Нихт капитулирен! - Рейхов сын

Сэй Алек

Рейхов сын

Kapitulieren wird Deutschland niemals, niemals, jetzt nicht und in drei Jahren auch nicht.

Hitlerrede am 8.11.1939 Burgerbraukeller, Munchen[1]

Предисловие

8 ноября 1938 года в Берлине появился странный молодой человек, утверждающий, что явился из 2006 года. Не соответствующая времени одежда, своеобразный немецкий язык и, главное, мобильный телефон и mp3-плеер, которые были при нем, заставляют верхушку Третьего Рейха принять его бредовые россказни всерьез.

К сожалению, он очень мало может рассказать как об истории, так и о технике, а в мобильнике у него нет ничего, кроме музыки и порно, но все же некоторые выводы на основании его показаний сделать удается. История начинает развиваться иным путем.

Получив от Чехословакии Судетскую область, Гитлер не аннексирует эту страну. Раздела Польши между Германией и СССР не происходит. Более того, в обмен на Данцигский коридор президент Мошицкий получает возможность захватить Литву, что и делает (несмотря на отчаянное, но недолгое сопротивление литовцев) 30 апреля 1939 года. Польша вновь становится Речью Посполитой. Эстония и большая часть Латвии отходят к СССР.

Будучи твердо уверены в дальнейшем германо-польском наступлении на Советский Союз, Англия и Франция посылают в воюющую с СССР Финляндию сорокатысячный экспедиционный корпус под прикрытием мощной эскадры боевых кораблей. Почти сразу после этого английские и французские бомбардировщики наносят из Сирии авиаудар по нефте промыслам Кавказа и черноморским портам Страны Советов, однако решительного успеха операция «Бакинская нефть» не приносит. Попытка склонить Турцию к совместным действиям против СССР оканчивается ничем, и Новая Антанта объявляет войну и этой стране, надеясь за неделю-две принудить ее к капитуляции и вторгнуться на Советский Кавказ через ее территорию.

Несмотря на успех начальной фазы войны, Турция, благодаря помощи Болгарии, Югославии, Румынии, Венгрии, СССР и – незначительной – Германии, также вступившей в войну против Франции и Англии, устояла, и продолжила сопротивление.

Однако войска Вейгана и О’Коннора уверенно рвутся к Анкаре, а ожесточенные бомбежки советских и турецких территорий продолжаются…

Часть I

Das kleine Edelweiss[2]

Так оставьте ненужные споры!

Я себе уже все доказал.

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал…

Владимир Высоцкий, «Прощание с горами»

А внизу дивизии «Эдельвейс».

И «Мертвая голова».

Михаил Анчаров, «Баллада о парашютах»

Северное побережье Турции,

окрестности города Герзе

12 марта 1940 года, 06 часов 12 минут

Холодные волны Черного моря, свинцово-серые в утренних сумерках, лениво накатывались на галечный пляж, и с тихим шорохом откатывались назад. Откатывались, чтобы вновь омыть гальку пляжа и то, что на него вынес прибой. А вынес он этим утром немало.

– Какой черт понес этого русского вдоль побережья, прямо под английские бомбы? – оберфельдфебель Рольф Фишер был трезв, хотел спать, и, как следствие, был чертовски зол на капитана советского парохода, подставившего свою, несомненно заслужившую участь металлолома, лоханку под атаку ночного пикировщика Новой Антанты. – Не мог подохнуть где-нибудь посреди моря, чтобы честные немцы могли спокойно выспаться?

– Не бурчи, Ролле, – усмехнулся обер-лейтенант Дитер фон Берне. – Как говорят на южных островах, «кто знает, что принесет прилив». Сейчас перевалим холмик, глянем, что да как, и обратно.

– Ага. Как раз ко времени побудки и вернемся. – Фишер не разделял благодушного настроя своего ротного, который – в 100-м горном полку об этом не знал только глухой, – обходился двумя-тремя часами сна в сутки. – И вообще, предчувствие какое-то поганое у меня…

Предчувствие его не обмануло. Нескольких бойцов в фельдграу, включая всего месяц как прибывшего в полк фаненюнкера Инго Ортруда, буквально вывернуло наизнанку при виде утреннего морского пейзажа.

– Господи Боже мой, Дева Мария… – ошарашенно пробормотал не замеченный прежде в религиозности оберфельдфебель и перекрестился.

Дитер фон Берне сглотнул вставший в горле ком:

– Отставить блевать! Быстро все вниз, может, кто-то еще жив!

В каких-то трех-четырех сотнях метрах от берега из волн выглядывал кусок закопченного, развороченного взрывами борта советского парохода, а прямо перед Фишером и фон Берне по всему пляжу валялись выброшенные морем тела. Обожженные, искалеченные взрывами и огнем.

Тела детей.

Их было много, больше сотни. Мальчишки и девчонки от шести-семи лет до подростков годков пятнадцати, рваные и переломанные, в лохмотьях, покрытых гарью и кровью, которые не смогла смыть даже морская вода. Кого-то из них прилив вынес на берег, кого-то, словно ветхую тряпичную куклу, прибой болтал на самой своей кромке, иные едва видны были из-под воды, рядом с берегом…

– Тощенькие-то все какие, прям сущие цыплята, – произнес Фишер, закуривая папиросу. Полчаса спустя, когда солнце уже начало несмело выглядывать из-за горизонта, солдаты продолжали осмотр тел на предмет наличия оставшихся в живых, но надежд на успех не было никаких. Все трупы были либо изувечены взрывами и осколками, либо несли на себе ожоги, несовместимые с жизнью. Чаще, впрочем, было и то, и другое. – Не кормили их там, что ли, в их СССР?

– Ты ненаблюдателен, Ролле, – командир второго взвода, фельдфебель Шварц, хотя и не курил, присел рядом, на здоровенный валун, где разместил свое седалище его товарищ. – Мальчишки все с бритыми головами, одежда на них из одного материала, и, судя по всему, была если не одинаковой, то единообразной… Тебе это ничего не напоминает?

Фишер затянулся и задумчиво поглядел на Шварца.

– А скажите, когда вам давали по зубам последний раз, герр Холмс? – спросил он. – А то у меня сейчас как раз возникло почти непреодолимое желание это сделать.

– Перед самой отправкой в Турцию, герр Ватсон, в заведении мадам Лили, где мы с вами, геноссе, не поделили Адель и толстушку Инкен с летунами. Вы, камрад, помнится, тогда схлопотали стулом по хребтине, отчего тот утратил целостность и превратился в топливо для камина. А вывод из всего того, что я тебе до этого сказал, Ролле, самый простой.

Однако озвучить этот вывод фельдфебель не успел.

– Герр обер-лейтенант! Есть один живой! – донесся взволнованный крик Ортруда. Юноша быстро справился со скрутившим его спазмом, и в дальнейшем вполне успешно исполнял свои ефрейторские обязанности[3].

Все присутствующие тут же поспешили на зов фаненюнкера.

Когда Шварц и Фишер добрались до места обнаружения выжившего, там уже был ротный санитётерфельдфебель Северин с еще более мрачным, чем обыкновенно, лицом, меряющий пульс едва заметно дышащему пареньку лет четырнадцати-пятнадцати. Удивительно, но молодой человек выглядел сравнительно целым, что «ротный коновал» и не замедлил подтвердить:

– Открытых ран нет, переломов, кажется тоже, – сообщил он фон Берне. – Конечно, могут быть внутренние ушибы и гематомы, разрыв органов…

– Ты, как всегда, оптимистичен, Ганс, – скривился Шварц.

– …однако на это ничего не указывает. Я бы предположил шок от контузии. Кроме того, он, вероятно, наглотался морской воды.

Словно услыхав его слова, мальчик приоткрыл глаза, обвел окружающих мутным взглядом и простонал:

– Pit’.

– Что он сказал? – спросил ротный. – Кто-нибудь понимает по-русски?

– Он попросил пить, герр обер-лейтенант, – сообщил оберягер Бюндель. – Я знаю русский.

Ни говоря ни слова, Дитер фон Берне отцепил от пояса свою фляжку, открыл ее и поднес горлышко к губам пацана. Тот сделал несколько жадных глотков, поперхнулся и закашлялся.

– Пока довольно, герр офицер, – Северин мягко отстранил руку с фляжкой. – Обезвоживания у него нет.

– Бюндель! – фон Берне обернулся к оберягеру. – Спросите у него, хотя бы, как его зовут.

– Яволь. – Унтер встал на одно колено рядом с пареньком и по-русски, медленно и раздельно, произнес: – Как тьебя зов’ут, мальчьик?

– Гена… Кудрин, – тихо прохрипел тот, и снова потерял сознание.

– Was?!! – всем присутствующим показалось, что сейчас у оберягера глаза лопнут от изумления.

– Что он сказал? – поинтересовался фон Берне.

– Прошу простить, герр обер-лейтенант, но, если я правильно понял, он утверждает, что его имя – Гейнц Гудериан!

Герзе,

казармы I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 года, 08 часов 25 минут

В иное время года и при иных обстоятельствах Дитер фон Берне с удовольствием побывал бы в этом городке. Прекрасные пляжи, приятные пейзажи – тишь, благодать… Деревня чертова. Или как это турки называют? Аул? Или не аул? Надо бы узнать, потому как от командования пришел приказ: «Офицерскому составу выучить турецкий язык в кратчайшие сроки, для максимально полного взаимодействия с союзниками». Видел Дитер этих союзников – без слез на таких вояк и не глянешь. Не радовали турки обер-лейтенанта ни вооружением, ни выучкой. Да и участившиеся переезды также отнюдь не радовали. Вроде бы едва-едва успели обустроиться под Бухарестом, обжиться – и тут раз тебе, и такой поворот. Быстро пакуй вещи и отправляйся в Турцию, незнамо от кого ее защищать.

