– Девушка, – отвечал Леха, затем поправлялся: – Женщина.
      Маслоедов медленно почесывал бок, смотрел в бескрайнее небо и по-житейски подводил итог:
      – Зна-зна-значит, баба.
      Одна и та же церемония повторялась раз за разом. Ехать до места неделю. Леха сделал далеко не утешительный вывод: прапорщик не только заика словесный, но еще и мысленный. Придется отвечать ему каждое утро одними и теми же фразами, надо ждать, пока дойдет.
      Маслоедов спал, а все призывники, собравшись между двух перегородок плацкарты, пропивали последнее. Лехе денег не жалко, старший брат посоветовал ему все спустить в поезде.
      Он тогда спросил – почему? Братан хитро улыбнулся и пообещал, что Леха непременно сам все узнает. Неужели так сложно объяснить?
      Генка потянул Леху за рукав свитера.
      – Расскажи, как ты в район ездил.
      – Опять? – Здоровяку не хотелось ворочать языком, но общественность настояла, и пришлось вновь вспоминать все, что с ним приключилось.
      – Медкомиссию я прошел быстро, – Леха поставил бутылку на стол и утер рот. – Они там на меня поглядели, сказали: годен. Только я до сих пор не пойму, зачем мужик в очках просил меня член показать. Эка невидаль. Ну, показал. Очки у него с носа упали, а я одеваться пошел. Надоели они мне. То глаза закрывай, то разбери, что они там шепотом говорят. Одна тетка стала картинки показывать цветные. Говорит: «Что видишь?» Я пригляделся. Как зверье в лесу маскируется, так там цифры написаны. Все в кружочках. Думали, не прочитаю. Дураки, я ж охотник.
      Потом военком сказал, что я буду снайпером. Тупой он какой-то, а еще военный. Я ж и так снайпер. Зачем мне им по второму разу становиться?
      В общем, ушел я от них в полдень. До автобуса, что домой возит, оставалось три часа. Делать нечего, а деньги есть, – Леха отхлебнул из бутылки и посмотрел на этикетку. – Вот пошел взял такое же, кажется. Сел на лавочку, сижу, пью. Солнышко, ветерок небольшой, на улице тогда было около двадцати, морозно чуть. Сидеть не очень. Все ж поддувает.
      Здесь слушатели с пониманием закивали головами.
      – Ну вот. Начал я вторую бутылочку, а первую у лавки поставил. Тут же мужичок ее подобрал. Небритый, дикий какой-то. Не понравился он мне. Пошел я в автовокзал от ветра, да и от этого мужичка, который стоял в стороне и ждал, когда я и вторую допью.
      Народу в здании полно было, поэтому я на улице и сел поначалу, не хотелось в толпе.
      В помещении я киоск с газетками и журналами отыскал. Купил себе альбом с картинками, «комиксы» называется. И взял, наличные все достал, тысячи три было, мелкие купюры искал.
      Себе ничего не купил, главное, матери цепочку золотую, тоже в карман с деньгами запихал. Она так и болталась среди бумажек.
      Тут ко мне разукрашенная такая маленькая девица прицепилась. Смотрит, главное, то на меня, то на деньги, то на недопитую бутылку пива.
      Говорит, не хочу ли я угостить ее.
      Ну, протянул я ей бутылку. Головой завертела, сказала, что есть недалеко кабачок. А она симпатичная, хоть и очень уж бледная. В чулках, представляете, на таком морозе. Ножки худые, ровненькие.
      – Ну, у тебя, конечно, поднялся, – встрял Гришка.
      – Не перебивай. Дай послушать, – зашумели все на него.
      – Вошли в заведение. Сели за свободный столик в углу, взял я ей пива. Она закурила, сняла шапочку, волосы поправила. Ко мне тут же подсели два мужика. Рожи кривые, прыщавые. Уроды. Через какое место таких на свет воспроизводят? Один лысый, старый, лет сорок, другой, может, на пару лет меня постарше, наоборот, лохматый и нечесаный. Воняло от них. Слово «мыло», наверное, никогда не слышали.
      В общем, поджали меня с боков, старый достал какой-то там ножичек складной с крохотным лезвием, ну, может, с ладонь оно-то и было, и мне в бок упер. Другой тут же стал меня обыскивать.
      «Вы чего», – говорю. А старый мне: «Молчи». Девка тогда молодому подсказала, что деньги у меня в правом кармане брюк. И как она запомнила? Молодой ко мне в карман полез. Я прям растерялся. Какие наглые в городе люди есть. – Кто-то хихикнул. – Я сказал, что денег им не дам. А они не поверили. Девка закурила и дым мне в лицо пустила да еще назвала меня деревенским дебилом.
