Барабаны, огромные и гулкие, маленькие и звонкие, целые скопища, вселенские стада барабанов везде. Не скрыться и не заткнуть уши, они ползают по телу, они дробятся и заселяют каждую клеточку. Они раскачивают мозг изнутри…
      — Стой, стой, нельзя вставать! А, блин!.. Лейтенант зацепился пуговкой за открытый ящик стола и не успел перехватить падающее тело. Молин растянулся на пыльном коврике, чудом разминувшись лбом с краем панцирной койки. Он смотрел на мир снизу и сбоку. Мир состоял из железных сеток, серых клейменных одеял, запахов табака и отсыревшей кирзовой кожи. Подбежали ноги в грязных ботинках, потом еще одна пара, и еще. Он успел удивиться, почему так пыльно под кроватями, разве тут никто не убирает? Тут его голову бережно переложили на подушку, и он увидел собственные голые ноги в синих носках. Потом левую руку больно скрутили повыше локтя, мир подернулся слезой, стало тепло и очень приятно. А главное — почти не стучали проклятые барабаны.
      — Макс, Макс! Посмотри сюда, узнаешь меня?
      — Сколько пальцев я показываю?
      — Моргните дважды, если меня слышите! Появился потолок, обилием трещин похожий на карту высот. Появился доктор, а потом здоровый мешок апельсинов. Или сперва апельсины? Значит, он в больнице, туда всегда таскают цитрусовые.
      Двое сели по сторонам, в халатах, Вукича он узнал. На напряженном бледном лице майора шевелились неровно подстриженные усы.
      — Ну, ты даешь, соня! Почти двое суток дрых, мы уж волноваться начали, не пора ли будить! Понравилось тебе, что ли? — Майор заглядывал в глаза, почти по-женски поглаживал бессильную руку, ждал чего-то.
      — Я… я в порядке, — выдавил Молин. — Дайте таблетку, башка разрывается.
      — А вот таблетку пока нельзя, потерпи, дружочек. Барабанит в висках, да?
      — Ага…
      Он потерпел. На вторую ночь приснился кошмар. Очнулся под койкой, отбивался, не открывая глаз. Толпой навалились, кое-как успокоили. Приснилось, что дерется голыми руками со стаей гигантских железных стрекоз…
      Самое поганое, что ему никак не удавалось вспомнить.Он внятно докладывал о своих ощущениях, послушно прошел привычный круг анализов, предстояло еще минимум три подобных круга. К обеду Молин вспомнил все, что происходило до укола, но дальше… Дальше память заволакивалась противной сизой пеленой, за которой что-то происходило, метались неуловимые тени, иногда появлялись звуки… Но не более того.
      — И бог с ним! — сказал Вукич, когда они спускались по морозной лесенке к машине. — Очнулся, это главное. Сейчас две недельки в Дагомысе, как положено, контрольный анализ, и в отпуск. Можешь считать, мы уже отрапортовались! Куда поедешь, не думал?
      — Нет… — Молин приложился лбом к ледяным узорам, следя, как за окном проплывают пористые мартовские сугробы. — Отрапортовались? Больше добровольцев не будет?
      — Нет, ты последний. — Майор отворил правую дверцу. — Познакомтесь, это Максим, это Анна Викторовна, твой лечащий, так сказать, на период реабилитации.
      — Очень приятно, можно просто Анна! — Низкая докторша в пушистой лисьей шубе походила на мохнатый колобок. — Документы все уже у меня. Почувствуете себя плохо, немедленно сообщите. Договорились?
      — Его учить не нужно, — засмеялся майор, протягивая в форточку пропуск. — Капитан у нас опытный пациент, ветеран, можно сказать!
      — Почему вы закончили? — спросил Молин. — Разве что-то прояснилось?
      — Признано бес-пер-спек-тивным… — Вукич вырулил на проспект. — Комиссия специально ждала рапорта по твоему состоянию, утром шеф уже отчитался «наверх». Всем спасибо, все свободны, как говорится…
      — Не может быть! Никогда не случалось, чтобы свернули программу, не дождавшись полугодового контроля!
      — Все когда-то в первый раз случается. — Майор нарочито внимательно следил за дорогой. — Ни малейшей зацепки, понимаешь? Да на себя посмотри, двух суток не прошло, а здоров, как бык! Если чего и добились, так, скорее, обратного эффекта. Нарики дозняк с перепугу снизили… Ха! Ну, это не надолго, они скоренько наверстают!
      — А остальные?