Вернее – от кого, это-то, положим, отлично известно. А вот весь вопрос в том – на хрена? Мало того, что Кригсмарине в полном составе уже который день не может выловить в луже, именуемой Балтийским морем, франко-британскую эскадру – да что эскадру, даже торпедированный подводниками английский авианосец изловить не могут, сжигая тонны топлива почем зря, – так теперь русских не только на море, их еще и на суше надо защищать! Прут англичане с французами на вас через Турцию, так помогите президенту Ине… Ину… Инёню (вот фамилия – язык сломать можно!), введите войска с Кавказа. Ах, там восстания? И в Крыму тоже? И на Украине? А почему в Фатерлянде никто восстание не поднимает? А потому, что если б в Рейхе были недовольные, их бы уже давно не было! Нет, видать, у русских фюрер, как его – Сталин? – какой-то мягкотелый. Либерал, не иначе. Вот и доминдальничался с оппозицией: война, а у него недовольные. И детишки тонут почем зря.

Зрелище пляжа, покрытого изуродованными детскими телами – в этом фон Берне не желал признаваться даже себе, – произвело на него жуткое впечатление. В первый миг хотелось того урода, который сбросил бомбы на пароход, нет, не удушить, порвать на множество кровавых кусочков, причем ме-е-едленно. Чтоб помучился, гад. Это потом уже холодный разум убеждал своего владельца, что пилот британского «Mosquito» не знал, что или кто находится в трюмах корабля: люди, нефть, военные грузы для турецкой армии, или, например, грузинское вино. Человек просто выполнял поставленную задачу – топить все, что плавает. Знай он о пассажирах, отвернул бы, наверное, ручку штурвала, не сбросил бы свой смертоносный груз на старую калошу… Но это понимал разум. А руки-то все равно чесались.

– Ну, как там мой недоутопленник? – поинтересовался Дитер, входя в лазарет.

Лазаретом, конечно, это помещение можно было назвать весьма условно. Батальон прибыл в Герзе всего два дня назад и еще не обустроился в выделенном местной магистратурой, или как оно у турок называется (фон Берне мысленно поставил себе в памяти галочку рядом с галочкой про деревню), здании системы «барак», класс – «слабо благоустроенный», тип – «давно нежилой». И даже прекрасный песчаный пляж рядом с казармой не радовал, как и близость моря. Холодно, черт возьми! Март месяц. Какое уж тут загорать да купаться? Война, опять же…

– Недурно, весьма и весьма недурно, – отозвался командующий этим заводом по оздоровлению Вермахта, штабсартц Рот. – Небольшая контузия, совсем пустяковая, ни заикаться, ни непроизвольно дергаться и мочиться в постель не будет. Ну, и некоторое сотрясение мозга. Два-три денька на койке проваляется и будет как новый. А с учетом того, какой он недокормленный – так и получше, пожалуй.

– Что, интендант Зюсс поставил парнишку на довольствие? – хмыкнул обер-лейтенант.

– Да куда б он делся? Приказ самого майора Шранка. Да и без приказа бы поставил, – врач махнул рукой. – Он же интендант, а не чудовище какое.

В том, что касается интендантов, Дитер имел прямо противоположное высказанному штабсартцем мнение, которое, впрочем, благоразумно оставил при себе.

– Ну, а сам парнишка что говорит про себя, Берко?

– Димо, ты меня прямо удивляешь. Откуда ж мне быть в курсе, если я по-русски знаю только три слова: Lenin, Stalin, tovarisch.

– А… как же ты его тогда опрашивал? – изумился фон Берне.

– А твой Бюндель на что? Вот через него и опрашивал.

«Похоже, скоро оберягер получит прозвище „стетоскоп“», – подумал Дитер.

– Он, между прочим, еще не ушел, – меж тем продолжил Бернард Рот. – Так что можешь сам спросить у юноши все, что тебе интересно. Как лечащий врач – не возражаю.

Герзе,

лазарет I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 года, 08 часов 35 минут

– Ну, молодой человек, как самочувствие? – преувеличенно бодро поинтересовался у паренька фон Берне. Оберягер Бюндель перевел вопрос, попытавшись изобразить интонацию.

«Боже ж ты мой, прав Берко, тысячу раз прав, – подумал обер-лейтенант. – Хоть отъестся мальчик. Вот же, без слез не взглянешь. Лысенький, тощенький – кожа да кости – ну ровно цыплак ощипанный. В чем душа держится-то? И ведь не потонул! Было б сало, понятно отчего, а при таком теловычитании, как у него, плавучесть должна быть отрицательной».

– Говорит, что вроде бы неплохо, только голова кружится и тошнит немного. Еще жалуется на небольшой звон в ушах, – сообщил Бюндель.

– Ну, это ерунда, – улыбнулся обер-лейтенант. – Сотрясение. Помню, на чемпионате по боксу между полками меня один бугай из «Великой Германии» так приложил, что я потом три дня пластом лежал. Врачи еще удивлялись, чему у меня там было сотрясаться?.. Курт, а вот переводить последнюю фразу было вовсе не обязательно. Так, о чем я? А, собственно, расскажите мне, как вы оказались на том корабле, куда плыли. Ну, и кто же вы действительно такой, Гейнц Гудериан?

Мальчик внимательно выслушал перевод вопроса, кивнул, понял я вас, мол, набрал воздуха в легкие и начал рассказывать.

Отец Генки был офицером еще в той, царской армии. Не генерал, или полковник какой, нет. Обычный пехотный прапорщик. Умом ли, иными ли какими талантами, он выбился в офицеры из нижних чинов, это теперь уже вряд ли кто-то сможет сказать, однако о своем социальном происхождении не забыл, и когда в октябре 1917-го грянула Революция, ее поддержал. Не подозревал тогда еще прапорщик Андрей Кудрин, что именно из-за своего офицерского прошлого уже через двадцать лет превратится он из героев, проливавших кровь на полях Гражданской за благо трудового народа, в «неблагонадежный элемент», во врага того самого народа, за который насмерть рубился с белогвардейцами. Не знал, что, выступая на стороне восставших, тем самым «втирался в доверие с целью вредительства», что в званиях рос затем не по заслугам, а исключительно как «участник контрреволюционного заговора». И о том, что на три разведки разом работает, тоже не знал.

Мать Генки, как «пособницу», забрали вместе с отцом, да вместе с ним же к стенке и поставили. Ну, а Генка… То ли не поднялась рука у следователя на несмышленого пацана, то ли заступники из друзей отца, решившие о сыне порадеть, сыскались, то ли еще случилось что – но отправили Генку в детский дом. На Кавказ, от столицы подальше.

Там и обитал Генка Кудрин последние три года. Плохо ли, хорошо ли… Зато живой. Клеймо «сын врага народа», конечно, никто не отменял, и парень понимал, насколько трудно ему придется в жизни, когда придет время выйти из приюта, но в детском доме он был не единственный такой, так что рукоприкладства от более сильных воспитанников ожидать не приходилось: любого задиру враз бы толпой замяли, появись в его придирках хоть намек на судьбу родителей. По иным другим причинам – запросто, вплоть до глупого «В морду получить заказывал? Нет? Ерунда, оплачено!»

Впрочем, жизнь не была такой уж беспросветной. Пускай жилось голодно, пускай силенками он не удался в отца – при недоедании-то и не удивительно, – зато рос жилистым и выносливым. Нет, не был он мальчиком для битья. Остервенело отбиваясь, вместо того чтобы стерпеть несколько пинков и затрещин, был он несколько раз изрядно бит… и оставлен в покое со словами: «Ну его на фиг, блаженного. Еще до смерти пришибем». Хотя на самом-то деле причиной тому была насквозь прокушенная ладонь одного из вожаков.

«Вот так мы и жили, спали врозь, а дети были», – прокомментировал все сказанное парень, ввергнув Бюнделя в ступор – тот попросту не знал, как это перевести.

А потом был страшный день, третье марта, когда на Батуми с небес начали сыпаться бомбы, осколки зенитных снарядов и сбитые самолеты. Какие объекты были приоритетными целями для англофранцузских пилотов, Генка, конечно же, не знал. Знал он другое: и бомбы, и сбитые машины упали по большей части на жилые дома. Город затянуло дымом пожаров, с которыми не справлялись команды брандмейстеров, люди растаскивали завалы, пытаясь вытащить уцелевших под ними родных – да хоть бы и не спасшихся, хоть бы и просто тела своих близких, – и гибли под обрушивающимися конструкциями, уцелевшими, стоящими после взрыва, но державшимися, что называется, «на соплях». Власти страны оказались готовы к отражению агрессии. А вот к устранению последствий агрессии, мягко говоря, – не очень.

Ко всем прочим бедам, на Кавказе, многие районы которого и так числились живущими при Советской власти лишь номинально, вдруг оказалось множество этой самой властью, да и просто представителями других народов, а то и тейпов, обиженных и угнетаемых. И если в Крыму и на Украине хотя и начали изредка постреливать, но в целом жить там оставалось можно, то Кавказ полыхнул. Откуда только оружие-то взялось?

Откуда – этого, Генка, конечно же не знал. Зато отлично знали в организации «Прометей», чутко направляемой британской SIS, французским Вторым бюро Генштаба и польской «Экспозитурой». Не знал Генка и того, что крымские и украинские схроны так и сгинут в безвестности или, со временем, будут обнаружены, не дождавшись ожидаемого немецкого вторжения, на которое так рассчитывали западные кукловоды советских националистов. Откуда обычному детдомовцу догадываться о столь высоких материях? Определенно неоткуда.