      Меня так с рождения никто не оскорблял. Чувствую, до денег он добрался и руку назад тянет. А пачка толстая, и вытянуть он ее обратно никак не может. Там еще и цепочка для мамки. Велели мне привстать. Я поднялся, схватил рукой лезвие ножичка да и сломал его. Это ж плевое дело, каждый знает.
      Старый отшатнулся, а у молодого рука все в моем кармане. Накрыл я его руку своей свободной, а в другой продолжаю отломанное лезвие держать. Ну, молодой и заскулил по-волчьи. А я их не очень люблю, волков-то. Быстро из-за голенища сапога, а они у меня на меху, классная вещь, достал свой нож, а сломанный на пол бросил. У моего походного длина четверть метра. Лезвие так просто не сломаешь.
      Девчонки на стуле как никогда и не было.
      «Извините», – молодой стал просить прощения. И все руку из кармана дергает. А из-за соседних столиков народ встал и вышел. Скоро в кабаке никого не осталось. Только я, парень с рукой в моих штанах и толстый мужик за перегородкой, что пиво продавал. Я ему: «Отпусти деньги». А его заклинило, прям как нашего прапорщика. Глазами моргает, руку тянет, чую, вместе с пачкой. Пришлось наколоть его немного.
      Слушатели замерли.
      – Тулуп его я проткнул слегка. Перепугался, закричал, не понял шутки, думал, я всерьез его зарезать решил. Деньги выпустил, руку выдернул и бежать. Потом я там так до самого автобуса в кабаке и просидел. Народу мало. Хорошо. И туалет у них кафелем выложен. Красота. Одного я не понял. Зачем же она про деньги сказала? Ведь я ее пивом собирался напоить. От чистого сердца. За просто так. От души. И обозвалась почему?
      Гена зааплодировал.
      – Леха, ты феномен.
      – Чего? – Простаков никогда раньше не слышал такого слова. – Это ты по-английски?
      – Не знаю.
      – А я тебе по-английски могу ответить.
      – Это как это?
      – Фак ю.

* * *

      В последние сутки развернулся настоящий фестиваль на отдельно взятых четырех койках. В небольшом закутке пропивалась и прожиралась последняя Лешкина тысяча.
      Прапорщик и до сегодняшнего дня от бутылочки пива не отказывался, но водку брать никому не разрешал. Пацаны все равно глушили неофициально, и обходилось без последствий.
      Вечером, накануне прибытия в Самару, а ожидалось оно утром в девять пятьдесят, Маслоедов решил устроить послабление.
      – Ну-ну-ну как, в-в-водку будем?
      Народ просто-таки осел на дно. Неожиданная приятность, надо сказать.
      – То-то-только по пятьдесят грамм и все – баиньки. За-за-завтра в десять нас встречают н-н-на вокзале.

* * *

      Леху еле растолкали. Генка, не церемонясь, хлыстал его по щекам. Наконец, когда тот очухался, он дал ему глотнуть воды из пластиковой бутылки.
      Разодрав красные с перепоя глаза, Простаков посмотрел в маленькое окошко пассажирской будки, установленной на «ЗИЛ-131».
      – Уже Самара?
      Генка постучал кулаком по толстой лобной кости.
      – Очнись, идиот, какая Самара. Мы там два часа назад были. Это Киржи! Уже в часть приехали!
      – Чего, меня несли? Я ничего не помню.
      – Хорош сидеть, ты последний, уже все вышли.
      Леха резко поднялся, зашатался и пошел к выходу. Генка подхватил за ним небольшой пакетик с туалетными принадлежностями.
      По совету брата Леха не взял с собой ничего. Только деньги на дорогу, а дорога прошла под пивом, как во сне, вроде вчера еще дома уснул, а проснулся – бац, в части.
      Подойдя к двери, Простаков решил прыгнуть вниз, не пользуясь лесенкой. И прыгнул. В голову садануло откуда-то изнутри. В глазах потемнело, голова закружилась. Для того чтобы не упасть, он схватился рукой за будку.
      – Бы-бы-быстрее! – рявкнул Маслоедов.
      Зрение медленно возвращалось.
      Лехе приходилось уже несколько раз строиться, поэтому он знал, куда ему нужно становиться. Став первым, он попытался замереть, что оказалось не так-то просто.
      Земля звала его в свои объятия, и огромному сильному организму пришлось вести нешуточную борьбу с вновь проснувшимся после выпитой водички «зеленым змием».
      Рядом с прапорщиком перед строем стоял какой-то мужик с четырьмя звездочками на погонах, по две на каждом, с журналом в руках.
      Что такое?
      У прапорщика под глазом Простаков увидел серьезной величины фингал. Кто ж это ему так? Вот это вдарили!
      Маслоедов старался стоять по стойке «смирно». Взгляд его не отличался ясностью, впрочем, у привезенных в часть парней кристального взора также не наблюдалось.
