– Что от нас требуется, брат Цырен?
      – Будьте настороже. Не отвязывайте меня, пока всё не кончится.
      Цырен откинулся на спину. Он закончил чертить руны, которым его научил отец. Голубиной крови хватило, но монах не был уверен, что голубица для этого подходит. В такой дали от родного таежного айха он ни в чем не был уверен. Если он ошибся и начертил тайные знаки Земли и Неба неправильно, колдовство может обернуться ему же во вред!
      Несколько мужчин и одна женщина окружали нагого, распятого на полу мужчину. Бритый монах, привязанный за лодыжки и кисти к железным кольям, был раскрашен по всему телу желтой и черной красками. Сложные пятна и узоры издалека походили на шкуру хищника. Его окружала двойная линия магических рун, начертанных кровью на выщербленном полу. В полутемную холодную залу врывался ветер, где-то хлопали ставни, пищали в подполе крысы. Сквозь разбитое окно жадно заглядывала щербатая луна, носились по кругу листья, вздыхал ночной парк, больше похожий на лес. О его искусственном происхождении напоминали куски разбитых статуй, мощеные тропинки и покосившиеся мраморные лестницы в зарослях шиповника и крапивы.
      Соборники непрерывно крестились и шептали молитвы, пока Кристиан заканчивал приготовления. Хранитель памяти загнал глубоко в доску последний, четвертый железный штырь и принялся за укладку веревок. Он мочил веревки в банке с керосином и раскладывал вокруг лежащего Цырена широким кольцом.
      – Зачем дрянь-то эта вонючая? – зажимая нос, спросил Озерник. – Уфф, как ты это выносишь, у меня аж дыхание сперло…
      – Леопард боится огня, – покорно объяснил с пола Цырен. – Если… если я не справлюсь с духом, вы успеете убежать. Леопард боится огня, он будет заперт…
      – Пока не догорит масло, – ехидно добавила Мама Анна, наблюдая, как побледнели иерархи. – А потом он нас разорвет.
      – Если вы сейчас меня покинете, ничего не получится, – тихо напомнил Цырен. – Мой отец учил меня, что нужно не меньше десяти человек…
      – Никто бежать не собирается, – с достоинством ответил патриарх, принимая из рук помощника тяжелый серебряный крест. – С Божьей помощью одолеем нечистого…
      – А вот это как раз лишнее, – пробурчал себе под нос Озерник.
      – Брат Цырен, а как мы поймем, что все кончилось? – перебил мрачное брюзжание попов Хранитель памяти.
      Распятый на полу монах грустно улыбнулся.
      – Брат Кристиан… ты поймешь. Не забудь, о чем я тебя просил.
      – Я помню.
      Хранитель памяти выдвинул из мрака железный сундук, запертый четырьмя печатями и обернутый цветными бусами оберегов.
      – Поклянись. Все поклянитесь.
      – Не беспокойся, брат Цырен. Клянусь, что прикончу тебя, если леопард победит. Мы умеем усмирять зверушек, – Хранитель склонился с ножом над первой печатью.
      – Такая зверушка вам не по зубам, – Цырен шептал слова, как в горячке. – Либо вы беретесь следить за ней, либо отдадим эту ношу другому. Я один не справлюсь, я не рожден шаманом…
      – Он прав, – промолвил старший из Хранителей. – Разве не достаточно тех смертей, что уже произошли? Мы должны поклясться, что не оставим его. Ты разве не с нами, Мама Анна?
      – Вы свихнулись, так же, как ваш глупый Кузнец, – колдунья разметала косички, затряслась всем телом. Словно в ответ на ее бормотание, заворчал привязанный в лесу летучий змей. – Конечно, я не брошу вас, нерадивых. Та мерзость, что убила столько насекомых в вонючем городе… она слишком опасна и для нас, кха-кха… Но вы все обязаны запомнить… И ты запомни, брат Цырен. Когда мы покончим с этой мерзостью, я больше не стану терпеть. Все эти беды от того, что перестали чтить Книгу, кха-кха. Этот отвратительный, нечистый город надо стереть.
      – Но… там растут и учатся наши дети, – Хранитель памяти помедлил, срывая вторую печать.
      – Быстрее, брат Кристиан, – монах стучал зубами, но не от холода. С его обнаженной груди стекал пот. Митрополит свистящим шепотом повторял «Отче наш», прочие церковники тоже шевелили губами.
      – Клянусь, что исполню, – поднял открытую ладонь Олеша.
