– Пока ты полезен орфанотропу, – говорила она, – тебе ничего не грозит. Нынче, когда у его брата нелады со здоровьем, ему хватает забот.

– Значит, сведения о состоянии императора просочились наружу?

– Само собой, – ответила она. – Мало что из происходящего во дворце не становится в конце концов сплетнями на рынке. Слишком много народу работает во дворце, чтобы тамошнее могло остаться тайным. Кстати, – добавила она, – твои бородатые друзья с севера, которых отправили вместе на кораблях в Диррахий, неплохо справляются. Тот сыр, что я подала сегодня вечером к первому блюду, прибыл из Италии, а до недавнего времени достать его было почти невозможно. Итальянские сыровары не слишком охотно посылали к нам свои продукты – слишком много торговых судов попадало в руки арабских пиратов. А теперь сыр снова появился на рынке. Это хороший знак.

Я вспомнил этот наш разговор, когда получил следующий вызов к орфанотропу. На этот раз он оказался не один. Там присутствовали начальник флота, друнгарий, а также кентарх, по случайному совпадению тот самый, что прогнал нас с Харальдом с дромона. Оба они удивились и вознегодовали, что я вызван вместе с ними, но я постарался выказать все возможное уважение, снова устремив глаза на золотой нимб на иконе, и при этом очень внимательно слушал орфанотропа.

– Гвардеец, я получил странное письмо от судоводителя Аральтеса, ныне занятого охотой за пиратами. Он хочет, чтобы ты сопровождал следующий корабль с деньгами для нашей армии в Италии.

– Как прикажет ваше превосходительство, – бодро ответил я.

– Все обстоит не так просто, – сказал орфанотроп, – иначе я не вызвал бы тебя лично. Этот груз будет несколько иным, чем обычно. Аральтес – или Харальд, как, по твоим словам, называют его у вас – действовал весьма успешно. Его люди разрушили несколько пиратских стоянок и захватили или потопили несколько сарацинских кораблей, однако не все. Один из самых опасных разбойников по-прежнему на свободе. Аральтес докладывает, что стоянка корабля находится в Сицилии, и варягам на их моноциклонах туда не добраться. Друнгарий согласен с этим. Он также утверждает, что несколько его военных кораблей пытались настичь этого разбойника, но не преуспели в этом.

– Судно оказалось слишком быстроходным, – стал оправдываться друнгарий. – Оно мощное, хорошо управляемое и смогло уйти от моих дромонов.

Орфанотроп не обратил внимания на это вмешательство в разговор.

– Очень важно, чтобы наша армия на юге Италии получила жалованье в ближайшие недели. Коль скоро этого не произойдет, воины падут духом. Им не платили полгода из-за того, что два последних корабля с жалованьем исчезли. Мы полагаем, что деньги были перехвачены все тем же пиратом. И он должен за это поплатиться. Либо этому разбойнику на редкость везет, либо, как считает Аральтес, пирату сообщают заранее, когда и куда направляется груз.

Я спокойно ждал, что скажет орфанотроп дальше. Пока что ни слова не было сказано о том, почему Харальд хочет, чтобы я сопровождал следующее судно с жалованьем.

– Судоводитель Аральтес предложил некую хитрость. Он предложил послать жалованье не обычным путем, то бишь сначала по суше, по имперскому большаку из столицы в Диррахий, а оттуда уже морем в Италию. Он же предлагает отправить деньги морем на быстроходном корабле из Константинополя, вокруг Греции и прямо в Италию.

– Это безумная затея, ваше превосходительство. Вполне достойная варвара, – возразил кентарх. – Как можно полагать, что торговое судно с тем же успехом не будет перехвачено пиратом? А ведь невооруженный корабль вовсе беспомощен. Он станет еще более легкой добычей.

