– Наташа, ты только глянь, грозища какая! Обалдеть! Куда я в такую мокрень попрусь? Вина ребята сами прихватят, покушать у нас и так полно, а?
      Артур бережно отложил книгу, укутал сигарету в кулак и приоткрыл окно. Взрослый Коваль никак не мог точно припомнить этот день, удаленный от него на полтора столетия. Сейчас казалось удивительным, что он тогда курил и не давился, и что имелось полно времени для чтения толстых книг, и что по радио наяривал Шуфутинский. Коваль моментально вспомнил певца, как он выглядел, как себя вел на сцене, и даже припомнил слова песен, хотя никогда раньше не был поклонником шансона. Ему невыносимо остро захотелось оглянуться назад, в глубину квартиры, потому что там была Наташка, его Наташка, за смерть которой он всю вину взвалил на себя…
      С каждой секундой его память расчищалась от наносов, словно снаружи кто-то поливал из шланга заляпанное грязью лобовое стекло. Кажется, это была вторая квартира, которую они снимали вместе, потому что первую он помнил хорошо, они туда сбежали после очередного скандала с родителями. Первая квартира была уютной, в сталинском доме, а вторую аспирант Коваль уже не смог оплачивать, как раньше. Наташка тогда уже пошла работать, а он ежедневно пропадал с утра до вечера в институте.
      Еще никто не приглашал зеленого специалиста заниматься крионикой, еще дьявольски далеко было до первых капсул глубокой заморозки, до таинственного шкафчика номер шесть в подвале, принадлежащем их будущей кафедре, Коваль еще не был знаком с Телешовым, а американцы еще не начали разработку нового поколения вакцины против СПИДа, которая гораздо позже уничтожит мир…
      А главное – Наташа. Не Надя ван Гог, законная жена, которую ему вполне удачно навязали лесные Хранители, его любимая, покладистая, нежная Надя, а та, другая, так похожая внешне на нее… Его первая, единственная, исполненная острейшей боли любовь, которой суждено погибнуть под грузовиком.
      Сколько месяцев, недель или лет осталось до ее гибели? Он этого не помнил. Какой у него сейчас мотоцикл? Еще старый, на который копил со школьных времен, или уже куплен черный монстр, которому суждено зашвырнуть любимую женщину под грузовик?
      Коваль хотел бы закрыть глаза, но не мог. Он не мог даже заплакать в собственном юном, подвижном, таком тощем и неуклюжем теле. Когда Коваль впервые преодолел Малахитовые врата, джинн закинул его вперед по временной шкале, относительно недалеко и ненадолго, лишь на минутку приоткрыв будущее, которое президент и так ясно представлял, но на сей раз с ним сыграли чудовищную шутку. Не зря китоврас так долго обсуждал этот вопрос с хапуном; очевидно, нужная точка времени, которую можно было безболезненно растянуть в небольшую черную дыру, стояла слишком глубоко в прошлом.
      Как там сказал кто-то из людей-птиц? Одна лишь дырка в молодечестве…
      Артуру хотелось завыть. Столько лет прошло, у него вместо горькой черной тоски осталась на душе лишь смутная мягкая грусть, какая накатывает всегда при упоминании ушедших близких… Но нет же, они зашвырнули его именно туда, где Наташка была жива, в самый горячий, знойный период их любви, в самое пекло. Что же в тот день произошло? Кажется, с ним приключилась какая-то неприятность?
      Что же вот-вот произойдет?..
      Дырка в молодости. Дырка во времени.
      Что они с ним сделают?
      Коваль-младший неплотно задвинул шпингалет на раме – окно распахнулось. Поджидавший ветер тотчас сменил направление, плотная туча холодных брызг ворвалась в кухню. Волосы и лицо моментально вымокли, словно под душем побывал, а майка противно прилипла к животу. Артур, ругаясь, отпрянул, не глядя схватил со стола кухонное полотенце и попытался вытереться. Полотенце с обратной стороны оказалось все в протухшем жире, и кожа на лице моментально сделалась скользкой и вонючей.
