Богородицу, переворачивай скорее сани!
      Сани длинные и пустые. Сквозь щели в дне видно что-то черное, лежащее на снегу. И капля красной крови. Я закрываю глаза.
      "Боже мой, это Абрашка! Неужели он мё... ?"
      Люди поднимают и опрокидывают сани. И не верят своим глазам.
      Абрашка выкарабкивается и встает на ноги живой и невредимый. Только под носом размазана кровь. Да еще и смеется. Я пытаюсь пробиться к нему. О чудо, он живой! Мы и дальше будем бегать по улицам!
      Но меня с силой отпихивают. Похоже, увидев, что мальчишка жив, народ разъярился пуще прежнего. Теперь Абрашку готовы задушить.
      - Ты что же думаешь, негодяй, тебе это так пройдет? У людей чуть сердце не разорвалось, а он ухмыляется!
      - Да это выродок какой-то! Бес в нем сидит, сдох бы, так, может, оно и лучше!
      - И то! Работаешь, надрываешься, чтоб их вырастить, а они по улицам шастают.
      - Да разве удержишь их дома, когда снег выпал?
      - Что тут рассусоливать! Отвести его к родителям, да и все. Ребе ему покажет, как под сани бросаться...
      Абрашку собираются понести на руках.
      - Нет, вы только гляньте! Есть же Бог на небе! На мальце ни царапины!
      Пока толпа дивится, Абрашка выворачивается из-под рук и дает тягу. Добежав до нашего подъезда, оборачивается, делает мне нос и кричит:
      - Эй, Башка! Айда на каток!
      КАТОК
      Зима в разгаре. Днем все бело, ночью идет снег. Установились морозы, сугробы затвердели, как камень, реку сковало льдом. С моста видна окруженная елками площадка - каток.
      Кататься на настоящих коньках - о, это наша мечта!
      У Абрашки был один конек, и тот заржавевший. Он подвязывал его к ноге, и вперед! Другая, свободная, нога ритмично отталкивалась, ржавое железо скребло по льду.
      Я же, стараясь догнать его, бежала следом и утопала высокими ботинками в снегу.
      Каждый вечер я приставала к маме:
      - Ну, пожалуйста...
      - Побойся Бога, спятила ты, что ли? - говорила мама, строго глядя на меня. - Опять про коньки? Где это видано, чтобы девочки катались на коньках? Фу, просто неприлично. - Я глотала подступавшие к горлу слезы, а мама продолжала: - Не ожидала от тебя, Башутка! Ты уже большая, ходишь в школу. Что там скажут?
      - Абрашка тоже учится, а целыми днями катается.
      - При чем тут Абрашка? Какое может быть сравнение? Кто он такой? Мальчишка, пострел, пустая голова. Нашла с кого брать пример! Тебе и думать об этом стыдно! Иди-ка повтори уроки!
      - Да я уже наизусть все знаю.
      Огорченная, я шла прочь.
      Но прошел год, и я снова взялась за свое.
      - Как?! Снова коньки? Я тебе дам коньки! Раз и навсегда выкинь это из головы, понятно?
      - Мама, но в этом году все мои подруги катаются на коньках.
      - Какие подруги? Не упрямься! Ты и так-то на каждом шагу спотыкаешься, не хватало еще, чтоб голову и ноги посреди улицы переломала!
      - Но, мама, есть же настоящий каток!
      - Нынче с этими детьми совсем сладу нет! Каток! Еще чего! И слышать об этом не хочу. Кататься вместе со всякой шпаной, взбредет же такое в голову!
      И все же я добилась своего. Мама сдалась. Мне купили пару блестящих коньков. Таких, что глаз не отвести!
      Назывались они "Снежные сирены". От острой стали веяло холодком. Лезвия на ощупь как лед и отполированы, словно зеркало.
      Абрашка завидует.
      - Поломаешь лодыжки! Видала, какие задранные концы? - каркает он.
      Это не то что его единственный ржавый конек!
      Честно говоря, голова у меня кружится заранее, как же сохранить равновесие на льду?
      Я помчалась к сапожнику.
      - Лейзер, вот у меня коньки. А вот ключ, их надо привинтить к ботинкам.
      Старый сапожник поднимает взъерошенную голову, выплевывает деревянные гвозди и долго разглядывает меня поверх очков:
      - А мама знает? Ты же подметки испортишь!
      - Знает, конечно!
      Сапожник пожимает плечами:
      - Ну, давай ботинки!
      Ботинки надеваются на колодку, где только что был сапог. Сапожник протыкает подметки, вставляет винт в каждую дырку, и вот коньки привинчены.
      Абрашка продолжает меня дергать - надеется, что я с перепугу заброшу коньки и они достанутся ему.
      - У тебя слишком большая нога, они на тебя все равно не налезут, говорю я. - Но поди попроси у мамы пять копеек на каток, и я дам тебе прокатиться кружок.
      - Почему это я должен просить? Тебя же балуют, тебе коньки купили.
      - У, вредина...
      Я злюсь и убегаю в магазин. Мама занята. Что за надоедливые покупатели! И когда, наконец, они уйдут? Ушли. Теперь мама раскладывает по местам все, что им показывала. Она нервничает, видно, еще не остыла от бурного торга. Стоит ли сейчас к ней подступаться? Но потом явится новый покупатель.
      Я хожу кругами вокруг высокого маминого стула.