– Это еще не все, – невозмутимо продолжил орфанотроп. – Аральтес, кроме того, предлагает послать подложное судно с жалованьем в то же время и обычным путем, дабы отвлечь разбойника. Грузом послужат свинцовые слитки вместо золотых. Корабль пойдет с полным сопровождением, как будто везет настоящее жалованье, привезенное в Диррахий и погруженное на судно с усиленной охраной, каковую предоставит Аральтес. Судно-приманка отправится в Италию. И коль скоро лазутчики пирата донесут ему об этом и разбойник перехватит его, то на этот раз, он, возможно, погибнет. Тем временем настоящее жалованье беспрепятственно пройдет мимо.

– Если угодно вашему превосходительству, – вступил в разговор кентарх, – почему бы жалованье не доставить по морю, к примеру, на борту дромона? Ни один пират не осмелится напасть.

– Друнгарий утверждает, что это невозможно. У него нет свободных боевых кораблей, – ответил орфанотроп. – Все дромоны уже в деле.

Краешком глаза я наблюдал за друнгарием. Он посмотрел на своего кентарха и пожал плечами. Друнгарий, подумал я, настолько же придворный, насколько моряк. Он не хочет рисковать – а вдруг имперский флот потеряет еще один груз золота? – и не хочет противоречить орфанотропу.

– Итак, каково твое мнение?

По тону я понял, что орфанотроп обратил свой вопрос ко мне, но я все еще не осмеливался посмотреть ему прямо в лицо и не сводил глаз с иконы на стене у него за спиной.

– Я плохо разбираюсь в морских делах, ваше превосходительство, – сказал я, тщательно выбирая слова, – но я бы предложил в качестве предосторожности направить моноциклоны, чтобы они сопровождали судно с золотом через ту область, где вероятнее всего орудует пиратский корабль, по меньшей мере, на такое расстояние, какое они способны преодолеть.

– Странно, что ты заговорил об этом, – заметил орфанотроп. – Именно то же предлагает Аральтес. Он говорит, что может послать два моноциклона навстречу грузу к южной оконечности Греции. Вот почему он просит, чтобы ты был на борту судна со слитками. Чтобы не было недоразумений, когда греческий судоводитель встретится с варяжскими.

– Как угодно вашему превосходительству, – ответил я. Хитрый план Харальда явно был по душе орфанотропу.

– Аральтес просит еще об одном. Он просит прислать ему мастера и материалы для огня.

Стоявший рядом со мной кентарх чуть не подавился от удивления. Иоанн заметил это.

– Не волнуйся, – успокоил он кентарха. – Я вовсе не намерен вооружать огнем корабли варваров. В то же время я не хочу унижать Аральтеса. Он явно из тех, кто легко обижается. Он же просит не о сифоне для метания огня. Так что я пошлю ему мастера и материалы, но не сифон. Последнее было бы недопустимой ошибкой.

На подготовку ушло три недели. Сначала чиновникам логофета доместика – военного ведомства – пришлось выписать два набора приказов: один – обычный для подложного груза, а второй – секретный – для настоящего. После чего чиновники логофета дромоса, отвечающие за имперские дороги, произвели приготовления для сопровождающего конвоя, который пойдет из Константинополя в Диррахий. Держателям придорожных станций было приказано подготовить смену мулам, каковые повезут жалованье, равно как и лошадей для конного отряда. Эпарх дворцовой казны получил указания прямо от орфанотропа: он должен был отлить восемь сотен брусков свинца общим весом в тысячу золотых номизм – имперских монет, каковыми платят войскам. И последнее по порядку, но не по значению – военный флот должен был найти подходящее торговое судно для отправки настоящего груза.