      – Клянусь… клянусь…
      – Я клянусь, что исполню свой долг! – торжественно провозгласил патриарх.
      – Клянусь своим посохом, – стукнул деревом о землю Дед Касьян. – Пусть сожрут меня заживо черви, коль от клятвы отойду.
      Пожилой Качальщик наклонился и влил в рот монаху немного жидкости из бутылки.
      – Так лучше?
      – Да…
      – Мне не все равно, что случится с нашими детьми и внуками, – вполголоса продолжала бурчать Мама Анна. – А я клянусь вам, что немедленно соберу всех. Этот город несет не жизнь, а смерть. Дети там учатся? Кха-кха, охх… Дети там учатся всякой дряни. Многие уже рассуждают, как паршивые городские насекомые. Многие не желают жить в лесу! Ты слышишь, брат Кристиан? Я тебе говорю! Ты можешь представить Качальщика, который не желает жить в лесу?!
      – Я слышу тебя, Мама Анна, – ровно ответил Хранитель. Он поддел ножом последнюю печать на сундучке, откинул крышку – и едва слышно застонал. Будто дали знать о себе старые раны.
      Остальных Качальщиков качнуло назад, точно в лицо им ударил ветер. Мама Анна заслонилась рукой, Исмаил шепотом читал заговоры. Молодой колдун не успел отпрянуть, невидимой волной его толкнуло в грудь, ударило о стену. Младшие Озерники, сопровождавшие Деда, скорчились в углу, точно побитые собаки. Митрополит выронил Библию.
      В саду перед крыльцом взвыли псы. Казаки из свиты патриарха попадали на колени, истово крестясь. Лошади взвились на дыбы, потащили за собой карету. Мраморный портик загудел, точно колокол с трещиной, глухим дребезжащим звуком отозвался лес за окном. Два дракона, дремавшие далеко в кустах, задрали морды и завыли, скребя лапами дерн. Над дряхлыми березами захлопали крыльями встревоженные птицы.
      – Чур нас, чур, окаянный, – зашептали люди хором.
      «Боже святый, что я тут делаю?» – подумал патриарх.
      На дне сундучка, в тряпице лежало что-то пятнистое. Желтое на черном, черное на желтом.
      Крохотный леопард, грубая поделка, с едва намеченными лапами и хвостом, чучело, набитое сухими травами и золой. Но шкура когда-то принадлежала настоящему байкальскому леопарду. И когти, и зубы, которые зашили в чучело, когда-то принадлежали хищнику. Кристиан, непрерывно творя заклятия, вытащил онгон.
      В зале бывшего дворца стало еще темнее. Мама Анна со стоном схватилась за щеку, словно у нее разболелся зуб.
      – Что теперь, брат Цырен?
      – Во… возьмитесь за руки. Вы должны стать в круг…
      В парке один из драконов сорвался с привязи, с треском вылетело кольцо из толстой дубовой колоды. С сиплым карканьем над рваными ветвями деревьев кружили вороны. По крыше барабанили ветки, ветер превратился в настоящий ураган.
      «И что мне на озере не сиделось? – спросил себя Дед Касьян. – Не нравится мне это… неподвластная чернота прет…»
      – Недобрая сила, – пробурчал из мрака Исмаил. – Как бы Слабые метки ненароком не разбудить…
      – Что теперь? Все держатся за руки, брат Цырен.
      – Подожги… подожги веревку.
      – Горит.
      Веревка вспыхнула, голубой огонек пробежался по ее изгибам, замыкая голого распятого человека в неровный круг. Кроме Цырена, в круге остался только Кристиан. Одним точным движением он вскрыл Цырену вену, собрал кровь в чашку с узким горлышком, быстро заговорил рану. Цырен начал медленную тягучую песню.
      – Быстрее… – простонала Мама Анна. – Он говорил, что сразу надо резать леопарда.
      – Чужое ведовство, темное… раз ошибешься, всем конец настанет, – всхлипнул в углу молодой Озерник.
      Цырен пел все так же замедленно, странно и непривычно ломая строй музыкальных фраз. Соборники сжались в кучку, с недоумением прислушивались к гнусавым яростным звукам.
