Горячая каша медленно стекала по стенкам желудка, укладывалась ровными слоями и готовилась к плавному переходу в двенадцатиперстную кишку – в отдельном батальоне закончился завтрак.
      Простаков вышел на улицу, оглядел свысока своих подданных и пригласил отдельный взвод химзащиты построиться, дабы последовать на утренний развод. Приглашение сопровождалось легкими ударами огромного кулака в бок, не слишком громким матом и выдергиванием изо рта недокуренных сигареток.
      Сегодня им ничего необычного услышать на разводе не удалось. Как и запланировано, весь взвод отправляется на занятия по теоретической подготовке. Рассевшись в кубрике на табуретки и прислонив головы к койкам или же уткнувшись в собственные ладони, бойцы приготовились добросовестно спать в сидячем положении в течение двух с половиной часов.
      Ведущий занятия лейтенант Мудрецкий также был склонен раскрыть перед собой один из учебников химических войск и ткнуться в него лбом, потому как со вчерашнего вечера остались не только воспоминания, но еще и плохое самочувствие вследствие невероятного количества выжранного спиртного.
      Через час тихого дрема младший сержант Простаков, почесав огромный затылок пальцами размером с сосиску, ткнул в бок своего мелкого кореша Валетова и поделился с ним скучностью проходящего мероприятия. Сидящий за «давидом» и «голиафом» механик-водитель ефрейтор Резинкин увидел, как перед ним колышется огромная туша, и поспешил ее успокоить, хлопая по спине:
      – Спать, Леха, спать. Еще даже не полдень, давай спать.
      Младший сержант обернулся на окошко и увидел там лучики летнего июльского солнышка.
      – Лето, – протянул Леха. – А у нас в Сибири сейчас комаров полно. Слышь, Фрол?
      Простаков одним пальцем потыкал меж ребер Валетова, тот только отмахнулся во сне.
      – Ой, что-то скучно мне. – Здоровый парнище глядел на сослуживцев. Все без исключения спали, кубрик напоминал поле битвы с полегшими на нем бойцами. Мудрецкий не отставал от подчиненных. Простакову хотелось развлечений. После завтрака уровень глюкозы в крови повысился, и требовалось куда-то деть накопившуюся энергию, а между тем по плану занятия должны были идти еще полтора часа – он не вынесет! А-а-а!!! Леха снова было попытался разбудить Фрола, но тот ни в какую.
      Мыслишка, пришедшая младшему сержанту на ум, не могла понравиться Валетову изначально, но кто же его будет спрашивать, раз он так сладко спит?
      Простаков встал, осторожно поднял с табурета Фрола и на руках понес его в сортир. Проходя мимо своих товарищей, Леха пытался никого не задеть болтающимися в воздухе сапогами Валетова. Он аккуратно обогнул всех спящих, и оставалось только пронести тело между косяком и головой лейтенанта Мудрецкого. У Лехи получилось почти все, оценку за артистичность он заработал бы «6.0», если бы не досадный момент: каблук сапога проехался по свободному от кепки темечку лейтенанта. Леха по-быстренькому исчез в коридоре, а Мудрецкий резко поднял голову и оглядел личный состав:
      – Что такое? – И снова долбанулся лбом о раскрытую книгу.
      Притопав в туалет, Леха поставил спящего Валетова на подоконник аккурат перед открытым окном – плохо только, что этаж в казарме первый. Фрол стоял и спал. Ему снилось, будто он неожиданно, вместо того чтобы залезть на маленькую, ладненькую девчоночку, плюнул на нее и начал подниматься по лестнице, ведущей на вышку бассейна. И самое неприятное – ему предстояло с этой вышки прыгнуть. Вот он забирается все выше, подходит к самому краю и смотрит вниз с десятиметровой высоты.
      Не, он не будет, он не сможет! Да на фиг это надо, лучше проснуться! Нет, проснуться, однозначно проснуться!
      И в этот момент Простаков, сволочь, орет Валетову прямо в ухо:
      – А-а-а!
      Фрол вздрагивает, просыпается и одновременно падает с вышки вниз, сила тяжести тянет его с подоконника первого этажа... Но крепкая рука поднимает его вверх и держит на весу в воздухе. Он болтает ногами, не в силах понять, что же случилось, – яркое солнце бьет ему в заспанные глаза. Он понимает, что не упал ни с койки, ни со стула, но в то же время потерял под собой всякую опору.
      – А! Суки! А! Охерели все, гады ползучие! – орет Фрол, не понимая, откуда в казарме зелень на деревьях и вид их медсанчасти вместо потолка. Наконец он соображает, что над ним издевается здоровый его приятель, поворачивает голову, несмотря на то что его держат за шкирку, как щенка, и требует, чтобы его обратно втащили в окно и позволили пойти отлить, иначе сейчас он замарает собственные штаны и оросит внутренним миром казенные окрестности, включая младшего сержанта.
      Простаков затащил мелкого обратно в туалет, прислонился к стене и стал ржать как ненормальный. Валетов, злой и перепуганный, доведенный до состояния кипения, не принимая в расчет ни собственную массу, которая раза в три меньше, ни возможную силу удара, наклонил башку вперед и, словно козел, разбежался и со всего маху боднул Леху в живот. От неожиданности Простаков охнул и согнулся пополам, а Валетов отошел в сторону и залыбился. Не упуская возможности двинуть ему еще раз, тем более здоровый в кои-то веки подставил свой затылок, Фрол пошарил глазами по полупустому сортиру и не смог найти ничего тяжелого, для того чтобы огреть детину, дабы тот запомнил раз и навсегда, что над маленькими издеваться нехорошо.
      Леха продолжал стоять, согнувшись и обняв живот, но Фрол уже злорадно подумал, что заставил-таки гиганта испытать боль. А тот возьми да и хи-хи, хи-хи, хи-хи, хи-хи! Разогнулся и снова продолжил свое ржание, по-детски показывая пальцем на мелкого.
      Фрол в ярости вылетел из туалета, а Леха снова прислонился к стене и продолжил реготать в одиночку. Он хохотал так, что от наслаждения закрыл глаза. Кто-то вошел в туалет, но ему на это было наплевать – он испытывал кайф от проделанного. И когда в следующее мгновение что-то вновь ударило ему в живот, он почувствовал офигительнейшую боль. На этот раз Леха согнулся пополам. Его глаза не то что резко открылись, они выставились вперед, как у сваренного рака. Стоящий со шваброй в руке Валетов, как видно, ткнувший его торцом черенка, перехватил покинувшую Леху улыбку и с наслаждением глядел на муки гиганта. Тот был не в силах броситься на Фрола и придушить его, так как боль в животе заставляла сгибаться снова и снова. Валетов опять увидел здоровый, массивный затылок.
      «Да чего ему будет-то?!» – мелькнуло в башке Фрола, и он с радостью опустил черенок швабры на голову Простакова. Послышался треск. У Валетова от страха подогнулись колени – неужели череп проломил? В следующее мгновение полшвабры отлетело в угол сортира, а оглушенный Простаков растянулся на сыром и грязноватом кафельном полу.

* * *

      В то время как перепуганный Валетов прыскал в лицо водой отключившемуся в сортире Лехе, командир отдельного мотострелкового батальона подполковник Стойлохряков сидел в своем собственном кабинете, разложив на столе карту окрестностей, и внимательно выслушивал по телефону указания генерал-лейтенанта из Самары. Из штаба округа сообщали пренеприятнейшее известие: меньше чем через месяц по плану состоится приезд гостей из стран, некогда считавшихся у нас вероятными противниками. Блок НАТО на самарских просторах будут представлять, по данным округа, французы, англичане и немцы.
      «Данный визит – шаг скорее политический, нежели профессиональный, так как участвовать в учениях будут четыре взвода, каждый представляет соответственно одну страну, а командует всем этим... – Стойлохряков подумал о слове „сброд“, но решил себя поправить и согласился с определением „ансамбль“, – некий американский полковник Тод Мартин от НАТО, а принимающую сторону в поле возглавляет подполковник Стойлохряков.
      Генерал-лейтенант Лычко больше никакой информации сообщить не мог, но гарантировал на сто процентов, что взвод с российской стороны подполковник должен суметь укомплектовать из собственных людей.
      – Да вы что?! Извините, товарищ генерал, сорвалось. У меня ведь одни дебилы! Опозоримся ведь.
      – Так по всей России, – не поддержал комбата высокий чин. – Я хотел сказать, что лучше вашего батальона мне не найти. Тем более что все решено наверху.
      – А чем заниматься будут? – Стойлохряков поглядел тоскливо на опустевшую примерно с полчаса назад чашку. Когда-то там был крепкий чай.
      – Учения какие-то, – буркнул Лычко. – Пока не могу тебе ничего сообщить, так что готовь универсальную команду. Вместе с натовцами приедут члены из Москвы, вот они все и определят. А если мне что-то станет известно, то я тебе сообщу в обязательном порядке, но вряд ли раньше, чем за неделю, появится какая-либо определенная информация.
      – Да как же так? Мы же принимающая сторона, мы что, определиться с программой не можем?! – возмутился комбат.
      – В Москве что-то мудят, откуда я знаю, – огрызнулся Лычко. – Ты давай вот конкретным вопросом занимайся, чтобы там у тебя на территории все было чики-чики! Чистота. Порядок. Срач убирай.
      – Мы это дерьмо не устраивали, пусть летуны разгребают!
      – У летунов программа плотная. И как ты себе представляешь их копающимися в дерьме?
      – Так, значит, пехотинцев, в дерьме копающихся, можно представить?
      – Ты давай не выступай! – Лычко повысил голос. – Ты всего-навсего кто? Комбат. Вот и оставайся комбатом и не лезь своим рылом в фарфоровые миски. Метафора. Я сегодня в ударе. – Генерал-лейтенант повесил трубку, а Стойлохряков подошел и посмотрел на плац, где проходили запланированные занятия.

* * *

      – До-о-о-о, – протянул Валетов и пощелкал в воздухе пальцами, – Резина, тебе не кажется, что что-то не то?
      Маленький Фрол заложил руки за спину и прохаживался по кубрику от двери до окна и обратно.
      – До-о-о-о, – снова протянул он. – Чего-то не хватает, как-то мелодия не идет.
      – Да, – соглашался Резинкин, – не катит.
      – Мне не нравится, – пробурчал Простаков, сидя на койке с головой, обмотанной мокрым полотенцем. – Валетов, ты придурок, ты мне чуть башку не проломил.
      – Да ты не сердись, – суетился мелкий, пытаясь хоть каким-либо образом поднять настроение обидевшемуся Лехе.
      – Я ведь над тобой просто прикололся, а ты вот мне дубьем по голове! – продолжал бурчать Леха.
      – Да ладно, сейчас смотри как весело будет! До-о-о-о, – снова протянул Валетов, подбежал и пнул сапогом в бок стоящего в упоре лежа Ларева, – давай говори мне: «До-о-о-о»!
      Фрол поставил сапог между лопаток бойца и надавил вниз, после чего тот шлепнулся мордой об пол. Присутствующие и не участвующие в шоу заржали.
      Семеро молодых были поставлены в упор лежа, причем все сделано было по науке: первым, отвечающим за ноту «до», стоит самый крупный боец, за ним идет помельче, потом еще мельче и еще мельче.
      – Ре-е-е-е, – пропел Валетов и точно так же поставил сапог между лопаток Саше Кислому, и тот следом за Ларевым брыкнулся в пол. – Во! Понимаешь, музыка! Леха, музыка!
      Леха продолжал раскачивать башкой:
      – А чего это их семеро?
      Валетов подошел.
      – Ну как же ты не знаешь, нот-то семь! Для того чтобы какую-нибудь мелодию сбацать, надо семь нот.
      – Всего семь? А-а, ну да. Давай мелодию.
      – Так, товарищи бойцы, запоминаем, – «дирижер» прохаживался перед «оркестром», – все в упоре лежа. Кислый отжал мехи наверх, Ларев поднялся...
      Утоптанные вниз бойцы вновь обозначили готовность к воспроизведению музыки для обиженного товарища младшего сержанта Простакова. Валетов зачитал программу:
      – Ми-ми-до-фа-ре-ми. Запомнили, уроды? Поехали!
      И началась музыка! Боец, обозначавший нужную ноту, после хлопка «дирижера» сгибал локти и целовал пол с необходимой и требуемой Валетовым интонацией. После чего по казарме разносилась мелодия, состоящая из разрывающихся с начищенным полом засосов:
      – Мня, мня, мня-мня.
      Валетов ходил недовольный:
      – Фа! Ну ты чего отстаешь! Из темпа выбиваешься, надо интенсивней локти сгибать! И чмок, чмок звонче! Я ничего не слышу, а товарищ младший сержант, он вообще как не в театре находится! В чем дело, я не понимаю? Поехали еще раз. Ми-ми-до, фа-ре-ми, ля-фа-соль, соль-ля-си. Что здесь непонятного?
      Бойцы сгибали локти и звонко целовали пол, что не могло не доставить удовольствия самому «дирижеру». Он повернулся и озабоченно поглядел на основного зрителя, для которого и было в быстром темпе организовано это представление.
      – Ну как? – выжидающе спросил Валетов, представляя, как за обедом, очень даже возможно, его моська по самые уши войдет или в горячие щи, или кашу в том случае, если ему не удастся в первую половину дня задобрить младшего сержанта. Он тоже слегка пошутит. Но тогда над Валетовым будут ржать все, а сейчас еще не поздно попытаться загладить собственную вину.
      Стоящий на входе билетер очень поздно подал команду «шухер», и застроенные в упоре лежа семь «нот» не успели подняться и принять безучастный вид. На пороге появился Мудрецкий.
      – Что, занятия по физкультуре? – Юра ввалился в кубрик. – Простаков, что с башкой?
      Спустя год службы Юра уже был не тем Юрой, который приехал в Чернодырье отбывать два года повинности в звании лейтенанта. Время даром не прошло и для него, и сейчас он спокойно мог разговаривать на солдатском и всем понятном языке. На вопрос Леха не ответил. Мудрецкий заулыбался:
      – Сам себе минет делал – коленями башку прищемил, да? Свело судорогой?
      Ржали все. Леха лупал глазами:
      – Товарищ лейтенант, чего это такое?
      – Секс это, – огорченный тем, что шутка не могла дойти до широких масс по причине полнейшего незнания ими спецтерминов, пробурчал лейтенант, подцепил ближайший к нему табурет и уселся на него. – В общем так, бойцы, готовьтесь в поход, я только что от Стойлохрякова. Резинкин, бегом в парк за «шишигой»! Сейчас нам дадут сопровождающего и поедем на место.
      – Опять работа? – догадался Валетов и, пребывая в дикой огорчительности, с разбегу плюхнулся в койку. Пружины жалобно скрипнули, передавая мрачное настроение и остальным бойцам.
      Мудрецкий честно признался в том, что ничего толком не знает, хотя честность его была некристальной. Он знал от комбата о предстоящей возне в грязи. Сопровождающим оказался какой-то капитан в летной форме. Синий цвет настолько контрастировал с пехотными комками, что не обращать внимания на летуна было просто невозможно. На него пялились не только построенные в две шеренги химики, но и все, кто проходил мимо плаца.
      Как выяснилось из скупой речи капитана, им предстояло проехать примерно с час, прежде чем они прибудут на место. Обычно товарищам солдатам такого и не говорили, сажали в кузов – и вперед. Скажут вылазь – вылезут, скажут не вылазь – не вылезут. А здесь даже время обозначили. Сразу чувствуется, войска интеллигентные, все образованные, видать. Что ни говори – авиация! Ему еще осталось только координаты назвать.
      «Шишига» добросовестно выполнила свою работу, ни разу нигде не заглохнув, а если бы такое случилось, то Мудрецкому пришлось бы взять в руки клизму и обратиться с ней на пару к некоторым частям тела ефрейтора Резинкина, и химвзвод все одно прибыл бы на место. Когда люди вылезли из кузова, их лица наполнились великой скорбью.
      Примерно в двух километрах от точки выброски были видны стоящие рядом «вертушки» на аэродроме, а под ногами у бойцов была земля, пропитанная отработанными маслами и керосином, которые суки вертолетчики в течение многих лет сбрасывали в яму. Вскоре образовалось озеро, и до сих пор не понятно, как сюда еще добрый человек не бросил горящую спичку.
      – Ну вот, – летун показал объект.
      – Ага, – согласился Мудрецкий, – думаю, что курить тут небезопасно.
      – Целиком и полностью согласен, – капитан расплылся в улыбке. – Ну что, я могу идти? По дороге все рассказал.
      – Да. – Мудрецкий пожал руку, и капитан направился пешочком к аэродрому по накатанной проселочной дороге. Как видно, яму регулярно посещали машины вертолетного полка и продолжали сливать сюда отходы.
      – И что нам делать? – Резинкин подошел по чавкающей под кирзовыми сапогами почве к краю горючего «озера», если так можно называть естественно образовавшуюся впадину, принудительно заполненную отходами нефтяной промышленности. Лужа по площади была не больше баскетбольной площадки, но никто не знал, где у нее дно.
      – Отойди от края! – Мудрецкий вернул Резинкина к машине.
      – Ну и вонища, – брезгливо бросил Фрол и сморщил нос.
      Лейтенант оглядел солдат, стоящих в офигевших позах и разглядывающих то, что им предстояло, судя по приказу Стойлохрякова, уничтожить. За четыре недели химики должны были кровь из носа ликвидировать грязь в районе вертолетного аэродрома. При этом на месте нынешнего нефтяного озерца, содержимое которого частенько гадило местную речушку благодаря идущим дождям, должны были быть разбиты чуть ли не клумбы с розами. Во всяком случае, нагрянувшие в гости «бывшие враги» не должны иметь ни единого шанса догадаться о наличии в окрестностях части экологической каки. А отбросы, вот они, прямо перед глазами, переливаются всеми цветами радуги, да еще и воняют!
      После минутного стояния, несмотря на гулявший ветерок и изредка приносивший свежий воздух, Юра почувствовал, как у него начала кружиться голова. То же самое явно происходило и с остальными. Заставив людей погрузиться в кузов, Мудрецкий велел Резинкину отъехать от лужи на километр, после чего построил личный состав.
      Возмущению народа не было предела. Лейтенанту кричали из строя в нарушение всех воинских уставов:
      – Как же так, что же мы будем ладонями, что ли, черпать?
      – Куда это все уносить?
      – Что, на месте поджечь? – Реплики неслись одна за другой.
      – Смирно! – рявкнул Мудрецкий, сам еще плохо себе представляя, каким же образом ликвидировать объемный срач, оставшийся еще с застойных времен, возраст которого исчислялся явно не одним десятком лет.
      – Хорошо, хоть тут не воняет, да? – Лейтенант кисло улыбнулся и, поглядев на часы, прикинул, что если они задержатся здесь больше чем на час, то прозевают обед, а это никак невозможно. Вывод напрашивался следующий: немного отдохнуть и обратно. Людей кормить, самому похавать.
      Что-то больно быстро хочет комбат порядок-то навести. Юра разрешил народу рассесться в тенечке растущих неподалеку посадок, а сам пошел в кабину, выгнал оттуда Резинкина и завалился спать, повесив наблюдение за диким личным составом на младшего сержанта Простакова.

* * *

      Проснулся лейтенант от того, что его куда-то тащили за ногу. Окончательно он в себя пришел, когда огромные мощные руки выдернули его из кабины и поставили перед собой.
      – Доброе утро еще раз, – ехидно поздоровался подполковник, разглядывая лицо лейтенанта.
      – Виноват, товарищ подполковник, что-то сморило немного.
      Комбат не стал слушать объяснения и буркнул:
      – Пошли.
      Стойлохряков выехал в поле не на персональном ковре-самолете и не на «уазике», он приехал на «ЗИЛе», к которому была прицеплена полевая кухня.
      – Загляни в кузов, – приказал комбат. Мудрецкий заглянул. Внутри лежали палатки и запас харчей. – Целый месяц тут будешь жить, – обрадовал подполковник. – Тебе задача – разобраться с озером. Люди должны работать в противогазах, иначе вы тут с ума посходите от вони. Противогазы новые.
      – А как работать-то? – не понимал Мудрецкий.
      – Завтра все узнаешь. Сегодня приеду в восемь часов, наблюдаю разбитый лагерь. Вопросы есть?
      Какие могли быть вопросы? Никаких вопросов у лейтенанта не было.

* * *

      День выдался теплым, а ночка оказалась немного прохладной. Валетов, зажатый с одной стороны Простаковым, а с другой – Резинкиным, был повернут и положен на один бок так плотно, что и не повернуться. А внутри палатки какая-то сволочь летала возле уха и постоянно норовила укусить нежного Валетова в щечку. Фрол уже был готов дать твари напиться крови и настраивал себя морально на то, что сейчас ему будет чуточку больно, а затем напившаяся тварь отлетит в сторону и больше никогда к нему не пристанет и даст-таки наконец уснуть.
      Самое интересное, что комар был один. Ведь по ходу дела в природе одним экземпляром ничто не обходится, обязательно где-то есть еще. Валетов наконец заставил себя не махать свободной, не прижатой телом к жидкому матрацу рукой и позволил над собой надругаться. Самое сложное – терпеть вначале, когда эта маленькая гадина села, начала, видимо, на ощупь, не чувствуя, перебирать своим хоботочком, для того чтобы найти местечко получше, и потом только полезла за кровью сквозь кожу.
      Фрол даже сморщился, поскольку началось впрыскивание вещества, предотвращающего свертывание. Насосавшись по полной, тварь аккуратно вынула свой хоботок и отвалила. Валетов выдохнул с облегчением – наконец-то он уснет! И тут снова – зу-зу-зуу!
      – Вампиры! Мать вашу! – далее последовала тихая матерщина, закончившаяся свистом тяжелого сибирского кулака по воздуху.
      Растолкав спящих Резинкина и Простакова в стороны, Фрол перевернулся на другой бок и накрылся одеялом с головой, что уже не однажды предпринимал, но полностью закрыть лицо не удавалось, так как лично его одеяло было зажато телесами Простакова. И пока он его не двинул хорошенько, тот материал не освободил.
      Наконец-то он накрыт с головою! А воздуха вполне достаточно. Фрол улыбнулся сладким мыслям и приготовился спать. И в тот момент, когда он уже видел, как к нему идет голая прекрасная девушка с распущенными русыми волосами, готовая ему отдаться прямо на пляже, в этот самый момент над ухом снова раздалось ненавистное зыканье. Причем комар находился не над одеялом, а под, то есть он успел попасть внутрь в тот самый момент, когда Фрол накидывал тряпицу на себя.
      Кое-как помахав рукой и в надежде на то, что пришиб тварь, Фрол снова пошел навстречу голой девушке, но насекомое, как это следует из биологии, было также женского пола и требовало от него крови.
      – У меня на всех не хватит, – бурчал Валетов.
      И тут он получил в спину:
      – Ты заткнешься или нет? – буркнул Простаков.
      – Да пошли вы на хрен! – обиделся на всех дрыхнущих в палатке рядовой и, кое-как поднявшись вместе с одеялом, выбрался на свежий воздух.
      Перед костром, обозначая дневального, сидел Саша Кислый. Молодой упитанный боец встретил появление противного Валетова с негативными эмоциями – он уже представлял себя бегающим, предположим, вокруг костра и изображавшим северного шамана опять для того, чтобы Лехе Простакову, который как раз с Севера, слаще спалось.
      Но ничего такого не последовало. Отлив, Валетов подсел к костру и протянул к нему руки.
      – Загрызли, гады, – пожаловался он. – Вот корешам моим, чего им не спать? Тот, который здоровый, он всю жизнь на природе, кулак себе под щеку положит и, как на подушке, будет почивать, понимаешь? Гены у него. А второй – Резина – это ж водила, это ж знать надо. Они вообще спят сидя. Вот ты, – Валетов ткнул Кислого в бок, – вот ты можешь, Кисляк, спать сидя?
      – Могу, – пробормотал толстячок.
      – Ну и дурак, – удар не заставил себя долго ждать. – А я не могу сидя спать, понимаешь? Я в городе вырос. Я хочу хорошую постель, подушку, набитую пером, а не ватой, жрачку хочу в ресторане. Ты был, Кисляк, в ресторане?
      – Был, – проныл Саша.
      – Неужели? – Фрол глядел на пухленькое курносое лицо. – То-то я гляжу, ты раскормленный. А я сколько ни ел в ресторанах, мне так и не удалось поправиться, понимаешь? Тоже гены.
      Дух молчал и лишний раз рот перед дедушкой не разевал.
      – Ну чего ты? – обиделся Валетов. – Ты со мной беседуй. А то ночь идет, а я спать не могу. Ты чего-то должен делать для того, чтобы я наконец устал и пошел баиньки.
      – А чего делать-то? – не понял Кислый.
      – Ну как это чего? – Валетов огляделся. За слабо освещенным пятачком костра была сплошная темнота. – Вот ты анекдоты знаешь?
      – Анекдоты, – провыл Кислый. – Огни.
      – Это чего, анекдот?
      – Да нет, огни!
      Валетов повернул голову туда, куда показывал палец. В районе нефтяного озера на самом деле время от времени можно было наблюдать какие-то проблески. Похоже, кто-то в километре отсюда водил фонариком. Могло такое дело и казаться, но иного объяснения явно имевшему место мерцанию у Валетова не нашлось. Затем засветились два глаза.
      – Машины! – воскликнул Валетов. – Там какие-то козлы! Они что, решили искупаться? Нам потом еще с трупаками возиться! – Фрол даже вскочил с бревна, на котором сидел.
      Фары еще раз сверкнули в темноте и исчезли.
      – Ни фига себе, – не понял Валетов. – Надо с утра глянуть, что за дело такое. Ты раньше не видел? Давно тут сидишь?
      – Нет, только сейчас заметил. – Кислый поднялся следом за дедушкой.
      Валетов чувствовал необычайное возбуждение и подсознательно понимал, что теперь уснуть ему не удастся до самого утра.
      – Может, это диверсанты натовские! – вытаращил он глаза на Кислого. – Ты знаешь, для чего мы это озеро ликвидировать-то будем?
      – Ну, знаю, – промямлил Саша.
      – Ты понимаешь, что у нас тут политическое дело! Если эту грязь увидит НАТО, то лицо нашей Родины будет испачкано этими нефтяными отходами, и все журналы на Западе будут обсирать твою вотчину, товарищ солдат! Поэтому завтра готовься усиленно трудиться.
      – А чего делать-то?
      – Кислый, – не выдержал Валетов, – ты будешь делать то, что тебе велит твоя великая страна, а сейчас следи за порядком. И вот еще что!.. В течение получаса я слышу хлопки, а утром ты мне демонстрируешь сто трупов комаров, и это за то, что они надо мной сегодня глумились. У меня чешется щека, понимаешь? Меня укусили. За один укус рядового Валетова все духи во взводе будут набивать по сто комаров. Иначе несправедливо получается: из меня кровь высасывают, а я остаюсь неотомщенным.
      Идея настолько понравилась Фролу, что он в благодушном расположении духа побрел в палатку. На ходу обернулся на сидящего около костра рядового и прикрикнул:
      – Хлопков не слышу!
      Войдя в полную темень, он попытался на ощупь найти место для того, чтобы лечь. В шестиместной палатке, где, кроме Простакова, Резинкина и Валетова, обитали еще три дедушки, аккуратно всем улечься можно было только на одном боку. Поворот осуществлялся, как говорится, по команде. Для Валетова сейчас могло и вообще места не остаться, так как он мелкий, а люди во сне запросто сомкнут ряды.
      Нащупав на расстоянии вытянутой руки деревянный лежак, на который были уложены матрацы, Валетов неожиданно для себя обнаружил, точнее, не обнаружил ни одной ноги. Так как он встал раком и наклонился к лежаку, более удобного момента для атаки придумать было невозможно – твердый удар сапогом в задницу заставил Фрола пролететь с метр и плюхнуться на вторую половину лежака. Валетов взвыл.
      Дембель Петрушевский стоял и ржал вместе с остальными:
      – Мелкий, ты заколебал возиться. – Валетову сделали показное внушение, и он был вынужден с этим смириться. Даже Простаков – скотина! – не спешил заступиться за него. Фрол, не успев лечь как следует, начал уворачиваться от падающих на него тел сослуживцев.
      – Придавите! Придавите же, суки! – вертелся Валетов.
      – Ссать надо с вечера, комаров терпеть, не вздумай срать ночью и во сне пиздеть, – выдав скороговоркой частушку, Петрусь улегся последним, растолкав сослуживцев.

* * *

      Утро Валетов встретил с опухшей от укусов рожей. Он после пинка под зад от дембеля уснул крепко-крепко и уже не чувствовал, как его кушают. Поглядев на остальных спящих рядом с ним, он, к своему сожалению, не обнаружил ни одной точно такой же, как у него, истерзанной физиономии. Ну, были прыщички то тут, то там, и не более. А Простаков, скотина, в наглую смеялся:
      – Поглядите на чудо! – Леха постарался обратить внимание на рожу Валетова как можно большее число пацанов. – Вот образец сладкого российского солдата!
      – Слушай, – Резинкин тоже не преминул съязвить, – какая у тебя группа крови?
      Полевая кухня уже дымилась, навевая мысли о скором завтраке. Приехавший вместе с бочкой на колесах повар в звании рядового крутился над своими котлами. Звали пехотинца Васей, а фамилия – Ленточкин.
      Вася был дембелем, но из тех, что не слишком-то задаются сроком собственной службы, и спокойно переносил все тяготы кашеварства, тем более что к нему навечно был прикреплен один дух из числа химиков. И этим духом оказался не кто иной, как Ларев.
      Простаков не стал оспаривать назначение лейтенанта, ведь плотный душара, вымахавший до ста восьмидесяти пяти сантиметров, ему очень нравился, и гулливер был не прочь самостоятельно загружать крепкого бойца, а теперь выходит, что он на месяц выпал из оборота и будет заниматься всякой херней: воду там носить, дрова колоть да посуду мыть, дабы во взводе весь личный состав был готов к тяготам службы.
      Еще не высохли капли на тарелках после завтрака, а к нефтяному пруду уже подъехали три машины с желтым песком и вывалили в непосредственной близости от озера содержимое кузовов.
      К десяти снова объявился Стойлохряков. На этот раз в кузове «ЗИЛа» химики обнаружили лопаты и ведра. Застроив личный состав, комбат указал на кучи:
      – Засыпаем равномерно и хорошенько утаптываем. Каждый день сюда будет приходить по три машины. К вечеру все три кучи должны быть раскиданы. И таким образом день ото дня все ударно трудятся, и через четыре недели мы превращаем гадюшник в цветущий сад.
      – Не по-человечески это, – не выдержал Валетов, глядя на огромные кучи.
      Стойлохряков, как и любой командир, ненавидел, когда ему пытаются что-то рассказать про жизнь.
      – Лейтенант, проследите за тем, чтобы рядовой перетащил лично сто ведер песка на другую сторону пруда. Завтра туда подъедут машины, но кучку из ста ведер я наблюдаю сегодня к вечеру. Приезжать буду каждый день. Расслабиться никому не дам.
      Мудрецкий решился переспросить:
      – Что, людям на самом деле работать в противогазах?
      – Как хотите, – пожал плечами подполковник, – средствами защиты я вас обеспечил, а остальное, лейтенант, вам решать здесь, на месте. Как хотите, так и делайте. Если ветер сильный, думаю, можно ничего на рожу и не натягивать. А завалится личный состав в госпиталь, спрошу только с вас.

* * *

      Вечером Валетов уже не замечал ни комаров, ни мух, ни каких-либо других насекомых – он свалился после ужина прямо около костра и отключился.
      Проснулся через час. Солнышко уже клонилось к закату, вот-вот стемнеет. Простаков, Резинкин и Петрусь машут в воздухе руками, бросая карты – бьются парни в «дурака». Почесавшись, Валетов подсел четвертым.
      – Народ, я вчера ночью поссать выходил...
      – А мы все знаем, – Резинкин бросил пикового туза на десятку.
      – Так я что сказать хочу, там ночью у костра дневальный сидел. Кислый. Так вот мы с ним видели у озера огни.
      Троица перестала играть.
      – Какие огни? – не понял Петрусь. – Чертей, что ли, ты видел?
      – Говорю вам, что к озеру кто-то ночью приезжал. Машина была легковая. Я рассмотрел. Сто пудов!
      – А хер с ними, – обыденно бросил Леха, и игра возобновилась.
      Обиженный столь пренебрежительным отношением к себе со стороны товарищей, Валетов пошел и снова завалился дрыхнуть в ночь. Он даже не проснулся, когда с двух сторон от него начали падать на матрацы уставшие за день туши. Правда, в самой крайней из пяти палаток никто особо сильно не надрывался. Для проведения тяжелых работ существовали бойцы более позднего призыва, а обитатели крайней палатки только наблюдали за тем, как проходили работы, не забывая отвесить застоявшемуся бойцу крепкого пенделя.
      На дедов с дембелями никто особо не прыгал, так как у них имелось оружие массового поражения в виде Лехи Простакова. За это Леху любили, но только те, с кем он был близок. А остальные если и не ненавидели гиганта, то и не проявляли к нему никаких сыновних чувств, как должны были бы, исходя из ситуации. Ведь он как бы отец их родной, много прослуживший старый солдат, а эти граждане недавно прибыли, и ничего страшного, если они целый день поносят ведра с песочком и будут потихонечку засыпать пруд, образовавшийся в результате большой любви к природе со стороны авиаторов.
      Наступила темная ночка. Валетов заставил сам себя проснуться в три часа, для того чтобы доказать этим смеющимся над ним уродам собственную правоту. Он вышел из палатки. Перед костром теперь сидел вместо Кислого здоровенький Ларев. Валетов, не садясь перед костром и отмахиваясь машинально рукой от комаров, осведомился насчет возможных огней в районе озера.
      Дух ничего не видел. У Фрола как-то защемило под ложечкой – неужели он зря проснулся? Ну ладно, посидит часок, покараулит. Может, все-таки объявится вновь машина. Он даже ушел от костра для того, чтобы глаза лучше реагировали на возможное мерцание из темноты.
      Походив вокруг да около, побросав недолгие взгляды в сторону нефтяной лужи, Фрол вновь вернулся к Лареву. У костра не так кусали, а отойдешь немного, сразу накидываются жрать, гады! Комарье было настолько свирепым, что казалось, будто они свои личинки откладывают не в лужи, а непосредственно в этот говенный пруд, где затем в процессе развития мутируют и впрыскивают в человечков столько яду, что укусы зудят не один час. Отвратительное дело.
      Вдруг Ларев резко вскочил и вытянул руку вперед.
      – Вон! – шепотом крикнул он.
      Фрол обернулся и обрадовался тому, что на самом деле что-то там мерцает. Не рискнув в одиночку выяснять, что там за уроды лазят, Валетов ринулся в палатку и стал трясти Простакова.
      Лехе снилось, как это и водится, море водки, пива таз и о дембеле указ, а тут какой-то мелкий чуть ли не по спине у него скачет. Гулливер подорвался и вынес Валетова на улицу, где и поставил на ноги.
      – Чего тебе надо?! – ревела полусонная гора.
      – Я тебе говорил, лазят там!
      – Да ну и хер с ними, это твое, что ли? Пусть хоть улазятся.
      – Так, может, они песок воруют?
      – Да пусть хоть уворуются! – Леха оттолкнул Валетова и побрел было снова спать, но Фрол вскочил и повис у него на шее.
      – Пойдем поглядим! – шептал он ему на ухо. – Давай не будем никого будить, пойдем поглядим!
      Леха понял, что от мелкого сегодня ему не отвязаться, стряхнул «пиявку» на землю и покорно склонил голову.
      – Ну, пошли, – промычал он, убивая на щеке Валетова комара. При этом Фролкина башка загудела, словно колокол, и только спустя пару секунд мозги синхронизировались с глазами.
      Резинкин выполз на шум.
      – Вы чего, козлы! – пропел он.
      – Сам молчи, козел, целый день в машине дрыхнешь! – огрызнулся Леха. – Я себе уже всю ногу отбил пинки отвешивать, а ты даже такой херней не занимаешься, как стимулированием народа на работы.
      – Да ладно, чего ты, – Резинкин подошел к костру, взял головешку и закурил. – Чего такое-то?
      – Да вон, глянь, – не унимался Валетов.
      В ночи сверкали огонечки.
      – Машина, – определил Резинкин.
      – Шерлок Холмс, – похвалил его Валетов. – Ну так что, двинули?
      Трое скрылись в темноте. Ларев не мог ничего им возразить, но про себя подумал, что деды ненормальные, так как ночь солдату дана не для того, чтобы разгуливать.
      Вот он бы сейчас с превеликим удовольствием не изображал бы тут дневального, а дрых без задних ног, и то спасибо товарищу лейтенанту, что разрешил не в полной темноте сидеть в засаде и ждать неприятеля, а костерок развести и около него греться – ночью все равно зябко, хоть и лето.
      Трое быстро приближались к нефтяной луже. Вначале изредка переговаривались, потом Простаков велел всем заткнуться. Подошли, наверное, метров на тридцать. По фарам, горящим в темноте, Резинкин спокойно определил, что перед ними не что иное, как четыреста восьмой «Москвич» – раритет тот еще.
      По доскам гулко стукали сапоги одинокого мужичка. Очертания фигуры не выдавали в ночном посетителе гиганта, что очень хорошо действовало на нервную систему Валетова, который по натуре был трусоват, даже в те минуты, когда рядом с ним находился здоровяк Леха. Мужик в гордом одиночестве носил от нефтяного озера по два полных ведра маслянистой жижи и сливал их куда-то в багажник, видимо, в заготовленную емкость.
      Когда он проходил к машине, бойцы смогли разглядеть, что лицо мужика обрамляет густая седая борода и над глазами нависают мохнатые брови.
      – Вон какой древний, – не выдержал Валетов, но тут же огромная рука закрыла ему рот.
      Мужик, топая сапогами по доскам, возвращался с очередной порцией жижи, когда перед ним на настиле появился Простаков, поднял руки вверх и заорал:
      – А-а-а-а!!!
      Дед выронил ведра, причем они перевернулись так неудачно, что облили ему старые ботинки, и вытаращил глаза.
      – Что, страшно, дядя?
      Тем временем Простаков развернулся, и теперь фары били ему в спину, немного света попадало и на физиономию деда.
      – Здравствуйте, – промолвил старик. – Вы что, ребята, шутите?
      – А чего ты тут лазишь? – шептал Простаков.
      По доскам протюкал Валетов и, высунув голову из-за спин, пискнул:
      – Привет! Дед, зачем тебе эта жижа?
      Старик медленно подобрал емкости и теперь стоял с опущенными вдоль туловища руками, не делая попытки шагнуть с досок в сторону, так как в этом случае он по щиколотку бы ушел в жидкую, пропитавшуюся горючкой почву.
      – Ребята, не надо, – отступал он обратно к озеру.
      – Чего не надо? – наступал на него здоровый Леха.
      Они так бы и шли, – один спиной, другой лицом, – если бы не добрались до края лужи.
      – На фига тебе мазут?
      Дед сжал ладони на груди.
      – Ребята, не губите. Ну, у дедушки старая машина, она ведь на всем ездить может.
      Резинкин также прошел по настилу и присоединился к честной компании. Теперь трое солдат стояли один за другим, и все пытались увидеть лицо дедульки, спрятавшееся за огромными бровями и бородищей. Только мясистый нос торчал.
      – Ну не говорите властям, – жался дед. – Зачем вот вы озеро засыпаете, солдатики? Ведь не понимаете вы ничего.
      Резинкин не выдержал:
      – Не может машина ездить на этой фигне!
      – Отойдите, пропустите меня. Я уеду, больше никогда здесь не появлюсь! Вот сейчас вот только досточки соберу – это мои досточки, я каждый раз с досточками приезжаю, чтоб не провалиться, – и уеду. Больше вы меня не увидите.
      – Нет, старый, ты постой! Вот мы тебя к своему командиру отведем, – Валетову нравилось, что старикан боится властей.
      – Ты что, хочешь сказать, что твоя машина ездит на мазуте? – не унимался Резинкин. – Этого быть не может! Сюда что только не сливали. Всякого дерьма полно.
      – Отпустите! – взмолился дед. Он обернулся к озерку и ловко зачерпнул еще парочку ведерок жижи. Повернувшись, одно поставил на землю, а другое взял в руки так, что в любое мгновение мог плеснуть.
      – Э, дед, ты чего? – Простаков попятился, подминая под себя Валетова, которого едва успел вытащить из-под ног здоровяка Резинкин. Все трое отступали от решительно настроенного пенсионера, который пошел на них с ведром в руках. – Ты это, ты не думай только плеснуть, придурок!
      Резинкин шел последним, поэтому, наверное, и мог подавать голос, так как у остальных языки к небу прилипли.
      Неожиданно Леха споткнулся и упал на спину, успев подмять под собой двоих товарищей.
      – Ироды! – воскликнул дед и выплеснул на них ведро горючки.
      – Да ты чего?! Твою мать!!! – закричал Простаков, силясь побыстрей подняться.
      Когда они снова оказались на ногах, сбежали с настила и отступили к машине, у деда в руках горела спичка:
      – Ну что, сынки, может, забудем про все нехорошее, что случилось сегодня?
      Больше всех был перепачкан Простаков.
      – Ах ты, сука! – вырвалось у мелкого Валетова, и кровожадный дед тут же кинул в него горящую спичку, которая не долетела и потухла прямо у ног, вымазанных в горючке.
      Валетов хотел бы отскочить в сторону, да оказался спиной припертым к «Москвичу». А дед тем временем ловко снова высек огонь.
      – Ну что, здоровый, ты за что хотел дедушку-то обидеть? Я ведь еще, засранцы, фрицев помню! И сыном полка был. Думаете, мы таких вот скотов, как вы, не умели обуздать? Да еще как умели! – Очередная спичка потухла, и дед ее выкинул в сторону, а потом подошел вплотную к Простакову с новым фитилечком пламени. – Ну как, жить-то хочется?
      Леха молчал. Ему было страшно – одно неловкое движение, и он весь вспыхнет, словно факел. Во всяком случае, ему так казалось.
      – Сынки, вы меня лучше не трогайте! А то дед Федот вам всем жопы подпалит! – Очередная спичка догорала, и старик хотел отбросить ее в сторону, да неловко крутанулись пальцы, и она полетела прямо ему под ноги.
      Леха, сам себя не помня, подпрыгнул с места назад и оказался на капоте. Старик глядел под ноги и видел, как спичка, будто при замедленной съемке, падает вниз, касается его старых ботинок, и в следующее мгновение огонь охватывает его снизу вверх.
      Забравшись на крышу четыреста восьмого, Леха дернул вверх и Резинкина, и Валетова. Дед стоял внизу перед машиной и орал так, будто в следующее мгновение жизнь его должна была оборваться. И в данном контексте смысла в крике было очень много. Дед понесся было по деревянному настилу обратно к озеру.
      – Ты чего?!! Ты куда?!! – орал Валетов, оставаясь в своем уме. – Мужики, сейчас будет большой костер, – Фрол сиганул вниз с крыши и побежал в степь.
      Дед остановился и продолжал орать. Пламя с ботинок перекинулось на старые штаны. Он пробежал по доскам в обратную сторону, пронесся мимо машины, обогнал убегающего Фрола и светящимся факелом умчался в поле.
      – Ну что, надо спасать мужика-то! – Леха скинул с себя фуфайку. И троица принялась ловить орущего и бегающего из стороны в сторону деда.
      Ларев, сидя у костра, услышал вдалеке крики. Повернув голову, он увидел, что по полю бегут объятые огнем ноги – больше ничего разобрать невозможно. До этого момента в своей жизни Вадим не встречал ничего такого, что заставило бы его креститься. К своему стыду, он долго вспоминал – слева направо или справа налево надо наложить на себя православный крест, но в конечном счете решил, что трижды в одну сторону и трижды в другую будет вполне достаточно для избавления от нечистой силы.
      Тем временем Леха в три прыжка догнал безумного пенсионера, повалил его на землю и накинул на ноги фуфайку. Дед продолжал орать уже после того, как на нем лежали все тулупы, имевшиеся у троицы. Пламя быстро потухло, и вскоре деда Федота посадили на землю. Он таращил глаза, хватал ртом воздух и щупал собственные ноги:
      – Не сгорел, ребятки! Не сгорел! Слава богу! Ноги-то целы! Ребятки, только ткань да и волосы подпалило! А ведь даже не больно, ребятки!
      Резинкин с Лехой подхватили деда под руки и подвели его обратно к машине, усадили на землю в свете фар и устроили допрос с пристрастием:
      – Старый, давай колись, на фига тебе жижа из этой лужи? – Валетов заложил руки за спину и прохаживался перед задержанным, словно следователь.
      Дед мотал бородою, продолжал щупать руками ноги.
      – Ребята! Отпустите меня! Зачем я вам?
      Резинкин, пошарив по карманам, достал собственные спички:
      – Может, продолжим? – предложил он.
      – Э, ты поосторожнее! – отшатнулся Простаков, будучи весь перемазанным в мазуте.
      Дед глядел на солдат, его глаза наполнялись слезами.
      – Ну ты чего, старик, растрогался-то? – улыбнулся Фрол. – Ты давай расскажи нам, что да как.
      – Ах вы, сволочи! Маленькие ублюдки! Да кто вас понарожал таких? Ведь дедушка десять лет к этому озеру ездит, чтобы жить спокойно.
      – Давай-давай, колись, старый!
      – Да что ж вам дед Федот такого сделал? Аа-а!
      Резинкин поднес спичку так близко, что сейчас, казалось, старик снова загорится.
      – Ну что вы, что вы?! – Дед сидел, щупал ноги и время от времени отмахивался от горящей спички. – Не имеете права!
      Валетов неожиданно для старичка подошел с другого бока и снова поджег его. Дед вскрикнул, вскочил и побежал в поле.
      Леха надулся:
      – Мне что, теперь его опять ловить? Пусть он горит, ну его на хрен!
      Глядя на бегущего и орущего деда, Резинкин похлопал Валетова по башке.
      – Ну что – убил человека.
      Фрол завыл:
      – Ну поймайте его! Вы чего встали? Я же не догоню этого старого пердуна!
      – Как поджег, так и догоняй! – Леха улыбался, глядя на то, как старик бегает с горящими ногами по полю из стороны в сторону.
      – Ну что же вы делаете, уроды?! – выл Валетов так жалостно, словно у него отобрали сладкую шоколадку. – Ну, повалите его на землю, потушите огонь-то!
      – Мы и так все фуфайки изгадили, – плевал в сторону Леха.
      Резинкин продолжал издеваться:
      – Все, Фрол, посадят тебя! Мы тебе передачки будем носить. Хочешь, космическую кашу, а хочешь, ту же кашу, приправленную машинным маслом. Здорово? А кильку хочешь?
      Дед пометался-пометался по полю да прибежал обратно:
      – Ну, тушите же! А-а-а! Не могу, жжет же! А-а-а-а!
      Резинкин сжалился над пенсионером, повалил его на землю и затушил пламя.
      – Ну что, – снова подошел «следователь», – будешь говорить, зачем тебе эта жижа нужна, или снова поджечь? – Фрол щелкнул пальцами, и Резинкин был уже наготове с новой горящей спичкой.
      – Садисты вы! Вы хуже, чем гестапо! – отплевывался дед.
      Леха, почесывая над бровями, разглядывал стойкого партизана:
      – Слушай, мы сейчас, наверное, сходим по твоим доскам до озера, наберем там побольше дерьма, польем тебя хорошенько и подпалим. И никто тушить не будет.
      «Следователь» подошел к огромному «палачу»:
      – Ты чего! Он нам еще нужен – пока не скажет, убивать не будем.
      Дед запустил грязные пальцы в собственную бороду и, сжав волосы в кулак, завыл:
      – Да хрен с вами!!! Все равно же засыплете! Не дали дедушке наполнить резервуары, сволочи!
      – Мы ни в чем не виноваты, ты на нас не наезжай, – Леха поднял старичка на ноги. – Куда тебе этот мазут?
      – Ноги! Ноги! – выл дед. – Мне в больницу!
      – Так садись, – Резинкин вежливо открыл перед дедушкой дверцу. – Езжай.
      Дед уже повелся к своей машине, а Витек захлопнул перед его носом дверцу.
      – Ты поедешь только после того, как нам расскажешь, что с этим мазутом делать.
      Дед выл:
      – Сынки, ножки больно!
      Резина на дедушкину беду нарыл в карманах зажигалку. Валет выхватил ее и стал светить перед старым сморщенным носом выставленным на максимум фитилем.
      – Как, будем говорить или продолжим готовиться под курочку-гриль? Тебя как, с корочкой зажарить или вроде как на пару изготовить, а, дедулька?
      Фрол поднес огонек к лицу. Борода старого затрещала, он дергал головой из стороны в сторону. Вонь от нефтепродуктов перемешалась с запахом паленых волос.
      – Ну что ж вы меня так мучаете?!
      – Да тебя бы никто не мучил, – Леха пытался очиститься от следов мазута, но это было делом бесперспективным, так как старик выплеснул на него целое ведро.
      – Вот если бы ты нам, дед, сожжением не угрожал, мы бы тебя, может быть, давно и отпустили бы, – Фрол глядел в маленькие хитрые глазки.
      – Ну, ладно, ребята, ладно, ну, уже уговорили, ладно.

* * *

      Троица в измызганной форме стояла в поле перед подполковником Стойлохряковым. Разглядывая обделанных подчиненных, он в то же время с интересом выслушивал болтовню Валетова, который утверждал, что дед, живущий в поселке Чернодырье, приезжает к озеру, набирает жижи и уже у себя во дворе перегоняет ее в топливо. Стойлохряков вопросительно поглядел на Мудрецкого, стоящего тут же, при этом он наморщился, так как ветерок подул ему в лицо и понес запах с солдат.
      – Да мы же не в говне, товарищ подполковник! – резанул языком Валетов, но тут же поспешил прикусить этот порою вредный отросток, так как полкан поглядел на него, как на большущую вражину. Хотя он не мог быть большущей вражиной, он мог быть только маленьким, совсем маленьким таким гадом.
      Тем временем Мудрецкий начал распространяться о том, что если нефть нагревать до определенных температур, то можно выделить и более легкие летучие фракции, которые, сконденсировавшись, действительно будут образовывать взрывоопасную смесь. Залив оную в бак, вполне вероятно завести двигатель.
      – Да? – все больше интересовался Стойлохряков. – Это как самогонку гнать?...
      – Совершенно верно, – подтвердил наученный в университете лейтенант, – все один к одному! Только изначально субстанция другая. Углеводородное сырье, так сказать.
      У Простакова от этих всех россказней уши вяли. Он не понимал, как это может быть. Какой-то водород вместе с углем вперемежку – в результате какая-то нефть... Чего только не нарассказывают умные люди. Не зря у Мудрецкого звание лейтенанта, он не просто так выбился в офицеры. Все же, видать, с головой дружит даже больше, чем Стойлохряков, и если останется в армии, то может стать генералиссимусом.
      Комбат не знал, какое количество песка ему придется загрузить в пруд. Но он знал другое, что до тех пор, пока задание не будет выполнено, машины будут прибывать каждое утро и их придется все разгребать и делать, что называется, вокруг красиво. Если же из этого добра можно получать бензин, так он очень был бы не против сделать небольшой запас горючки. Чего тут делов-то? Сейчас химики подгонят свою сосальную машину, заберут тонны три-четыре, и, прямо как в Чечне, начнем гнать продукт.
      Но Стойлохряков не первый день жил на свете и, прежде чем заняться какими-либо глобальными экспериментами, предложил Мудрецкому и заляпанным гражданам выяснить у старичка по прозвищу дед Федот все более подробно.
      Найти местного Менделеева оказалось делом несложным. Дело в том, что он никуда не делся, обратился в местную больничку, где синим по белому в карточке резал глаз его адрес. Сестричка, выдававшая солдатикам данные, морщила все время свой прелестный носик, так как, несмотря на то что бойцы сменили одежонку, от них весьма и весьма разило.
      С досады Резинкин, вспоминая миленькое личико девушки, нюхал сам себя, стоя на крыльце:
      – Надо было в баню сходить.
      – Да, – съязвил Валетов, – а то она на тебя не запала. Ален Делон ты наш, мать твою!
      Домик деда Федота отличался от соседских ухоженностью, как видно, старичок много времени тратил на соблюдение порядка и не жалел сил на превращение собственного уголка обитания на грешной земле в некое подобие рая. Постучавшись в свежевыкрашенную темно-синюю металлическую калиточку, троица наконец добилась-таки того, что дедок выполз к ним навстречу. Причем обе ноги, выглядывавшие из-под черного хозяйственного халата, были перебинтованы и обуты в старые галоши.
      – А-а-а! – Дед схватился за опаленную сегодняшней ночью бороду.
      Лейтенант поспешил успокоить пенсионера:
      – Не волнуйтесь, давайте забудем все наши распри! У меня к вам предложение от нашего командования.
      Как выяснилось, старичка песок интересовал и даже очень. В обмен на полкузова он с готовностью поделился секретом изготовления горючей жидкости для двигателя собственного автомобиля путем перегонки имеющихся в озере отбросов.
      Как оказалось, на протяжении десяти лет дед не тратился на горючку, так как мог спокойно подъехать к озеру и набрать в нем столько жижи, сколько надо. Затем перегнать все это дело и в конечном счете залить продукт в бак и кататься на здоровье. Кроме того, он умудрялся еще продавать бензинчик соседям, и те никогда не были в обиде на него. По странному стечению обстоятельств никто из Чернодырья больше не проявлял интереса к загаженному оврагу около вертолетного аэродрома, и, что называется, дед в этом вопросе был монополистом.
      Лейтенанту очень быстро удалось убедить его в том, что лужа будет засыпана. Старик только вздыхал и пожимал плечами.
      – Вот я поэтому, ребята, как увидел, что конец моей халяве, так решил бочку, что у меня на огороде, всю наполнить, чтобы впрок хватило. А бочка неплохая, у меня туда тонны четыре влезет. Я ее почти-почти добрал, вот еще бы три ночки съездил бы – и как раз бочка полная! А дальше закапывайте, что же делать. Только сразу скажу, отходов много. А если не приладишься, то ничего путного не получишь.
      – Ну-ну, ну-ну, – успокаивал его солидно Юра. – Это все мы в книжках прочитаем.
      – А книжки – дело нужное, еще как нужное, – соглашался с ним дед. – Без книжек я ничего бы никуда бы, а так у меня свое предприятие, можно сказать. Конечно, сырье дармовое. Ну а если бы нефть была, я бы разбогател. Видишь, даже с отходами и то как обращаюсь – в горючку превращаю! Только температуру надо выдерживать. Целая наука.
      Дед недолго мялся и показал солдатам свою собственную установку по перегонке нефтяных отходов в горючку.
      – Мало получается, – сетовал он, указывая на бочку, опутанную вольфрамовой нитью. – Вот греешь ее, а ведь надо, чтоб точно-точно жар держать, до полградуса! А до полградуса не выходит, потому как на улице в доме-то бабка ругается моя, если я начинаю коптить. Только свежий воздух ей нужен. А выдержать-то точно не удается. Но мой «Москвич» все проглатывает!
      – И какой же выход? – с интересом лейтенант смотрел на вьющийся змеевик, один конец которого был впаян в бочку, а другой – заправлен в узкое горлышко бутылки.
      – Да ну как, – дед помялся. – Вот литр этой дряни зальешь, и с него только можно граммов сто бензина получить. Это ж все отработанное уже, никому не нужное. Это я уж так. Там ведь и вода, и мазут. В основном же все повыпаривалось, так, по мелочи выходит. Дед, можно сказать, балуется.
      – Это что получается, бочку столитровую ты набираешь, да? И с нее получаешь аккуратно десять литров?
      – Да, все так! Вот дедушка сходит десять раз с двумя ведерками к озеру, сольет их к себе в багажничек, там у меня емкость уже приспособлена, приедет сюда, перельет – и через день у него двадцать литров бензинчика. А разве плохо? Я ведь на пенсии. Бизнеса с этого никакого, а для себя можно.
      Лейтенант разглядывал градусник, торчащий из бочки, и дул губы:
      – А куда ж остальное деваешь?
      – Хе, – старик ухмыльнулся, – а для остального у меня печка. Если мне вот надо баньку стопить или дом зимой обогреть, думаешь, углем топлю или дровами? Не-ет, сынок, мазутом! И жил я, и не думал, что когда-нибудь закончится лужа-то моя...
      Пока лейтенант выяснял, каким образом регулируется температура нагрева исходной смеси, Валетов и компания стояли, облокотившись на четырехкубовую бочку, и рассматривали ухоженный двор деда.
      – А дед-то жирует, – глядя на розы, сообщил свое мнение Резинкин.
      – Да, – Валетов достал сигарету, отобрал у Резины коробок спичек, чиркнул, закурил и лихо выбросил непотушенную спичку в бочку. – А чего ему не жировать? Он, видишь, кулак! Если он бензином торгует, то у него денег немерено.
      – Да ну, – отмахнулся Простаков. – Какие тут с этого деньги?
      – Да ты чего! – вытаращил глаза Валетов. – Он со своей установкой, наверное, сто литров в день гонит. Это круче, чем на самогоне.
      – Сто литров, – не поверил Леха, – не может быть.
      К солдатам пришаркал дед и следом за ним Мудрецкий.
      – А вот, лейтенант, гляди. Вот это вот та самая бочка, в которой я мазут и храню.
      Прежде чем Валетов позволил собственным глазам вылезти на лоб, он инстинктивно пригнул башку. Огромная ладонь просвистела у него над теменем и хлопнула по железке.
      – Ты, придурок, мать твою! – заорал Резинкин, отскакивая от бочки.
      – Что такое? – не понял лейтенант.
      – Да он туда незатушенную спичку выкинул!!!
      – А-а! – закричал дед и понесся прочь от возможного эпицентра взрыва.
      – Да нет, это с тридцать секунд назад было, – успокаивал всех Фрол. – Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Вон пускай здоровый посмотрит, там ведь ничего не горит.
      Леха подчинился лейтенанту и проверил: спичка благополучно потухла в верхних слоях жидкости.
      – Сделаем следующее, – сообщил Мудрецкий, когда вернулся старик. – Уменьшим температуру нагрева для того, чтобы получить более качественную смесь.
      – Да нет, надо книжки почитать вначале, – запротестовал старик.
      – Ничего, все будет нормально, – успокоил лейтенант. – Получим не сто граммов с литра, а пятьдесят, но качественного. Это я уверяю. Я все точно помню.
      Дед хотел было спорить с молодым, но в конечном счете решил подчиниться. Перспектива получить более качественный бензин, который, по заверению лейтенанта, мог подойти не только для его четыреста восьмого «Москвича», но и для современных иномарок и за который можно было бы получать неплохие деньги, очень даже его обрадовала, так как его обещали привлечь к перегонке всего имеющегося озера. У Стойло-хрякова в голове уже роились грандиозные планы.
      Об иномарках Мудрецкий думал во вполне конкретном направлении. Если он полученной смесью заправит «Ауди» подполковника, и та поедет, то это будет просто замечательно. Ему, может быть, премию денежную дадут за находчивость!
      После разговоров перешли к делу. И уже к трем часам дня было получено пять литров отличного, по понятиям лейтенанта, бензина, который можно было бы заливать в любой движок, и он потянет – сто пудов!
      – Ну что, дед, попробуем? – размахивая в воздухе пластиковыми бутылками с горючкой, интересовался у деда Федота Мудрецкий.
      Хозяин супил брови, выставляя себя непонимающим:
      – Это как это?
      – А вон сейчас у тебя «Москвич» стоит, – продолжал мягкую атаку лейтенант. – Посмотрим, как она – справляется или нет.
      – Ты чего? Все кольца, клапана мне пожжешь! – начал возникать старый.
      Но Юре удалось убедить деда в том, что с одной-двух минут работы ничего с его машиной не случится. Зато потом – горы песка и еще несколько десятков литров горючки! Разве это плохо? Старик мялся, но в конечном счете позволил залить в машину только что полученный продукт.
      Раза с третьего некогда гордость российского автомобилестроения завелась и, тихонько урча, стояла во дворе.
      – Ну что, может, прокатимся? – тер ладони лейтенант, открывая двери. – Мужики, прыгайте!
      – Э, да вы чего, да вы куда?!
      – Так надо же проверить, – не отставал лейтенант.
      – Ладно, тогда я за руль сяду. – Дед выгнал Резинкина с места водителя. – Все же моя машина!
      Витьку пришлось открывать ворота. Газанув легонько, дед взвизгнул от удовольствия:
      – О как прет! Ну ты подумай! Лейтенант, ты прав, пусть больше в отходы уходит, зато какой бензин, а!
      Ворота были закрыты, и все нефтяники расселись по местам.
      – Ну, сейчас рванем! Дед, давай!
      И дед дал. Включил первую, затем вторую, машина легко разогналась, и старик стал даже немножко нервничать:
      – Ох, смотри как тянет! Прямо вот чувствуешь, как мотор из-под капота вырывается! Это же сколько дури?! О как! – У старика горели глаза. – Машина как заново родилась!
      – Так что, может, на трассу выйдем? – подначивал лейтенант, которому ради спортивного интереса хотелось узнать, сколько же из этого четыреста восьмого можно выжать спустя тридцать пять лет после его дня рождения.
      Машина ревя вышла на трассу. Пятидесятисильный движок показывал чудеса. Несмотря на то что кабина была забита мужиками, машинюшка шла довольно резво.
      – Давай, дедуль, туда-сюда пару километров для пацанов!
      Пассажиры пооткрывали стекла, расселись поудобнее, расслабились в машине. Дед, довольный полученным продуктом и слаженной работой двигателя, легко вошел в горку и пошел вниз.
      – О-о! – Машина разогналась до восьмидесяти километров, и дед покрепче сжал баранку и начал притормаживать.
      – Да ладно, – толкнул его в плечо лейтенант. – Давай посмотрим, до ста дойдет или нет под горку-то. Чего бояться?
      И они посмотрели. Машина разогналась до сотни, гора к этому времени как раз закончилась, началось пологое плато, по которому ровненько-ровненько бежала асфальтовая ленточка. Машина шла девяносто пять – девяносто, потихонечку начала снижать скорость, но, не желая уменьшать удовольствия, дед взял да и вдавил акселератор вниз до отказа.
      Раздался грохот и скрежет. Двигатель вместе с передними колесами покинул капот и начал существовать в пространстве отдельно от металлического кузова. Разогнавшись, силовой блок унесся вперед, оставляя скрежетать основную часть кузова по асфальту и заставляя перепуганных пассажиров схватиться друг за друга или же за приборную панель.
      Дед продолжал сжимать в руках баранку, глядя через лобовое стекло, как с грохотом уносится вперед его двигатель и передняя пара колес. Удалившись от автомобиля метров на тридцать, агрегат взорвался в воздухе, после чего колеса пролетели метров двадцать и скрылись в посадках, оставив позади себя в воздухе дымовой шлейф от паленой резины.
      Дед Федот с открытым ртом от увиденного и мокрыми штанами от страха испытывал в глубине души противоречивые чувства: с одной стороны, как и всякий мужик до конца дней своих остающийся где-то пацаном, он был «приколот» тем, что случилось с его машиной. Рвануло здорово, да и колеса весело улетели! Никогда не знаешь, какой конец тебя ждет. Он с тоской провел рукой по приборной панели и глядел вдаль, туда, где на обочине дороги лежал раскуроченный двигатель.
      Первым опомнился Валетов, услышав тихое журчание:
      – Из бака течет, мать вашу! – воскликнул он.
      Народ предпринял срочную эвакуацию. Как только здорового Простакова смогли выцарапать с заднего сиденья и свалить его на обочину, раздался взрыв. Осколки взвизгнули в воздухе и разлетелись в стороны, к счастью, никого не задев.
      Фрол поднял голову. Раскуроченный остов – вся память от четыреста восьмого «Москвича».
      Дед Федот, потрясенный тем, что случилось с его машиной, после второго взрыва сидел и тихонько плакал, а заботливый Валетов, вытащив постиранный кусок простынки, используемый им как платочек, промокал деду слезы. Но он не успевал за ручьем чувств, и очень многие капельки скрывались в паленой густой и седой бородище.