Отправившись в Золотой Рог, чтобы осмотреть выбранное судно, я должен был признать, что кентарх, коему это поручили, знает свое дело. Он выбрал корабль, известный здесь под названием доркон, или «газель». Для грузового судна двадцати шагов в длину корабль был необычайно легок и быстр. Он был о двух мачтах, с треугольными парусами и довольно мелкой осадкой, что позволяло идти близко к берегу, и с дополнительными гребными скамьями на шестнадцать человек, так что мог двигаться и во время штиля, а также благополучно проложить себе дорогу в гавань и обратно. Его кормчий сразу вызвал у меня доверие. Низкорослый мускулистый грек по имени Феодор, родом с острова Лемнос, содержал судно в полном порядке. Дав мне для начала понять, что он здесь главный, а я отвечаю только за груз, он стал вежлив и дружелюбен. Ему сообщили только то, что он должен плыть в Италию прямой дорогой и ожидать встречи на море с вспомогательными судами имперского флота. Что это будет за груз, ему не сказали. А он и не спрашивал.

В следующий раз я увидел Феодора в тот вечер, когда мы покидали гавань. В соответствии с секретностью нашего задания мы отплыли, как только сундуки со слитками были погружены. Водные стражники ждали нас. Они охраняли огромную железную цепь, натягиваемую поперек входа в Золотой Рог в сумерках, чтобы воспрепятствовать незаконному провозу товаров или нападению врага, и открыли проход ровно настолько, чтобы доркон мог проскользнуть в него и поймать благоприятное течение, которое доставит нас к Пропонтиде, или Внутреннему морю. Глядя на черную громаду Константинополя, раскинувшегося на семи холмах, я припомнил тот день, когда прибыл сюда. Тогда размеры и великолепие Миклагарда вызвали у меня восторг. Теперь же город обозначился точками огней в многоквартирных домах, где тысячи и тысячи обычных горожан еще не спали. Неподалеку над водой сиял негасимый луч Константинопольского маяка. Множество его светилен было заправлено оливковым маслом, и оно горело в больших стеклянных кувшинах, призванных защитить пламя от ветра.

Доркон шел даже лучше, чем я ожидал. Мы взяли курс прямо на Пропонтиду, а это само по себе было мерилом мастерства нашего кормчего. Греческие моряки обычно останавливаются на ночь и бросают якорь в постоянных прибежищах или заходят в какой-то местный порт, а посему они держатся вблизи берега и редко теряют землю из вида. Но Феодор направился прямо к проливу, ведущему в море, которое он именовал Великим. Не зашел он и в гавань Абидоса, где империя держит пост досмотра и где всякое торговое судно должно остановиться и заплатить пошлину. Караульная лодка, встревоженная сигналами с оного поста, сумела перехватить нас, но я показал грамоту с полномочиями, выданную мне старшим хартулярием орфанотропа, и нас пропустили. В грамоте говорилось, что мы идем по срочному государственному делу и не подлежим задержанию. Я отметил, что Иоанн поставил свою подпись пурпурными чернилами.

Скатав свиток со свинцовой печатью, я собрался было уложить его в свою сумку, как вдруг ветер выхватил из сумки сложенный лист пергамента и понес по палубе. Феодор ловко перехватил листок, прежде чем тот исчез за бортом, и возвращая его мне, глядел на меня вопросительно. Разумеется, он разглядел, что это карта. Я собирался показать ее позже, однако почему бы и не сейчас.

– Этой картой снабдил меня кормчий того корабля, что выйдет нам навстречу, – сказал я, разворачивая пергамент. – Он прислал ее с нарочным из Диррахия в ведомство дромоса в Константинополе для передачи мне. Здесь указано место, где мы должны встретиться с нашим сопровождением.

Грек глянул на очертания берега, нарисованные на пергаменте, и сразу же узнал берег.

– Как раз за мысом Тенар, – сказал он, потом пожал плечами. – Твоему кормчему ни к чему было утруждать себя. Я знаю это побережье так же хорошо, как родной порт. Ходил вдоль него столько раз, что и не упомню.

– Ну, лучше знать точно, – сказал я. – Здесь отмечено, где его корабли будут ждать нас.

И я поставил палец рядом с руной, начертанной на пергаменте. Вспомнив, что Халльдор говорил мне, что Харальд сведущ в древних знаниях, я понял, что это тайнопись.

– Что это за знак? – спросил Феодор.