А вот Валерий Минаевич Бакрадзе, председатель СНК Грузинской ССР, если и не был посвящен во все детали происходящего, то уж всяко знал и понимал многое. А еще он знал Кавказ и народы, его населяющие. Именно по его распоряжению детдомовцев, престарелых и всех прочих, о ком некому будет позаботиться, буде тут воцарится анархия, начали грузить на пароходы и отправлять в Одессу и Севастополь. Так, по мнению Бакрадзе, у них было гораздо больше шансов выжить. И не его вина, что капитан тихоходной, дореволюционной еще постройки посудины отчего-то решил везти свой живой груз не напрямик через Черное море, а прокрасться вдоль турецкого побережья, а затем, на долготе Севастополя, повернуть строго на север. Как показала история, перехитрил он и самого себя, и своих пассажиров.

Почему этой злополучной ночью ему, Генке, не спалось. Зачем, вместо того, чтобы ворочаться на койке, он тихонько оделся и вышел на палубу – этого он и сам не знал. Просто отчего-то захотелось оказаться снаружи, на свежем воздухе, полюбоваться звездами. А полюбовался тенью, из ниоткуда рухнувшей на корабль из поднебесья. Потом был ужасный взрыв, подбросивший Генку вверх, перевернувший несколько раз в воздухе, да и приложивший о воду плашмя.

– Дальше я ничего не помню, товарищ обер-лейтенант, – закончил свое повествование Кудрин. – Даже как вы меня на берегу из фляжки поили, не помню, мне об этом уже тут Курт рассказал.

– Понятно, – кивнул фон Берне. – Ну что ж, поправляйтесь, Гейнц. Если у вас больше нет вопросов, то я пойду. Дела.

– Вообще-то есть один вопрос.

Парнишка смешно сморщил нос, задумавшись, стоит ли отвлекать таким пустяком немецкого красного командира (ладно, пусть не красного, но все же), и решив, что надолго его не задержит, спросил:

– А почему меня тут все называют Гейнц Гудериан, а не Гена Кудрин? У меня имя сложное, да?

Герзе, штаб I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 года, 09 часов 40 минут

– Дитер, ты вот хочешь мне сказать, что я теперь должен переделать и приказ о постановке мальчика на довольствие, и выписанный на него аусвайс? – майор Макс-Гюнтер Шранк смотрел на командира второй роты с явным неудовольствием. – Ты, вообще-то, не мог раньше сообщить, что этого мальчика зовут Gena Kudrin? И не надо на меня так глядеть, обер-лейтенант. Я уже доклад о спасении одного человека и гибели прочих пассажиров парохода «Черноморец» в штаб полка отправил.

Майор фыркнул и придвинул к фон Берне какой-то листок.

– На, полюбуйся, что они мне в ответ прислали.

Дитер взял в руки бумагу, оказавшуюся расшифровкой радиограммы, прочитал текст и хмыкнул.

I/GJR100. Шранку.

По данным ОКХ командующий XIX моторизованным корпусом, генерал танковых войск Гудериан, в настоящий момент находится в районе г. Валендорф. Подтвердите факт спасения генерала танковых войск Гейнца Гудериана с советского парохода «Черноморец».

Эрнст.

– Я бы на месте герра оберста тоже удивился. Понимаю, если Шеленберг какой-нибудь у нас объявился бы – может, он по делам РСХА[4] в Советы мотался? А вот бывший генерал-инспектор танковых войск… – Дитер насмешливо фыркнул. – Могу представить, какой сейчас обмен радиограммами между штабами идет.

– Всё б тебе зубы скалить, – проворчал майор. – А мне на вот это, – он раздраженно потряс текстом радиограммы в воздухе, – еще ответ давать какой-то. И правду говорить нельзя – сожрут.

Бухарест, штаб 100-го горного полка

12 марта 1940 года, 10 часов 23 минуты

Ветеран «Пивного путча», оберст Рихард Эрнст уже несколько минут молча взирал на переданную из находящегося в Турции первого батальона радиограмму. Он смотрел на листок бумаги в своих руках, и, чем дальше, тем больше, ситуация казалась ему все более бредовой.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он наконец и отложил сообщение на столешницу. – Кто мне может объяснить, что это все значит?

GJR100. Эрнсту.

Спасение Гейнца Гудериана с советского парохода «Черноморец» подтверждаю. Спасение генерала танковых войск – не подтверждаю.

Шранк.

Кызыл (столица Тыва Арат Республик),

Великий Хурал

12 марта 1940 года,

10 часов 30 минут (время московское)

– Прошу вести себя потише, товарищи, – Хертек Амырбитовна Анчимаа, первая в мире женщина – глава парламента, позвонила в колокольчик, призывая к порядку депутатов десятого съезда Великого Хурала Тувинской Народной Республики. – Все мы любим и ценим нашего дорогого и уважаемого товарища Чимба.

Хертек Амырбитовна вежливо улыбнулась вернувшемуся уже с трибуны на свое место в президиуме Председателю Совета министров.

– Все мы знаем, как зажигательно он может говорить, и я не удивляюсь вашей реакции. Но, товарищи, пора уже взять себя в руки и вести себя так, как подобает настоящим коммунистам. Говорить помень ше, делать побольше. Все успокоились? Слово предоставляется первому секретарю ЦК Тувинской Народно-революционной партии товарищу Тока. Прошу вас, Салчак Калбакхорекович, – основоположнику тувинской советской литературы, приглашая его на трибуну, товарищ Анчимаа улыбнулась гораздо более искренне. Трудно улыбаться кисло собственному жениху, да и не надо, наверное. О том, что Тока к ней посватался, в Туве не знает разве что глухой.

Салачак Тока улыбнулся в ответ столь же тепло и стремительным шагом проследовал на трибуну.

– Товарищи! Как уже сегодня не раз повторялось, недавно английские и французские капиталисты развязали кровавую агрессию против Союза Советских Социалистических республик. Станем ли мы, тувинцы, безучастно смотреть на то, как проливается кровь наших братьев-пролетариев в СССР? Нет! Нет, категорично заявляем мы! Наша Республика не должна и не может остаться в стороне от беды своего могучего северного соседа, мы не можем и не должны попустительствовать империалистической агрессии! Наш народ ждет от Партии, Правительства и Хурала решительных и резких действий! Но чем наша страна может помочь Советскому Союзу, спросите вы? Что ж, на этот вопрос у меня есть ответ…

Из Декларации Х съезда Великого Хурала

«Об объявлении Тувинской Народной

Республикой войны республике Франция

и королевству Великобритания»

от 12.03.1940 г.

Тувинский народ, во главе со всей революционной партией и правительством, не щадя жизни готов всеми силами и средствами участвовать в борьбе Советского Союза против империалистических агрессоров до окончательной победы над ними.

Герзе, штаб I-го батальона 100-го горного полка

12 марта 1940 года, 12 часов 00 минут

– Господа, – Макс-Гюнтер Шранк обвел тяжелым взглядом командиров рот и начальника штаба, – как вам известно, восьмого числа сего месяца в войну против Франции и Великобритании вступило Королевство Румыния. Шестой армейский корпус уже начал передислокацию в западные районы Республики Турция, – майор кивнул астеемену Шафраку Акгюлу, отвечавшему за взаимодействие немецких горных стрелков с местным командованием, – для укрепления тамошней обороны. После неудачи при обороне Киликийских ворот турецкое командование концентрирует силы у городов Кочхисар и Джихайбейли, дабы не пропустить Вейгана и О’Коннора к столице, и у Афьон-Кархисар, где англо-французские силы также пытаются продолжить наступление. Учитывая сложность обстановки, Кароль Второй принял решение укрепить турецкие силы в Причерноморье, для чего из Констанцы в Самсун перебрасывается 16-я пехотная дивизия. За взаимодействие с нами от румынской стороны отвечает локотенант супрем Флорин Матей, прошу любить и жаловать.

Шранк указал на скромно примостившегося в уголке молодого мужчину в закрытом полевом кителе британского образца с нашивками артиллериста и пилотке.

– Также сейчас к отправке в центральную Турцию готовится девяносто пятая танкобригада РККА, – продолжил майор. – Развертывание сил Румынии и СССР в этом районе предполагается закончить до двадцать третьего марта, в связи с чем нами получен приказ подготовиться к выдвижению в район Лядик-Османджик для установления контроля над перевалами. Срок на подготовку – два дня. Вопросы?

«Опять переезд, опять метания», – вздохнул фон Берне.

Одесса, ул. Балковская

12 марта 1940 года, 12 часов 45 минут

– Тетя Сима, тетя Сима, я вам говорю, чтоб вы меня так слышали, как я думаю! Що ви стоите как Муссолине, увидав английские танки у Тобрука? Таки що – ви увидали английские танки? Плюньте. Я вам говорю – плюньте и разотрите, это уже не английские, а давно наши. Ой, ви меня удивляете! Если ви покупали эту блузку, що сейчас на вас як седло на корове, в Харькове, она принадлежит всему Харькову? Да весь Харьков ее даже на посморкаться не порвет! А ентих Мешков и Моталок[5] товарищи Ванников и Микоян прикупили, на минуточку, еще до войны, по сходной цене. Я говорю – по сходной, потому что торговались, как на Привозе. Тетя Сима, да отойдите вы уже от дороги, я умоляю! Вам мой Моня ноги задавит. Моня! Мо-о-оня! Тьфу, черт проклятущий, ну что ему стоит услышать маму в этой консервной банке! Шо? Тетя Сима, вы шо такое говорите? За такую броню, да моего Монечку? Как я ему буду давать горячее? Шо? Люк? Ай, да пока от башни дойдет до водителя, там останутся одни косточки да огрызочки. Моня-а-а-а. Стой свой танк! Стой свой танк я сказала, не смей ехать на твою мать! Товарищ комиссар, не смейте дергать кастрюлю из рук, а меня с дороги тем более. Мой сыночка не поедет на войну голодным! Моня, да вылези ты, мама просит! Товарищ лейтенант, от вам я доверяю, от видно що настоящий красный командир. Солдатики, помогите маме кастрюльку для сына передать. Он у там, внутри сидить, он впереди вас поедет, ему може чужая бомба раньше вас достанется… Ой, тетя Сима, що ж це деится, а? Монечка, сыночка мой, и воевать? Он же всю жизнь мечтал играть на скрипке, а потом ее разбить о голову Льва Аркадьевича, чтоб ему за те уроки музыки моя оплата икалась…

Девяносто пятая бригада легких танков РККА двигалась на погрузку в порт.