      – Брат Олеша, держи ему левую руку. Чую я, нелегко нам придется, – приказал младшему Кристиан. – А ты, Исмаил, держи колени. Не доверяю я металлу клятому…
      Кристиан скальпелем вскрыл мягкой игрушке брюхо, вылил туда кровь. Секунду все оставалось тихо, затем с грохотом вылетела оконная рама. Дворец тряхнуло, словно неподалеку взорвался вулкан. Кристиану показалось, что маленькая пушистая игрушка зашевелилась в руках и стала увеличиваться. Глаза крохотного леопарда, сделанные из бусинок, вспыхнули. А может, это только ему показалось, и вспыхнули огни свечей, заботливо прикрытые Анной?
      – Обереги сняты, – прошептал Цырен. – Он рвется, ищет тело! Творим заклятие вместе, братья!
      Кристиан открыл книжицу, начал шептать незнакомые, чудные слова, которые надиктовал ему Цырен.
      – Руны, глядите! – указал дрожащим пальцем Олеша. – Руны расползаются.
      Начертанные голубиной кровью знаки двигались. Доски пола словно сотрясала мелкая дрожь, заставлявшая таинственные плоские фигуры расползаться.
      Кристиан опустился на колени, положил пушистую игрушку на голую грудь буддийского монаха. Цырен, зажмурившись, скороговоркой читал священные тексты. Его ребра вздымались и опадали, татуировки на щеках начали шевелиться.
      – Смотрите, братья, чудо невиданное, – указал младший Качальщик.
      Иероглифы на выбритой макушке и на щеке Цырена меняли свои очертания. Иероглифы, которые ему накололи в отрочестве, означавшие так много для него и совершенно непонятные для русских Хранителей, пугающе двигались. Не прошло и минуты, как они стали совсем иными значками. Не только рисунки на теле поменялись. Изменения коснулись черт лица; Кристиан с нарастающим трепетом вглядывался – и не узнавал своего старинного приятеля. Нос и даже брови Цырена заострились, скулы заметно сузились, щеки запали, превращая добродушное бурятское лицо в хищную свирепую личину.
      Кристиан всем телом навалился на правое запястье бурята. Железный штырь, на пятнадцать сантиметров забитый в доски, раскачивался! Неожиданно Кристиан вспомнил, где уже видел это лицо. Перед ним как будто сверкнула молния!
      Бывший Клинок, президент Кузнец, привозил Кристиану книги из библиотеки Зимнего дворца, и там, среди прочих темных демонов человеческого рода, встретилась как-то картинка с изображением страшного Чингисхана. Кристиан тогда долго мучился, пока осилил длинную статью, но мучения того стоили. Он, конечно, был немного разочарован, что на картинке не настоящая фотография, а всего лишь образ, придуманный художником. Но даже этот образ, несколько штрихов, вкупе с описаниями военных походов, вызывали невольный трепет…
      – Он вырывается! – Олешу подкинуло в воздух.
      – Сохрани нас, Мать-земля, змея черного дай превозмочь, – хором заголосили Качальщики, повторяя слова Мамы Анны. – Силу силушкой охомутать, на вороньем глазу – поволокой, на лисьем ухе – капельным звоном, на бобровых зубах – весенней смолою, встань да упрись, в небо воткнись, чур нас, чур…
      Цырен никого не слышал. Глаза его закатились, изо рта летела слюна. Он пел. Кристиан и Исмаил выкрикивали слова Земельной молитвы, которую слышали впервые, Земельная передавалась только среди женщин Рода. Она возникла из ниоткуда, из седой тысячелетней старины, в голове у самой первой Мамы, помнившей еще сполохи огня на остывающих камнях языческих капищ. Исмаил и Кристиан, совсем недавно ратовавшие за возвращение к святому кресту, словно позабыли об официальной религии, истово выкрикивали запретные фразы, призывали в свидетели и защитники Духов Леса и Первой борозды, Дев речных и озерных, Иерофантов Степного песка и Студеного ветра. Молодой, безбородый еще Олеша повторял за ними, путаясь, приглаживая вставшие дыбом волосы…
      Цырен рычал, извивался, как раненый кабан, угодивший брюхом на кол, скрытый в ловчей яме. Мама Анна ползала по кругу, растрепанная, мокрая. Напевая, она снова и снова рисовала руны, но заговоренная кровь за ее пятками не засыхала, а точно проваливалась, просачивалась сквозь доски пола. Доски скрипели, расходились, сквозь щели, извиваясь, лезла колючая серая трава. Анна беспощадно рвала эту траву, раня себе ладони, снова макала кисточку в пузырек с голубиной кровью и без устали повторяла рисунок на дергающихся досках.
      Что-то рвалось наружу из круга, что-то невидимое, облепившее со всех сторон Цырена.