      Тем временем забытый в кулаке окурок прижег ладонь. Артур руку немедленно разжал, и тлеющий «Союз-Аполлон» аккуратно спланировал в щель между подоконником и матерчатой спинкой кухонного «уголка». Отшвырнув за спину полотенце, Артур громко произнес несколько подобающих случаю фраз, затем нагнулся и принялся вслепую шуровать рукой за диваном. «Союз» злорадно подмигнул и провалился еще глубже, понесло горелой тканью. Артур напрягся, рванул «уголок» на себя и пропихнул голову в щель между спинкой и батареей отопления. Диван горел.
      «Надо воды!» Эта мысль промелькнула последней. Мысль мелькнула, Артур стремительно разогнулся – и со всего маха впечатался макушкой в нижний край открытой настежь фрамуги…
      И, за секунду до того, как провалиться в пучину, Коваль-старший вспомнил.
      Всё было не так! Точнее – не совсем так…
      …Наташа закончила со списком, пересчитала деньги и строго посмотрела на дождь за окном. Затем сделала скидку на мужской интеллект и приписала к пункту «6. Свекла»: «одну большую или две маленькие». Позвала мужа, но он не шел. Опять позвала, ласково, затем уже теряя остатки терпения…
      Отсутствовала она в кухне всего минут пятнадцать, однако произошедшие перемены ошеломили. Грязное полотенце одним концом успешно варилось в борще. Кастрюля при этом выкипела на две трети, заплевав плиту и окрестности. Второй конец полотенца, свисавший наружу, горел энергично и ровно, как олимпийский факел. Чадящие ошметки кружились хороводом и опускались в готовые к заправке салаты. Окно стояло распахнутым, дождик весело заливал линолеум и опрокинутый «мягкий уголок». Одна из дурацких английских книжек мужа купалась в опрокинутом мусорном ведре. С промокшей обложки Наташе нагло подмигивал придурок в железном шлеме и с топором в руках. Сомнений не было – во всем виновата книга. Этот бармалей Коваль опять зачитался и поджег дом!
      Наташа начала глубокий вдох для первой фразы, но внезапно углядела под окном две голые пятки и кусочек синего трико. Остальные части мужнего туловища живописными складками покрывала упавшая занавеска. Металлический карниз лежал тут же, точно любимое копье поверженного в бою витязя. Наташа выпустила воздух и медленно села на пол…
      – Страшного ничего! – Врач поправил компресс на Артуровой голове и щелкнул шариковой ручкой. – Легкое сотрясение. Выпишу вам уколы – глюкоза с витаминчиком. Не гулять, не бродить…
      – Сотрясение… – как эхо, повторила Наталья. – А может, все-таки молния была? Шаровая!
      Доктор поднял глаза от рецепта, поглядел скучно и брезгливо, будто протечку в углу заметил:
      – Повреждения от удара молнией носят несколько иной характер.
      – Э, а долго «не бродить», шеф? – подал голос Артур. Он настороженно прислушивался к серванту. В глубинах стеклянного монстра что-то позвякивало…
      Коваль-старший настороженно прислушивался к самому себе и удивлялся, неужели он в юности мог нести такую чушь?
      Всё было не так.
      Китоврас и чертовы вещие птицы что-то сдвинули в его судьбе. Он не разбивал так сильно голову в тот день!..
      – За две недели должно пройти, – пообещал врач.
      Наташа засеменила провожать врача, в шестой раз интересуясь шаровыми молниями. Артур взял с тумбочки зеркальце. Из овального антимира выглянула невероятно молодая круглая физиономия с копной светлых волос. Глаза красные, в прожилках сосудов.
      – Люди гибнут за металл! – объяснил Артур отражению и опустил ноги с тахты. Ему вдруг почудилось, что по заляпанным обоям, между торшером и книжным шкафом, промелькнула длинная тень. Артур излишне резко повернул голову – и контузия тут же отозвалась тупой болью. На стене ничего не было, кроме размазанных комаров и сального следа от диванной спинки. Однако Артур ждал, не отрывая взгляда. И дождался.
      Вторично промелькнула тень. Без малейшего повода, при затянутых шторах, по розовым узорчатым обоям пронесся всадник на лошади. Рука с вертикально стоящим древком на отлете, развевающийся хвост лошади и темный клубок внизу, у самого пола.
      Охотничья собака…
      Артур заковылял в коридор, ненароком глянул в зеркало… И застыл. Если бы у него сейчас в руках оказался поднос с самым ценным саксонским фарфором, то фарфор бы немедленно превратился в груду осколков. Коваль-старший тоже замер, умоляя своего двойника не отводить взгляд.