      — А что — остальные? Живы, если ты это имеешь в виду. Возвращены в распоряжение ГУИН, как всегда. Контроль мы проведем, само собой, но, скорее, для галочки… Нету, Максим, по нашему профилю ничего любопытного. Но на размере твоих премиальных это не отразится! — захохотал майор.
      Молин не поверил, но, поразмыслив, решил Вукича не теребить. Начальству виднее, как поступать. Вполне вероятно, что, по традициям Конторы, дело обстояло с точностью «до наоборот». Таким образом группе давали понять, что тема закрыта и упоминанию не подлежит, а итоги перебрасывались совершенно другому ведомству.
      Дома Максиму показалось непривычно темно и душно. Он прошелся по пустой квартире, поводил ладонями по знакомым предметам, раздернул занавески, с натугой отворил дверь на балкон. До отлета оставалось три часа. В холодильник можно было не заглядывать, в санатории кормить будут как на убой, обязанности свои Контора выполняла строго. Даже в годы всеобщего развала и взаимных неплатежей. Нынче с финансами стало получше, нечего и сравнивать. Деньги… Максим высыпал на пыльную полировку стола горку мелочи и две заклеенные банковские пачки.
      Что-то его смущало, не позволяло окончательно расслабиться. Казалось бы, на сей раз прошло донельзя замечательно. По сравнению с опытами трехлетней давности, когда почти два дня корчило и выгибало так, что думал: не встану больше. Но поднялся ведь, и печень прочистили, и иммунитет за месяц восстановили, и лишних пять кило набрал.
      Тогда погибли трое зэков, а может, и больше, Молину не докладывали. После него работали еще две группы добровольцев, Вукич ходил в свеженьких капитанских погонах, а старшим был Васенко, которого потом забрали из Конторы, по слухам, в разведку…
      Но в прошлый раз у Молина не случалось провалов в памяти, это уж точно! Лучше бы подводила память, чем испытывать недельную боль в мышцах… Он не мог отделаться от мысли, что за сутки тесного знакомства с «барабаном» что-то произошло… Нормальный человек, открыв утром глаза, не ощущает времени, что он провел во сне. Кажется, только прикорнул, и звенит будильник! А здесь химера такая, точно и не дрых, а в полудреме валялся, и не сорок часов, а гораздо дольше. Впрочем, вот он, календарь, все без обмана…
      Максим откинул край паласа, не снимая ботинок, прилег на тахту, открыл нижнюю секцию «стенки». В глубине покоилась древняя семейная реликвия, пузатый чемодан с оторванной ручкой и металлическими уголками. С клеенчатым чудовищем связаны были самые ранние воспоминания. Когда родители еще жили вместе и первый дом был там, где в окна по ночам заглядывало северное сияние, маленький Максимка целиком умещался внутри чемодана. Он раскладывал вокруг себя отцовские кокарды, помятые кнопки дверных звонков и играл в летчика… Потом чемодан сопровождал его в пионерские лагеря, потом превратился в хранилище фотоальбомов и прочих раритетов детства. Изнутри на крышке и высоких бортиках руками Молина было наклеено великое множество журнальных вырезок — здесь в одной компании обретались «Смоки» и «Чингисхан», размалеванный в защитную окраску Шварценеггер и таинственная Мирей Матье, три мушкетера во главе с юным Боярским и роскошная певица Сабрина…
      Мирей Матье. Молин сдавил пальцами мочки ушей. Неужто снова начинается? Комната качнулась, издали донесся затихающий перестук тамтамов. Нет, вроде отпустило. Вукич говорил, что зараза держится в крови пять суток, а идут только третьи, всего можно ожидать. Мирей Матье. Фотография чарующей француженки за десятилетия поблекла, но ее улыбка, щека, уложенная в изгиб локтя, обладали странной силой. Словно подул жаркий средиземноморский ветер, словно вспыхнули огни южного побережья, где всегда лето и девушки, подобные ей, улыбаются так загадочно и маняще…
      Он очнулся от собственного крика и звона стекла. Левая рука сжимала статуэтку, тахта завалилась набок, чемодан с альбомами опрокинулся, а в окне зияла дыра. Стул, которым он запустил в окно, валялся у батареи, весь усыпанный осколками. Сам Молин стоял почему-то в углу, грудная клетка раздувалась, будто кузнечный мех, зубы стучали. Святые яйца, что это было?
      Дисциплина превыше всего. Он с усилием разжал руку, водворил бронзового Дон Кихота на место и нажал кнопочку на панели телефона. Анна сняла при первом гудке.
      — Уже едем, не волнуйтесь! Дверь сможете открыть?