      Внезапно монах выгнулся дугой, так что Исмаил, державший его ноги, отлетел к стене. Качальщики навалились скопом, но второго приступа не последовало. Цырен очнулся, посмотрел осмысленно, слизнул с губы кровь. Не прекращая песню, показал глазами – пора.
      Кристиан снова уложил онгон в центр двойного круга, начерченного прямо на обнаженной груди монаха. Цырен опять выгнулся, словно на грудь ему опустили раскаленную печать. Но удержал силу зверя, укротил в себе.
      – Быстрее! Укрывайте его!
      Олеша и Исмаил накинули на Цырена толстое меховое покрывало.
      – С головой! Он просил укрыть с головой! – напомнила Хранительница.
      Соборники хором молились во весь голос. Дед Касьян с трудом удерживал в руке разогревшийся посох. Чтобы не обжечь ладонь, ему пришлось размотать длинный рукав рясы.
      – Огня! Огня еще, веревка может погаснуть!
      – Крепче держитесь за руки!
      Перед тем как медвежья шкура укрыла запрокинутое горло Цырена, Хранитель памяти кое-что увидел. Он никому не сказал, потому что есть вещи, о которых лучше не рассказывать. Есть вещи, которые не предназначены для человеческого глаза. Нелепая мохнатая игрушка, только раскраской напоминавшая о грозном хищнике, выпустила коготки и вцепилась в мокрую от пота кожу Цырена.
      – Ах ты, бесовская сила, руны его тают, – всплеснул руками Олеша. – Отче, есть ли еще голубиная кровь?
      – Держи, парень, – Исмаил передал пузырек. Его седые косички стали дыбом, точно их намазали салом.
      – Держите руки вместе! – проявила вдруг активность Анна. – Руки вместе, встали в круг, живо! Аль не чуете, что пакость эта из нас душу повытянет? Каждого, по одному, высосет, как упырь – зайчонка!
      Мужчины послушались. Стальная воля Хранительницы Рода сплотила их в беде, как это неоднократно случалось прежде. Мозолистые ладони Качальщиков переплелись, Кристиана обняли за плечи, за талию. Белые одежды развевались, вокруг колдунов летали мусор, листья, обломки сучьев…
      – Что это? Затих? – слышалось только тяжелое дыхание, да храпели во дворе перепуганные лошади.
      – Он… жив?
      – Не слыхать разве? – Исмаил потрогал разбитую губу. – Сердце-то стучит, точно молоток!
      – Жив, да только то не он, – Мама Анна уселась у окна, обессиленно привалившись к стене. – Кристиан, душа моя, табачком не богат?
      Кристиан непослушными пальцами развязал кисет.
      – Можно уже?
      – Можно, чую, что можно. – Дед Касьян перешагнул тлеющую веревку, рванул в сторону душное покрывало. Митрополит на всякий случай прикрылся Библией.
      – А ведь и точно – не он, – произнес Олеша, поджигая три упавшие свечи. Он принес в круг больше огня, вытер белое, точно гипсовое лицо бурята влажной тряпкой. – Что теперича делать будем, братья?
      – Ждать, – Кристиан раскурил трубочку, почтительно поднес Хранительнице. – Ну, Мамочка, не обессудь, коли что. Ты нас всех спасла…
      Ветер стих, словно боги захлопнули форточку.
      Цырен поднял голову. Двинул плечом. Кожаные веревки на левом запястье лопнули, стальной гвоздь вылетел из доски, как легкая булавка. Мужчины схватились за оружие.
      – Ну? Что? – не вытерпел Олеша.
      Монах лежал неподвижно, разглядывая свою левую кисть. Он поднес ладонь к глазам, словно в сумраке пытался рассмотреть присевшую на пальцы божью коровку. Потом он так же, не торопясь, освободил правую руку и сел. Мокрые кожаные веревки, которые не сумели бы порвать и двое крепких мужчин, он играючи превратил в клочья.
      – Мать честная… – Дед Касьян попятился.
      Цырен встал и повернулся. На груди его дымились следы от кошачьих когтей. Сам онгон бесследно исчез.
      – Не бойтесь, – глухим голосом произнес монах. – Теперь мы его задавим!
      Он снова поднес к глазам ладонь. И все увидели, как вместо ногтей из подушечек пальцев тянутся острые загнутые когти.

25
О ТАЙНЕ БАНКОВСКИХ ВКЛАДОВ