– Первый знак из того, что можно назвать алфавитом, коим пользуется мой народ. Он называется «феху» и означает домашний скот или богатство.

– А вот это? – спросил капитан.

Вертикальная черта с одной косой перекладиной была начертана рядом с берегом немного дальше к северу.

– Это «наут», знак нужды или горя.

Грек, внимательно разглядывая карту, заметил:

– Для чего он здесь поставлен? На том берегу ничего нет, кроме голых утесов. Нет там места, где можно было бы пристать в случае бури. Глубокая вода прямо у суши, и негде высадиться. В мгновение ока разнесет на куски. Разумней обойти это место.

– Не знаю, зачем, – сказал я, ибо недоумевал не меньше, чем он.

С каждой милей, пройденной нашим судном, я обнаруживал различия между дорогой по Великому морю и плаванием в холодных северных водах. Синева моря здесь гуще, гребешки на волнах на темном фоне белее и ярче, а сами волны живее. Они строятся и перестраиваются, как в быстром танце, и никогда им, так кажется, не обрести весомости и величавости океанских валов. Тогда я сказал об этом Феодору, и его ответ был серьезен.

– Видел бы ты, каково здесь в бурю, – предостерег он. – Просто безумие. Крутые волны рушатся друг на друга, накатываясь с разных сторон, чтобы сбить с толку рулевого. И каждая столь велика, что способна утопить корабль. А что хуже всего – никаких тебе предзнаменований близящегося ненастья. Оно является при ясном небе и приводит море в ярость прежде, чем успеешь убрать парус.

– А у тебя случались кораблекрушения? – спросил я.

– Ни разу, – сказал он и осенил себя знаком креста. – Но не дай бог убаюкать себя спокойствием. Великое море повидало много кораблекрушений, начиная с Одиссея во времена наших первых мореходов и до самого святого Павла.

В это время доркон шел вблизи берега под высоким мысом, и грек указал на его вершину. Там, на высоте, виднелся двойной ряд близко стоящих белых колонн, увенчанных связью из белого камня. Сооружение сверкало яркой белизной.

– Видишь? Это храм старым богам. На каждом большом мысе ты найдешь либо такой храм, либо какой-нибудь могильный холм.

На мгновение мне показалось, что он говорит о моих исконных богах, но потом я понял, что он имеет в виду богов, которым поклонялся его народ прежде, до того как уверовал в Белого Христа.

– Их строили так, чтобы мореходы, проходящие мимо, могли их видеть, – продолжал кормчий. – Надо полагать, в те времена моряки молились на эти храмы, прося у своих языческих богов послать им благополучное плавание, или возносили благодарения за успешное завершение странствия. Вроде как я сегодня перед отплытием засветил свечку и вознес молитву святому Николаю Мирскому, покровителю мореходов.

– А кто были эти старые боги?

– Не знаю, – ответил он. – Но это было что-то вроде семьи во главе с богом-отцом, а другие боги отвечали за погоду, за урожай, за войну и все такое.

Очень похоже на моих богов, подумал я.

Наш корабль добрался до места куда скорее, чем можно было ожидать, и когда мы обогнули мыс Тенар, где нас должны были встретить два корабля Харальда, море было пусто. Отсутствие двух моноциклонов меня не удивило, но мне с трудом удалось убедить Феодора подождать еще несколько дней. Он прекрасно знал, что мы входим в воды, где хозяйничают пираты, но не меньше его тревожила близость этого опасного берега.

– Я же говорил тебе, – он указал на виднеющуюся вдали линию берега, – там нет ни единой гавани, и коль скоро поднимется ветер, жди беды.

В конце концов он согласился подождать три дня, и мы провели их, ходя в полветра то туда, то сюда и стоя по ночам со спущенными парусами. Каждое утро на мачту поднимали впередсмотрящего в деревянной люльке, и он сидел там, глядя на север, откуда мы ожидали прибытия кораблей Харальда.