Берлин, ОКХ

12 марта 1940 года, 13 часов 07 минут

Шеф ОКХ[6] Вальтер фон Браухич взял в руки радиограмму из 19-го моторизированного корпуса и вгляделся в текст.

OKH. Браухичу.

Свое нахождение в Валендорфе подтверждаю.

PzKorpXIX. Гудериан.

– Черти б меня взяли, если я понимаю хоть что-нибудь, – пробормотал он и перевел взгляд на другую радиограмму.

OKH. Браухичу.

Спасение Гейнца Гудериана с советского парохода «Черноморец» подтверждаю. Спасение генерала танковых войск – не подтверждаю.

1. GebDiv/GJR100. Эрнст.

– Интересно, откуда в Турции взялся еще один Гудериан? – генерал-полковник в задумчивости постучал пальцами по крышке стола. – Дело пахнет… Просто пахнет.

Рим, Палаццо дель Квиринале

12 марта 1940 года, 17 часов 20 минут

– И вы считаете, что не поторопились, Бенито? – Король Италии и Албании, Император Абиссинии, Виктор Эммануил Третий поглядел на премьер-министра с неприкрытым скептицизмом.

– Должен признать, Ваше Величество, что наше поспешное одобрение действий Гитлера и вступление в войну на германо-советской стороне были несколько… скороспелыми, – нехотя признал Бенито Амилькаре Андреа Муссолини. Не то, чтобы всесильный диктатор обязан был отчитываться перед стариком-королем, но некоторые политесы относительно венценосной особы, некогда принявшей самое деятельное участие в его возвышении, старался соблюдать. – Никто не ожидал от Александера такой прыти. Ни я, ни наш Генеральный штаб.

– Ну еще бы, – Их Величество соизволили кисло усмехнуться. – Такой конфуз. Объявить войну французам и англичанам утром десятого, для того чтобы вечером одиннадцатого увидать у Тобрука вражеские танки. Просто гениальный ход, синьор премьер-министр.

– Это только доказывает, что Чемберлен и Даладье готовились к войне и с нами тоже, – ответил дуче. – А иначе что делать Седьмой танковой дивизии посреди пустыни, в суточном переходе от Тобрука? Но я уверен, маршал Грациани, его Пятая армия и танковая дивизия «Ариетте» выкинут англичан из Ливии, как нашкодивших щенков. К сожалению, мы не можем усилить его частями из метрополии – нам предстоит сковать как можно больше французских сил на наших границах, – но у него и так предостаточно солдат. Десятой же армии Гарибольди предстоит дать пинка французам в Тунисе.

Виктор Эммануил подошел к висевшей на стене карте мира и начал задумчиво в нее вглядываться.

– Скажите, Бенито, – наконец произнес он, – вы и впрямь рассчитываете, что Гитлер отдаст нам Египет?

– Безусловно. Более того, я убежден, что он окажет нам содействие войсками при нашем продвижении к Каиру и Александрии. И нам, и ему нужна недавно обнаруженная в Ливии нефть, и, я уверен, он непременно озаботится безопасностью новооткрытых месторождений. С Двадцать пятым корпусом, как я уже говорил, Гарибольди справится своими силами. Что же касается приобретений на материке, то тут многое зависит от успеха нашего наступления на Марсель.

– Как, вы и на Марсель собираетесь наступать? – усмехнулся король. – А как же ваш тщательно лелеемый план по захвату Греции?

– Греция – не корабль, государь. Никуда не уплывет. Мы концентрируем на ее границе группу армий «Албания», под командованием генерала Содду, но сейчас это не первоочередная задача. Проб лемой, решение которой, по важности, я почитаю первостатейной нашей задачей, является устранение английского влияния из региона Средиземного моря. Сейчас, когда стало окончательно понятно, что начало активных военных действий между Францией и Германией неизбежно, можно гадать не о результате противостояния этих стран, – как мне стало известно, Сталин направит часть своих войск в поддержку Гитлера, – но лишь о сроках и масштабах этого противостояния. Наш Генеральный штаб предполагает сковывать действия французов в позиционной приграничной войне до тех пор, пока вермахт не добьется решительных успехов. Видя нашу пассивность, Гамелен наверняка снимет наиболее боеспособные части с границы, чтобы залатать дыры в обороне, после чего мы нанесем сокрушительный удар по оставшимся французам и захватим Прованс! Затем, когда Франция падет, совместным наступлением с немцами мы отбросим Александера за Суэц.

– А О’Коннор и Вейган будут на это смотреть и ждать? – поинтересовался Виктор Эммануил.

– Вейган француз, он капитулирует вместе со своей страной. А у англичан сил будет недостаточно даже для того, чтобы удержать уже захваченное. Кроме того, не стоит забывать про Красную Армию. Она, быть может, и слаба, но весьма многочисленна, и ее наступление на Турцию – вопрос времени, причем скорого. Ну, а после падения Египта ничто и никто не сможет помешать нам заняться Грецией.

– Беннито, у вас нет родственников на Корсике? – иронично поинтересовался король.

– Что? – изумился Муссолини.

– Планы, я говорю, наполеоновские. Что ж, посмотрим, как вы их сможете реализовать.

Рим, Супермарина

12 марта 1940 года, 17 часов 50 минут

Начальник Морского генерального штаба и государственный секретарь по делам флота, адмирал Доменико Каваньяри еще раз перечитал подготовленный им для Дуче меморандум и покачал головой, отгоняя неприятные мысли. Поведение Муссолини он не одобрял и не понимал. В какой вообще стране возможно такое, чтобы командующий ВМФ узнавал о вступлении своей страны в войну одновременно с газетчиками? Конечно, после недавнего визита в Берлин графа Чиано, пришедшегося на момент объявления немцами войны французам и англичанам, можно было ожидать нечто подобное (правда, родственничек основателя фашистского движения, по слухам, был уведомлен Гитлером о выступлении Рейха против Новой Антанты словами: «Вы все прочитаете в сегодняшних вечерних газетах») – Каваньяри и ожидал. Были отменены отпуска и увольнительные, форсированы работы по достройке новых и переоборудованию старых, еще времен Великой Войны, линкоров, высланы к Мальте несколько субмарин, но… всего этого было недостаточно. Из четырех линейных кораблей в строю были лишь «старички» «Джулио Чезаре» и «Конте ди Кавур», еще на двух линкорах, – «Кайо Дуилио» и «Андреа Дориа», – не успели закончить модернизацию, а новые, современные «Витторио Венето» и «Литторио» ранее середины июля ввести в состав действующего флота также не представлялось возможным. Остальные силы итальянского флота состояли из семи тяжелых и двенадцати легких крейсеров, шестидесяти одного эсминца и миноносца, ста пяти подводных лодок, а также минных заградителей, патрульных судов, торпедных катеров и прочей мелочи. И сил этих явно было недостаточно для того, чтобы бороться с британским или французскими флотами на Средиземном море. О возможности что-то противопоставить объединенным флотам и речи не шло.

Особо угнетало Каваньяри, да и главнокомандующего итальянским флотом, Иниго Кампиони тоже, наличие на Средиземноморье аж двух вражеских авианосцев. Начальник Морского генерального штаба и государственный секретарь по делам флота серьезно сомневался в способности Реджиа Аэронаутика защитить от них его корабли как на базах, так и во время боевых походов.

Взгляд Доменико Каваньяри еще раз пробежался по строчкам подготовленного меморандума.

«…также я полагаю отметить те трудности, которые возникают из-за неудачного географического положения страны, и невозможность предпринять хоть какие-то внезапные действия, так как война уже идет…

…предполагаю, что Англия и Франция укрепятся на противоположных концах Средиземного моря и будут ждать, пока Италия не истощит свои силы. Они могут, впрочем, принять и более агрессивную стратегию, которая приведет к столкновению флотов, в котором обе стороны понесут большие потери. Если противник выберет первый вариант поведения, итальянские корабли вряд ли смогут предпринять какие-либо агрессивные действия. Что касается подводных сил, то не следует ждать от них больших успехов, так как любое судоходство по Средиземному морю практически прекратится…

…в том же случае, если Англия и Франция решат придерживаться агрессивной тактики, эти державы смогут восполнить свои потери в кораблях даже с избытком, тогда как Италия сделать этого не сможет. Флот, поэтому, будет вынужден занять оборонительную позицию, что не позволит решить ни одну из стратегических задач, которые могли бы привести к поражению морских сил противника…

…в связи с чем я прихожу к заключению, что вступление в войну вообще было для нас нежелательно, но, так как это уже произошло, флот будет придерживаться оборонительной стратегии в своих действиях…

…причины, которые помешают итальянскому флоту действовать иначе:

а) нехватка самолетов-разведчиков и трудность налаживания сотрудничества с Реджиа Аэронаутика;

б) плохое состояние ПВО военно-морских баз…»

– А не перебарщиваю ли я с формулировкой? – негромко произнес Каваньяри, задумчиво разглядывая заключительные фразы.