      «Сколько же мы вчера ужрали? Может, помнит кто. Надо выяснить ради интереса. Давно меня так не развозило».
      Весеннее солнышко пригревало. Настроение медленно улучшалось. И чего не постоять в такую погоду в строю на солнышке. Красота!
      – Сынки, – ласково, как показалось Лехе, обратился к вновь прибывшим военный с четырьмя звездочками на двух погонах, – вы напоминаете мне осиновую рощу в ветреную погоду. Смирно! – неожиданно рявкнул он, и набухавшееся отделение новобранцев вздрогнуло, на мгновение замерло, а затем снова принялось раскачиваться кто куда.
      – Простаков!
      До Лехи дошло, что его вроде зовут. Он встрепенулся, пошатываясь, вышел из строя и подошел к офицеру.
      – Чего? – спросил сын Сибири, нависнув над мужиком с журналом, словно бык над ягненком.
      Почему-то офицер отступил на шаг и начал орать:
      – В строй! Встать в строй, солдат!
      – А чего же звал? – обиделся Леха. Пришлось развернуться и идти на место.
      – Стой! Кругом! Ко мне!
      Мужик определенно начал выходить из себя.
      Тяжело вздохнув, Простаков снова подошел к офицеру.
      – Резче, резче надо команды выполнять, товарищ солдат!
      Неожиданно пришлось рыгнуть. Выдох пришелся в лицо горлопану.
      – В вытрезвитель! Немедленно!
      – Вытрезвитель, – бубнил Леха, лупая глазами. – За что? Я почти трезвый.
      – Молчать!
      Леха посмотрел на прапорщика, ища поддержки, но тот почему-то улыбался. Он поднес руку к лицу, чуть дотронулся до синяка.
      Тут Простаков сник.
      – Я ничего не помню.
      – Там вспомнишь! – продолжал орать разошедшийся не на шутку офицер.
      Первым делом, сев в камеру, рассвирепевший новобранец с третьей попытки отодрал решетку с окна и бросил ее на пол. Потом подошел к фронтальной решетке из стальных прутьев и деформировал ее в нескольких местах.
      Каждая из сплошных боковых перегородок, ограничивающая размеры камеры, получила по мощному удару кулаком.
      Пацанчику, охраняющему арестованных, столько дури в одном теле видеть еще не приходилось, и он благоразумно сжимал рукояточку штык-ножичка и помалкивал, глядя на неистовства Кинг-Конга из Красноярского края.
      Выпустив пар, Леха сел на нары и уставился в одну точку – отверстие в полу, предназначенное для отправления естественных надобностей.
      Прошло вряд ли больше часа, и к камере кто-то подошел.
      Леха повернул голову.
      Плотный мужчина с весьма тяжелым подбородком был одет в черную кожаную куртку, армейские штаны и высокие армейские ботинки. Ни шапки, ни кепки на его лысой голове не было. О звании его можно было только догадываться, Леха все равно в погонах не разбирался. Так уж получилось.
      На арестанта смотрели черные колючие глаза. Смотрели пристально, не моргая.
      «Чего пялится? Я вроде не обезьяна».
      – Чего встал, проходи давай.
      Только теперь мужик моргнул.
      – Да-а-а, – протянул он, разглядывая места крепления решетки, закрывавшей окно, – такого пациента я не припомню.
      – Это что, больница?
      Лысый перевел взгляд на погнутые прутья клетки.
      – В некотором роде.
      – Я здоров, – Леха поднялся и подошел к мужику. Тот благоразумно отошел на шаг.
      – Я вижу. Работать хочешь?
      – Я служить приехал.
      – Ну так надо же с чего-то начинать, – военный достал ключи и отпер камеру. – Пойдем, Простаков, покажу тебе фронт работ.
      – Вы знаете, как меня зовут?
      – Выходи. И как зовут, тоже знаю.
      Из соседней камеры он выпустил еще пару воинов. Два каких-то бледных, чем-то напоминающих водоросли солдата молча показались в общем коридоре. Увидев Леху, оба дружно оскалились, показав желтые зубы.
      «Ну и глаза у них. Блестящие, широкие, зрачки маленькие».
      У одного черные круги под глазами. У другого губа рассечена, кровь едва запеклась.
      – Привет, запашок, – произнес обладатель отеков, застегивая фуфайку.
      – Разговоры! – рявкнул лысый. – В колонну по одному, за мной шагом марш. Улиткин, Баров – конвой!
      Леха нахмурился. Он не знал значение слова «запашок», но ничего хорошего от подобного приветствия не ждал.
      Из караулки вышли двое солдат со штык-ножами. Оба ненамного ниже Лехи. Рожи угрюмые, раздраженные.
      Завидев охрану, двое из соседней камеры быстренько встали один за другим. Леха определился последним.