      Навстречу ему, прямо из зеркала, надвигался низкий черноволосый уродец с кривым шрамом на лице. На карлике был надет длинный свободный кафтан, подпоясанный сразу двумя, а то и тремя ремнями, с кожаной помочью через плечо. Слегка перекосившаяся неуклюжая голова сидела на воистину бычьей шее. В распахнутом вороте кафтана виднелась резкая граница бронзового загара шеи и нежно-молочной кожи на груди. На шее, на веревочках болтался здоровенный темный крест, но явно не христианский. Человек в зеркале что-то держал в правой руке. Словно заметив Артура, он начал поднимать руку, демонстрируя то ли кусок грубого цветного половичка, то ли обрывок знамени…
      Чувствуя, как стремительно прошибает пот, Артур потянулся к выключателю. Карла в зеркале обнажил в ухмылке гнилые клыки – и исчез.
      Зажегся свет.
      Никого там не было, в тусклом искривленном мирке. Отражались покосившаяся вешалка с зонтиками, календарь с грандиозной женщиной Сабриной и сам юный аспирант Коваль – с вытаращенными красными глазами, в мокром спортивном костюме, в шлепанцах на босу ногу и с симпатичным бинтом на голове.
      Надо было срочно выйти на улицу.
      Дождь почти кончился. Артур толкнул висящую на одной петле, разрисованную гениталиями дверь парадной и вышел во двор. Напротив, в скелете детской беседки с оборванной крышей, проводили время трое знакомых. Между скамеечками лежала расстеленная газета, на которой присутствовал натюрморт – пластиковые стаканчики и пронзительно-розовая колбаса.
      – Салют химикам! – помахал рукой дядя Толя. – Как насчет поучаствовать? Иди, я тебя обниму, студент…
      Коваль подошел, стараясь избегать собачьих экскрементов. Дядя Толик выплеснул брызги из белого стаканчика, потянулся налить.
      – Дядя Толя, что вам купить, чтобы вы не пили водку? – спросил Артур, принюхиваясь к старику. От Толика пахло неприятно – некачественным алкоголем и овощным магазином, где он подхалтуривал грузчиком. Однако Артур чувствовал что-то еще, к Толику совершенно не относящееся.
      Свежескошенное сено. Солнечные зайчики на лице, как будто сквозь листву. Хотя солнце уже неделю как пряталось за угрюмыми рваными мочалками туч. Артур посмотрел на водку в стакане, вернул посуду на столик и удалился. В голове царил неуютный хаос.
      Стараясь не делать резких движений, он обвел глазами двор. Двор как двор: помойка, ржавые «запоры», кострища среди вытоптанных кустов, тетки на лавках.
      Но кое-что изменилось.
      Прямо сквозь пропитавшуюся дождем, в бурых разводах выщербленную стену второго корпуса прорастали ветви ярко-зеленого дуба. Дуб был очень высокий, явно находился в самом соку, могучие ветки заметно раскачивались, не причиняя никакого вреда жильцам, посещающим за разными надобностями свои балконы. На втором этаже статная дама в джинсах и косынке развешивала белье, по диагонали от нее, на третьем, курили на балкончике трое подростков. Еще выше поливал цветы начальник институтской слесарки Макаров, в майке и татуировках. Словно почувствовав внимание, Макаров отставил лейку, обернулся, узнал Коваля и по-брежневски сделал ручкой. Артур изобразил встречный энтузиазм.
      Одна из толстенных дубовых ветвей росла прямо из макаровского окна, а в метре от перил балкона болтался повешенный. Босой, в выцветших лохмотьях, с неровной бородой. Лохматая веревка была закручена вокруг ветки; мертвец раскачивался, вытянув ноги по стрелочке, на груди его болталась деревянная табличка.
      Начальник слесарного цеха отставил лейку, облокотился о перила и мечтательно закурил. Его рука с тлеющей сигаретой находилась в сантиметре от черного оскала мертвеца.
      Коваль не заорал, не бросился вызывать «скорую». Он скрипнул зубами и приказал себе не двигаться с места. Макаров обернулся внутрь своей квартиры, что-то спросил, ему что-то ответили. Мертвец продолжал раскачиваться. Кроме Артура, никому не было до него дела.