На рассвете третьего дня, когда впередсмотрящего подняли наверх, он, оглядевшись, издал предупредительный крик. Какой-то корабль приближался с юго-запада. Феодор вскочил на поручни, уставился в ту сторону, потом спрыгнул на палубу и бросился ко мне. Всякий намек на обычное для него дружелюбие исчез. Ярость и подозрение смешались на его лице.

– Значит, вот зачем ты настаивал, чтобы мы ждали? – кричал он, схватив меня за руку и притянув к себе. Из его рта невыносимо несло какой-то дрянной рыбной подливкой, излюбленной тамошними моряками. Мгновение мне казалось, что сейчас он меня ударит.

– О чем ты? – не понял я.

– Вон там! – крикнул он, кивая в сторону отдаленного паруса. – И не говори, что ты этого не ожидал. Мне давно следовало понять это. Ты предатель-дикарь. Ты врал, будто ждешь конвоя. Это сарацинский корабль, и он в два раза больше нашего, а ты – причина, почему он оказался здесь так вовремя.

– Как ты можешь быть уверен, что это арабское судно? Этого никто не может узнать на таком расстоянии, – защищался я.

– Ха, я могу! – проревел капитан, сильнее впиваясь пальцами в мою руку. – Смотри, как оно оснащено. Три треугольных паруса на трех мачтах. Это арабская галея из Сицилии или…

– Успокойся, – прервал я его. – Я понятия не имею, как этот корабль оказался именно здесь и именно сейчас. Но даже если ты мне не веришь, мы зря теряем время. Ставь все паруса, вели гребцам занять свои места и правь к северу. Я уверен, наши караульные корабли давно в пути, и мы встретимся с ними прежде, чем сарацины настигнут нас.

Грек с горечью рассмеялся.

– Бесполезно. Если я не ошибся, и этот корабль – сарацинский, далеко нам все равно не уйти. Ты знаешь, что значит галея? Это слово значит «рыба-меч», а коли ты видел рыбу-меч, как она бросается на жертву, ты бы знал, что они нас нагонят. Вероятно, к полудню, и деться нам некуда. Нет даже гавани, где мы могли бы укрыться.

Его слова напомнили мне о карте, присланной Харальдом. Я порылся в сумке и вытащил пергамент.

– Послушай, а как насчет вот этого? – я указал на руну «наут». – Этот знак поставлен здесь не случайно. Это место, куда нам следует идти, если мы попадем в беду.

Капитан посмотрел на меня с неприязнью.

– Почему я должен тебе верить? – проворчал он.

– Можешь не верить, – ответил я. – Но коли ты прав, и этот арабский корабль такой ходкий и опасный, как ты говоришь, выбора у тебя нет.

Он немного подумал над этим, потом сердито повернулся и отдал приказ ставить все паруса, а потом взяться за весла.

Став у кормила, он направил доркон под углом к дальнему берегу. На меня он вообще не смотрел, но, сжав зубы, сосредоточился на том, чтобы выжать из своего корабля все, что можно.

Даже самый невежественный моряк увидел бы, что наш корабль – не пара арабской галее. Для торгового судна наш корабль весьма быстроходен и легок, но сарацин был построен исключительно для морской погони. Он нес гораздо больше парусов и очень умело управлялся. Хуже того, ему помогал южный ветер, и он начал нагонять нас слишком уж резво, его нос резал море и взбивал завитки белой пены, так что было неизвестно, успеем ли мы хотя бы дойти до берега. Мне уже доводилось в море уходить от погони, тогда нас преследовали длинные корабли, и мы получили временную передышку, перевалив через песчаную отмель и уйдя в воды, слишком мелкие для наших врагов. Но теперь у нас не было и такого выхода. Берег приблизился, и я убедился, что он совершенно неприступен, – перед нами высилась крепостная стена утесов.