* * *

      Доложив Стойлохрякову о результатах проведенного эксперимента один к одному, точно так, как это и случилось, Мудрецкий не забыл упомянуть о моральной травме владельца автомобиля, но комбата никак не проняло данное замечание.
      – Он в течение десяти лет нашу Родину-мать обворовывал, – сообщил собственные мысли начальник, – и нечего старичка жалеть. Другое дело, что вы все живы остались, вот здесь вы молодцы! Никаких к вам замечаний. Лейтенант, отправляйтесь обратно на объект, будем засыпать озеро на хрен. Не дай бог, еще какой-нибудь умник вроде вас найдется и перегонит там из говна в золото продукты. Как вы там говорили... углеводороды? Нет, Мудрецкий, никаких родов нам не надо! Все убрать к чертовой матери, чтоб чисто было! А старику, пусть не переживает, отвезите машину песка. Главное, чтоб все тихо было и никаких жалоб.
      – Да, товарищ подполковник, – согласился Юра, – главное, чтоб он не жаловался. Ведь это ж я гнал-то. Он только смотрел.
      – Талант у тебя, лейтенант. Пора тебе еще одну звездочку на погон пристраивать.
      – Неужели! – встрепенулся Мудрецкий.
      – Иди-иди, вот как озеро засыпешь, так и о звездочке поплотнее покумекаем.
      Счастливый Мудрецкий вылетел от подполковника, и чувства переполняли его. Он знал, что на второй год службы многие лейтенанты становятся старлеями, но как-то не думал, что это может коснуться и его. Здорово! Пришел лейтенантом, уйдешь старшим лейтенантом. А может, удастся и до капитана дослужиться за два года-то. Но тут Мудрецкий был не прав, он и сам знал о том, что получить еще одну звездочку за два года просто невозможно!

* * *

      С ликвидацией нефтяного болота было покончено за три недели, и причем малой кровью – стелили деревянные настилы, спасибо за идею деду Федоту, по которым машины подходили к «воде» и сбрасывали туда песок. Оставалось лишь перекладывать доски и помогать водителям точно въезжать на настил.
      Изредка появлялся дед Федот, смотрел на то, как закапывается любимое в его жизни озеро, потом шел к Мудрецкому и, несмотря на то что тот практически похоронил его «Москвич», здоровался. Курили в стороне от работ сигаретки, и всякий раз Федот пытался начать разговор о как бы причитающейся ему денежной компенсации со стороны лейтенанта за утраченный автомобиль. Но Юра был не промах и, философски рассуждая о жизни, уводил течение разговора в сторону. Так на протяжении всех работ деду и не удалось выжать из лейтенанта ни гроша. А вот наливать Мудрецкий деду наливал, благо тот теперь безлошадный. Так что если в пути до хаты и собьет кого, то большого ЧП не выйдет. Тело у деда мягче, чем его «Москвич», хоть и не намного.
      К концу третьей недели Федот уже приходил не для того, чтобы поклянчить денег, а просто ради выпивки, и лейтенанта это вполне устраивало. Он поил старичка и порою слушал его разговоры о том, как тот строил Куйбышев, бывшую и нынешнюю Самару, так как много-много лет назад был прорабом.
      Дед подстриг паленую бороду, и теперь она аккуратно окаймляла его широкое лицо – выглядеть он стал лет на десять моложе. А после того уж, как напивался, душа его уносилась обратно лет на шестьдесят, и лейтенанту казалось, что рядом с ним его ровесник.
      Закончив с экологической катастрофой, весь взвод вернулся обратно в казарму и был рад-радешенек принять телом и душой баньку. Смыть с себя запах бензина, солярки, масел и мазута.

* * *

      Следующим утром злой Стойлохряков вызвал к себе дембеля Петрушевского и Резину. Оба механика-водителя не догадывались, что же им предстоит, и поэтому влегкую нервничали. Езда в дальние края после трехнедельного пребывания на вонючем воздухе в кайф не катила.
      В кабинете у Стойлохрякова уже сидели майор Холодец и взводник Мудрецкий. Стойлохряков выслушал доклад о прибытии и позволил обоим водителям сесть за стол. Поглядев на своих подчиненных, он сообщил следующее:
      – Как вы знаете, к нам едут из НАТО.
      О визите иноземцев солдаты были наслышаны и не удивлялись тому, что в части ведется интенсивная подготовка, то бишь территория приводится в состояние музея. Все французские Людовики с ихними фонтанами и луврами отдыхают. По сравнению с территорией отдельного мотострелкового батальона ихние сады – загаженный свалкой пустырь.
      – Наши генералы-затейники, мать их, – произнес первую фразу комбат и поглядел на грустного Холодца.
      – Да они вообще без матерей, – согласился майор.
      – Так вот, – Стойлохряков глядел то на одного водителя, то на другого, – у меня к вам вопрос. Может быть, вы мне сразу на него и ответите. Кто из вас лучший?
      Петрушевский сделал шаг вперед, приложил руку к кепке и звонко и четко доложил, что таковым является только он и он один.
      Для Резинкина служба не прошла даром, и чего-чего, а борзеть он тут уже научился прилично. Поэтому, не дожидаясь, пока Петрусь закончит восхвалять себя во всех красках, также шагнул и сказал, мол, сомневаюсь в правоте младшего сержанта Петрушевского.
      Столь наглый поступок был отчасти продуман, так как за Петрусем не было никакой силы. Хоть он и был дембелем, уважаемым человеком, тем не менее поспорить с ним было вполне возможно.
      Комбат залоснился от удовольствия. Профессиональная гордость – это хорошо.
      – Ну что ж, товарищи бойцы, придется вам доказывать собственную правоту на глазах у всего взвода. Лейтенант, после завтрака сажаете людей в грузовик и все дружною толпою отправляемся в парк.
      Резинкин, лопая в столовой овсянку, уже представлял, что им с Петрусем предстоит выдержать какой-то экзамен на профпригодность, но что конкретно придумал комбат, никто не мог заранее сказать.
      Прибыв на место и рассевшись в тени караулки, химики лениво позевывали, переваривая кашку с чайком. В то время как основная масса балдела, рядом с машинными боксами происходили следующие события. Подполковник показал на рядок стоящих БТРов.
      – Ну что, ребята, – обратился он к водителям, – новенькие я вам не дам, а вот из «шестидесятых» можете себе выбрать по коню.
      Резинкин был не дурак, но и Петрушевский от него не отставал – оба знали состояние бронеобъектов и одновременно показали пальцами на «двадцать шестую».
      – Но, – зачесал за ухом комбат, который тоже прекрасно знал состояние вверенной ему техники. – Не жирно будет? Эта хорошая еще. Вот ты, – он ткнул Резинкина, – возьмешь вот этот, а ты вон тот.
      У обоих опустились руки.
      – Что, мы их починить должны? – не понял Резинкин. – Так они на ходу, товарищ подполковник.
      – Нет, ребята, мне нужен водитель классный, чтобы с натовцами биться за главный приз. Поэтому даю вам три дня на подготовку техники, для того чтобы ровно в это же время мы смогли с вами выяснить, кто же лучший. И не где-нибудь, а на танковом полигоне. Я уже обо всем договорился. Бейте взвод на две половины и выгоняйте технику, и пусть все помогают вам в отладке и подгонке. Найдете прапорщика Евздрихина, скажете ему, что я не велел скупиться на ЗИП, все должно быть подготовлено в лучшем виде. Тот, кто выиграет, тот и будет отстаивать честь Российской армии. Это не шутка.
      Оставив Мудрецкого лупать глазами, а водителей стоять с подогнутыми коленками от такого финта, комбат широкими шагами стал удаляться к воротам парка, где оставил собственную «Ауди».
      Узнав о намечающемся соревновании, Простаков от предвкушения интереснейшего в его жизни события – гонок БТРов на танковом полигоне, встряхнул в сердцах Валетова так, что из того едва не выпала душонка. Успокоившись, гигант подошел и вдарил кулаком в грудь Резинкину, вызвав временную остановку дыхания.
      – Ну, Витек, мужайся! – Он трепал его, словно щенка. – Мы тебе поможем, ежели надо чего куда раскидать. Да, Фрол?
      Фрол приводил свое здоровье в порядок после оказанного его персоне внимания и согласно кивал головой хватающему воздух Резинкину.
      – Ничего, пацаны, нам ли с вами какаться и писаться! Все сделаем. Петруся надо уделать в обязательном порядке!
      Тем временем, пока в стане Резинкина проходил митинг, Петрусь, собрав вокруг себя практически всех духов взвода, развернул настоящую подготовительную работу. Около отданного ему комбатом БТРа кружилась уже его команда и разбирала машину на части. За Евздрихиным был послан шустрый солдатик, который обнаружил прапорщика через двадцать минут спящим в одной из кабин в соседних боксах и наконец привел усатого «таракана» на место событий.
      Глядя на то, как химики – у них что-то, видимо, с башкой приключилось – начали раскидывать на запчасти два старых БТРа, Евздрихин хотел было бежать и докладывать начальству о происходящей в парке вакханалии, но ему быстренько объяснили суть дела, и, поняв идею своего командира, прапорщик с готовностью предложил будущим гонщикам не только ЗИП, но еще и собственные запасы: тот же ЗИП, только отложенный в сторонку до лучших времен. Похоже, сейчас они и наступили. Что бы с ним сделал подполковник, если бы у него не было запасных колечек или клапанов? Он бы с него за все спросил. А так мудрый прапорщик в хорошие времена полуспер необходимый материал и, ожидая вот именно такого приказа, держал его на протяжении полутора десятков лет в строго отведенном для этого им же самим месте.
      После обеда уставший от собственного энтузиазма Фрол заявил Резинкину о своей невозможности продолжать физически помогать его команде, так как он уморился и должен некоторое время побыть в горизонтальном положении или на крайний случай остаться наедине с самим собой под сенью какого-нибудь деревца для медитации. Простаков, не скрывая эмоций, пару раз взмахнул безуспешно руками, так и не прибив мелкую сошку, а затем высказал ему нехорошие, матерные слова. Но Валетов пропустил недовольство мимо ушей и нагло сообщил, что отправляется на поиски лейтенанта Мудрецкого.
      Дальше караулки в парке Юра не уходил, так как его подчиненные пока еще вовсю курочили машины, соблюдая, впрочем, строгий армейский порядок при раскладывании деталей на тряпочки.
      Выслушав сообщение Фрола о том, что у того заболел живот, Юра с пониманием отпустил бойца, заранее зная основную причину нежелания рядового Валетова продолжать возиться в парке. Собственная лень была тому виной. Но кто же упрекнет маленького, немощного мальчика, какими-то невероятными путями попавшего в армию и до конца дней его службы старающегося уклониться от какой-либо работы?
      Оплеванный и проклятый всеми, Валетов топал не обратно в казарму, а напрямую, в поселок. Рискуя нарваться на патруля и попасть на губу, где с ним разбирались бы в дальнейшем Мудрецкий, Холодец, а может быть, и сам Стойлохряков, Фрол нарезал по Чернодырью в строго определенном направлении.
      Дед Федот, увидев перед собой мелкого бойца, того самого, который первым прочухал, что из баков льется бензин и сейчас вот-вот рванет, с превеликим удовольствием впустил нежданного гостя внутрь.
      Вся беда Валетова, а может быть, и его неосознанное счастье заключались в великой способности улавливать суть происходящего. Он тоже шурупил и по-своему хотел помочь Резинкину. Но что он мог сделать? Сидеть и перебирать двигатель, регулировать всякие там зазоры – это не для него. Он пойдет куда более радикальными путями. Он очень даже надеется принести победу своему товарищу. И пусть пока его персона в опале и его не понимают, но идеи, зародившиеся в голове, имеют право на существование и на то, чтобы их опробовать.

* * *

      За отведенное комбатом время старенькие БТРы были приведены в идеальное состояние: обе машины заводились с полоборота, а обновленные и отрегулированные мотористами двигатели показывали чудеса выдаваемой мощности. Сделав пару кругов вокруг боксов, Петрушевский вылез из броника и уничижительным взглядом смерил стоящего в тенечке Резинкина, ждущего возможности прокатиться на своем «коне».
      В ночь, накануне перед соревнованиями, машины были поставлены в боксы, замки опечатаны, и в караул пошли безразличные к происходящему солдаты из второй роты. Ночью Валетов растолкал здорового Леху и вытащил того в туалет. Все важные разговоры в армии происходят в сортире, на единственной территории, где возможно неформальное общение. Не всегда это общение заканчивается лишь моральными травмами, но сейчас был не тот случай.
      Выслушав мелкого, Простаков осознал степень изворотливости крохотного, но дальновидного мозга, но в то же время понятия чести и честности не давали Лехе двинуться с места. Наконец красноречие Валетова взяло верх над сомнениями «гулливера», и парочка под покровом темноты удалилась в парк.
      Резину трогать не стали, пусть парень отдохнет перед гонкой, подготовится, накопит сил и сделает этого козла Петрушевского, несмотря на то что тот дольше прослужил. Дембель дембелем, а дедушка Резинкин должен доказать собственное превосходство. Ведь друзья знали, что он на самом деле классный водила, и грех ему не помочь взойти на Олимп.
      Утром следующего дня был совершен небольшой переезд в маршевом порядке на танковый полигон, где двадцатая машина Петрушевского и двадцать вторая Резинкина заняли исходные позиции. На обе машины было приятно смотреть, и Стойлохряков уже подумывал о том, чтобы отменить соревнования и поставить обе отделанные и заново покрашенные тачки обратно на свое место – теперь-то можно быть уверенным на сто процентов, что машины находятся в прекрасном рабочем состоянии. Но, с другой стороны, он не мог не отобрать одного-единственного классного водителя. Ведь если он обосрется перед натовцами, то никакие оправдания ему не помогут в дальнейшем при разборе полетов с многозвездными генералами.
      Валетов с Простаковым забрались на небольшой пригорок, с которого прекрасно был виден весь танковый полигон, испещренный многочисленными раскрашенными черно-желтыми вешками, пригорками, ямами с никогда не высыхающими лужами, а также трассами зигзагом с весьма сложными поворотами.
      До старта оставалось не больше пяти минут. Витек подошел к друзьям, получил от каждого из них по легкому удару в челюсть, для того чтобы в мозгах не было тумана, и, выслушав пожелания об удаче, направился к машине.
      – Смотри не перепутай БТРы-то! – забеспокоился Валетов.
      Резинкин в ответ лишь рассмеялся. Простаков пробурчал себе под нос:
      – Ничего веселого я не вижу.
      – Итак, – встрепенулся Валетов. – Доброе утро, дорогие друзья, мы находимся с вами на танковом полигоне в Самарской области, где через несколько минут начнутся захватывающие соревнования на военной технике.
      Простаков отвесил затрещину мелкому, но тот ткнул ему в бок небольшим отрезком трубы, которую начал носить с собой с недавних пор, чтобы пронимать здорового за его расхлябанные повадки, и после того как Леха болезненно ойкнул, мелкий заявил ему, чтобы тот не мешал, а лучше бы наслаждался репортажем.
      Отодвинувшись на пару шагов от Лехи, для того чтобы исключить мгновенное попадание здоровенной руки по собственному затылку, Фрол продолжил:
      – Итак, летний месяц на дворе, солнце светит в левый глаз, с правой стороны от нас стоит командование части. Мы видим самого комбата Стойлохрякова, его помощника Холодца, а также некоторое количество более мелких офицеров, чьи фамилии никакого интереса для нас не представляют. Также по правую руку от меня, но несколько ниже, стоят два БТРа с номерами двадцать и двадцать два. Первым управляет младший сержант Петрушевский, вторым – ефрейтор Резинкин. Сейчас им предстоит выяснить, кто же из них... – Фрол хлопнул себя по шее, – извините, комар... Так кто же из них лучший в Российской армии? Победителю предстоит отстаивать честь нашего государства примерно в точно таком же заезде с вероятными, простите, бывшими вероятными противниками...
      Резинкин, четко ощущая дрожь в коленках, заставил себя залезть на место водителя и устроиться как можно удобнее в железном «гробу». Коварный Стойлохряков первым этапом соревнований сделал тест на вождение.
      Необходимо было, управляя многотонной машиной, проехать точно между двумя вешками, зазор между которыми был всего на двадцать сантиметров больше, чем габариты БТРа. Причем оценивалась не только точность въезда в эти виртуальные ворота, но также и скорость прохождения. Всего таких препятствий было четыре. Кто первый, тот получает пять секунд времени преимущества перед своим противником во время основной гонки.
      Следующим испытанием был въезд на горку с дальнейшим спуском. Машиной надо было управлять так, чтобы она не просто скатывалась вниз, а одновременно объезжала расставленные коварным образом вешки. Витек уже видел, как там его товарищи бойцы понавтыкали колышков под четким руководством самого подполковника, и понимал, что не сбить хотя бы одну из них невозможно.
      Третьим испытанием на технику вождения был заезд на эстакаду. Сложность данного мероприятия и вполне реальный риск свалиться заключались в отсутствии какой-либо помощи извне – никто не мог подсказать, левее держать или правее, хоть ставь машину на тормоз, сам вылазь и смотри, как ты начал движение. Именно таким образом Витек и планировал поступить по ходу соревнований.
      Кое-как сжав колени вместе, Резинкин пытался успокоиться. Чего он дергается? Какая фигня. Ну проиграет он Петрусю, ну и ради бога. Пусть тот потом еще с гостями тут трахается. Неужели он должен из-за такой мелочи покрываться сединой?
      Как только он переключился на собственное здоровье, незаметно-незаметно Витьку удалось успокоиться за пятнадцать секунд перед тем, как лейтенант Мудрецкий, стоя между машинами, взмахнул вверх рукой – команда запуска двигателей.
      Обе машины одновременно завелись. Первым по жребию предстояло аккуратненько въехать в четыре пары вешек именно Резинкину.
      – ...и вот наши монстры на старте! Моя комментаторская позиция находится недалеко от машин, и явно слышен рокот работающих двигателей. Двадцать вторая плавно взяла с места и подъехала к изначальному рубежу. Лейтенант нажал на секундомер и дал отмашку. БТР рванул с места и прошел первую пару стремительно, не задев корпусом ни одну из вешек, далее поворот – и очередная пара пройдена. Затем необходимо развернуться на сто восемьдесят градусов и пройти еще через одну пару вешек.
      Резинкин чувствовал, что у него должно все получиться, и ощущения не подвели его – механик-водитель уложился в тридцать четыре секунды.
      «Комментатор», от возбуждения взобравшись на плечи Простакова, размахивал руками и орал от восторга:
      – Да вы посмотрите на этого парня! Он же красавец! Настоящий джигит!
      Петрусь видел, как резво его соперник разделался с первым препятствием, и почувствовал в себе толику неуверенности. Но, как только сорвался с места, уловил, что его машина прет недуром и разгоняется очень быстро.
      «Вот это я с движком поковырялся!» – похвалил сам себя младший сержант, влетая в первые ворота, – вешки остались девственно нетронутыми. Пролетев и вторые, он развернул машину и закончил упражнение за тридцать две секунды.
      Лейтенант подошел и доложил о результатах испытаний комбату. «Комментатор» скинул кепку и рвал на голове миллиметровые волосы:
      – Да как же это могло быть?! Судья явно сегодня на стороне водителя двадцатой машины. Мы оставляем за собой право сомневаться в непредвзятом судействе! Далее нас ждет второе испытание: спуск с горы, причем не простой, а фигурный, эдакий фристайл на БТРах.
      Петрушевский уехал вперед, а Резина остался сидеть в своей машине под горой, на которую еще нужно было въехать для начала выполнения упражнения. Он не видел, как сейчас спускается по противоположному склону на своей машине младший сержант, но, так как первый конкурс он уже проиграл, в душонку потихоньку начали закрадываться сомнения по поводу положительного для него исхода всех испытаний.
      Увидев двадцатый БТР, который поехал на исходную, Резинкин поглядел на показавшегося на горушке лейтенанта, который разрешил ему приступить к выполнению упражнения. Машина должна была спускаться таким образом, что и комбат, и «комментатор», сидящий на Простакове, могли видеть весь процесс движения по очень крутому склону. Заехав на вершину, Витек поглядел в щели и увидел, что ни одна из вешек не помята.
      «Неужели он через все прошел?!» – Витя собрался и начал потихонечку спускаться вниз.
      Время было пущено, и приходилось выбирать между штрафными десятью секундами за каждую задетую вешку и скоростью спуска. Можно просто скатиться за десять секунд, получить еще сорок штрафных – итого всего в пятьдесят уложишься. А это наверняка проигрыш. Больно уж у Петруся все ловко получилось.
      Витек старался изо всех сил, засунув между зубами язык и время от времени прикусывая его. Но он не замечал от великого энтузиазма, что причиняет своему собственному телу какие-либо болезненные ощущения.
      Как ни старался Резина, а одну вешку он все-таки задел. Как и предполагал, черт!
      «Комментатор» уже рвал волосы не на собственной голове, а на голове Простакова:
      – Вы поглядите, уважаемые зрители, насколько сегодня не везет водителю ефрейтору Резинкину! Несмотря на большое количество болельщиков, собравшихся поддержать его, он не в состоянии в этот прекрасный, солнечный, летний день одарить всех нас победой в престижном ралли. Можно сказать, здесь проходит финал чемпионата России среди военных водителей. Дальше только международные соревнования.
      Обосравшись во второй раз, Резинкин поник головой. Оставалось только одно-единственное испытание – самое опасное, на котором можно было не только машину угробить, но и самому покалечиться. Въезд на высокую эстакаду – рискованное занятие. Слабонервных просим удалиться.
      Витек решил для себя, что по фигу ему, какое время в результате он затратит, но из машины обязательно высунется и посмотрит, как встали колеса на узкие металлические направляющие. Чуть влево, чуть вправо – и Стойлохряков покроет его могилу не цветами, а отборной матерщиной!
      Снова Витьку начинать. После отмашки Мудрецкого Резинкин потихонечку подъехал к эстакаде и, как и запланировал, вылез и поглядел на то, как встали колеса.
      – Умно, – похвалил Стойлохряков ефрейтора.
      Холодец поспешил согласиться:
      – Осторожность, она, конечно, в жизни вещь нужная. Без нее как-то можно не слишком командовать – башка-то треснет.
      – Вот-вот, – согласился комбат. – Ну ты погляди, а?
      Резинкин, убедившись, что все у него получилось ладно, заехал на эстакаду и, постояв там с секунду, скатился с другой стороны.
      Упражнение оказалось выполненным за минуту. Петрушевский, наблюдая за тем, как Резина вылезал из машины, сидя на своем месте, не смеялся и не плакал, он был настолько перепуган предстоящим ему испытанием, что чувствовал, как задница намокает от пота.
      Мудрецкий дал старт, и двадцатая понеслась вперед. Подъехав к эстакаде, Петрусь так же хотел притормозить и вылезти поглядеть на то, как у него получилось прицелиться, но машину почему-то сегодня несло выше всяких похвал, и, зажмурив глаза, младший сержант влетел на эстакаду и скатился с другой стороны. На все про все у него ушло двадцать секунд.
      «Комментатор» подъехал, сидя на Простакове, к прапорщику Евздрихину и стал драть того за волосы, но был отогнан с матюками, после чего ему оставалось возмущаться сущим невезением, свалившимся сегодня на ефрейтора Резинкина.
      Пятнадцать секунд преимущества по итогам трех упражнений в гонке, казалось, должны были лишить его всякой возможности выиграть в такой светлый и такой черный день для Резинкина и его друзей. По правилам проведения соревнования никакого отдыха водителям не полагалось – они оба заняли начальные позиции на старте. Теперь двум машинам предстояло прошуровать по танковому полигону три круга, причем трасса изобиловала крутыми поворотами, оставляя возможность для обхода и маневра – комбат постарался лично.
      – А не боитесь, Петр Валерьевич, – егозил Холодец, – покалечить технику?
      – А, фигня! Ее через полгода списывать. Я ведь не просто так это все устроил, мне нужен один, самый лучший! Давай смотреть.
      Мудрецкий запустил обе машины, и те, сорвавшись с места, обдали лейтенанта комьями грязи, которые замарали не только его форму, но и физиономию. Отлепив с глаз комки, Мудрецкий поднялся повыше на холмик, к офицерам, желая пронаблюдать всю картину состязаний.
      Броня под управлением Петрушевского с места ушла намного резвее и сразу же захватила лидерство. Резинкин старался вовсю, но он не мог настигнуть своего противника – двигатели явно работали слабее. Он не понимал, в чем дело, а в это время Петрушевский с каждой секундой удалялся от него все дальше и дальше.
      После первого круга расстояние между машинами было уже около двадцати метров в пользу Петрушевского, а Резине надо еще отыграть пятнадцать секунд. Он не сможет, не успеет.
      «Комментатор» слез с Простакова, достал обрезок стальной трубы, зажал его в руке и начал бить по Лехе со всей силы:
      – Ну что же это происходит, дорогие друзья! Наш фаворит в гонке не показывает абсолютно ничего! – Маленькая ручонка молотила отрезком трубы от досады в живот здоровенному сослуживцу. – Ну что же это такое, граждане?! Мы не можем позволить опуститься на свою голову такому позору!
      После второго круга Петрушевский оторвался от Резины уже на сорок метров. Оставался третий километровый отрезок, но уже ни у кого не возникало сомнения, что младший сержант выиграет, первым придет к финишу и, скорее всего, кроме похвалы от комбата, получит очередное воинское звание.
      На третьем круге, лихо преодолев последний поворот, Петрушевский несся к финишу. И, желая показать высокий результат, который в обязательном порядке будет им же запомнен на всю оставшуюся жизнь и о чем он будет рассказывать своим внукам и правнукам, Петрусь заставил двигатель работать до отказа и, финишируя, набрал скорость больше той, что была у него на спидометре обозначена как максимальная.
      «Комментатор» утыкал всю башню железным обрубком и кричал в исступлении:
      – Вот посмотрите на блестящий финиш победителя, мать его за ногу!
      – Да катись он ко всем чертям! – присоединился Простаков.
      Двадцатый несся к финишу на всех парах.
      Неожиданно сзади машины взметнулось пламя, Петрушевского невиданное ускорение вдавило в спинку сиденья, и БТР за считаные секунды набрал скорость больше ста тридцати километров в час. Затем взревели основные двигатели, и машину понесло. Из глушителей вырывалось пламя длиной в пару метров.
      Комбат смотрел на ускорение новой ракеты с колесами, вытаращив глаза. Фрол радостно визжал, как осчастливленный покупкой новой дорогой игрушки ребенок. Двадцатый пронесся мимо финиша и врезался в лесопосадки, продолжая извергать из себя пламя.
      Углубившись в рощицу, машина оставляла за собой просеку. Двигатели работали во всю мощь, и, так как глушители были разворочены, над полигоном стоял настоящий рокот стартующей ракеты-носителя типа «Протон».
      – Получилось, получилось!!! – визжал «комментатор», в то время как раздался взрыв, и над лесом взметнулся небольшой такой грибок, похожий на ядерный.
      – Вот это да!
      Из толщи пыли и дыма вылетело тело механика-водителя. Поднявшись на высоту около ста пятидесяти метров, оно начало стремительно падать вниз прямо на офицеров. Дураков не было. Люди бросились врассыпную, только один комбат стоял и смотрел на то, как к его ногам падает его же солдат.
      В воздухе мелькнула белая материя, и вот купол парашюта раскрылся почти у самой земли. Петрушевский приземлился прямо перед подполковником и моргал глазами, не зная, что ему теперь делать.
      – Машина потеряла управление, товарищ подполковник. Пришлось катапультироваться.
      Резинкин вылез из своей тачки, подошел к комбату и доложил:
      – Товарищ подполковник, упражнение выполнено.
      Стойлохряков глядел на бойцов.
      – Так, поскольку младший сержант Петрушевский не смог отладить работу двигателей, он дисквалифицируется. Автоматически победителем становится ефрейтор, а теперь уже, видимо, также младший сержант Резинкин.
      Фрол закричал «Ура!» и поглядел на согнувшегося пополам Простакова.
      – Леха, Леха, что с тобой? Мы же выиграли! Чего, живот? С животом что-то?
      – Я тебя, мелкий, сегодня вечером тоже потыкаю, только не трубой, а кое-чем другим.
      – Изнасиловать хочешь маленького?! – воскликнул Фрол и отпрыгнул в сторону.
      – Да не боись, – улыбался Простаков, разгибаясь. – Я ж тихонько, – и протянул к мелкому огромные лапы.
      Но тот вырвался и отбежал в сторону:
      – Отойди от меня, здоровая туша!
      – Да чего ты боишься-то? Жик-жик, ничего страшного же.
      – Жик-жик, шик-шик, – огрызался Валетов, продолжая отступать. – Товарищ подполковник! – наконец воскликнул он, когда Простаков схватил его. – Помогите! Меня тут в женщину превратить хотят!
      Стойлохряков посмотрел на обнимающуюся парочку:
      – Валетов, что ты переживаешь? Ты сегодня и так здорово покуражился – орал целый час. Теперь дай другим покуражиться. Младший сержант Простаков!
      – Я! – выкрикнул Леха.
      – Можете делать с рядовым Валетовым все, что вам заблагорассудится.
      – Да? – задумался здоровый. – Тогда, товарищ подполковник, пусть он в казарме полы помоет сегодня.
      – Это жестоко! – воскликнул Валетов.
      – Тогда в женщину превращу, – насупился Леха.
      – Ну ладно, полы так полы... – всхлипнул Фрол. – Резина, а клево ты сегодня победил, да?
      К Витьку из кустов выбежал дед Федот, утирая на бегу слезы:
      – Молодец, солдатик! Все как прошло! Недаром мой «Москвич»-то пострадал, я ж видел твой финиш! Как ты спасся-то? Ну главное ж, двигатель, двигатель как работал! Ведь выиграл!
      Резинкин засмущался:
      – Дедуль, да ты чего-то путаешь, другой победил. Просто не повезло, у него машина в конце концов взорвалась.
      – Так вот и мой «Москвич» взорвался! Ну ведь это не главное, главное – победа! – Дед радовался, обнимал Резинкина. Потом перешел к объятиям самого Стойлохрякова.
      Подполковник начал шевелить мозгами:
      – Постойте, я чего-то не понимаю. Какой «Москвич» взорвался?
      Дед был счастлив за Резинкина и игнорировал все вопросы со стороны красного командира.
      – Витек, ты молодец! Скажи Фролу спасибо, классная у нас с ним горючка вышла! А мы все делали, как ваш лейтенант говорил. Пусть больше отходов, зато какое топливо, а! А у меня там на участке-то еще с полбочки осталось. Может, еще чего заправим?!
      Стойлохряков прочухал в чем дело, а в это время Резинкин стоял, повесив нос, и поглядывал в сторону Валетова, продолжавшего вырываться из крепких объятий потенциального насильника.
      – Ты погоди, дед, – комбат в качестве приветствия пожал руку старичку, – остатки своего добра не сливай. Тут к нам еще из-за рубежа приедут посмотреть, на что мы способны. Вот тогда, может, и вторая половина твоих запасов пригодится.
      Дед живо согласился и снова стал обнимать Витька.
      – А здорово ты, солдатик, на парашюте-то спустился. Это ведь я и не знал, что на наших пешеходных машинах такие катапульты устанавливают.
      – Да нет, – поправил дедка подошедший Петрушевский. – Это не он, дедуль, это я сверху спускался. И никакой катапульты не было. Меня из машины взрывом выкинуло. А это не парашют, – Петрушевский повертел перед дедом белые рейтузы. – Вот на нижнем белье пришлось. Чего только в воздухе не сделаешь, когда жить хочется.
      Резинкин наморщил нос и отвернулся:
      – Ты добром-то не махай. Не чуешь, как разит? К тебе, конечно, все с пониманием относятся, – любой обделался бы, – но не надо уж так откровенно все свои подвиги-то демонстрировать.

      Стойлохряков построил на взлетке первого этажа отобранных для оказания достойного сопротивления прибывающим войскам НАТО мотострелков. По условиям предстоящих учений русский взвод, впрочем, как и все подразделения прибывающих гостей, состоял из тридцати человек плюс один младший офицер – командир взвода.
      Мудрецкому и не снилось стать предводителем отборных сил отдельного батальона, и правильно. Он был оставлен Стойлохряковым заниматься химиками, а командиром отборного взвода был назначен старший лейтенант Бекетов, командир разведчиков.
      Из его подразделения пятнадцать человек – ровно половина – были призваны под маленький флажок с российским триколором защищать честь армии. Да оно и понятно, у разведчиков с физподготовкой все в порядке. Из трех рот и химвзвода к ним добавили лучших бойцов, в том числе и Простакова, как лучшего стрелка, и Резинкина, как лучшего водителя. И что самое удивительное, неожиданно для большинства крутым рейнджером стал и Валетов.
      Фрол был просто в психологической коме, когда узнал, что и Леха, и Витек идут соревноваться с натовцами, а его оставляют. Набравшись наглости, он лично пошел к командиру батальона и стал упрашивать его взять, так сказать, на поле брани. Но комбат был тверд, он не видел никаких причин, по которым должен был выбрасывать кого-то из пехотинцев и на его место ставить Валетова.
      Фрол увещевал, что только при нем Простаков работает нормально, что только при нем Резинкин в состоянии верно и быстро провести машину по любым горам и долинам. Валетов даже набрался смелости и объявил себя душою всего коллектива.
      Стойлохряков морщился – то ли от горячего чая, то ли от солдатской дерзости. Глядел на плавающий в коричневой жидкости лимончик и корректно отмалчивался. Наконец ему надоело слушать детсадовские нюни, и он спокойно поглядел на неказистого человечка:
      – Ну почему я должен взять тебя? Какие у тебя есть достоинства? Ты сколько раз на турнике подтягиваешься?
      Валетов задумался:
      – Один, наверное, товарищ подполковник. Да разве это важно?
      – А отжимаешься – полтора?
      – Два! – воскликнул Фрол. – Целых два раза. Я могучий солдат, но сила моя в другом.
      – И в чем же? – ухмыльнулся подполковник, заведомо зная, что никаких дельных аргументов Валетов не может ему привести.
      – Я образованный! – воскликнул Фрол. – Самый образованный из всех солдат. Я полгода в политехническом институте проучился. И еще, – он поднял вверх палец, – я иностранный язык знаю!
      В глазах у подполковника промелькнула искра. Действительно, неплохо было бы продемонстрировать не только умение хорошо стрелять и бегать, но и интеллектуальными солдатиками блеснуть не помешает. Мало ли какие там испытания заготовлены.
      – И какой же ты язык знаешь?
      Валетов хотел вначале обнаглеть и сообщить, что владеет английским, немецким и французским. Но затем остановился только на английском.
      Утверждение нуждалось в проверке. Комбат задумался на некоторое время, но вскоре задал вопрос студенту:
      – Как по-английски будет «трахаться»?
      – Фак, – не задумываясь, ответил Фрол.
      – А «мать»?
      – Мавэ.
      – Да, – согласился Стойлохряков, – мать, она везде мать. Ну ладно, будешь номером тридцать. Последним. Хотя списки утряс я еще два дня назад, но так и быть, кого-нибудь выкину оттуда ради такого интеллектуала. Можешь идти.
      Валетов радостно повернулся на каблуке и строевым шагом затопал к двери, но не успел дойти до нее – комбат остановил.
      – Погоди, что-то меня сомненья гложут. Переведи-ка мне на английский, скажем, такую фразу: «Полковник, мы этого делать не будем».
      Не задумываясь, Валетов выпалил:
      – Колонел, хэй, фак ю!
      Стойлохряков в задумчивости взмахнул рукой в воздухе.
      – Ну, в общем и целом, где-то так... смысл ты сохранил. Ладно, иди отсюда.
      – Фак ю! – радостно воскликнул Валетов, приложил руку к кепке и быстро извинился: – Пардон, товарищ колонел, я хотел сказать, есть, сэр!
      Когда счастливый Валетов завалился вечером в казарму с видом великого Давида, пять минут назад разделавшегося с Голиафом, Резинкин тут же бросился выяснять, где тот снова сумел надыбать денег – или в карты у кого-то выиграл, а может, жрачку раздобыл. Ведь обычно у Фрола настроение поднималось только в те минуты, когда он мог ублажить или собственный желудок, или карман. Но в данном случае Валетов умаслил собственное самолюбие.
      Когда он сообщил всем присутствующим, что идет вместе с Простаковым и Резиной, дембель Петрушевский даже поднялся со своей койки и громким, басовитым голосом, подражая прежним дедам, высказался чисто по-русски, что, мол, вранье все это. Несмотря на крепость произнесенной фразы, Фрол на фольклор не обиделся. Он, словно муха, влетел на верхнюю койку и, шмякнувшись, начал довольно ржать.
      – Учитесь, товарищи солдаты, воинской мудрости! Служите честно и верно, а я, великий я, буду отстаивать вашу задрипанную часть перед всей Европой!
      Отборный взвод, одетый в новенькие камуфляжи, с ранцами за спиной, подвергался придирчивому осмотру командира батальона. Старший лейтенант Бекетов успел уже всех проклизмить не единожды по ходу авральной ночи, посвященной подготовке к приближающимся событиям. Оставшись довольным, подполковник сообщил о необходимости в точно таком же виде сегодня в двенадцать стоять на плацу и ожидать прибытия трех взводов и «ихнего» командования.
      – Валетов! – ткнул Стойлохряков во Фрола. – Поедешь со мной переводчиком.
      Вот только теперь всем стало ясно, по какой такой причине комбат включил в состав подразделения мелкого гада, выиграть у которого в карты было нереально – во всем, видимо, фамилия виновата, самая что ни на есть карточная.
      Фрол постарался как можно солиднее и басовитее выкрикнуть: «Есть!»
      Удалось.
      Плюхнувшись на заднее сиденье «Ауди», Валетов замер, он лихорадочно вспоминал все известные ему английские слова – набиралось не так много. Если отбросить числительные до десяти, то еще в районе пятидесяти слов он помнил. Похоже, назревал некоторый конфуз, но стоит ли сейчас признаваться, вдруг все как-нибудь обойдется?
      Стойлохряков в парадной форме на мытой машине въехал на территорию военного вертолетного аэродрома. К великому сожалению Фрола, длительной поездки в Самару не получилось. Оказывается, все намного проще.
      В половине одиннадцатого утра три транспортных вертолета Министерства обороны один за другим приземлились на аэродром, и из них стали выбегать солдаты. Валетов, когда увидел прибывшие к ним силы, струхнул – обделать таких откормленных, здоровых жеребцов будет явно непросто. Судя по всему, отбирали в эту поездку и в Германии, и во Франции, и в Англии. Никто не хотел ударить в грязь лицом друг перед другом, и уж тем более перед русскими.
      Три взвода замерли около вертолетов, а командиры подразделений, все одетые в полевую зелено-коричневую форму, направились к Стойлохрякову, встречавшему гостей. Рядом с подполковником стоял не так давно подъехавший генерал Лычко, успевший прихватить из Самары прапорщика. Но в отличие от большинства обыкновенных хозяйственников, этому прапорщику было очень даже приятно смотреть в глаза – девушка с длинными ногами выполняла роль переводчика.
      Когда Валетов узнал об этом, он расслабился и вытер со лба испарину, но не смел даже дыхнуть, так как вот они, люди континентальной Европы и туманного Альбиона.
      Генерал Лычко, перетащив свой маленький бурдючок, перетянутый ремнем, вперед на пару шагов, стал встречать гостей однотипным «Хеллоу!» и жал всем руки. Соблюдая субординацию, младшие офицеры, командиры взводов отдавали честь генералу, прежде чем с ним поздороваться.
      Последним из вертолета вышел высокий, поджарый полковник. Как и понял Стойлохряков, это и был тот самый Тод Мартин – американец, которому предстояло наравне с комбатом заниматься координацией действий всех военных. В то время как младшие офицеры просто поздоровались и вернулись к своим подразделениям, американец подошел и поздоровался со всеми, включая и Валетова, чем поверг его в легкий транс. И затем бегло стал разговаривать с генералом, неслабо напрягая девушку переводчицу. Но та не тушевалась и синхронно тараторила в обе стороны.
      Диалог налаживался. Из слов переводчицы следовало, что гость отмечает хорошую солнечную погоду, мол, у них такая же во Флориде, и надеется на плодотворную работу в течение следующих двух недель. Стойлохряков от естественного волнения – все-таки из-за границы к ним приехали! – и думать забыл о Валетове. А тот, совсем наоборот, честно выполнял свои обязанности, хотя и работал при этом вторым номером. Он, правда, не решался кричать громче, чем говорит эта высокая и прилизанная дамочка, но в то же время под нос себе бубнил все то же самое, что и она.
      Первым делом людям дали команду и посадили в три подошедших грузовика. Стойлохряков вместе с Тодом потопали к «Ауди». На заднее сиденье посадили Валетова и прапорщика. Для удобства перевода девушка расположилась посередине заднего сиденья, а Валетов оказался прижат ее полненьким бедром к одной из дверей. Он мог бы и не касаться ножки девушки, но разве уж будет он забиваться в угол? Да ничего подобного! Не пощупает, так потрется.
      Генерал Лычко, убедившись, что все прошло штатно, оставил длинноногую и умчался в свою Самару.
      Отсутствие большого числа официальных лиц несколько удивило подполковника, и он первым делом поинтересовался, как их встретили в аэропорту.
      – О’кей! – ответил Тод.
      – Хорошо, – сказала переводчица.
      – Ни одна муха не портила пейзаж на стекле собственным совокуплением с себе подобным, – тут же пробурчал Валетов.
      – Как вам Россия из иллюминатора вертолета?
      Тод: «Красивые церкви».
      Переводчица: «Церкви понравились больше всего».
      Валетов: «Не хреново, когда можно помолиться Богу даже в такой глуши».
      Стойлохряков:
      – Мы подготовили для вас небольшой дом, а сегодня вечером прошу ко мне, так сказать, на ужин.
      Американец принял предложение с большим удовольствием, видимо, будучи наслышан о русских застольях и гостеприимстве, во всяком случае по отношению к иностранцам.
      – Я обязательно приду. Во сколько состоится наша вечеринка?
      Переводчица: «Конечно. Когда я должен подойти?»
      Валетов: «Какие дела, я люблю пожрать!»
      Тод:
      – А почему у вас два переводчика работают одновременно?
      Стойлохряков:
      – Да это лишнее. Рядовой, помолчите.
      Переводчица: «Полковник сказал, чтобы рядовой перестал меня дублировать».
      Валетов: «У меня еще будет возможность, а сейчас я замолкаю, лишь бы не было войны».
      Комбат отвез американца в дом, выделенный ему в Чернодырье, а сам отправился на плац поглядеть на своих красавцев. Оставшись довольным, он засадил их всех в «шишигу» и отправил на заранее выбранное место.

* * *

      Англичане, французы и немцы копошились на большой поляне, устанавливая свои собственные палатки, когда подъехали русские. Работа в трех углах прекратилась, и все стали смотреть на взвод, выпрыгивающий из кузова. Соответственно, и хозяева стали разглядывать гостей.
      Резинкин, имевший возможность наблюдать за приехавшими европейцами первым, так как находился за рулем, отметил сходство прибывших подразделений, и ему казалось, что родной взвод экипирован не хуже.
      Камуфляжи всех трех взводов отличались друг от друга незначительно: преобладал зеленый цвет, а прожилки у кого были коричневыми, у кого – желтыми, а у кого зеленый цвет сменялся с темного на светлый. Русские прибыли в зелено-коричнево-желтой униформе, и поэтому каждое подразделение могло отличать своих от чужих.
      Все четыре места для развертывания палаток были обозначены флажками. Участок, закрепленный за русскими, пока пустовал. Простаков, вывалившийся одним из первых из кузова, произвел надлежащий эффект габаритами. Появившийся следом за ним Валетов наблюдал, как стали оживленно переговариваться между собой гости. Но как только он сам появился и встал рядом с Лехой, встревоженные восклицания сменились улыбочками, и Валетов поспешил отойти от Простакова подальше, чтобы своей персоной не портить впечатления. Ну не уродился он здоровым, зато самый умный... и еще он переводчик!
      Бекетов построил своих людей, еще больше выпячивая и без того крутую грудь. Он набирал в легкие большое количество воздуха и так резко и громко оглашал поляну командами, что не слышать его было невозможно. После того как смотрины и переглядывания были окончены, все четыре команды принялись в интенсивном темпе наводить марафет около своих точек.
      Только Леха стоял и смотрел на здорового парня, усевшегося около немецкого флажка и не сводившего с Лехи глаз. Ребеночек крупненький. Простаков сразу понял, случись что – придется с ним тягаться в каком-нибудь конкурсе «Веселые старты», мать их.
      Бросив последний взгляд на бюргера, Леха принялся помогать товарищам разворачивать огромную взводную палатку. Если младшие командиры были прикованы к своим подразделениям, то те, кто рангом повыше майора, могли себе позволить более комфортные условия обитания.
      Вечером Стойлохряков прибыл в лагерь и с удовлетворением обнаружил, что все четыре подразделения уже не только разбили палатки, но и организовали общий пункт питания под навесом и суетились уже вокруг полевых кухонь. Причем наряды выставлялись смешанные: по одному человеку от каждой команды вынуждены были носить воду, дрова и заниматься готовкой обычной русской гречки, в честь дорогих гостей приправленной тушенкой.
      Наряд по кухне выглядел весьма весело – от россиян трудился Валетов, от других взводов были направлены тоже самые «могучие». Фрол, хоть и был опытным солдатом, но в отборном взводе оказался самой большой незначительностью. Так как командовал подразделением разведчик Бекетов, соответственно, он и не собирался припрягать своих собственных людей на хозяйственные мероприятия.
      Тощий очкастый француз с двумя ведрами воды семенил к кухне с засученными рукавами. Немец, рыжий и голубоглазый чертила, вымахавший до двух метров, но не набравший больше семидесяти килограммов веса, страдал с пилой над деревяшкой. А англичанин пытался разодрать зубами новенький мешок с крупой. Валетов же, с головою погрузившись в полевую кухню, пытался развести в ней огонь. Народ шуршал, что было приятно, так как кормить предстояло им ни много ни мало, а сто двадцать человек.
      Выслушав доклад всех младших командиров без исключения о том, что подразделения развернуты, подполковник вместе с переводчицей подошел к наряду по кухне и выдернул из печи Валетова.
      – Поедешь со мной, надо будет разговор перевести с американцем. Товарищ прапорщик вот уже, к сожалению, уезжает в Самару, – Стойлохряков облизал глазами стройную фигурку девушки. – И будет принимать участие только во всех официальных мероприятиях. Остальная нагрузка, похоже, Валетов, свалится на тебя.
      Фрол был рад-радешенек бросить грязное занятие и поменять амплуа кашевара на престижную профессию военного переводчика.

* * *

      Тод Мартин встретил Стойлохрякова и Валетова очередным рукопожатием и первое, что произнес:
      – Ноу шауа.
      – Чего? – не понял комбат.
      – Жопу помыть ему тут нечем, – разъяснил Валетов.
      – А-а, это! – воскликнул подполковник. Он махнул рукой и вымолвил: – Кам он!
      Прошли из избы в сени, где комбат продемонстрировал удивленному полковнику шаечку и ковшик. Глядя на удивленные глаза американца, Стойлохряков прошептал:
      – И эти люди хотели нас победить... Смешно.
      Валетов поторопился с переводом:
      – Смол комфорт, товарищ колонел. Сэр. Бойл уота он китчен энд уош е легз эт хиа.
      – Чего ты ему сказал?! – переспросил командир.
      – Да чтобы он на плите воду грел. А то ведь не догадается.
      – Это точно, – согласился подполковник. – Поехали домой ко мне, там уж стол накрыт, – пригласил комбат, указывая жестом гостю на машину, которую было видно из низенького окошка.
      Валетов, не зная некоторых слов, на руках сделал черпающие движения, а затем щелкнул по горлу:
      – Холидей!
      Как выяснилось, подполковник был не прочь прохолидеить весь вечер, тем более что он был уже морально подготовлен инструкторами еще в Штатах. Отказываться от застолья – обидеть хозяев.
      Когда вошли к подполковнику, Стойлохряков первым делом сказал, что этот солдат будет у них переводчиком.
      – Да я и сама несколько слов знаю, – ответила Вера. – Гуд ивнин!
      Услышав, как жена почти по-американски поздоровалась с иностранцем, Стойлохряков щелчком по лбу отпустил Валетова. Тод поцеловал руку хозяйке и прошел следом за ней в зал. За столом уже сидел Холодец со своей женой – оба были в хороших костюмах.
      После здоровкания с начальником штаба и его половиной, американец поглядел на стройный ряд выставленных посередине стола бутылок, графинчиков, фужерчиков, жбанчиков и фляжечек.
      – Ноу дринк! – сообщил он обескураженным хозяевам.
      Стойлохряков обратился за помощью к жене.
      – Верунчик, спроси его, может, он чем болен?
      Вера не зря получала в свое время высшее образование.
      – Нет, говорит, что здоров. Но пить не будет.
      – Так и мы тоже не пьем! – произнес Холодец.
      – Но ты объясни дорогому гостю, что салат без водки – не салат, а за встречу, так это вообще надо поднять в обязательном порядке!
      Хозяин дома сел на свое любимое место, потер ладони одна о другую и загадочно протянул: «Ну-с!», разглядывая интеллигентного вида подтянутого полковника.
      – С чего начнем? – Пальцы бегали по бутылкам, словно по клавишам рояля, касаясь то одной, то другой.
      – Да ну с чего, с русской, – подсказал Холодец, и одновременно перед гостем Вера поставила граненый стакан.
      Подполковник знал заранее, что Тоду приходилось совсем недавно гонять талибов по Афганистану, но там все испытания, что выпадали на его долю, были явной фигней по сравнению с русским столом. Перехватив ошарашенный взгляд американца, жена подсуетилась и поставила перед ним небольшую стопочку, что вызвало вздох облегчения у гостя.
      – Ну вот и отлично! – согласился с реакцией полковника комбат, свернул башку бутылке и налил стопку до краев.
      С Холодцом на пару они не отказались от граненых стаканов, женщины плеснули себе винца.
      – Ну, за встречу!
      К удивлению Стойлохрякова, который ожидал, что полковник будет морщиться и бросится закусывать, ничего подобного не произошло. Цокнув от удовольствия языком, он произнес «Столичная» и набросился на салатик.
      – Слушай, так он наш человек. Из скромности отказывался, получается.
      Тем временем Тод не терялся за столом – прошелся по всем салатам, сделав у себя на тарелке неплохую горку, и начал с превеликим удовольствием уплетать все это за обе щеки.
      Разговор не клеился по той простой причине, что рот у Мартина был все время занят. Наконец, споров салаты и очистив тарелку, он с благодарностью поглядел на Веру.
      – Хорошо! – произнес он по-русски.
      – Вы так проголодались? – справилась хозяйка.
      – Нет, – ответил американец. – То есть да. Я не ел целые сутки. Так получилось.
      Вера перевела.
      – Ну надо же, наши вообще охренели! – согласился с такой постановкой проблемы комбат. – Нельзя так с гостями обращаться. За это надо выпить, чтобы больше такого не было.

* * *

      Утром следующего дня «Ауди» подъехала к уже проснувшемуся лагерю, и первым из машины выпал Тод. Из-за баранки выбрался Стойлохряков, споткнулся и встал на четвереньки. Американец, не отошедший еще от выпитого, обошел машину и увидел комбата, стоящего на четырех «мостах», подумал одурманенной головой, что это такая шутка, причем чисто русская, и сам обозначился в точно такой же позиции. Теперь они вдвоем были готовы стартовать по укатанной машинами травке к палаткам, стоящим от них всего в сотне метров. Мыча и пережевывая жвачку из слюны, комбат пополз на четвереньках вперед, издавая при этом протяжное: «Му-у-у-у».
      – Ха-ха-ха, – рассмеялся Мартин и также замычал, подражая корове.
      Бекетов также успел за ночь познакомиться с лейтенантами из европейских стран, и сейчас они вчетвером встречали приближающееся к ним начальство. Высокий, подтянутый офицер французской армии Пьер Боше толкнул в бок англичанина Стива Ватерспуна и, улыбнувшись, сказал ему по-английски пару фраз. Немец Дитрих Ельцки оценил шутку товарища и рассмеялся. Бекетов понял смысл сказанного – все сводилось к тому, что надо же было так ужраться. Но вместо того чтобы поддержать своих коллег по работе, сообщил им на немецком, что, мол, не надо радоваться, все еще впереди.
      – Сегодня просто пить было нечего, – добавил он уже по-русски, и, слава богу, его никто не понял.
      Тем временем командиры продолжали совершать марш-бросок и медленно-медленно приближались к выстроившимся в шеренгу офицерам. Все солдаты четырех взводов, не зная, как себя вести, за исключением уборщиков наряда по кухне и дневальных, выстроились каждый у своей палатки и замерли, наблюдая картину утреннего вползания болеющего после вчерашнего передоза начальства на объект. Но если эти граждане наконец-то придут в себя и им что-то не понравится, спишут один, а то и два балла.
      Суть всей игры заключалась в том, что изначально у каждого подразделения сто очков. Баллы могут списывать только Стойлохряков и Мартин. Все остальные лезут из кожи вон для того, чтобы не зарабатывать штрафных очков. Соответственно, победит тот, у кого больше всего останется этих самых очков на виртуальном счету.
      Мартин не настолько переусердствовал за столом, как принимающий его коллега, и воспринял все как некую шутку – первым быстро досеменил на четвереньках и коснулся ботинка Пьера Боше, после чего поднялся и стал весело посмеиваться над тем, как Петр Валерьевич бьется с силой тяготения. Наконец подполковник, поняв, что до ботинка на четвереньках он не доползет, поднялся и пьянющими глазами оглядел построившиеся команды. Потом взглянул на часы, пошатнулся и выкрикнул:
      – Я не понял, орлы, вы почему не на трассе?
      В первый день по расписанию имел место быть марш-бросок на тридцать километров с полной выкладкой. Побеждает то подразделение, которое первым в полном составе прибудет к финишу.
      Валетов, стоя в строю, не поддерживал смехуечки своих товарищей по поводу ползущего командира, так как он больше всего боялся помереть во время эксперимента над собственным организмом. Как он сможет тащить тяжеленный ранец, автомат, четыре рожка с патронами? Да он сдохнет! Еще и бронежилет на него надели, сволочи! В нем дышать-то невозможно, давит все. А стальная каска. Вы когда-нибудь ее в руках держали? Это же офигеть можно! Она еще и на голову надевается! Да после этого башка не то что думать не будет, пищу через нее в пищевод не засунешь – все тело сминает и перекашивает! Ужасно.