      «Этого не было, я бы такое запомнил… Дырка в молодости. Оно уже происходит. В тот день я лежал, просто лежал, забинтованный. И кажется, отлеживался еще пару дней. А потом все прошло, даже сотрясения не заработал…»
      Сквозь рычание моторов на улице, сквозь вопли караоке из окон девятого этажа до Коваля-старшего донеслись странные звуки. Точно поблизости мычало коровье стадо. Кроме того, показалось, будто повеяло горячим хлебом. Так бывает, когда в стужу проходишь мимо распахнутых дверей пекарни. Вот только пекарни никакой во дворе не наблюдалось. Горела помойка с резиной, псы удобряли лысые газоны, мокли холмики окурков, выкинутых из автомобильных пепельниц. Однако нос чуял свежую выпечку.
      …Через двор брели коровы. Очень много коров, все темно-красной, с белыми пятнами, масти и с одинаковым клеймом на задней ноге. Коровы выныривали из гаражного блока, откуда-то сверху, точно спускались с пригорка, неторопливо проплывали сквозь песочницы, карусельки и детские качели, сквозь воркующих с сигаретами мамаш – и задумчиво погружались в ободранную стену жилого дома.
      Стадо было призраком, но призраком подозрительно материальным. Доносилось не только мычание, но и перезвон грубых бубенцов, шлепанье тяжелых копыт по лужам, тявканье собак. А потом из расписанной пошлостями стенки гаража показался пастух. Пастухи всех времен и народов очень похожи, такова уж специфика работы. Но Коваль-старший как-то сразу, поспешно отбросил мысль о мираже, о перемещениях воздушных масс и прочих погодных фокусах. Это стадо и этот пастух не перенеслись в центр города из ближайшего совхоза.
      Долговязый неровно стриженный парень был одет в неопрятное холщовое рубище и короткие порты из белой холстины. Голые, грязные до черноты ноги заканчивались лаптями. В левой руке парень расслабленно держал длинный кнут, волочащийся за ним, словно ручная змея. А правой рукой он легко придерживал на плече… пищаль. Самую настоящую пищаль, с бронзовыми курками, с инкрустацией, такую он мог только спереть в музее! Впереди пастуха, свесив языки, трусили две кудлатые рыжие собаки.
      Никто из жильцов, коротавших время на лавочках, не обращал на сотню коров ни малейшего внимания. В самый последний момент, перед тем как погрузиться лицом в бетонную стену, пастух оглянулся и встретился с Ковалем взглядом. Его глаза округлились, заросший бородой рот открылся, пищаль соскользнула с плеча.
      Артур вздрогнул и тигром запрыгнул в подъезд.
      Дома Коваль-младший привалился изнутри к двери и долго восстанавливал дыхание. Пока юноша справлялся с истерикой, Коваль-старший гадал, куда же делась Наталья. Возможно, она находилась в квартире, но что-то случилось со временем… Как раз в эту секунду Коваль-младший опрометчиво глянул на ходики с кукушкой – и помертвел.
      Маятник застыл в крайнем левом, абсолютно неустойчивом положении. Кукушка ехидно выглядывала из своего убогого жилища. Артур перевел взгляд на электронный будильник. Тот работал, но честно показывал то же самое время, что и настенные ходики. Впрочем, нет, он работал не совсем правильно. Голубенькие точки между светящихся циферок не моргали, а горели ровно. Кое-как Артур доковылял до телефона, проклиная себя за глупость. Телефон молчал, как глубоководная рыба. Коваль ткнул пальцем в пульт телевизора, заранее предвкушая результат. Сигнальная лампочка на панели ровно светила, но экран так и остался темным. Рыжий будильник на холодильнике тоже затих, очевидно, из солидарности с прочими домашними приборами. Втягивая резиновый воздух, как молочный коктейль из забитой льдом трубочки, Коваль боязливо заглянул в зеркало. Чернявый карлик, к счастью, не появлялся.
      Артур походил кругами, зажимая уши ладонями, затем не выдержал, схватил ключи, куртку – и снова вывалился в подъезд. Он огляделся, ожидая увидеть очередного повешенного или следы недавних киносъемок. Ничего необычного, кроме запаха жареной свинины. Тоскливые клумбы, засохшие колеи, забор с надписью: «Машины не ставить! Только для сотрудников РОВД!» Артур решил, что, пожалуй, дойдет до угла. До ларечка.