Командование, в котором тон задавали Муссолини и армейские офицеры, ничего не понимавшие в морской войне, требовало от Супермарины подвигов и победных реляций.

– Да нет, пожалуй, не только не перебарщиваю, но даже и оптимистичен в своих прогнозах.

Прогноз адмирала, может, и не слишком талантливого, но, безусловно, крепко знающего свое дело, звучал следующим образом: «Какой бы характер ни приняла морская война, потери нашего флота будут значительными. Последующие мирные переговоры Италия завершит не только без всяких территориальных приобретений, но потеряв флот и, возможно, авиацию».

Доменико Каваньяри поставил свою подпись под меморандумом и мрачно усмехнулся.

– Дуче будет в ярости.

Балтийское море, борт линкора «Шарнхорст»

13 марта 1940 года, 10 часов 50 минут

Студеные воды Балтики вскипали белыми бурунами под острыми форштевнями немецких кораблей, колюче-ледяными брызгами взметались ввысь, заледеневали на палубах судов, заскорузлой коркой застывали на орудийных чехлах, свешивались сосульками с лееров.

Где-то далеко, в Атлантике, германские U-боты вели охоту на транспорты французов и англичан, разворачивал у северных берегов Великобритании смертоносную сеть из субмарин командир Северофлотской бригады подводных лодок, контр-адмирал Виноградов, крались в южные моря вспомогательные крейсера «Виддер», «Комет», «Пингвин», «Тор», «Атлантис», «Орион» и «Корморан», искали врага на бескрайних просторах Тихого океана подводные лодки ТОФ, отправленные на охоту вице-адмиралом Юмашевым. А здесь, на Балтике, в двух часах хода от немецкого флота, гремели залпы и рвались снаряды. «Марат» и «Октябрьская Революция» вели неравный бой с врагом, и адмирал Бём спешил привести свой флот на подмогу гибнущим советским линкорам.

На охоту за вражеской эскадрой Герман Бём вытащил из портов все, что только мог, включая заслуженных старичков – броненосцы «Шлезиен» и «Шлезвиг-Гольштейн». Увы, седьмого марта, когда противника удалось настичь, море было чересчур беспокойно, и, обменявшись несколькими залпами, не нанесшими сколь либо значительного ущерба ни одному из флотов, стороны потеряли друг друга в наступившей темноте. Дальнейшие поиски врага ничего не дали, и адмирал Бём уже хотел возвращать корабли на базы, однако к вечеру восьмого марта пришла радиограмма с борта U-61, обнаружившей отбившийся от остальных сил британский авианосец «Фуриоус» и сумевшей поразить его одной торпедой, несмотря на предшествующую этому событию гибель большинства офицеров субмарины. Немецкий флот ринулся в указанный квадрат… и снова никого не нашел. В установившемся после бури густом тумане англо-французские корабли превратились в неуловимые фантомы, проскользнув под носом Кригсмарине, словно вода между пальцев.

Уже одиннадцатого стало известно, что караван Новой Антанты прибыл в Турку и начал разгрузку. Охота на британский авианосец продолжалась, однако обнаружить его удалось опять-таки не Бёму, а советскому МБР-2, вылетевшего с Моонзунда на разведку. И Бём, и Трибуц немедля направили свои силы в сторону Аландских островов, на перехват.

Первыми англичанина вместе с тремя эсминцами его эскорта настигли русские. Казалось бы, «Фуриоус», поврежденный, неспособный выпустить самолеты из-за сильного дифферента на нос, обречен. Но удача в этот день улыбнулась команде авиа носца – вначале со стороны Аландских островов появились финские броненосцы «Вяйнаминен» и «Ильмаринен», завязавшие отчаянный бой с «Октябриной» и «Маратом», а затем на горизонте появились и основные силы англо-французского флота. Два старичка-линкора, легкий крейсер «Киров», лидеры «Минск», «Ленинград», эсминцы «Карл Маркс», «Ленин», «Володарский», «Яков Свердлов», «Энгельс», «Артем» и «Калинин» мало что могли противопоставить английским и французским кораблям. Легкие крейсера «Глуар», «Марсейез», «Дюге-Труэн», «Леандр», «Перт», «Сидней», «Галатея», «Саутчгемптон», «Эдинбург», линейный монитор «Эребус», линкор «Нельсон», линейные крейсера «Реноун», «Дюкень», «Кольбер» и целая куча лидеров и эсминцев достаточно быстро могли превратить Балтийский флот СССР в сплошные воспоминания. Что самое печальное – «Марат» и «Октябрьская Революция» даже удрать не могли. Линкор «Нельсон» превосходил оба корабля не только в мощи залпа, но и в скорости, а вице-адмирал Трибуц понятия не имел о близости немецкого флота. И внимательно следивший за переговорами между советскими кораблями Бём решил нарушить радиомолчание, отправив на «Марат» одно коротенькое сообщение.

Нахожусь в двух часах хода от вас. Держитесь. Бём.

Немцу очень не хотелось растягивать порядки, но скорость эскадры – это скорость самого медленного из ее кораблей, и равняться в своем ходе на воевавшие еще в Великую Войну броненосцы означало отдать русских на растерзание. А в эскадренном бою иметь на своей стороне два линкора и не иметь на своей стороне два линкора в сумме давало четыре линкора. Однако русских Бём недооценил. Владимир Филиппович Трибуц предложил свой план сражения – безумный, самоубийственный, но единственно верный. Минуту назад с советского флагмана пришла радиограмма.

Обойдите противника с норда. Мы их покуда отвлечем. Трибуц.

Герман Бём в задумчивости передал сообщение Цилиаксу[7].

– Это же самоубийство с их стороны! – воскликнул тот.

– И единственная возможность отрезать врага от порта, и навязать эскадренный бой основным силам неприятеля, – сухо ответил адмирал. – Поступим по совету нашего советского камрада.

Бём помолчал и с горечью добавил:

– Вечная память героям.

А утром следующего дня вся Страна Советов слушала Левитана.

От Советского Информбюро.

Вчера, тринадцатого марта тысяча девятьсот сорокового года, в районе Аландских островов Балтийский Флот Союза Советских Социалистических республик, при поддержки сил германского флота, перехватил и на голову разгромил объединенную эскадру империалистических Англии, Франции и Финляндии.

В результате боя были уничтожены линейный монитор «Эребус», линейный крейсер «Реноун», броненосец «Ильмаринен», крейсера «Леандр», «Галатея», «Саутчгемптон», «Эдинбург», а также девять эскадренных миноносцев противника. Серьезные повреждения были нанесены авианосцу «Фуриоус» и линейному кораблю «Нельсон». Остальные силы противника трусливо бежали с места боя!

Советский флот в этом сражении потерял всего один корабль. Моряки-краснофлотцы одержали славную и убедительную победу над капиталистическими агрессорами!

И ни единым словом не обмолвился товарищ Левитан о том, что немцам этот бой стоил «Дойчланда», «Хиппера», «Эмдена», «Лейпцига» и восьми эскадренных миноносцев. Не упомянул он и о том, что «Марат» едва не затонул у самого Таллина, и представлял ныне больший интерес для сталелитейной промышленности, чем для судоремонтной, как и о том, что погибший советский корабль носил имя «Октябрьская Революция» и был линкором.

Вице-адмиралу Владимиру Филипповичу Трибуцу за этот бой было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно.

Герзе,

лазарет I-го батальона 100-го горного полка

13 марта 1940 года, 17 часов 45 минут

Осматривающий Кудрина штабсартц Рот был, судя по всему, в прекрасном расположении духа, он даже напевал что-то себе под нос. Генка напряг слух, чтобы разобрать, что мурлычет этот высокий мужчина в белом халате поверх формы, и с трудом разобрал:

Es steht ein kleines, kleines Edelweiss

auf einer steilen,steilen Felsenhoh!

Umgeben ist’s von Schnee, ja Schnee und Eis,

das kleine Edel, Edelweiss.[8]

Закончив считать пульс, доктор поводил молоточком перед лицом пациента и начал писать что-то в карте больного, продолжая мурлыкать:

Ich grusse dich, mein Schatz, vergiss mich nicht,

mein Schatz,

von einer steilen, steilen Felsenhoh, ja, Hoh!

Wo rauh der Bergwind weht, ein kleines Blumlein steht,

das kleine Edel, Edel, Edelweiss.

Присутствовавшие в палате фон Берне и еще один офицер, постарше, незнакомый Генке, но, видимо, самый тут главный, настроение штабсартца не разделяли, хотя и особо мрачными их назвать тоже вряд ли было можно.

– Ну что там, Берко? – не выдержал наконец Дитер. Генка, конечно, не понимал, о чем идет речь, хотя некоторые немецкие слова уже выучил, да и в школе именно этот язык изучал.

– Wir stehen auch auf vieser Felsenhoh… Что? – оторвался от записей Рот. – Нормально все, завтра выпишу.

– Попробовал бы ты не выписать, – мрачно заметил майор Шранк. – Послезавтра начинаем выдвижение, а тебе еще и свернуть лазарет надо.

– Было б что сворачивать, я его и развернуть полностью-то не успел, – отмахнулся штабсартц. – Почти все как стояло упакованное, так и стоит.

– Вы поглядите, наш костоправ жалуется на отсутствие работы, – заулыбался фон Берне. – Рот, у тебя пора изымать спирт. Delirium tremens[9] налицо.

