Утром без звонка приехал Вукич и поволок на базу, проверять удрученный алкоголем организм. Сказал только одно: если тебе пошли навстречу, не значит, что вышел на пенсию. Молин послушно кивал, подставлял врачам руки, грудь, голову и все остальное. Спал он всего часа три, зато бессонница подвигла его к единственно правильному решению. Чтобы не сойти с ума и не натворить чего-нибудь, надо помнить о Жанне. Найти хоть что-то светлое и не выпускать из памяти. Он больше не имел права на осечку, после смерти химика. Поскольку никуда не вызывали и не препятствовали заслуженному отпуску, он рассудил, что Света Шаулина либо блефовала, либо наполовину поверила и озадачилась проверкой его домыслов.
      Он никак не мог ответить на два вопроса. Кто был тот парень в плаще, Андрей, что сопровождал особистку вчера ночью? Брать его с собой в качестве охраны она бы не стала, зачем ей нужно самой на себя компромат собирать, потом объясняться, с какой целью ночью с ним встречалась. У них ведь так: сегодня я тебя, завтра ты меня… А вытекающая задачка еще более запутанная. Зачем Света раскрыла, кто такой Зинуля? Не просто раскрыла, а подтолкнула Молина к поискам. Могла ведь и промолчать, черт возьми.
      Объяснение напрашивалось только одно, и Максу оно совсем не понравилось. Если первый отдел «копает» под шефа третьего, то рядовому испытателю совсем не место между жерновами. Намекни кто Молину раньше, что в Конторе возможны закулисные интриги, ни за что бы не поверил. Хотя, с другой стороны, а что он знал о сослуживцах? Группы работали над проектами разобщенно, постоянный контакт поддерживал Старший, руководил всеми перемещениями и командировками. Даже находясь в столице, без временного пропуска, который также выдавал Вукич, Макс не попал бы ни на базу, ни в Управление. И столь четкое соблюдение режима ему нравилось. Точно так же четко соблюдался регламент связи. Потеряв каким-то чудом контакт со Старшим, даже в самом глухом углу страны он помнил бы наизусть два телефона связи и два адреса в интернете. Набрав номер единожды, получив инструктаж от дежурного базы, следовало его забыть, а спустя некоторое время выучить новый.
      Каждый проект требовал разное число исполнителей. Иногда они работали месяцами командой, а потом могли не увидеться год. Устойчивое ядро сохранялось, но бывало и так, что на несколько дней появлялись абсолютно незнакомые люди, молча делали свое дело и покидали группу.
      Результаты проектов не обсуждались и представляли собой отдельную закрытую тему, словно крепость внутри крепости. Об удачах или неудачах начальство ничего не сообщало, впрочем, о многом он догадывался благодаря полевым испытаниям.
      Та часть натуры, глубоко спрятанная, которая не отождествлялась с его служебной сущностью, испытывала сильнейший стресс, если не сказать хуже. Попросту билась в ужасе. Но очень скоро стресс отступал. Внутри крепости, в которой он работал, находилась вторая, внутренняя, где и бурлил главный котел. А Макс вместе с остальными ребятами лишь заготавливал для котла дровишки. Он не пытался заглядывать глубоко — проще было и дальше заготавливать дровишки, получать звания, деньги и награды.
      В одном из московских жилых зданий, принадлежащих Министерству обороны, войти в которые можно было лишь через ворота со шлагбаумом, в подъезде с круглосуточным вахтером, на третьем этаже имелась железная дверь. За ней — следующая, с кодовым замком. Внутри, в квартире, в ящике серванта покоился антикварный клеенчатый чемодан с металлическими уголками. На самом дне обклеенного кинозвездами чемодана, в пакете, лежали две коробочки с орденами. Орденами, которые он никогда не наденет.
      До прошлой недели Молин не слышал и малейших скрипов в отлично смазанных шестернях Конторы. Очевидно, он не прислушивался. Кого-то там Дума финансировала по остаточному принципу — учителей, библиотекарей. Контору Дума не финансировала никак, но шестерни исправно крутились. Он поймал себя на забавной мысли. Впервые он задумался о стране, не о государстве, а о людях в целом, находясь там. И там же впервые в жизни произнес патетические громкие фразы. Ну конечно! Все происходило ведь почти понарошку, как в сказке…
      Упрекнуть себя не в чем, он не вступил в ряды отщепенцев; по сути, он и в будущем не прерывал службы. Как могло произойти, что, вернувшись, он скатился на дорогу измены? Причем выбор отсутствует. Либо он не летит ни в какой Дагомыс, а ставит к стенке ни в чем не повинного Антона Зинулю, которому уготовано через двадцать лет изобрести зачаток первого маточного биохарда, но который каким-то боком связан с Конторой…
      …Черт, вот оно! Железная тетрадь доказывает, что будущий профессор ужеблагополучно дожил до своего открытия… а Молину уготованы разжалование и тюрьма… в лучшем случае. Или капитан забывает о глупостях, крутит дырки в погонах, и бесперспективныйопыт приведет через четыреста лет к катастрофе. Кроме того, там Жанна. Или не кроме того, а в первую очередь. Здесь у него никого нет, а там хоть кто-то близкий. Парадокс…
      Выбора нет, но выбор делать надо. Вход там, где выход.