      Как выяснилось минутой позже, делать этого ни в коем случае не следовало.
      Ларек за углом девятиэтажки отсутствовал. Вместо него, вместо гаражей и забора, помахивал колючими лапами столетний ельник. Артур привалился спиной к такой родной, размалеванной мелками бетонной стене. Сердце стучало неровно, задергалось нижнее веко.
      Впереди, в трех шагах от мокасин Артура асфальт обрывался, сменяясь луговой некошеной травой, высотой по пояс взрослому мужчине. Трава взбегала на покатый пригорок, появившийся на месте гастронома. Дальше неколебимой стеной возвышался лес. Там, где еще утром в вагончике принимали стеклотару, паслись четыре оседланные лошади.
      «Вот оно, – заметался Коваль-старший. – Ничего этого в тот день не было. Ядействительно, кажется, ударился, но поперся за угол к ларьку, а потом… Именно в этом месте китоврас разорвал ткань времени…»
      Стебли травы раздвинулись, и показался карлик со шрамом. Тот самый, что утром прятался в зеркале. Карлик внимательно смотрел на Артура левым глазом, слегка повернувшись боком. Потом он развернулся правым боком и нацелил правый глаз.
      – Меня зовут Гаврила Клопомор, – сказал черноволосый.
      – Очень приятно, – кивнул призраку Артур. – А меня – Артур Коваль.
      – Попался, стало быть, – призрак сплюнул под ноги, зачем-то задрал голову, почесал в бороденке. – Выходит, из-за вот ентого скомороха Окатыш уже третий день лешакам кровь пущает… Ай-яй-яй, мы там вшей ловим, а ты тут прохлаждаисси…
      – А что я должен делать? – осторожно поинтересовался Артур.
      – Как – что? Под ноги смотреть, тудыть твою, под ноги. Окатыш велел перво-наперво спытать, смогешь ли лазы тайные выглядывать. Удачно по башке-то получил, али нет? Способный ли по горному делу, а? Ну, чего мнешься, как девка? Для чего тебе по башке дали – чтоб ты таперича червей копал?
      Коваль смотрел под ноги. Смотрел очень внимательно, как никогда до этого в жизни не смотрел. Он вынужден был признать, что невольно подчинился приказу привидения, даже и не привидения, а вредного полтергейста. Но результат оказался более чем удивительным.
      Он видел землю насквозь. То есть не как прозрачное стекло, а как плотную рыхлую массу, где-то темно-серого, где-то коричневого цвета. Попадались крупные черные обломки валунов, белесые прямоугольники закатанных когда-то под асфальт кусков поребрика и строительных плит. Глубже свернувшейся змейкой догнивала свой век арматура. А еще глубже…
      Прямо под ним пролегала канализационная труба, около полуметра в диаметре. Чуть левее она сворачивала и опускалась ниже, вливаясь в трубу еще большего размера. Там же смутно угадывались полость коллектора, краны и вентили. Параллельно трубе разноцветным веселым ручейком струились кабели, перехваченные проволочными зажимами с жетончиками. Артур бросил взгляд направо – и чуть не подпрыгнул.
      Крысы.
      Молодые крысята резвились в какой-то сухой трубе прямоугольного сечения, проходившей под углом к ближайшей парадной. Впереди, там, где асфальт резко сменялся фантастическим летним лугом, Артур не видел ничего, а прямо у себя под ногами, прищурившись, замечал даже медлительное скольжение артезианской воды на сумасшедшей глубине. Там уже кончался перегной, кончались жадные корни тополей и ошметки культурных слоев, там единой слежавшейся массой синела кембрийская глина, из которой тут и там торчали миллионолетние валуны. Там робкими струйками торопилась чистейшая вода.
      «Итак, они подстроили удар по голове. Чтобы я мог в пустыне найти… Для Кощея это сущая ерунда…»
      – Гей, ты слухаешь меня, ядреный корешок? – Клопомор смотрел с заметным беспокойством.
      – Гаврила, это же я, Артур Кузнец, – не слишком решительно напомнил президент.
      – Ну да, так поздоровкались уже! – начал раздражаться карлик.