Арабский корабль был, без сомнения, пиратом. Когда он подошел к нам ближе, стало видно, что на борту у него по меньшей мере восемь десятков человек, гораздо больше, чем требуется для захвата любого торгового судна, и по тому, как они выполняли свои обязанности, то были опасные мастера своего дела. Они безупречно установили три огромных паруса, потом выстроились на наветренном борту, чтобы уравновесить судно, и ждали там. Они не кричали и не подбадривали друг друга, но спокойно и хладнокровно в полном молчании ожидали, будучи уверены в результате погони. На носу корабля я заметил лучников, сидящих со своим оружием и тоже ждущих, когда мы окажемся на досягаемом расстоянии.

Феодор понимал, что наше положение безнадежно, но все же, забыв о страхе, принял вызов. Всякий раз, обернувшись и увидев, насколько сократилось расстояние между кораблями, он не менялся в лице, но просто поднимал взгляд, чтобы проверить, стоят ли паруса наилучшим образом, потом снова поворачивался лицом к приближающимся утесам. После трех часов погони мы находились не более чем в миле от берега, и я убедился, что Феодор прав. В обе стороны миля за милей тянулась голая стена скал желтовато-коричневого цвета, выжженных солнцем и совершенно пустынных. Темное море вздымалось и опадало у их подножья. Либо галея преследователей настигнет нас и возьмет на сцепку, либо мы просто разобьемся о скалы. В пятидесяти шагах от скал наш кормчий повернул руль, и судно побежало вдоль опасного места, так близко, что можно было слышать крики морских птиц, гнездящихся на высоких уступах. Здесь ветер, отражаясь от скальных обрывов, стал переменчивым, паруса заполоскали, и мы потеряли скорость.

– Весла на воду! – рявкнул Феодор.

Моряки гребли изо всех сил, но совладать с такой неспокойной водой было почти невозможно, да и гребцы они оказались не ахти какие. К тому же все были ошеломлены и напуганы, но, нужно отдать им должное, они были почти столь же молчаливы, как и пираты-преследователи. Только время от времени слышались всхлипы от усилий или отчаянья, когда люди налегали на вальки весел.

Разумеется, я тоже сидел на гребной скамье. Мне доводилось грести на длинном корабле, я умел обращаться с веслами, но все старания наши были тщетны. Единственная была надежда – а вдруг оттуда, с севера, появятся две ладьи Харальда. Но всякий раз, когда я оглядывался через плечо, море оказывалось пустым. С одного борта, теперь почти вровень с нами, подвигалась арабская галея. Пират приспустил паруса, чтобы не обогнать свою жертву. Половина его гребцов, примерно сорок человек, гребли, сохраняя расстояние. Ясное дело, кормчий не хотел слишком близко подходить к утесам, чтобы не повредить судно. Я подумал, что он будет тянуть время, пока мы не выйдем на более открытое место, а потом приблизится и возьмет нас.

Мы подходили к низкому мысу, выступу в стене скал, не позволявшему видеть берег за ним.

– Внимание, ребята! – крикнул капитан. – Я посажу корабль на мель, коль увижу подходящее место. Тогда уж спасайтесь, всяк кто как может. Бросайте весла, прыгайте за борт и бегите. А пока подналягте, гребите что есть сил и ждите моего приказа.

Доркон уже шел, кренясь, мимо мыса, так близко, что я мог бы добросить камешек до скал. Пиратская галея тоже подошла ближе. Просвистели одна-две стрелы. Лучники стреляли наудачу – а вдруг удастся подранить кого-нибудь из наших гребцов. Не многих, разумеется, ибо покалеченные рабы стоят дешевле.

Стал виден берег за мысом. Справа – широкий мелкий залив, окруженный все теми же утесами и скалами. Места для высадки не было. Феодор резко мотнул головой в мою сторону, и я, бросив весло, подошел к нему, стоявшему у кормила. Вид у него был почти что спокойный, он смирился с судьбой.

– Вот место, помеченное на твоей карте, здесь нам следует быть в случае нужды. Но я ничего не вижу.

Я окинул взглядом пространство залива. Впереди, примерно в полумиле, я заметил узкий проход в скалах, а дальше – опять стена.