      Ему очень не хотелось вновь обращаться к Любановскому, да еще в субботу, но иных вариантов не оставалось.
      На базе, под нарочитым вниманием Старшего, он написал подробный отчет. Сдавая в дежурке пропуск, оглянулся. Вукич стоял в коридоре, глядел вслед. На долю секунды у Молина возникло желание вернуться, схватить усатого за грудки или налить ему коньяка и вытрясти наконец, что же происходит.
      Но Вукич тут же отвернулся и захлопнул дверь.
      Потом Макс дважды звонил из двух разных будок, прикрывая рот ладонью, и спустя два часа стоял перед нужным подъездом. Третий звонок он сделал из автомастерской напротив. На одиннадцатом этаже в квартире сняли трубку, и мужской голос дважды весело произнес «Алло!».
      Зинуля был прописан с матерью и младшим братом, но проверять, дома ли родственники, у Молина не было времени. Он потолкался у бронированной двери подъезда, вскоре вышла старушка с пуделем, и Макс поднялся наверх.
      — Кто там?
      — Сослуживец Игоря Григорьевича. Ему отворили дверь. Антон, высокий, немного сутулый, уже подсадивший зрение, в сильных очках, и его мать, на две головы ниже, в кудряшках и расписном халате.
      — Пройдемся, — предложил Молин.
      Зинуля не удивился, отправился за свитером. Видимо, его уже посещали.
      — Мы можем сейчас проехать с вами в институт? — спросил Молин во дворе. Он сам точно не знал, как поступит, если парень откажется.
      — Можем… — удивился тот. — Только там на сигнализации все. Придется упрашивать охрану, чтобы позвонили на пульт. А что вы хотите?..
      — Вы любите дочку Игоря Григорьевича? — перебил Молин.
      Лицо аспиранта вытянулось. Он медленно снял очки и, хлопая пшеничными ресницами, уставился на собеседника:
      — Вы пришли меня шантажировать?
      — Да.
      — Достойный ответ! — Зинуля нервозно хихикнул и огляделся по сторонам.
      Рядом никого не было, они стояли на узкой грязной дорожке среди заснеженных газонов. За строем одинаковых многоэтажек на проспекте проносились редкие автомобили. Облезлый пес тащил из помойки рваный полиэтиленовый пакет.
      — Не знаю, чем вы собираетесь меня пугать, но приплетать Любу — большая ошибка. Я даже не стану разговаривать.
      Тем не менее Зинуля не сделал и шагу, чтобы уйти. Макс обрадовался: кажется, он нащупал верную тональность.
      — Мыи не собирались ее приплетать, если бы насне вынудили. Скажу больше, вы сможете спокойно жить с женой и продолжать научную работу, если добровольно пойдете навстречу…
      — Вы из органов?
      — Служба внутренней безопасности заведения, где трудится — пока что — ваш тесть. К вашему несчастью, в отличие от тех «органов», что вы подразумеваете, мы не скованы никакими юридическими нормами. Передо мной поставлена задача, и она будет выполнена.
      Молин сунул правую руку в карман. Аспирант стремительно побледнел.
      — У вас есть две возможности. Или мы немедленно едем вдвоем и вы отдаете мне препарат, после чего инцидент будет закрыт, или… — Макс небрежно махнул в сторону стоянки, где прогревали моторы несколько иномарок. — Или мы все равно едем, но ваша судьба перестает меня интересовать. По статье «государственная измена» амнистия не предусмотрена. Если вас не застрелят сегодня, то за пятнадцать лет лесоповала вы много раз пожалеете, что остались живы.
      — Но я не могу! — всплеснул длинными руками Зинуля, голос его сорвался на визг. — Как же быть с деньгами?
      — С деньгами? — растерялся Макс. — Это нас не интересует.
      — Так вы не знаетео гранте? — тут же осмелел ученый. — Я почти месяц вел синтез, пока не убедился, что один из компонентов повторить невозможно. Чрезвычайно редкое растение… Мы смогли начать опыты, только когда нам доставили необходимое количество этой травки. После этого были выделены деньги. Если вы отберете препарат, меня точно пристрелят.