* * *

      Ночью Фрол разбудил Леху. Когда-то сам Простаков признался Валетову перед присягой, что не умеет читать и поэтому не сможет заучить весь текст самостоятельно. Точно так же сейчас Валетов плакался здоровому, что не выдержит беготни, и вел себя во время ночного разговора так, будто прощался с жизнью, а завтрашний день должен был для него стать последним.
      – Я тебе не дам нас опозорить, – грозился Леха. – Что хочешь, как хочешь, но ты тридцать километров пробежишь. И не просто пробежишь, а пролетишь быстрее всех! Фрол, это же каких-то сраных тридцать километров, это же не вся жизнь.
      Но Валетов не слышал его.
      – Я вчера вечером в первый раз надел на себя бронежилет, – жаловался он. – Ты не представляешь, как это все тяжело.
      – Я тоже надевал, – оправдывался Леха. – Ну и чего, надо потерпеть. Они же тоже не железные. Неужели мы должны опозориться перед всей Европой из-за того, что ты не сможешь пробежать какие-то километры? Ведь ты же сам просился.
      – Да откуда я знал! – выл Фрол. – Я думал, у нас тут «мир, дружба, жвачка, фестиваль». А тут приходится надрываться. Да зачем мне это надо?!

* * *

      Солнышко светило ярче, пригревая все основательнее, а Стойлохряков сидел на лавочке, держался одной рукой за голову, а в другой сжимал банку с маринованными огурчиками, и все это ужирал на глазах офигевшего Пьера Боше, который рассчитывал эту самую банку преподнести русскому лейтенанту во время сегодняшнего ужина, так как француз полагал, что нет лучшего способа восстановить силы после длительного марш-броска, чем съесть вот такую вот маленькую баночку огурчиков вместе с хорошим куском говядины. А русский подполковник нарушил все его планы. Да ладно, фиг с ней, с банкой! Лишь бы не прибежать последним.
      Вернувшись в реальность, Стойлохряков быстренько построил все четыре подразделения. Сам вместе с американцем сел обратно в «Ауди» и, обозначив на карте место прибытия, продудел трижды в клаксон, после чего солдаты ломанулись по заранее определенному маршруту к деревне Дубровке.
      Не прошло и пятнадцати минут, а подразделения растянулись по проселочной дороге и, пыхтя, кряхтя, бежали вперед. Офицеры орали каждый на своем языке примерно одно и то же: «Помните, зачет по последнему!», «Своих не бросать!», «Не растягиваться!», ну и тому подобное.
      Лейтенант Бекетов по-мудрому бежал сзади и пинками подгонял уже хватающего воздух Валетова. Тот клялся и божился, что он больше не может, но не падал только благодаря тому, что время от времени старший лейтенант тащил его вперед за ремень. Дело изначально было дрянь.
      Бекетов обходился без бронежилета, без каски и тому подобного и налегке ушел вперед, где пристроился к размеренно работающей машине:
      – Слушай, Простаков, там твой мелкий сдыхает. Запорет все дело.
      Леха поглядел на лейтенанта, посмотрел на небо и взвыл:
      – Ну за что мне это по службе?! За что?! – И, развернувшись, побежал помогать Фролу чапать за основными силами.
      Валетов отстал окончательно. Он уже был последним и кое-как семенил за отдающим концы немцем, но до того было аж целых сто метров. Отставание смерти подобно.
      – Ты чего, козлина! – стал орать на Валетова Леха.
      – Не могу я больше, – выл мелкий. – Ноги не идут.
      – Ползи, ползи, сволочь! Как сегодня с утра комбат ползал. Он ведь не зря ползал. Ты думаешь, просто так? Он мудрый человек, он подсказывал нам своим собственным поведением, что если мы не пойдем, то мы должны ползти, мать твою!
      Фрол остановился.
      – Не стоять!!! – заорал Простаков. – Ты сволочь, ты понимаешь, что всех нас подставишь!
      Валетов замолился:
      – Слушай, можно я бронежилет сниму?
      – Давай сюда на хрен! – кричал на весь лес Леха, а пыль уже успела обратно осесть на дорогу. Они остались вдвоем – отстали основательно.
      Собрав у мелкого все, что на нем было, Леха, пыхтя и кряхтя, побежал вперед. Валетов, испытывая огромное унижение за собственную немощность, собрался и, схватив руки в ноги, почапал следом за гигантом.
      Где-то на двадцатом километре они увидели впереди себя издолбанное стадо, которое кое-как перемещалось в пространстве.
      – Ура, мы их сейчас догоним! – кричал Фрол.
      – Ты сволочь, – пыхтел Простаков. – Ты не представляешь, как это тащить на себе двойную нагрузку!
      – Ты здоровый, ты – два Ивана, – оправдывался мелкий. – Давай-давай, сейчас мы их всех сделаем!
      Фрол, улыбаясь, нагнал дохлого немца, потом дохлого француза, а вот дохлых англичан не было – ни один не отставал, вся команда работала отменно и шла где-то впереди.
      – Ну нам же не надо первое место, – оправдывался Фрол.
      – Молчи, сволочь, я говорить не могу.
      – Да чего ты, чего ты, – Валетов отскакивал в сторону, чтобы здоровый не споткнулся об него и не прошелся по его жидким косточкам. – Ну ладно, давай, что ли, я свой автомат возьму, а то уже вон и деревня показалась, как-то не здорово будет проигрывать-то.
      Неожиданно для плетущейся в хвосте парочки не желающий позориться немец прибавил.
      – Смотри, пацанчик-то ковыляет! – оборачивался Фрол. – Леха, давай, давай быстрее!
      Леха тем временем уже «умер» километров пять назад и сейчас просто не существовал в реальности, сам не зная, как он все это переносит. Фрол обернулся и стал пятиться лицом к Простакову, подгоняя его. Неожиданно нога попала в какую-то небольшую ямку, Фрол полетел и одновременно взвыл.
      – Нога! – орал он. – Нога!!
      – Ах ты, тварь! Я тебя пришибу! – остановился Простаков, хватая ртом воздух и бросая в пыль военную амуницию. – Подымайся, скотина!
      Мимо них, довольные, прочапали немец с французом. Простаков снова посмотрел на небо. Не увидев там никаких знаков свыше, взглянул в спину удаляющимся от них солдатам и заорал по-русски что было силы:
      – Бля-я-я-ядь!!!
      Ему на мгновение показалось, что время остановилось. Вопль услышали бегущие впереди разведчики Бекетова. Сразу же от основной массы отделились трое, они развернулись и понеслись вниз с небольшой горушки к ее основанию.
      Впереди было только последнее препятствие: спуститься с одной горушки, забраться на другую, потом вниз и снова на холмик – и вот она, Дубровка.
      – Пропади ты пропадом!
      Фрола двое спасителей подхватили на руки и потащили вперед. В результате Простакову и еще одному здоровому парню из разведки пришлось взвалить на себя охренительное количество железа.
      Леха встал, выпучив глаза, и сообщил, что он идти не может. Но на него никто не обратил внимания, казалось, его даже не услышали, ну а поскольку не услышали, оправдываться смысла не имеет, надо идти.
      Русские приплелись в лагерь последними под общие аплодисменты и задорные искорки в глазах победителей. Англичане пришли первыми, французы – вторыми, немцы – третьими. С русских списали четыре штрафных очка. С победителей-англичан не списали ничего, с французов – два, с немцев – три. Зато наши заслужили аплодисменты, не бросив вывихнувшего ногу товарища.
      Бекетов сам стянул ботинок, – а выдали ботинки вместо сапог по поводу учений, – и поглядел на стопу Фрола.
      – Козел ты, – промолвил лейтенант, взял ногу Валетова и дернул ее, вправляя сустав.
      Фрол заорал, но тут же успокоился. Подоспел по-товарищески с обезболивающим медбрат из французов, но старший лейтенант покачал головою:
      – Не надо, сам справится.
      По мнению лежащего на траве и помирающего Резинкина, подобное обращение было жестоким, но, с другой стороны, лейтенант прав: Фрол – придурок, он все дело завалил.
      Что там дальше будет? Может, завтра опять бежать. А теперь Валетов, скотина, будет у них с хромой ногой ходить, раненого бойца изображать, и никуда его припрягать не будут. Зараза!
      Фрол сидел и утирал сопли, текущие не от боли, а от стыда. Наконец он вспомнил, что находится в многоязыком и разношерстном коллективе, встал, прихрамывая, оглядел отплевывающихся и пыхтящих солдат и, собрав всю мощь, которая была заложена в его неказистом теле, воскликнул:
      – Фак!!!
      Все обернулись на этот интернациональный возглас, и первыми зааплодировали англичане, которых поддержали все остальные. Поклонившись на все четыре стороны, Валетов вновь опустился на травку и стал смотреть с пригорка вдаль, на ту самую дорогу, по которой его тащили последнюю пару километров разведчики.

* * *

      На следующий день конкурс по строевой подготовке без проблем взяли русские. На втором месте оказались немцы, на третьем – французы, а на четвертом – хорошо бегающие англичане. Успех от проведенного мероприятия старший лейтенант Бекетов напрямую увязывал с отсутствием в команде хромого Валетова. Нога у него быстро шла на поправку, но стоит ли об этом знать друзьям-соперникам?
      Опять же Стойлохряков остался доволен. Прихватив с собой Тода, они на пару засели в местном кабаке и сидели там до четырех часов вечера, пока по сотовому, выданному комбату для поддержания связи со штабом округа, не сообщили пренеприятнейшее известие, а именно то, что к ним снова едет генерал Лычко.
      Какого хрена ему тут снова потребовалось, пьяный Стойлохряков в толк взять не мог. Тода он понимал уже без переводчика, в основном за счет жестов, да еще жена пару слов подсказала. Кроме «йес», «ноу» и «фак», теперь Стойлохряков знал «дринк», «пись-пись» и «вери гуд». Получив сообщение о скором визите генерала, Петр Валерьевич завязал... на ближайшие четыре часа и к восьми вечера был в состоянии не только слушать, но и произносить складные предложения.
      Как выяснилось со слов генерала, в район деревни Дубровки, до которой совсем недавно бегали солдатики, высадился большой десант гринписовцев и каких-то посланников от ОБСЕ. Развернули плакаты и по-русски и по-английски орут, что никаких учений проводить здесь нельзя, так как территория экологически чистая, а военные все засрут и загадят.
      Не в кон такие вопли были хотя бы потому, что на следующий день должны были пройти учения, на которых людей бы гоняли уже в противогазах. Соответственно, не так далеко от деревни планировалось задымление, а это только подольет масла в огонь. Командование решило, что задымление состояться должно, а вот воплей гринписовцев никто слышать не должен. В противном случае натовцы будут во всех газетах по Европе печатать, что русские не могут провести столь примитивное мероприятие.
      – Похоже, они сами нам этих козлов и подослали, – поделился мнением с генералом Стойлохряков, выпивая уже четвертую чашку чаю подряд и стремясь побыстрее отписаться и вымыть из организма алкоголь.
      Генерал, поглаживая свой собственный животик, который, по сравнению с бурдюком Стойлохрякова, был незначительным прыщом, посоветовал подполковнику поменьше думать о политике и побыстрее решить конкретную проблему с затыканием ртов.
      – Ну что, мне их всех под дула автоматов поставить, посадить в вагон и увезти в Сибирь? – размышлял вслух комбат. Только этого ему еще не хватало. С него хватает Тода. Его надо поить и кормить, иначе он в решающий момент задумает подгадить и поставить русских на последнее место, что, кстати, он сто пудов должен сделать по заданию тамошнего Пентагона. Ну не может НАТО русским проиграть. Даже в учениях, даже в небольших, даже в российской глуши, и уж тем более под командованием американца, который одновременно выступает и в роли судьи. Несмотря на то что его соплеменники участия в соревнованиях не принимают, вряд ли он будет глушить тех же англичан, которые, по сути, являются почти каким-то ихним штатом.
      Побазарив с полчаса, Лычко укатил, оставив пьяного Стойлохрякова ковыряться в свалившейся на его голову проблеме. Выцепив из офицерского общежития Мудрецкого, комбат посоветовал ему по-быстренькому собраться, подпоясаться и вместе с ним поехать на поляну, где сейчас отдыхали бойцы со всей Европы.
      По дороге Мудрецкий выслушал своего командира и, не зная еще, с какого бока подойти к проблеме, понял только одну-единственную вещь, что комбата кто-то трахнул наверху, а теперь он стремится перетрахать все собственное окружение для того, чтобы в конце концов проблема была решена.
      Дернув Простакова и Резинкина, лейтенант сообщил им, что они сейчас вместе с комбатом падают в машину и направляются в разведку к деревне Дубровке. Валетов выказал большое желание надоедать путешественникам собственным видом и не был ликвидирован как класс Стойлохряковым лишь по той простой причине, что комбат был занят размышлениями о свалившейся на него задаче.

* * *

      Флажок Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе и символы «Гринпис» развевались в свете костров. Любители чистого воздуха, а на самом деле явно выполняющие чей-то спецзаказ молодые люди, осветили кострами небольшое пространство рядом с деревней.
      Стойлохряков с удовлетворением отметил, что в саму деревню они если и входили, то днем, а так стояли на отшибе большим табором. Из палаточного поселения доносились крики, песни и смех. Большое количество плакатов было свалено в кучу рядом с одним из костров, и, похоже, завтра вся эта толпень встанет и будет горланить во время учений всякую гадость. Одновременно наверняка понаедут журналисты – конфуза не избежать.
      Сидя в своей машине, комбат поглядел на лейтенанта. Тот тупо ждал указаний, стараясь не выдвигать инициатив. Время, проведенное в армии, научило бывшего выскочку держать язык за зубами и больно много не умничать, пытаясь опередить не слишком-то быстрое сознание командира. Ну нечего мужика торопить – как чего-нибудь сообразит, так скажет.
      Резинкин прервал размышления комбата фразой:
      – Смотрите, девки!
      Стойлохряков рассмеялся:
      – Что, Резинкин, еще яйца на баранке не оставил?
      – Никак нет, товарищ подполковник. Удается избегать травм на службе.
      – Твои соображения, лейтенант.
      У Мудрецкого мыслей было пруд пруди.
      – Ну, первым делом надо вон с теми разобраться.
      Повинуясь приказу своего командира, партизан Резинкин нес в одной руке палку, обмотанную тряпкой, которая была пропитана бензином, а в другой – зажигалку. Подкравшись в темноте к костерку, у которого сидели человек пятнадцать народу и пели какую-то романтическую песню на английском языке типа баллады, Резинкин чиркнул зажигалкой, подпалил факел и бросил его на кучу плакатов. Народ незамедлительно повскакивал и начал кричать, пытаясь разглядеть в темноте диверсанта.
      Трое бросились на шорох к отступавшему солдату и с радостным улюлюканьем и криками, перемежая все это английской руганью, бежали за Резинкиным. Неожиданно из-под земли выросла пара крепких рук, которые столкнули головы первых двух бегущих, а третьему попало с ноги в рыло, оставляя фрагмент сорок шестого размера на лбу. Трое со стоном повалились на землю, а Простаков, прикрыв Резину, стал отступать дальше к «Ауди».
      – Ну вот, – удовлетворенно хмыкнул Стойлохряков, – завтра им нечем махать будет. Но это только начало. У вас вся ночь впереди для того, чтобы придумать, каким образом нам этих гадов извести.
      Валетов не считал себя дураком и, лежа в палатке, строил различные козни банде молодых людей и, что самое интересное, девок.
      «Они, наверное, сейчас их там в темноте всех трахают, а я тут лежи, думай. Эх, служба».
      Ночью особо много не увидишь, но, по приблизительным подсчетам, около Дубровки высадился десант человек в сто, и если задача военных заключалась в отработке взаимодействия, то целью этих граждан различных государств, в том числе и России, было, что называется, испортить праздник.
      Планы на следующий день изменили – вместо беготни в противогазах назначили конкурс по вождению. Так как в распоряжении были только «шишиги», то Резинкин, прекрасно зная машину, сделал всех, заработав для русских первое место.
      А в то время, пока он обливался потом за баранкой, объезжая на танковом полигоне хитро расставленные полковником Мартином фишки и вешки, Простаков с Валетовым сидели в кустах, наблюдая за жизнью «миротворческого» табора.
      Полтора десятка кострищ были потушены. Все занимались тем, что из подручных средств создавали новые плакаты с призывами к местному населению помешать проведению учений, обратиться к собственному правительству, пожаловаться на произвол военных.
      Леха почесывался, постукивал по морде рукой, убивая редких комаров, а Валетов с задумчивым видом сидел и поглядывал на разношерстную толпу, в которой было много молодых людей с длинными волосами – чего он очень не любил. Ну не нравятся ему мальчики с длинными волосиками.
      Наконец Фрол вынес решение:
      – Языка надо брать, узнать, чего хотят.
      – Ты лучше вон туда глянь, – посоветовал Простаков, указывая на две красные палатки. Из них стали поочередно выходить люди, обвешанные фотоаппаратами и камерами.
      – Журналисты, мать их! – прошептал Фрол. – Иностранные. Видишь, сколько техники? У наших столько нету.
      – Да ну, – не поверил Простаков. – У наших тоже всего полно. Другое дело, что будет международный резонанс.
      Валетов даже удивился:
      – Где это ты слово такое услышал?
      – По телевизору. От тех же журналистов, – гордо заявил Леха.
      Девушка, одетая в белую футболочку с надписью: «Не дадим убивать природу!», сидела на корточках и малевала пальцем зеленую надпись по белой тряпке, по-видимому, старой простыне, которую выпросили в одном из домов в Дубровке.
      Она успела написать: «Нет военным игра». Осталось только, видимо, вычертить букву «м», изредка опуская палец в баночку с гуашевой краской, когда почувствовала, что земля и подошвы ее кроссовок расстаются друг с другом. Как она сидела на корточках, так ее вверх и подняли, заткнули рот широченной ладонью и поволокли в кусты.
      Леха тащил девчонку со всей быстротой, на какую только был способен. Валетов не скрывал собственного удовлетворения, когда Леха влетел в заросли вместе с добычей. Неловко приземлившись, он упал на колени, а затем накрыл ее всем телом, при этом разжал ладонь у рта, и девчонка закричала:
      – Отвали, козел!
      Тут же пришлось закрыть рот ей снова.
      – Наша, – заулыбался Фрол, рукою стискивая грудь. Девчонка взвыла, и тут же Валетов отпустил. – Ладно, это я так, побаловался. Ну-ка переверни ее. – Фрол прищурился: – Будешь кричать, когда тебе рот откроют, я тебе больно сделаю.
      Леха убрал ладонь.
      – Вы кто такие?! – вытаращила она глаза.
      – Ты что, в форме не разбираешься?
      – Коза, – добавил Валетов.
      – Мы, русские солдаты, тебя защищаем, а ты что делаешь?
      – Овца, – снова вякнул рядовой.
      – Вы всю уже природу изгадили, все реки засрали. Вас надо давно всех приструнить!
      – Вон как заученно рассказывает, – поднял палец вверх Фрол. – Деточка, ты откуда родом?
      – Ты сам-то на себя посмотри, мальчик.
      Леха вступил в пререкания:
      – Слушай, надо ее трахнуть, а то она чего-то разговорилась.
      Девчонка повернула голову и поглядела карими глазами на мордатого Леху:
      – Испугал ежа голой жопой!
      Леха, глядя на каштановую коротенькую челку, даже как-то засмущался, не ожидая столь натурального замечания.
      – Значит, можно вас это самое? – заулыбался Валетов, снова хватаясь за девичьи груди и тут же получая в ответ пощечину, которая свалила его на землю.
      – Тихо вы, уроды, – забеспокоился Простаков, хватая девку в охапку и быстрыми-быстрыми перебежками от дерева к дереву скрываясь в чаще с целью вытащить захваченную дивчину к лейтенанту Мудрецкому, благоразумно оставшемуся в тылу под рябинкой.
      Рассмотрев примерно восемнадцатилетнее стройное создание в уже не белой стараниями Простакова футболке и джинсах, лейтенант состряпал серьезное лицо, встал и, надвигая на затылок кепку, зло поглядел девчонке в глаза:
      – Что, продалась империалистам?
      На этот раз девушка испугалась на полном серьезе.
      – Мы тут кровь проливаем, а ты подстилкой служишь волосатым англичанам, отрабатывающим деньги зарубежных спонсоров?!
      – Да вы что? – дернулась девушка в жестких объятиях Простакова. – Я студентка, у нас миротворческая миссия.
      – Трахаться любит, – сообщил ценную информацию из-за спины Простакова Валетов.
      Девчонка запустила ладонь себе в промежность, протянула ее вверх к лобку, хлопнула по нему ладонью. Плюнув себе на руку, она свернула кукиш и сунула его в нос Валетову.
      – Как же, трахнешь ты меня, жди. Кончай лапать, детина! – воскликнула пленница, развернулась и оттолкнула Простакова.
      – Ладно-ладно, – согласился лейтенант, – отпусти ее и стой в сторонке.
      – Чего вам от меня надо?
      Мудрецкий поднялся, заложил руки за спину и, как большой начальник, стал выхаживать перед выкраденной из лагеря девушкой.
      – Значит, продаемся на Запад целиком и полностью? Родину не хотим защищать? В то время как Россия испытывает экономические трудности, в политике бардак, еще и молодые граждане нашей страны вместо того, чтобы строить капитализм, поддерживают беспорядочные связи с иностранными подданными.
      Поначалу девчонка смотрела на Мудрецкого, как на придурка, но по мере того, как он продолжал утюжить ее складной и обвиняющей речью, ей становилось не до смеха. Она глядела на лица стоящих рядом с ней солдат, но не видела в них ни капельки сочувствия.
      А тем временем Мудрецкий перешел к рассказу о сложной внешнеполитической ситуации, сложившейся вокруг Родины.
      – Да не преступница я! – воскликнула задержанная красотка и топнула ногой.
      Можно было подумать, что после столь нервного жеста по всей поляне пройдет глубокая трещина.
      – Тихо, психовать не надо. Давай рассказывай, сколько вас там?
      – А что им будет? – уже начала беспокоиться девушка.
      – Ничего не будет, – зло ухмыльнулся лейтенант. – Рассадят всех по вагонам и отвезут в Сибирь. Высадят – и живи как хочешь. Вот сейчас лето закончится, там осень, а потом зима, и никого не останется в живых. Голодная, страшная смерть.
      – Вы шутите, – отстранилась от офицера защитница зайчиков и белочек.
      – Фамилия! – рявкнул Мудрецкий и, приблизившись к ней на минимальное расстояние, зло посмотрел глаза в глаза.
      – Вы что? – зашептала она. – Миронова я.
      – Имя!
      – Маша.
      – Слушай меня, Маша, – страстно зашептал Юра. – Ты сейчас нам все обо всех расскажешь, или...
      Она покраснела и попыталась отпихнуть лейтенанта, но Простаков, стоящий сзади, тут же сковал ей руки, завернул их за спину и, улыбаясь, глядел на лейтенанта. Но тот ничем не выдавал собственного настроения.
      – Еще раз меня тронешь, отведу вон к тому дереву, – лейтенант показал на высокую сосну, – и пущу пулю в лоб, поняла?
      – У тебя даже пистолета нет, – огрызнулась Маша.
      – А я тебе эту пулю между глаз руками затолкаю, – услышала она над головой, далее последовал злой, садистский смех.
      Валетов подскочил к ней и поспешил заверить:
      – Он может, он такой. Он пальцами гвозди в узлы вяжет. А уж тебе твою тупую головешку продырявить сможет за три секунды.
      – Я буду кричать, – всхлипнула она.
      – Ты государственный преступник, – продолжал лейтенант. – Сколько в лагере народу?
      – Да не знаю я, может, человек сто.
      – Не ври, засранка! – Лейтенант запустил свою ладонь в короткие каштановые волосы, притянул ее голову к себе и зло зашептал на ухо: – Или ты сейчас все расскажешь, или тебя никто никогда не найдет.
      Валетов с опаской посмотрел на своего командира и подумал, на самом деле, что ли, он уже того-этого.
      Численность обитателей лагеря была названа с точностью до одного человека.
      – Нас сто шестьдесят два, – потупив глаза, сообщила девушка.
      – Какие у вас планы на сегодня? – продолжал утюжить ее лейтенант, достаточно больно таская за волосы. Голова девчонки моталась туда-сюда. – Говори, Миронова Маша, мать твою.
      – Мы... должны... – она делала между словами небольшие паузы, что еще больше бесило Мудрецкого.
      – Быстрее!
      – Мы должны сегодня были спуститься с горушки и в низинке развернуться в живую цепь, закрывая проход военным на их полигон, где они обычно пускают вредные дымы.
      – Да кто тебе сказал, что они вредные? – отпустил девчонку лейтенант. – Ты вот хоть раз нюхала хоть чего-нибудь когда-нибудь?
      – Она, поди, только дихлофос нюхала, – съязвил Валетов. – Тебе сколько лет?
      – Семнадцать.
      – Ни фига себе, а какая развитая! – произнес человек сверху.
      – Я не только развитая, я знаю то, что лучше всех трахаются французы. У нас их в лагере десяток, они все из Парижа.
      – С французами у нас тоже все хорошо, – заверил ее лейтенант. – Хочешь, мы тебе устроим приключение, запомнишь на всю оставшуюся жизнь.
      – Да откуда тут у вас французы? – начала спорить Миронова.
      – Все оттуда, из Парижу, – сообщил сверху Простаков.
      – Не из Парижу, а из Парижа, – вякнула семнадцатилетняя гринписовщица.
      – Кто у вас там предводитель, в вашем племени?
      – Не скажу, – гордо сообщила она.
      – Да? – Лейтенант подошел и снова схватил ее за волосы. – Тогда будем пытать.
      – Жанна д’Арк.
      – Кто?! – сморщился лейтенант.
      – Я не знаю, как ее зовут. Все называют ее Жанна д’Арк или просто Жанна. Она из Бельгии. Приехала сюда, чтобы защищать природу.
      – Да? Оставила там своего любовника, свою старую мамку, папку, учебу или работу и за десять тысяч километров поперлась под российскую деревню Дубровку махать плакатами? И все это задаром? Ты, девочка, не понимаешь, во что ввязалась. Представляешь, тебя покажут по телевизору с антироссийским плакатом в руке, а твои мама и папа будут опозорены на весь белый свет и не смогут посмотреть спокойно в глаза соседям.
      – У меня очень известные родители! – воскликнула Маша.
      – Так вот тем более, зачем тебе их позорить.
      – Нам говорили, что мы защищаем природу.
      – Вы херней занимаетесь. Много среди приехавших сюда русских?
      – Да большая часть! Иностранцев всего человек двадцать.
      – Но они вами руководят, как стадом баранов, да? А во главе стоит эта Жанна д’Арк. Как она выглядит?
      – Ну, такая баба...
      – Ясно, не мужик, раз Жанна. Рост?
      – Маленькая она, вот... как вот он, – Маша показала на Валетова.
      – Слышь, Фрол, невесту тебе нашли, – сообщил Простаков.
      – Заткнитесь! Сколько ей лет?
      – Пятьдесят.
      – Пятьдесят лет? – не поверил Мудрецкий. – Значит, всю эту акцию возглавляет старая жаба. Она по-русски говорит?
      – Плохо, но слов много знает. Понимает все.
      – Это хорошо. Пойдешь сейчас с нами.
      – Куда? Отпустите меня!
      – «Отпустите» можно кричать, когда тебя те, которые из Парижа, трахают, а с нами пойдешь без разговоров. Простаков, на плечо!
      – Есть!

* * *

      Результата набега на лагерь гринписовцев Стойлохряков ожидал, сидя в салоне собственного автомобиля. Он встретил пленницу легким кивком головы.
      Девушка сразу же уловила, что все издевательства, которые учинили над ней лейтенант с солдатами, здесь продолжаться не будут, и поспешила пожаловаться:
      – Они всю меня облапали, а вот этот вот, – она показала на Мудрецкого, – тряс меня за волосы.
      Надув щеки, комбат строго посмотрел на лейтенанта и солдат, потом вновь на Машу:
      – А вам-то, девушка, что больше не понравилось?... Когда вас лапали или за волосы трясли?
      Миронова молчала, а Валетов поспешил доложить о результатах допроса:
      – Там у них всем заправляет какая-то Клара Цеткин.
      – Не Клара Цеткин, а Жанна д’Арк, – поправила Миронова.
      – Тебя как зовут? – спросил Стойлохряков, опускаясь вновь на кресло водителя, но так, что ноги оставались на земле.
      – Маша.
      – Послушай, Мария, дело, которое вы тут затеяли со своими товарищами, государству совсем не нравится.
      – Это военным не нравится, а не государству. Вы загрязняете природу!
      – Ну-ну, – остановил ее подполковник. – Не будем делать столь поспешные выводы. Сколько вас там?
      – Я уже говорила этим, сто шестьдесят человек.
      – Понимаешь ли, Маша, в чем проблема. Нам нужно за сегодняшний день всех вас отсюда убрать и сделать это как можно тише. Какие у тебя будут на этот счет соображения?
      – Вы что хотите, чтобы я помогла вам все наше мероприятие испортить?
      – Ну-ну-ну, – Стойлохряков продолжал строить из себя институтского преподавателя. – Ваши сто шестьдесят мешают проведению весьма специфического мероприятия. Мы можем опозориться на всю Европу. И я подозреваю, что части ваших как раз и нужен большой резонанс. Журналисты же есть в лагере?
      – Есть, и целые две палатки! – тут же гордо ответила украденная. – У них там полно всякого оборудования. Они все заснимут!
      – Журналисты, – пропел комбат. – Так, девчонку отправляйте в лагерь.
      – В какой лагерь, – не понял лейтенант. – В наш или в ихний?
      – В наш, Мудрецкий! До чего же бестолковых пиджаков присылают.
      – Куда! – завопила Маша, когда ее начали заталкивать в салон машины.
      – Ты же хотела к французам, – вспомнил лейтенант. – Так мы сейчас к ним и поедем. Будешь прямо у них в палатке жить. Думаю, что к вечеру, какая бы ты крепкая ни была и сколько бы ни хорохорилась, как минимум язык на плечо повесишь. А то вот им сегодня делать нечего, кроме как смотреть на соревнования водителей. Так они с тобою позабавятся.
      – Вы что, какие французы?! – Она расчищала себе пространство в середине сиденья между здоровым Лехой и маленьким Фролом. – Перестаньте меня лапать!
      Стойлохряков рявкнул:
      – Успокоиться!

* * *

      В финальном заезде на «ГАЗ-66» встретились Резинкин и француз. Рядовой, которого откопали где-то под Марселем, пилотировал «шишигу», как свою родную, и Резинкин уже все слюни потратил и весь пол с лобовым стеклом заплевал, но не смог доказать Тоду Мартину, что он лучший водила. Поэтому назначили отдельный заезд, что явно свидетельствовало о засуживании русских со стороны американца.
      Если бы Тод знал эту черту характера у населяющих самую большую страну в мире людей, то не слишком злостно бы реагировал на средние пальцы, которые показывали ему из русской толпы болельщиков. Потом орали про какое-то мыло и советовали стать членистоногим под названием «рак».
      Машины застыли на старте с включенными двигателями и меняли обороты, подчиняясь педалям акселераторов. Они походили на тяжелоатлетов, поигрывающих мускулами перед началом соревнований.
      К Тоду подошел «ученик» Мудрецкого и Валетова, дед Федот, улыбаясь и показывая те зубы, которые оставил местный стоматолог в разбитых деснах:
      – Сейчас полетят, соколики!
      Мартин не понимал, чему улыбается этот старый человек, но по сложившейся за пару веков в Америке традиции улыбался ему в ответ, выставляя эшелон начищенных белых зубов, демонстрируя превосходство тамошних дантистов над местными.
      Резинкин нервничал – француз был хорош, и сейчас им предстоит промчаться по трехкилометровому кругу. Можно было не только подрезать друг друга на поворотах, но просто-напросто и таранить. Что называется, гонки на выживание.
      Командование не жалело сил и средств для того, чтобы создать положительное впечатление у военных корреспондентов, стоящих рядом с американским полковником и изредка щелкающих фотоаппаратами. Наверняка в западных журналах появится статья, а может быть, и спецвыпуск сделают – позориться никак нельзя!
      Резинкин сам попросил дедульку подлить себе в баки, что называется, чего покрепче, надеясь, что двигатель хотя бы эти несколько секунд будет выдавать куда большую мощность, чем в него заложено.
      По фигу, что потом движок выкинуть придется! Главное – победить! Стойлохрякова что-то не видно. Мог бы прийти и посмотреть на то, как он сейчас француза сделает.
      Стоя на пригорке, Тод махнул рукой, и машины под свист и улюлюканье молодых болельщиков понеслись к первому из четырех поворотов. Француз – зараза, марсельский лягушатник! – прошел его гладко, и главное – первым, по меньшему радиусу. Резина давил на газ и пытался столкнуть своего противника в сторону, шлепая собственным бампером по задку несущейся впереди машины.
      Неожиданно у двигателя как бы открылось второе дыхание, и Витек почувствовал, что алюминиевые чушки начинают вырываться из-под капота и уносить его машину вперед. От несанкционированного взлета и пилотирования уже по воздуху Витька спас идущий впереди грузовик. Ему требовалось прикладывать невозможное усилие для того, чтобы удержать баранку.
      Вот впереди очередной поворот, и Витьку приходится сбросить газ. Машина вместо того чтобы сбавить чуть-чуть, сбавляет резко, и, выходит, теперь он проигрывает уже два корпуса. Ну, фиг с ним, с поворотом! Резина выравнивает машину, они снова на прямой. Сейчас или никогда!
      Давит на газ, а она не идет. Встала как вкопанная, и два корпуса остаются! Пыль из-под колес ведущего не дает рассмотреть происходящее впереди. Вот снова француз сбрасывает скорость – третий вираж. Они проходят его, и уже ничто не может помочь Витьку – дальше небольшой зигзаг и выход на прямую.
      Французы посрывали с себя кепки, орут что-то на своем языке. Наши стоят в стороне, жуют сопли и со злости уже на самом финише, видя, что проигрыш очевиден, начинают орать частушку: «Атакуй не атакуй, все равно получишь... шайбу, шайбу!» И в этот момент двигатель вновь просыпается, ядреная смесь деда Федота сгорает в цилиндрах, и машина начинает стремительно сокращать расстояние.
      Финишная черта. Американец даже подошел, встал напротив нее, чтобы точно видеть, кто же придет первым. Невиданное дело! Машина русского не только сократила расстояние, но на целый бампер финишировала первой. Вот это да!
      Восторгу отдельного взвода под командованием старшего лейтенанта Бекетова нет предела. Лейтенант Пьер Боше рвет на голове волосы. Англичанин и немец идут поздравлять русского. После хотят было идти и утешать француза, но глаза сами ловят продолжающую движение машину Резинкина.
      Он пролетает мимо зрителя и по прямой, не признавая наезженной колеи, несется по траве к рощице. Дед Федот стоит и крестится – неужели снова солдатик с парашютом спасаться будет? Опять взрывная волна. Неужто, неужто...
      Резинкин давно отпустил педаль газа и двумя ногами жал на тормоз, вытянул ручник, а машину все тащит юзом вперед на деревья! И наконец уже должна была встать колом, а нет, все идет и идет. Он кое-как пытается удержать машину на колесах. Еще немного, и он перевернется!
      Машина наклоняется набок, контакт с почвой поддерживается всего двумя колесами, и в этот момент она ударяется в дерево. Резинкин вылетает из-за баранки вправо, пролетает через открытое окно и в полете, вытягивая вперед руки и предохраняя голову от удара, налетает на тонкую осинку, кое-как обхватывает ее руками и ногами и медленно сползает вниз по деревцу, щекой собирая старую кору, муравьев и гусениц.
      Петрушевский, будучи говняст характером, во время заезда болел за француза, так как сейчас должен был быть на месте Резинкина. Но после того как Витек выиграл, младший сержант забыл о соперничестве и первым добежал до машины.
      – Ну ты как? – глядел он на Витька, держащегося за расцарапанную щеку.
      – Ничего, осталось только комбату доложить. Охренеть, какое у деда Федота горючее!
      – Чего? – не понял Петрусь, приподнимая за химок Витька. – Ты чего, скотина, мне тогда в баки налил? Ты, сволочь, дрянь какую-то подмешал и выиграл! Я сейчас должен был вместо тебя ехать!
      – Да отвали ты! – Витек толкнул предъявляющего претензии военного. – Какая тебе, на фиг, разница: ты или я? Видишь, мы выиграли.

* * *

      Раздосадованные французы вваливались после проигрыша в решающем заезде в свою палатку. Никто так и не упал на койки, так как в самом центре стояла рыжая, голубоглазая, очень даже аккуратненькая русская девушка. Застыв в недоумении, солдаты разглядывали божественное создание семнадцати годов от роду.
      Не зная, что ей теперь делать с таким количеством натуральных французов, – вон флаги на рукавах нашиты! – Маша заулыбалась, моргнула глазками с длинными ресничками и пропела:
      – Бонжур!
      Стойлохряков, мучаясь головными болями по поводу проблемы с защитниками природы, которые, по данным разведки, восстановили весь свой инвентарь и написали краской, видимо, имеющейся у них в запасе, куда более наглые лозунги, мол, «Не дадим убийцам стариков загадить будущее детей» и «Дымовых свиней в погонах к ответу!».
      Проблему надо урегулировать до завтрашнего утра, иначе план учения окончательно сорвется. Неприятное это дело, тем более что, по словам Маши, собрались они тут торчать ровно столько, сколько продлятся учения. А что? Лето на дворе, студентов набрать в той же Москве или Самаре можно без труда – им все равно, где трахаться, дома на диванах или в палатке. В палатке оно даже романтичнее.
      И без того ходящие по лагерю напидоренными французы на обед явились гусарами и дисциплинированно рассаживались за своими столиками. Глядя на «лягушачий» взвод, Стойлохряков не понимал, с чего такая торжественность. И тут вот тебе номер!
      Маша, облаченная в белый передничек и беленькую херозочку на голове а-ля официантка, начинает метаться между столами и расставлять русский борщ.
      – Сладкий плен, – протянул Стойлохряков. – Простаков! Ко мне!
      Как выяснилось после приема пищи, у Маши были в подружках Даша, Саша и Глаша. Все жили в одной палатке и одновременно бывали под хипповатыми Мишей, Гришей и Пашей.
      Простаков, Валетов и пяток разведчиков Бекетова получили недвусмысленное задание отделить зерна от плевел, то есть девок сюда, а Мишу, Гришу и Пашу можно потихонечку немножко помять, но так, чтобы без последствий.
      На операцию прихватили и Миронову, которой уже было все равно, в каком лагере жить, и, пожалуй, даже у военных лучше.
      – Каждому взводу по бабе, – скалился Простаков, пробираясь сквозь кусты. – Валетов, – позвал он.
      – Чего ты фамильярничаешь, Простаков? – обиделся Фрол.
      – Да ладно тебе, Валетов, ты слушай, я тебе тут должность придумал.
      – Какую должность?
      – Резинки будешь использованные полоскать, а потом тебе дадут поглядеть в щелочку.
      – Да пошел ты, урод! – обиделся Валетов. – Я в свое время так жил, как тебе, деревенскому тупарю, и не снилось, а если снилось, то не в этой жизни.
      Простакову, Валетову и разведчикам пришлось долго сидеть в засаде, ожидая подходящего момента. Лехе всякий раз приходилось затыкать рот Маше, пытавшейся издать звук, когда какие-нибудь тела отбивались от основного роя лагеря и проходили вблизи нее.
      Наконец появились Машины подружки с огромным плакатом: «Хей солдиерз, фак ю эса» – интернациональный лозунг был весьма оскорбительным. И несмотря на то что английские слова, когда на них смотрит русский, воспринимаются не так близко к сердцу, тем не менее девушек только за одно это надо было схватить за ноги и втянуть в кусты вместе с плакатом, что и было реализовано за две секунды – разведка дело свое знает!
      Пищали захваченные молоденькие курочки намного больше, чем можно было бы ожидать при стандартном проведении данной операции. Но грубые солдатские руки во время завязывания кистей за спинами и затыкания ртов портянками, причем далеко не свежими, умудрились еще и побродить по грудкам, попкам и пипкам, щечкам, носикам и ляжкам.
      Когда языков или язычниц, это как посмотреть, доставили в распоряжение подполковника Стойлохрякова, он нашел девушек весьма привлекательными, хотя их внешний вид – растрепанные волосы и расстегнутые пуговицы – свидетельствовал о длительном пути к командованию и не слишком корректном обращении с военнопленными. Хотя синяков не было.
      Самая маленькая, по имени Глаша, стояла и хлюпала носом.
      – Мы ничего не делали, товарищ подполковник, – взвыла она еще до того, как Стойлохряков успел рот открыть.
      – В званиях разбираешься, – похвалил комбат. – Что, папа военный?
      – И мама тоже, – снова завыла Глаша.
      – Замечательно, всех на кухню.
      – И что теперь делать? – Мудрецкий, впрочем, как и сотня молодых парней, провожали взглядами пленниц. – Что делать?
      – Подождем. Пусть поищут, а потом поставим этой Жанне ультиматум: или она отсюда уберется, или все будут у нас на кухне работать. Пацанов заставлю какие-нибудь канавы копать, а всех девок перетрахаем, да, лейтенант?
      – Но это же криминал!
      – Да кто тут скажет, что криминал. Ни одна из молоденьких не сознается. Думаешь, не по приколу трахнуться, допустим, с тем же англичанином? Эх, лейтенант. Ты вроде молодой, а плохо себе представляешь забавы малолетних. – Мудрецкий опешил – его ли обвинять в отсталости. – А для того чтобы ихняя вождица лучше соображала, есть кое-какие наработки у меня в этой области. Метод называется «утечка информации».
      Монополия французов на Машу была прекращена, и уже за ужином она ставила тарелку с кашей и свининой на стол перед Резинкиным. Витек сегодня был героем – ему аплодировали стоя все и поднимали жестяные кружки с компотом в честь самого лучшего водителя.
      Поскольку Витек – герой, да еще и не простой, российский, а можно сказать, интернациональный, ему ли не пользоваться авторитетом у девушек?
      Стойлохрякову, желая предотвратить разврат в лагере, – Тоду он вообще объяснил, что это добровольцы женского пола, – пришлось привезти еще одну палатку, поставить отдельно для девчонок.
      На ночь он назначил охранять покой девушек Резинкина. Витек давно привык в армии, что хоть ты сегодня и герой, а чтобы скрасить твой поступок, который как бы выделил тебя из серого коллектива, придется пойти попахать – в говно сунут, чтоб прыщом не торчал. Вот наряд, допустим, баб охранять. Это же ночь не спать!
      Девки без умолку свиристели о тряпках до двенадцати. У приставленного к ним солдата, сидящего на чурбане, уже перед глазами летали белые мухи, так хотелось спать. К тому же сегодня он на танковом полигоне явно перенервничал. Да и авария...
      Только в половине первого последняя дура бормотать перестала. Витек только было кое-как засунул голову между коленей и забылся под писк комаров, как слева послышался шорох. Открыв глаза, встряхнувшись и схватившись за оружие, он офигел, увидев перед собою четверых немцев.
      – Чего надо? – шепотом спросил Витек. По-немецки он ни бум-бум, как и они – по-русски.
      Стоят, улыбаются, один рядом с другим, все амбалы. И главное – деньги тянут ему. И пальцем на палатку показывают. Витек прикинул так – неплохо вроде получается. Но Стойлохряков ведь предупредил, и американец может очки списать с русских за то, что охранял-то плохо. Тут так вопрос не решить.
      Резина сделал жест, означающий «обождите», вошел в палатку, и на него тут же зацыкали и зашипели, мол, пошел отсюда.
      – Девчонки, – провыл Резина, – любви хотите? По-немецки. И бесплатно. Где такое еще получите?
      Глаша, сладко чмокая во сне полными губами, поинтересовалась, есть ли у них резина. Но тут же подружки загалдели в голос:
      – Да ты чего! Иди отсюда! Мы подполковнику пожалуемся!
      Под крик и визг Витек вышел из палатки, умоляя слишком громко не кричать. Представ перед немцами, он развел руки в стороны, попросил убрать деньги и покачал головой.
      Немцы постояли немного, понюхали запах духов, идущий из палатки, и ни с чем удалились.
      Только Витек задремал, как снова шум. Французы. Восемь человек. Мсье, мол, вот вам хорошие деньги, мы хотели бы полюбить всех девушек. Все будет, мол, чин-чинарем, трясут презервативами, которых у каждого по десять видов, – интересно, куда они вообще ехали, на учения или на курорт?
      Девки, Резинкин чует, уже не спят, слушают, что там на улице происходит. Попросив делегатов обождать, Витек вновь зашел внутрь. Включив лампочку от аккумулятора, Маша попросила вежливо пойти Витю на х..., хотя ему сегодня за ужином показалось, что она даже с ним вполне не против и все такое.
      Англичане вообще пришли всем взводом и с одним противозачаточным устройством. Зато денег давали аж пятьсот ихних фунтов.
      Витьку это все надоело, он хотел просто выспаться. Ему-то никто ничего не даст. Он вообще тут в часовых находится. Его задача – не пустить. Заглянув в палатку, он взял и растолкал Глашку.
      – Слушай, – Витек подсел на лежак. – Пятьсот фунтов предлагают.
      – Ах ты, сволочь! – завыла она. – Да мы тут чего, девки! Они нас за проституток держат!
      – Идите отсюда, зеленые пидорасы! – начали раздаваться угрожающие крики.
      В Резинкина полетел металлический термос. Попал в бедро. Больно. Прихрамывая, Витек вновь ретировался на улицу, к комарам и англичанам. Показывая пальцами на разразившуюся девичьими криками палатку, он произнес не по-нашему:
      – Пардон, – после чего поклонился до земли, коснувшись кистью травы, выпрямился и тихо добавил: – Говорят, пойдите на х..., пожалуйста.
      Англичане, поняв, что ни фига не выйдет, также удалились. Больше в течение ночи делегации не было, и где-то к четырем утра Витек, положив на колени автомат, для пущей надежности вынув из него рожок и поставив на предохранитель, заснул. Видел сладкие, прекрасные сны о том, как он спит дома на кровати и никто его не будит и не трогает. И никаких девок вокруг.
      Он не чувствовал, как чьи-то руки бережно подняли его с земли и куда-то понесли. Как открывался полог палатки и его клали на настил, и тихонько-тихонько снимали с него сапоги и одежду. Витьку казалось, будто он маленький и мать меняет ему потную пижаму на другую, свежую.
      Когда он сквозь сон почувствовал, что у него, кажись, случилась эрекция, было поздняк метаться. Нежные, маленькие пальчики бегали по его телу, лаская и закрывая раскрывшийся было от неожиданности рот ладонью.
      Лампочку от аккумулятора никто не зажигал. В палатке до самого утра шла бурная возня, а потом уснувшего Витька снова одели в его форму, нежно-нежно вынесли и положили спать на травке.
      А буквально через пятнадцать минут, ровно в шесть, Глаша вышла из своего «номера», подошла к Витьку и, небрежно так попихивая его кроссовкой по заднице, спросила, где тут можно умыться. Очнувшись и вздрогнув, он вскочил на ноги, проверил, на месте ли его патроны. Потом прислушался сам к себе и, осознав, что, похоже, сегодня ночью он с кем-то трахался, поглядел на нее сам не свой и, показав пальцем налево, подумал и изменил направление на противоположное. Затем вздохнул и посоветовал поискать где-то поблизости жестяную бочку на колесах, привезенную специально для обеспечения всех четырех взводов питьевой водой.

* * *

      Миниатюрная Глаша не смогла долго сопротивляться увещеваниям Стойлохрякова и согласилась подыграть военным в их авантюре.
      Перед тем как начать операцию, комбат осознал, что необходимо привлечь для пущей убедительности кого-либо из бывших обитателей гринписовского лагеря. На его взгляд, кандидатуры лучше, чем Глаша, не найти. В отличие от своих раскрепощенных подружек, девушка казалась Петру Валерьевичу очень спокойной и неизвестно каким образом попавшей в компанию развратных девчонок. Поди, очень интеллигентные родители, музыка с четырех лет, танцы с пяти и так всю жизнь, и вдруг такие резкие перемены.
      Помнил бы Стойлохряков поговорку: «В тихом омуте черти водятся», он, может, на мгновение и засомневался бы в собственных предположениях.
      Выбрав себе жертву, он усадил ее на противоположный конец стола и стал громко распаляться:
      – Вас государство поило, растило, а вы вместо того, чтобы хотя бы сидеть и молчать в своем углу, еще и демонстрации устраиваете.
      Начал он весьма энергично и по мере того, как «утюжил» патриотическими речами сознание девушки, распалялся сам все больше и больше, не замечая этого. Глаша сидела в одиночестве, он лишил ее всякой поддержки, и на то были основания – девчонка впоследствии должна была делать точно то, что ей скажут, и говорить все слово в слово. Если у нее появится хоть малейшее желание заложить всю операцию, то Стойлохрякову, кроме себя, винить будет некого.
      Командир отдельного батальона не прочитал за всю свою жизнь ни одного учебника по курсу растаптывания личности, но он и не подозревал о замечательных собственных способностях. А с другой стороны – почему он комбат? Да потому, что умеет взять человека и освободить всю его голову от ненужных мыслей, оставить только те, которые в прямые извилины укладываются строго по уставу.
      Когда лейтенант Мудрецкий, как и было оговорено, подошел через пятнадцать минут к отдельно стоящему небольшому столику для офицеров, за которым и проходила беседа, то он обнаружил сидящую и беззвучно плачущую Глашу и продолжающего накачивать ее подполковника.
      – Поэтому ты будешь делать все так, как я тебе скажу. Иначе отправишься в тюрьму за шпионаж, и потом на протяжении пятнадцати лет твоя старая мамочка будет носить тебе передачки и обтирать кровавыми соплями косяки далекой северной тюрьмы только для того, чтобы передать тебе полкилограммчика сахару.
      Девчонка шептала едва слышно:
      – Я все сделаю, что вы прикажете, только не надо в тюрьму. И другим девочкам ничего не делайте.
      – А, лейтенант! – приветливо встретил Стойлохряков взводника и так, чтобы не видела девчонка, подмигнул ему. – Можешь забирать, проведешь с ней инструктаж – и в путь. Все ясно?
      – Так точно.

* * *

      Известие о пропаже четырех русских девушек Жанна д’Арк восприняла встревоженно. Привыкшая с малолетства к порядку, она не представляла себе, как можно нарушить дисциплину и уйти куда-то, тем более что для девушек эта местность не знакома, и таким образом подводить всех организаторов мероприятия. А вдруг что случилось, и теперь родители девиц ее живой съедят.
      Уроженка Бельгии перестала разглядывать свое собственное, начавшее покрываться сеткой морщин лицо, вспомнила слова своего шефа, наставлявшего ее перед поездкой, и поспешила найти предводителя русской части протестующих, аспиранта факультета микробиологии Московского государственного университета, Евгения. Человек в драных джинсах и длиннющей не по размеру майке навыпуск заявился в отдельную палатку матроны и, прекрасно зная французский, стал выяснять причину срочного вызова.
      Выяснилось, что пришедшие с фискальным докладом Миша, Гриша и Паша были правы – девочек нигде не могли найти. К тому же, по сообщениям наблюдателей, на том самом поле, где должны были проводиться учения, не наблюдалось не то что взвода, даже ни одного военного, и уж тем более никто не дымил и не загрязнял окружающую среду. А жаль, журналисты из Франции, Голландии и Швейцарии томятся, им необходимо заснять то, как учения в России превращаются в издевательство над природой, как ядовитые дымы обволакивают близлежащую деревню. Вот где будут дивиденды, где будет общественный резонанс, и на этом деле можно поднять громкий визг, надолго способный испортить отношение европейцев к рвущейся в их объятия России.
      Неожиданно, а впрочем, по-другому и не может быть, раздались автоматные очереди совсем близко от лагеря. Жанна д’Арк мгновенно выскочила из палатки и, радостная, затараторила по-французски, что, мол, начались учения, надо собирать людей и с плакатами выдвигаться на поляну для того, чтобы прекратить военное безобразие.
      Горстка примкнувших к походу пацифистов дружно завизжала на английском, немецком и русском и стала живо перехватывать длиннющие волосы резиночками, дабы не мешали при скором переходе, и побежала было к заготовленным транспарантам, но в этот самый момент на горушку вбежала Глаша в ободранной рубашке и, кажется, с небольшим пятном крови на боку. Она стала стремительно спускаться вниз к лагерю. За ней следом несся оборванный солдат росточком ненамного выше самой девушки. Так они на пару вбежали в переполошившийся лагерь и, скрывшись за спинами вставших сплошной стеной юношей и девушек, устремились к палатке начальницы.
      Жанна д’Арк встретила их безумными глазами, не зная, что теперь делать. Глаша картинно рухнула ей под ноги прямо на траву, затем подняла к матроне заплаканные глаза и с помощью Евгения начала общаться с предводительницей.
      – Они меня избивали! – выла она.
      Валетов стоял в стороне и пыхтел: Простаков – придурок, он вместо того, чтобы пустить очередь в небо, скотина, взял и прямо над головами прошил! Он чуть не обосрался там от страха. Девчонка неизвестно как это все вынесла. Она, может, и подумала, что так надо, а вот Валетов был иного мнения, он на самом деле сиганул недуром. И Глашка-то быстро бегает – не догонишь даже с перепугу. Может, не меньше его обделалась-то?
      Валетов контролировал прохождение концерта. Жанна подняла за плечи девушку, поставила ее на ноги и собственноручно вытерла белым платком льющиеся из глаз слезы.
      – Там солдаты. Там и французы, и англичане, и немцы!
      – А где твои подруги?
      Ну что могла Глаша ответить?
      – Они в плену.
      – Их не обижают?
      – Нет. Они сидят в яме и раз в день получают еду.
      – Но это возмутительно! – воскликнула Жанна д’Арк и победоносно посмотрела на войско, выстроившееся подле нее.
      Оглядев нечесаные и немытые рваные ряды своих подданных, вождица устремила ясные, наполненные злобой глаза вперед – туда, за холм, где по другую сторону стоит лагерь солдат, не только собирающихся проводить свои мерзкие учения, но и еще и хватающих девушек из ее отряда и, поди, надругавшихся над ними. И тут она решила выяснить этот вопрос.
      – Вас насиловали? – поинтересовалась она через переводчика с материнской теплотой, глядя на дитя.
      У Глаши чуть с языка не слезло, что, мол, мы сами давали. Она задумалась.
      – Нет, нас не трогали. Мне удалось бежать, – продолжала она, показывая на Валетова. – Этот солдат согласился мне помочь. Они стреляли по нам.
      – Русские варвары, – прошептала Жанна д’Арк, подходя вплотную к Валетову. – Что же вы за солдаты?
      – Я не хочу отравлять свою Родину! – страстно заявил Фрол, обнимая Жанну и целуя ее в губы. Отстранив офигевшую бельгийку от себя, он, глядя на трудившегося в поте лица Евгения, сообщил волосатому новость: – Учения будут проходить в десяти километрах отсюда, на другой поляне. Там будут применяться дымы. Я знаю это точно, вы все сможете заснять. Только надо быстрее, все начнется через час!
      – Куда, куда нам идти?! – затараторила предводительница, разглядывая натурально окровавленный бок девушки. – Что случилось?
      Так уж получилось. Пока выбирались из палисадника, Глашка напоролась на сучок, который рассек ей кожу, и теперь, несмотря на боль, это было очень кстати. Правда, Валетову было жаль девушку – не такой же ценой платить за выходки Стойлохрякова.
      Тем временем до начала учений оставалось уже меньше часа, необходимо было быстро выдвигаться в новый район. Двинув короткую воинственную речь по-французски и приказав беглецам оставаться в лагере, дамочка повела быстрым маршем свое войско с плакатами на расстояние в десяток километров. Желая предотвратить начало учений, сухонькая, маленькая Жанна перешла на бег, заставляя тем самым ведомых с плакатами в руках также отрабатывать марш-бросок вместе с ней.
      Когда организованная колонна скрылась с глаз, Валетов стал ржать, а Глаша опустилась на траву, держа себя рукой за бок.
      – Ты бы поглядел, что там, – предложила она.
      – Ну это мы запросто, – опомнился Валетов и подсел к ней. – А у вас тут есть чем перевязать?
      – Найдется.
      Глашке пришлось заголиться и выставить напоказ голую грудь с алыми торчащими сосками. У Валетова поднялась температура и участился пульс. А пока он ее перевязывал, обхватывая несколько раз бинтом все тельце как раз под грудями, не удержался и разок чмокнул в сиську. Думал, что сейчас по башке получит, а она ничего, никак не реагировала. Удостоверившись в том, что не будут его наказывать за столь маленькие шалости, перевязав девчонку, он поинтересовался, больно ей или нет.
      Глаша понагибалась из стороны в сторону и сообщила, что все хорошо. После этого он жадно вцепился ей в сосок и остановился только после того, как его попросили: «Потише».