– А я тебе клистир поставлю, паршивец ты эдакий, – ласково пообещал медик и, уже серьезно, добавил: – И не жалуюсь я, а радуюсь, Димо. Последним спокойным денькам радуюсь. Скоро пойдет поток раненых турков с юга, а они у нас вроде как союзники. Придется их штопать, лечить, ночами не спать… Ну и прочие прелести полевого госпиталя, в виде специфических запахов и сдачи покойников похоронным командам тоже ожидаются. Это уже не говоря про всяких беженцев с дизентерией и иными похабными хворями. Ты бы, чем разевать роток на казенный спирт, лучше озаботился снабдить мальчика одёжкой. Его собственная восстановлению не подлежит.

– Сделай ей операцию, – буркнул Дитер.

– Да, с одеждой надо что-то решать, – почесал в затылке Шранк. – Не отправлять же нашего генерала танковойск голышом.

– И куда ты собрался его отправлять? – криво усмехнулся медик. – К туркам? Так им, поверь, будет не до него – беженцев здесь, на севере, прибывает ежедневно. Лучше сразу пристрели пацана, чтоб не мучился.

– Вообще-то он гражданин СССР, – нахмурился майор.

– Не вижу в гавани череды кораблей, желающих отправиться в Советскую Россию, – парировал штабсартц.

– Сдадим в советское посольство, – пожал плечами фон Берне.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – майор выглядел все более и более озабоченным. – Анкара со дня на день падет, да и мы от нее будем далековато. Однако проблема. Не бросать же, действительно, белого мальчишку среди этих азиатов…

– А куда его девать, герр майор? – Дитер подозрительно покосился на командира.

– Ты все правильно понял, обер-лейтенант, – кивнул тот. – Забирай парня в свою роту, пускай помогает по хозяйству.

– А почему ко мне, а не к полевой кухне, например? – возмутился фон Берне, которому такое «счастье» даром было не нужно.

– Потому что на кухне никто русского не знает. Как и в лазарете, – отрезал Шранк. – А у тебя Стетоскоп есть. И вообще, мы в ответе за тех, кого приручили.

– Использовать в качестве аргумента слова неприятеля… – пробурчал командир второй роты, уже понимая, что избавиться от Генки не удастся.

– У врага тоже не грех поучиться, – авторитетно заметил майор. – И вообще, это приказ. Завтра пускай твой Бюндель отведет мальчика на склад и поможет перешить форму под его рост. Парень тощенький, но длинный, что-нибудь Зюсс для него найдет.

Рот чуть заметно улыбнулся. Хайнрих, его младший брат, был в том же возрасте, что и этот русский мальчик. Кто знает, как повернется война? Может, и о малыше Хайнцеле кто-нибудь так же позаботится, если что?

Герзе,

склад амуниции

I-го батальона 100-го горного полка

14 марта 1940 года, 09 часов 12 минут

– А, явились, разорители, – добродушно усмехнулся интендант Конрад Зюсс вошедшим Бюнделю и облаченному в больничную пижаму (явно слишком большую для него) Кудрину.

Несмотря на свою явно еврейскую фамилию, засвеченную даже в недавнем фильме студии UFA[10], интендант был настоящей белокурой бестией: светловолосый, сероглазый, ладно сложенный, подтянутый… Только вот ростом не удался. Изрядно не удался, надо сказать – был он всего на полголовы выше Генки.

– Ну-с, – Зюсс поднялся из-за конторки, – что ж мы тут имеем?

Он смерил Генку задумчивым взглядом.

– Сложно будет. Себе-то я форму на заказ шью… Бюндель, ведите вашего подопечного в каптерку, попробуем что-то подобрать.

Оберягер поморщился. Раздосадованный свалившийся заботой – когда можно будет передать парня советским танкистам, да и удастся ли это вообще, было неизвестно, – фон Берне перепоручил паренька именно ему, с наказом выучить Генку говорить по-немецки в кратчайшие сроки. Но сначала – обмундировать.

Первым делом интендант озаботился Генкиной обувью.

– Нога… Нога хорошая, – задумчиво пробормотал он. – Вырастет и будет, как говорил один мой советский коллега, sorok p’atiy, rastoptatiy, na bosu nogu fig nalezet…

Кудрин от удивления выпучил глаза и тут же получил на примерку носки и горные ботинки.

– Пускай меряет, – скомандовал Зюсс Бюнделю и полез куда-то на верхние полки. – А я пока поищу форму для таких кабыздохов, как мы с этим мальчиком. Где-то было, где-то было…

Зюсс, в отличие от большинства невысоких людей, комплексом Наполеона не страдал (и не наслаждался им тоже). К доставшемуся ему от Бога росту он относился со здоровой самоиронией, развившейся за прожитые годы в отменное чувство юмора.

– Так, это не то… Это тоже не то… А это откуда, интересно? Вот! Нашел! Держите, оберягер, – интендант вручил Курту какой-то тюк и начал спускаться. – Как ботинки? Подошли?

– Как на него шили, – совершенно искренне ответил Бюндель. Ботинки и впрямь сидели на ноге как влитые.

– С таким глазомером стоило идти в снайпера, – хмыкнул Зюсс, забирая тюк обратно и вываливая из него вещи на стол. – Жаль, что когда я стреляю, опасность грозит кому угодно, кроме врага.

В течение четверти часа Генка стал счастливым обладателем двух комплектов униформы, нескольких – как-то не додумался он посчитать, скольких именно, – комплектов белья, форменного кепи с альпинистскими очками, егерской куртки, ранца, лопаты, ножа, каски, альпенштока, фляги, ремня с портупеей и кучи разной полезной мелочи.

– Ну-с, вроде все, – Зюсс внимательно осмотрел выданное. – Кажется, ничего не забыли. Вот, пускай распишется за получение.

Бюндель подвинул накладную к Генке:

– Подпьисывай, парьень, – сказал он.

– А… что писать-то?

– Как что? Имья и фамилию – Гейнц Гудериан.

Северная Турция,

дорога между рекой Кызылырман

и городом Чельтек

15 марта 1940 года, 19 часов 01 минута

Пара турецких PZL P.24C сделала левый поворот и направилась на юго-запад, вдоль русла Кызылырмана. Генка проводил аэропланы тоскливым взглядом и, тяжко вздохнув, пробормотал под нос:

Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю,

Чому я не сокіл, чому не літаю…[11]

– Что? – спросил шедший рядом Курт. – Я не понял.

– Это не по-русски, это по-украински, – отозвался парень. – Стихи.

– Да? И о чем?

– О том, что людям летать хочется, – вздохнул Гена.

– Это правда, – согласился Бюндель. – Я не прочь летать. Или хотя бы ездить, потому что ноги уже отваливаются.

Генка снова вздохнул. Хотя половину сегодняшнего марша он и проделал в телеге, но тоже сильно устал.

Нет, жаловаться на жизнь он не собирался. С чего бы жаловаться-то? Подобрали, выходили, кормят от пуза, одежду, вон, новую дали. Да какую! Ребята из интерната удавились бы от зависти – настоящая военная форма, с всамделишними нашивками и значками, каска военная, ранец, а обувь такая, что ему и не снилась раньше: прочная, удобная и красивая. Ну, сказали, что будет по хозяйству помогать, так он, Генка не барчук какой, нахлебником быть не привык. Ребята в роте веселые, он их уже немного понимает. Подшучивают над ним, конечно, смеются, когда он по-немецки пытается говорить, но все это без злобы, без раздражения. Прям как будто старшие братья. Целая рота старших братьев, ага.

В казарме их и впрямь встретили весело, с хохмочками и улюлюканьем.

– Герр Стетоскоп, вас назначили нянькой?

– У-у-у, братцы, пополнение прибыло. Зверь! Теперь точно англичан и французов разобьем!

– Господа, есть предложение назначить новичка пулеметчиком.

– Что, пулеметчиком? Такой богатырь целую горную пушку утащит без проблем!

– Все б вам зубы скалить, козлы горные, – прервал бурю эмоций оберфельдфебель Рольф Фишер, выразительно нахмурив косматые брови. – Пока мы его русским вернуть не сможем, он считается полноценным бойцом Вермахта, и спрос с него будет такой же, что и с вас.

– Что, и по физподготовке тоже? – изумился фельдфебель Шварц и с озабоченным выражением лица потрогал лоб товарища ладонью. – Так и есть, горячечный бред.

– Физподготовка это дело наживное, а вот форма у бойца должна быть в порядке! – отрезал оберфельдфебель. – Всё в человеке должно быть прекрасно, особенно подворотничок, состояние вверенной амуниции и строевой шаг. Взвод, слушай мою команду! Привести кандидата в егеря Гудериана в надлежащий вид и рассказать смысл основных команд! Срок исполнения – до обеда. Потому что после обеда у нас ревизия того, что мы забыли в казармах, с последующей загрузкой забытого в гужевой транспорт. Приступать.

– Яволь! – с хохотом отозвались несколько бойцов.

Несмотря на грозный внешний вид, характеризуемый лучше всего словосочетанием «русский медведь» (то, что медведь был вполне немецким, на ассоциацию отчего-то ни у кого и никогда не влияло), Фишер был человеком добрейшей души, что подчиненные давно знали. Противоречить, или, не дай бог, не выполнить его распоряжение, правда, давно уже никто не пытался, поскольку от расстройства тот мог и стукнуть несильно… по его меркам, однако ж и заботился о егерях своего взвода он словно отец родной. Так что грозный рык «Папаши Браунбёра», от которого так оробел Генка, никого не обманул. С шуточками, прибаутками и применением всех известных русских слов парню помогли подогнать форму по фигуре, подтянуть всё что надо и подшить то, что необходимо. К обеду совместными усилиями Кудрин выглядел как эталон бойца дивизии «Эдельвейс», только шибко уж некрупный.