      Почти месяц, ужаснулся Молин. Тесть скинул «барабан» зятьку задолго до испытаний Конторы. Они предвидели результат, поэтому только ждали, пока я проснусь, чтобы свернуть эксперимент. Кто еще в «доле»? Вукич? Арзуев? Нет, невозможно.
      — Какая сумма?
      — Шестьдесят тысяч баксов…
      — Не вешайте лапшу! Не существует такого западного фонда, что выделил бы средства на подпольные исследования. Обоснование заняло бы по меньшей мере год, плюс резонанс в печати.
      — А я и не говорил, что это западный фонд. Игорь Григорьевич представил меня людям… Создано частное предприятие, я подписал контракт!
      — Сколько ученых, кроме вас, там задействовано?
      — Четверо…
      Макс столкнулся с неизбежностью. Колесо завертелось, теперь его не остановить. Имя Зинули вошло в историю. С ним или без него коллеги продолжат начатое.
      — Тогда понятно. Опыты велись на наркоманах?
      — Да…
      — И каков результат?
      — У семидесяти процентов полное снятие синдрома ломки.
      — Но это ведь не то, чего вы добивались?
      — Не то. Зависимость остается.
      — Сделаем вот как. — Максу в голову пришла новая идея. Химик был абсолютно подавлен, потерял ориентацию. Следовало добить, пока не опомнился и не начал соображать. — Я готов вас пожалеть. Несмотря на соучастие в преступлении, цели у вас благородные, дело нужное, ведь так?
      Зинуля закивал, повернув лицо в сторону. Говорить он не мог.
      — Тем более, — продолжал рассуждать Молин, — что формула теперь у вас в голове, нет смысла опечатывать институт и конфисковывать оборудование… — Он помолчал, делая вид, что ведет внутреннюю борьбу. Зинуля дрожал всем телом, ломая на груди руки. — Сделаем так! Вы отдадите мне часть, скажем, пятьдесят тысяч кубов. Я внесу в отчет, что ваше сотрудничество носило добровольный характер, и об этой встрече вы навсегда забудете.
      — И буду у вас на вечном крючке?
      — Зачем вы нам нужны? Разрабатывайте и дальше собственноеизобретение. Наша забота, чтобы не уплывали государственные секреты.
      — А что будет с папой?.. Я хотел сказать — с Игорем Григорьевичем?
      — От меня он о нашем разговоре не узнает. Если вы сами пожелаете разрушить семью…
      — Не пожелаю! Его… его посадят?
      Молин пожал плечами, жестко взял химика под локоть.
      — Пока мы будем в дороге, постарайтесь меня убедить, что открытие не имеет оборонного значения.
      — Какое там оборонное! Чисто лекарственный…
      — Вот мы и проверим. И лишь на основании проверки можно будет рассуждать о судьбе вашего тестя.
      Макс увлек раздавленного Зинулю сквозь арку. Оставленный снаружи частник послушно грел мотор.
      Часом позже Зинуля поставил перед Молиным чашку дымящегося кофе. Пока ученый суетливо хлопал дверками шкафчиков, Макс рассматривал фотографии под стеклом. Больше смотреть было некуда, со всех сторон его окружали нагромождения устаревших приборов и ломаной мебели.
      — Здесь будет ваш кабинет?
      — Пока общий. Как только… — Антон помялся. — Как только получили деньги, начали ремонт.
      — Останетесь тут, в институте?
      — Да, взяли в аренду этаж. Так удобнее, клиническая база и все смежные направления, что называется, под рукой…
      — А директору что досталось? Остальным сотрудникам?
      — Шеф мной, по правде сказать, здорово гордится. Он членкор, преподавал раньше на моем потоке. Я бы никогда не посмел предложить ему денег лично.
      — На фото ваш сын?
      — А, да. Они с Любашей сейчас на Кипре, отдохнуть, позагорать отправил.
      — Симпатичный мальчишка. Как зовут?
      — Антоном… Но не в честь меня, бабушке хотели приятное сделать. Дед двоюродный, брат ее, известным был в Ростове человеком…
      Антон продолжал еще что-то угодливо рассказывать, расставлял перед Молиным блюдца с печеньем и дешевыми конфетами, суетился по-женски с тряпкой, но капитан его не слышал. Мальчик, сын. Лишнее доказательство существования темпоральных ловушек. Какое счастье, что провидение уберегло его от страшного греха, а то совсем уж близко пропасть придвинулась. Как же он сразу не догадался: не мог никак нынешний взрослый Зинуля дожить до времени появления первых Ванн очистки…
      — Спасибо, — сказал Молин. — Я пойду.
      — А кофе как же?
      — Расхотелось. Кстати, как вы оцениваете побочный эффект? Я имею в виду сновидения.
      У Зинули исчезло убитое выражение лица, немедленно проступил охотничий азарт.