* * *

      В то время как молодая парочка забавлялась друг с другом, отряд любителей природы вместе с журналистами несся со всех ног к предполагаемому месту организации маневров.
      Простаков, двигаясь по лесу параллельно дороге, по которой бежали патлатые придурки и придурышни во главе с шизанутой женщиной, поглядывал на тех, кто в мыле и с пеной у рта тащил на себе деревяшки.
      – Сейчас, еще немного осталось, – подбадривал он их про себя. – Вперед-вперед, вас ждут великие дела.
      Мудрецкий, сидя в кустах, видел, как на них надвигается нестройная лента бегунов, и улыбнулся. По взмаху руки на дорогу со всех сторон полетели дымовые шашки. Девчонки закричали, закрывая лицо руками. Еще бы! Обычная дымовая шашка при горении выделяет не только дым, но также наполняет воздух удушающими соединениями, и если быстро не выйти из очага задымления, то можно кинуть кони.
      Задачей Простакова, Резинкина и десятка разведчиков старшего лейтенанта Бекетова было именно заставить всю эту массу оставаться на дороге как можно дольше и никого не пускать в кусты, даже, если потребуется, «бить в дыню», как выразился комбат и передал затем военнослужащим лейтенант Мудрецкий.
      В противогазах химики и разведка стояли вдоль дороги и заталкивали обратно в дымовую кучу тех, кто с визгом и кашлем вырывался из облака. Таким образом была организована неслабая банька.
      На Мудрецкого неожиданно выскочила маленькая женщина, закрывая руками глаза, и что-то кричала, выражая свое негативное отношение к происходящему большим количеством картавых слов, которые, к удивлению солдат, покрывали русскую матерщину, поднявшуюся сразу после того, как полетели дымовые шашки.
      Чтобы стало веселее, «заботливый» Резинкин швырнул под ноги мечущимся, ослепленным людям взрывпакет. После чего девчонки, которые матерились до этого вместе с парнями, перешли на визг и плач, а парни приутихли. Через тридцать секунд уже у многих были биты рожи, а в центр был запущен Простаков.
      Надев противогаз с натовским широким стеклом, Леха все прекрасно видел и разбирал, кому хватит просто пинка под зад, а кому можно и по роже хлопнуть. Девчонок он в основном всех за попки щупал, а от этого они взвизгивали, подпрыгивали и выбегали из дымового облака прочь в поле, где валились на траву и терли слезящиеся глаза.
      Перед тем как послать людей на дело, комбат провел и с ними воспитательную беседу. Сейчас Леха, нежно стукая кулачищами молодых корчившихся людей по мордам, был уверен в правильности выполняемого им задания.
      Мудрецкий несколько оторопел – увидев перед собой женщину в возрасте, он понял сразу, кто перед ним. Но, поскольку она ничего не видит, можно продолжить. Схватив Жанну за плечи, лейтенант развернул ее к себе спиной и, поддав пинка, отправил обратно в дымовое облако.
      Леха, находящийся в гуще событий, пошел на крик и увидел перед собою пытающуюся фильтровать дым с помощью блузки какую-то малявку. По уже наметившейся традиции он больно ухватил ее за задницу, и та с визгом вылетела из кучи-малы, пролетела мимо Мудрецкого и понеслась бы прочь в поле, если бы не поймала лбом дерево. Хлопнувшись об отдельно стоящий дубок, Жанна, возглавлявшая нашествие любителей охраны природы, а также представителей ОБСЕ, корреспондентов и московских хиппи, упала в беспамятстве.
      Пока на нее никто не обращал внимания. В клубах начавшего рассеиваться дыма было еще достаточно девушек, которых хотелось перещупать, для того чтобы они больше никогда в жизни ни в какие походы не ходили. Стойлохряков не был сволочью, впрочем, как и остальные, просто у них была своя программа и необходимость ее выполнить.
      Поморив людей газом, добрые химики подогнали дегазационную машину и с помощью шлангов стали купать и умывать нахлебавшихся людей. Все забыли про плакаты и с благодарностью принимали из рук солдат шланги с льющейся водой.
      Порядок промывания носоглоток и глаз был установлен жестокий – тех, кто возмущался и начинал бухтеть, типа вы, мол, охренели, разогревшийся Леха приводил в порядок двумя ударами, ставил снова в очередь, и промывка продолжалась. Западные журналисты начали было, протерев глаза, снимать все на пленку, но данные действия были быстренько прекращены лейтенантом, и все оборудование пришлось сдать.
      Один дятел, подобрав с земли очки, которые чудом остались целы, пытаясь выбраться из общей очереди, решил что-то там по-немецки возникнуть о правах человека, но, получив струей воды в рожу, закончил свои изыскания, покорно расстался с двумя фотоаппаратами и встал в общую очередь, ожидая помывки.
      Организовав восемь точек, химики быстро прополоскали весь народ, после чего машина исчезла. Наконец волосатый Евгений огляделся и не обнаружил Жанны – он здесь не просто так, он здесь за бабки, за неплохие бабки. И кто ему будет платить, а теперь еще и за вред, причиненный здоровью?
      Жанну нашли и откачали. Очнувшись, она поднялась на ноги, поглядела на разбитое стадо и объявила, что на сегодня достаточно, и все идут в лагерь. Услышав перевод, многие из пострадавших высказались на тему о том, «а не пошла бы она обратно в Париж».
      И тут все вспомнили о предательнице Глаше и о каком-то подозрительном маленьком рваном солдате. С чувством мести огромная толпа в сто пятьдесят человек устремилась обратно в лагерь в надежде устроить нехилую вендетту.

* * *

      Тем временем Фрол не понимал, что с ним творится. Он уже в третий раз принялся за дело, не понимая, почему его отталкивает от себя только что отвечавшая ему взаимностью девушка. Оглянувшись, он увидел, что вокруг них плотным кольцом стоят прошедшие химобработку молодые злые люди обоих полов не только в грязных одеждах, но и с расквашенными физиономиями.
      – А они тут трахаются! – разорвала тишину одна из девушек.
      Валетову было как-то стремно при народе отрываться от Глаши и натягивать на себя штаны.
      – Придется демонстрировать гениталии, – по-научному сообщил волосатый Евгений, нагибаясь к переставшей совокупляться парочке.
      – Да пошел ты! – ответил ему, улыбаясь, Валетов. Рядовой Российской армии встал и картинно застегнул штаны. Потом помог подняться своей партнерше и огляделся: – Ну мы, пожалуй, пойдем.
      Толпа недовольно загудела, из нее вышли два крепеньких делегата в спортивных трико с развитыми дельтовидными мышцами и придвинулись к Валетову и Глаше...

* * *

      Простаков, довольный выдавшейся разминкой, вернулся обратно в опустевший лагерь. Основные силы все-таки начали учения в двадцати километрах отсюда, и теперь уже никто не мог помешать им. Зайдя в палатку, он не обнаружил там Валетова.
      – А где Фрол? – спросил он у суетящихся на кухне Маши, Даши и Саши.
      Ни одна из девчонок не могла ему сказать ничего определенного, они в свою очередь волновались о бесследно исчезнувшей подруге.
      Витек, отогнав в парк дегазационную машину, из которой мыли отравленных, вернулся обратно на «шишиге». Узнав от Лехи, что Фрола до сих пор нет, он помрачнел.
      – Ему же говорили, чтоб он уходил оттуда, идиот!
      – А может, он Глашку трахает?! – тут же выдвинул умное предположение Леха. – Когда ему еще возможность представится?
      – Бабу трахнуть – пять минут, – ответил Резинкин.
      – Ну а как же ухаживания?
      – Ухаживание – еще пять минут, – согласился Витек. – Дальше что?
      – Ну, после этого пять минут полежать.
      – Он уже полтора часа как должен был быть здесь! – не выдержал Резина. – Слушай, а может, он в бега ударился?
      – Где наша девушка? – подошла делегатом от подружек Маша.
      Леха поглядел на нее тоскливо:
      – Нет больше вашей Глаши. Погибла.
      И несмотря на то что Простаков затем улыбнулся, а получилось это у него весьма протокольно, Миронова отошла к подружкам, после чего они вернулись все вместе и, не проявляя никаких теплых чувств, потребовали свою девчушечку обратно, иначе пожалуются Стойло-хрякову.
      Ну не говорить же им, что комбат в курсе всего происходящего? Даже более того – это его идея. Но вернуть и Валетова, и Глашу в целости и сохранности они просто обязаны. Операция не подразумевала, что со стороны солдат и уж тем более мирных граждан будут какие-либо потери.

* * *

      Наступил день. Довольные немцы зажирали кашу быстрее остальных, так как оказались самыми способными во время газовой атаки. Остальные жевали с меньшей охотой. Но самые горячие страсти кипели рядом с палаткой русских, где шли дебаты между Мудрецким, Простаковым и Резинкиным по поводу исчезнувшей парочки.
      Доклад у комбата должен состояться через полчаса. И что они скажут? Что ни Фрола, ни Глашки нету? Это же кобздец! Это жопа! ЧП, сливай воду, туши свет, руби концы, начинай молиться, даже и не думай, иди за вазелином, готовься к промыванию, имей моральное внедрение, а по большому счету – интенсивный половой акт не в твою пользу.
      Мудрецкий оценил приближающуюся неприятность как весьма опасную для собственного здоровья и решил «отсрачить» процедуру «промывания». Тем более если с Валетовым на самом деле что случилось, то лучше позже, чем раньше.
      – Мужики, – лейтенант постучал по стеклышку часов, – времени у нас до вечерней поверки, точнее у вас. Вот вы двое что хотите, то и делайте. Валетов с Глашкой в двадцать два ноль-ноль должны быть в лагере. Если их не будет, нам всем грозят большие неприятности. Пропажа солдата во время учений – дрянное дело. Приедут из военной прокуратуры, и такое начнется... И чем сильнее будет доставаться комбату, тем веселее придется нам вертеться, уворачиваясь от всевозможных надругательств над нашими душами и телами.

* * *

      Самым большим счастьем Валетова в последние полтора часа его пребывания в плену было отсутствие по отношению к его телу физических воздействий, за исключением заворачивания рук за спину и редких плевков. Но такая мелочь не должна слишком сильно травмировать в те минуты, когда вас привязывают к врытому в центре палаточного лагеря столбу спиной к спине с вашей ненаглядной. Причем из одежды на вас ничего, а вокруг ходят любопытствующие девушки, с одной стороны, и юноши – с другой, каждый оглядывает противоположный пол и оценивает про себя, могло бы им быть хорошо вместе или нет.
      Чувствуя по поведению Глашки и зная по разговорам от девчонок, Валетов представлял, что находится в весьма раскрепощенном обществе и столь позорное в других обстоятельствах стояние голышом на солнце в центре лагеря вызывало бы в нем стыд, но здесь, несмотря на то что жители «маленькой деревеньки» были при одежде, у него почему-то собственная нагота большого конфуза не вызывала. Фрол даже голову держал высоко поднятой, будто революционер, готовый принять казнь за свои убеждения.
      – Ты как там? – спросил он у Глаши.
      – Плохо мне, – пожаловалась девушка.
      – Что, голову солнцем напекло?
      – Стыдно, придурок!
      Валетов успокаивал:
      – Да ты не бойся, у меня друг тут есть – Леха. Он если узнает, вашим всем конец!
      – Да ты смотри, сколько тут народу. Какой там Леха, тут никто не поможет. Разве только тебя будут все твои искать.
      – А они будут, – поддержал морально девушку Валетов. – Обязательно, вот увидишь!
      – Это тот самый Леха, который нам очередь прямо над головами дал?
      – Ну да, – вяло согласился Фрол.
      – Мне кажется, он тебя готов пристрелить.
      – Ну, – Валетов закатил глаза и почесал ногу об ногу. – Знаешь, порой бывает так. Я ведь не сахарный, да и он тоже. Но он придет. Без меня ему нельзя. Я его единственная отдушина по службе.
      – Придет – спасет! – подхватила Глаша. – Дурак ты. Тебя теперь на самом деле легче записать в беглые солдаты. Вернешься – под суд отдадут. Кто тебя искать-то будет? Там учения с натовскими солдатами, а ты кто такой? Ты как раз ложка дерьма в бочке меда, с тобою никто считаться не будет.
      – Неправда, – не верил Валетов, хотя в его голосе появлялись нотки тревоги. – Должны прийти. Как же так? Это же все по договоренности, спланированное мероприятие. Ты ничего не понимаешь в военном деле.
      – Фрол, – произнесла Глаша спустя минут двадцать, – тебе пить хочется?
      – Хочется, – пожаловался Валетов. – Но ведь не дадут.
      Услышав разговор стоящих у столба голых пленных, проходящий мимо парнишка снял с пояса фляжку, отвернул крышечку и поднес к губам девушки. Только она с благодарностью поглядела на него, – это же был ее Миша, тот самый, с которым она много раз была и никогда не отказывала, – так этот Миша взял и вылил полфляжки воды ей на голову.
      Глашка улыбнулась ему:
      – И на том спасибо, дружочек!
      Он послал ее на три буквы и пошел своей дорогой. К большому облегчению Валетова и его девушки, толпа, которая стояла вокруг них в течение первых пятнадцати минут, вскоре рассеялась, и теперь их разговоры могли слышать только случайно проходящие мимо молодые люди. К большому своему удовлетворению, Валетов наблюдал подшибленные глаза, распухшие губы и залепленные пластырями носы. А кое-кто лежал в палатках, ахал и охал. Даже у столба слыхать.
      – Что вы с ними наделали? – шептала Глаша.
      – Да ничего. То же самое, что я сегодня с тобою, – оживился Валетов.
      – Что ты пошлятину-то гонишь? – обиделась она.
      – Ой, пошлятину! Какие мы, оказывается, скромницы!
      Глашка, что ей несвойственно, промолчала.
      – А ты кем был на гражданке?
      Валетов поглядел на ярко палящее солнце и тряхнул головою.
      – О-о-о, – протянул он. – Водкой торговал.
      – И как же ты сюда-то попал?
      – От мафии сбежал, – пробурчал Фрол.
      – Нашел место, где прятаться! – стала смеяться истерично Глашка. – Вот придурок! В армии от мафии прятаться, это же надо!
      – Да чего ты, ты же не знаешь ничего, – стал оправдываться Валетов. – На меня наехали по полной, я чуть башку не потерял!
      – Зато сейчас тебе хорошо.
      – Ну, сейчас, во всяком случае, голова на месте, да и Леха...
      – Да забудь ты про Леху!
      Фрол на самом деле стал переживать. Прошло уже три часа, и жрать хочется, и ноги затекли, а Лехи все нет. Хотя он и не такой дурак, вряд ли попрется среди бела дня в лагерь. Наверное, ночью что-то будет.
      Тут Жанна д’Арк вышла из своей палатки и приблизилась к схваченным провокаторам вместе с предводителем русской диаспоры Евгением.
      – Вас сегодня вечером будут казнить, – сообщила матрона.
      Глаша уже устала стоять, и столь отвратительное известие ей совершенно испортило настроение. Она надеялась, что до убийства-то дело не дойдет, но поиздеваются над ними вдоволь. Тем более к вечеру комары примутся за дело. Она с содроганием думала об этих маленьких кровопийцах, которых этим летом почему-то больше, чем обычно, во всяком случае так казалось.
      – И что за казнь? – спросил Валетов у волосатого.
      Тот сразу же перевел вопрос Жанне. Маленькая женщина прищурилась и поглядела на сладкую парочку.
      – Будете есть лягушек!
      Валетов тут же вспомнил, что лягушатина, по слухам, похожа на курицу, и ничего, нормально. Лягушачьи лапки. Главное – уметь их приготовить. Своими знаниями он делился с абсолютно скиснувшей Глашей, но она ничего не могла ответить ему. Язык к небу прилип, хотелось пить.

* * *

      Простаков с Резинкиным сидели в кустах, росших на холме, и глядели вниз, на лагерь защитников природы. Не видеть обнаженную пару, стоящую посередине брезентовых домиков, было невозможно.
      Леха поднес бинокль к глазам.
      – Если бы я знал, – прошептал он, кусая губы, – я бы их, в натуре, всех вымочил бы, уродов!
      Витек заволновался:
      – Кончай бухтеть, давай думать, чего делать будем.
      – Чего делать, – передразнил Леха и отдал бинокль Резине. – Юра сказал, чтобы мы к десяти вечера их доставили. Иначе – жопа!
      – Да, – согласился Витек. – Белая и мясистая. Так чего делать-то будем?

* * *

      Наступил вечер. Валетов не чувствовал под собой ног. Он с тревогой ожидал того, когда вокруг них соберутся люди и когда им принесут подвяленные на костре лягушачьи ножки. Потом под смех и приколы они будут обязаны все это сожрать. Но если уж на то пошло, он сожрет. Пусть все стоящие вокруг подавятся тем, как он запихивает в себя французскую кухню. А вот справится ли с таким заданием Глашка? Ведь женщины, они более брезгливые, могут и не съесть. А что тогда? Они возьмут и начнут в них все это запихивать?
      – Держись, – произнес он, когда начали собираться вокруг бывшие ее соратники по плакатам.
      – Держусь, – пискнула Глаша и покрепче обхватила ручонками столб.
      Добрые люди, собравшиеся вокруг привязанных друг к другу и одновременно к столбу пленников, развели вокруг них костры, садились в небольшие кружки и начинали шарить по собственным рюкзакам, доставая из них жрачку. Порою ветер дул в ту и другую сторону и дым от костров залетал Фролу и Глаше в глаза, проникал в горло, от чего они начинали кашлять, тем самым доставляя большое удовольствие своим мучителям.
      Так как костры располагались вокруг Фрола и Глаши, куда бы ни дул ветер, им все равно доставалась изрядная порция едкого дыма. Не обращая никакого внимания на стоящих уже на протяжении нескольких часов молодых людей, народ принялся хавать собственные запасы, разливать по пластиковым стаканчикам винцо и петь песни под гитару. Каждый кружок соревновался со своими соседями в громкости исполняемой песни, и вскоре вся поляна загалдела на разные голоса и языки – обычное времяпрепровождение.
      Валетов смотрел на все это, пуская слюни, но не на самом деле, а в голове. Из-за того что они постояли на солнышке сегодня целый день, жидкости в нем не было. А сейчас их с помощью этих костров, видимо, уже завяливали. Слюни он пускал по поводу возможной мести этим уродам. Он закрывал глаза и видел, как до горизонта стоят точно такие же столбы и люди на них. Только не привязанные, а повешенные вниз головами, болтаются на палящем июньском солнце. Вот где красота-то и торжество справедливости! У всех сиськи и письки висят вниз, то есть вверх, ну, потому как они вверх ногами!
      Неожиданно Валетов увидел, а было еще очень даже светло, как от одного из костров отвернулся пацанчик с вымазанными зелеными волосами и, прицелившись Валетову точно в лоб, бросил куриную косточку.
      Фрол дернул головой и остаток дичи стукнулся о столб и упал на землю.
      – А! – воскликнул с досады пацан и отвернулся.
      Но его соплеменники также подключились к проделанной выходке, и в Валетова очень скоро начали со всех сторон лететь остатки трапез, причем кидали все подряд: не только косточки, но и яичную скорлупу, полиэтиленовые пакеты с огрызками, завернутые в газетку остатки чешуи воблы с костями. Недопитый остывший чай в пластиковых стаканчиках довершал дело.
      Вскоре начало доставаться и Глашке, так как волна выраженного к ним презрения перекатилась и на ее сторону. Уворачиваться было бессмысленно – куда ты денешься, стоя у столба со связанными сзади руками.
      Начавшаяся спонтанно скорее моральная, нежели физическая экзекуция закончилась так же быстро. Гринписовцы и остальные писовцы обратились снова к своим кострам, а один из иностранных корреспондентов не удержался, подошел поближе к Валетову и Глаше и отснял целую катушку пленки, чем остался очень доволен. Сука.
      После того как племя поужинало, к пленникам подошли два парнишки с горящими фонарями под глазами.
      «Узнаю работу Простакова!» – подумал Валетов, но не стал обозначать злорадные мысли вслух.
      Ребята пришли не с пустыми руками, но, слава богу, и не со щипцами, а всего-навсего с плотной веревкой. За пять минут их так крепко примотали к столбу, не обращая внимания на Глашино «Козлы вонючие!», что теперь они были не в состоянии не то что пошевелиться, но даже и вздохнуть по-человечески!
      Ритуал имел неожиданное продолжение – двое завязывающих исчезли, и их место заняли четверо с лопатами. Начала собираться толпа. Фрол смотрел теперь на это уже далеко не веселыми глазами, не зная, что дальше будет.
      – Вы уроды!!! – воскликнул он. Глашка заплакала. – Вы не посмеете!
      Им тут же заклеили рты лейкопластырем, и оставалось только мычать, обозначая собственный протест. Четверо начали споро трудиться, выкапывая столб, еще двое поддерживали его так, чтобы он не рухнул. Копать им пришлось достаточно глубоко, и тем не менее деревяшка была откопана и очищена от земли.
      Их аккуратно наклонили набок, и несколько человек из числа парней, среди которых не наблюдалось ни одного мускулистого, так, худосочные «веревки»: наркоманы, алкоголики, токсикоманы, больные венерическими заболеваниями, – в общем, весь цвет молодежи, подхватили двоих бедняжек и, взвалив на свои неудавшиеся плечи, понесли безжизненно висящих на бревне пленников в неизвестность.
      Валетов начал потихоньку сходить с ума. Ему и в дурном сне не могло присниться, что придется когда-либо в своей собственной жизни – и не где-нибудь в неизведанной Африке, а посреди России – путешествовать привязанным к дереву.
      На его счастье, все очень быстро закончилось. Только отвязывать никто не спешил. Глухой удар – и, похоже, бревно горизонтально к земле расположилось в чем-то, что не давало ему двинуться с места. Фрол не видел, на что легло бревно, но, скосив глаза и поглядев на землю, он обнаружил под собой черное пятно от кострища.
      Палачи исчезли, оставив Валетова мучиться догадками. Неужели все так явно? Сейчас возьмут и зажарят нас на вертеле. А эта Жанна д’Арк с помощью ножичка и вилочки будет отдирать от его ляжки кусочек и с аппетитом жевать, после того как он хорошенько провялится.
      – Мм, мм! – все чаще мычала Глаша, обозначая собственный ужас.
      Все племя защитников природы постепенно перекочевало к месту будущих событий. Вокруг двоих пленников, висящих над землей, собралось все сообщество. Жанна д’Арк подошла к ним и бесцеремонно похлопала Валетова по той самой ляжке, от которой намечалось оттяпать кусочек. После того как она сказала несколько слов, появился небольшой пластмассовый тазик, кишащий живыми лягушками.
      Валетов не мог днем подумать, что все будет так плохо, и вместо нежно приготовленных ножек ему предложат сожрать живые экземпляры. На самом деле липкий пластырь со рта содрали, и Евгений, стоя с лягушечкой, которую держал за лапку перед Валетовым, предложил ему закрыть глазки и пошире открыть ротик, будто сейчас манную кашку запихивать в него будут.
      Вот стоит Витек Резинкин в старых армейских штанах, в берцах, не чищенных, видимо, с того момента, как их произвели на фабрике, в едко-зеленой майке навыпуск и смотрит на мучающегося и кривляющегося Валетова.
      А из толпы кричат: «Давай глотай, козел!», «Жри, ублюдок!» – и другие ласковые слова, побуждающие съесть эту слизкую, мерзкую гадость.
      – Мы придумали процедуру, абсолютно противоположную клизме, – комментировал волосатый предводитель русскоязычной диаспоры. – Сейчас ты съешь эту маленькую гадость, а заметь, тебя расположили горизонтально, и после, если ты не убьешь ее собственными зубами и не почувствуешь растекающееся у тебя по языку говно, ты все это извергнешь обратно вместе с желудочным соком. Какое прекрасное промывание! А если ты разжуешь и проглотишь, то все равно твой организм не примет эту гадость.
      Все увещевания мучителя Фрол не слышал, он продолжал смотреть на Витька. Вот сволочь! Пялится на него с животным любопытством – сожрет Фрол лягушку или нет.
      «Ублюдок! – светилось в глазах Фрола. – Ты думаешь меня отсюда вытаскивать или продолжишь любоваться?»
      Но, поглядев по сторонам, он осознал невозможность собственного спасения, во всяком случае пока. Слишком много вокруг его противников и, случись сейчас драка, уж кого-кого, а Резинкина прикрутят к этому же столбу или же к другому, если здесь места не найдется.
      Разогретая винцом толпа требовала зрелища. Еще живы были воспоминания о страданиях, перенесенных утром во время попадания в дымовую ловушку, еще многие кашляли, а у большинства саднили или рожи, или жопы, в зависимости от того, за какое место кого Простаков хватал. Девчонки не все сегодня нормально сидели у костров, а мальчишки не все позволяли своим ненаглядным касаться их небритых мордашек, потому как больно.
      – Корми, корми эту сволочь! – орали с разных сторон.
      Фрол снова покрутил головой. Женя тем временем, схватив лягушку так, чтобы она не шевелила лапками, острой мордой пропихивал ее между зубами. Если бы Фролу было сейчас чем блевать, он бы уже давно бы обделал и себя, и этого урода, до которого ему, видимо, не суждено будет добраться никогда.
      И в этот критический момент из толпы вышел очень большой человек, сбросил с себя цветастую рубаху и вознес свои далеко не худенькие руки к небу:
      – Братья и сестры! – воскликнул он. – Я приму мучения вместо этого божьего агнца!
      Собрание замерло в офигевшем недоумении, разглядывая чудо природы. Лешу бог не обидел мускулатурой, и сейчас было самое время ее продемонстрировать, так как любой, кто решился бы прервать выступление этого выскочки, имел все шансы испортить себе здоровье на всю оставшуюся жизнь.
      – Дети мои, не будьте суетны! Не давайте дьяволу искушать вас местью над такими же, как вы! Смиритесь! Встаньте на колени и закройте глаза!
      Что бы вы думали? На самом деле одна девушка просто покорно плюхнулась на четыре моста и, замотав головой, заплакала:
      – Простите нас, батюшка!
      Леха бросил пренебрежительный взгляд в сторону падшей жертвы и продолжил, поигрывая огромными бицепсами:
      – Заклинаю вас, успокойтесь и разойдитесь по палаткам!
      Цвет отмороженного молодежного сообщества в лице панков, скинхедов, наркоманов и токсикоманов смотрел стеклянными глазами на чудо природы из Сибири, продолжавшее во время речи интенсивно жестикулировать огромными руками.
      Первым от выходки опомнился Евгений и закричал:
      – Бейте его, это он нас всех мочил в дыму!
      – Неправда! – тут же возразил басом Леха. – Тогда я был в противогазе, как ты мог меня узнать?
      – Сволочь, это же он! – воскликнула девчонка, только что падавшая на колени. Она тыкала в Леху маленьким, накрашенным в синий цвет ноготком и призывала своих знакомых кобелей пойти порвать мучителя на куски.
      Резинкин, несмотря на то что он больше боялся за собственное здоровье, чем за здоровье Лехи или Фрола, вышел в центр круга и высказал мысль, которая не могла никому понравиться:
      – Пусть он забирает своих и уходит!
      – Да кто ты такой, – выполз длинный, худощавый юноша к Витьку. – Э, пиплы! Его кто-нибудь знает? – вопросил он пьяным голосом, сжимая между пальцами сигаретку с марихуаной.
      Среди защитников природы у Резинкина ни братьев, ни сестер, ни каких-либо иных родственников не обнаружилось.
      – Примкните к верно выбравшему путь свой! – басил Леха.
      Но тут, перекрывая его визгливым криком, Женя призвал всех к оружию. И наркоманско-алкогольная толпа сомкнула ряды и двинулась на Леху.
      Делать было нечего – надо спасать не только свою собственную шкуру, но и шкурки своих товарищей. Алексей выставил ладонь вперед и попросил у людей только три секунды. Офигевшие, но не желающие расставаться со здоровьем и испытывать боль представители «Гринписа», ОБСЕ и свободные журналисты замерли.
      Леха ударом кулака отправил в глубокий нокаут Евгения, пролетевшего после апперкота пару метров и врезавшегося в толпу, подбежал к привязанным к столбу жертвам репрессий, поднял ствол с козлов и начал им размахивать, разгоняя вокруг себя людей. Очень многие попали под удар. И после того, как раздался хруст костей и предсмертные крики, толпа аборигенов бросилась врассыпную, сметая непрогоревшие кострища и подпаливая пятки. Самые смелые оттаскивали раненых, орущих благим матом, несмотря на алкогольную анестезию, и грозились со второго захода выпотрошить Леху.
      Повертев над головой дубьем с привязанными к нему пленниками, Простаков положил его обратно в козлы и, тяжело дыша, стал оглядываться. Никого, пустая поляна. Только Витек стоит на коленях и трясется.
      – Ты чего? – подошел к нему Леха.
      – Да вот, думаю, хорошо, что ты меня не задел.
      Илья Муромец взглянул на часы Резинкина.
      – До вечерней поверки осталось двадцать минут. Мы не успеем.
      Фрол пожаловался:
      – Слушай, мы целый день тут привязанные, у меня ноги отекли.
      Отлепили пластырь и со рта Глашки. Она тут же завизжала, потом сделала несколько глотков, успокоилась и, наклонив голову набок, замерла.
      – Ну вот, у нее, наверное, обморок, – сообщил Леха, похлопав девчонку по щеке; при этом голова ее, свесившаяся в сторону земли, несколько раз дернулась наверх и снова вниз. – Ни фига, ничего не чувствует.
      – Давайте по-быстренькому выбираться отсюда!
      Послышался топот и матерные крики.
      – Это бегут к нам! – Леха подтолкнул Резинкина к дальнему, явно более легкому концу бревна. – Подсаживайся под козлы, поднимай бревно и бежим!
      Леха сам взвалил на себя тяжелый конец, тот, ближе к которому были привязаны пленники, и парочка понеслась к лесу, благо с каждым мгновением становилось все темнее и темнее. Резинкин, пробежав метров пятьдесят, кряхтя и пыхтя, сообщил Лехе, что он больше не может. На что здоровый бугай посоветовал забыть «не могу» на ближайшие двадцать минут.
      Кое-как они вломились в кустарник, и тут Фрол начал ойкать и материться.
      – Вы, уроды, вы мне всю рожу поцарапали ветками!
      Глашка присоединилась к нему:
      – Осторожнее, придурки! Осторожнее! Вы не представляете, как это больно!
      – Лучше бы спасибо сказали, – бормотал Простаков, таща на себе тяжеленную ношу и подгоняя держащегося за хвост столба Витька. – Лягушек живых не наелись, и то хорошо. А то эти французские казни, они мне не по душе. Как думаете, мужики, убил я там кого-нибудь?
      – Да не боись, они живучие – наркоманы, проститутки.
      – Кого ты назвал проституткой?! – взвизгнула Глаша и тут же получила веткой по башке. – А-а! – воскликнула она.
      – Вот-вот, – Леха улыбался в темноте, – не рыпайся и не повизгивай.
      Шли быстро.
      – Слушай, может, развяжем меня? – предложил Валетов. – А то уж веревки больно кожу трут.
      – Молчи, мы должны успеть до начала вечерней поверки. Если облажаемся, нам лейтенант вставит, а ему – комбат. Понял? Из-за тебя, из-за урода, будут все трахаться. Кстати, что вы там делали столько времени? Неужели уйти было нельзя?
      Валетов молчал. Резинкин, держа свой конец, начал хохотать. Глаша возмутилась:
      – Ну и что тут такого? Ты что, маленький, что ли? Задержались немного.
      – Валетов! – Леха все прекрасно понял. – Ты придурок, тебя вообще отвязывать от этого столба не надо!
      Продравшись сквозь лесочек, команда спасения выбралась на поляну, где уже были построены все четыре взвода.
      И надо же такой херне случиться – Стойлохряков сам приехал проверить, все ли вверенные ему тела в строю. Он лично начал идти вдоль строя русского взвода, придирчиво оглядывая форму солдат.
      Так, Простакова нет, уже залет. Разведчики старшего лейтенанта Бекетова, красавцы один к одному, приятно смотреть. И Резинкина нет. Ну, химики...
      Вот и конец строя...
      На месте последнего, где обычно фиксировался Валетов, стоит столб. К столбу прикручена голая девка. Лицо знакомое. Сиськи через веревки торчат. Смотрит на него, не моргая. А глаза красивые, тоже стоял бы и смотрел. Были бы у нее руки свободны, еще бы и честь отдала. По бокам от столба и немного сзади стоят Простаков с Резинкиным. Поддерживают привязанную даму, чтоб не рухнула.
      – Это что такое!! – возмутился Стойлохряков, отступая на два шага назад и обращаясь к Мудрецкому.
      Тот лупает глазами, будто в первый раз увидел. Простаков подает голос:
      – Извините, товарищ подполковник. – И, не дожидаясь утвердительного ответа, поворачивает столб на сто восемьдесят градусов. – Вот! – он показывает толстым пальцем на маленького мальчика. – Вот Валетов. Рядовой Валетов. Видите, товарищ подполковник? У нас полный состав, все на месте. Он немного веревками перевязан. Как было, так и взяли.
      Глядя на столб в конце строя и болтающиеся в воздухе ноги тридцать шестого размера, Стойлохряков раздувал от негодования щеки и ноздри:
      – Нет, ты лучше поверни в обратную сторону, я буду на голую девушку смотреть.
      Глаша закричала:
      – Не имеете права!
      – Ну, конечно, – не обрадовался Стойлохряков. – Я здесь на все право имею. Простаков, вращай!
      Леха с удовольствием повернул столб в обратную сторону. Солдаты, услышав, что в конце строя, оказывается, стоит не просто столб, а привязанная к нему девка, нарушили порядок, принятый в армии, и стали разглядывать Глашку.
      – Ну вы чего! – засуетился Мудрецкий. – Ну-ка встаньте все как положено! Как вас тут учили!
      Комбат, увидев сбродность состояния, крикнул:
      – Смирно! После отбоя девку от столба отвязать! Рядового Валетова одеть.
      – А девку одевать? А Валетова от столба отвязывать? – не понял лейтенант.
      – Как тебя зовут? – спросил комбат.
      – Так я же Глаша, вы сегодня с утра со мной разговаривали.
      – А-а-а, – вспомнил подполковник, – так это вы вдвоем ходили в лагерь к Жанне, а сейчас у столба. Простаков, вращай, – снова на подполковника смотрит Валетов. – Молодец, рядовой. С задачей справился. Эк они вас... Лейтенант...
      – Так вы же сказали, товарищ подполковник, чтобы все были налицо.
      – Какого хрена, лейтенант, ты голожопых мне в ряды ставишь?! Потом не просто голожопых, а парня с девкой, и стоят они с помощью этого столба спиной к спине. А в армии положено, чтобы смотрели друг другу в затылок! И у нас здесь одна шеренга, а не две! Если в следующий раз будете столб в конце строя содержать, так делайте все по уставу! И вообще, у военнослужащего весь срам наружу! А у девки, между прочим... Ну-ка поверни, – попросил комбат Простакова, и тот снова повернул Глашку всеми своими прелестями к комбату, – а у девки, лейтенант, тебе уже давно пора знать, срама никакого нету!
      – Как нету? – обиделась Глаша, опуская голову вниз.
      – Нет у тебя срама! – повторил комбат. – Все, я пошел к другим взводам, а вы давайте тут развязывайтесь.
      – Так главное, что все живы, товарищ подполковник, все на месте!
      – Еще бы все живы не были, – пробурчал недовольно Стойлохряков, удаляясь. – Что бы тогда мы делали с неживыми-то солдатами, воевать-то с кем? Хорошо, когда все живы, а то смотри мне. Живые все, хоть и голожопые, но живые.

* * *

      Напившись воды и наевшись, Валетов спал. Ему абсолютно ничего не снилось, только под утро он почувствовал, что рука нащупала что-то мягкое и, кажется, волосатое. Похоже, будто кошку гладишь, так ему казалось. Он мял это мягкое недолго, но ощущения были приятными. Наконец почувствовал, как кто-то его поцеловал и прошептал нежно на ухо:
      – Ну так у нас будет сегодня что-нибудь или нет?
      Вынырнув из потустороннего мира, Фрол открыл глаза и увидел перед собой Глашку.
      – А-а! – воскликнул он и улыбнулся.
      – Ты чего? – не поняла она.
      – Как хорошо, а то ведь я не думал, что ты рядом. Испугался.
      – Чего испугался-то?
      – То, что пидорас я, понимаешь? Это самый страшный сон, какой только может увидеть нормально сориентированный мужчина.
      То, что нащупала его рука, оказалось всего-навсего ее милой головкой.
      – А-а-а, – протянула она с пониманием. – Нет, у тебя все в порядке.
      Тут ее маленькая ручка ширкнула под одеяло и нащупала часть Валетова. Тот закатил глаза от приятных ощущений, затем снова вернулся к реальности.
      – Погоди, – оборвал он ее, и Глашка обиделась. – Мы где? – он ошарашенно глядел на белые стены и потолок.
      – Как где? В вашей санчасти. Нас сюда привезли с поля и положили в одной палате.
      Фрол поглядел по сторонам:
      – Так вон та койка твоя.
      – Ну да, – согласилась Глаша. – А я под утро к тебе перебралась. Правда, нам здесь удобнее?
      – Ну, – Фрол чмокнул ее в щеку. – Конечно, тут хорошо. А вдруг зайдет кто?
      – А никто не зайдет, – шептала она ему на ухо. – Никто... никогда... не зайдет, – голос ее становился все нежнее и тише.
      И Валетов, недолго размышляя над тем, что его ожидает сегодня днем, принял все ласки Глаши близко к сердцу.

* * *

      Простаков сидел грустный: по рассказам лейтенанта Мудрецкого, из лагеря защитников природы с утра ушло в Самару четыре машины «Скорой помощи». У одного сотрясение мозга, у другого сломаны ребра, у третьего – рука, а у четвертого выбит палец. Причем с выбитым пальчиком поехала девочка. Лехе было стыдно. Это, судя по всему, те, кто попали под дубину.
      Но ведь ему надо было выбираться. А если бы он их не прищучил, то они бы его прищучили. Хотя сомневается он в данном вопросе очень сильно, но вот Фролу и Витьку досталось бы по полной программе. Наверное, тогда бы Валетова на самом деле на вертеле изжарили вместе с его подружкой.
      Самое главное, что жалоб на военных не поступало, хотя Стойлохряков и отказался класть пострадавших в собственную санчасть. С какого чуда он должен помогать гражданским лицам, возжелавшим добавить в проводимое им мероприятие яду.
      Люди не при смерти – потерпят. Да какие это люди? Пьяницы и наркоманы! Вот у него – люди! Все одеты по форме, накормлены три раза в день, умыты и начищены; через утренний осмотр перед завтраком проведенные. Никаких разгильдяев не наблюдается.
      А Валетов, так он вообще герой, целый день провел на жаре привязанным к столбу. Это дорогого стоит. Видимо, получал тяжеленные солнечные удары по собственному темени и ничего – выдержал. Девчонка – тоже молодец. Жена декабриста. Он бы такую себе в батальон взял чай готовить с лимоном так, как он любит. А то эти дежурные по батальону постоянно всякую дрянь из порядочного чая вываривают – а ему пей всякие там радикалы с токсинами! Тяжелая доля у комбата, ей-богу!

      Шпындрюк подъехал на своей «Волге» к дому комбата и, войдя в коридор после того, как его впустила Вера, справился о здоровье супруга, так как дни у него в связи с приездом натовских военных стояли напряженные. Обнаружив в гостиной человека в американской военной форме, Шпындрюк сощурился: очков, привычно восседающих на носу, при нем не было. Тот не шевелился, видимо, разглядывал свои пьяные сны. А в это время в спальне шло легкое шебуршание. Петр Валерьевич натягивал на себя обмундирование и уже через три минуты стоял перед Шпындрюком, готовый отправиться на службу.
      Мужчины поздоровались, молча полюбовались на сладко спящего полковника и ушли на кухню.
      – Ну и как он? – заботливо справился Шпындрюк, зная немочь иностранцев после русских застолий.
      – Ничего, на поправку пошел. Совсем дикий приехал, – жаловался Стойлохряков, наливая чайку и кидая в него... чего ж еще... лимон. – Сейчас выучил два самых нужных слова: водка и пельмени.
      – Ну, откормится, – заулыбался глава администрации. – Ты мне лучше расскажи, у тебя там в плане учений нигде не прописано рытье окопов?
      – А что такое?