– Вон там, – указал я. – Может быть, там мы найдем, где высадиться. И может быть, этот проход слишком узок, чтобы арабское судно могло пройти за нами. Если сможем ускользнуть туда, будем надеяться, у нас будет несколько минут, чтобы бросить корабль и бежать.

– Попытаться стоит, – проворчал капитан и повернул кормило.

Мы подошли ближе, держа на расщелину. Но вблизи стало ясно, что я все-таки ошибся. Проход был шире, чем я надеялся, а значит, наш доркон может пройти в него, но пиратское судно тоже может это сделать, коль у кормчего хватит смелости. Наверное, кормчий арабов подумал о том же, ибо не стал беспокоить нас, когда мы приблизились к тому месту, где два низких рифа выступали из воды, оставляя узкий проход. Наши преследователи были столь уверены в себе, что перестали грести: равномерные взмахи весел прекратились. Они ждали и смотрели.

Полоща парусами, наш доркон скользнул в проход. Мы вошли, и я понял, что мы обречены. Мы оказались в природной гавани, маленькой бухточке, почти полностью окруженной желтыми голыми скалами, поднимающимися уступами ввысь. В них был замкнут круглый водоем, шагов сорок в поперечнике. Здесь вода была бледно-голубой и такой прозрачной, что видно было песчаное дно в десяти футах под килем. С отчаяньем я понял, что этой глубины хватит и для арабской галеи. И ни единого дуновения ветерка. Окружающие бухточку утесы кое-где нависали над водой так, что камни с этих выступов могли обрушиться прямо на нашу палубу. Мы нашли убежище, отмеченное на карте и, окажись мы здесь хотя бы на день раньше, могли бы укрыться и спокойно ждать Харальда. Я ошибся.

– Мы в ловушке, – спокойно сказал Феодор.

Вдали послышался крик. Должно быть, предводитель арабов у входа в пролив приказал своим людям убрать парус, готовясь провести их более крупный корабль на веслах. Потом послышался скрип канатов в деревянных блоках и стало ясно, что арабы опускают еще и реи. Они не спешили, зная, что мы в полной их власти.

– Спасайся всяк как может! – крикнул Феодор. Команду не нужно было торопить. Люди стали прыгать в воду – чтобы доплыть до берега, требовалось сделать всего лишь несколько взмахов. В глубине бухточки виднелся уступ, на который можно было взобраться. Оттуда еле видимая козья тропа вилась вверх по камням. Если не станем медлить, нам, быть может, удастся убежать прежде, чем до нас доберутся охотники за рабами.

– Мне очень жаль… – начал было я, но Феодор оборвал меня:

– Поздно жалеть. Уходи.

Я прыгнул за борт, он последовал за мною мгновение спустя. Мы покинули корабль последними, оставив его тихо покачиваться на спокойной воде.

Я выбрался на каменный выступ, подал руку Феодору и втянул его на берег. Он двинулся по цепочке мокрых следов там, где наши люди карабкались по козьей тропинке. Сверху доносился шум падающих камней – люди спешили.

Обернувшись, я увидел арабское судно, осторожно пробирающееся в проходе между скалами. Оно шло почти впритирку, грести было невозможно, и несколько пиратов, стоя на палубе, длинными шестами проталкивали корабль в бухту.

Я повернулся и полез наверх, спасая свою жизнь. Перед тем как прыгнуть в воду, я скинул башмаки, а теперь обдирал босые ступни об острые камни. Я оскальзывался и хватался за что только мог, смотрел вверх, пытаясь различить тропу. Земля и мелкие камешки, сбитые греком, сыпались на меня. Я был меньше чем на середине дороги, когда догнал его. Места, чтобы обогнать, не было, так что я остановился, задыхаясь от напряжения, и кровь стучала у меня в ушах. Я оглянулся на бухточку.