      Вышли на улицу. Как оказалось, к отдельно стоящему зданию дивизионной гауптвахты подъехала машина, доверху нагруженная белым силикатным кирпичом.
      – За работу, – грубо скомандовал лысый. – Целый кирпич ложить в стопки, сюда и сюда, бой в сторону, сюда.
      Отдав приказание, командир без определенного звания удалился. Караульные тут же сели на здоровенный пень, оставшийся от когда-то росшего большого дерева, и закурили.
      Двое бледных немедленно подошли к Лехе.
      – Ты откуда? – спросил один, сплевывая сквозь зубы прямо на Лешкины старые ботинки. Случайно, наверное, получилось у него.
      – Красноярский край, – солидно ответил Простаков, подпирая одной рукой бок.
      – А мы самарские, местные, понимаешь? – подключился к разговору второй, с разбитой губой. – Иди у караульных сигаретку попроси.
      – Я не курю.
      – Зато я курю, а мне не дадут. Я уже спрашивал.
      – Так работать же велели.
      – Вот ты сейчас за сигареткой сходишь и начнешь. Ты же не куришь, а мы пока подымим.
      Леха подошел к сидящим на пне солдатам. Оба загадочно улыбались, попыхивали табачком и разглядывали Леху.
      – Дайте закурить, – спокойно попросил Простаков.
      – А пое...ться не завернуть?
      Ответ показался Лехе очень грубым.
      – Тебе что сказали делать, дядя? – подключился другой. – Иди трудись.
      Леха ни с чем вернулся к стоящим в стороне солдатам с блестящими глазами.
      – Мне тоже не дают, – огорченно сообщил он.
      «Отеки под глазами» нахмурились.
      – Плохо просил. Придется тебе начинать работать. Через часок еще раз сходишь. А мы пока потерпим без курева.
      – Хорошо, – согласился Простаков. – Я начну, а вы догоняйте.
      – Ыгы-гы, – услышал он вслед непонятно от кого, отправляясь к нагруженной машине.
      Время шло. Леха выгрузил почти все кирпичи, до каких мог дотянуться, не залезая в кузов.
      Разогревшись на работе, он не замечал, как летит время.
      «Неплохо бы помощника», – подумал он и поискал глазами двоих бледных.
      Арестованные сидели вместе с караульными и о чем-то весело между собой трепались.
      – Ты чего остановился! – выкрикнул «разбитая губа». – Давай трудись, а то всю ночь работать будешь.
      – Я есть хочу! – промычал Простаков, отбрасывая в сторону кирпич и приближаясь к солдатам.
      – Работай, дура, а то командир придет, заставит тебя еще и вторую машину разгружать одного.
      – Будет и вторая?
      – Будет! Работай давай!
      Тут до Лехи наконец дошло. Они вели себя точно так же, как и его старший брат, когда хотел свалить на него работу потяжелее.
      Братан постоянно придумывал какие-нибудь причины, по которым он не может убирать хлев. Редко помогал. Всю жизнь весь навоз был на Лехе. Пока Юрка в армии был, он за всей скотиной убирал.
      Правда, теперь он там убирает вместо него. Нет! Он же женится, и у него свое хозяйство появится. Опять увернулся.
      Подходя к четверым солдатам, греющимся на солнышке, Простаков окинул взглядом двор. Никого. Очень хорошо.
      – Куда прешься! Иди грузи! – закричал «отек».
      – Мне бы помочь надо, – гундел Леха, приближаясь. – Одному тяжело.
      – А ты думал, служить легко! – «Рваная губа» поднялся со своего места – дощечки, положенной на кирпичики. – Давай трудись, запах!
      Оба караульных заржали. Арестанты в такт гыгыкнули.
      – Я такого полудурка в первый раз вижу, – сказал один из комендачей другому так, чтобы Леха обязательно услышал.
      – Вы чего смеетесь? – Простаков подошел вплотную к поднявшейся «рваной губе».
      – Смотри, борзеет. Я не верю своим глазам, нам попался борзый запашок, – со своего места встал и «отек». – Иди работай.
      Леха обмяк. Они все хотят, чтобы трудился только он. Почему? Ведь сказали всем кирпичи разгружать. И караульные какие-то странные. Они ведь должны заставлять этих, с ошарашенным взглядом, работать.
      – Вы чего меня все время запахом называете? От вас больше воняет. Жареной коноплей, похоже, будто прикорм для рыбалки готовили всю ночь.
      Оба побитых переглянулись и притухли.
      – Неужели так прет? – усомнился «отек», подходя к коллеге и обнюхивая его. – Не может быть. Чего встал, иди работай.
      – Мы с тобой вдвоем пойдем, – Простаков своим спокойствием вогнал всю четверку в краску.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.