* * *

      Бекетов, Боше, Ватерспун и Ельцки смотрели на карту, разложенную на столе. Стойлохряков указывал им на небольшую полянку недалеко от поселка Чернодырье.
      – Вот здесь будет проходить следующее мероприятие.
      – Почему так близко от поселка? – поинтересовался француз на плохом английском.
      Перевести вопрос было некому. Но по тому, как Боше тыкал пальцем в поселок, Стойлохряков жестом успокоил его, мол, ничего страшного. И на самом деле, с помощью русско-английского словаря еще утром подполковник составил несколько предложений, смысл которых сводился к тому, что копай землю и засекай время. Офицеры не первый день служили в армии и предположили, что сегодня их подразделениям предстоит копаться в земле. Так и вышло.
      Когда четыре взвода прибыли на место, то увидели заботливо разбитые с помощью колышков и белых веревочек участки. А два мужичка сидели в тени дерева и покуривали, изредка поглядывая на прибывшие подразделения.
      Один кивнул в сторону солдат и сообщил другому свои собственные мысли:
      – Глянь, Ванька, какие к нам разношерстные американцы понаехали.
      – А хрен с ними, что разношерстные. Все равно копать сейчас будут.
      – Это точно, – улыбнулся друг Ваньки и затянулся с превеликим удовольствием.
      – А то бы нам.
      – Да, – согласился Ванька. – А то бы нам. И чего они там у себя в своей Америке сидят? Приезжали бы к нам ямы копать. У нас тут полно всего надо перерыть.
      – Да, – согласился друг Ваньки и снова затянулся. – Пусть приехали бы, а то вон все оружием увешаны. Нехорошо это – по чужой земле с оружием ходить.
      – Да вон гляди, у них лопатки есть.
      – А лопатки – это правильно. Пусть лопатками и работают. Как думаешь, одинаковые участки разбили?
      – Да, думаю, одинаковые. Если б знать, где наши копать будут, то поменьше бы отмерили, правильно?
      – Да, правильно.
      – Хорошо бы нашим земля помягче досталась.
      – Да тут везде земля мягкая. Пусть роют.
      Полковник Мартин, увидев, как размечены участки, начал было возражать, что на окопы это, мол, совсем не похоже. Но только стоило Стойлохрякову похлопать по фляжке, болтающейся у него на ремне, в которой сладко булькала известная жидкость, как тот прекратил все свои возмущения и согласно закивал головой. Дрессура – вещь непростая.
      – Какая разница, – бурчал Стойлохряков, – чего копать, окопы или канаву? Норматив мы сейчас составим. Все просто: кто первый закончит, тот и победил. Вниз на два метра углубят, в ширину – метр. Чтобы труба нормально легла. Ну, с запасом выроют, ничего страшного.
      Стойлохряков уже думал, как сегодня в конце дня к нему подъедет Шпындрюк и отдаст половину сэкономленных денег. Так бы бульдозер гнать, горючку тратить. Потом еще мужиков нанимать. А тут сто двадцать хлопцев со всей Евразии задаром, в качестве небольшой тренировки, взроют ему народнохозяйственный объект. Все меньше денег тратить. А то выйдут, изгадят какое-нибудь поле, в котором нужно в следующем году хлебушек засеивать. Зачем такие ненужные действия?
      Для придания военного колорита тупому, в общем-то, занятию решено было с каждого взвода отобрать по три человека для выполнения спецзадания. Один – так называемый поисковик – должен за два часа найти в небольшом лесном массиве любых двоих представителей не своего взвода, как бы пленить их и привести к месту, где идут работы. Тот, кто приведет двух пленных первым, отнимает от времени окончания работы своего взвода десять минут. Второй – пять минут. Третий – минуту. А четвертому – спасибо за участие.
      Искусство противоборствующих сторон состояло в умении маскироваться в лесной местности. «Ищейка» должна подойти к «зайцу» вплотную и коснуться его рукой, только тогда считалось, что человек найден. Прятавшимся убегать и драться было запрещено.
      Дав полчаса времени тем, кто должен был рассеяться по лесу и замереть, подполковник стал инструктировать словами и жестами остальных четырех делегатов от каждого взвода, призванных по-быстренькому найти двух человек в этом массиве и вернуться к себе. Своих брать было нельзя. И с данным условием Простаков никак не мог согласиться. А от русских именно его отобрали в следопыты, так как никто не оспаривал опыт таежного охотника.
      – Почему своих нельзя, товарищ подполковник? – пыхтел здоровый бугай, все время поглядывая на не уступавшего ему по габаритам немца Дитриха, выделенного бюргерами ему в противники.
      – Потому как свои возьмут да на своем языке чего подскажут, – оправдывался подполковник.
      – Ес, ес, – подтверждал Тод Мартин.
      Данное упражнение ему было хорошо знакомо. В принципе, это он и предложил провести такое мероприятие, дабы уж совсем не отуплять личный состав предстоящей им тяжелой работой. Будут землю рыть и на своих надеяться.
      Через полчаса в лесной массив под свист и улюлюканье остающихся копать молодцов запустили поисковиков. Лейтенант Бекетов выматерился вслед Простакову, пожелав ему удачи, а своим разведчикам – закопаться в землю за эти полчаса и затихнуть. Пусть натовцы хоть весь массив облазят, а разведчики обязаны были испариться, для того чтобы усложнить задачу противника.
      Леха вбежал в лес и повертел головой по сторонам. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев. Света вполне достаточно. Вот если бы дело было ночью, то пришлось бы намного тяжелее. А днем, днем он кого-нибудь обязательно выцепит. Сейчас по всей рощице затарилось восемь человек.
      Хотя правилами было запрещено перемещаться по лесу после того, как истекли полчаса на подготовку, Леха был уверен, что никто не будет сидеть. Каждый попытается ходить кругами вокруг ищеек и замирать только в те мгновения, когда будет видеть приближающуюся опасность.
      Также никто не мог гарантировать отсутствие беготни и сопротивления. Поэтому от каждого взвода отобрали самого здорового, для того чтобы, случись необходимость, мог «зайчика» и пристукнуть, чтобы тот не особо рыпался.
      Отправив на поиски солдат, Стойлохряков повернулся к стоявшим наготове взводам с саперными лопатками в руках. Участки на самом деле были равноправными, и теперь оставалось только ждать сигнала к началу выполнения упражнения – копания канавы на скорость. Чисто русская забава!
      Стойлохряков протянул полковнику свисток:
      – Дуй давай.
      Поняв суть предложения по жесту, Тод Мартин со всей силой вложился в крохотное отверстие. Шарика в свистке не было, и поэтому вместо трели вышло жалкое пшикание. Но и пародии на Соловья-разбойника оказалось достаточно для начала вгрызания в землю.
      Как только старт был дан, Стойлохряков подозвал к себе Мудрецкого:
      – Лейтенант...
      – Я.
      – Да ты, ты, знаю. Давай возьми какого-нибудь солдатика из наших...
      – Так время растянем, товарищ полковник, тут каждый же человек дорог.
      – Ничего страшного. Вон Валетов и так выбыл.
      – Ну, от Валетова-то пользы никакой.
      – Слушай меня, не перебивай. Возьми сейчас солдатика, отправь в Чернодырье. Пусть принесет оттуда ведро самогона и ведро воды. Ты понял?
      Мудрецкий заулыбался:
      – Конечно, товарищ подполковник. Мысль ясна как день.
      Критерием законченности канавы, по общей договоренности, служила следующая процедура: Стойло-хряков должен был опуститься в яму и пройти по ней, при этом его голова не должна была подниматься выше верхней границы дерна, и никаких поблажек.
      Леха бесшумно двигался по лесу, прислушиваясь к любому шороху. Неожиданно совсем рядом он услышал родную ругань и понял, что одного из наших уже выбили из игры. Придурок даже не ушел поглубже в лес, остался у самой кромки. Видимо, решил схитрить, пропустить охотников внутрь, а самому оставаться на краю. Но финт не удался, и теперь кто-то – то ли немец, то ли англичанин, то ли француз – имел уже в активе одного пленного.
      По условиям игры он имел полное право теперь таскать его за собой.
      – Если наш догадается, – рассуждал Алексей, – то будет время от времени шуметь и тем самым обозначать присутствие охотника. Может то споткнуться, то на ветку наступить, хрустнуть, кашлянуть, пукнуть, сморкнуться, чихнуть. Делать все, что угодно, не давая приблизиться к шарящим по лесу противникам.
      Леха двигался стремительно и едва не налетел на одного из разведчиков Бекетова. Звали пацана Гриша. Он сидел рядом с небольшим деревом, закрывшись со стороны подхода Лехи кустом шиповника. Но для Простакова большого труда не составляло обнаружить бойца. Он подошел к нему неслышно и присел рядом с ним, зайдя со спины. Когда Леха заткнул ему рот рукой, тот дернулся, но у него хватило ума не паниковать.
      – Козел, – первое, что прошептал Простаков. – Ты думаешь, что тебя здесь не смогут найти?
      – Как ты ко мне подошел? Я ведь все слышу.
      – Не уверен.
      Алексей показал ему пальцем на местечко в десяти метрах от них.
      – Вон туда, в те кусты, – проговорил он одними губами.
      Где-то за спинами хрустнула ветка, и они замерли. Леха осторожно повернул голову и увидел, как к ним приближается косуля.
      – Кто-то гонит, – сообразил он. Скоро за косулей появится или один из ловцов, или же какая-то приманка перемещается, нарушая все договоренности.
      Снова показав на куст, Леха растворился, не забыв сообщить, что одного из русских уже нашли.
      Стараясь не пугать благородное животное, Алексей обошел его полукругом и вышел на парня в желто-зеленом камуфляже, стоящего глупо посреди леса и даже не пригибающегося. Явно нерусский. Кажется, такие комки у французов. Алексей быстренько подбежал к солдату и схватил его сзади за плечи.
      Криком «Найн!» немец обозначил национальную принадлежность. Пригнув парнишку к земле, он коснулся указательным пальцем собственных губ. Тот согласно закивал головой. На лице его была написана досада от того, что он так глупо попался. Схватив «зайца» за рукав, Леха пошел дальше по лесу. Но его предположения насчет возможного поведения одного из схваченных разведчиков Бекетова полностью оправдались на фрице. Тот специально ходил и шумел, кашлял и шуршал. Невозможно было никого обнаружить. После двух минут Алексей сообразил, что так ему никогда не выиграть. Он рванулся через лес, увлекая за собой пленного, и спустя пять минут они, оба взмыленные, выбежали из рощицы на полянку, и Леха сдал первого пленного Стойлохрякову и Тоду Мартину, которые лично наблюдали за поимкой солдат.
      – Мудро, – похвалил подполковник Простакова, и тот, окрыленный комплиментом, вновь ломанулся в чащу, скрипя зубами и мечтая выхватить побыстрее оттуда и второго.
      Не исключено, что три остальных охотника – его непосредственные конкуренты – также водили за собой шумящие хвосты. Это должно было страгивать оставшуюся дичь с мест и заставлять ее перемещаться.
      Не раздумывая, Леха ломанулся в центр рощи, откуда решил начать поиски.
      Времени оставалось катастрофически мало. В любой момент его противник мог зацепить вторую добычу и отправиться на доклад к Мартину и Стойлохрякову.
      Пока старшие офицеры ждали результатов поисков на поляне, лейтенант Бекетов со своими коллегами из других армий расселись в тенечке и раскидали покер, а бедные солдатики, поскидывав с себя кители, махали лопатами, углубляя и расширяя фронт работ. Упражнение только началось, и в ближайший час делать около солдат было нечего.
      Мудрецкий с двумя красными ведрами, снятыми с пожарного щита (других Стойлохряков не нашел) брел по Чернодырью и заходил то в один дом, то в другой, сливая запасы хозяек в общую тару. Не успел он наполнить и первое ведро, как за ним увязался непотребного вида мужичок. В рваной фуфайке, несмотря на жару, разбитых ботинках и грязных, совсем недавно облеванных штанах.
      – Это ты тут чего, лейтенант, промышляешь? – поинтересовался он, топая чуть сзади и прекрасно улавливая носом содержимое ведра. – Решил оборонную способность повысить? – продолжал мужичок, сладко причмокивая из-за слюны, залившей весь рот.
      Если в части Мудрецкий уже довольно спокойно мог послать человека на три буквы через весь коридор, то к общению с гражданскими был морально не подготовлен. Будь на его месте сотрудник милиции, дядьку он быстро бы отшил, но Юра, как только оказывался в поселке, превращался опять в аспиранта университета и, несмотря на форму, надетую на его плечи, не мог грубить гражданским лицам.
      А мужичок, частенько потирая красно-синий нос, пытался унять в нем сладкое щекотание, возникающее из-за паров спиртяшки, тянущихся из ведра.
      – Ты зря, лейтенант, так ходишь. Выветрится все. Надо в бутылях.
      – А тару хозяйки жалеют, – пожаловался Мудрецкий, сам прекрасно понимая, что выпаривать-то не надо. Но ничего иного у него под руками не было. А если он оставит где-то пожарное ведро, то потом Стойло-хряков так разорется, что никакого спирта не надо будет, кайф и так словишь.
      Увязавшийся за лейтенантом «синяк» дисциплинированно ждал его у калитки каждого дома, куда он заходил, и даже однажды вызвался посторожить пустое ведро, но Юра ему не доверился, справедливо предположив, что оно будет тут же продано какой-нибудь бабе за сто граммов горючего.
      – Наполнил одно? – поглядел мужичок в плюхающуюся в ведерке жидкость.
      – Ага, – согласился Юра.
      – Чего, теперь еще одно?
      – Да нет. Сюда водички налью.
      – На фига тебе водички? – воскликнул мужик. – Слушай, у тебя деньги есть?
      Деньги еще оставались.
      – Давай двойную норму выполним.
      Глаза у дядьки горели.
      – Я тебя сейчас к бабе отведу. У нее всегда есть. Она тебе целое ведро нальет сразу. Тебе даже по дворам ходить не придется. А ты мне всего литр поставишь. Это же ничего по сравнению с тем унижением, которое ты испытываешь. Приходится в каждый дом заходить, объяснять, что тебе нужна самогонка или там водка. А водка тут есть, кстати?
      Мудрецкий посмотрел на полное ведро.
      – Ну, один добрый человек полбутылки вылил.
      – Неужели? Ой, какой коктейль!
      Мужичок упал на колени и сунул нос в поднимающиеся пары. Мимо шла парочка легко одетых кооперативщиков, по-старому колхозников.
      – Митяй, ты чего это на коленях стоишь? – заинтересовался один и подошел к лейтенанту, не знавшему, как оторваться от «синяка», так как тот цепко обхватил ведро с пойлом двумя руками и не пускал Юрку дальше.
      Надо было выбираться из статического состояния, и Мудрецкий быстро согласился, чтобы дядька вел его к бабе, у которой, как он выражался, всегда полно.
      Мужики, поглядев на одно пустое ведро и на одно полное, уловили запах и смекнули по разговору, что речь идет о наполнении и второго сосуда.
      – Зря так носишь, офицер. Все выветривается, – поделился знакомый Митяя с не менее красно-синим шнобелем, чем у стоящего на коленях. – Надо к продукту уважение проявлять, носить в мелкой таре. А не так, чуть ли не в ванной. Это может здоровье сильно подорвать, и так случится, что завтра тебе уже ничего не надо будет.
      – Это почему? – не понял Мудрецкий.
      – А потому что, сынок, – а дядька был раза в два постарше, – на кладбище отъедешь, надорвешься.
      – Да ничего со мной не будет, – повел плечами Юра. – Что, я два ведра не донесу?
      – Донести-то донесешь, а вот выпить не сможешь.
      – Я не для себя набираю.
      – А, так вас там целая компания. Офицеры выпить любят, – начали между собой судачить мужики, уже втроем увязавшись за Юркой, который, словно робот, теперь следовал указаниям «синяков».
      Прошли они метров семьдесят-восемьдесят, и к тройке прилип четвертый. Теперь уже все громогласно обсуждали, к какой именно бабе-самогонщице им завернуть и заполучить еще ведро первача.
      Про Мудрецкого все забыли, и его в расчет уже никто не принимал. Неважно, что у него деньги, что он несет, люди вели разговор меж собой так, будто сейчас они пойдут, купят ведро самогонки и засядут по-хорошему, на трое суток. Попивать зелье и переться от жизни.
      Сухонькая маленькая женщина вырвала грязными перепачканными в навозе руками деньги из рук лейтенанта и спокойно вылила из мутного десятилитрового бутыля жидкость в ведро. Как раз осталось литра полтора на то, чтобы напоить мужиков.
      Упросив тетку сдать ему и бутыль, Мудрецкий заплатил немного еще и за нее и, понадеявшись, что все восемь дядек, перемещающиеся за ним по поселку паровозиком, наконец, отстанут и натешатся этими полутора литрами мутного самогона, схватил два ведра, поддал газу и теперь мечтал только об одном: прибыть побыстрее к месту, где шло сейчас копание траншей.
      С одной стороны, он понимал, что люди вработались и самое время, как это и замышлял Стойлохряков, немножко поддать парку, для того чтобы народ ощутил расслабуху, а с другой стороны, его подгоняли уже человек пятнадцать, на ходу выхлебавших весь предложенный самогон. Причем едва не подрались.
      По мере того как он уходил все дальше по поселку, к нему начали уже бесцеремонно приставать, требуя отдать одно ведро, мотивируя свои посягательства тем, что два ведра – это очень круто и девать их Мудрецкому некуда. Но Юра отбрыкивался, отпихивался от алкашей ногами, так как руки были заняты, и уходил все дальше и дальше.
      Когда он наконец достиг окраины поселка и увидел впереди себя интернациональную роту, усиленно вскапывающую землю, у него на душе стало легче. Но «синяки» не отставали, насобирав по дороге еще и своих приятелей. Толпа человек в тридцать, требуя от Мудрецкого расстаться с обоими красными ведрами, наседала.
      Юра пустился бегом с небольшого пригорка, а «синяки», разогретые выпавшим им на долю самогоном, устремились вдогонку. Теперь лейтенанту вместо вежливых предложений расстаться с грузом в спину летели камни и неслась отборная матерщина, дабы эта сволочь, во-первых, остановилась, во-вторых, не вздумала споткнуться и разлить продукт.
      Сидящие под сенью дерева младшие офицеры продолжали перебрасываться в покер и поглядывать на своих подчиненных, усердно роющих землю. В перерыве между партиями все согласились на том, что надо бы подойти и посмотреть, что у кого происходит. Обойдя участки, Володя подошел к своим.
      – Мужики, надо побыстрее.
      В это время отборный взвод пыхтел. Обливаясь на жаре потом, парни углубляли канаву.
      Примерно то же самое, достаточно вяло и без особых эмоций произнесли на своих языках и остальные. Вернуться к игре они не успели, так как прибежал запыхавшийся Мудрецкий, а вместе с ним и тридцать местных алкашей. Мужики с жадностью поглядывали на ведра. Бекетов вначале не прочухал ситуацию и подошел к Юре.
      – Что за фигня? Ты чего, украл что-нибудь?
      – Да нет, они вот за горючим повелись.
      Старший разведчик уловил запах спирта и, положив руку на кобуру, состроил злое лицо и сделал шаг вперед.
      – Пошли отсюда!
      – Да ты чего, мудак!
      – На своих людей член поднимать!
      – Хамство-то невиданное, – неслось из толпы.
      – Взвод! – заорал старший лейтенант.
      Парни, не выпуская из рук лопат, стали вылезать из ямы. Остальные, заметив, что их конкуренты бросили работу, повернули головы. Французы, немцы и англичане, увидев, что с местными назревает какой-то конфликт, также повылезали из траншеи, не забыв прихватить орудия труда.
      Огромная толпа молодых разгоряченных парней против шайки хронических алкоголиков – нет ничего милее и краше.
      Мужики, почуяв, что их ведра накрылись, вежливо поклонились, сняв кепки и панамки. Обнажив кто лысину, кто нечесаные заспанные шевелюры, поулыбались и отправились восвояси несолоно хлебавши, тихо-тихо обещая Мудрецкому найти его и оторвать ноги.
      По общему согласованию был организован перерыв в пять минут. Черпая небольшой кружечкой из ведер, лейтенант разливал едрен-воду по фляжкам, дурея только от одного запаха. Вскоре незаметно перерыв с пяти минут продлился до пятнадцати.
      Тем временем, пока разгоряченные земляными работами парни принимали на грудь, Простаков бежал по лесу, изредка останавливаясь и прислушиваясь к окружающему миру.
      – Птички не поют – значит, где-то кто-то бродит, – рассуждал сам с собой Леха.
      Время таяло. Он чувствовал, что еще немного, и ему придется довольствоваться уже не первым местом, а хорошо, если и вторым. Одного он вывел. Еще бы одного. Ну где же вы, черти!
      Постояв немного на крохотной полянке, Леха вновь ломанулся в чащу, стараясь лишний раз не задевать ветки и не шуршать листвой. Неожиданно впереди он увидел француза, бормотавшего что-то себе под нос и ведущего на веревочке одного за другим двоих солдат. К великому удовольствию Лехи, русского среди них не было.
      Значит, где-то еще тарятся. А если так, то, может быть, ему удастся стать в этом приключении вторым.
      Пришлось бежать дальше. Леха считал ниже своего достоинства показываться на глаза. Просто повезло лягушатнику. Неожиданно где-то в стороне упало что-то мягкое.
      – Может, шишка? – предположил Алексей, но он должен был узнать наверняка.
      Подбежав к высокой сосне, Леха стал оглядываться. Шуршало где-то здесь. Наконец, он задрал голову, как делал это не однажды. Но, похоже, в ветвях никого нет. И тут взгляд поймал лежащую на земле пачку сигарет.
      – Ха-ха, на дерево залез придурок.
      Отойдя в сторону, он увидел сидящего на сосне и трясущегося солдата.
      – Э, ты чего, урод! – закричал ему Простаков первое, что пришло на ум.
      В ответ он услышал какое-то невнятное бормотание. Что это такое, он понятия не имел. Но по интонации и мимике, а также по рукам, судорожно обхватившим ствол, Алеха понял: дело весьма отвратительное, так как парнишка забраться-то забрался, а вниз слезать боится. И, видимо, в оцепенении провел не одну минуту. Еще немного, и его руки откажут, и он с превеликим неудовольствием полетит вниз, ломая себе о встречные толстые сосновые ветки ребра, руки, ноги, а то и с башкой расстанется.
      Что с ним после этого сделает Стойлохряков, Леха и представить себе не мог. Отправит служить куда-нибудь за полярный круг?
      – Ты там сиди, не дергайся, – сказал он громко и, подпрыгнув, схватился за сучок покрепче, подтянулся и стал подбираться к солдату, продолжавшему лопотать что-то на своем языке.
      – Ну ты и спрятался, мать твою.
      Убедить солдатика с флагом Французской Республики отпустить руки оказалось делом непростым. Пришлось Лехе самому разжимать пальцы, а перед этим переставлять ноги бедняги так, чтобы он мог хоть на что-то опереться. Когда, наконец, Леха разжал отекшие суставы и потянул его влегкую на себя, солдатик взял и потерял равновесие. Ну, надо же такой хрени случиться! Простаков успел зацепить его за шиворот перед тем, как парнишка сорвался вниз.
      А в это время по лесу бежала французская ищейка, успевшая захомутать одного англичанина. Солдат был счастлив и такому скромному успеху. Он понимал, что время уходит и надо бы найти еще кого-нибудь, при этом ему приходилось волочить за собой пленника, который не желал ускорять передвижение потенциального противника, и французу постоянно приходилось останавливаться и поддергивать неуступчивого англичанина. Обогнув очередное дерево, он понесся прорабатывать следующий массив, как вдруг с неба упало тело, но, не долетев до земли, остановилось, поддерживаемое сильной рукой. Таким образом, два француза встретились лицом к лицу, и оба обделались от страха. Один оттого, что падал, а другой оттого, что видел, как первый падает.
      Леха, глядя сверху на случившуюся сцену, улыбался.
      – Ну, вы как там, ребята? Сухие? Или у вас в армии памперсы выдают, и результатов испуга не видать?
      Соревнование выиграл немец, который быстрее всех нашел двух «зайцев». Леха занял почетное второе место, но оставалась одна проблема. Одного из «зайцев» французского происхождения найти не могли. Беда с французами. Не умеют играть в интересные игры в русских лесах. Куда он запропастился, неизвестно. Решено было не возвращаться к копателям траншей и имеющимися силами начать поиски одного канувшего бесследно в рощице солдата.
      Тем временем, пока велись поиски заблудшей и до сих пор не обнаруженной души, в районе копания траншеи солдаты, расслабившись, продолжили ковыряться уже с полным безразличием к конечному результату. А в это время младшие офицеры вернулись к своему покеру, будучи подшофе, и лейтенант из англичан Ватерспун предложил играть на звездочки и нашивки, находящиеся на форме. Они у себя на острове много чего изобрели, они вообще европейские японцы со своими причудами: футбол, волейбол, бильярд. А теперь играть в карты будут не на деньги, а на знаки различия.
      Только через полчаса немец, являвшийся, похоже, неплохим следопытом, обнаружил спящего в небольшой ложбинке француза, который предварительно себя закидал сухими листьями, и, если бы не рука, выпроставшаяся во сне из-под жухленькой кучки, они искали бы его еще очень долго.
      Оставшись довольными результатами поисков и присвоив за нахождение уснувшего еще минус пять минут немцам, Тод Мартин вместе со Стойлохряковым построили людей и отправили солдат, рвущихся помочь остальным в копании траншей, на позиции, а сами потихоньку пешочком возвращались от рощицы в поле, где оставили младших офицеров присматривать за интернациональной ротой.
      Разгоряченные соревнованиями и жаждущие победы своих и только своих, солдаты мчались к землякам, дабы помочь им добиться успеха. Леха с недовольством для себя обнаружил, что он уступал в беге практически всем, в том числе и разведчикам Бекетова, что было вдвойне обидно: уж своим-то проигрывать – это же хуже некуда, ведь обязательно расскажут, какой он неповоротливый.
      – Слишком мяса на мне много, – размышлял о причинах неудачи Простаков, приближаясь к фронту работ.
      Длинная траншея, появившаяся из ниоткуда, произвела на него впечатление. Насыпанный земляной вал закрывал ту самую канаву, ради которой и было устроено все это представление. С другой стороны, Леха понимал, что лучше уж они проделают тут работу народно-хозяйственного значения, чем просто так будут рыть окопы в полный профиль.
      Добежав до места, он кинулся к своим, но с недоумением обнаружил, что в их канаве возятся несколько немцев вперемешку с французами и англичанами. Тут же находились и несколько русских парней, при этом все довольно вяло ковыряли землю. Многие сидели на выкопанной земле и, разговаривая друг с другом каждый на своем языке, смеялись.
      Леха огляделся. За то время, что он отсутствовал, вся рота, похоже, превратилась в стадо. Многие поменялись не только канавами, но еще, как и футболисты после матча, махнулись между собой камуфляжами.
      К Простакову подошел довольный происходящим Резинкин и с гордостью продемонстрировал английский китель.
      – Ты глянь, мы тут с Джоном пошли на бартер: я ему свой, он мне свой. Разве не прикольно?
      – Что тут случилось-то? – Леха водил огромными глазами по сторонам. – Вы чего, все похерили, что ли? А как же соревнование? Я там по лесу полтора часа бегал для того, чтобы вам, уродам, лишние десять минут скостить.
      – Да все, кобздец, – улыбался Витек. – Секундомер у Бекетова остановился, они его разбили на хрен.
      Простаков поискал глазами офицеров. Те сидели полуголые, продолжая резаться в карты.
      – Вы что, все бухие, что ли? – пригляделся Леха к Резине.
      – Так Стойлохряков, он же не дурак, он послал Мудрецкого за самогоном. Тот тоже нормальный мужик, два ведра принес, люди расслабились.
      – А где сам Юрок?
      Витек огляделся:
      – Да где-то здесь был. Пойдем поищем. Как бы его землей не засыпало, а то он чего-то переусердствовал с перепугу. Представляешь, тут приволок за собою человек тридцать «синяков» со всего Чернодырья, они еще грозились нам всем башки посворачивать, уроды. Но мы тут как все встали, интернациональным составом... Интернационал!
      Мимо плелся пьяный англичанин в российском кителе.
      – Джон, ты куда? – Витек схватил парня и подтянул его к Лехе. – Гляди, вот и Джон.
      Джон улыбался Лехе пухлыми алыми губками во всю свою английскую гостеприимность.
      – Здорово, – протянул Леха свою лапу, и они с англичанином не только поручкались, но еще и обнялись, а в конце объятий Джон поцеловал Леху в начинающуюся покрываться щетиной щеку.
      – Чего он, голубой, что ли?
      – Да нет, – успокоил Витек. – Это он от избытка чувств и от двух стаканов огненной воды местного производства.
      – Вот это да, – подхватил Алексей. – А чем закусывали?
      – Да в том-то и дело, что ничем. Тут, когда секундомер разбили, такое братание началось. Знаешь, встреча на Эльбе – это просто фигня по сравнению с сегодняшним мероприятием. У людей крышу сорвало, понимаешь, напряжение спало. Наши-то еще более-менее привычные, кое-как держатся, а на этих посмотри...
      Леха посмотрел. Там, где должно было идти интенсивное копание: в английском, немецком и французском секторах – кое-как, по инерции, копошились в большинстве только русские, все остальные уже попадали и лежали, кто забывшись, кто вспоминая родной дом, – видимо, маму, папу и деревню, из которой был призван или пришел по собственному желанию в армию.
      Мудрецкого нашли по двум пустым красным ведрам. Лейтенант спокойненько спал в травке, недалеко от траншеи, свернувшись калачиком, надев себе одно красное ведро на голову, видать, для того, чтобы солнышко в глаза не било. А во второе он засунул, а скорее всего, просто во сне так получилось, одну из ног в армейском ботинке и мило посапывал.
      Леха с Резинкиным переглянулись и решили не трогать взводника. Пусть отдохнет. Ну, выпил человек – чего не бывает?
      Алексей поискал глазами немца-здоровячка, который также ходил ошарашенный, глядел на своих товарищей, уже явно поняв, что случилось, но не находя ответа на вопрос:
      – Откуда появилось зелье?
      Несмотря на то что «фриц» сделал Простакова, Леха подошел и поздоровался. Понятно, звали немца Дитрихом. Кроме «гут» и «зер гут», других слов они не знали. Неожиданно Леха во время разговора повернулся и увидел степенно возвращающихся к окопу Стойлохрякова и американца.
      – Жопа будет, – произнес Алексей.
      Немец пробормотал примерно что-то такое же на своем языке, и оба поспешили закончить базар и стать как можно незаметнее.
      По своему собственному горькому опыту знали, что, если случается с начальством какое-то недовольство, первым ответственность будет нести самый здоровый, и не потому, что он виноват, а потому, что в глаза бросается. А если два здоровых вместе, то больше никого и искать не надо. Вот и виновники, сто пудов!
      По мере того как старшие офицеры приближались, взводники, завидя начальство, быстренько собрали карты, поднялись и замерли по стойке «смирно». Тод был уверен, что вчера с вечера он не слишком много принял. Ну так, пошатывало его до сих пор, но тем не менее он жив и даже иногда ощущает ноги, наступающие на землю. При этом он был уверен, что с мозгами у него все в порядке и разобраться, кто есть кто в армии, он сможет даже и в пьяном виде.
      Когда подполковник и полковник подошли к офицерам, Стойлохряков зло поглядел на Бекетова, стоящего в одной майке и трусах. Все его имущество было сложено в кучу, и, кроме российских тряпок, там находились также кители и майки француза и немца.
      Довольный, еще не успевший отойти от грандиозного выигрыша Стив Ватерспун стоял и пьяно улыбался подошедшим инспекторам. Весь его китель был обшит звездочками, нашивками родов войск, флагами всех стран. Он умудрился собрать со своих коллег по карточной игре абсолютно все. Сейчас его погоны представляли смесь нашивок и звездочек.
      Мартин очень долго лупал глазами, пытаясь разобрать, в каком же звании перед ним офицер. Наконец он различил на рукавах нашивки, воскликнул довольно: «А!» – и стал, улыбаясь, хлопать Стойлохрякова по спине и искренне смеяться тому, что увидел.
      Из всех офицеров, похоже, оставался вменяемым именно комбат. Он пошел к Бекетову, так как спрашивать с остальных было без толку, и, скрутив огромный кулачище перед носом, спросил:
      – Ну так что делать будем? Кто разрешил пить на службе?
      – Так вы же, товарищ полковник, – Бекетов не боялся, что кто-либо поймет его оправдания, поэтому говорил напрямую. – Сами послали лейтенанта Мудрецкого за самогоном.
      – Я хотел, мать твою, чтобы он дал солдатам соперничающих армий немного, чтобы расслабились. Я не просил спаивать тут всех. Сколько он принес?
      – Два ведра, как вы и велели.
      Стойлохряков хлопнул себя по лбу.
      – Где эта скотина?!
      – Где-то здесь был, – озираясь стеклянными глазками и обводя поле руками, сообщил разведчик.
      – Ну-ка приведите себя в порядок. Разговаривать будем сегодня вечером с вами.
      – Вазелин брать?
      – Шутник! У меня своя банка для таких случаев!
      После этого комбат позволил себе еще сказать несколько слов не только по-русски. Последний интернациональный «фак» довершил дело и слегка привел в чувство облажавшихся господ.
      Петр Валерьевич великим следопытом не был, но разглядеть в траве красные ведра умудрился. Не заставляя себя сдерживать эмоции, такого позора он терпеть не мог, будучи в ярости и не зная, на ком сорвать всю злость, выбрал на роль козла отпущения именно Мудрецкого. Разбежавшись, он вдарил армейским ботинком по жестяному ведру, надетому лейтенанту на голову, после чего наслаждался произведенным эффектом.
      Над полем разнеслось громкое «Бздринь!».
      Мудрецкому снилось, как он водит хоровод вокруг елочки вместе с несколькими голыми женщинами, ну, полный пьяный бред, а в этот самый момент раздался звон колоколов, и в башку так дало, что он подорвался и, вытаращив глаза, пытался приложить руку к голове, но она почему-то постоянно натыкалась на что-то железное, и перед глазами стояла полная темень. Второй удар Стойло-хряков залепил уже с руки. Башка снова загудела вместе с ведром, и лейтенант вскрикнул от боли, пронзившей уши.
      – А-а!
      Комбат сорвал с него ведро, скрутил таращащегося на него лейтенанта в охапку и заорал:
      – Под суд, скотина!
      Второе ведро, надетое на одну из ног, пока оставалось на Мудрецком. И он, понимая собственный прокол, этой самой ногой возьми да топни в знак полного понимания произошедшей стремной ситуации. Железное дно вдарило комбату по ноге. Взвыв, Стойлохряков сделал пару шагов назад и, тыкнув своим мясистым пальцем в рот лейтенанту, сообщил ему, что ничего хорошего не будет для него в ближайшем будущем.
      – С глаз долой, поганец! – продолжал ругаться комбат. – Чтобы я тебя не видел! И верни пожарные ведра на место! И кстати, пиджак, откуда у тебя деньги на лишнее ведро самогона?
      – Так чего-то дешево продавали, товарищ подполковник. Я же не виноват! Хотел как лучше. Чего воду-то носить? Вот принес, как вы просили.
      Посмотрев на хихикающих солдатиков, рассевшихся вдоль траншеи, комбат пробормотал:
      – Переборщил ты. Чуток.
      Прошло два дня. Счастливый Фрол продолжал валяться вместе с Глашкой в военном госпитале, лейтенант Мудрецкий был отправлен с глаз долой в парк, откуда ему было приказано не вылазить ни под каким предлогом. А тем временем учения продолжались, и очень скоро предстояло заняться основным мероприятием.
      В Самарской области в одном из поселков находился химический комбинат по производству удобрений. На его территории имитировалось возгорание одного из цехов с возможностью выброса большого количества ядовитых веществ в атмосферу. Вот предотвращением крупной экологической катастрофы и должна была заниматься рота вместе с силами МЧС.
      Стремность мероприятия заключалась в повышенном внимании, оказываемом командованием округа, что означало присутствие журналистов и людей с большим количеством звезд на погонах. А этого Стойлохряков не мог спокойно переварить: случись что, и все шишки достанутся только ему.
      Через день им выдвигаться в условленный район. Надо свернуть весь лагерь и развернуть его заново на тридцать километров южнее. Вот геморрой! Хотя для солдат полезно будет.
      Озабоченный ходом будущих учений, комбат вместе с Тодом Мартином и переводчицей рассматривали план территории завода.
      Большой цех по производству аммиака. Рядом с ним склады. Через всю промзону идет железнодорожная ветка. В производственные цеха им доступ не дадут. А вот склады, пожалуйста, можно использовать под учения.
      Задача солдат состоит в разведке задымленных помещений. Им надо обнаружить «раненых» и эвакуировать их из зоны бедствия. Если потребуется, на месте должны надевать на людей противогазы, накрывать их защитой, прежде чем начать транспортировку.
      А в это время силы МЧС и пожарных должны заниматься «тушением» локомотива, толкающего по железной дороге цистерны.
      Вот такая комбинация. Не видя объекта, вроде ничего сложного. По условиям «игры» никто из участников будущих учений, кроме плана завода, ничего на руках не имел, и что там внутри складов, предположить было сложно. Посему решили целый день потренироваться еще раз в обращении с химзащитой.
      В то время как в штабе батальона шло организационное совещание, Жанна, узнав о предстоящих учениях и обязательном присутствии на них иностранных журналистов и камер самых крупных телекомпаний не только России, но и мира, задалась целью продемонстрировать собственную озабоченность происходящим мероприятием. Своим подопечным она уже раздала задания: написать лозунги на английском и на русском, для того чтобы в обязательном порядке привлечь внимание к собственным персонам.
      По месту оказались лозунги с требованием вообще закрыть комбинат, несмотря на то что Россия потеряет несколько миллионов долларов. Предприятие загрязняет окружающую среду! Не доказано, но это и неважно. Главное – плакаты, помогающие привлечь к себе внимание. Именно за это ей платят деньги.
      Кроме того, Жанна вместе со своим русским другом Евгением вынашивала планы возможной мести всем солдатам. Никто не собирался забывать происшедшее. Тем более трое из их товарищей получили серьезные увечья, а уж дыма и тумаков накушались абсолютно все.
      Жанна не могла забыть, как она бежала, бежала, хватая ртом воздух и надеясь не вырубиться, но, к ее собственному позору, все-таки сознание от дымов химиков помутилось, и она выключилась на виду у своих подчиненных, встретив на пути дерево.
      Это очень вредно – показывать собственное бессилие. Необходимо предпринять нечто необычное и в то же время дерзкое. Больше всего она мечтала о том, чтобы во время учений именно с солдатами случился какой-нибудь конфуз, который бы опозорил всех вояк, строевых дубов, не дающих цивилизации жить спокойно.
      Комбат сидел вечером с женой и пялился в телевизор. Шли новости. На Дальнем Востоке разбился вертолет. В Сибири очередное наводнение, потому что реки выходят из берегов и затапливают поселки. На Юге России полчища саранчи надвигаются из казахстанских степей. А в Самаре непонятным образом исчез целый зверинец. Вот толстая морда директора передвижного зоопарка пытается поделиться горем с телезрителями. После того как в программе новостей было рассказано обо всем отвратительном и отрицательном, что случилось сегодня за сутки, дикторша пожелала зрителям всего доброго, после чего началась реклама, а рука Стойлохрякова непроизвольно легла на женину грудь. В честь праздника.

      Валетов сидел на крыльце медсанчасти и покуривал. А вокруг него стояли пятеро сослуживцев, пытавшихся разузнать подробности сожительства Валетова и некоей девушки. Солдаты точно не знали, живет ли Фрол во время службы с женщиной, но слишком уж была велика интрига, и молчать никто не мог.
      – Фрол, ну какая она? Большая или маленькая?
      Валетов отмалчивался. Он не говорил про Глашку ничего. Той оставалось пробыть в санчасти всего-навсего один день, и после она согласно распоряжению Стойлохрякова должна вернуться в тот город, из которого приехала, а именно – в Москву, к обеспеченным и порядочным родителям.
      Валетов вертелся, словно уж под вилами, но так толком ни на один из прозвучавших вопросов по поводу девушки не ответил. Но и не отрицал того факта, что кто-то там в лазарете провел пару ночей вместе с ним.
      К великой радости Фрола, появился Резинкин, одетый в новенький камуфляж.
      – А где цветы? – не понял Фрол. – Я же больной. Ты ко мне навещать пришел или просто так, сигаретку стрельнуть?
      – Собирайся, – Витек как-то хитро улыбался, что не могло нравиться Фролу, чующему за версту всякую гадость.
      – Куда это? – запротестовал мелкий. – Мне тут еще три дня лежать.
      – Кто тебе сказал, сынулька? – продолжал улыбаться Резинкин. Обняв Фрола за плечи, он поднял его на ноги, сам вытащил изо рта сигарету и аккуратно выбросил ее в урну. – Комбат приказал доставить тебя в лагерь через полчаса. Я на машине.
      – А я в пижаме. Ты видишь? – Валетов обвел себя руками сверху вниз. – Куда я в таком виде?
      – Сейчас получишь у медсестры форму, переоденешься и галопом, галопом... Тыдык-тыдык, тыдык-тыдык.
      Фрол поглядел на лыбящихся солдат, расспрашивавших его минутой ранее о Глаше и о спокойной жизни. Ни одно из лиц не сочувствовало ему. Наоборот, скорее, все злорадствовали по поводу быстрого возвращения Валетова в строй и прекращения его кайфообразного образа жизни по соседству с ежедневно напрягающимся в выполнении различных задач под отцами-командирами батальонов.
      Фрол вошел в лазарет с забранными со склада вещами. Глаша, увидев, что он одевается, кинулась к нему:
      – Ты куда?
      – Служба продолжается, – бурчал Фрол, натягивая на себя штаны. – Все, я ухожу. Меня вызывают...
      Он говорил так, будто занимал важный пост в армии и без него ни одна мало-мальски существенная задача разрешиться не может.
      – Ну как же, я же рассчитывала еще два денька здесь побыть.
      – Тебя отправят обратно в Москву. Если нет денег... дадут. Все закончилось.
      Глашка встала с кровати, подошла к нему. Глаза ее были влажными.
      – Слушай, ну так нельзя.
      – Я сам привыкнуть никак не могу, – признался Валетов. – В армии никто никогда не говорит тебе, куда ты должен пойти и зачем. Тебя берут, словно вещь, и переставляют с места на место, не спрашивая о том, согласен ты или нет.
      Фрол вместе с Резинкиным, как и было им предписано, через тридцать минут стояли перед старшим лейтенантом Бекетовым. Фрол, недовольный тем, что его турпоездку прервали, понуро ковырял носком сапога дерн, в то время как командир разведвзвода вталкивал новую задачу. Необходимо, мол, пользуясь картой и компасом, пробежать ни много ни мало двадцать пять километров и через каждые два с половиной километра обнаружить контрольный пункт, забрать сувенир – ручку со своим флажком – и бежать дальше. Спортивное ориентирование – ни больше ни меньше.
      – Но на это у нас Простаков есть, – нашелся Валетов, и в глазах его засветился огонек.
      – Нет-нет, – коверкая слово «нет», подошел англичанин Стив Ватерспун и посмотрел, улыбаясь, на Валетова. – Мистер Простаков отдыхает. Мистер Валетов бегает.
      Бекетов тут же добавил:
      – Лейтенант Ватерспун прав, на данное соревнование идет альтернативный отбор. Французы, англичане и немцы, посовещавшись, выбрали именно тебя в качестве кандидата на соревнование. Ну, естественно, мы тоже в коалиции решали, кого бы назначить из англичан, французов и немцев. Вон стоят трое.
      Фрол поглядел на его ровесников, и ему стало плохо: все высокие, поджарые, ну явно же, сюда отбирали не каждого, чтоб свою страну представлять. А он чего, он переводчиком записался, он вообще не должен физические упражнения никакие выполнять и уж тем более так много бегать. Еще и автомат дадут. Странную такую тяжелую железку.
      Совсем уж погрустнел Валетов, когда на него повязывали номер с цифрой четыре во всю грудь.
      – Оружия никакого не будет, побежите налегке, только карты и компас. И не забывай на каждом КП срывать ручку со своим флажком.
      Валетов заскулил:
      – Товарищ старший лейтенант, я не выдержу... да я никогда столько не бегал... Я не смогу... я подведу... Найдите кого-нибудь другого...
      – Не спорь, Валетов, – похлопывал лейтенант Фрола по спине. – Соберись с силами. Ты ведь несколько дней в санчасти провалялся, пока мы тут отрабатывали.
      Фрол заметил вдалеке здоровую фигуру Простакова, который на пальцах общался с таким же, под стать ему, здоровым немцем. Чего-то они там вроде бы как выменивали. Вот где сноровка Валетова пригодилась бы! Он бы обязательно договорился так, чтобы не остаться в проигрыше.
      Подбежав к Лехе, Фрол стал просить пробежаться по лесу вместо него.
      – Не могу, – басил Простаков, глядя на обескураженного Фрола. – Тебе придется самому.
      Ну, никто, никто его не понимает!
      – На линию, – скомандовал главный судья.
      Фрол встал между немцем и англичанином и бросил взгляд вправо-влево на чужие планшеты с картами.
      Как оказалось, контрольные пункты одни и те же. Поскольку в ориентировании он мало что понимает, придется ему держаться за основной группой. Если останется, то заблудится, на фиг, в лесу, и тогда кричи «ау». А они – европейцы – наверное, «ау» не понимают. Во всяком случае Валетов в этом сомневался. И потом вряд ли кто-то будет его вытаскивать, когда на кону престиж взвода и страны.
      Взяли старт резво. Фрол даже держался некоторое время вторым, и первые триста метров по лесу у него даже закралась мысль о возможности посостязаться со своими противниками. Но затем дыхалка начала его подводить, и отставание с каждой минутой становилось все больше.
      Фрол добежал до первого контрольного пункта и даже успел сорвать свою ручку еще до того, как спина последнего скрылась из виду и исчезла за листочками кустарника. Пыхтя и отплевываясь, Фрол бежал туда, куда ему, казалось, необходимо было двигаться. Он глядел на компас, на карту и не слишком-то много понимал.
      Контрольные пункты были расположены коварными организаторами в виде змейки. Приходилось отклоняться то вправо, то влево с одновременным продвижением вперед, для того чтобы найти все контрольные точки. Замысловатая змея делала почти полный круг, и финиш находился всего в ста метрах от того места, где они брали старт.
      Фрол заставил себя успокоиться и найти с помощью компаса север, повернуться в его сторону лицом и сориентировать карту в северном направлении. Потеряв около двух минут времени, Валетов определился, куда ему необходимо двигаться, и с надеждой на то, что он рано или поздно увидит и вторую контрольную точку, вяло побежал, думая лишь о том, чтобы весь этот позор как можно быстрее закончился.
      Какова же была его радость, когда он на самом деле выбежал к КП номер два и забрал оставшуюся сиротливо висеть ручку с флагом.
      – Гелиевая, – оценил Валетов, запихивая и второй трофей в нагрудный карман, для того чтобы затем продемонстрировать его судье.
      Тройка лидеров все дальше углублялась в лес, а ему оставалось только лишь плестись сзади и позориться.
      На третий КП Валетов прибежал, преисполненный оптимизма. В его голове зародилась весьма неплохая мысль. Во всяком случае он оценивал ее только положительно. Разглядев флажок на ручке, Валетов ухмыльнулся: «Ну, смотри-ка, и здесь эти трое были, бог его знает, сколько минут назад». Отстал он очень сильно. Посмотрев на карту и выбрав оптимальное направление, Фрол заулыбался. В конечном счете, они здесь спортивным ориентированием занимаются, а не марафонским бегом по строго определенной дистанции.
      Резко поменяв направление, Валетов почесал прямиком через лесной массив, радуясь собственной мысли. Естественно, когда он, отплевываясь и пыхтя, приковылял к КП номер 8, там еще никого не было. Все четыре гелиевые ручки висели на веточке да так и просились в руки.
      Ручка с немецким флажком Фрола не интересовала, поэтому он ее оставил висеть на месте, а вот две другие оторвал и лихо припустился бежать, боясь уже за то, что если его в лесу поймают за такое, то ни французы, ни англичане разбирать долго не будут, возьмут и намнут ему бока.
      Миновав и девятый участок, и десятый, Валетов с гордо поднятой головой первым выбежал из леса под свист и улюлюканье русского взвода и как ни в чем не бывало подбежал к сидящим за раскладным столиком Стойлохрякову и полковнику Мартину. Выложив перед ними россыпь из десяти ручек, Валетов отошел в сторону, нагнулся и стал хватать ртом воздух.
      Следом за ним буквально через пять минут прибежали и остальные участники. Они чего-то там не понимали. Француз с англичанином сразу же кинулись к судьям соревнований со своими претензиями. Поскольку англичанин и полковник Мартин общались практически на одном языке, то конфуз, случившийся на трассе, очень быстро выяснился. Подняли вещественные доказательства. Ручки, принесенные Валетовым, вызвали некоторое подозрение.
      Стойлохряков позвал Фрола и, тыча толстым пальцем в неплохо, надо сказать, для лесных условий переклеенные цвета национальных флагов, показывал на проделку Валетова.
      – Ну а чего я мог сделать, товарищ полковник, – зашептал Фрол, – вы же понимаете, что выиграть-то я не мог.
      – Но ты-то мог, сволочь, добежать!
      – А я добежал, – лупал честными глазами Фрол. – Я ведь не для того нанимался во взвод, чтобы бегать. Я ж переводчик. Вот хотите, я сам всю ситуацию им объясню?
      Подполковник поджал нижнюю губу. Ему было просто интересно, каким это образом этот подонок, этот гаденыш, это ничтожество, это гнилье, это... может разрулиться с негодующими участниками и полностью перешедшим на их сторону полковником Мартином.
      Фрол развел руки в стороны и, похлопав в ладоши, привлек к себе внимание.
      – Товарищи! Комрад! Я хочу объясниться. Андестенд? Эти ручки, – Валетов схватил со стола набранные трофеи и поднял их над головой. – Пэн. Все эти пэны необходимы нашим чилдрам. Я помогу им. В местный детский сад отдам, чтобы рисовали. Поэтому, может быть, я и поступил не вери гуд, но наши чилдрен должны райт писать.
      Скупая мужская слеза поползла по щеке полковника Тода Мартина. Он украдкой смахнул ее и чуть-чуть даже всхлипнул. Застывшие в замешательстве здоровые натовские военные с вниманием слушали проникновенную речь Валетова.
      – Наши чилдрен и ваши чилдрен, – продолжал разошедшийся Фрол, размахивая над головой ручками, – несмотря на флаги, должны рисовать флауэрс энд мирный хаус. И никакой война. Йо. То есть я хотел сказать: миру – мир, а пису – пис.
      В отличие от растрогавшегося Мартина Стойлохряков не плакал. Он подошел, остановил Валетова легким похлопыванием по плечу, так что при этом он едва по колено не вошел в землю, и заставил его прекратить, извиниться перед соперниками и медленно удалиться в сторону, не привлекая к себе внимания, попросту пойти на три буквы.
      Подойдя к каждому, Фрол пожимал руки:
      – Экскьюзми, пардон, извините меня, извините, – горячо тряс он руку немцу. – Данке шон за ваши пэн, пису – мир, а миру – пис. Всего доброго.
      Стойлохряков с удивлением наблюдал, как лица западных гостей светлеют, понимают они все-таки искренние извинения. После чего комбат подошел к Валетову и так на ушко, едва пригибаясь, сообщил ему о собственных мыслях. Смысл их сводился к тому, что если завтра Валетов устроит очередную выходку, то придется ему, бедняге, послужить на месяц дольше.
      – А что будет завтра? – затаился Фрол.
      – Учения, – тихо-тихо произнес комбат, – очень важные и очень серьезные. И если ты сделаешь какую-нибудь гадость, то я постараюсь концовку твоей службы превратить в весьма неприятное занятие.
      Фрол и так не помнил, когда ему здесь было больно уж приятно, но промолчал и с понурой головой отправился в палатку на свое место отдыхать.
      – А все-таки надо было аккуратнее ленточки цветов переклеивать, – размышлял Валетов. – Ведь российские, английские и французские флаги состоят из одних и тех же цветов. Только порядок разный. Надо уметь работать с липкими ленточками. Да только как все ладно провернешь, стоя в лесу, в полумраке с трясущимися руками. Интересно, как они вообще поначалу поверили и никакого подвоха не обнаружили? Эх! Если бы не эти западники! Сейчас было бы у нашего взвода первое место. А так ничего хорошего не получилось. Не надо было меня на спортивное ориентирование посылать. Не надо.