Как и обещал Фишер, после сытного обеда и до самого ужина весь батальон занимался тем, что таскал круглое и катал квадратное – сколь ни маленьким было такое подразделение, как батальон, имущества даже у него оказалось неожиданно много, и все его при смене места дислокации следовало либо сломать, либо потерять. Исключительно для того, чтобы добрейший герр Зюсс мог проявить чудеса изворотливости, его списывая.

Выдвижение на Чельтек начали утром следующего дня, сразу после завтрака. Двигались не особо спешно, поскольку дороги были забиты движущимися туда же турецкими и начавшими прибывать румынскими солдатами из 16-й пехотной дивизии. Кроме того, фраза про отсутствие дорог и наличие направлений, как выяснилось, применима не только к СССР, но и к Турции, причем ничуть не в меньшей степени.

В место назначения егеря прибыли уже затемно.

Чельтек, временный штаб округа

16 марта 1940 года, 08 часов 10 минут

– С сожалением сообщаю вам, господа, о полном разгроме наших войск под Анкарой, – произнес полковник Февси, исполняющий обязанности начальника военного округа. – Вчера, в одиннадцать часов ночи, остатки Стамбульского резервного корпуса, 202-го тяжелого артиллерийского полка 12-й, 17-й пехотной и Люлебургазской мотомеханизированной дивизий капитулировали под Кулу. Противнику открыта дорога на столицу.

Большая часть присутствующих на совещании офицеров – и турецких, и румынских, и немецких – была уже в курсе сего прискорбного события. Однако надежда, в данном случае – надежда на ошибку штабистов и связистов, умирает последней, причем страшной и мучительной смертью.

Некоторое время в кабинете стояла мертвая тишина.

– Но, господа, надо что-то делать, – наконец высказался локотенант супрем Флорин Матей.

Спорить с румынским старлеем никто не стал, потому как, с одной стороны, делать что-то и впрямь надо, а с другой – совершенно непонятно, что.

– Наше выдвижение под Анкару теряет всякий смысл, – негромко заметил майор Шранк. – Имеющиеся у нас силы не тянут даже на полноценную дивизию. При всем моем уважении к личным достоинствам полковника Февси, его резервистов разгонят в первом же бою. Нет тяжелых вооружений, личный состав не обучен… Нет, господа, я не сомневаюсь в личном мужестве турецкого ополчения, но этого для победы в современной войне недостаточно. Тяжелое вооружение Шестнадцатой пехотной дивизии, как и большая часть личного состава, также еще не прибыли. С учетом полного контроля Новой Антантой Анатолийского плоскогорья, доставка сил союзников по морю будет чересчур опасна. Транспортные корабли уязвимы к авианалетам, а советский Черноморский флот и флот Республики Турция не в состоянии прикрыть большие массы транспортов зенитным огнем. Вывод однозначен – необходимо налаживать оборону перевалов.

– Мы сможем прикрыть высадку как румын, так и советских танков, – пренебрежительно произнес незнакомый Шранку майор в форме турецких авиаторов.

Сидевший рядом с ним капитан в форме ВВС Югославии согласно кивнул:

– Сейчас на ближневосточный ТВД перебрасываются большие массы авиации. Нет никаких сомнений в том, что воздушное господство франко-английской авиации будет утрачено в ближайшие дни.

– Вы, господа, как хотите, а у меня приказ занять один конкретно взятый перевал, – майор Шранк нахмурился. Труса праздновать не хотелось, а лезть в наступление было безумием. – Его я исполню. И удерживать перевал буду до последнего солдата. Насчет всего остального – увольте. Самоубийц выпускают из других учебных заведений.

Французская авиабаза «Раяк» (Сирия)

16 марта 1940 года, 08 часов 15 минут

– Стойте! Да держите же вы его! Гастингс, успокойтесь! Дайте ему в морду, господа! Да что такое?!! Дайте еще раз!

Подполковник Джонсен вырвал из рук капитана и револьвер, и телеграмму.

– Что вы задумали, молодой человек? Какое вы имеете право, во время войны!..

– Прочтите! – выкрикнул его визави.

Подполковник поднес бумагу к глазам и смертельно побледнел.

Дорогой сын.

Никогда не думал, что ты, выбрав карьеру военного, станешь героем потопления судна с детьми из советского интерната, о чем нынче голосят все мировые радиостанции. Я в тебе крайне разочарован.

Искренне любящий тебя, твой отец.

– Всем покинуть помещение, кроме Гастингса!

Джонсен прикрыл глаза.

– Вы же не были виноваты… вы не знали… – прошептал он, возвращая револьвер, и вышел. Миг спустя в комнате раздался выстрел.

Лондон, Воксхолл-кросс, 85

16 марта 1940 года, 12 часов 00 минут

«Бомммм… Бомммм…», – начали отбивать полдень старые напольные часы, свидетели блистательного правления королевы Виктории.

Глава Секретной разведывательной службы, Стюарт Мензис, устало потер глаза и откинулся на спинку кресла. Сложившаяся ситуация не радовала.

Как, казалось бы, все шло хорошо. Дипломаты торжествующе рапортовали об успешно идущих переговорах с Гитлером, о том, что этот выскочка собирается воевать за интересы Великобритании, как, впрочем, и Польша с Францией, шла активная засылка агентуры и поставка оружия на территорию СССР, японцы уже готовы были вновь пощупать подбрюшье влезшей в войну с финнами советской державы, к чему их усиленно подталкивали тупоголовые янки… А повернулось вон оно как: Турция до сих пор не разгромлена, хотя столица ее и взята, и, более того, там уже несколько часов как действует правительство заранее подготовленных марионеток… Что уж говорить об остальном?

И ведь ясно теперь, что Гитлер заранее готовился воевать не с Советским Союзом, а профукали – да что там, просрали! – его подготовку к войне. Откуда, спрашивается, на коммуникациях Атлантического океана взялись все эти немецкие подводные лодки? Чья недоработка? Ваша, мистер Мензис. Почему турки, если и не знали, то точно догадывались о том, что их поддержат и Италия, и Германия, и вся Балканская шелупонь, кроме Греции, а SIS об этом ни сном ни духом? Чья недоработка? Ваша, мистер Мензис. И наконец…

Стюарт Мензис взял распечатку нескольких перехваченных MI8[12] радиограмм германских штабов.

И наконец, что делает в Турции командир XIX-го корпуса Вермахта, Гудериан? Означает ли это, что Гитлер не повторит «План Шлиффена», а твердо решил разобраться сначала с ближневосточными делами? И, если да, то каковы будут его взаимоотношения со Сталиным? А если нет? Что же все это означает? Что?

Окрестности города Мерзифон (Турция)

19 марта 1940 года, 10 часов 12 минут

В тридцати семи километрах к западу от Амасьи, древней столицы Понтийского царства, находится город Мерзифон, родина Святой Варвары Илиопольской. Когда-то он знавал куда как лучшие времена. В начале XX века этот греко-армяно-турецкий город насчитывал 20 000 жителей из которых 12 000 были греками, однако во время Великой Войны турки изрядно проредили немусульманское население в своей стране, а после греко-турецкой войны оставшимся в этих краях потомкам эллинов пришлось поспешно уносить ноги. Город пришел в упадок, однако по прежнему находился на стратегически важном пересечении дорог, а оттого нуждался в обороне.

На защиту рожденной здесь святой, защитницы от внезапной смерти майор Макс-Гюнтер Шранк правда, не особо надеялся, больше полагаясь на маскировку, наблюдателей и зенитные расчеты, на исторические же достопримечательности ему нынче и вовсе было глубоко наплевать. Что его и впрямь сейчас интересовало, так это как, при отсутствии должного количества мин, взрывчатки, горной техники и рабочих укрепить эту чертову дорогу, и сможет ли он в этаких эрзац-укреплених продержаться до подхода советских танков. Положительный ответ на второй вопрос вызывал серьезные сомнения. Идиот Февси на военном совете все же настоял на наступлении в сторону турецкой столицы, хотя большинство офицеров сильно сомневались в его целесообразности. Вот кто ни в чем не сомневался, так это румыны, хотя Шранк никак не мог понять причину такой их самоуверенности. Насколько помнил герр майор, самостоятельно румыны побед не одерживали со времен этого их князя… про которого еще писал тот ирландец, Стокер… и кино про него еще в 31-м снимали… Дракула! Короче говоря, самостоятельно не побеждали румыны в сражениях ну очень давно. А с учетом того, что тот самый Дракула и в истории, и в книге, и в фильме кончил плохо, Шранк на месте румын поостерегся бы полагаться на такого предка в своих чаяньях победы.

Однако куда там! Рванули вперед так, что аж пятки засверкали, и пыль стояла над дорогой столбом – ни русских не дождались, ни даже полной доставки дивизии в Турцию. Все ж таки, что ни говори, а этот генерал Чего-то-там-леску дурак первостатейный.

Окрестности города Берхтесгаден,

шале Бергхов

19 марта 1940 года, 10 часов 30 минут

– Присаживайтесь, Герман, присаживайтесь, – Адольф Гитлер, указывая на стул, улыбнулся среднего роста мужчине с серо-зелеными глазами, коротким ежиком седых волос и тонкими, наполовину седыми же, бровями.