      Следующие пять суток Молин провел как заправский курортник. Анализы, кефир, процедуры, шезлонг, полдник с печеньем, уколы, легкое чтение. Апрельское солнце не позволяло понежиться на огороженном куске пустого пляжа, но так было даже лучше. Не отвлекало.
      Он часами просиживал в куртке, уставившись на свинцовый горизонт. Когда за ним приходили, включал счастливую улыбку, хихикал с сестрами и думал. О Мирей Матье. О том, почему не может о ней не думать.
      Это случилось на шестой день. Он вскочил, комкая мокрую от пота простыню. Мирей Матье. Нет, другая! Электронный будильник показывал полтретьего ночи, за стеклянной дверцей дежурные сестры звякали чайником, светились огоньки реанимационного комплекта.
      Не Мирей, совсем другая. Он чувствовал ее руки на плечах, чувствовал, как напряглись ее ягодицы, когда она встала на цыпочки для поцелуя… Этой женщины не существовало раньше в его памяти, рановато еще поддаваться склерозу, да и не так уж много подруг успел поменять, со всеми приездами и отъездами. Она трогала его губы своими и шептала… Она шептала. Теперь он ясно вспомнил, чертовски похожа, но совсем не шансоньетка, другой подбородок, и глаза! Она шептала: «Я буду ждать тебя, зверь…» Почему — зверь? Или не зверь, а Змей?
      По инструкции следовало немедленно нажать кнопку в изголовье. Капитан потянулся к мерцающей в полумраке точке, но застыл на полпути. Он вспомнил.
      — Какое счастье, что ты есть, Жанна! — прошептал Макс. — Боже мой, какая ты молодчина!
      Утром он пил кефир и сдавал кровь, заигрывал с дежурной и смотрел на море. Ниже беседки спускаться было нельзя, издали он видел, как молчаливые ребята в штатском пропустили в ворота джип с московскими номерами. С Вукичем приехали еще двое, одного Макс узнал, видел мельком на полевых испытаниях в девяносто шестом. Но не в правилах Конторы показывать, что кого-то узнаешь, если тебя специально не представляли.
      Троица поспешно скрылась в пятом корпусе. Черт их разберет, кого они тут еще держат? Память возвращалась кусками, иногда маленькими осколочками, иногда на место садился огромный пласт. В кабинете кардиолога некстати попался на глаза настенный календарь. Макс чуть не завыл от ужаса, увидев сегодняшнее число. Медики так и подпрыгнули, пришлось наврать, что свело ногу.
       Девятыйдень! Он отправился к Главному, не представляя пока четко, о чем просить. Попросил встречи со старшим группы. Вукич в столице, ответили ему. Неправда, отмахнулся Молин, я его утром видел. Молину посоветовали соблюдать дисциплину. Тогда я уезжаю немедленно, заявил он. Так отвечать ни в коем случае не следовало, полковник вытаращил глаза. Молин знал, что о его чудовищном поведении станет известно «наверху» спустя пять минут, знал, какие выводы могут за этим последовать. В арсенале Конторы имелось не так уж много взысканий, но не дай бог никому их на себе испытать.
      Максим сидел в палате и следил за птицами на голых мерзлых ветках. «Осколки» памяти уже не планировали, а сыпались в мозг сплошным снегопадом. На стук барабанов он старался не обращать внимания. Оставалась надежда, что его выходку спишут на последствия тестирования, как-то замнут. Так или иначе, теперь не избежать психологической обкатки — в Конторе не держат неуравновешенных людей. Главного ему обмануть, возможно, и удастся, но не парней из первого отдела Управления, что годами отслеживают каждый шаг своих коллег. Максим и сам не понимал, как он такое допустил. То есть понимал и находил объяснение. Впервые за десять лет у него появился собственный островок, о котором никто не догадывался. Десять лет назад он осознанно согласился не иметь ничего личного и ничего лишнего, способного повредить службе. И вот…
      Перед приходом Вукича он вспомнил железную тетрадь и непонятные прежде слова о маленькой тайне. Жанна… Незаметный клочок подсознания, сохранявший ее запах, ее вкус, ее голос, не поддавшийся химии и Великому Цензору, стал последней каплей, взломавшей плотину. Жанна… Пусть это только бред, пусть это действие наркотика, почему он встретил Бурсенко, почему все сошлось?
      — Невозможно! — с порога отрезал майор. — Не может быть и речи. Ты соображаешь, что ты творишь? Я уговорил Арзуева не вносить в рапорт, пока с тобой не поговорю.
      — Вадим, надо повторить опыт!