      В отличие от обычного подъема по тревоге, когда все солдаты знают заранее не только ночь, в которую состоится совершенно ненужное событие, но и примерное время, благодаря чему они успевают заранее встать, одеться и лечь уже в сапогах на свои койки, для того чтобы сразу же выбежать, как только роту поднимет дневальный, в ночь перед учениями случилось пренеприятнейшее обстоятельство. Никто заранее предупрежден не был.
      Четыре армейских грузовика подъехали к полянке и одновременно вдарили в клаксоны. Под гул импровизированной сирены лейтенанты поднимали громкими криками личный состав, нагнетая жопность ситуации.
      Все четыре взвода собирались в жуткой спешке и темноте. Если бы не уложенные рядом с койками форма и общевойсковые защитные комплекты, не избежать бы паники и полной неразберихи. Но армия, она на то и армия – безобразна, но единообразна и по возможности упорядочена.
      Каждый взвод забрался в свою машину, и колонна двинулась в район учений.
      Бодрые и совсем не пьяные Стойлохряков и Мартин глядели за ходом погрузки и делали пометки в блокнотах. Практически все четыре подразделения уложились в штатный норматив и были готовы к выдвижению. Отпустив машины с солдатами и вооружившись фонариками, Тод Мартин и Стойлохряков пошли осматривать опустевшие палатки.
      У немцев пара коек лежала на боку, из общей одной тумбочки, которую могли себе позволить в полевых условиях солдаты, были выброшены на пол порнографические журналы. На этом проколы заканчивались. Отсутствие какого-либо снаряжения говорило о том, что бундесвер забрал с собой все.
      У англичан наводили на грустные размышления два оставленных противогаза. Кому-то сегодня не хватит кислорода.
      Французы, как помнится, упаковались быстрее всех, а вот на полу одиноко стоит чей-то армейский ботинок. Прискорбно.
      Зашли к русским. Один из двух рядов оказался полностью сдвинутым.
      – Простаков, – Стойлохряков показал Мартину на явно видимый даже не привыкшим подмечать детали глазом маршрут. Видно, что здоровый где-то бежал по койкам, где-то сносил возникающую на пути преграду. Последним, что он разнес, была большая тумбочка с проломленной задней стенкой. Дыра в ней аккурат подходила к ботинку сорок шестого размера. Из забытых вещей обнаружился один полный общевойсковой защитный комплект, а кто-то в ночи не нашел собственный ремень, оставшийся лежать под кроватью.
      Под поваленными койками неожиданно что-то зашуршало.
      Комбат онемел и оцепенел, а Тод Мартин пошел на шум и высветил поднимающегося с пола Валетова.
      – Ах ты, сучонок! – накинулся на него Стойлохряков.
      Валетов вытянул руки вперед, как бы защищаясь от возможного нападения.
      – Они затоптали меня, сволочи!
      – Как?!!
      – Я нагнулся и стал искать зубную щетку!
      – Зачем?!!
      – Ну умыться же надо с утра.
      Стойлохряков, тяжело дыша, заулыбался.
      – Тод, мы, конечно же, его подбросим.
      – О’кей, о’кей, – улыбался Мартин, делая пометки в блокноте.
      – Я вам помогу в дороге. С переводом.
      – Молчи, рядовой!
      – Молчу, молчу. Ой, молчу, молчу.
      Усевшись в «Ауди» Стойлохрякова, два руководителя учений отправились за сто двадцать километров на большое предприятие по производству удобрений. Фрол, развалившись на заднем сиденье, не внимал красотам утреннего пейзажа и кемарил.
      – Куда нас везут? – бормотал недовольный Резинкин, все время пытаясь положить голову Простакову на плечо и продолжить смотреть сны.
      – Отвали, – толкал его здоровый.
      – Леха, куда мы едем? – спросил чуть громче Витек.
      – Да откуда я знаю, – Леха норовил пристроиться поудобней. – Я спать хочу, отвали, мне все равно.
      – Слушай, – продолжал тормошить Резинкин. – А ты противогаз взял?
      Леха спохватился и начал щупать у себя на поясе.
      – Да, взял. Вот он висит.
      – Это хорошо, – соглашался с ним Резинкин, – и я взял. А вот Фрол, он как – с противогазом?
      В кузове полумрак, не разглядеть толком.
      – Фрол! Ты с защитой или предпочитаешь экстремальный секс?
      А в ответ тишина.
      – Фрол?! Ты здесь?
      Леха не выдержал.
      – Да заткнись ты. Спит он, поди, под лавкой. Котяра.
      Витек продолжал бормотать до тех пор, пока Простаков не пригрозил ему запихать в рот его же собственную кепку.
      – Обойдемся без насилия, – повел себя весьма положительно Резина и заткнулся.
      Через два часа взводники выстраивали свои подразделения напротив забора из бетонных плит. Солдаты, лупая глазами, разглядывали огромный цех, возвышающийся на добрых пять этажей. «Ауди» со Стойлохряковым и Мартином уже ждала их на месте. Оба руководителя о чем-то беседовали с подъехавшим генералом Лычко, и получалось это у них весьма живо, так как он приехал не один, а с переводчицей.
      Простаков, выпрыгнув из кузова, увидел мелкого Фрола, сидящего на своей защите и переводящего табачок.
      – Ты как это? – не понял Леха.
      Валетов поднялся.
      – Здоровый, – он тряс его за плечи. – Никогда не пытайся своей темной головой постичь чудо моего существования на земле.
      Резинкин подлетел сзади и отвесил Валетову пендель.
      – Подвел взвод, зараза.
      – Тихо, тихо, – Фрол стал озираться по сторонам. – Зачем кричать.
      Со стороны шоссе послышался гул сирен, и вскоре десяток пожарных машин с включенными мигалками пронесся мимо медленно просыпающихся солдат. Бекетов ходил и осматривал каждого. На его счастье, противогазы были у всех, и он надеялся, что, когда дойдет до дела, никто не выбежит из задымленного помещения со слезящимися глазами и легкими, разрывающимися от удушливого газа.
      Лычко поглядел на часы.
      – Началось. Через пятнадцать минут ваша рота должна будет взять под охрану въезд на предприятие, а основная часть займется эвакуацией людей из задымленного склада. Вы должны выносить пострадавших за территорию завода и разместить пункты первой помощи прямо около дороги. Ждите, через несколько минут из Самары должны подъехать машины «Скорой помощи».
      – Так нам начинать эвакуацию или ждать машины? – не понял подполковник.
      – Эвакуацию начинайте немедленно, помощь пострадавшим будете оказывать вплоть до того, пока не приедут врачи.
      – А если кому будет не надо помощь оказывать? – Стойлохряков не слишком понимал ситуацию.
      – Все равно начинайте сейчас и будете держать людей до приезда машин! – рявкнул генерал.
      Переводчица с такой же интонацией перевела все Мартину. Тот согласно закивал головой, и руководители учений поспешили отдать приказания лейтенантам.
      Услышав команду «Химическая тревога», Валетов рывком достал чулки из тонкой резины и принялся одеваться. Через четыре с половиной минуты весь взвод должен был быть облачен в защиту, после чего начался бы вход в зону поражения через открытые ворота комбината по производству удобрений.
      К удовлетворению комбата, русские успели одеться первыми и, войдя на территорию, подошли к складу, собранному из легких металлических конструкций и напоминавшему полукруглой крышей ангар для самолетов. Изнутри через щели под воротами и сквозь открытые местами бойницы узеньких, расположенных продольно окошек натурально валил белый дым.
      Так как у французов не было двух противогазов, то им поручили охранять периметр склада и центральные ворота. А немцы с англичанами также подошли к огромному, длиной в несколько сотен метров, ангару в надежде натаскать из дыма как можно больше отравленцев.
      Простаков прокричал через резину:
      – Да они чего, охренели? Я в этот яд не полезу!
      А тем временем старший лейтенант Бекетов, беспокоясь о показателях взвода, извергал из себя военную сущность:
      – Вперед! Открывайте ворота!
      Несколько разведчиков, подчиняясь своему командиру, устремились вперед. А на пятки им наступали немцы и англичане. Каждый рвался в бой, мечтая вытащить из ангара все оставшиеся там тела.
      Внутри оказалось не намного лучше, чем снаружи. Задымленность помещения была неслабой, и солдаты свободно видели на расстоянии не более десяти метров. Похоже, весь огромный склад был заставлен ящиками с каким-то добром, а кое-где вдоль стен угрожающе возвышались баллоны с газом. В реальной ситуации при нагреве все это имело хорошие шансы рвануть. Но сейчас были учения, что успокаивало.
      Чем дальше взводы продвигались по ангару, тем плотнее становился дым. Наконец, они были вынуждены войти в сплошную пелену и практически продвигаться на ощупь. Валетов медленно шел вперед, выставив впереди себя руки. Есть! Кого-то нащупал. Нет, нет, просто ящик. Ящичек. Не человек. Может, это и хорошо. Куда забрел? Еще какой-то ящик. А вот вроде стена. Вот угол между ящиком и стеной.
      – А-а-а!
      Организаторы мероприятия не пожалели дымовых шашек и так окурили середину помещения, что на самом деле становилось страшно. Если бы противогаз был плохо подогнан, можно было просто-напросто задохнуться.
      Когда топот ног стих и солдаты были вынуждены идти вперед намного медленнее, сверху донесся животный визг. Резинкин, услышав возглас, поднял голову, но разглядеть в дыму хоть что-то оказалось невозможным. Может, птичка надышалась.
      Услышав радостную немецкую речь, Простаков, не будь дураком, сообразил, что фрицы откопали какого-то мужика под ящиками. Когда они его вытаскивали наружу, тот безудержно матерился и предлагал всем сваливать отсюда подальше. Тем временем дымовые шашки прогорали и туман начал развеиваться. Резинкин подошел к Лехе.
      – Слушай, надо открыть ворота на противоположной стороне, тогда все это вытянет побыстрее.
      – Да ты видел, какой ангар? – возразил Леха. – Один не ходи. Идти метров триста до той стороны. Мы должны внимательно осматривать каждый угол.
      Поняв правоту Лехиных слов и слушая теперь уже радостные вопли англичан, которые тоже кого-то откопали, русские, забравшись несколько вперед, рассредоточились в ядовитом тумане и начали поиск «пострадавших».
      Леха медленно пошел в глубь гигантского сооружения, забрав немного в сторону, и рядом со стеной под длинным столом нашел скрючившееся тело в фуфайке и в новеньком противогазе.
      – Эй, мужик! – позвал Леха и толкнул рукой без движения лежащего человека.
      Тело вздрогнуло, повернулось к нему, и Алексей увидел ошарашенные красные глаза, которые были наполнены ужасом.
      – Привет! – поздоровался здоровяк. – Слушай, чего это с тобой? Боишься?
      – Уходите отсюда, – бормотал дядька, будучи абсолютно перепуганным. – Уходите. Они агрессивные и реагируют на шум. Уходите, иначе сейчас с вас сорвут противогаз, и вы задохнетесь.
      – Да что здесь такое? – не понимал Леха, с силой выдергивая человека из-под стола.
      – Витек! – позвал Простаков.
      Витек был тут как тут.
      – Смотри, мужик советует нам сваливать.
      – Уходите! Здесь их полно! – ошарашенные глаза блестели под стеклами противогаза.
      Подошли два разведчика Бекетова и повели его к выходу.
      – Он чего-то не в себе, – Леха сопроводил передачу «добычи» вялым комментарием.
      Сверху снова донесся визг и разлетелся по ангару гулким эхом. Леха покрутил головой.
      – Кошка, что ли, визжит где-то в стороне, – Резина тоже разглядывал сетку из балок под потолком, поддерживающих покатую крышу.
      – Кончается от яда, – согласился Леха.
      Переправив одного «пострадавшего», Простаков с Витьком пошли дальше.
      – Вон, смотри! Еще один, – позвал Витек и подбежал к ящику, рядом с которым из рукава старого коричневого пальто торчала рука. Приблизившись, он в недоумении увидел, что эта конечность принадлежит не человеку, а обезьяне, и не пальто это вовсе, а шерсть.
      Леха остановился рядом с замершим животным.
      – Какого черта!
      – Надышалась, – Леха опустился перед обезьянкой на колени. – Давай ее тоже вытащим.
      – Ты чего, дурак? Мы людей ищем! – отступил на шаг Резинкин. – Правильно те мужики орали, чтобы мы отсюда сваливали. – Тут обезьян полно. Это они орут под крышей! Ты понял!
      Словно в подтверждение слов Витьки крик наверху усилился.
      – Это она от дыма, – поставил диагноз Леха.
      В следующее мгновение откуда-то с той стороны ангара послышалось злобное рычание. Услышав знакомые звуки тайги, Простаков поставил невероятный диагноз:
      – Тигр?!
      Приглядевшись к валявшейся на полу обезьянке, он увидел, что горло ее перегрызено, и она лежит в луже крови.
      – Мужики! Это зверинец какой-то! – кричал Простаков. – Отходим! Все отходим к воротам!
      Орать не имело смысла, так как рык услышали абсолютно все, и сейчас вся рота, принимавшая участие в поисках, выходила из ангара. Причем делалось это все очень быстро и хаотично. Взводники, наблюдая у ворот, как их подчиненные с большим энтузиазмом покидают зону учений, бросились с расспросами к своим.
      Сорвав с головы противогаз, Простаков подбежал к лейтенанту Бекетову:
      – Там обезьяны и, похоже, тигр в глубине ангара.
      Старший лейтенант поглядел внимательно в глаза Лехе и, к сожалению, не увидел в них искорки сумасшествия. Дым здесь абсолютно ни при чем.
      – Под потолком одна лохматая прыгает и визжит, – подтвердил Валетов.
      – Ты сам видел? – лейтенант никак не мог въехать в ситуацию.
      – Мы слышали. Точно. – Леха размазывал пот со лба по рукаву защитного плаща.
      Три мужика, которых вытащили наружу, тряслись от страха. Двое дрожащими пальцами вставляли себе в рот сигареты. Поскольку люди-то были русские, то и разговаривать с ними пришлось Бекетову и Стойлохрякову.
      Выяснилось, что сегодня утром, часов в пять, все те, кто должен был исполнять роль пострадавших, исправно прибыли на место. В пять десять тридцать рабочих предприятия, одетые в новенькие фуфайки и штаны, вошли в ангар, нацепили на себя противогазы и как ни в чем не бывало, разбившись на группки, начали забивать козла. Из-за хруста костяшек, похоже, они не слышали перемещения животных, которых в ангаре оказалось непонятным образом очень много. Но когда начались учения и внутрь полетели дымовые шашки, поднялся страшный визг. Те зверюги, которые могли лазить, поспешили вскарабкаться по переборкам повыше от дыма, а остальные ушли в менее задымленные зоны.
      Стойлохряков, слушая историю про животных, машинально хлопал себя по кобуре с пистолетом. Хорошо хоть, у него есть оружие, а то остальные ничего с собой не брали. Тут и так без несчастных случаев не обойдется. Да вот они уже и начались.
      – Только обезьяны были? – справился он у последнего, у того самого, которого вытащил из-под стола Леха.
      – Какие обезьяны? – Руки мужика тряслись, а слезящиеся глаза лихорадочно бегали по разбившимся на свои взводы и построившимся солдатам.
      – Там тигры, пантеры! Вы туда вглубь дальше не заходили! Там черт-те что! Я такого не видел никогда! Там, кажется, медведь есть! Представляете? А вы туда еще накидали этой херни! Они там взбешены все! Перегрызутся, любого убьют! А-а-а, вы что? – Он повернулся и воскликнул: – Ворота, ворота, придурки, закройте!
      Ворота немедленно были закрыты.
      – Там есть еще люди?
      – Я не знаю! Наши мужики как ломанулись, а я не успел. Если бы я побежал, он бы меня за ногу схватил бы или прыгнул бы на спину! Он же придурок.
      – Да кто придурок? – Комбат тряхнул мужика посильнее.
      – Кошка черная, такая здоровая, начала метаться и людей с ног сбивать! Откуда они появились – я не пойму. Полный ангар тварей...
      Комбат вспомнил сообщение по телевидению о пропавшем зверинце.
      – Не может быть, – пробормотал он и подозвал к себе Бекетова, которому выложил свои собственные предположения.
      Старший лейтенант был неробкого десятка, но зайти в здоровенный ангар, где за каждым углом и закутком тебя может поджидать опасность, он не решался.
      – Пока они внутри, нам ничего не грозит.
      – Да, но необходимо разрешать ситуацию, – Стойлохряков поглядел на часы.
      – Дымовые шашки прогорели семь минут назад. Вскоре дым рассеется, и твари начнут охоту друг на друга. Но самое неприятное то, что мы не знаем, остались ли там еще люди?
      Наконец нашли Мудрецкого, занимавшегося задымлением здания. По его словам, организованно, из нескольких точек внутрь было кинуто то ли десять, то ли двенадцать дымовых шашек, чего для замкнутого помещения более чем достаточно.
      – Ну и как ты думаешь, – спросил Стойлохряков у подошедшего химика. – Там могут выжить те, кто без средств защиты?
      Старший лейтенант Бекетов поспешил напомнить:
      – Все рабочие в противогазах.
      – Да я не рабочих имею в виду! – рявкнул комбат и снова обратился к Юре, ожидая услышать от него что-нибудь полезное: – Если там животные, они выживут?
      – Животные? – не понял биолог Мудрецкий.
      – Там может кто-нибудь выжить, или все в дыму было в таком, что никаких шансов?
      – Да нет, могли, почему. Мы что же, будем своих людей морить? А вдруг у кого с противогазом какие дела... Надо, чтобы все с гарантией было. А тварь выносливей любого человека.
      – Это правильно, – согласился комбат. – Есть еще дымовые шашки?
      – Мы с запасом не брали. Еще штуки две, наверное, осталось. Так, на случай отказа взяли. Это же все со складов списывается. А что такое?
      Комбат ввел Мудрецкого в курс дела. Тот вначале присвистнул, а потом молча выслушивал речь до конца.
      – Значит, в ангаре зоопарк?
      – Да. Только с той лишь разницей, что никаких клеток нету, и думаю, что после твоей дымовой процедуры животные озверели окончательно.
      Как выяснилось, основная масса работяг выбежала через противоположные ворота и успела их закрыть снаружи. Пересчитавшись, мужики выяснили, что внутри осталось двое.
      Простаков, глядя на то, как суетится командование, благоразумно помалкивал об обезьяне с перегрызенным горлом. Резинкин крутил головой по сторонам.
      – Слушай, Леха, а где Фрол?
      Простаков посмотрел в конец строя.
      – Е...
      Выйдя из шеренги, он подошел к старшему лейтенанту и отозвал его в сторону. Бекетов, выслушав доклад, невольно повернул ухо к закрытым воротам и послушал, не доносятся ли оттуда предсмертные крики бедного Валетова.
      – Вы что, как же так? – Стойлохряков был мрачнее грозовой тучи. Ему совсем не улыбалось получить в конце учений части тела солдатика, растерзанного дикими зверями.
      – Надо входить внутрь и вытаскивать его. Рано или поздно звери его найдут и тогда... – Голова Бекетова упала на грудь.
      – Если уже не нашли, – скорбно произнес Леха.
      – Ты же в тайге охотился, – вспомнил комбат. – Думаешь, уже все?
      – Всяко бывает, – пожал плечами Леха. – Но я туда без огнестрельного оружия не войду. Там, по словам мужиков, кроме обезьян, еще и медведь есть. С медведем тяжело. И тигр. Его голосок я сам слышал.
      Весть об оказавшемся в ангаре зверинце быстро разнеслась среди организаторов учений. К складу приехал генерал с переводчицей. Тод Мартин, узнав о случившемся теперь уже в подробностях и поняв, что внутри находятся трое русских, предложил собственную помощь. Генерал хотел было отстранить американца от всего происходящего, но Стойлохряков высказался по поводу Тода положительно, мол, боевой полковник, и к тому же лишний ствол не помешает, а при нем также штатное оружие.
      Со всех руководителей учений набрали еще два пистолета и занялись подбором новобранцев. Кроме комбата, который лично решил разобраться с тварями, и полковника, внутрь также должны были войти Простаков (на правах сибирского охотника) и здоровый немецкий парнишка по имени Дитрих, который, как это выяснилось от переводчицы, всю свою мирную жизнь провел на ферме, где, по-русски говоря, крутил хвосты коровам.
      Только четверо смелых подошли к воротам, готовые стрелять во все, что движется, благо имели еще по запасной обойме на каждый пистолет, но тут перед ними вырос Мудрецкий, задымлявший ангар, и, утерев со лба испарину, предложил немного подождать, пока он не привезет кое-что покрепче, чем дымовые шашки, дабы завалить все живое.
      – Там Фрол, – не выдержал Простаков. – Мы не можем ждать, пока его сожрут.
      Огромная дверь ангара отошла в сторону. Наружу никто не выбегал. Поглядев внутрь, Юра сообщил, что можно и без противогазов.
      Высказав желание двигаться вместе с остальными в глубь помещения, Юра на самом деле очень хотел, чтобы его предложение было отвергнуто. Это он так, для понта дела, мол, я с вами, ребята, но лучше за вашими спинами. Стойлохряков отрицательно покачал головой, и Юрок, облегченно вздохнув, остался с внешней стороны, а внутрь вошла интернациональная команда по уничтожению злостной животины и спасению одного из участников учений, а плюс к нему и двоих рабочих химкомбината.
      Люди сделали несколько шагов и услышали вопль.
      Здоровая гамадрила перепрыгивала с балки на балку и безудержно орала.
      Приглядевшись, Простаков увидел, что наверху находится далеко не одна обезьяна.
      – Их там с десяток, – прошептал он, глядя наверх.
      Полковник наставил ствол вверх, но Стойлохряков опустил его руку.
      – Экономь патроны, Тод. Мы не знаем, что нас ждет дальше. Идем вперед и вытаскиваем всех живых.
      Американец с Дитрихом ни фига по-русски не понимали, но тем не менее он произнес эту команду в большей степени для себя, настраиваясь на главное: вытащить людей, после чего можно выйти из ангара и ждать, пока сюда придут спасатели, звероловы и бог его знает еще кто. Ему труп солдатика не нужен.
      К тому же внутри должно быть еще двое рабочих, но где они и в каком состоянии, неизвестно. Все надеялись на лучшее, но когда, по словам свидетелей, здесь бродят хищники, причем разозленные удушливым газом, то говорить об успехе достаточно жестокого мероприятия – ведь случись что, придется стрелять – не приходилось.
      Боясь нападения, люди двигались плотной группой то влево, то вправо, обходя уложенные штабелями коробки, затянутые брезентом, какие-то установки. Один пригибался к полу, стараясь увидеть или заметить чьи-то ноги или лапы. Другой вставал на цыпочки, оглядывая короба. Так получилось, что Дитрих, когда все переместились в правую сторону, пошел первым. В небольшом закутке стоял ядовитый туман и не рассеивался. Немец попросил жестом Леху прикрыть его, так как они с ним уже успели подружиться, то понимали друг друга неплохо, сам надел противогаз, после чего с пистолетом в руках продолжил движение вперед. Очень скоро под ногами он обнаружил лежащее тело и осторожно потрогал его рукой. Мужик не шевелился.
      – Хей, – позвал Дитрих и потряс его за плечо. На этот раз дядька резко повернулся к нему и увидел перед собою немецкую маску с широким стеклом, которых раньше не встречал, а за ней суровое встревоженное лицо бюргера. Обратившись к нему по-немецки, спросив, все ли в порядке, Дитрих не ожидал, что мужик вздрогнет и башкою ударится о ящик, чем произведет слишком много шума.
      – Ты чего, – разозлился дядька в фуфайке, резко поднимаясь и глядя через маску и стекла своего противогаза в глаза немцу. – Не можешь по-русски ни одного слова сказать?
      Услышав родной голос, Леха также надел противогаз, вошел в облако, и на пару с Дитрихом они вывели мужика из ангара и затем снова скрылись внутри. Дядька постоял на воздухе немного, постоял, сорвал с себя маску, сделал два глубоких вдоха и без чувств рухнул на асфальт.
      А тем временем операция по освобождению заложников продолжалась. Внутри еще один рабочий и Валетов. Леху больше всего интересовала судьба мелкого. Он двигался осторожно, но в то же время быстро и, в отличие от всех троих, не производил практически никакого шума.
      Когда они углубились внутрь метров на пятьдесят, Алексей прошептал на ухо комбату, едва выдыхая воздух:
      – Сейчас уже кто-то у нас за спиной, обошли сзади. Может быть, развернуться, пойти цепью и застрелить гадину?...
      – Нет, пусть ходят. Мы должны держаться группой.
      В центральном проходе ангара тумана не осталось. Следопыты решили обследовать очередной закуток из ящиков и, перейдя на другую сторону, стали искать Валетова и оставшегося мужика. Со страха те могли и под брезент забраться, и в какой-нибудь ящик залезть.
      Никого. Снова вышли на центральный проход и остолбенели. Метрах в ста от них спокойно, прямо посредине, стоял здоровый медведь. Пасть его была окровавлена, но чем он перекусывал, оставалось пока загадкой.
      Обезьяна, бесившаяся где-то под потолком, стихла, но никто не замечал наступившей тишины. Слева Леха увидел клетки зверинца. Теперь всем стало понятно, каким образом животные оказались в помещении. Кто-то недобрый завез сюда все вагончики, поставил их, а затем пооткрывал клетки и смотался. Приготовив таким образом неприятный сюрприз для участников учений. Мероприятие превратилось в опасный конфуз! Как бы оно не переросло в несчастный случай. Вот по морде медведя не скажешь, что все замечательно.
      – Не обращайте внимания, – вяло произнес Алексей, и они снова перешли на противоположную сторону и продолжали смотреть под стоящими столами и закрытыми полиэтиленовой пленкой новенькими станками и химическими установками по производству каких-то веществ, но никого не нашли. Леха скрылся на мгновение за большим ящиком и вернулся оттуда, держа резиновой черной перчаткой маленькую ножку обезьянки. Бросив ее на пол, он не добавил приятных эмоций. Единственным положительным моментом было то, что они прошли уже треть, а на них никто не нападал. Воздух стал намного чище, и теперь во рту даже не першило.
      – Может, позвать его? – предложил Стойлохряков.
      Простаков согласился.
      – Фрол! Фрол! – Услышав имя потерявшегося русского, Тод Мартин и Дитрих тоже стали звать Валетова.
      Тишина постояла, постояла да и оборвалась звоном стеклотары, катящейся по полу. Как раз между продолжавшим стоять медведем и экспедицией смерти вышел полупьяный мужик. Судя по тому, что он был одет не в черную фуфайку, а в старый вязаный свитер и зеленые штаны, а ноги его были обуты в кроссовки, он никак не относился к тем, кто играл роль пострадавших.
      – Мужики, – радостно протянул он, – я никогда так не напивался, – продолжал он, приближаясь. – Вы не представляете, что только не слышал я сегодня ночью: и кричит кто-то, кто-то мычит, и даже какие-то козлы мерещились. Ходят мимо. Представляете? – Он подошел к ничего не понимающему и скованному от напряжения полковнику и чмокнул его в щеку.
      – Ай’м нот андыстенд, – сообщил тот.
      – А, англичанин, что ли? – С перепоя мужик оглядел остальных. Что, никто по-русски не понимает?
      – Я понимаю, – вызвался Стойлохряков. – Иди отсюда. Вон там дверь. А ну-ка, погоди, – остановил он мужика, когда тот уже двинулся в указанном ему направлении. – Ты тут никого не видел?
      – Никого, – пожал он плечами. – А чего случилось? Я здесь со вчерашнего вечера. Тяжело мне, мужики, вы извините, сушняк долбит...
      Дядечка ушел.
      – Ну что, будем дальше орать? – спросил Простаков у комбата.
      – Давай. Толк есть. Видишь, один выполз.
      – Да это не наш.
      – Наш не наш. Тоже человек.
      Стойлохряков пошел первым. Он двигался вдоль стены из коробок и подходил все ближе и ближе к стоящему как вкопанный медведю. Леха поспешил остановить комбата и предостеречь его, чтобы он не приближался ближе. Стойлохряков в знак понимания решил с Лехой переглянуться и стал медленно поворачивать голову и тут глаза в глаза встретился с желтыми зрачками кошки. Огромная пантера застыла, как изваяние, прямо на ящиках.
      Комбат инстинктивно начал убирать голову назад, но удар мощной лапой по голове сбил его с ног. На его счастье, кошка не решилась спрыгнуть вниз с ящиков для того, чтобы начать терзать оглушенного подполковника. Тод мгновенно вскинул пистолет на шум и, увидев мишень, не пожалел трех патронов для того, чтобы убить животное.
      Услышав выстрелы, медведь шуганулся куда-то под прицепы, а трое мужчин собрались в плотную группу и ждали, пока комбат придет в себя. По щеке у Стойло-хрякова текла кровь. Тод поглядел и сказал лишь одно: «О’кей», что несколько успокоило подполковника, изредка прикладывавшего к ране платок.
      – Надо мне уйти, – сообщил он.
      – Не ходи, – предостерег Леха. – Пьяный уйдет отсюда. От него воняет так, что ни одно животное не подойдет, а тебя могут взять.
      Это «взять» настолько вселилось в подсознание комбата, что он перестал капризничать. Пошли дальше. В середине ангара стояли те самые клетки, из которых были выпущены животные, а в одной из них нашли неподвижно лежащее тело большого белого козла с высокими витыми рогами. Он был настолько стар, что просто побоялся, видимо, спрыгнуть вниз, и смерть застигла его на месте. Просто убили, даже не отобедали.
      Леха, поглядев на проделанную работу, поделился собственными соображениями:
      – Утром хищников не заметили, потому что они за ночь здесь уже успели объесться и попрятались. Вероятно, все достаточно ленивы и не станут бросаться, если им не угрожать.
      Они стояли среди клеток похищенного зверинца и озирались по сторонам. Леха оставил мертвого козла в покое и выпрыгнул из клетки на бетонный пол. После стрельбы по пантере остальное зверье явно зашугалось в укромные уголки и вряд ли сразу покажет нос.
      Неожиданно из-под колес одной из платформ, на которой была установлена клетка, показалась знакомая всем с детских лет по книжкам кошачья морда, увенчанная огромной пышной гривой. Старый самец подлез под колеса и медленно выбирался к людям. Хотел ли он кушать? Это оставалось большим вопросом. Если медвежья морда была вся в крови, то этот кошачий или не успел ночью позабавиться с выпущенными неизвестными уродами животинками, или же принял гигиенические процедуры и теперь выглядел чистеньким и опрятным. Но, несмотря на свою привлекательную и милую внешность, которой лучше любоваться на экране телевизора, он сделал еще несколько шагов и оказался на расстоянии всего в десять-пятнадцать метров от наших героев.
      Все четверо забыли о происходящем вокруг и направили четыре пистолета в сторону животного. Не нужно быть великим зоологом, для того чтобы сообразить, что данное расстояние при желании лев преодолеет за секунду, после чего набросится на того, кто ближе. Единственным спасением может быть только возраст хищника. Все-таки для зверинцев не выбирают юнцов. Обычно это те, кто всю свою жизнь провел в каком-нибудь цирке, а затем уже стал стар для того, чтобы выходить на арену. Животное отправляют на пенсию, и оно продолжает свою жизнь в длительных поездках по России, зарабатывая собственным неповторимым обликом на кусок мяса.
      Зверь злобно зарычал и сделал шаг вперед. Леха плавно нажал на курок – щелчок, никакого выстрела. Он спохватился и с ужасом глядел на приближающуюся огромную кошку. Времени на то, чтобы разобраться с неисправностью, не осталось.
      Почему же не стреляют остальные? Простаков оглянулся и увидел, что никто не в состоянии нажать на курок.
      Стоят с открытыми ртами и наблюдают, как к ним приближается смерть. Не в силах ничего предпринять, Леха заорал что было мочи простое «А-а-а!», которое, разлетевшись по огромному ангару, заставило вздрогнуть застывших рядом с ним стрелков, и они, наконец, открыли огонь.
      Проблемы на самом деле были не с механизмами, а с человеческими мозгами. Ужас парализовал спасателей, и для того, чтобы опомниться, им необходим был какой-то толчок. В конечном счете Леха своим воплем его и обеспечил.
      Лев по инерции бежал на своих противников, но, нашпигованный пулями, упал, не долетев до ног Дитриха всего один метр, и последнее расстояние он просто проскользил по полу. Мохнатая лапа коснулась ноги немца. И он, поморщившись, сделал шаг назад.
      Простаков, передернув затворную раму и убрав дефектный патрон, подошел и произвел контрольный выстрел в голову.
      – Так лучше, – согласился комбат и огляделся. – Ну что? Где мы будем искать двоих работяг и нашего Валетова?
      Обилие пустых клеток говорило о том, что приключений в ангаре для четверых смельчаков заготовлено предостаточно. Они шли все дальше, и, наконец, шорох ног стал перемежаться с кудахтаньем и чириканием.
      Пройдя еще несколько метров, Алексей увидел, как на огромном подоконнике расселась пара десятков экзотических птиц. Куры с петухами держались несколько обособленно от голубей, а пара огромных орлов сидела в непосредственной близости от возможной добычи, но не атаковала. Странно было наблюдать за этим птичником, сбившимся в одну единую стаю. Можно было даже предположить, что и клетки птиц находились одна рядом с другой, и все уже настолько привыкли к запаху соседей, что сейчас он особо-то и не раздражал. Казалось, животные не знали, как себя вести, будучи выпущенными, если не на свободу, то в более просторный вольер.
      Простаков неудачно ширкнул ногой, и вся умиротворенная картина развалилась. Чирикание, кудахтанье и покряхтывание смешались в воздухе. Стая взорвалась. Птицы принялись летать, носиться по ангару, издавая недовольные вопли.
      Перестав пялиться на пернатых, Алексей увидел внизу мужика, повернувшегося лицом к стене и закрывшегося фуфайкой с головой. Он был явно жив. Его выдавала мелкая дрожь в теле и вялое постукивание об пол одной из ног. Вся его одежда была усыпана белым пометом, и он производил впечатление некоего существа, обладающего пятнистой окраской. Контуры его тела казались размытыми, так как цвет засохших птичьих испражнений соответствовал молочному фону нескольких коробок, стоящих рядом.
      Леха стал подходить ближе. Услышав шаги, мужик обернулся, и его бледное лицо начало светиться от счастья.
      – А я думал, это пришли за мной, – шептал он, быстро поднимаясь. – Я думал, это гепард. Вы знаете, он такой шустрый. Я видел, как он ловил одну обезьянку. Это же ужас. Вы не представляете. Он потом ее ел.
      Мужик сел на колени и стал истерично смеяться, глядя, как к нему подходят остальные из вошедшей в ангар четверки.
      Комбат подсел к часто моргающему и плачущему от счастья дядьке и, поглядев в его серые перепуганные глаза, спросил о Валетове.
      – Его забрали, – тут же сообщил мужик.
      – Кто?! – выкрикнул Леха.
      – Они, – после чего дядька показал указательным пальцем наверх.
      Все подумали, что он просто рехнулся, и это означало, будто душа Фрола отправилась на небеса.
      Рычание и визг прервали разговор. Все прислушались, пытаясь определить направление.
      – Вэа.
      – Там, – перевел комбат, показывая в ту же сторону, что и Тод Мартин.
      Все пятеро кинулись бежать. Обогнув пару здоровых железнодорожных контейнеров с оборудованием, они увидели страшную картину: медведь с тигром сцепились друг с другом, а на заднем плане стоял еще один из потерянных рабочих. Выходит, не двое их внутри, а трое плюс алкашик. Эх, Валетова бы найти!
      Работяга стоял рядом с металлическим ящиком, словно футболист в стенке, защищая двумя ладошками самое уязвимое место.
      Как только люди появились, животные прекратили драку, отступили друг от друга на несколько метров и глядели на подошедших людей с пистолетами.
      Мужик, продолжая охранять собственную заповедную зону, улыбнулся и прошептал:
      – Помогите.
      Полковник коснулся рукой Дитриха и показал ему на тигра, а комбат вместе с Лехой взяли на прицел медведя. Дальше последовали хлопки, кошачий визг и рычание. Животных достаточно быстро и умело завалили, после чего посмотрели на оставшийся боезапас, а один спасенный рабочий обнимал другого.
      – Напьюсь, Санек, – клялся один, целуя в губы второго, продолжающего стоять около жестяного ящика и не стремившегося быстренько покинуть злостное место по одной простой причине – затекли ноги. Мочой затекли.
      А покрытый птичьим пометом пролетарий продолжал:
      – Саня, два литра самогона. Саня, ты представляешь, что это? Саня.
      Наблюдая за тем, как заложники радостно обнимают друг друга, комбат улыбался, и ему казалось, что и Тод Мартин несколько оттаял. Но шум, донесшийся сверху, заставил их снова собраться и вскинуть стволы в воздух.
      Задрав голову, Алексей замер: на длинной огромной балке, идущей от одной стороны ангара к другой и перевязывающей крышу для придания ей большей прочности, сидели несколько обезьян, точнее, они там не просто сидели. Потому что вся стая, особей восемь, находилась в непрерывном движении, видимо, перепуганная раздавшимися выстрелами. Все приматы смотрели с любопытством сверху вниз и, увидев, что активные действия закончились, снова начали пристраивать свои красные попки на металл.
      – А-а-а, – хрипло протянул мужик, покрытый пометом, и вытянул вверх руку.
      Перехватив направление, все увидели огромную обезьяну, сидящую у основания балки, по которой бегала вся стая. Но самое интересное заключалось не в самой обезьяне, а в том, кого она посадила между ног и крепко придерживала своими руками, изредка залезая в не слишком пышную шевелюру и ковыряя в ней черным пальцем.
      Валетов за прошедший час умирал раз пять и воскресал заново, когда здоровая ловкая мамаша переносила его с одного места на другое, все время удаляясь от вошедших в ангар военных. Глядя на стоящих внизу своих, Фрол не решался и пикнуть. Зато Леха внизу принялся выражать эмоции, никого не стесняясь.
      – Вот это ты себе подружку отыскал! – кричал снизу вверх Простаков.
      Обезьяна, пугаясь столь мощного голоса, прижимала к себе своего «детеныша» и, нервничая, что проявлялось в судорожном прощупывании ребер Валетова, поглядывала вниз, изредка показывая огромные зубы, увенчанные семисантиметровыми клыками.
      – Мужики! – пропищал Валетов, и тут же обезьяна, словно игрушку, сорвала его с насиженного места и потащила, придерживая одной рукой, на середину огромной балки.
      Между Валетовым и землей и так было около двадцати метров, а теперь еще он оказался не с краешка, около идущих вверх листов крыши, что как-то еще успокаивало психику, а непосредственно на середине. И вокруг него, за исключением заботливой мамы, пустота.
      – Прекрати орать! – спохватился Стойлохряков, глядя на действия обезьяны. – Надо думать, как его вытаскивать.
      Фрол нервничал. Его даже не успокаивали легкие похлопывания и поглаживания свалившейся в буквальном смысле на его голову опекунши. Правда, если бы она не спрыгнула вниз и не подхватила его, сейчас вряд ли бы он находился еще в собственном теле, так как огромный тигр мечтал им пообедать. Но ничего не вышло, его затащили наверх и даже по-свойски успокоили, обнюхивая и выискивая в волосах и в одежде насекомых.
      Фрол поразился силе животного, так как самка вряд ли превосходила его габаритами. Но зато о нем беспокоилась, как о своем родном детеныше.
      Животный мир продолжал заботиться о Валетове, о том, чтобы он не слишком нервничал: петух с огромным роскошным хвостом длиною, наверное, метра в полтора подлетел к нему и уселся рядом. Посидел, ширкнул клювом о металлическую кромку балки пару раз и затем начал прохаживаться из стороны в сторону.
      Фрол не знал, что это одна из азиатских пород птиц, специально выводимых в декоративных целях, сейчас ему было не до птичек. Хвостик, конечно, красивый, но вся жизнь его принадлежит не кому-нибудь, а глупой обезьянке, посчитавшей его своим соплеменником и, спасибо ей, конечно, спасшей от острых зубов, но за последний час он несколько раз уже прощался с жизнью, так как мог полететь вниз с двадцатиметровой высоты, но всякий раз его ловко подхватывали и сажали обратно на какую-нибудь балку или перекрытие. Благо верхняя часть крыши представляла настоящие металлические джунгли. Здесь было где попрыгать этим чертовски ловким созданиям. Маленькие – вон болтаются над пропастью. Вообще зацепились за трубы хвостами и о чем-то весело щебечут. А две, вон, чистятся.
      Фрол снова поискал глазами своих в надежде, что ему еще что-то скажут снизу, так как сам он говорить и уж тем более кричать не решался, справедливо полагая, что лучший из возможных вариантов поведения – это молчать.
      Тем временем шестеро мужиков – четверо военнослужащих и двое заложников – не спешили выходить из ангара, так как необходимо было что-то срочно решать с Фролом. Хорошо хоть, что он живой и осталось только договориться с обезьянкой, а она вряд ли спустится со своим «детенышем» на землю, даже если ей тут три тонны бананов наложить, так как вокруг еще полно хищников. Ясно, что патронов на всех не хватит. Путь обратно с таким маленьким боезапасом был явно рискованным. Кто его знает, сколько еще тварей по окрестностям бродит?
      Тод Мартин постучал по контейнеру и показал пальцем вверх. Не зная языка, людям тоже приходилось общаться, словно обезьянам. Но мысль была ясна. Все шестеро для большей безопасности и лучшего обзора забрались на морские контейнеры и теперь были дальше от земли, зато намного ближе к Фролу. К тому же можно было перепрыгивать с контейнера на контейнер и подойти к обшивке ангара.
      Только они забрались наверх, как мимо как ни в чем не бывало прокосолапил еще один медведь. Даже не поднимая головы, он прошел в дальний конец хранилища, где снова назревала какая-то возня. Территория была явно недостаточной для того, чтобы на ней спокойно разместилось большое количество животных, а тем более хищников.
      Всех зазевавшихся обезьян сожрали еще ночью. Козла убили и вообще есть не стали, по непонятным причинам. Птиц не поймать. Кошачьим осталось выяснять отношения с медведями, да и друг с другом.
      А тем временем заботливая «мама» Валетова, увидев, как его единокровные братья залезают вверх на контейнер, причем делают это безобразно неуклюже, от греха подальше переволокла Фрола на другой конец балки и теперь, чувствуя себя в полной безопасности, принялась за собственный туалет. Одной рукой она постоянно придерживала уставшего прощаться с жизнью Фрола.
      Леха, посовещавшись с комбатом, стоя на крыше контейнера, подошел к оконцу, открыл одну из рам и высунул голову из ангара на улицу: стоит оцепление, только в том месте, где они недавно палили, никого нет. Явно расшугались, и никто не хочет попадаться под шальные пули.
      – Эй! – Леха позвал стоящего внизу мужика.
      – Здорово! – выкрикнул кто-то из заводских. – Ну и чего там у вас?
      – Ваших всех нашли!
      – А своего?
      – И своего тоже нашли!
      – Ну так выходите!
      – Да страшно, на хрен! – орал Леха – Сейчас вон через окно вылезем.
      – Как это? – не понял Стойлохряков, хватая Леху за плечи и тоже подходя к окну.
      Но, поглядев на пологий скат ангара, он с радостью согласился с Алексеем. Действительно, это же не вниз прыгать, а плавно скатиться по достаточно крутому склону, но все-таки, если держаться за выпуклые части листов, из которых собрано все хранилище, можно, прилагая некоторые усилия, плавно доехать до земли.
      – Ну, тогда ты первый, – предложил тут же Стойлохряков, желая посмотреть, как Простаков справится с собственно им же и предложенным вариантом спасения.
      Алексей достаточно ловко выбрался наружу и, глядя, как на него пялятся Тод Мартин и Стойлохряков, с улыбочкой скатился на землю и под завистливые взгляды остающихся в ангаре людей притопнул ногами по асфальту. Он-то уже в безопасности, а они еще там, с парой патронов на брата. Другое дело, что придется вернуться за Валетовым, но это они сделают обязательно, только после того как пополнят боезапас.
      Эвакуация прошла вполне приемлемо. Никто даже сильных ушибов не получил. Рабочие, переобнимавшись от счастья друг с другом, ушли, сопровождаемые толпой коллег.
      А руководство принялось обдумывать план спасения военнослужащего, продолжавшего удерживаться в заложниках у заботливой обезьяны.
      Увидев, как люди вылезают в окно, Фрол прослезился и решил пропищать:
      – Может, я тоже пойду? – Он с ужасом поглядывал вниз.
      Но мама, услышав от «дитяти» непотребные речи, взяла его, подергала немного за шиворот новенького комбинезона, тем самым как бы давая понять Валетову, чтобы он даже и не думал ее покидать. Мал еще.
      Пока Валетов страдал в плену у сплошь волосатой женщины, его товарищи не теряли времени даром. Через полукруглое тело ангара с одной стороны на другую был переброшен прочный канат. Простаков обвязался им, и благодаря людям, находящимся по другую сторону и тянувшим веревку, живо начал забираться на верх крыши, затаскивая с собой зубило с молотком, а также и еще один моток крепкой капроновой веревки. Оказавшись на вершине, он крикнул, чтобы его больше не тащили, и принялся с помощью молотка и зубила проделывать в одном из листов отверстие.
      Услышав грохот по металлу откуда-то сверху, Фрол сразу же понял, что его хотят спасать, только пока не мог представить себе, каким же образом.
      Обезьяны от громкого стука стали пугаться и с визгом перепрыгивать с одной балки на другую, но «мамашу», взявшую под опеку Валетова, шум почему-то не тревожил. Стук продолжался еще несколько минут, а затем удивленный Фрол увидел, как в проделанное отверстие начала просовываться веревка. Единственным недостатком этого мероприятия было то, что он никак не мог дотянуться до нее, так как сидел в объятиях своей «мамулечки», а спасительная жилка протянулась точно сверху вниз и проходила аккурат через середину балки, через самое страшное место, к которому подобраться-то одному страшнее страшного.
      – Фрол! – услышал Валетов голос Лехи, и сердце его радостно забилось.
      – Фрол! – прокричал Простаков второй раз.
      – Чего? – пискнул обезьяний пленник.
      – Ты до веревки сможешь дотянуться?
      – Ты охренел, мать твою, – выругался мелкий, ощущая, как от резких слов его спасительница опускает руки. Валетов продолжил материться на повышенных тонах и ощущал, как обезьяна все больше отпускает его и предоставляет ему свободу действий.
      Леха, сидя наверху, не мог понять, чего он делает не так, и смиренно выслушивал ругань.
      – Перенервничал, бедняга.
      Фрол, обхватив ногами балку, словно бока тощего скакуна, стал потихонечку перемещаться вперед, к середине, не прекращая грязно выражаться.
      – Ты чего, Валет, рехнулся, что ли? – не понимал Простаков, слушая отборную брань. – Ты где так научился?
      – Заткнись, здоровый, – шипел пленник, обливаясь потом от страха. Стараясь не глядеть вниз и сосредоточив все внимание на веревке, он прыгал на попке, обнимая ногами балку и продвигаясь вперед по десятку сантиметров за раз. Он уже преодолел полпути, когда почувствовал на плече волосатую руку, которая, схватив его за камуфляж, стала тянуть обратно.
      – Да уйди ты, волосатая сука! – заорал он, дергаясь вперед, и обезьяна, верите – нет, вроде как поняла его и отстала, вернувшись на свое место и обиженно сложив лапки на груди.
      Тем временем Фрол продолжил свое небезопасное путешествие. Наконец-то он добрался до спасительного каната и обхватил его одной рукой.
      – Фрол! – звал Простаков. – Ты где?
      – Да я уж под тобой. Я добрался.
      – А обезьяна где?
      – Нет обезьяны. Отпустила она меня, потому что я матерился. Понял?
      – Да, иногда даже матерщина помогает, – согласился Леха. – Ну ты чего, добрался до веревки? Давай по ней вниз спускайся.
      – Ага! Ты что, придурок? Там полно животины. Меня сожрут. Я до выхода добежать не успею.
      – Ну, я могу в крыше побольше дыру сделать и пистолет тебе протянуть.
      – Да пошел ты на хрен! Я лучше буду на этой балке всю жизнь сидеть! – возмущался Валетов, поглядывая на обиженную и брошенную им обезьянку.
      – А твоя подруга, может, дрессированная?... Ты не сможешь ей объяснить, что тебя надо к выходу по верху доставить?
      – Слушай! – Валетов разглядел низ. – Я думаю, что у меня получится выбраться наружу тем же самым способом, что и вы. Только ты знаешь что? Ты давай веревку там сверху отцепи. Я здесь за балку привяжу. И, как маятник, сигану на контейнеры. А оттуда уже и на улицу.
      – А у тебя получится?
      – Не знаю. – Валетов глядел вниз. – Вообще-то до них не очень далеко. Главное, длину веревки рассчитать так, чтобы она была не слишком длинной и не слишком короткой. Буду болтаться в воздухе туда-сюда, а потом – бац и на контейнер.
      – Ты что, гимнаст?
      – А что делать, придурок?! – вопил Валетов, сидя на балке, крепко обжимая ее ногами и сотрясаясь от напряжения. – Ты знаешь, я уже охренел здесь за два часа. Я раз десять помер уже. Мать твою за ногу! Не телись, я тебя умоляю, не телись! Долго же вы там думали!
      – Ты сам придурок!.. Пока мы низом шли, ты мог бы хоть одно слово крикнуть.
      – Да, крикнешь ты одно слово, когда у тебя здоровыми зубами в башке блох ищут! Того и гляди, дернешься – и горло перегрызут.
      Фрол снова поглядел себе за спину через плечо, но там его любящей «мамочки» уже не было.
      – Ладно! Сейчас я веревку отвяжу, – согласился Простаков. – Только держи крепче. Она достаточно тяжелая.
      Леха начал чего-то там шуршать наверху, а в это время волосатая лапа возникла из ниоткуда прямо около ноги Фрола. Через мгновение «мамка» села рядом и стала лыбиться ему.
      – Стой! – орал Валетов.
      – Что такое? – не понял Леха.
      – Она прямо передо мною, эта сволочь.
      – Как так?
      – Да взяла и ушла куда-то, потом по веревке забралась, которую ты вниз сбросил, и щас на меня пялится!
      – Слушай, давай я тебе пистолет спущу, ты ее пристрелишь!
      – Не могу я. – Валетов медленно одной рукой отводил волосатую лапу, пытающуюся его схватить.
      – А чего ты не можешь-то?
      – Она мне жизнь спасла, от тигра выручила. Понял? Я вообще подумываю, как бы над ней шефство взять.
      – А ты уверен, что это она, а не он? – Фрол молчал, а Леха продолжал стебаться: – Знаешь, Валет, среди обезьян тоже педерасты попадаются.
      Навязчивая обезьяна и вторую руку уже начала к нему протягивать, и Валетов теперь не знал, с кем ему общаться: то ли с Лехой, которому, сидящему в полной безопасности на крыше, было интересно абсолютно все, то ли с волосатой подружкой, никак не желающей с ним расстаться.
      – Пошла ты отсюда, – не выдержал он и сделал одну из самых больших ошибок в жизни. Хотя как знать? Валетов, глядя в глаза обезьяне, оскалился и зарычал, желая таким образом отпугнуть животное. И ему это удалось.
      Отскочив на метр по балке назад, обезьяна встала на задние ноги и в ответ сморщила нос и показала собственные зубы. Когда Фрол увидел, чем располагает девчонка, он решил, что ему пришел конец. Еще мгновение, и она бросится на него. Времени раздумывать не было. Валетов схватился за веревку и по ней кое-как начал спускаться вниз, думая сейчас лишь о двух вещах: во-первых, чтобы обезьяна не последовала по этой же веревке за ним, а второе – как бы не содрать до кости кожу на ладонях, так как он спускался достаточно быстро и трение давало о себе знать, снимая кожу на руках миллиметр за миллиметром. Наконец он оказался на земле и поглядел вверх. Обезьянка следом не неслась. Какое счастье! Теперь необходимо добежать до контейнеров. До них всего двадцать метров.
      А в этот момент Леха орал сверху:
      – Фрол, ты где? Фрол, что с тобой, а Фрол?
      Мелкий стремительно забирался на контейнеры, не хуже любого примата. Сказывалась стажировка на верхотуре. Он взлетел вверх с такой скоростью, что ему показалось, будто он только шаг один сделал. Когда внизу раздалось чье-то рычание, он резко открыл раму, поглядел вниз и, удостоверившись, что там все замечательно, то есть никаких диких животных, одни только люди, полез наружу и уже через десять секунд был на твердой земле.
      А Леха продолжал орать:
      – Фрол, да че с тобой? Ты где там?
      – Да я тут! – орал Валетов, уже стоя с внешней стороны.
      – Да где? – не понимал Простаков, сидя наверху.
      – Да тут я! – орал Фрол, размахивая окровавленными и спаленными о капроновую веревку руками.
      – Да где? – не понимал здоровый.
      – Мать твою, в сторону погляди, – со всей дури выкрикнул Фрол.
      Леха, взглянув, увидел своего мелкого приятеля и, от счастья забыв скомандовать: «Трави потихоньку», дернулся в сторону Валетова. Мужики, которые держали конец веревки, за которую его и затаскивали на крышу, подумали, что Леха немного не удержался и начал катиться по склону на другую сторону. Подстраховывая его, они перестарались и дернули так резко, что Простаков, перемахнув через вершину, полетел уже вниз к ним, цепляясь на ходу за выпуклые листы и немного гася скорость.
      Валетов видел, как его приятель исчез, и с матюками начал обегать ангар. Когда он прибежал к месту неудачного приземления Алексея, то увидел, как Леха собирает с земли троих дядек, которых придавил по неудачности собственной массой.
      Валетов воскликнул:
      – Леха! – И побежал к нему.
      Простаков оставил стонущих мужиков в покое и выпрямился.
      – Фрол! – закричал он радостно и побежал навстречу.
      Здоровый детина не скрывал собственных чувств. Он подбежал к Фролу и, словно родитель, приподнял Валетова над землей и обнял. На мгновение мелкому показалось, что сейчас он попал внутрь бетономешалки.
      – Здорово, здорово! Отпусти, все со мной нормально, – отвечал на неудержимые ласки Валетов, предлагая поставить себя на землю.
      – Ну ты как, в порядке? – Здоровые руки трясли его за плечи.
      – Да ничего, – Фрол протянул и показал собственные ладони. – Вы что, уроды, не могли другую веревку подобрать? Я себе всю кожу содрал! Ты не видишь? Это все из-за тебя, придурок! Куда ты полез с такой хреновой веревкой на крышу? И зачем ты долбил отверстие так громко? Пока ты дрябал своим молотком, эта обезьяна, она меня затискала, я уже не знал, куда от нее деваться. Чуть не задушила от большой любви. Боялась, как бы я с ума не сошел. Она же не понимает, что происходит, а я-то понимаю. Ты запомни, чтоб больше с такой хреновой веревкой меня спасать не лазил!
      – Да-да, – пятился Простаков в недоумении. – Ну извини, мы ничего другого найти не могли.
      – А надо было искать, надо было искать лучше! Почему я должен свою кожу оставлять в этом гребаном ангаре?
      Наблюдая офигевшее лицо Простакова, Валетов расслабился и заулыбался:
      – Да ладно, чего ты, все ништяк. А крутые учения у нас получились, да?

      Валетова доставили в палаточный городок с перевязанными руками.
      Даша, Саша и Маша, которых, естественно, по тревоге не поднимали и ни на какие учения не увозили, встретили Валетова с великим чувством сострадания и окружили его лаской и заботой. Так они стали, кроме официанток, еще и сестрами милосердия на добровольных началах.
      Маша Миронова – дочка интеллигентных родителей – не сводила глаз с рваной кожи на руках Валетова во время перевязок.
      – Что же с тобою случилось? – шептала она, пока сноровистая Даша меняла неумело наложенные повязки Простакова на собственные, куда более симпатичные.
      Стойлохряков на пару с Мартином такого натерпелись в этом ангаре, что сейчас горели одним-единственным желанием – найти того, кто подложил им такую свинью, а точнее, медведей с тиграми в одном флаконе.
      Ни у кого не было сомнений в том, что необходимо продолжать учения, и личный состав выдвинется к тому же ангару на следующий день, естественно, за исключением Валетова. И они все равно будут выносить оттуда всех пострадавших. Стоит только надеяться, что за сегодня со своей задачей справятся звероловы и хозяева зверинца, которые уже прибыли на место и излучали море счастья, несмотря на то что несколько животных пришлось убить. Но большая часть оставалась в целости и сохранности.
      Директор предприятия, насколько знал Стойлохряков, лично предпринимал неимоверные усилия, угнетая басом телефонную мембрану, дабы к нему приехали все звероловы области, включая циркачей-трюкачей и местный ОМОН, с одной-единственной целью – освободить помещение от живых и мертвых братьев наших меньших, для того чтобы его предприятие в конечном счете продолжило нормальную работу.
      Французы, немцы, англичане и русские с завистью глядели на Валетова, сидящего за отдельным столиком и ужинающего. Никто больше не принимал пищу в таких условиях – все девушки крутились вокруг маленького бедняжки и буквально с ложечки запихивали в него кашку с подливкой и хлебушком, а также компотик.
      Фрол мог бы и сам взять ложку в руки, но заботливая Даша забинтовала ладони так, что пальцев видно не было. Приходилось ему сидеть и только рот разевать да время от времени поворачиваться к Сашеньке для того, чтобы она промокнула солдатские губки белым полотенчиком.
      Кушая не хуже любого шейха, Валетов наслаждался завистливыми взглядами остальных солдат.
      Ефрейтор Петрушевский не скрывал собственной озабоченности по поводу слишком уж большого расслабления Валетова на службе. В ответ на это Простаков ему мягко замечал о возможности получить точно такой же кайф, но только после двух часов общения с лохматой женщиной, таскающей тебя по балкам на двадцатиметровой высоте.
      Валетов пил дежурный компот из сухофруктов с таким выражением, будто ему сейчас наливали отменный коньяк, чем доводил того же Петрушевского до невменяемого состояния.
      – Ну ты посмотри, как они вокруг него крутятся, – толкал он в бок Резинкина, превратившегося за время службы из духа, попавшего к нему в подчинение, в нормального кореша: ведь водила водилу понимает.
      Витек пожимал плечами и угрюмо лопал кашу. Ему завтра снова подниматься раньше остальных (удел водителей – постоянный недосып), и глядеть на то, как сейчас девки ублажают Валетова, у него никаких сил не было, но, вспоминая рассказы Простакова о том, как бедняга сидел в обнимку с обезьянкой, Резинкин понимал, что удача – вещь относительная, особенно если взять тот отрезок, когда Валетову пришлось буквально отпугивать обезьяну, хвататься за веревку и, не обращая внимания на боль в руках, спускаться вниз, а потом от ужаса быть схваченным дикими животными в темпе забираться на контейнеры. Нет уж, лучше пусть его девушки с рук не кормят, но он от подобных злоключений будет освобожден.
      Жанна д’Арк, удовлетворяя информационный голод, с жадностью поглощала местные новости, в которых сообщалось об инциденте, случившемся во время совместных российско-натовских учений. К ее неудовольствию, в сводках ни одного слова не говорилось о животных. Говорили лишь о неожиданной накладке и о нескоординированности действий работников завода, выполнявших роль пострадавших, и солдат, которые должны были спасать бедняг из зоны химического поражения.
      Проглядев внимательно весь репортаж и выслушав для пущей верности перевод находящегося поблизости соратника Евгения, она выключила телевизор и уставилась на костер, горящий рядом с ее палаткой. Ну что же, месть осуществлена. По словам Евгения, там даже слышались выстрелы. И нет ничего лучше, чем доставить неприятности военным, особенно после того, как они решили поиздеваться над защитниками природы, посланниками всего цивилизованного мира, которых эти солдафоны позволили себе засунуть в дымовое облако, да еще и избить.
      Следующим вечером, когда интернациональная рота, обтраханная за день, вываливалась из машин, Валетов улыбался, только про себя (не дай бог, увидят остальные его злорадство), сидя в окружении девчонок, и точил лясы. Он видел, как непросто пришлось всем солдатикам, и уже начинал переставать жалеть свои собственные ожоги на руках, полученные от веревки. Явно им всем сегодня досталось. Вот и сердитый Резинкин прошел мимо и поздоровался:
      – Привет, козел!
      За ним плелся Петрушевский. Взял и крепко-крепко пожал его больную руку. Потом шел Леха. Он вообще в его сторону не посмотрел, прошел в палатку и завалился на свою койку. Благо до ужина дали полчаса, чтобы привести себя в порядок.
      Среди гостей из Европы также не наблюдалось ни одного веселого. Все рожи были хмурые и злые.
      Тем временем Стойлохряков вел собственное расследование происшествия. Ему было наплевать на действия милиции. У него свое начальство в виде генерала Лычко, так мягко намекнувшего на то, что, мол, необходимо найти злоумышленников и постараться их еще и наказать, а не просто так отпустить после того, как в них ткнут пальцем, мол, вот ты сделал каку. И больше попросим не бедокурить.
      Вынужденный шевелиться, комбат надыбал владельца зверинца и привез с собой в палаточный лагерь. Расположившись рядом с полевой кухней, они плюс полковник Мартин сообразили на троих, сели за бутылкой водки и начали разговор. Поскольку американец ни хрена не понимал, он просто ел пельмени, приготовленные поваром-сержантом и девчонками, и пил водку.
      А в это время комбат выяснял у владельца зверинца обстоятельства похищения. После четвертой стопки выяснилось, что они, уезжая из Самары, были встречены толпой молодых людей, и им были предложены неплохие деньги за то, что они покажут всех своих животинок именно им, так сказать, эксклюзивно. Развернулись, показали. А почему нет, долго, что ли. Молодые, длинноволосые, грязно одетые люди начали прохаживаться меж клеток, высказываясь на многих европейских языках по поводу экстерьера животных. Незаметно-незаметно все его помощники и он сам были опоены и окормлены какой-то дрянью, после которой все вырубились, а когда проснулись в чистом поле без контейнеров со зверюшками, было уже поздно кричать «помогите!».
      Ужрав бутылку и оставшись довольным услышанным рассказом, Стойлохряков в темпе достал из военного городка Мудрецкого и познакомил его с владельцем зверинца, звали которого Всеволод. Бородатый пузатый дядька воспринял с превеликим удовольствием возможность походить по местным лесам, дойти до лагеря защитников природы, и поглядеть: те ли это или не те?
      Лейтенант вывел Всеволода непосредственно к лагерю Жанны д’Арк, и дальше ему оставалось только слушать:
      – Вон того помню, и того козла помню, и вон ту еще чувиху заприметил. Явно они.
      Парочка вернулась из разведки довольная, но так как на лагерь уже опустилась ночь, никаких ответных действий предпринимать было невозможно. Приняв приглашение остановиться в лагере у военных, Всеволод пошел спать в палатку, где находились девчонки и пострадавший в результате спасения Валетов. Бородатый пузатый дядька был немного подшофе и бредил местью за потерю нескольких животных и скорый суд с выставлением неплохих исков. А так как возглавляла все это лохматое, драное барство европейская дама, то и счета могли быть выставлены неслабые.
      Фрол вначале выглядел недовольным из-за того, что его пребывание вместе с девушками нарушил какой-то обормот, но затем, прочухав через пару вопросов, кто перед ним, тут же по родственным, так сказать, связям стал беспокоиться о судьбе такой крупной рыжей обезьяны.
      – А, Люси! – понял его с полуслова владелец зверинца. – С ней все в порядке. Мы ее изловили тем же днем. Бананы она любит страсть как! Да как и все эти хвостатые. За банан на все готова. К тому же она меня в лицо знает.
      – И где она сейчас? – тоскливо спросил Фрол, сам не понимая, почему он скучает о зверюшке.
      – Ну, как это где? В клетке. Нам дальше ехать. У нас запланирована стоянка выше по Волге, в Ульяновске.
      Фрол шмыгнул носом и поглядел на крохотную лампочку.
      – И сколько стоит такая зверюга?
      – Да старая она уже, – отмахнулся Всеволод. – Куда ее девать? Никто не купит. А если бы... даже задаром отдать готов. Представь. Знаешь, сколько она в день жрет? Потом убирать за ней надо. Это же не просто так. Живое существо.
      – Да, я понял, – согласился Валетов.
      Хозяин зверинца даже и не предполагал, насколько глубоки были эти слова.
      – А возможно мне поглядеть на нее? – у Фрола загорелись глаза.
      – Ну а чего, можно. Мы еще денек постоим, пока все наши твари в себя не придут, а потом дальше двинем.
      – Завтра, – Фрол даже сел на кровати.
      – Ну хорошо, если тебя комбат отпустит.
      И комбат отпустил.
      Для того чтобы не слишком дергать и без того вздрюченных животных, весь караван со зверюшками разместился недалеко от предприятия, на территории которого и располагался злополучный ангар. Так как учения были продолжены, солдатиков погнали на выполнение очередного упражнения.
      А Фрол поехал общаться с Люси.
      Встретила она его весьма прохладно, прохаживаясь в одиночестве по тесной клетке. Но после двух бананов подобрела и даже подсела рядом, протягивая без конца к Валетову руку.
      Оглянувшись и увидев, что никого рядом нет, Фрол, поддавшись искушению, протянул ладонь в ответ. Обезьяна шустро схватила его повыше кисти и потащила к себе. Пришлось выкручиваться, и, слава тебе господи, спастись удалось. Он избавился от обезьянки и теперь больше на все ее призывные жесты не реагировал. Побросав оставшиеся бананы внутрь клетки, Валетов попрощался и отправился прочь.
      Еще бы немного, и она бы его, мать родная, так поцеловала бы. Вот уж любовь. Спасибо, конечно, что от тигра спасла, но не до такой же степени проявлять собственные чувства. Хотя ей наверняка одной скучно. И чего этот Всеволод не посадит к ней кого-нибудь?
      Найдя владельца зверинца, Фрол задал именно этот вопрос.
      – Да засюсюкивает она всех, – по-простецки бросил Всеволод, потягивая легкое пиво. – Не дает житья никому. Посади к ней в клетку хоть десяток сородичей – она одного выберет и будет с ним тискаться. Понимаешь, в башке чего-то. У них же тоже психология не хуже, чем у людей, а может, даже и сложнее, кто их знает?
      В глазах Валетова промелькнула злая искорка.
      – А когда вы уезжать собираетесь?
      – Завтра, часов в восемь и двинемся.
      Порывшись по карманам, Фрол набрал пятьсот рублей.
      – Послушайте, вы можете отложить отъезд до обеда? Скажем, часа в два поедете.
      – А зачем тебе это?
      – Да у меня тут должок остался. Надо бы как-то урегулировать отношения.
      – И чем тебе мой зверинец поможет?
      Валетов закатил глаза.
      – Еще как.
      – Денег не надо. В два часа, так в два часа. Еще я солдат не обирал.
      Всеволод снова приложился к бутылке.
      – Пива хочешь?
      Валетов, радуясь собственным мыслям, не отказался. Да он бы в любом случае не отказался, с мыслями там или без. Пиво, оно и в Африке пиво, и даже в зверинце, и даже для Люси пиво тоже останется пивом, пусть она в нем ни черта не понимает.
      Глубокой ночью, сидя в кустах рядом с лагерем защитников природы, Простаков тоскливо смотрел на звезды.
      – Фрол, – спросил он. – Почему тебе ни хера не спится?
      Валетов с громким шепотом набросился на Леху, хватая его за камуфляж.
      – Слушай, ты, придурок, они нас всех раком поставили! Ты не помнишь этого? Мы должны отомстить! К тому же сам Стойлохряков нам разрешил делать все, что угодно, и я придумал, и у нас получится!
      – Ну ладно, ладно, – отмахивался Леха, словно от назойливой мухи. – Ты вон, кроме меня, еще должен массу народа на это дело зарядить.
      – А все готовы, все согласны, – не унимался мелкий.
      – Я, я, – высказался сидящий рядом Дитрих. – Дас ист гут.
      – Во, слышал, что тебе Диман сказал? – Фрол окрестил Дитриха Диманом через тридцать секунд после знакомства. Произносить чужие имена ему было не по кайфу. – Так что давай будем делать так, как я сказал.
      Немец снова подал голос:
      – Диман, я, я, дас ист гут.
      Потом здоровый фермерский сынок показал пальцем на луну и предложил:
      – Шнель, шнель.
      Медленно открывая полог палатки вожака русской фракции Евгения, Валетов испытывал чувство глубокой радости и наслаждения, так как за его спиной стояли два здоровых бугая, которых еще по земле по нашей и не нашей поискать надо. Указав пальцем на лохматую рожу, освещаемую в данный момент фонариком, находившимся в руках Резинкина, Валетов дал команду Лехе и Дитриху вытащить тело наружу.
      Девчонка, лежащая рядом с волосатиком, только повернулась во сне. Выкрав вожака, они оттащили его подальше от лагеря, в кусты, и принялись ласково расспрашивать его о том, как им найти непосредственно фрау Жанну д’Арк, частенько потыкивая огромными кулаками по ребрам. Евгений знал и по-немецки, что в данной ситуации большой роли не играло, большую часть допроса он ойкал и просил бить потише. Как только сдал свою предводительницу с потрохами, сразу же почувствовал облегчение. И корреспондентов сдал. Они, оказывается, ночевали с Жанной по соседству.
      Мероприятие прошло настолько гладко, насколько это вообще возможно. Десять тел, перевязанные веревками, словно мумии фараонов, с помощью разведчиков старшего лейтенанта Бекетова и известной нам троицы плюс Диман из Германии были доставлены в лагерь военных.
      Для такого дела по полевой рации вызвали на местность Стойлохрякова. Тот приехал сонный, но довольный, оглядывая добычу.
      – Все по плану, – радовался он. – Ну что там, все проверили? – указал он на кучу сваленных фотоаппаратов и камер. – Все работает?
      – Да, все в отличном состоянии, – подтвердил Резинкин. – Я уже разобрался. Не сложнее двигателя.
      Владелец зверинца поднялся, как обычно, в семь и тут же прислушался к шуму, доносившемуся с улицы. Выбравшись из своего благоустроенного вагончика, он поспешил на обезьяньи крики. Когда он подскочил к огромной клетке, оставшейся после убитого льва, то замер – внутри десяток обезьян сбились в кучу, и все они пронзительно кричали на засунутых к ним туда же десятерых защитников природы, включая Евгения, Жанну д’Арк и иностранных корреспондентов. Оказавшись в одной клетке с обезьянами, они просто тряслись от страха и ужаса. Кучка людей и кучка животных стояли одни напротив других, не решаясь ни сесть, ни уж тем более лечь. Да и как тут ляжешь, когда вокруг клетки и рядом с клеткой стоят солдаты и беспрерывно все это снимают на фото и видео.
      Тем временем подошедший владелец подал грозный голос:
      – Что здесь происходит?!
      Но когда Дитрих с Лехой бросили на него тяжелые взгляды, бородач решил приумолкнуть и пассивно наблюдать за дальнейшим развитием событий.
      Люси вначале радовалась, когда ее клетку совместили с большой львиной и, открыв створки, запустили ее в более просторную комнату, потом к ней начали подвозить другие платформы и выпускать ее сородичей, которых она не очень-то любила. Но зато теперь она находится в большом коллективе!
      Тут же выбрав себе подопечную – маленькую обезьянку с серой шерстью, Люси забрала ее с собой в угол и стала ухаживать, несмотря на резкие визгливые протесты. Но после того как внутрь к обезьянам стали переходить подталкиваемые острыми, отточенными пиками люди, все обезьяны сбились в кучу, а часть двуногих приматов, одетых в зелено-коричневую форму, оставалась на улице и недружественно скалилась, при этом издавая ритмичные хакающие звуки.
      Люси оказалась в замешательстве и выпустила свою маленькую обезьянку на свободу, разглядывая вновь прибывших. По опыту собственной жизни она прекрасно знала, что те, кто попадает в клетку, из нее уже никогда не выходят. Исключение случилось только позавчера, но их снова поймали. Видать, этих двуногих также приговорили к дальнейшему обитанию в клетке, и они никогда не окажутся на свободе. Придется с ними находить общий язык. Вон та маленькая самочка в очках, она очень напугана, и ее соплеменники своим собственным несдержанным поведением явно доведут ее до инфаркта.
      Стремясь успокоить бедную женщину, заботливая Люси первой отделилась от стаи обезьян, подошла к оцепеневшим людям и, выбрав трясущуюся от дикого напряжения Жанну д’Арк, засунула свой большой палец ей за резинку штанов и потянула к себе, под нескончаемое ха-ха приматов в зелено-желтой форме.
      Фрол запрыгнул от восторга на Простакова и, обливаясь слезами, указывал пальцем на трогательную сцену. Люси подняла в воздух Жанну д’Арк и перетащила ее на обезьянью сторону. Усевшись в дальнем углу, она сняла с носа француженки очки, повертела их и, отдав более шустрым и молодым членам разношерстной орды, принялась осматривать волосяной покров на голове своей новой игрушки.
      Резинкин исщелкал всю пленку на фотоаппарате и начал с завистью поглядывать на Дитриха, который продолжал съемку на камеру.
      – Крупнее, крупнее снимай! – заботился, спрыгнув с рук Простакова, Валетов, дергая Дитриха за рукав и не прекращая тыкать пальцем в сторону Жанны д’Арк.
      – Всех снимай! Уроды, хотите немножко быть ближе к природе? Получите по самое горло. Ближе уже некуда! – Валетов скалился и продолжал угорать.
      А Люси, обеспокоенная столь неопределенной ситуацией внутри клетки и непонятно чем вызванным возбуждением снаружи, повернулась к наблюдателям своей широкой спиной, таким образом заталкивая бедную Жанну в угол, из которого вскоре по-русски донеслось:
      – Помогите!
      Валетов перестал угорать и подошел вплотную к клетке, где тут же едва не был схвачен за нос какой-то шустрой мартышкой. Пришлось обозначить некое санитарное расстояние.
      – Ага, теперь «помогите» тебе, – начал он издеваться над бедной женщиной. – А как я там два часа под куполом цирка ползал – это тебе не «помогите»? Теперь все эти картинки, что мы тут засняли, они в ваши же журналы попадут. Больше, думаю, к нам не приедут ни с какими целями. Ищите дерьмо у себя под носом. Нечего ездить по России и выискивать что-нибудь такое, чтобы нас тут обосрать.
      – Помогите! – повторила француженка.
      Но заботливая Люси уже начала снимать с нее одежду, дабы добраться до подмышки, так как, по ее мнению, там имело возможность развиться большое количество вредных насекомых, доставлявших бедняжке явное неудобство. Из-за чего та постоянно поскуливает и подает голос.
      Валетов кончил издеваться, отошел в сторону и по-свойски попросил у Всеволода бутылку пива. Тот отозвался, что это добро у него только в холодильнике, но это Фрола не смутило. Он забрался в вагончик к хозяину, нашел там бутылки и вернулся к своим с полным арсеналом. Всеволод осознал, что этот наглый мелкий солдатик выудил из холодильника у него практически все и запасов никаких не осталось. Но сейчас его больше волновала иная проблема: каким образом теперь отфильтровать людей от обезьян. Одних вытащить, а других оставить в клетке. У него не было большого желания ловить этих ловких животных по всему полю. Тем более сейчас лето, глядишь, пару месяцев на свежих побегах и протянут. А может, на местные деревни начнут нападать в поисках корма. Особенно осенью. Брр, чего только себе не представишь.
      – Ну, вы это, – начал он опасливо, но с каждым словом все больше набирая обороты, – давайте заканчивайте спектакль. Мне только обезьяны нужны.
      Валетов подошел к владельцу зверинца и протянул ему руку. Тот механически пожал ее.
      – Всего вам доброго, – сообщил Фрол. – Счастливо оставаться. Не забывайте нас. Будете заезжать в Самару, приезжайте и в наш отдельный мотострелковый батальон. Мы с удовольствием посмотрим на зверюшек, накормим их кашей.
      Следующим с Всеволодом прощался Простаков.
      – Да, здорово он сказал, мне и добавить нечего, – и крепко сжал Всеволоду руку, так что у него хрустнули пальцы.
      Резинкин, поглядывая все время на стоящих друг напротив друга людей и обезьян, пожелал владельцу здоровья, счастья и удачи. Особенно в разборе данной ситуации.
      Дитрих молча пожал уже больную руку после крепких объятий Лехи, чем только усугубил болезненное ощущение.
      Кисло улыбаясь, пузатый дядька проводил взглядом уходящих все дальше и дальше солдат, а сам обернулся и уставился на запертых в клетке приматов. Отхлебнув пивка, он подошел поближе.
      – О, да тут в большинстве своем иностранцы, – и громко обратился к присутствующим: – Господа и дамы, не хотите ли немного поездить по нашей стране? Мы соберем неплохую кассу.
      Генерал Лычко не без интереса рассматривал картинку на экране.
      – Так это и есть та самая женщина?
      – Да, – улыбаясь, подтверждал комбат, глядя, как Люси тискает обезумевшую от страха Жанну д’Арк.
      – Ну что ж. – Лычко остановил видеозапись и, плохо скрывая усмешку, вернулся на свое место.
      – А теперь о серьезном, подполковник. Завтра у нас решающий день – венец, так сказать, всего пребывания гостей из Европы на нашей территории. Постарайтесь не облажаться. Я специально пригласил из Самары переводчиков на целый день, заметьте, для того чтобы они четко объяснили поставленные задачи.