Уже далеко немолодой, посетитель рейхсканцлера отнюдь не казался стариком. Форма генерала пехотных войск, украшенная шестью орденами, включая турецкий, австрийский и болгарский, а также нашивкой за ранение, сидела как влитая, а лицо, если не считать две глубокие складки, начинавшиеся у переносицы и тянувшиеся почти до середины лба, было практически лишено морщин. Вернее, морщины были, но заметны они становились лишь тогда, когда этот человек улыбался или смеялся, чего в разговоре с рейхканцлером позволить себе, разумеется, не мог. Что могло выдать его возраст – так это руки: сухие, костлявые. Но в настоящий момент они были скрыты форменными офицерскими перчатками, и в целом этот человек производил впечатление подтянутого моложавого мужчины лет сорока-сорока пяти.

Дождавшись, когда гость займет указанное ему место, Гитлер продолжил:

– Скажите, что вы думаете о ходе кампании в Турции?

– Честно говоря, мой Фюрер, я думаю, что дела там идут крайне неважнецки, – ответствовал генерал. – Но почему вы интересуетесь именно моим мнением?

Рейхсканцлер помолчал несколько секунд.

– Потому, что я считаю так же, и у меня будет к вам одна… просьба. Именно просьба. Но сначала я хотел бы услышать ваше мнение о перспективах турецкой кампании.

Теперь пришло время на несколько секунд задуматься посетителю.

– Как я понимаю, после падения Анкары Инёню намерен продолжать сопротивление?

– Да, – кивнул Гитлер.

– Ну что ж… – генерал кинул взгляд на карты, висевшие на стене кабинета, поднялся со своего места и проследовал к изображению Турции. – Бомбардировка нефтяных месторождений СССР была ничем иным, как подготовкой к вторжению на Кавказ, для контроля за его ресурсами. С утратой этого региона Советский Союз лишится большей части нефти и вынужден будет выйти из войны. Закупать ее ему будет просто негде – нам самим румынской нефти едва хватает, а ливийские месторождения еще не начали давать «кровь войны», США не продадут ни барреля, а с Францией и Англией Сталин в войне. Поэтому первостепенной целью франко-британского командования является именно Кавказ. В этом нет и не может быть ни малейших сомнений – балканские страны не имеют ни количественно, ни качественно тех армии и флота, что имеются у СССР, сами по себе они не представляют угрозы интересам Франции и Англии. Советский Союз же… Если я не ошибаюсь, в составе его Черноморского флота имеется линкор, пять крейсеров и три дивизиона эсминцев. Вкупе с двумя дивизионами U-ботов это довольно значительные силы. Некоторое количество эсминцев и субмарин есть у Болгарии, Румынии и Турции, причем турецкие подводники уже умудрились потопить британский крейсер «Ковентри», да и «Гебен», прошу прощения – давно уже «Явуз Селим»…

– У румын два вспомогательных крейсера, семь миноносцев и эсминцев, один U-бот, не считая мелочи, – заметил Гитлер, сверившись с каким-то документом в перед ним открытой папке. – У болгар и того меньше. Но вы правы, они готовы поддержать Турцию и этой рухлядью тоже. Более того, Румыния и Венгрия даже дунайские флотилии готовят к отправке, хотя где они будут их применять – ума не приложу. Турецкие реки для таких кораблей, мягко говоря, приспособлены слабо. Но я перебил вас, продолжайте, Герман.

– Да, мой Фюрер. Итак, действия советско-турецкого флота на Средиземном море осложнят Средиземноморской эскадре Великобритании борьбу с итальянским флотом, а если Сталин, Муссолини и Инёню смогут согласовать действия на море должным образом, то положение Королевского флота на этом театре военных действий может стать и вовсе шатким. Конечно, я не моряк, но полагаю, что гросс-адмирал Рёдер поддержит мои выкладки.

– Уже поддержал, – кивнул Гитлер, – продолжайте.

– Но даже если отбросить это обстоятельство, или предположить скорый разгром флота Королевства Италия, наступление на Кавказ для Вейгана и О’Коннора невозможно до разгрома западной группы войск Турции и союзников. Нет сомнений, сейчас вторжение в СССР для англо-французов было бы особенно легким. Кавказ полыхает восстаниями, для подавления которых РККА приходится идти и на крайне жесткие меры, и франко-британцы, вероятно, будут приняты местным населением как освободители. Но, оставив достаточное количество войск для сдерживания на западе, им не хватит сил для наступ ления на востоке, по крайней мере – в Советском Союзе. Кроме того, Инёню сможет перебросить часть своих резервов избиваемой восточной группе армий, используя транспортные суда и Причерноморское побережье. И наоборот – тем же путем, но с востока на запад, вполне может быть переброшена часть войск. Из этого имеется лишь один вывод: противник должен расчленить Турцию на две части и выйти к Черному морю, чтобы действиями авиации предотвратить помощь одной группировке другой. Решив эту задачу, неприятель может наступать, причем ему вовсе незачем идти на Стамбул. Овладев Эскишехиром, французы и англичане, – по крайней мере на их месте я бы поступил так, – ударят на Измир и Бурсу. После их падения, судьба западной группировки будет решена. Много через Дарданеллы, когда тебе в спину дышат вражеские солдаты, не эвакуируешь, ну а если еще и Греция вступит в войну на стороне Англии и Франции…

Генерал покачал головой.

– Не сомневаюсь, что в этом случае восточная группировка почтет за лучшее признать власть марионеточного режима в Анкаре.

– Ну, хорошо, – произнес рейхсканцлер и по совместительству рейхспрезидент. – А куда, по-вашему, они ударят, чтобы рассечь Турцию?

Его собеседник задумчиво поглядел на карту.

– По большому счету, есть три варианта: на Зонгулдак, на Инеболу и на Самсун. Тактически, второй вариант лучше, поскольку позволяет повторить бомбардировки Одессы с меньшим расходом горючего, однако дороги к нему от Анкары далеко не так удобны, как по двум остальным направлениям. Захват Зонгулдака создаст угрозу для Стамбула. Это облегчит взятие Эскишехира, поскольку часть войск будет переброшена на стамбульское направление, но туда довольно просто перекинуть подкрепление, да и спасется при разгроме западной группы куда как больше войск. Самсун же находится в самом центре Турции, его сложно снабжать, иначе как по морю, войск там мало и, в основном, это резервисты… Я бы ударил туда, с последующим захватом Синопа. Он на полуострове, оттуда тоже можно неплохо действовать авиацией.

– Резонно, – вздохнул Гитлер. – Ваши выводы почти стопроцентно совпадают с выводами ОКВ[13] и Генерального штаба.

Адольф, урожденный Шикельгрубер, поднялся со своего места, где внимал речам своего визави, подошел к нему, и остановился.

– Итак, насчет моей просьбы, Герман, – рейхсканцлер помолчал. – Я знаю, что вы планировали для себя участие в разгроме Франции, возглавляя собственный танковый корпус, но в сложившейся обстановке я прошу вас отказаться от этого предприятия и принять роль командующего войсками в Западной Турции.

– Но… у нас там, в основном, авиация, мой Фюрер. Я весьма польщен, но это все же несколько не по моей части. Почему я, а не кто-то из ведомства Геринга?

– Ну, вы скромничаете, – улыбнулся Гитлер. – Насколько я помню, с октября шестнадцатого и по август восемнадцатого года вы служили в штабе военно-воздушных сил Германии.

– О, когда это было, герр рейхсканцлер?

– Тогда же, когда Геринг воевал в воздухе, – спокойно ответил Гитлер. – Кроме того, мы уже провели консультации с союзниками, они готовы подчинить все имеющиеся войска в западной Турции нашему, немецкому генералу. Да и некоторое количество сил из состава ОКХ планируется отрядить именно туда. Так что вы мне ответите на мою просьбу, генерал-полковник Гот?

Окрестности города Мерзифон (Турция)

19 марта 1940 года, 11 часов 57 минут

Макс-Гюнтер Шранк вышел из палатки радистов и мрачным взглядом уставился на стоящего неподалеку фон Берне.

Примечания

1

«Германия никогда не капитулирует, ни сейчас, ни через три года». Речь Гитлера 8. 11. 1939 в пивной в Мюнхене.

2

Маленький эдельвейс (нем.). Цветок эдельвейса являлся эмблемой горнострелковых частей вермахта и СС.

3

В вермахте кандидат в офицеры после обязательной годичной службы в качестве рядового получал звание «фаненюнкер», равное званию «ефрейтор», и после непродолжительных теоретических занятий (от 2 до 6 месяцев) посылался в боевой полк на ефрейторскую должность на срок от 4 до 6 месяцев. В это период ему должны были предоставить возможность часть времени выполнять обязанности командира отделения. На последующих курсах обучение строилось аналогичным образом, с повышением как в звании, так и в должности, ежегодно.

4

РСХА – Главное управление имперской безопасности, одно из 12 управлений СС, орган разведки, контрразведки и политического сыска Германии.

5

«Мешок» – танки Vickers Cruiser, Mark I и Cruiser, Mark II. «Моталка» – танк Vickers Mk I, Matilda. В реальной истории СССР не закупались и, соответственно, не имели жаргонных обозначений, являющихся плодом фантазии автора.

6

ОКХ – верховное командование сухопутными войсками Германии.

7

Цилиакс Отто, капитан цур зее, командир «Шарнхорста».

8

Marsch der Gebirgsjager (Марш горных стрелков).

9

Delirium tremens – белая горячка (лат.)

10

«Еврей Зюсс» – немецкий фильм 1940 года выпуска по одноименному роману Вильгельма Гауфа. Режиссер Файт Харлан.

11

Стихи М. Н. Петренко.

12

MI8 – отдел радиоперехвата и радиоборьбы британской Секретной разведывательной службы.

13

OKB – Oberkommando der Wehrmacht. Верховное командование Вермахта, с 04. 02. 1938 г. центральный орган управленческой структуры вооруженных сил Германии.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.