      - Что ты тянешь меня за подол? Что ты ко мне прицелилась? Зачем пришла? Видишь, я занята!
      - Мама... я хотела... это стоит всего пять копеек только разок... Произнести слово "каток" я боюсь. Может, оно само как-нибудь скользнет маме в уши. Теперь, когда у меня есть коньки... во дворе они могут сломаться...
      Мама вскидывается, будто у нее над головой выстрелили из ружья.
      - Коньки, коньки! Опять ты со своими глупостями! Какое мне дело, сломаются они или нет! Ноги твои скорее сломаются! Ну так что?
      Я стараюсь не упустить момент:
      - На катке, мамочка, не сломаются. Там коньки сами едут.
      - Она меня с ума сведет! Вчера коньки, сегодня каток, а завтра что ты выдумаешь?
      Ну что еще сказать? Как уломать ее? Я остаюсь стоять за спинкой стула.
      И чего она боится? Сапожник так хорошо прикрепил коньки, а каток такой гладкий! Там не то что во дворе... Но попробуй, скажи это маме!
      А тут еще входит покупатель. Ну, значит, на сегодня - прощай, каток! Увидев нового клиента, мама отталкивает меня рукой:
      - Иди, не раздражай меня. Мне некогда! - И вдруг добавляет, обращаясь к кассирше: - Дай ей пять копеек, и покончим с этим.
      Только бы мама не передумала! Я хватаю коньки и скорей к реке. Бегу, лечу, не чуя под собой ног. Мимо проносятся дома и улицы. И наконец, разгоряченная, останавливаюсь на берегу.
      Поперек огромного белого полотна тянется твердая, укатанная дорога, по ней едут запряженные лошадьми сани, телеги, движутся с одного берега к другому черные пятнышки - люди.
      Я осторожно ступаю на лед, но тут же взрывается и подстегивает меня музыка.
      "Сюда! сюда!" - зовут раскатистые барабаны, и я, задыхаясь, несусь туда, на каток.
      Его окружает частая древесная изгородь невысоких задумчивых елочек, с трудом удерживающих заледеневшие растопыренные ветки.
      Сверху болтаются подвешенные на проволоке разноцветные бумажные фонарики, без умолку играет музыка. Плавно, как в бальном зале, скользят танцующей пары.
      Я завороженно подхожу к воротам. На ветвях ближайших деревьев свесившись сидят мальчишки, с завистью оглядывают и поддразнивают каждого входящего. Меня встречают свистом.
      - Глянь, эта коньки притащила, а сама на них и стоять не умеет!
      Написано это на мне, что ли? Куда деваться? И дом далеко - не спрячешься.
      Не так страшен сияющий лед, как улюлюканье мальчишек.
      - А ну, вон отсюда!
      Хозяин катка приходит мне на помощь и вгоняет горлопанов. Лед похрустывает, в нем пляшут отражения. Парни, девушки на коньках словно ножичками вырезают на нем фигуры. Я смотрю на них, как на волшебников, восхищаюсь их ловкостью, их веселым смехом.
      Надеваю коньки и я. И, словно с гирями на ногах, ковыляю по деревянному настилу, ведущему на лед. В щелях под ногами поблескивают белые кристаллики.
      Внезапно, будто сжалившись, ко мне, резко свернув, подкатывает юноша, кланяется и предлагает кресло на полозьях:
      - Хотите, прокачу?
      И, не успев подумать, я уже сижу. Молодой человек отталкивается, санки трогаются, и вот мы мчимся по кругу. Миг - и я на другом конце катка. Парень летит, санки подскакивают на ходу и подбрасывают меня. Да он сейчас закинет санки на елку и вывалит меня на снег!
      - С ума сошел! Я больше не могу! Хватит!
      Юноша тормозит, останавливает санки, и я слезаю на лед.
      - Ну, давайте теперь сами - хохочет он и оставляет меня одну.
      Рядом кружатся и перешучивайся парни и девушки, блестят зубами, будто бросают в лицо пригоршни снега. Веселый вихрь подхватывает и меня. Мне становится жарко, кажется, лед раскалился под ногами. От меня уже идет пар. Елки быстро приседают, встают, взмахивают тяжелыми ветвями, с которых срываются мне навстречу белые хлопья.
      Еду по середине катка, усталая, вся в ледяных крошках. Дорогу мне перегораживает живая цепочка из ребят. Кто-то обхватывает меня за талию, вплетает в хоровод. Цепочка растянулась на весь круг. Начинается бешеная гонка в несколько десятков ног. Цепочка сматывается, разматывается и завихряется.
      Вдруг голова ее замирает на месте, хвост свивается в петли, и самый последний человек дергается и падает.
      Домой я иду, шатаясь, закинув коньки на плечо, все тело ломит, ноги как деревянные.
      Где я: шагаю еще по реке или уже по улицам? Все кружит голову дымка белого сна.
      ВЕСНА
      Конец зиме. Конец снегу и холодам. Безоблачное небо, легкий ветерок и летящий клич, точно звук рожка: "Туру-ру! Весна идет!"
      Все просыпается, расправляется, идет в рост после долгого сна. Что-то потрескивает, что-то лопается. Что-то живое пробивается, растекается, разлетается, наливается.
      Повсюду праздник. Радость, свет, тепло. Другим стал воздух. Помолодело, высоко поднялось солнце. Ожили почки.