      Для русских переводчик не требовался, и Валетов, стоя в строю на своем законном последнем месте, с интересом выслушивал наставления старшего лейтенанта Бекетова.
      – Как только вы подойдете к зоне заражения, немедленно надевайте средства защиты.
      – А как мы поймем, что мы на зараженной территории?
      – Разговоры! – выкриком прервал несанкционированное выступление Валетова взводник. – Поймете, это я вам обещаю.
      – А иностранцам, поди, сказали, как определить, – не унимался Валетов.
      – Никто никому ничего говорить не будет. Я и сам не знаю, – признался Бекетов. – Завтра все увидим. Так, Простаков, Резинкин...
      – И я, – снова не удержался Фрол.
      – Хорошо, – согласился с ним старший лейтенант, – Валетов ко мне, а остальные свободны.
      Троица застыла перед старшим лейтенантом.
      – Для вас будет организован отдельный инструктаж.
      Простаков с Фролом переглянулись. А Резинкин почувствовал, как ему становится нехорошо. По давнишней солдатской мудрости он прекрасно понимал, что эксклюзив означает очередное плохо перевариваемое поручение.
      Солдаты вслед за лейтенантом залезли в огромную будку, установленную на шасси «ЗИЛ-131». Внутри нее стоял небольшой стол, на котором были разложены портативные рации и наушники. Усевшись на длинную лавку, как им указал Бекетов, солдаты протянули было руки к электронике, но после строгого взгляда командира оставили свои попытки ворошить явно дорогое импортное добро.
      Старший лейтенант взял небольшую коробочку с антенкой в руку:
      – Вот подарок от наших деловых партнеров, – старший лейтенант покосился в ту сторону, где должны были, по его мнению, располагаться палатки с солдатами НАТО. – Завтра, во время учения, вам выпадет особая миссия...
      – Йоу! – воскликнул Резинкин. – Миссия невыполнима, часть вторая. Йоу!
      – Да, – ухмыльнулся Бекетов. – Валетов будет агент 007, Резинкин – 008, а Простаков – 00.
      – Что, сортир, что ли? – обиделся просвещенный Леха.
      – Да, и еще какой. Глубокий, широкий и вонючий.
      – За что, товарищ начальник? – гундел Леха.
      – За то, что большой вырос, – продолжал Бекетов. – А теперь внимание, смотрим все в одну точку.
      Лейтенант уселся за стол напротив и приподнял чуть выше головы коробочку с электроникой.
      – Перед вами лазер.
      – Чего? – не поверил Резинкин, вылупил глаза и протянул руку к такому же приборчику, лежащему перед ним.
      – Руки! – воскликнул старший лейтенант. – Еще одно неверное движение – и будете слушать инструктаж сидя, но уже без лавки.
      – Это как так? – не понял Валетов.
      – А так, по-китайски. Колени будут согнуты, а лавки не будет. Не доходит через башку – начнет мысль добираться через ноги и через то место, откуда они растут.
      – А, – понял Витек. – Ну так это ж тяжело, товарищ старший лейтенант.
      – Вот для того чтобы тяжело не было, сидите и ничего на столе не трогайте. Итак, перед вами лазерная указка. Вы должны сидеть в укромном месте и подсвечивать пятном особые объекты. – Предвосхищая вопрос «Какие?», старший лейтенант продолжил без паузы: – То, что будет вам указано, на то и будете направлять лазерный луч.
      – И что произойдет дальше? – лупал глазами Витек. – В него снаряд попадет?
      – У нас мирные учения. Я вынужден вас ввести в курс дела накануне вечером, но вы никому не должны рассказывать о сути разговора.
      – Конечно, – честно заверил Валетов, поднимаясь. – Никому не скажем. – И отдал пионерский салют.
      – Все. Опору из-под задницы, – не выдержал старший лейтенант.
      На самом деле лавку пришлось убрать. Убедившись, что все стоят в позе «полуприсед», Бекетов продолжил:
      – Завтра загорится склад готовой продукции...
      – Ни фига себе! – не унимался Валетов.
      – Руки вперед! – продолжил нагружать солдат старший лейтенант.
      Простаков уже почувствовал нагрузку на ногах, и, после того как вытянул руки, пообещал Валетова, словно Буратино, повесить на сучок.
      – Ты уже делал так однажды, – напомнил ему Фрол. – Ничего хорошего. После этого товарищ майор Холодец чуть заикой не стал...
      – Разговоры! – уже яростно воскликнул старший лейтенант, после чего солдаты и заткнулись.
      – Так вот завтра горит склад готовой продукции. Ваша задача – усложнить работы пожарным командам, вызвав заражение местности и вынудив личный состав облачиться в защиту. А спустя некоторое время с помощью лазерных указок помочь тушить горящие склады.
      Бедра и плечи стремительно отекали. Руки, вытянутые вперед, тряслись, коленки ходили ходуном.
      Посмотрев на текущие капельки пота, лейтенант сжалился и разрешил снова сесть на лавку и опустить руки. Больше его никто не перебивал. Подойдя к карте, висящей на стене, он показал территорию завода:
      – Узнаете?
      Двое из троих молча кивнули головами, а Резинкин одними губами выдохнул: «Да».
      – Коричневым закрашены те самые зоны, которые вы будете заражать следующим образом: наводите сюда указкой, сюда и сюда. Прилетает вертолет и с большой высоты над этим объектом сбрасывает отравляющее вещество. Но не бойтесь, оно не слишком вредно для здоровья. Точнее, совсем безвредно. Не исключено, что в малых дозах даже полезно.
      – Это что же такое будет? – снова воскликнул Валетов.
      – Я и сам не знаю. Сюрприз командования. Все, кто будут заходить в эти области, должны будут на себя надевать средства защиты. Задача нашего взвода – вот это вот пятно. Самое северное, – лейтенант обвел коричневую область ручкой. – Мы должны вывести оттуда всех гражданских, и, естественно, кого видим – надеваем противогаз, прежде чем выводить на сборный пункт. Два других пятна достанутся англичанам и немцам. Французы обеспечивают работу с ранеными, а вторая их половина занимается прикрытием пожарных расчетов, ведущих тушение, не допускает к месту зевак и оказывает помощь в монтаже водоводов. После того как все люди из зараженных областей будут выведены, вы все трое перемещаетесь к воинским складам и подсвечиваете указкой горящие здания. Естественно, я надеюсь, до всех дошло, что здания будут гореть условно. Рядом с каждым зажгут по одной дымовой шашке, что и будет обозначать возникновение возгорания. Пожарные вертолеты полетят к месту тушения с водой. Специальное новое устройство, установленное на борту машины, позволит автоматике самостоятельно вычислить момент сброса воды на горящий участок. Вопросы?
      Валетов, поскольку был, как ни крути, самым образованным из троицы, первым задался основной проблемой:
      – Это что же получается: мы будем с этими указками сидеть, светить на здание, и в этот момент нам на голову будут падать отравляющие вещества? Значит, в противогазе надо сидеть?
      – Вы можете находиться достаточно далеко от места выброски. На расстоянии нескольких километров. Но нам такой размах не нужен, поэтому постарайтесь выбрать себе позицию, для того чтобы подсветить здания, всего в паре сотен метров. Не исключено, что вы сможете даже находиться за территорией предприятия. Пользоваться лазерной указкой просто – нажали на кнопочку, – старший лейтенант произвел данное действие, – лазер светится; отпустили – лазер не светится. Запаса аккумуляторов хватает на четыре часа. Команду о начале подсветки вы будете получать по рации. Переговариваться с координирующим ваши действия офицером, а им будет лейтенант Мудрецкий, вы не сможете. Будете только слышать поступающие приказы, и вам необходимо выполнять поставленные задачи. Итак, распределимся: Простаков займется северным пятном, Резинкин – западным, Валетов – восточным.
      – А почему это Простаков – северным? – возмутился Валетов. – Я нашим сам хочу все организовать. Чего это я должен каким-то немцам там подсвечивать?
      – Я так решил, – прекратил все разговоры старший лейтенант. – Свободны.
      В непосредственной близости от складов, которые должны точно в десять часов утра «загореться», поставили два грузовика. Борта откинули вниз, совместили получившиеся вместе две платформы, и на них организовали небольшую трибуну для высоких гостей, включая генерала Лычко и военного атташе Германии, прибывшего специально полюбоваться на учения.
      Господин Генрих Вичке с интересом наблюдал за тем, как к каждому из четырех складов подкатываются здоровые двухсотлитровые бочки. Лычко улыбался.
      – Дымить будет по полной программе. Часа четыре. Как закончится, еще одну подкатим. – Генерал потирал руки и время от времени поглядывал на находящихся в великом беспокойстве Стойлохрякова и Тода Мартина.
      Несмотря на то что оба офицера с утра приняли по сто с копейками граммов анестезии от всяких беспокойств во время учений, оба чувствовали себя весьма неуютно под начальственными взорами.
      Когда милая переводчица довела до Генриха слова русского генерала, тот сообщил, что, похоже, у русских есть порох в пороховницах.
      – Да, этого добра у нас хватает, – отозвался генерал и притопнул в нетерпении ногой. На часах еще было только девять. По плану через пятнадцать минут противник должен применить химическое оружие.
      Атташе задал вопрос по теме:
      – А что вы примените, какое вещество?
      Выслушав приятное слуху дамское щебетание, Лычко прищурился.
      – Старинный русский рецепт. Все сразу поймут, что подошли к зоне поражения. Наш сюрприз, – дипломатично ответил генерал, во второй раз глядя на циферблат часов.
      Как медленно бежит время. Черт! Поскорее бы все пришло в движение, тогда бы стало интереснее. Разговаривать через переводчицу удовольствия мало. Говорила мама: «Учи немецкий».
      К сегодняшнему дню четыре взвода подошли с не слишком радостными для Лычко и для немца Вичке показателями. На первом месте оказались англичане. Немцы занимали последнее место. Вторыми шли французы, и третьими – русские.
      Валетов, сидя напротив ангара, по которому не так давно его таскала Люси, был погружен в воспоминания. Он то и дело поглядывал на обожженные веревкой руки, потом цепкие длинные коричневые пальцы обезьяны снова хватали его, несколько раз удерживали над пропастью, словно куклу, он вздрагивал только от одних мыслей. За те два часа он устал прощаться с жизнью и, когда все закончилось, думал, что вообще с ума сойдет. Но ничего, отошел. Сейчас ему осталось направить лазерную указку на тот самый ангар, после чего на него вертолет сбросит какое-то вещество, обозначающее зону поражения. Фрол всерьез думал, что сейчас прилетит винтокрылая машина и с неба на ангар упадет большая куча мела или песка для того, чтобы сразу было ясно, где они находятся. Не будут же на живых людей, а было видно, что рабочие завода расположились, как им было приказано, вокруг ангара, сбрасывать настоящий яд.
      Мужики, разбившись на две кучки, – с одной стороны склада и с другой – забивали «козла», изредка матерясь, поглядывая в воздух и справляясь друг у дружки о времени.
      Потенциальные пострадавшие вели себя преспокойненько и даже не смотрели в сторону Валетова, оказавшегося в полном одиночестве. Неожиданно к нему подошла собачка из местных – ох, любит его животный мир! – и стала крутить хвостом, раболепно приседая на задних ногах, вытягивая морду и выпрашивая таким образом чего-нибудь пожрать.
      Валетов, несмотря на нехватку живого веса, даже по началу службы не таскал еду в карманах, а потому дать животинке было нечего. Решив отвязаться от нудной собаки, Валетов поднялся, поправил на голове наушники, из которых вот-вот должна была донестись команда о начале подсветки, и стал прогуливаться из стороны в сторону, поигрывая в руках лазерной указкой и отмахиваясь вяло от надоедливой собачонки то рукой, то ногой.
      Но бедная животина, окрашенная в основном в белые тона с черными и коричневыми пятнами, не отставала и продолжала цыганить чего-нибудь полезное для желудка.
      Валетов прошелся раз-другой из стороны в сторону, затем пошел к складу, мечтая открыть небольшую дверцу, вделанную в огромные ворота, зайти внутрь, заманить за собою собаку и быстренько выйти обратно, тем самым оставив животину внутри. Но, к его неудовольствию, вход оказался закрытым, и ему пришлось развернуться, поддеть ногой маленький камешек и, пиная его по асфальту, идти в обратную сторону, не обращая внимания на собачку, пытавшуюся время от времени шутливо цапнуть его за ботинок или же схватить зубами с асфальта вновь обозначенную Валетовым игрушку.
      Простакову предстояло организовывать или подсвечивать зону очень близко от складов, готовящихся к «горению». Он глядел через большие стекла на то, как в небольшом цеху шла работа. Здесь не производили никаких удобрений. Это было подсобное производство, где делали мебель.
      Леха глядел на то, как работает пилорама, и бесстыдно лузгал семечки на совсем недавно подметенный местными дворниками асфальт. Как говорят, есть только три вещи, за которыми человеку приятно наблюдать: горящий огонь, текущая вода и движение других людей во время работы.
      Леха привык с детства к виду работающих людей и иногда посматривал еще и на тех, кто занимался прямо противоположным делом, а точнее – бездельничал, с высоты кузовов грузовиков наблюдая за происходящим. В прямой видимости Лехи была платформа с высокими чинами.
      Главная работа, как он знал из утреннего инструктажа, была впереди. После того как прилетит вертолет и распылит некое вещество, а Алексей был уверен, что этим самым веществом будет хлорка, так как она и запах имеет, и вредная, и лучше с ней работать в противогазе и перчатках. Так вот всю эту дрянь придется еще и смывать. Так сказать, проводить дезактивацию местности. Иногда он прижимал к уху наушник, пытаясь услышать из него голос лейтенанта Мудрецкого, но тот только соизволил поздороваться с троицей и дальше молчал, сообщив, что ожидает получение приказа только в девять пятнадцать.
      Счастливый Резинкин сидел в «уазике», специально выделенном троице для того, чтобы они могли независимо от основных сил приехать на место и рассредоточиться.
      Развалившись в водительском кресле за территорией завода, он слушал радио и ритмично балдел, раскачивая головой в такт музыке. Один наушник висел у него на ухе, и он был уверен в том, что Мудрецкий до него по-любому доорется. На территорию предприятия проезжать ему не было никакого резона, так как ему выпал самый козырный, по его мнению, объект. Надо подсветить водонапорную башню, а ее и из-за забора видать. Он просто направит лазерный луч в нужную сторону, и, будем надеяться, вертолетчики не промахнутся.
      Ритмично потрясая почти лысой башкой, Резинкин подпевал приемнику.
      – Я люблю тебя, ты любишь меня, мы любим друг друга – какая фигня.
      Прямо перед ним через стекло можно было наблюдать за хаотичными перемещениями нескольких военнослужащих из военной автоинспекции. Четыре служебные автомашины стояли рядом с воротами комбината, видимо, призванные внушать собственным присутствием страх и ужас всем прохожим, обозначая тем самым официальность проведения мероприятия. Резина закрыл глаза и продолжал трясти башкой, наушник слетел у него с уха, теперь он уже Мудрецкого никак слышать не мог, и успешному выполнению задания мог помочь только случай. И случай помог, он подошел к машине в хромовых сапогах и постучал жезлом по стеклу. Очнувшись, Резина приглушил приемник и поглядел на рыжую конопатую морду старшего сержанта, требующего у него документы и называющего себя военным инспектором. Действительно, на рукаве служивого имелась красная повязка с буквами «ВАИ».
      – Ну, вы что, не в курсе, товарищ старший сержант? – начал вяло Резинкин. – Здесь же учения идут, я сюда специально приехал для того, чтобы в них участвовать.
      – Ничего не знаю, давай документы.
      За правильное оформление своих бумажек Резинкин, что называется, отвечал. Он передал всю документацию бдящему инспектору и снова сделал радио погромче.
      – Ты не люби его – он ведь козел. Ты люби меня – я ведь не такой, как он.
      Витьку вернули документы.
      – Все нормально?
      – Да, все в порядке, – согласился старший сержант.
      – А что у тебя за рация такая интересная? – Он показал на лежащую над приборной панелью лазерную указку.
      – Да передатчик, – отмахнулся Витек. Взял электронную игрушку и покрутил перед глазами старшего сержанта, затем положил на место.
      А в приемнике малолетки объяснялись друг другу в любви: «Я классный чувак, а он никто. Ты должна быть со мной. Отвергни левое фуфло». Витек продолжил кайфовать, провожая взглядом инспектора и называя его про себя нехорошими словами.
      Ровно в назначенное время Мудрецкий по рации получил приказ о том, что необходимо начать подсветку объектов и тут же передал своим подчиненным указания. Он повторил приказ трижды.
      Фрол, услышав в ушах голос лейтенанта, забыл про собачку и тут же включил лазер, направив его на ангар и продолжив медленно отступать от греха подальше. Никто не ожидал, что вертолеты появятся буквально через минуту.
      Машины, взрывая лопастями воздух, пронеслись над комбинатом, и каждая нашла свою обозначенную ей цель.
      Огромный шарообразный контейнер завис над ангаром буквально на пару секунд, и из него начала выливаться какая-то жидкость.
      Фрол поздно понял, что попадает в зону поражения. Он продолжил медленно отступать, забросив голову наверх и глядя на то, как огромная масса чего-то явно нехорошего, падая вниз, распыляется на мелкие капельки. Через несколько секунд все: весь ангар, рабочие, находящиеся поблизости, собачка и сам Валетов – были покрыты навозной жижей, разбавленной водой.
      Кто-то воскликнул:
      – Мы в дерьме, господа!
      Мужики, приняв ароматный душ, забросили домино и повскакивали со своих мест. Они зло смотрели друг на друга и озирались по сторонам, материли улетевший вертолет и искали того, кто мог бы ответить им за все.
      – Вон тот подлец во всем виноват!
      Валетова обнаружили очень быстро, он еще даже не успел спрятаться за тополь, а к нему уже шли разбираться обделанные и воняющие за версту дядьки. Никто и не думал теперь играть роль пострадавших. Всем хотелось кого-нибудь жестоко побить. И если бы не немцы, вломившиеся на зараженную территорию в противогазах и защитных костюмах, быть Валетову битым. Раскланявшись херрам, то есть господам, он собрался с духом и пошел отмываться. До следующей подсветки у него было еще три часа времени. К этому моменту мнимый пожар должен был разгореться, а французам предстояло отмывать от дерьма всю загаженную территорию.
      Валетов даже опознал без особого труда по здоровой фигуре Дитриха, подошел к нему и пожал руку.
      – Диман, ты вовремя.
      – Я, я, – согласился немец и, не понимая, почему Валетов все время морщит нос, пошел вместе с остальными товарищами разбирать раненых и выводить их из зоны поражения, не забывая предлагать каждому надеть противогаз.
      Валетов наблюдал за картиной и угорал: ни один из мужиков не давался в руки, самостоятельно шел на этот долбаный приемный пункт. От противогазов отказывались все, чем вызывали у немцев большое неудовольствие. Но те не насильничали и, сопроводив всех до медпункта, возвращались обратно вместе с машинами, где в баках был разболтан дезактивирующий порошок СФ-2У.
      Витек опомнился только тогда, когда сплошная жидкая коричневая масса залила всю машину и лобовое стекло в частности. Включив дворники и размазав дурно пахнущую субстанцию, он увидел, как все четыре машины военной автоинспекции плюс прилегающая к ним территория были загажены полностью, а товарищ старший сержант, подходивший и интересовавшийся его правами, стоял, уделанный по уши.
      Поглядев на направление, которое указывала антенка, а, по сути, не антенка, а вделанный лазер, Витек понял, что лазерное пятнышко попало как раз на одну из стоящих рядом с проходной машин. Как же так, не поверил Витек, ведь на кнопку он не нажимал, но, поглядев на то, как «удачно» лежит портативное устройство, увидел, что обычный колпачок обычной шариковой ручки, на которую легла указка, давит как раз на кнопку.
      Увидев, как над головой прошли два вертолета, Простаков потер руки: ну, сейчас и к нему должны подлететь, но машина почему-то задерживалась, и подлета не было.
      Стойлохряков, проводив глазами вертолеты, видел, как они осуществили выброс примерно в заданном районе. Результаты, конечно, будут подводиться после учений. Видел комбат большую фигуру Простакова, держащего палец строго на кнопке и направлявшего его на мебельный цех, где, между прочим, шла работа и вряд ли о чем-то подозревали сотрудники. И при этом подполковник заметно нервничал. Наконец он спрыгнул с кузова автомобиля и пошел к Лехе.
      – Простаков! – крикнул комбат.
      – Чего? – Алексей повернулся в сторону подполковника вместе с лазерной указкой, соответственно смещая пятно подсветки.
      – Ты слышал приказ?
      – Слышал.
      – На кнопку нажал?
      – Так точно, товарищ подполковник.
      В следующее мгновение раздался шум винтов, и буквально через три секунды все, кто находился на платформах, были измараны дерьмом от макушки до пят.
      Стирая с лица вонючие жиденькие ручейки, Генрих Вичке проводил глазами улетевшую вертушку и повернулся к стоящему широко расставив ноги Лычко.
      – Что это такое? – спросил он.
      Переводчица, чья прекрасная завитая в мелкие кудряшки прическа превратилась в ничто, отплевывалась и поспешила вытащить из сумки платочек, протерла губы.
      – Господин атташе интересуется, какого хрена?
      – Что, прямо так и спросил? – не поверил Лычко.
      – Ну, смысл этот, – наконец-то девчушка смогла проморгаться.
      – Скажи просто, что мы немного обосрались.
      – Так и переводить?
      – Так и переводи.
      Русский взвод, увидев, что их зону накрыл вертолет, ломанулся на отведенный им участок и застал весьма непрезентабельную картину: иностранные гости, корреспонденты, наблюдатели, вся дирекция фабрики и, что самое мрачное, полковник Мартин, генерал Лычко и атташе Вичке плюс переводчица были по уши в жидком коровьем навозе.
      Вичке был опытным дипломатическим работником и носил в своих карманах целых два носовых платочка, которые пришлось безжалостно замарать. С диким акцентом он высказал генералу, похлопывая его по плечу:
      – Русские рецепты, я, я понимаю.
      Морально убитый Лычко, руководивший всем ходом учений, махнул рукой мужикам, стоящим наготове рядом с огромными дымовыми бочками, и те, пробивая капсюли, ударили молотками. Из четырех точек рядом со складами в небо начал подниматься густой черный дым.
      А генерал распорядился подогнать к платформам одну пожарную машину для того, чтобы просто-напросто вымыть всех людей.
      Стоя под упругой струей воды из брандспойта, он поглядывал на оставшихся чистенькими Стойлохрякова и Простакова и, помогая переводчице вымывать из волос каки, беседовал с отплевывающимся атташе.
      – Чего только на войне не бывает.
      – Я, я, – подтверждал слова генерала Генрих.
      – Вот и сами поучаствовали.
      – Я, я, – вновь соглашался атташе.
      – Небольшое недоразумение.
      – Я, я. Русское гостеприимство, – соглашался Генрих, вымывая из ушей нечистоты. – Надо баня, пельмени, водка.
      – Да нет проблем, – улыбался генерал. – Сейчас из шланга сполоснемся, а потом по полной.
      Промывшись, словно мотыль в быстро текущем ручейке, истекающий множественными потоками генерал подошел к стоящему как бы не при делах подполковнику.
      – Продолжайте заниматься, и, не дай бог, что-то пойдет не так, как надо, хотя... и так дальше некуда, а мы с господином немецкого происхождения отъедем отсюда на пару часов. Наблюдайте за тем, как работают пожарники, подполковник.
      – А что, полковника не возьмете? – Стойлохряков покосился на Мартина, также с помощью добрых людей пожарных отмывающегося от нечистот.
      – Нет, не возьму. Сам с ним разбирайся. И еще, подполковник, хотя так и хочется сказать «майор», ваша идея с говном весьма глупа и несвоевременна.
      – Ну почему же? – возражал Стойлохряков, разглядывая коричневые потеки на лице Лычко. Ему бы еще раз под брандспойт. А, ладно. – Мы могли бы вылить и хлор, но ведь вы знаете, что тут были защитники природы. А это натуральный продукт, никаких побочных эффектов.
      – Да, если смыть вовремя, – генерал сплюнул натекшую воду на губу. – Я ладно, фиг с ним, вы посмотрите, что вы с девчонкой-переводчицей сделали.
      Комбат не стал оправдываться.
      – Девушку я могу потом себе взять.
      – Обойдетесь, – ухмыльнулся Лычко. – Продолжайте командовать. Вы, кажется, единственный из офицеров, кто остался чистеньким.
      После военного атташе Германии и генерала Лычко следующим на завидное место для обмывания под шлангом встал один из корреспондентов местной прессы.
      Весь взвод старшего лейтенанта Бекетова прибыл на место не вовремя. Шансов успеть и показаться на глаза командованию и наблюдателям в нужный момент у них уже не было, так как все негативное, что могло случиться на учениях, уже произошло.
      Девочка-переводчица, которую в знак уважения сполоснули первой, облокотилась попкой на передок «Мерседеса» атташе, который не задела волна сбрасываемых нечистот, и растирала по лицу воду, не обращая никакого внимания на вымокший полностью деловой костюмчик и пришедшую в полную негодность некогда белоснежную сорочку. Завидев старшего лейтенанта, она подошла к нему и хлестко врезала по щеке мокрой ладонью. Оторопевший от неожиданности, Володя стал озираться по сторонам. Ему главное было сохранить честь и достоинство военнослужащего. К его сожалению, данное рукоприкладство заметил генерал.
      – За что? – не понял Бекетов, отстраняясь от злой девицы.
      – Все из-за вас, сволочи! Вы посмотрите, что вы со мной сделали!
      В ту секунду девушкой руководили лишь эмоции, и она упустила из виду, что за спиной у лейтенанта стоят тридцать молодцов, которые просто грызут удила, и для выполнения поставленной задачи им осталось дать одно – команду. Обернувшись к своим людям, он ткнул на первых двоих крепких парней и сообщил, что пострадавшую необходимо срочно вывести из зоны поражения в медчасть.
      Тут же два парня подскочили к девке и, не обращая внимания на вопли, что она переводчик, натянули на нее противогаз и, подхватив под руки, с превеликим удовольствием потащили в только им одним известном направлении.
      А тем временем получивший пощечину лейтенант расходился на фоне девичьих криков и протестов, доносившихся из-под тонкого слоя резины.
      – Товарищи солдаты, всех, кто в говне, в медчасть!
      – А те, кто успел отмыться? – нашелся один.
      – Тех тоже в медчасть! Всех в медчасть! Все заражены! Учения есть учения!
      – Так там вон генерал, товарищ старший лейтенант.
      – Приказы не обсуждаются!
      Когда к Лычко подбежали двое и вначале спросили у него разрешение отвести его, как пострадавшего, на медицинское обследование, он забросил свои руки за спину, нахмурился и только было разомкнул тяжеленные челюсти для того, чтобы дипломатично, так как рядом атташе Германии, наорать на военнослужащих, но тут подошел третий солдат, и в тот момент, когда товарищ Лычко набирал в грудь побольше воздуха, натянул на его голову резинку соответствующего размера и попросил двоих действовать поактивнее. То был некто Простаков, решивший подмогнуть своим товарищам в деле рассортировки раненых с места событий. Ничего страшного. Пусть наблюдатели и господа корреспонденты оценят изнутри, как проходят учения.
      – Да вы охренели, вашу мать! – ругался генерал, пытаясь вырваться из крепких рук.
      – Применены психотропные препараты, – поддержал Простакова старший лейтенант Бекетов.
      Генерала повели, а старлей продолжал:
      – Ведь никто не знает, как сложится ситуация на поле боя, – оправдывал он собственные действия.
      А еще двое занялись атташе, который улыбался, вежливыми жестами отстранял от себя солдат, по-немецки просил его не трогать. Но видя, что случилось с переводчицей и генералом, в конечном счете сдался, и приноровившийся Простаков натянул и на него «слоника», после чего поблагодарил через «данке шен» иностранного представителя и, указав ему рукою направление движения, дабы он не потерялся, перешел к следующему, уже помытому и дожидавшемуся своей очереди журналисту.
      А потеряться атташе не мог, так как генерала, изредка пробовавшего вырваться, уводили все дальше и дальше, несмотря на громкие угрозы и протесты по поводу всего, что здесь творится.
      Следивший за действиями вертолетчиков генерал – высокий статный командующий авиацией округа и, кроме всего прочего, Герой России Петров – вежливо пропускал вперед всю гражданскую обдатую навозом немочь, а сам вычищался от нечистот на сухую, проявляя браваду, сбросил замаранный китель и оставшейся неповрежденной рубашкой вытирал лицо, демонстрируя крепкий торс. Безропотно приняв помывочные процедуры из брандспойта, он позволил надеть на себя противогаз и, кроме всего прочего, еще и положить на носилки. Как никто другой, он чувствовал вину за происшедшее. Что-то его ребята недорассчитали. Надо будет провести серьезное расследование: как такое могло случиться?
      Учения шли по нарастающей. Специально созданные команды занялись очисткой местности, и особенно большое рвение проявляла группа из Германии, подгоняемая русскими матюками.
      Мужики, оказавшиеся в районе ангара и подхватившие свою дозу, сами подходили, отталкивали немцев в сторону, забирали у них из рук шланги и полоскались в мыльной воде, поминая руководство завода «добрыми» словами.
      На третье пятно, организованное Резинкиным, набросился взвод англичан. Они с превеликим удовольствием смыли дерьмо со всех машин, а также эксклюзивно пополоскали товарища инспектора.
      Насладившись зрелищем принудительной помывки рыжего жезлоносца, Резинкин сел за руль после того, как и его машина была вымыта, и проехал на территорию предприятия, так как следующим объектом для подсветки должен был стать один из складов.
      Потихонечку перемещаясь по заасфальтированной дорожке, Витек проехал мимо здорового ангара, где увидел маленького Валетова, сидящего уныло на бордюрном камне, абсолютно голого, а на заднем плане все его тряпочки были разложены на бетонных плитах и сушились.
      Выйдя из машины, Резина подошел к товарищу.
      – Ты что, под огонь попал? – улыбался он, разглядывая Фрола.
      Нагнувшись и втянув через нос воздух, Витек сморщился:
      – Ты знаешь, чем от тебя пахнет?
      Валетов оскалился:
      – Мылом и говном одновременно. Можешь не рассказывать.
      – А ты догадливый, – улыбался Резинкин. – А я в машине сидел. Мне ничего не сделалось.
      Как выяснилось немногим погодя, «ничего не сделалось» и Простакову. Тот, довольный, прохаживался по пустому возвышению, созданному из кузовов двух подогнанных друг к другу грузовых автомобилей, и глядел вслед уходящей группе пострадавших, только что собственноручно облаченных им в противогазы.
      Парочка Лехиных приятелей вылезла из «уазика». Фрол тут же возмутился тем, что здоровый Простаков возвышается над всем происходящим вместо генералов, корреспондентов и остальных пришлых наблюдателей.
      – Ты кем это себя возомнил? – воскликнул страдающий наполеоновским комплексом Валетов и немедленно полез на платформу.
      Тем временем Алексей важно скрестил руки на груди и стал неморгающим взором глядеть на дымящиеся рядом со складами бочки, обозначающие пожарища. Там же несколько пожарных расчетов усердно поливали крыши складов, проверяя их на текучесть.
      – Интересно. – Фрол схватился за поданную ему руку и взлетел на платформу. – Если вода на самом деле внутрь попадет, там, наверное, чего-нибудь на складах испортится?
      – Так и испортится, – не поверил Леха. – Наверное, заранее крышу починили.
      – Да нет, не чинили, – не согласился Валетов. – Крыша новая, чего ее чинить.
      – Да, – подтвердил Простаков. – Крыша новая.
      Потом он наморщил нос и поглядел на Фрола:
      – Слушай, я чего-то не пойму: то ли наши тут плохо платформу помыли или же, – он пригнулся. – Да это от тебя воняет! Да ты сырой весь!
      Несмотря на то что Валетов приложил большие старания для приведения собственного камуфляжа в порядок, все-таки до конца высушить он его не смог. И сейчас, трогая руками ткань, Простаков все больше кривил рожу. Потом он отошел на пару шагов и снова, скрестив руки, стал глядеть в сторону.
      – Ты ко мне ближе чем на два метра на воздухе не подходи. А в помещении держись метрах в десяти. Ладно? Через два дня все будет нормально.
      Резинкин третьим забрался на платформу самостоятельно.
      – Леха! – позвал он. – Ничего, что от Фрола говном пахнет?
      Простаков не выдержал и начал нагло ржать, тыкая в Валетова лазерной указкой.
      – Ты поосторожнее с этой штукой, – посторонился Фрол, – а то дырку во мне сделаешь.
      – Да ты не бойсь, – тут же Леха поставил перед лучом собственную ладонь. – Видишь? Ничего не делается.
      – Да я тебе не про это говорю, придурок! Через час должны прилететь пожарные вертолеты.
      – Да? – тут же осекся Леха, поглядел на излучатель, выключил его и засунул в нагрудный карман.
      – Глядите! – воскликнул Витек.
      И все посмотрели в указываемом направлении. К выставленным платформам рабочей группой типа «баранье стадо» возвращались вымытые и высушенные пострадавшие.
      Поспешив убраться с платформы, солдаты уселись в предоставленный им на сегодняшний день «уазик» и начали наблюдать, как люди один за другим поднимаются наверх. Не успели они как следует разложить собственные кости, как в салон ворвалась башка Мудрецкого с воплем:
      – Сволочи!
      По тому, насколько Юра был бледен, можно было догадаться о сделанном ему внутреннем вливании.
      Фрол вытаращил глаза и первым воскликнул:
      – Товарищ лейтенант, я ни при чем, я сам пострадал! Я обеспечивал выполнение задачи!
      Резинкин отмалчивался. А Простаков медленно вылез с другой стороны «уазика», пробурчав:
      – Извините.
      Тем временем Мудрецкий продолжал:
      – Кто? Кто из вас, придурков, был рядом с платформой с представителями?
      Лехина голова, возвышаясь над тентом военного джипа, сообщила Юриной, торчащей внутри салона, что это она. Наступила тишина. Только скрип и легкое шуршание дверцы выдали перемещение Мудрецкого из салона обратно на пропитанный каками воздух.
      – Леха! – Старший лейтенант часто моргал. – Ты понимаешь, что ты наделал?
      – А что такого? – отступил Простаков на шаг, хотя лейтенант и не приближался.
      – Ты мою команду слышал?
      – Конечно, слышал, товарищ лейтенант. – Леха сделал еще один шаг назад, будто перед ним была пантера, которая должна была броситься на него, и полуторатонный автомобиль – не преграда.
      Мудрецкий медленно обходил машину и на самом деле стал приближаться к здоровому детинке.
      – А ты знаешь, что мне пообещал товарищ генерал?
      – Чего? – высунулась голова Валетова из открытого окна и тут же получила от злого Мудрецкого кулаком в лоб и засунулась обратно.
      Резинкин выскочил из-за баранки и подбежал к Мудрецкому.
      – Товарищ лейтенант! Не надо Леху бить. Тем более на нас смотрят!
      Мудрецкий обернулся на платформу. На самом деле кое-кто из корреспондентов бросал в их сторону взгляды: «Ага, военная разборка!»
      Юра заулыбался:
      – Алексей, у тебя лазер работает?
      Леха утвердительно закивал головой:
      – Только сейчас проверял, товарищ лейтенант.
      После того как Мудрецкий убедился, что и у остальных с лазерными указками все в порядке, он приказал всем троим занять собственные позиции. Но Витек не выдержал и полюбопытствовал:
      – А что вам пообещали, товарищ лейтенант?
      Мудрецкий сник, послал всех троих подальше и уселся в «уазик» на переднее сиденье. Троица сомкнула ряды перед старшим и повесила, в знак готовности принять любую кару, собственные головенки, не забыв при этом поснимать кепки и нервно сжать их в кулаках.
      – Генерал мне пообещал трудное возвращение домой, – промолвил Юра и откинулся в кресле назад.
      – Какая сволочь! – с состраданием в голосе сообщил остальным собственное мнение Валетов.
      – И вы подчинились? – не поверил Резинкин.
      – А как же. Мы же в армии.
      – Да, – согласился Простаков. – Но наши излучатели работают.
      – Вот-вот. Идите и выполняйте приказ. Через тридцать минут вы начнете подсветку.
      – Это что же, как придурки, будем полчаса в одно место светить?
      – Выполнять! – рявкнул взводник так, что это явно было слышно на платформе.
      Трое бойцов поспешили надеть на себя головные уборы, отдали честь и пошли на свои места. Фрол топал следом за Резинкиным, а сбоку вел отделение старший сержант Простаков. Так как они находились в поле зрения высшего командного состава, то сейчас не то время, когда можно ходить как угодно. Все-таки в армии находятся. Приходилось передвигаться строем, как положено.
      Продефилировав прямо перед платформой, бойцы удалились к горящим бочкам. Фрол не удержался и двинул мысль, после того как они скрылись за одним из складов:
      – Мужики, а вертолеты ведь один за другим полетят.
      – Естественно, один за другим, – согласился Резинкин. – Чтобы в воздухе друг другу не мешать. Сначала один прилетит, сбросит воду, потом другой, потом третий. Это понятно должно быть. Точно так же будет, как они нас говном бомбили: то один, то другой.
      – «Нас бомбили», – передразнил Валетов. – Это только мне досталось, а вы сухими из жижи вышли.
      – Жалко лейтенанта, – сочувственно покачал головой Леха.
      – Это все из-за тебя, урод, – воскликнул мелкий, подлетел и, разбежавшись, набросился на Леху, допрыгнув тому до шеи и крепко ухватившись.
      Здоровый шутя сбросил с себя клопа и обернулся.
      – Ты чего нервничаешь?
      – Да это я так, шутя, – отстранился Валетов. – Может, немного подправим Юрку настроение?
      – Ты что, дурак? – Резинкин покачал головой. – Нет, я этого делать не буду. Я, между прочим, хочу дома оказаться, у меня и отпуск на носу.
      – Не у тебя одного, – напомнил ему Леха.
      – Мы не будем этого делать, – Резина сокрушенно пялился на носки собственных ботинок.
      Оба глядели на маленького и наглого Фрола.
      – Ну почему? – взмолился он. – Чего такого-то? Какая разница? Пусть они сами разбираются со своим оборудованием, почему оно у них ломается. Мы же свою задачу выполним на сто процентов. Никто же ничего доказать не сможет.
      – Нет, Фрол, ты придурок, – Резинкин достал сигарету и сунул в рот.
      Тут же к ним подскочил какой-то мужик и начал доказывать, что курить на территории нельзя. После того как его трижды послали туда, куда достаточно одного раза, он развернулся и ушел, а троица, образовав небольшой совещательный кружок, продолжила дымить.
      Генералу и наблюдателям надоело смотреть за тем, как работают пожарные, имитируя тушение, и все стали с нетерпением ожидать финального аккорда сегодняшнего представления – второго полета винтокрылых машин и сброса воды.
      Лычко нетерпеливо стучал по циферблату часов, пытаясь таким образом приблизить время окончания учений. Надо сказать, народу стояло человек двадцать, и от всех несло. Девочку-переводчицу пришлось вообще домой отправить, так как она находилась после ее принудительной транспортировки к медпункту в нестабильном состоянии. Посему никакая беседа со степенно стоящим Генрихом Вичке была невозможна. Приходилось объясняться лишь жестами, показывая пальцем то на один пожарный расчет, то на другой, то на продолжавшееся смывание выпавшей с неба по гениальному замыслу устроителей учений грязи.
      Командир вертолетного звена первым доложил на землю, что приборы захватили пятно и устойчиво несут на автоматике три тонны воды к месту выброски. Всего в тридцати секундах от первого шел второй борт, который точно так же послал доклад о захвате пятна. Третий уже не сообщил земле ничего нового. Приняв сообщение, диспетчер сделал соответствующие заметки в журнале и поставил время.
      Увидев еще вдалеке приближающиеся к ним машины, генерал показал немцу большой палец и произнес интернациональное:
      – О’кей.
      – О’кей, – вяло согласился атташе, на всякий случай почему-то отодвигаясь от генерала на полшажка.
      Стоящий рядом с Лычко главный авиатор Петров вытянул вперед длинную руку, увенчанную широкой ладонью, и гордо сообщил:
      – Все точно по графику. Сейчас зайдут на цель и сбросят. Все будет в лучшем виде.
      – Я не сомневаюсь, – вяло согласился Лычко, вспоминая, как его оросил вонючий дождик.
      На этот раз в емкостях всего-навсего обычная вода, и ничего экстраординарного произойти не может. Груз, разорвавшись на крохотные капельки, упадет над очагом «возгорания», после чего пожарные в течение десяти минут довершат дело, и все – конец учений. Можно переодеваться.
      Генерал уже думал о том, как везет атташе в гостиницу. Там он моется, гладится, после чего они напиваются до упаду так, чтобы не помнить день позора. Хотя где-то в глубине души генерал понимал, что уже оставил неизгладимое впечатление в памяти от поездки из Москвы в российскую провинцию у Генриха Вичке.
      У первой машины можно было рассмотреть стекла кабины, а если устремить взгляд чуть в перспективу, и вторая видна на подлете, а за ней, словно крохотная точечка, третья. Все вертолеты идут один за другим, несут по воздуху шарообразные емкости и быстро приближаются к месту событий. Вроде бы первый еще не так давно казался совсем маленьким. Но вот он стремительно растет на глазах и входит в воздушное пространство предприятия, и теперь уже не кажется, что он летит очень медленно, а совсем наоборот – идет на приличной скорости. Но вот видно, как пилот немножко сбрасывает обороты и проходит над местом событий. Автоматика сама, рассчитывая скорость и высоту над землей, расщелкивает держатели, и из огромной емкости вода вырывается в воздух и, увлекаемая силой тяготения, несется вниз... Прямо на головы обезумевших собравшихся зрителей. Вся платформа на некоторое время оказывается под мощнейшим ливнем. Стоящие на ней наблюдатели и военные, все без исключения, пригибаются, пытаясь хоть как-то укрыться от потоков воды.
      – Это моя метка сработала, – прошептал Валетов.
      – Почему это твоя? – не согласился Резинкин, продолжая удерживать лазер на кабине одной из машин.
      Не успели присутствующие поднять головы, как второй ливень окатил их снова. Теперь уже никто не пригибался. Большинство стояли на четвереньках.
      – Прекратите! – вопил Лычко, но вряд ли он был в силах что-либо изменить.
      Третья машина прошла высоко в небе, опорожнив огромный резервуар и создав третью просто-напросто с ног сшибающую волну. После столь результативной атаки на платформе не осталось ни одного, кто стоял бы на ногах. Недавние зрители сейчас напоминали выброшенную на берег рыбу, с той лишь разницей, что никто не шевелился.
      Ошарашенный Мудрецкий с произвольно ведущей себя нижней челюстью вылез из «уазика» и стал разглядывать результат водяной бомбардировки. Стояла тишина, никто не шевелился. Даже дым в огромных бочках закончился. У пожарных из брандспойтов ничего не лилось. Птички смолкли. Шум роторов давно исчез, а на платформе оставались лежать двадцать тел. Наконец главный авиатор генерал-лейтенант Попов первым поднялся и, не находя никаких слов, встряхнулся и зааплодировал. Нужно было спасать положение, и вторым встал генерал Лычко и также стал хлопать. Вскоре поднялись все и стали обмениваться полученными впечатлениями. Но восторгов не было. Все приглашенные вяло и понуро почему-то сходили с помоста, подходили к своим машинам, рассаживались и уезжали. Все происходило так, будто закончились чьи-то похороны.
      А пятижды помытый сегодня военный атташе продолжал стоять на четвереньках и отплевываться. Наконец он поднялся и, глядя в глаза Лычко, сощурился:
      – Пельмени, водка, бабы, баня.
      Генерал-лейтенант расплылся в улыбке: «Да никаких проблем, дорогой ты наш», – и, взяв под локоток зарубежного гостя, свел его по деревянным ступенькам вниз и, усадив в собственный «Мерседес», побежал, собирая пузо в кучу, к служебной «Волге», не забыв объяснить на ходу, что нужно следовать за ним.
      Как это ни покажется неожиданным, но к Мудрецкому никто не подходил и не предъявлял ему никаких претензий, хотя именно он руководил теми самыми солдатами, которые должны были наводить вертолеты на цель.
      Наконец к «уазику» подошел Стойлохряков. Он был сухой, как осенний лист, и выглядел весьма удрученно.
      – Юра? – спросил он, в первый раз за все время службы назвав Мудрецкого не по фамилии. Моменты, когда подполковник находился в нетрезвом состоянии, в данном случае не учитываются. – Ты в церковь ходишь?
      Почесав за ухом, лейтенант сообщил, что он не был там ни разу.
      – А ты вот сходи. И знаешь, чего просить-то?
      – Знаю, – согласился Мудрецкий. – Надо сделать так, чтобы товарищ атташе ужрался до такой степени, чтобы ничего не запомнил.
      – Вот именно, – согласился подполковник, развернулся и далеко не бодрой походкой побрел к «Ауди», в которой сидел пьяный и счастливый Тод Мартин. И счастье его было намного более весомым после второго пролета вертолетов над химкомбинатом.
      – О’кей? – справился он у садящегося за руль Стойлохрякова.
      – Да не то слово, – согласился Петр Валерьевич, разглядывая огромную лужу, образовавшуюся после пролета вертолетов. – Лучшего окея и быть не может.
      Выбравшись на открытое место, три лучших солдата Российской армии медленно подходили к «уазику», так, будто он в любой момент мог рвануть. Юра оставался сидеть на своем месте. Он глядел все время прямо на те самые, помытые с неба кузова грузовиков и размышлял над тем, какому святому ему по данному поводу помолиться.
      – Разрешите обратиться? – по всей форме подошел Валетов и приложил руку к голове.
      – Разрешаю, – пробормотал Мудрецкий, не собираясь изучать и без того знакомую рожу Валетова.
      – Ну как, товарищ лейтенант, вам понравилось?
      – Да, – согласился Юра. – Бывает такое с электроникой. Иногда подводит.
      – Правда? Я вот чего думаю, – засуетился Валетов. – Товарищ генерал Лычко, наверное, забыл теперь, что он вам чего-то обещал?
      В голове у Мудрецкого сверкнула искра. Он повернулся.
      – А ведь ты прав, Фрол. Вряд ли эта волна до меня докатится.

* * *

      Петр Валерьевич Стойлохряков стоял за спиной большого начальника – генерал-лейтенанта Лычко – и смотрел в рот со вставными фарфоровыми зубами.
      – Знаете, зачем мне, заместителю министра обороны, было вызывать вас, двоих умников, из Самары? Для того чтобы вы мне посоветовали, что сказать президенту по поводу того, как военного атташе Германии обдают говном. И вообще, чья это идея поливать людей навозом?
      Зная по опыту службы, что, когда тебя вызвали на ковер, самое умное – это молчать и слушать, ни Лычко, ни тем более Стойлохряков не пытались двигать собственные мысли.
      – Не слышу ответа? – продолжал ерничать заместитель министра. – Вы давайте не отмалчивайтесь, рассказывайте. Вот мне через полчаса идти докладывать. – Он потыкал рукой в звезды Кремля, видневшиеся за окном: – И что я ему скажу? Влейте, мол, в канцлера Германии пол-литра «Столичной», и он все забудет, или же продайте газ с нефтью подешевле. Вы понимаете, во что стране обойдется одна бочка дерьма, вылитая где-то в Самаре на башку военного атташе нашего главного торгового партнера?
      Промывание продолжалось еще долгих пятнадцать минут, после чего генерал на пару со Стойлохряковым вышли, забрали оставленные у секретарши «дипломаты» и спустились вниз во дворик, где под сенью развесистых ив стояла парочка недавно покрашенных лавочек.
      Не уходя далеко от здания Министерства обороны, заезжие провинциалы разместились на скамеечке, раскрыли «дипломаты» и выставили на газетку бутылку водки, банку шпрот и полбуханки черного хлеба. Стаканчиков не было. Хлебали прямо из горла, принимая антидепрессант. После третьего круга Стойлохряков со слезами на глазах зажевывал черный хлебушек. Нет, ему не было обидно, он был готов ко всему. Просто водочка вышибла немножко влаги.
      Из подъезда вылетели еще два красных от злости мужика в мундирах и, не сговариваясь, сели на противоположную лавку, достали из портфелей по бутылке водки и стали хлебать.
      Разглядывая товарищей по несчастью в звании полковников, Петр Валерьевич обратился к генералу:
      – Слушай, а им, видать, еще больше досталось.
      – Да, – согласился генерал, залезая пальцами в открытую банку, – они вообще без закуси хреначат.
      – Тяжелая работа у этого с фарфоровыми зубами. Зато, – Петр Валерьевич сладко причмокнул, – у него звезд на мундире больше, чем на небе.
      – Да, – согласился Лычко. – Четвертый после бога.
      – Почему четвертый? – не понял Стойлохряков.
      – Ну как: он сам, – Лычко показал пальцем в небо, – потом следующий, тот, который наш, дальше министр обороны, а этот, считай, его зам. Вот и получается, что четвертый.
      Стойлохряков взял с лавки бутылку.
      – А меня вообще в этих списках нету. – И, выдохнув, отправил себе три булька в рот за собственное здоровье.