      — Да, эффект крайне любопытный, следовало бы его отдельно изучить. Два паренька лежали, по восемнадцать лет, но наркоманы конченые. Очнулись и давай наперебой строчить всякие кошмары!
      — Но не все видели сны?
      — Нет, к счастью, единицы, и те напугались. Конечно, единицы, с усмешкой подумал Молин.
      Потому что большинство твоих клиентов вернутся к наркоте и не нарожают детей, им не в кого будет воплотиться.Стоп! Это означает, что у самого Макса обязательно будет семья, ребенок, или не обязательно? Где-то за океаном, у Светки Зарядичевой, уже растет его дочь… Вот так дела, получилось все-таки краем заглянуть вперед! Но вслух он сказал другое:— Это оттого, что ваши пациенты — больные люди, с разрушенной психикой. Для изучения снов нужен здоровый человек.
      — Хм… Возможно, вы правы, я не подумал… Но кто в здравом уме согласится испробовать на себе слабо изученное лекарство? Наркоманов и то тяжело уговорить!
      — Я соглашусь. — Молин потрогал в кармане запечатанную холодную бутыль.
      — Вы?! — Зинуля чуть не выронил стакан с горячим кофе.
      — А чего вы опасаетесь? Я лягу к вам на обследование, потом мы запишем результаты. Кто только что уверял, что препарат безвреден?
      — Ну… это так неожиданно. Впрочем, я разве имею право отказаться?
      — Совершенно верно, — вовремя вернулся в роль Максим. — В понедельник, в девять? — Он еле сдержался, чтобы не закатать рубашку прямо сейчас. Это ввергло бы аспиранта в шок и привело бы к лишним подозрениям. Пересидеть два дня, не наглеть. — И не беспокойтесь. Если подтвердится, что иныхпоследствий от применения раствора нет, возможно, мы позволим вашему тестю работать. Вы идете?
      — А?.. Нет, нет, — рассеянно откликнулся Зинуля. — Раз уж я сюда добрался, покопаюсь еще. Работы море. Я позвоню, вас выпустят внизу без меня.
      Он проводил Макса до лифта, протянул вялую, влажную ладонь. В близоруких припухших глазах аспиранта застыло потерянное выражение, шея сиротливо торчала из воротника вязаного свитера. На долю секунды Макс почувствовал не то что укол совести, а какое-то нехорошее томление, но заставил себя улыбнуться. Створки лифта закрылись.
      После он проклинал себя, что не заставил парня уйти вместе, не проводил до дома. Впрочем, предугадать или как-то изменить дальнейшие события Молин все равно бы не сумел.
      Психотерапевт, широкий, медлительный, облитый хорошим одеколоном, с большой неохотой сделал для Молина исключение. Он не принимал на дому, тем более в выходные, и даже удвоенная плата не поколебала бы его субботний отдых. Макс не стал изобретать велосипед, выдал почти чистую правду.
      Содержимое этого листочка ему надлежит запомнить, а затем хорошенько забыть. Ключиком к памяти станет забавная песенка. Нет, не любая, сейчас он напоет. Там, куда его пошлют, потенциальный враг не должен получить ни малейшего шанса на доступ к этой формуле. Макс показал одно из своих удостоверений, то, которое показывать кому попало не следовало.
      Они стояли друг напротив друга в полутемной, обитой деревом прихожей. Макс заранее успел выяснить, что этот заторможенный седой дядька с рыхлым, отекшим лицом, ни капельки не похожий на Кашпировского, был одним из лучших в своем деле.
      — Раздевайтесь, — тихо произнес хозяин. — Собаку не бойтесь, просто постарайтесь не делать резких движений. Дайте себя обнюхать.
      Из глубины роскошной «сталинки», цокая когтями по паркету, выплыл немецкий дог, дотронулся вислыми губами до груди гостя. Так же неторопливо обошел Молина и улегся поперек входной двери. Хозяин пропустил Макса в уставленный псевдоантиквариатом зал, указал на бархатное кресло и устроился в таком же напротив. Где-то играла музыка, тикали в углу старинные напольные часы. Если кто-то и был дома, кроме хозяина, то никак себя не проявлял.
      Оба ждали. Потом Молин потерял надежду на чашку чая и расправил на колене тетрадный лист, украшенный каракулями Зинули.
      — Ваше ведомство испытывает сложности со специалистами? — холодно спросил психиатр. Манерами он напомнил капитану банкира Севажа: тот же стальной взгляд, это вам не чахлый истеричный аспирант, на пушку не возьмешь. — Указанный способ хранения информации попросту глуп. Извините, но истина горька. В век интернета нет смысла прибегать к кинематографическим трюкам.
      — Вы правы, — кивнул Молин. — Извиняться не за что. Однако, если вы не проявите доброй воли, погибнет много невиновных людей. У меня нет времени искать другого специалиста.