      — Даже не заикайся! Собрался свести счеты с жизнью таким образом? На тебя море плохо влияет? Перевезу в Серпухов.
      — Вадим, я вспомнил, что со мной было!
      — А с тобой, дружочек, ничего не было, забудь. Я скажу Арзуеву, что у Молина нелады с девушкой, сорвался слегка, с кем не бывает…
      — Послушайте, товарищ майор… Ты сам мне намекал на дырку в будущее. Так это правда, я побывал там, могу подробно описать. Сделай мне повторную инъекцию, это абсолютно необходимо!
      — В любом случае — не могу. Препарата больше нет.
      — Вот как?.. Тебе что-то говорят фамилии Шлейман, Зинуля, Лессингтон, Бабичев?..
      — Бабичевых двоих помню… Один в отставку давно вышел, зам. командующего округом… И сержант у меня был в роте, погиб парень. Об остальных не слышал, кто такие?
      — Сам пока не знаю. Ученые, химики, наверное…
      — Куда тебя несет, а? Раз уж приспичило, приедешь — попроси ребят из первого, поднимут базу. Нет, химиков я поголовно знаю. Не слышал.
      — Вадим, давай я сам схожу к полковнику?
      — Короче, так! — отрубил майор. — Еще пять суток ты здесь, ведешь себя ниже травы. Затем заберу тебя к себе, все подробно опишешь, так и быть, доложу по команде. Попытаешься снова хамить персоналу… Наслышан, чем такие штуки заканчиваются? — Вукич наклонился, приблизил лицо вплотную. Пахнуло пряным одеколоном. — Максим, у тебя прекрасный послужной список, ты лучший испытатель. Скажу по секрету, через недельку готовься обмывать звездочку. Выбирай, дружочек, нормальная служба или психушка? Уловил? Тем более что препарата у меня давно нет. Ты же знаешь, после отработки ничего не оставляют…
      — А что с этим, Змеевиком?
      — Так и не нашли. Думаю, свои же прибили, конкуренты, кто ментов навел. Так мы договорились насчет беременной девушки?
      — Договорились… Просто мне обидно стало.
      — Ох, мне много чего обидно в этой жизни, Макс! — повеселел Вукич. — Ладненько, в понедельник загляну. Кстати, анализы у тебя прекрасные. Очистился, поздравляю, тьфу, тьфу!
      — Старший! — Максим поймал майора у двери. — Тут есть интернет и принтер?
      — Хм… — подозрительно уставился Вукич. — Ну, так и быть, для выздоравливающих устроим.
      Теперь у Молина не осталось сомнений, что произошла серьезная рокировка. Или в Управлении кого-то сняли, или Контору собираются передать другому ведомству и начальство из вредности «заметает следы». Или стряслось нечто иное, из ряда вон выходящее, но поведение майора сбивало с толку. В конце-то концов, при любой, даже наивысшей степени секретности люди остаются людьми, мог бы намекнуть хотя бы! Зачем сам навязывал идеи насчет двадцать пятого века?
      Все годы, начиная со второго курса училища, Молина учили думать. Контора не нуждалась в тупоголовых исполнителях, таких набирали для других ведомств совсем в другом месте.
      Весь последующий день он увлеченно провел наедине с компьютером. С интернетом Вукич не подвел, и через плечо никто не заглядывает, и скорость приличная. Н-да, по сравнению с темиигрушками современная сеть представала доисторической плетеной куклой. Он торчал перед экраном, пока не начали болеть глаза. Покушал, не отрываясь от клавиатуры. Ничего похожего, абсолютно. Либо эти люди еще не появились на свет, либо работали «под грифом»…
      К четырем утра он облазил поисковые системы американцев и англичан. Шлейманы встречались, но в иных областях знаний, Бабичевы также проскакивали. Нет, не то… Уголовная хроника последних дней. Ему стало смешно. На слово «змеевик» откликалось несколько десятков тысяч статей. Чтобы найти следы этого парня, дай бог ему здоровья, надлежит вернуться в столицу.
      Наутро перед ним лежала плотная стопка листов. Он прочитывал, рвал их и сжигал на подоконнике, в эмалированной мисочке. Сонно покачиваясь, сдал положенные жидкости. Дождался Главного возле дверей кабинета, извинился по форме, без подхалимажа. Если тот уже «настучал», так нет смысла заглаживать.
      Шел десятый день, последний. Стремление вскочить и куда-то бежать становилось непреодолимым. Выдумав для начальства беременную девушку, Вукич оказался почти прав. Девушка в планах Молина присутствовала.