Арабская галея уже стояла борт о борт с нашим брошенным кораблем, и с дюжину грабителей уже перебрались на палубу доркона. Они поднимали крышку люка, скоро доберутся и до ящиков со слитками. Крики, донесшиеся снизу, сказали мне, что предводитель арабов – я легко отличил его по тюрбану из ткани в красную и белую полоску – приказал нескольким своим людям последовать за нами и поймать нас.

Вдруг какая-то точка пролетела на фоне утеса на дальнем конце бухты. Я было подумал, что это обман зрения, пылинка в глазу или одна из тех черных точек, что порой проплывают перед глазами, когда человеку не хватает воздуха. Но за ней последовали еще две, и я увидел всплески там, где они упали в воду. Что-то падало с выступа скалы. Я вгляделся туда и заметил какое-то движение в низких кустах. То была рука, метнувшая что-то. Снаряд пролетел по воздуху, описывая долгую дугу и набирая скорость, пока не угодил на палубу галеи. От прикосновения с палубой он взорвался. Я с изумлением наблюдал за этим. Пролетело еще несколько снарядов. Тот, кто бросал их, уже приноровился. Один-два первых снаряда упали в воду, но остальные четыре или пять угодили на пиратское судно.

Снизу послышались тревожные крики. Те, кто перебрался на доркон, начали карабкаться обратно на свой корабль, а предводитель бросился на корму. Он кричал на своих и подгонял их, размахивая руками. Один из арабов подобрал с палубы снаряд, который не взорвался, и бросил его за борт. Я разглядел, что это глиняный горшок размером с человеческую голову. Сарацины сохраняли порядок, хотя их и застали совершенно врасплох. Те, что плыли к берегу, повернули вспять, к своему кораблю. Другие рубили канаты, которыми привязали галею к захваченному доркону, и принялись отталкиваться от него. Остальные заняли свои места на скамьях и вставили весла в уключины, однако бухта была слишком мала, чтобы галея в ней могла развернуться. Предводитель арабов прокричал что-то, и гребцы ударили веслами. Они табанили, пытаясь выйти из узкого прохода задним ходом.

Тем временем глиняные горшки продолжали сыпаться на них. От нескольких, ударившихся о палубу, вспыхнул огонь. Он пошел по полотняным парусам, аккуратно свернутым на реях. Эти полотнища стали огромными фитилями, и я видел, как языки пламени бегут по реям, потом охватывают просмоленные снасти и взбираются по мачтам. Упало еще несколько огненных горшков. Они разбились, и, разливаясь по палубе, из них потекла темная жидкость. Иногда жидкость сама собой вспыхивала. Иногда она растекалась, пока не соприкасалась с уже разгоревшимся пламенем, а вспыхивала уже потом. За несколько мгновений палуба галеи уже вся была охвачена огнем – лужи огня расширялись, сливались и разгорались еще ярче.

Сарацин охватила паника. Завитки горящей жидкости бежали под скамьи. Один гребец вскочил и в отчаянии сбивал огонь со своей одежды. Его товарищи на скамьях бросили свое занятие и попытались помочь ему погасить пламя. Им это не удалось, и я видел, как гребец бросился за борт, в воду.

И тут я увидел нечто такое, в возможность чего никогда бы не поверил. Горящая жидкость из огненных горшков текла по водоотливам, стекала по обшивке и расплывалась по поверхности воды, продолжая гореть. Она горит даже в воде! И тут до меня дошло, что я своими глазами вижу, как действует то ужасное оружие, каким был погублен флот русов, когда они напали на Царьград два поколения назад. Это и есть греческий огонь.

Когда огонь разгорается, его нельзя остановить или потушить или направить в другое русло. Пылающая жидкость разлилась по палубе галеи, затекла в трюм, побежала по гребным скамьям и окутала судно чадящими языками огня. Расширяющееся пламя лизало бока брошенного доркона, и вскоре наш корабль тоже запылал. Дым от двух горящих кораблей поднимался вверх. Столбы огня крутились и ревели. Огненная лужа расширялась и двигалась, захватывая несчастных арабов.