      Артур старательно вглядывался в его заросшую, покрытую шрамами рожу, в косящие глазки и всё отчетливее понимал, что хапун не врет и не разыгрывает его.
      Этот Гаврила Клопомор не помнил и никогда не встречал президента Кузнеца. Артур так толком и не понял, кто первый закрутил эту гениальную и совершенно фантастическую интригу – зашвырнуть его на полтора столетия назад, в его же собственную молодость, задолго до Большой смерти? Кто это придумал – джинн Хувайлид, посланник летучего народа, или подземный ключник Кощей, муж акушерки Яги, или продукты генетических экспериментов – полулюди-полуптицы, во главе с печальным Сирином, или загадочный полуконь?
      Так или иначе, все обитатели смещенного мира делали вид, что играют в одни ворота.
      – И что? Сколько же у нас времени? – вернулся к реалиям Артур.
      – У нас-то время – целое беремя, – без улыбки пошутил хапун. – А вот тебе не мешает поспешить. Таперича ты по башке верно вдаренный, ага. И золотишко китоврасово легко сыщешь…

      Короткий миг, ощущение дурноты, вспышка – и он снова очутился в той же вонючей, мокрой пещере, откуда его только что спасли. Артур едва устоял на ногах, ему казалось, что голова по-прежнему раскалывается от боли, хотя ни повязки, ни следов набитой шишки не имелось.
      Всё это осталось в далеком прошлом, полтора века назад. А сегодняшний день уже лез в глаза, причем в буквальном смысле. Какая-то безумная баба, вся в струпьях и сороконожках, пыталась выцарапать ему глаза.
      – Харррх! Убейте его! Раздавите его!
      Артур отправил ее в нокаут прямым в нос, нашарил за спиной оброненный топор – очень вовремя! Кошмарные жители подземелья, разбежавшиеся от болезненного для них жидкого зеркала, снова с ворчанием подкрадывались к нему.
      И у каждого на затылке сидела нураги.
      Артур выдохнул, сделал короткий выпад и снес башку худосочному парню, подползавшему слева. Ударил не глядя. На мгновение выпустил из руки свой топор, застрявший в голове у шахтера, выхватил у падающего трупа его лопату, воткнул ее в зубы ухмыляющейся безглазой старухе, что шла на него с вилами.
      – Получайте, гады!
      Снова завладел своим топором, еле увернулся от удара лома. Ему в пятку попыталась впиться лысая старуха с жирным паразитом на костлявой спине. Коваль с удовольствием разрубил скользкую тварь топором, слушая, как они завизжали одновременно.
      Сгруппировался, с силой выкинул тело вперед, ударил двумя пятками. Захрустели кости, завыли тоненько во мраке. Приземляясь, Артур сломал руку синекожему коротышке – тот опрометчиво держал свой альпеншток на отлете.
      Вращая в каждой руке по топору, Коваль пронесся по спиральному тоннелю вверх, награждая ударом каждого, кто подвернулся на пути. За ним топотали по пятам, дважды метнули железный лом, оба раза он вовремя пригнулся. Отбиваться приходилось в полной темноте, нураги нарочно погасили или унесли все фиолетовые грибы…
      Он снова дрался, он прорывался вверх, к солнцу, недоумевая, какого дьявола китоврас бросил его здесь погибать…
      Яркий свет полоснул по глазам. Жители подземелья взвыли. Вначале от света, затем – от боли. Лысый, почти квадратный альбинос, наверняка никогда не выходивший на свет, замахнулся ржавой лопатой – и рухнул с разорванным горлом.
      Над ним, скаля розовые клыки, гордо нависал президентский лысый пес!
      Четверо ближайших к Артуру горняков повалились с разорванными глотками. Еще двое боролись, но безуспешно. Раздался отчетливый собачий лай. Девицы, более шустрые, кинулись наутек. Серые тени настоящих хищников, неуловимых, голодных и чертовски умных, сновали между ними, как волки, забравшиеся в овчарню.
      Були, президентская стража!
      Загрохотали автоматные очереди. Носители нураги с воплями кидались навстречу крестообразным сполохам и гибли на бегу. Сам президент застыл, как истукан, не в силах поверить очевидному. А его любимец, зубастый Гвоздик, радостно вылизывал хозяину лицо, повизгивал от восторга и норовил вскочить на ручки всеми своими восьмьюдесятью килограммами.