      Разве возможно представить на планете мужика, озабоченного несуществующей женщиной? Женщиной, которая еще не родилась? Такая вот уникальная патология. Макс перелистал в памяти свои увлечения. Иные расставания требовали мощной терапии, иные проходили безболезненно, а то, что он считал когда-то серьезным и навсегда, оно ныло порой, как старый шрам… но не более того. Великий Цензор и служба прекрасно залечивали подобные болячки.
      О, Контора умела делать людей счастливыми! Чего стоил первый выезд на полевые испытания, после которого хотелось простить зло всем врагам. В дальнейшем ощущения притупились, он научился возводить мощный заслон между службой и личным, но никогда не забывал, что достаточно капельку раскачать этот заслон, и жить станет невмоготу. Молина учили думать. Те, кто этим занимался, сознательно шли на риск, опутывая подчиненных информацией. Не выстроив в мозгу стенку между такойинформацией и личным, существовать среди мирных граждан становилось просто невмоготу.
      Нынешняя беда заключалась в том, что Макс никогда прежде не ощущал такой мрачной беспомощности. Стасов, Пай Ли, Жанна и другие, они находились бесконечно далеко, там, куда он мог попасть лишь одним способом. «Транспортным средством» располагала Контора. И Змеевик.
      Арзуев неожиданно легко согласился. Слишком легко… Это потом, спустя время, Максим будет удивляться собственной недогадливости.
      — Я вас отпущу, — сказал Главный, — под честное слово. На два дня, в понедельник утренним рейсом назад. Вышлю машину. Сейчас вам закажут билет.
      Столица встретила Молина проливным дождем. Ни сотовым, ни будкой он не воспользовался: лишь идиоты верят в защищенность каналов связи. Поехал напрямик к Любановскому, надеясь застать на месте. Повезло. Пока раскачивал диван в приемной, думал, что лучше: честно признаться, что интерес сугубо частный, или действовать «от имени»… Пришел к выводу, что правда — оно надежнее.
      Любановский занимал пост в транспортной милиции и непосредственным влиянием на ОМОН и борцов с наркотой не обладал. Главное отличие Юры от прочих милицейских чинов состояло в том, что его папа пятнадцать лет рассекал небо над Баренцевым морем под командованием Молина-старшего.
      — Что с твоей харей? — поздоровался обладатель тридцатиметрового кабинета. — Чем вы там заняты, химики долбаные? Бензин нюхаете?
      — Привет, толстый, — парировал Макс. — Ты тоже помолодел!
      Они выпили по стопке «Стандарта», крякнули и неловко обнялись.
      — Ты сволочь! — дружелюбно заметил Любановский. — Вы все сволочи! Нет, чтоб просто так зашел… Тебя-то не найти, телефон и то не оставляешь. Дай мне пару дней, постараюсь выяснить.
      — Юрик, мне надо сегодня. Оченьнадо. Майор внимательно посмотрел в дальний угол, на портрет президента, точно советовался. Невзирая на ментовские ухватки, он приобрел то, что называют «задним умом». Иначе, вероятно, не сидел бы в этом кресле.
      — Позвони в восемь вечера. Просто спроси: да или нет, идет?
      К следующему визиту следовало подготовиться основательнее. Молин на такси заехал в «Рамстор», самый навороченный универсам, выбрал кусок балыка, коньяк за сорок баксов, бочонок икры. Ливень усилился, на Кропоткинской попали в пробку, и добрых полчаса Макс слушал шоферские байки. Затем дождь сменился мокрым снегом, окна покрылись мерзкой ледяной кожурой, и «дворники» застряли. Молин достал блокнотик и начертил на листке крест. Слева от креста решил записывать все хорошее, справа — все плохое. Он помедлил и на соседней страничке изобразил второй крест. Над первым написал «сегодня», над вторым — «завтра». На бумаге все выглядело очень просто и понятно, но ни один психолог не мог ему помочь найти верный выход. На одной чаше весов лежало «надо», на другой — тоже «надо», вдобавок к тому, о содержимом второй чаши некому было даже рассказать. Единственный человек, который мог бы понять, Вукич, и тот отмахнулся.
      С другой стороны, для чего ему карьера? Не кривя душой, Молин признавал, что служба в Конторе составляла девяносто процентов существования, и вокруг службы наматывались остальные бытовые мелочи. Да, это было интересно, порой захватывающе, он работал с людьми, которые не говорили речей о любви к отчизне, не толпились на митингах, не скулили по прошедшим красным временам. Они любили свое дело, они тряслись над результатами очередного эксперимента, как археологи над мумиями фараонов. И уж точно они не мучили себя вопросами о добре и зле…