      Стойлохряков отсутствовал в командировке не больше четырех дней. Куда он ездил, толком никто не знал. Поговаривали, что он провел время в Москве, и, судя по тому, каким Петр Валерьевич появился на разводе в понедельник утром, далось ему путешествие нелегко. Остается неизвестным, что же конкретно нарыл в Первопрестольной командир отдельного батальона, но по приезде в понедельник он учинил спортивный праздник.
      Все три роты плюс взвод химзащиты занимались интенсивной физподготовкой, успев еще до обеда пробежать по пятнадцать километров, выдержать соревнование в отжимании и подтягивании, а также простоять на полусогнутых ногах по пять минут с лишним. В ушу это называется поза «наездника». Но вряд ли кто-нибудь из солдат подозревал в те моменты, когда у них тряслись колени, каким древним видом искусств они занимаются.
      Неожиданно для самого себя Валетов, считавший, что ему физические упражнения противопоказаны от рождения, заметил, что у новобранцев уже поджилки трясутся и все тело ходуном ходит, а он ничего себе, стоит и вроде как так и надо. Даже Простаков и тот покряхтывает от напряжения, а Валетов словно каменный. Соблюдает правильную позу того самого китайского наездника: ноги чуть шире плеч, стопы параллельно, ноги согнуты до прямого угла, руки вперед, спина прямая, и ничего, удосуживается даже улыбаться и нагло пялиться на старшего лейтенанта Бекетова, очень, как выясняется, много понимающего в физподготовке. Сволочь, много разных садистских движений знает, чтобы тело бедного Фрола утомить.
      После обеда Валетов, Простаков и Резинкин предстали перед командиром взвода и услышали для них радостное известие. Все трое отправляются в свой законный отпуск. Каждому дается две недели плюс бесплатный проезд и вся фигня.
      Резинкин начал возмущаться, вспоминая обещанные со стороны комбата дополнительные дни к отпуску, но лейтенант тут же сообщил вердикт Стойлохрякова, что все бонусы и призы списаны, так как учения прошли из рук вон плохо, и все кругом виноваты.
      Мудрая воинская наука научила товарищей брать то, что им подкидывает жизнь, и не кривиться.
      Две недели, потраченные на отпуск, пролетели совершенно незаметно. Казалось, вот они стоят перед лейтенантом Мудрецким в каптерке, и он им настойчиво внушает, чтобы никто и не думал задержаться с возвращением, и вот снова родная армия.
      Они справились с собой и все приехали вовремя, в один и тот же день. Даже встретились Валетов с Простаковым в автобусе, когда возвращались обратно. А Резинкин чуть позже подъехал.
      Фрол вяло пожал Лехе руку, а тот также не слишком был рад.
      – Опять наблюдать твою рожу, – зло зыркнул глазами Фрол и отвернулся.
      Леха не знал тогда, что и думать. Но Валетов по дороге прямо-таки по-бабьи попросил прощения и на вопросы: «Что случилось?» обещал все рассказать потом.
      И вот опять перед ними лейтенант, который оглядывает своих сослуживцев и рассматривает, кто в каком состоянии прибыл под его подчинение. Понурые, злые, служить явно не желают. Понятное расслабление после отпуска.
      От троицы не ускользнуло, что и Мудрецкий выглядит как-то по-иному: кажись, несколько упростился, исчезла резкость в словах и движениях, поздоровел, посвежел, румянец на лице появился. Даже загорел. Ну а чего же – лето на дворе.
      Юра недолго распалялся по поводу того, что он рад очень всех видеть, и сообщил о необходимости всем троим смыться с глаз, практически не заходя в кубрик и не облеживая собственные койки.
      – Не понял, – протянул Валетов.
      – Две недели – очень маленький срок для того, чтобы забыть о случившемся на учениях, – намекнул лейтенант на известную ситуацию с обливанием каками военных чинов и наблюдателей, – посему поворачивайтесь направо и отправляйтесь вон из кубрика, далее с первого этажа пехом в парк, где Резинкин берет «ГАЗ-66» и выдвигается со своими корешами на строительство коттеджа для того самого генерала Лычко. И вряд ли на объекте будут возможны послабления.
      Валетов, скрипя зубами, вышел в коридор и из-под бровей стал смотреть на проходящих мимо солдат.
      – Что, этому козлу мало на голову дерьма всякого вылили? – кривился он.
      – Да ты чего, Фрол?
      – Да, – поддакнул Простакову Витек. – Ты какой-то злой вернулся.
      – Да пошли вы! – цыкнул Валетов и отправился в сортир, чем полностью испортил Лехино настроение.
      А когда Простаков злой, необходимо находиться от него на расстоянии в несколько метров, чтобы в случае чего не задело. Остановившись посреди взлетки и поглядев на собственные ноги, обутые для лучшей вентиляции в обычные тапочки, Простаков щелкнул пальцами. Резинкину показалось, будто кто-то в барабан ударил.
      По казарме понеслось:
      – Простак пальцами щелкнул, щелчок был. Эй, Ларев, бегом! Ларев!
      Все орали и искали плотного Ларева, тоже обладавшего росточком немалым, аж сто восемьдесят пять, но против Простакова такие габариты мало помогали.
      Не прошло и трех секунд, как фанерная дверь из кубрика с треском распахнулась, и бритый молодой выбежал с сапогами в одной руке и портянками в другой.
      – Дорогой наш дедушка, с вашими фирменными ботинками, начищенными строго по уставу, и отглаженными портянками с пришитыми к ним кружевными оборочками, купленными в местном сельхозмаге, прибыл, – доложил рядовой Ларев и покорно наклонил голову, будучи готовым словить в ухо, для того чтобы злой Леха, которого называли «дедом» еще не заслуженно, а так, чтобы подчеркнуть уважение к массе, мог отвести душу.
      Леха поглядел на выполнившего упражнение подчиненного, почесал с одного боку, с другого, повел плечами и легким ударом ноги в грудь, способным зашибить средних размеров бычка, отправил Ларева вместе с сапогами на четыре метра назад. После чего отправился умываться, не забыв крикнуть по дороге:
      – Чаю горячего и зеленого.
      Смыв дорожную пыль, Леха вернулся в кубрик, где застал на табуреточке половинку шоколадки и дымящийся кипяток в жестяной кружке.
      – Шоколад откуда? – подобревшим голосом спросил зрелый «черпак» Леха у собственного духа.
      – Мама прислала, – пробасил Вадим, за что получил удар в ухо и был отправлен в другой конец кубрика с назидательными наставлениями о невозможности принимать помощь у пожилых родителей. И еще больше удивился Леха, в натуре, зеленому чаю и снова поглядел в угол, где покорно обитал Ларев.
      – Чего молчишь? Снова мама?
      – Да, мама, – согласился Вадим и вышел из кубрика. Он ожидал, что в любую минуту ему в спину может полететь табуретка, но ничего подобного не случилось. Видимо, у «черпака» проблемы по службе.
      Не успел Простаков отхлебнуть и пару раз, как из коридора донесся визг. Снова пришлось щелкать пальцами и посылать дежурившего снаружи кубрика Ларева, не мешавшего дедушке пить чай, посмотреть, что там такое творится. Как явствовало из доклада, Багор с Замором, ставшие через год службы весьма жестокими «черпаками», мучили в коридоре Кислого, заставляя того жевать портянки, которые, по мнению уже далеко не новослужащих, были некачественно выстираны.
      Простаков подивился человеческой жестокости, и его потянуло на справедливость. Выйдя с дымящейся кружечкой чаю в одной руке и шоколадкой в золотинке в другой, он поглядел на двоих доходов, хотя какие это доходы – вон у них и щеки появились, распоролись на каше, продолжавших усиленно запихивать в рот мотающему головой Кислому одну из портянок.
      – Эу, – позвал Леха и отхлебнул чай.
      Двое наглых типов перестали заниматься своим подлым делом и немедленно подошли.
      – Упор лежа принять, – попросил Алексей.
      Он даже не приказывал. Не успел и фразу закончить, уже оба ждут дальнейших указаний. Зайдя со стороны ног, Леха, продолжая попивать чаек, спокойно наступил на спину одному, затем второму, и оба, естественно, не выдержав, рухнули мордами в пол. Пройдя по ним туда-сюда пару раз, наконец он успокоился и пошел вынимать впавшего в депрессию Валетова из сортира. Фрола он нашел, против ожидаемого, не на «очке», выдавливающего домашнюю пищу, а на подоконнике у открытого окошка, в которое удобно было выпускать дым.
      – Фрол, да что с тобой такое? – снова повелся на разговоры Леха, ставя кружку на подоконник. – Шоколадку хочешь?
      Фрол отобрал лакомство. Сожрал все, запил горяченьким, пощурился, как кот после рыбного обеда, а после начал:
      – Тебе хорошо. У тебя папка есть, мамка есть, а у меня никого нет.
      – Ну и чего? – пробурчал Леха. – Зато ты образованный.
      – И у Витька, у Резины, у него тоже и папка, и мамка, а у меня никого.
      – Хорош выть. Пошли собираться. Витек уже давно готовый, ждет нас.
      – А куда торопиться? На очередную стройку? – Валетов с досады плюнул в окно, попал кому-то на шапку, но не стал заострять внимания, хотя и повернул голову в сторону так, чтобы, случись чего, не заметили. – Нам тут еще год торчать.
      – Ну, намного меньше, – успокоил его Простаков. – Осталось-то всего десять месяцев.
      – Вот это ты двинул мысль, – зло согласился с ним Валетов и, заложив руки за спину, подобно великому вождю французов, нашедшему начало своего конца на Бородинском поле, пошел из сортира прочь, ведь и на самом деле Витек ждет.
      А Витек, сидя на крыльце, искурил уже пяток сигарет, и уши его пухли. Он не пожалел собственного красноречия, когда оба появились.
      – Я что, вам тут швейцар?
      – Молчи, – отозвался за двоих Простаков. – Видишь, Фрол не в настроении.
      – Да вы что? – не поверил Резинкин. – Послеотпускная депрессия? Ну, вы не одиноки, я, между прочим, тоже делами занимался.
      – Да какими ты мог делами заниматься? – пренебрежительно высказался Валетов, беря курс на машинный парк.
      – Ну ладно, – пробурчал Витек. – Никакими.
      Троица в похоронном молчании брела все пять километров, вяло перекидываясь друг с дружкой парой-тройкой слов, из которых стороннему наблюдателю стало бы понятно, что каждый за время отпуска занимался любовью каждый день, много раз подряд и все с разными красавицами. Так они в собственной брехне и фантазиях добрели до парка и, попадав в машину, отправились по данному Мудрецким описанию искать где-то в пригороде Самары генеральский недостроенный коттедж.
      Двухэтажное скромное строение по сравнению с двумя соседними монстрами было обречено остаться, согласно проекту, небольшим. Зданьице, которое уже начали облицовывать пластиковой вагонкой, производило тем не менее приятное впечатление.
      А на вопрос: «Откуда деньги?» – в России принято не отвечать. Тем более тем, кто имеет ранг генерала и выше.
      К удивлению военнослужащих срочной службы, их встречало лично пузо Лычко, закрытое белой футболкой, нависающей над синими спортивными штанами. Бросив хозяйский взгляд на машину, не здороваясь, генерал предъявил претензию, почему она закрыта сверху тентом. На это никто ему ничего не сказал. Комментарии были излишни, так как следующим движением генерал обозначил здоровую кучу мусора, скопившуюся за время стройки перед домом.
      – Вот это все надо за сегодня вывезти.
      – Так время двенадцать, – первым начал переговоры Валетов.
      – А никого не волнует, – быстренько поставил его на место генерал. – Вы должны были здесь быть в девять утра, да и вообще, чего это я начинаю перед вами объясняться? – Бросив взгляд на Фрола, он ушел.
      И правда, Валетов вел себя так, что здесь не генерал – генерал, а Фрол – генерал, и, кто кому докладывать должен, непонятно.
      – Ну ты даешь, – согласился с Фролом Простаков и сжал своей здоровой лапищей маленькую ладонь. – Еще немного, и он сам бы начал в кузов весь этот мусор сгружать.
      – Да, немного не дожал, – съерничал Резинкин.
      – Ну что, приступим?
      – Да, конечно, – согласился Валетов и, выбрав себе местечко, уселся на чистенькую травку. – Ну и чего вы на меня смотрите? Начинайте.
      – Вот козлина, – выругался Простаков. – За отпуск не изменился нисколько.
      – Еще хуже стал, – тут же поддержал Резинкин, и оба они приблизились к только что усевшемуся в тенечке соплеменнику.
      – Эй, вы чего, – начал тот отмахиваться от потянувшихся к нему рук. – Вы чего делаете-то?
      Тем временем его никто не слушал. Поставили на ноги и просто-таки как пленника подвели к огромной куче.
      – Давай вот иди, доски носи в кузов, – бубнил сверху Леха.
      Мелкий зло выкрутился и предложил заняться этой кучей Лехе одному и попросил вежливо больше не утомлять его генеральскими замашками. Развернулся и пошел обратно, но огромная рука, схватив его за шиворот, встряхнула хорошенько, после чего Валетов бесцеремонно получил от старшего сержанта в бубен. После шоковой терапии Фрол покраснел, побледнел, встряхнулся, и казалось на мгновение, что все у него внутри встало на место. Он немедленно схватил деревяшки и начал носить, а спустя час после первого перекура слезно просил прощения у товарищей, обещая поделиться собственными похождениями во время отпуска при первом же удобном случае.
      На самом деле старослужащие работали, как папы Карло, и даже лучше. Перевезли всю кучу и, умаявшись к семи вечера, попросились у генерала удалиться. Как выяснилось, Лычко уже жил в доме, где еще не была завершена внутренняя отделка, что он находил весьма удобным, так как лето и за городом намного приятнее.
      Валетов, продемонстрировав вычищенную площадку перед фасадом, поинтересовался планами на завтра. По словам генерала, своей очереди ждали дорожки в садике. Их в природе не существовало, все размечено только на плане участка, и необходимо воссоздать все, что называется, в натуре.
      Выслушав внимательно план следующего дня, Валетов закивал головою и попросился отбыть.
      На следующий день Простаков, сидя в тени высокого забора, наблюдал, как носится щебень и рассыпается песок, размечается очередной участочек, счищается грунт и заполняется стройматериалом, как мешается бетон и заливается в том месте, где необходимо создать товарищу генералу искусственную тропинку. Валетов так же созерцал работу пригнанных духов, отобранных из третьей роты, и размышлял на тему о том, как неплохо быть дембелем или дедушкой в Российской армии. А им осталось-то чуть-чуть, и они станут стопроцентными дедами. Еще немного потерпеть – и тогда... вау!
      – Зато как весело быть духом, – не согласился с ним Резинкин, переворачиваясь со спины на живот и подставляя солнцу белую спину.
      – Как ни странно, хоть и лето, а полностью загореть до сих пор не удавалось. Даже домой ездил, и все не до пляжа. Вот ты, Фрол, – он шутливо ткнул между ребрами указательным пальцем, и Валетов поспешил отодвинуться. – Вот ты, почему ты не загорел?
      Фрол, наблюдая за солдатиком, схватившим два ведра с песком и тащившим его вокруг дома в глубь участка, представил себя на его месте и стал вспоминать.
      Получив на руки деньги и документы, позволяющие ему перемещаться по стране и не опасаться патрулей, Валетов взвесил притаренную наличность и решил не дожидаться окончания срока службы, а поехать к Леве Шмидту в Безенчук, забрать обещанный ему перстень из чистого золота. А обещана была данная ценность за своевременное вложение товарищей офицеров, пытавшихся продать разрезанные корпуса старых моторных лодок, между прочим чистый дюралюминий, за неплохие бабки.
      Так как уходить на гражданку в форме было впадлу, Фрол облачился в джинсовый костюмчик, привезенный в часть как раз после свидания с Левой, и прямиком потопал на автобусную остановку. В Чебоксары ему смысла большого возвращаться нет, он сирота: ни папки, ни мамки. Всю жизнь сам кружится. Разве что заехать к двоюродной сестре, которая надоумила его спасаться от мафии в армии, но это подождет, а сейчас надо бы гайку свою забрать. Как раз потом и к кузине заедет, отдаст ей на временное хранение. У нее целее будет, а то, глядишь, еще годок пройдет, и Лева забудет об услугах, в свое время оказанных ему Фролом.
      Как приятно сидеть в автобусном кресле, смотреть в окно и расслабляться. Никто тебя не дергает, не орет, на тебя вообще никто внимания не обращает. Гражданские едут по своим делам, вяло шушукаются или читают, а ты сидишь балдеешь, глядишь то на березки, то на осины, то на поля бескрайние – вокруг Россия, и жить хочется.
      Прибыв в поселок, Фрол выбрался из автобуса и пошел было напрямую к дому Левы, но красивая девушка в коротенькой юбочке и маечке привлекла его внимание. Выворачивая шею, он засмотрелся и, споткнувшись о бордюр, едва не хлобыстнулся носом.
      – Черт! – выругался он.
      Женщины живые, настоящие, не на картинке, – это удивительно. В армии, даже если и есть кто из слабого пола, так их тоже во все зеленое и коричневое одевают, а здесь желтенькая юбочка, красненькая кофточка, просто светофор. Осталось зеленые кроссовки на ноги надеть, но и так ничего. Валетов, краснея, кое-как выпрямился, а она даже не заметила, вообще к нему спиной была, и пошла дальше. Но как пошла. Сглотнув слюну, Фрол вспомнил, что у него сегодня дела и еще какие, и зашустрил к самому видному дому, стоящему в центре поселка.
      Припоминая, что мафиози живут за счет пивзавода, стоящего на окраине, и неплохо с него имеют, Валетов несколько раз нажал на кнопочку звонка у высокой металлической калитки, демонстрируя собственное нетерпение. Два метра сала с мясом, увенчанные мордой шириной с добрую сковородку, спросили, лупая маленькими глазками, чего мальчику тут надо. Но Валетов не растерялся:
      – Что, не узнаешь, урод? – воскликнул он и протянул было руку, чтобы схватить здорового за шею и пригнуть к себе, но тот отстранился.
      – Э, ты что, бешеный какой-то, что ли? – моргал кабан.
      – Не помнишь? – продолжал наступать Валетов, перекатываясь через железный порожек и заходя на территорию коттеджа.
      – А, – выдохнул слабо охранник. – Как доложить?
      – Скажи Леве, что Фрол пришел.
      – Левы нет, – продолжал мямлить здоровый, – только его жена.
      Валетова провели в дом, и он нашел гражданскую сожительницу мафиози в расстроенных чувствах, завернутую в легкий японский халатик. Увидев Валетова, она перестала киснуть и обрадовалась ему, словно мягкой игрушке.
      – Здравствуй, Фрол, – тут же просияла она, вскочила с мягкого, глубокого кресла и спросила, не хочет ли он чаю, но Валетову нужен был ее супруг, а не чай. Тем не менее чашку перед ним поставили, и за небольшой столик пригласили усесться, и он не отказался. Пришлось немного попозориться, так как с чайной ложечкой в первые секунды возникли проблемы. Рука дрогнула, он рассыпал множество крупинок на полированную поверхность и поспешил извиниться, но Лена посоветовала не обращать внимания на такие мелочи. Потом снова стала грустной.
      – А Левы нет, – сказала она, посмотрела на часы, где стрелки показывали без пятнадцати двенадцать дня, и развела руки в стороны: – Ушел с утра на завод, а до сих пор нету.
      Валетову чай понравился, и выпил он его быстро. Мадамочка даже не успела поделиться до конца своим горем, что муж где-то задерживается и не выполняет свое обещание.
      – Да, может, дела какие, – спокойно отозвался Валетов.
      Он встал, прошелся по комнате и стал любоваться видом на соседский домик, несколько меньших размеров, но тоже отнюдь не бедный.
      – Солнышко светит, жарко на улице, – Фрол заулыбался. – Может, на пляж поехал.
      – Я ему покажу пляж! – воскликнула девица, встала, забрала поднос, чашки, пришла назад с тряпкой, смахнула крошечки сахара и снова плюхнулась в кресло.
      – Я могу подождать. – Валетов с готовностью упал в такое же кресло рядом и замер в столь же кислой позе. – Время у меня есть, – он едва не добавил, что целых две недели.
      Ради здорового перстня он подождет, никуда не двинется. Будут поить чаем, кофе, он все вынесет, только бы Лева пришел и отдал ему причитающуюся награду.
      Незаметно наступил вечер. Играли в шашки. Валетов, будучи умнее, безжалостно расправлялся с Леной, повыигрывав все фрукты в доме, и для того чтобы гарантировать собственный выигрыш, тут же жевал их, не стесняясь любоваться закинутыми одна на другую голыми стройными ногами супруги Шмидта. Девушка не обращала никакого внимания на съеденные витамины и пыталась одержать хотя бы одну победу.
      – Не получается, – приносил соболезнования Валетов, заново расставляя шашки.
      – Не получается, – соглашалась она.
      – Так, может, ты цвет другой возьмешь?
      – Какой? – Лена взвизгнула истерично и вскочила. – Голубой, что ли? Я уже и белыми, и черными пробовала! Ты мог бы в конечном счете поддаться! Ты же мужчина!
      Валетов похотливо взглянул на хозяйку, потом быстро опомнился и отвел глаза, представив себя висящим в каком-нибудь лесочке на высоком сучке с затянутой на шее петлей. Это уже не шутки Простакова, это серьезно. Хорошо, если сразу повесят, а то ведь еще и поизмываться могут. Поежившись, Валетов уговорил сыграть еще разочек и сдал партию самым наглым образом, чем доставил бабенке немыслимое удовольствие.
      Получив свое, молодая красивая женщина успокоилась и стала себя вести более вальяжно и снова размышлять о том, где же бродит ее супруг. Один он не выходил, с ним обычно было, как минимум, два телохранителя огромного роста и непомерной массы. Но никого не было, никто не возвращался, не обнимал ее за плечи, не целовал и не давал сумму на мелкие расходы.
      К великому удовольствию Валетова, Лена в семь вечера сообщила ему, что никуда он не пойдет. Комнату для него отведут, и даже если муж все-таки заявится, то ничего страшного. Дело в том, что Валетов, будучи ложно скромным, уверял хозяйку, что он найдет себе закуток и там переночует, но она не хотела ничего слышать, чем доставила Фролу великое удовольствие. Тем более хавка домашняя подана была в полвосьмого. Офигенный ужин: сыр там, вино, утятина, свечки горят, понимаете?
      Так как возможности у Валетова баловаться спиртным давно уже практически не было, сноровку он утратил и, ужрав бутылку красного, потерялся и, приложившись щекой к столу, незаметно для самого себя задремал.
      Лена не стала трогать солдатика, за что ей большое спасибо, но все же мелкому долго почивать не пришлось, потому как в дом с шумом влетел один из охранников и стал басовито докладывать дамочке, что ее муж запропастился куда-то на пивзаводе вместе с начальником производства. Ни того, ни другого найти не могут. Лена плотней укуталась в тоненький халатик и, скрестив руки на груди, спросила о машине.
      – На месте. – Дядя по-хозяйски прошелся вокруг стола, собрал с него аппетитные кусочки на тарелку и уселся на жесткую табуретку.
      Валетов открыл глаза.
      – А это что за чмошник? – спросил телохранитель, тыкая пальцем в пацана, спящего за столом.
      Лена попросила не трогать Валетова, чем очень угодила Фролу. Он, почувствовав защиту, справился о проведенных поисках. Здоровый отложил еду в сторону и поспешил в подробностях доложить Валетову о том, что они прошлись по заводу с водителем пару раз, поспрашивали рабочих, но никто их шефа и производственника не видел. Потом детина опомнился, с какого это он тут распинается перед этим пареньком, и вновь принялся за еду, не подозревая, что главное в вопросе интонация. А Фрол время от времени забывался и вел себя так, будто он близкий родственник английской королевы.
      Лена тоже подошла к столу, налила себе в бокал вина и, сделав неопределенный жест руками, что надо было понимать примерно так: «А будь оно, как будет» – поплелась в гостиную таращиться в абсолютно плоский телевизор. Фитюлька толщиной в пять сантиметров висела на стене и сводила с ума Валетова, западавшего на чудеса электроники. Фрол тоже хотел смотреть по столь козырному экрану глупые бабьи сериалы. Ему что угодно сейчас покажи, хоть выпуск новостей, хоть детский мультик – это все лучше, чем глядеть на протяжении целого года в серый потолок.
      Захмелев от винца, он приобнял, сидя на диванчике, Лену. Та поспешила оттолкнуть его, а Валетов принес извинения, снова вспомнив про сучок с петлей.
      – Хотите, я попробую найти вашего Леву?
      – Да что его искать, – отмахнулась она. – Сиди, смотри телевизор. Он сам заявится.
      – А вдруг чего не так? – улыбнулся Фрол, и тут же экран потух, а наманикюренные длинные ногти едва не впились Валетову сквозь синюю футболку под ключицей.
      – Ты мне не намекай, козел! – воскликнула она, встала и скомандовала ему немедленно идти в свою комнату и там забыться.
      – Как хотите, – пробурчал Фрол и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
      Ломая себе пальцы и продолжая находиться в еще более нестабильном состоянии, нежели перед ужином, то есть до того самого момента, пока и сама не выпила, Лена воскликнула:
      – Подожди!
      Как только Фролу стало ясно, что он может пробовать, он тут же потребовал за свои действия какое-никакое вознаграждение.
      – И чего ты хочешь? – заинтересовалась Лена.
      Она любила торговлю больше всего на свете.
      – Денег, – спокойно ответил Фрол. – Все остальное я куплю себе сам.
      Лена фыркнула:
      – Ладно. Сто долларов.
      – Хорошо, – согласился Фрол. – Сто долларов. – И пошел в столовую.
      – Ты куда?
      – Искать мужа, – сообщил он, подходя к продолжающему сидеть на табурете и жующему охраннику.
      – Тебя как зовут?
      Здорового звали Васей.
      – Ну что, а ты-то когда пойдешь?
      – Я вот сейчас, еще часок посижу, и сменщик придет, – простодушно доложил здоровый и тут же стал пялиться в тарелку.
      – Ну и где они сидят? – настырно продолжал окучивать мгновенно расколовшегося бугая Валетов.
      – Пошел вон отсюда, а то шею сломаю! – начал отбрыкиваться Вася.
      – Жене скажу, – продолжал утюжить его Фрол. – Представляешь, какой скандал будет?
      – Лева меня убьет, – осознал Василий.
      – А если сейчас ты меня к нему не проведешь, то тогда жена его прибьет. Сама.
      – Да она ему не жена.
      Лена услышала последнюю фразу и прибежала на громкие голоса.
      – Кто сказал, что я не жена?
      На самом деле двадцатитрехлетняя Леночка была красивой девушкой, но жениться на ней Лева не спешил, так как умел разделять деньги и любовь. Тем не менее к ее голосу он всегда прислушивался, а если Лена начала бы обвинять его в смертных грехах, то проще слугам и охранникам от плохих отношений между хозяином и его фавориткой не было бы.
      Вася кое-как извинился и загладил инцидент. Потом, когда они снова с Валетовым остались наедине, Фрол выяснил все подробности у сдавшегося здоровячка и потребовал себе белоснежную простыню.
      Вася знал, где что лежит в доме, и очень быстренько достал ему кусок материи. Поблагодарив его, Валетов вышел на улицу.
      Сумерки. Никакого ветра. И чувствуется в воздухе некое облегчение после дневной жары. Но если выйти на асфальт и идти по нему, то можно ощущать, как, разогревшийся за день, он дышит жаром тебе в лицо. Прохлада наступит только утром. А потом снова займется новый день, и снова зной вступит в свои права.
      Долго идти не пришлось. Всего-навсего к соседнему коттеджу. Здесь на воротах стоял не менее здоровый детина, чем тот, которого держал у себя Лева. Увидев перед собой маленького полуголого человечка, завернутого только в нижней своей части в белую тряпочку, здоровый начал моргать. А Валетов продолжал отмахиваться от комаров.
      – Ты чего, – набросился он на него, как только охранник раскрыл дверь. – Перепились здесь, что ли? Там Лева меня ждет.
      О том, что его хозяин и Шмидт сейчас сидят около бассейна и тискают там местных телок, было известно всего нескольким персонам. Но постойте, как же этот маленький мог из сауны выйти незамеченным?
      Пока здоровый соображал, мелкий уже прошмыгнул в дом и, топая сланцами по кафелю, стал спускаться в подвал, откуда доносились музыка и девичий хохот.
      Отпустив голую грудь симпатичной девушки, Лева повернулся на шарканье ног. Он долго разглядывал не слишком трезвыми глазами явление Фрола местной мафии, потом поглядел на стоящего понуро телохранителя, завернутого также в белую простынку, с голым торсом и кобурой с торчащим из нее черным пистолетом и попытался совместить в мозгу пространственно-временные координаты.
      – Чего это? – не понял Лева. И, не обращая внимания на Валетова, подошел к охраннику.
      – Так... Я думал, что не заметил, как он вышел, – начал оправдываться парень, пятясь назад.
      – Вот идиоты! – воскликнул Лева и пинком отправил Валетова в глубокий бассейн.
      Тот с радостью воспринял ласки хозяина и, проплыв до другого конца, вылез с помощью небольшой лесенки и уселся на краешке.
      – Теплая водичка, – улыбался он. – Как насчет перстня? – тут же, забыв про Лену, Валетов начал разговор о собственных проблемах.
      – Я такого наглого первый раз вижу. – Лева снова опустился в кресло, согнав с него развалившуюся девчонку и отправив ее в бассейн к Фролу. – Придумал-то ты здорово. Только как обратно пойдешь? Одежды-то нет.
      – А мне принесет кто-нибудь. Вот, например, жена ваша.
      Лева помрачнел, а стройная абсолютно голая брюнетка, выбравшись из бассейна, подошла к нему, уперев руки в боки.
      – Так ты говорил, что ты не женат!
      – Да не женат я! – воскликнул Лева. – Кого ты слушаешь! Придурка какого-то! Мы с ней не расписаны.
      – Ну так ты же живешь с бабой! – продолжала ходить кругами девица.
      – Ну, живу с бабой, – бухтел Лева.
      Потом воскликнул:
      – Господи, ну кто ты есть-то? Вон отсюда!
      Выгнав девок и оставшись, если не считать нагло забравшегося в подвальчик Валетова, наедине с начальником производства живительного пива, Шмидт подошел к маленькому столику, налил себе стопарик и отправил его по назначению.
      – Доволен? – грустный Лева покосился на болтающего в воде ногами Фрола. – Баб всех повыгонял...
      – Ты сам выгнал, – не согласился Валетов. – Помнишь, что ты мне обещал? Ты мне перстень обещал.
      Наглость, с которой напирал этот маленький бритый солдатик, не могла уместиться в голове даже у привыкшего разруливать наезды Шмидта.
      – Да лежит в целости твой перстень. Успокойся.
      Лева подошел ближе и увидел, что Валетов также далеко не трезв.
      – Слушай, браток! Да ты пьян в дым.
      – А ты думаешь, на трезвую башку можно, завернувшись в простыню, звонить в калитку добротного коттеджа?
      – Петрович, – улыбнулся Лева, поглядев на толстого, пузатого, лысого мужика, развалившегося в шезлонге.
      – У-у, – отозвался Петрович, продолжая гладить воздух в том самом месте, где недавно была гибкая спинка блондинки.
      – Петрович, ну ты даешь! – стал угорать Лева. – Ты прямо как в том анекдоте. Она уж убежала! Ты что делаешь-то?
      Начальник производства, упившийся «в немогу», прекратил двигать рукой и пробормотал:
      – Слава богу, отмучился.
      И отключился.
      – Женщины и водка до добра не доведут, – назидательным тоном изрек Валетов. – Ну что, домой-то пойдем?
      – Да погоди. Пошли выпьем еще.
      И они выпили.
      В два часа ночи, не обращая внимания на сосущих кровь насекомых, два человека, один из которых был еще молод и честолюбив, а другой – мудр и влиятелен, медленно переползали на четвереньках через порог большого коттеджа, совершив немыслимо сложный переход босиком, в одних простынках по улице.
      Когда они покидали вотчину Петровича, охранник, впускавший Валетова, уже увольнял себя сам со столь великолепной работы. Но, проводив хозяина и его гостя, удалившегося далеко не в цивильном костюме, выдохнул с облегчением. Теперь можно будет оправдаться, если Шмидт на трезвую голову начнет разбор полетов.
      – Нет, в натуре, сами ходят туда-сюда полуголые, в простынках, а потом мне претензии: почему я молодого в простыне на территорию пустил. Это уж вы сами должны решить, в каком виде по поселку перемещаться.
      Если из дома Петровича один охранник выпускал пьяных любителей сауны и девочек, то другой, когда провожал Валетова, крутил у виска. Но теперь он встречал уже не только самого Фрола, но еще и медленно бредущего хозяина. Подхватив Леву под руки, он потащил его к дому, где тот оттолкнул поддержку и, самостоятельно ступив грязными ногами на натертый паркет, рухнул на мениски и, бормоча заранее подготовленную речь о прощении собственной души перед прекрасной Еленой, медленно пополз вперед, не забывая вытирать о простыню текущие от большой вины из носа сопли. Валетов, оказавшийся под крышей, тут же замер. Пришлось Васе перебрасывать его ножку через порог для того, чтобы можно было наконец закрыть дверь и закончить сегодняшнее гуляние. Валетов не видел, как Лена спустилась из своей спальни вниз и пыталась поднять стоящего на коленях и плачущего мужа.
      – Прости, – выл Лева.
      А Лена глядела на него и никак не комментировала происходящее. Наконец, любопытство взяло верх, и она, естественно, начала расспрашивать, за что же должна на голову бедного Левы опустить такую милость? Какие, собственно, грехи заставляют его сейчас рыдать перед ней в столь просительной позе? Несмотря на ужранные с легкой закусью полтора литра водки, Лева сознания не лишился. Он бормотал о том, что сегодня вел себя плохо, но вещи своими именами не называл и про женщин ни единым словом не обмолвился. Кое-как поднявшись, он с помощью охранника Василия добрался до своей стороны кровати, плюхнулся на нее и забылся.
      Утром следующего дня Валетов сидел в джипе и ощущал тяжесть денег в накладном кармане джинсовой куртки, а также легкую отечность на среднем пальце от массивной золотой гайки. Бабки ему выплатил Лева за то, чтобы он ни одним словом не обмолвился о бабах. Бабки ему уплатила Лена за то, чтобы Валетов не вздумал рассказать ее мужу о том, что она откровенно подозревала его в изменах и все это говорила по пьяни. На самом деле ничего такого не было, Фрол все придумал, но, желая остаться рядом с богатым господином, девушка отстегнула не сто, а тысячу из собственных запасов. Можно было бы и две попросить, но женщины жадны и в случае перегиба палки еще не понятно, что бы вышло. А так, вот они, кровные, на месте. Теперь не стыдно и перед двоюродной сестрой показаться. Вот как надо в отпуск идти армейский: с баблом, гайкой, на джипе и с головной болью после диких выпивоночек.
      Всего у него в кармане четыре штуки баксов и триста рублей. Отличный вчера выдался вечерок! И какой прибыльный! А что ждет дальше? Дальше неизвестность.
      Двоюродная сестра Катя встретила Фрола закрытой дверью собственной квартиры, ее попросту не было, она еще на работе.
      Решив особо не слоняться, Фрол культурно сел на лавочку и оплевал семечками все окрестности.
      Когда в шесть вечера появилась кузина, она была рада видеть Фрола живым и здоровым. Как только Валетов выложил из полиэтиленовых пакетов весь багаж, который насобирал в местных продуктовых магазинах, сестренка тут же сделала вывод, что Фрол не бедствует.
      – А когда это было? – бросил он небрежно. – Я думаю, что взял самое лучшее. У меня со вкусами все осталось как прежде.
      – Да. Только... – она запнулась и, глядя на шикарный стол, поглядела двоюродному брату в глаза.
      – Что такое?
      – Фрол, тебя не перестают искать. Меня замучили, звонят каждый месяц.
      – Что, не знают, где я?
      – Ты что, придурок?!
      Она начала распаковывать и нарезать принесенные Валетовым продукты.
      – Если кто-нибудь хоть одним словом обмолвится, что ты в армии, тебя выцепят за два-три дня. Это же проще пареной репы.
      – Я думаю пойти с повинной.
      – Куда, в милицию?! – воскликнула Катя.
      – Какую милицию? – отмахнулся он. – Разговаривать пойду.
      Катька отбросила консервный нож в сторону и перестала заниматься банкой. Подошла и обняла Фрола.
      – Слушай, тебя ведь убьют. Не ходи, это страшные люди.
      – Какие они страшные? – не согласился Фрол. – Я с ними два года работал. Все нормально было. Просто получилось так. Надо найти общий язык. Мертвый я им денег не верну. Я же не специально, никто не мог знать, что соседи вызовут ментов.
      – Если бы ты не шумел и вел бы себя тихо, – скулила Катя, находясь в расстроенных чувствах. – Зря ты, Фрол, не рискуй, не ходи, не надо.
      – Как же, как же! Вон, смотри, оливки, – перевел разговор на тему желудка мелкий. – И не переживай, все будет нормалек.

* * *

      – Ну и что, простили тебя мафиози? – не выдержал Простаков.
      – А то как же, – солидно поглядел на него мелкий. – Весь базар был закончен за пятнадцать минут после того, как я сказал, что есть возможность сделать легальные бабки, а подвязки у меня на самом высоком уровне. Я не знаю, чем вы занимались там эти две недели, но я успел пригнать из Безенчука в Чебоксары две фуры, забитые пивом, и, надо сказать, неплохие сделать бабки. И вот теперь представляете мой облом? У меня уже со всеми все разрулено, все налажено, а я должен еще десять месяцев тут корячиться. Но, – Валетов поднял вверх большой палец, – вот я на гражданку приду, буду очень крутой. Так?
      Фрола понесло. Он стал возноситься все выше и выше.
      – Так вот, слушайте. Стану народным депутатом. А там пишут биографию. А у меня будет написано: «Служил в армии». Сейчас разве многие служат в армии? Совсем нет. А я служил. Понимаете, какой кайф избирателю пойти и поставить там галочку или крестик напротив фамилии Валетов. Надо мне еще, конечно, подучиться. Но это сразу после армии. С такими бабками я куплю себе любой диплом, где будет написано черной тушью по белой глянцевой бумаге: «НЕ ДУРАК».
      Валетов продолжал прикладывать значительные усилия для производства как можно больших впечатлений, но по лицам своих корешей он не замечал, что очень уж поднимается в их глазах.
      – Чего ты пялишься? – не выдержал Валетов и толкнул в плечо Витька. – Ты-то что делал две недели? Поди, поехал домой к маме, к папе на пирожки.
      – На пирожки, – расплылся в улыбке Витек. – Самогоночка, любимая девчоночка. Все как положено.
      За язык Витька тянуть не пришлось. Он сам начал рассказывать о времени, проведенном дома.
      Как явствовало из его скудного повествования, первые три дня Резинкин помнит плохо, так как находился на границе между жизнью и смертью, лежа под столом в родной хате. На четвертый день он открыл один глаз, добрался до туалета, после чего самостоятельно лег в свою любимую кровать. Мать восприняла действия приехавшего отдохнуть сынули как знак к переходу на нормальный образ жизни: то есть вместо рассола – чай, вместо салатика – гречневая каша.
      Примерно в четыре вечера Витек покушал, поцеловал свою подружку и, приняв спокойно известие о необходимости вернуться домой к маме, с легким сердцем отпустил ее, а сам направился в мастерскую к корешам, где те восстанавливали битые машины и возились с железными конями, восстанавливая им сердца, печень, почки и другие органы.
      Слава – великовозрастный приятель – встретил своего давнего друга распростертыми объятиями, бросив заниматься установкой новеньких колец на цилиндры «восьмерки».
      – Ты что, все уже? – не поверил он, разглядывая Витька и находя весьма положительные перемены.
      Резинкин поздоровел, рожа его округлилась, и силушки явно прибавилось. Несмотря на то что от рождения Витек не отличался ни габаритами, ни силой, после года, проведенного на тяжелой работе с нормальной жрачкой, он стал больше походить на молодого мужика, чем на выпускника средней школы.
      Витек подождал, пока у Славки закончится рабочий день, после они взяли по бутылочке пива и посидели на лавке в парке. Один вспоминал про то, как в свое время ему пришлось прослужить два года, а другой скулил по поводу еще предстоящих месяцев службы.
      – Да тебе фигня осталась, – утешал его товарищ, заглатывая ячменный настой. – Ты чем собираешься после армии заниматься?
      – Мне бы сперва дослужить, – пожаловался Витя, хватаясь за больную голову.
      Давало себя знать интенсивное празднование первой половины отпуска.
      – Слушай! – Славка достал сигарету, предложил Резине, после чего оба закурили. – Тут есть дело одно. Я ведь знаю, что ты специалист. И бабки сможешь заработать.
      – Нет, – начал отмахиваться Витек. – У меня всего десять дней осталось, и я очухаться не успею – снова в часть ехать.
      – Да ты чего? – начал уговаривать его Слава. – Пошли, я тебя с мужиком познакомлю. Нормальный мужик. Он офигенными делами крутит. Надо только побыстрее шевелить мослами, если мы хотим успеть. Он обычно в кабачке сидит часов до восьми. Точно так же, как и мы с тобой вот, пиво пьет.
      Резинкин тут же засомневался.
      – Крутые, они по ресторанам сидят, а не по кабакам.
      – Да ты не знаешь, что говоришь, – стал настаивать Славка, поднимаясь и подталкивая Витька. – Чего тебе делать? Все равно делать нечего. Иди поговори с ним. Послушаешь, что скажет. Не понравится предложение, ничего делать не будешь.
      Витек поводил рукой по голове туда-сюда, с удивлением не обнаружил на ней кепки и вспомнил, что он не в армии.
      Свобода перемещения его даже с непривычки несколько пугала. Можно идти куда хочешь и ни у кого ничего не спрашивать. За год от такой расслабухи отвыкаешь.
      – Ладно, пойдем. Только, если что, в кабаке сам будешь платить.
      – Да ладно, – улыбался Слава, – автосервис кормит.
      Зашли в заведение. Шансон по магнитофону, приглушенный свет, несколько столиков. Люди сидят, разговаривают негромко, подавляющее большинство посетителей – молодые мужики и сопливые малолетки.
      Обогнув несколько посадочных мест, Витя со Славой подошли к сидящей троице, играющей в карты. При появлении молодых занятие было прервано.
      – Тебе чего? – спросил низенький разъевшийся мужик с бычьей шеей и, несмотря на жару, с густой обкладной бородой.
      – Я по поводу проблемы... – Слава не желал высказываться более подробно при посторонних.
      – А, – тут же смекнул бородатый. – Мужики, вы нас извините. На пять минут отлучусь. Пошли на крылечко выйдем покурим, – предложил дядя Витьку, и тот пошел, но по ходу пару раз оборачивался на Славу.
      А тот успокаивал его. Мол, все нормально.
      Какое там нормально, у этого дядьки рожа бандитская: с одной стороны – шрам под глазом, с другой – бровь взлетела черт ее знает куда. С какой стороны ни глянь – голливудский красавец!
      Почесав пупок, пробившийся между двумя пуговицами рубашки-маломерки, дядя закурил.
      – Борис Иванович, – представился он.
      – Витек, – сообщил Резинкин свое данное родителями имя.
      – Ты в машинах разбираешься?
      – Ну да.
      – С иномарками знаком?
      – Ну да.
      – А как насчет того, чтобы взять машину, которая стоит на сигнализации? По-видимому, есть механическая противоугонка.
      – Ну да. А что за марка?
      – Марка – сплошная экзотика. С виду ничего особенного. «Линкольн Тауэр». Но внутри эксклюзивная работа. И движок очень-очень.
      Витек сразу же пошел на попятную.
      – Мне никогда не приходилось работать с такими машинами.
      – Ничего страшного, – начал успокаивать Борис Иванович. – Всю необходимую документацию я тебе подгоню. Придется устранять огрехи чисто теоретически.
      – Мне бы подобный экземпляр хотя бы на время.
      – Нет такого, – развел руками Борис Иванович, делая последнюю затяжку и кидая бычок принципиально мимо стоящей урны. – Сделаешь за неделю, получишь пять штук баксов.
      Резина не поверил:
      – Что-то я не слышал, чтобы такие деньги за угон платили.
      Снова толстые, как сосиски, пальцы чешут волосатый пупок, затем забираются в карман брюк и запросто так достают оттуда задаток.
      – Вот здесь полторы штуки в «зелени». Забирай.
      – Погодите, – стал оглядываться Виктор.
      И на самом деле на них смотрели. В основном молодые девки, для которых деньги слаще меда.
      – Я не буду. Уберите.
      – Как ты не будешь? Ты сейчас только что говорил, что согласен.
      – Не говорил я.
      – Подумай, мальчик, пять штук. Где ты сейчас срубишь столько?
      – А где машина стоит?
      – Вот в этом, дорогой мой, самая большая загвоздка. Пойдем сядем. Придется, видимо, с мужиками игры закончить на сегодня. Я тебе все подробно объясню.
      Спустя пятнадцать минут выяснилось, что Борис Иванович не зря носил большую густую бороду и усы. Под маскирующей растительностью скрывался великий ум прозорливого комбинатора.
      Дело и впрямь оказалось весьма интересным и непростым. Пока Витек был на службе, в его родном поселке успели ввести в строй новенькую больничку для не совсем нормальных, проще говоря, запустили новейший дурдом. С высокими заборами, решетками, звоночками, ну и всякой другой фиготенью.
      Так вот, главврача для этого заведения выписали из самой столицы. А мужичок перебрался сюда на постоянную основу да приехал не на чем-нибудь, а именно на «Линкольне».
      Местные жулики и бандиты не могли себе позволить такой роскоши – кататься на столь дорогой эксклюзивной технике и поэтому сломали себе все глаза в те моменты, когда доктор позволял себе появляться на своем авто в центре поселка.
      Дураком специалист по психам не был. Он содержал свою машину строго на территории больницы, не ставил ее никогда в собственный гараж на ночь и тем более не бросал надолго во дворе. Пару раз пытались вскрыть эту красоту, но сигнализация и блокировочное устройство спасали владельца от потери имущества.
      Цена за тачку росла чуть ли не каждую неделю. А после того как неудачей закончились попытки угнать ее, местные жлобы предлагали за автомобиль хорошие деньги. Пусть на нем нельзя будет и прокатиться хоть один раз по городу, но главный кайф в том, чтобы спереть машину, стать ее обладателем, а толкнуть можно где-нибудь и в другом месте. Главное – завладеть.
      Поскольку тачка видная, простым дело не будет. Сто пудов, а машину увести хочется. Хотелось этого и Борису Ивановичу. Просто для того, чтобы поднять свой авторитет еще выше и показать остальным людишкам, насколько они мелки.
      Всей этой подноготной Витек не знал. Его больше волновали абсолютно не способствующие удачному угону обстоятельства. Так как машина надолго без хозяина не оставалась на улицах, угон посреди бела дня исключался. На ночь тачка ставится в дурдом. А там сто восемьдесят пациентов, причем из них, по информации Бориса Ивановича, шестьдесят буйные. Но с доктором все ладят и машину не трогают. Почему? Непонятно. Пару раз заглядывали через забор. Стоит себе «Линкольн», вокруг него ходят психи, и все спокойно. На машине ни царапинки, а особо одаренные натирают авто различного рода косметикой так, что она блестит и сверкает, еще больше раззадоривая местных жуликов в те моменты, когда является народу.
      Так как Витек находился под воздействием совсем недавно выпитых декалитров водки, он уснул сразу. Но ему не суждено было дрыхнуть безмятежно. В голове постоянно роились мысли о собственной опрометчивости, бегали маленькие зеленые чертики, потом они замирали, распадались и становились теми самыми долларами в руках, за которые Витек продался Борису Ивановичу.
      Ясным, теплым, летним утречком Резинкин выдвинулся на изучение объекта, прихватив папашкин полевой бинокль.
      Учреждение 13/01 располагалось на приличном таком бугре. Вершину плоского холма обнесли забором. На самом пике навтыкали сваи и построили четырехэтажный дом, зимою продуваемый всеми ветрами, а летом сжигаемый нещадным солнцем.
      Неслабая высота забора – в два человеческих роста – и колючая проволока по всему периметру наводили Витька на грустные размышления по поводу возможности выполнить заказ.
      На въезде ворота с механическим приводом и будка с охранником. Что внутри делается, рассмотреть сквозь стальные листы, покрашенные едкой зеленой краской, невозможно.
      Изучив обитель психов с дальних подступов, Витек стал раздумывать над тем, где бы ему разместиться, чтобы поглядеть, что же творится на территории закрытого спецучреждения. Пришлось приложить немало усилий для восхождения на огромный развесистый дуб, стоящий одиноко в поле и позволявший Витьку видеть через оптику бинокля не только четвертый и третий, но и второй этаж здания. А вот то, что происходило во дворе, так и оставалось загадкой, так как летать по воздуху он не умел.
      Принято, что отрицательный результат также признается неким достижением. Но Витьку от этого было не легче. Он уже готов был отдать аванс обратно и расписаться в собственной несостоятельности. Какие бы огромные деньги ни обещали, но вытащить машину из такого места нереально.
      Ему уже надоело рассматривать это серое панельное здание, и он вертел головой из стороны в сторону, любуясь местными пейзажами. Резинкину казалось, что с высоты этого дерева он может даже увидеть крышу собственного дома. По левую руку вальяжно разлегся родной поселок Припрудненский. Вон видать магазин в целых два этажа. Дальше ментовка, здание администрации, а вон, кажется, и его дом. Серый шифер и огромная, сделанная папашкой для устойчивого приема, телеантенна. Чуть ли не местная Останкинская башня. Помнится, в первое время, когда отец врыл огромную трубу в землю, над ним угорала вся улица. А затем привыкли и даже завидовали, когда заходили и смотрели, насколько качественный телесигнал идет к их индивидуальному телевизору.
      Движение по новенькой, совсем недавно заасфальтированной строителями дороге привлекло внимание Виктора. Он увидел «Линкольн Тауэр» цвета кофе с молоком и затаил дыхание, мгновенно вооружившись биноклем.
      Машина быстро ехала по пологому подъему, приближаясь к воротам больницы.
      Похоже, доктор чалит в свою вотчину. Интересно, он и живет там же? Или же у него семья есть и дом здесь снимает, а может, даже и купил? Бородатый ничего не рассказывал. Может, не знает. Мало ему это интересно. Ему машину подавай. Поди ее возьми!
      Полюбовавшись на произведение американской промышленности, Витек слез вниз и побрел в кабак брать самоотвод.
      Борис Иванович внимательно выслушал все доводы Резинкина и пообещал прибавить еще штуку баксов сверху, а немедленно в аванс добавил пять сотен. Витек сел рядом.
      – Борис Иванович, – зашептал он. – Я не могу. Мне ничего дельного в голову не приходит. Я с машинами работаю, которые свободно на улице стоят.
      – Но он ее больше чем на двадцать минут не оставляет! – воскликнул бородатый. – А ты за это время не справишься. Пива хочешь?
      Витек скривился:
      – Для того чтобы взяться за это дело, надо быть сумасшедшим.
      Глаза местного авторитета блеснули.
      – Вот и ладненько! Так, может, пива попьем?
      Вернувшись домой, Витек объявил маме, что он вместе со своей девушкой отправляется на пять дней в небольшой турпоход, отдыхать на природе.
      Мать, не наглядевшись на сына за четыре дня, решила, что он поступает по отношению к ней несправедливо. Но отец поддержал своего сынка, и Витек с деловым видом стал собираться.
      Подруга его долго отнекивалась и не хотела обманывать родителей Виктора, но он убедил ее, потратив из полученных в аванс денег сто баксов и купив скромное золотое колечко. После чего девушка была согласна грешить на всю катушку.
      Собрав монатки и распрощавшись с родителями, Резина направился в автомастерскую к Славке, где объявил, что он заночует, и попросил ему не досаждать, так как он выполняет спецзадание.
      Вячеслав, наблюдая за тем, насколько по-деловому к предстоящему мероприятию подходит его кореш, только спросил о возможности посодействовать. И Резина заверил его, что ему представится случай оказать поддержку.
      Доставать машины из-за заборов для Витька было делом знакомым. Но то были частные жилища. А здесь учреждение. Причем с охраной и явно повышенными мерами безопасности. Доктор с психами работает, он не дурак, оставляет машину в самом безопасном месте в поселке, куда никто не сунется.
      Доктор Гришевич, поднявшись, как и обычно, в седьмом часу утра, уже в половине восьмого находился на подходе к месту работы. Приближаясь все ближе к КПП, он с нескрываемым профессиональным интересом наблюдал за неким человеком, держащим над своей головой плакат с надписью «Касныя армея всих сельней». И ничего не было бы примечательного в данном поступке, если бы этот брюнет среднего роста и худощавого телосложения не сделал бы в четырех словах пять ошибок и не загорал под утренним летним солнцем абсолютно голым.
      За ночь со Славкой они расстарались, и сейчас на голове у Резинкина была не культурная короткая стрижка, а некие клочки волос, торчащих то тут, то там, со множественными просветами до белой кожи.
      Когда доктор вышел из машины и приблизился, Витек смог разглядеть его кругленькие стеклышки очков в тонкой золотой оправе. На самом деле стопудовый интеллигент. Чистые отглаженные брючки, рубашечка с коротким рукавом.
      Резина собрался с силами и бросил плакат в доктора. Тот, будучи опытным типом, легко увернулся от пущенного в него снаряда, а Резинкин оскалился, пустил слезу и подошел к Гришевичу вплотную.
      Улыбаясь сумасшедшими глазенками, он потрогал на своей голове торчащие волосенки и проинформировал психиатра:
      – Сам брил, сам брил. Гы-гы, гы-гы.
      – Добрый день, – спокойно поздоровался Альберт Мойшевич и прошел к охраннику, сидящему в будке.
      – Здравствуйте, – поздоровался с врачом сотрудник службы безопасности.
      – Этот из наших? – вместо «доброго утра» обратился к охраннику врач. – Вроде бы я всех своих знаю.
      – Да нет, это местный дурачок какой-то. Приплелся с утра, развернул плакат и вот демонстрирует собственные убеждения.
      – И что, прямо вот так, в голом виде, сюда подошел молодой человек?
      Резинкин последовал за доктором, не забыв схватить плакат за полотнище и волочить его по асфальту. Деревянные палки, к которым была прикреплена материя, гулко стукали по асфальту, аккомпанируя частым «гы-гы» и одной и той же фразе «Сам брил». Подойдя к воротам, он снова заулыбался и, накачав побольше слюны, пустил длинную струю, которая, оторвавшись, полетела вниз и разбилась о большой палец ноги.
      Охранник с жалостью смотрел на худого паренька с безумно бегающими глазками.
      – Вы такими занимаетесь?
      Доктор глядел на Резинкина с долей подозрения.
      – Да нет, мне кажется, он нормален.
      Витек убрал свободную от тряпки руку за спину, разжал ягодицы, и в его руках оказался нож. Помахав им в воздухе и прокричав: «Красная армия», Витек на глазах у доктора и охранника совершил попытку суицида. Размахнувшись остро отточенным лезвием, он полоснул себя по руке, причем не по внутренней стороне, а по внешней. Что называется, машинально и неподготовленно. Охранник от такого зрелища отвернулся на мгновение в сторону. Из рассеченных тканей полилась кровь.
      – Тьфу ты, – сплюнул врач и сделал шаг навстречу Витьку, а тот оскалился, отбросил в сторону плакат и стал беспорядочно махать в воздухе ножом и гыгыкать.
      Витьку стоило большого труда оставаться ненормальным, так как доктор попросил у охранника электрошок. Пришлось яростно и тупо махать ножом. Кому разряд в задницу хочется-то.
      Доктор, опытный, зараза, улучил момент, когда рука ушла далеко в сторону, и всуропил шокером по ляжке. Витек дернулся, после чего в глазах его потемнело, и он отключился.
      Очнулся в палате, один, на окнах решетки, место от пореза и от электрошока болит. Похоже, он в нужном месте. Чего только с собой не сделаешь ради шести штук баксов, которые можно организовать за время отпуска. Поднявшись с металлической койки, нью-дебил подошел к окну и поглядел на улицу. Вид был ничем не примечательный. Окна выходили, похоже, на хоздвор столовой.
      Никого не видно, только одиноко стоит небольшой грузовичок, видимо, доставивший очередную порцию продуктов. Поглядев на руку, Витек увидел добротно уложенную повязку и несколько успокоился по поводу возможно большой кровопотери, хотя голова на самом деле кружилась. Он постоял так на протяжении пятнадцати минут, дожидаясь, пока о нем вспомнят, но никто не пришел и не открыл дверь. Тогда Резина решил было пойти и завалиться снова спать, но в последний момент до него дошло, что за ним сейчас наблюдают, и, осознав это, он стал ходить из угла в угол, не поднимая глаз. В комнате, кроме кровати, ничего не было. Ни стула, ни стола, только подоконник. Стены голые темно-синие, в потолок вделан плафон из матового стекла, защищенный решеткой, свет не горит, выключателя в комнате нет. Похоже, здесь все определяется доктором Гришевичем. По рассказам Бориса, мужичок московский весьма педантичен и не терпит беспорядка, посему и учреждение ему строгое доверили, хотя и в провинции.
      «Наверняка здесь опыты над людьми проводят», – размышлял Резина, прохаживаясь из угла в угол по диагонали, хмуря брови время от времени, поднимая глаза к потолку и скалясь. «Где здесь камера?» – размышлял он, украдкой поглядывая по сторонам.
      Так он ходил довольно долго, с час. Потом стукнулся, как бы случайно, ногой о кровать и завалился на нее, с наслаждением подумав, что нашел выход. У психов, как размышлял Витек, все должно быть спонтанно, по-животному естественно. Куда поведет, туда и пойдет. Хотелось пить и кушать, но никто не спешил ему нести пропитание, кажется, о нем забыли, а подойти и постучать в железную дверь, позвать кого-нибудь и сознаться, что он просто придурялся, нельзя, так как нужно разобраться с машиной. Надо себя хорошо вести для того, чтобы перевели в общую палату, о чем он думал с еще большим содроганием, нежели о перспективе в начале службы оказаться одному среди дембелей. Здесь же все психи, причем попасть к психам-старожилам да еще и к буйным, – это же ужасно. А заточку из полотна пилы он неплохую сделал. Как раз сошла за оружие, созданное не слишком просветленным разумом, и аккурат в задницу поместилась. А доктор такого финта не ожидал.
      Только к вечеру дверь открылась. Витек заставил себя не дергаться и лежать на кровати в пространной позе. Посетителем оказался сам Гришевич, да не один, а вместе с симпатичной медсестрой массой центнера полтора. У девчонки сиськи по два ведра, огромное пузо и ляжки по пять пудов. Такая как прижмет, так и забудешь, как дышать.
      Гришевич взял его за подбородок и тут же получил от Витька по руке.
      – Ну и что будем делать с ним, доктор? – ласково пропела сестричка.
      – Ничего, принеси табурет.
      – К полу прикручивать?
      – Да нет, не надо, если что, я сам управлюсь. И оставь нас.
      – Пожалуйста, я буду за дверью, – проинформировала сестрица.
      – Да-да, конечно, – согласился Гришевич.
      Доктор провел с Витьком непродолжительную беседу, из которой он сделал вывод, что перед ним солдат, убежавший из воинской части и совершенно не понимающий, где он находится, хотя свое собственное имя Виктор сообщил, так, чтобы не путаться, а то ведь совсем отъехать можно от собственной придури.
      Во время разговора он пытался пару раз укусить доктора, но тот мягко предотвращал все его попытки. Видимо, за тягу к человечинке аккуратная сволочь в белом халате оставила его в камере еще на одни сутки.
      Мисс сто пятьдесят кэгэ после разговора принесла кашу и стакан сладкого чаю. Кашу пришлось размазать по стене, а кружку с чаем выплеснуть на кровать, загадив собственную постель. После этого заявить, что он не пойдет в наряд и останется здесь до конца дней своих, а товарищу командиру пусть передадут, что он погиб в бою.
      Внимательно выслушав речь пациента, Анфиса, так было, во всяком случае, написано на бэйджике, взяла пустую тарелку, потянулась за кружкой, но Витек в попытке попрепятствовать забору посуды смахнул ее с подоконника, и жестянка полетела на пол. Так весело прошел ужин.
      Завтрак следующего дня Витьку не понравился. К нему зашли две Анфисы, одна другой крупнее, открыли ему рот, вставили в него воронку и влили жиденькую манку. После чего отпустили руки и вышли не прощаясь, а Витек, встав на колени и уткнувшись лбом в пол, стал буйно переживать издевательства над собственной персоной.
      – Сволочи, гады, сволочи, гады, – выл Витек. – Я вам еще покажу, покажу вам. Взорву вас всех.
      Новенькая сиреневая больничная пижамка трещала по швам. Он разорвал на груди рубаху и вновь подошел к окну, где увидел, как мужик выносит из служебного хода столовой два ведра, видимо, с остатками еды. А приблизившись как можно ближе, Витек высунул язык и стал снова пускать слюну, мечтая лишь о том, чтобы его поскорее из лазарета переправили в более просторное помещение, где есть хоть какое-то общество.
      Ближе к обеду за ним пришла Анфиса – женщина с шеей борца и взглядом убийцы. Взяв его за руку, она, как агнца, повела Витька по коридору. Для того чтобы пройти из одного сектора в другой, необходимо было преодолевать железную решетку. А чтобы выйти на внешний уровень, приходилось нажимать на кнопку звонка, появлялся охранник и со своей стороны отпирал дверку. Выйдя из зоны изолятора, они прошли по общему коридору. Навстречу попались два тихих, мечтающих о своем, дяденьки, бредущих вдоль стен параллельно друг другу. Вначале Витек подумал, что это они так случайно попали, но ничего подобного, пройдя шагов пять или шесть, они посмотрели друг на друга, резко повернулись в обратную сторону и медленно побрели уже не навстречу, а по ходу движения Виктора и Анфисы.
      Парочка вышла во двор. На солнышке человек тридцать психов гуляли в разных позах. Большинство из них сидели на лавках и кривлялись, а человек семь шагали туда-сюда. Один, сидя около самого крылечка, выкопал ямку и ковырялся в ней двумя ладонями, шурудя цветными шариками, насыпанными до краев крохотного углубления.
      Резинкин не увидел машину сразу, так как помешали два обстоятельства. Первое – это небольшой сарайчик, частично закрывавший кузов «Линкольна», а второе – повышенное внимание двух особ женского пола, быстро подошедших к Витьку под ручку. Одна женщина была уже в возрасте, абсолютно лысая, с кристальными, безмятежной глубины и чистоты глазами голубого цвета, и при ней молоденькая девушка с короткими пшеничными волосами, остриженная далеко не талантливым местным парикмахером. Витек сразу смекнул, что длина волос такова, что ухватиться за них совершенно нереально, и такие прически носили абсолютно все из тех, кому позволено было сегодня выйти и подышать свежим воздухом.
      – Смотри, Галочка, какой красивый мальчик, – произнесла старая. – Он будет твоим мужем.
      Витек неожиданно резко взмахнул рукой, и старуха получила по морде, отвалив в сторону.
      Анфиса подхватила столь агрессивного юношу и повела его обратно с улицы. Только в самый последний момент, когда он уже заходил и надежды на свежий воздух ушли, как прошлогодний снег, Витек заметил блик от хромированного бампера, и сердце его екнуло. Вот она, родная. Ничего, он позволит над собой поиздеваться и завтра утром будет в обществе местных обитателей вести себя уже спокойно, а иначе и быть не могло, так как ему сделали клизму и засыпали внутрь кучу таблеток. А к тому же еще что-то интересное ввели через кишечник, после чего Витек стал сам не свой, превратился в живую куклу.
      Очнулся он сидящим на лавке. Солнышко светило прямо в рожу, а перед ним стоял красавец «Линкольн Тауэр». Тряхнув башкой, Резина понял, что ему уже ни до долларов, ни до «Линкольна», ему ни до чего. Он посмотрел на порезанную руку, повязку с которой уже убрали, поглядел на рану и понял, что сегодня для него еще вчера, а на самом деле сегодня уже сегодня, так как почти целые сутки благодаря колесам он в этом мире отсутствовал и вел бессознательный образ жизни, подобно улитке.
      Резинкин, находясь даже в полубредовом состоянии, осознавал красоту находящейся перед ним машины. Не зря ему сулили просто бешеные бабки за угон такой красоты. Голубоглазая лысая старуха вместе со своей дочерью Галочкой вышли из глубины небольшого садика, не успевшего еще разрастись на территории недавно заложенной больницы, и, обогнув здоровенный автомобиль, уселись на лавочку рядом с Витьком.
      – Ну вот, доченька, твоему мужу уже лучше.
      Витек подумал о необходимости съездить бабке по морде еще раз, но затем, вспомнив последствия данного поступка, решил отменить физическое воздействие. Он спокойно сидел и даже позволял молоденькой сумасшедшей девушке трогать свою больничную пижаму и издавать восторженные звуки. Ни одного членораздельного слова от нее, похоже, никто и никогда не слышал.
      «А ведь неплохой вариант для брака», – ни с того ни с сего подумалось ему. Будет всю жизнь только гугукать и ничего не скажет, ни одного слова.
      – Молодой человек, а у вас есть высшее образование? – начала расспросы мамаша.
      Витек посмотрел на бабку, наклонил голову набок и собрал глаза в кучу.
      – Конечно, целых три, – ответил он, засунув язык между зубами, от чего раздалось шипение.
      – Хотите иметь детей? – зудела бабка.
      Витек, резко забросив голову вверх, глядел в синее, безоблачное небо. Так, не опуская головы, он пошел прочь от двух женщин и начал обходить здоровую машину.
      Разыгрывая из себя полного придурка, Резина умудрился заглянуть в салон и увидеть приборную панель. Ничего сложного в этом нет, казалось бы, но только не тогда, когда ваша голова задрана вверх и вы не можете вернуть ее в нормальное положение, дабы не сойти за резко выздоравливающего. Резинкину пришлось сесть перед дверцей со стороны водителя и согнуть колени так, чтобы глаза, обращенные вверх, смогли хотя бы под углом пронаблюдать все, что происходит внутри. Поза, в которой находился Резинкин, была весьма неудобной, но каково же было его удивление, когда сумасшедшая девушка с пшеничными волосами села с ним рядом и точно так же, как и он, уперлась подбородком в стекло. А сзади стояла мамаша.
      – Правильно, дочка, делай все точно так же, как и твой муж.
      Галочка посмотрела на маму, оскалилась и загыгыкала, а из уголка рта на сиреневую пижамку потекла капелька слюны, видимо, ядовитой.
      Тень накрыла небо. Нет, это не дождик, это доктор Гришевич лично вышел к своим пациентам.
      – Ну что ж, дружочек, – так как лицо Резинкина продолжало находиться в состоянии, параллельном небу, то большого труда заглянуть в него доктору не составило. Витек, продолжая находиться глубоко в себе, не сразу встретился глазами с доктором. Спустя несколько секунд он скользнул по лицу и снова ушел в себя. – Завтра тебя, дорогой, заберут отсюда в областную клинику, а наше спецучреждение не для таких, как ты.
      Тем временем Резинкин мотал информацию на ус, никак не обозначая работу шариков и роликов. Он спокойно выяснил, что, похоже, педали механичкой не заблокированы, сигнализация тоже не включена, иначе после множественных прикосновений к машине окрестности были бы оглушены ревом сирены. Вскрыть этого кашалота не составит труда.
      Поднявшись и позволив себе переключиться с неба на боковой обзор слева, Витек, переступая мелкими шажками, пошел к воротам. Остановившись на минутку около стальных чудовищ, он, подогнув локоточки и высунув язык, побрел к охраннику и, приблизившись к стеклу, защищавшему нормального человека от не совсем здоровых, закрыл от удовольствия глаза и послал офигевшему охраннику воздушный поцелуй. Потом развернулся и побрел к лавочке, что была напротив автомобиля.
      Ударили в рельс. Большинство из гуляющих соображали, что надо заканчивать прогулки и отправляться кушать, а затем баиньки, только сидящий около самого крылечка играющийся с цветными шариками юноша никуда не собирался. Он продолжал сидеть на своем месте и пересыпать сокровища из руки в руку. Проходящий мимо него толстячок, чья шевелюра в большинстве своем осыпалась, оставив только узенькую кромку, неожиданно набросился на юношу, отшвырнул его и запустил волосатую ладонь в лунку с драгоценностями. Выбрав оттуда большую часть шариков, он пересыпал их в карман пижамы и расхохотался.
      Но ограбленный не собирался отступать. Он взбрыкнул тощими ножками, встал и рванулся к обидчику, сопровождая атаку нечленораздельными криками, наполненными больше отчаянием, нежели угрозой.
      Резинкин успел вовремя отойти и увернуться, так как толстячок соображал, что делал, и спрятался за своих коллег с разобранным сознанием. Резина стоял в стороне, а распсиховавшийся малец стал швыряться оставшимися у него шариками во всех, кто проходил мимо и заходил в здание.
      Анфиса подоспела поздно, когда уже все были обстреляны, а тщедушный юноша, израсходовав патроны, стал биться на земле в конвульсиях.
      Перед тем как переступить через порог и скрыться в здании, Витек бросил взгляд на машину. То, что он увидел, заставило его задержаться, но тут он вспомнил о собственном сумасбродстве и был вынужден войти в вестибюль.
      Вокруг машины выставилось, похоже, натуральное боевое охранение из четырех здоровых психов, которые взялись непонятно откуда. Теперь четыре монстра, словно церберы, ходили по периметру вокруг машины, высоко поднимая ноги и оттягивая носки и изображая, будто у них в руках винтовки. Первое, что подумал Резина, так это то, что молодцов доставили сюда с парада на Красной площади, а может, они и сами пришли строевым. Тысяча верст – фигня для надрессированного бойца. После умопомрачительной муштры солдатики двинулись по фазе и теперь могли спокойно заниматься строевой подготовкой всю оставшуюся жизнь на территории, определенной им добрым доктором Гришевичем.
      Резинкин сидел и пытался делать вид, что он ест кашу, попадая в рот каждой четвертой ложкой. Все остальное он благополучно размазывал по морде или же оказывал повышенное внимание усевшейся рядом с ним шизанутой супруге, а бабка восседала напротив и продолжала свой монолог, пытаясь зацепить Резинкина на разговор. От вопросов, связанных с образованием, она перешла к выяснению материального положения Витька.
      – У вас завод или фабрика?
      – У меня целая армия, старая дура.
      – Ах, как это забавно! Мужчины в зеленом! Галочка, у тебя золотой жених.
      – Так я не понял, я муж или жених?
      – Ты свет в конце тоннеля, сынок. – Бабка черпанула полную ложку каши и резко воткнула ее в рот Витьку, едва не выбив парню зубы.
      Отплевавшись, он хотел было втолкать порцию ей в ответку, но сдержался.
      – Ты не подозреваешь, как бы я тебя хотел отправить как раз туда, где путешествие начинается с пролета по тоннелю, в конце которого как раз и свет видать.
      После он не слушал бабку и с превеликим удовольствием пичкал супругу кашей, втискивая ей каждую восьмую ложку. Та визжала, упиралась, но Витя не уступал и в один прекрасный момент, ухватив супружницу за коротенькие волосы, убедил-таки съесть немного из его тарелки. Только ложку он при этом не использовал, а просто макал молодуху мордашкой в блюдо. Той деваться некуда, приходилось кушать.
      Занимаясь весьма неблаговидными вещами, Витек продолжал размышлять над выставленным охранением. Насколько они агрессивны, необходимо узнать заранее. Но времени проверять у него не осталось, если, по словам доктора, завтра его переводят, то на угон остается только сегодняшняя ночь.
      В столовой стояло вялое бряцание посудой. На некоторое время санитары утратили бдительность, и Резинкин, ухватив молодую девчоночку за тонкую шею, поднялся вместе с ней. Девка орала от боли, а он, не обращая внимания, потащил ее к выходу. Здесь люди в белых халатах приободрились. Анфиса, возглавляя отряд охранения, ломанулась к супружеской паре, продолжавшей выяснять, кто в их семье главнее. Непосредственно жена или ее мама, с которой они вынуждены сосуществовать?...
      При приближении охранников Витек отпустил девку и та, упав на пол, стала рыдать крокодильими слезами. Улучив момент, он разбежался, отпихнул толстенную Анфису в сторону, вырвался в коридор и пробежал по нему, улюлюкая. Выбравшись на свежий воздух, он незамедлительно побежал к машине, намереваясь просто-напросто запрыгнуть на нее.
      Четыре психа продолжали ходить один за другим, вытягивая ноги и время от времени поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Вплоть до тех пор, пока он не приблизился метров на двадцать. Затем, как по команде, четверо собрались в одну сплошную стену и встретили его вытянутыми вперед руками.
      – Держите сволочугу! – голосом кастрата выкрикнул самый огромный из четверки и изготовился ловить Витька.
      Предприняв обходной маневр, игрок атакующей команды обогнул лавку и попытался приблизиться к машине с противоположной стороны, но четверка надрессированных дебилов немедленно переметнулась следом, и едва-едва Витек не нарвался на приличный тумак.
      Психи, они ведь все сильные и бьют со всей дури, они не понимают, что с ними чуть-чуть заигрывают. Резинкину дотронуться до машины так и не удалось. Видимо, местный Франкенштейн потратил немало времени на подготовку придурков к службе у собственной машины. И кто сказал, что люди хуже собак?
      Витек осознавал, что его здоровье находится в большой опасности, но если он не будет изображать из себя полного придурка, то доктор выпишет его сегодня же, раскусив всю великую придурь. Вцепившись в пижаму одного из охранников, Резина тряхнул его хорошенько, и тот, потеряв равновесие, плюхнулся на колени, взвыв:
      – Вау-ау!
      Второй, притоптывая и приставив к голове рожки, словно молодой бычок, двинулся на нарушителя порядка, сделав одну-единственную ошибку – наклонив вниз голову. Не задумываясь, Резина врезал кулаком снизу вверх по зубам так, что тот выпрямился и брыкнулся на спину.
      Остальные двое времени даром не теряли, обошли сзади и, схватив за руки, выкрутили их за спину.
      – Маленький шалунишка, – пропищал над головой кастрат.
      Радостно вопя, победители начали загибать Витьку руки наверх. Он едва-едва держался, ощущая жгучую боль и напрягая мышцы, для того чтобы не позволить вывернуть собственные руки. Охрана докторской машины не знала жалости.
      И если бы не Анфиса, долгих лет ей жизни, то они выкрутили бы ему руки напрочь. Завидев надзирательницу, оба жестоких полудурка замерли на месте, что означало прекращение наращивания усилий по выниманию из Резинкина лишних, по их мнению, конечностей, дабы ему больше нечем было дотрагиваться до машины доктора. Просто какие-то зомби на охране. Только один с небольшим проколом. Вместо того чтобы лупить посягающего на собственность, кулачки к голове прикладывает, указательные пальцы выпрямляет и башку наклоняет, желая боднуть, мол, давай в корриду поиграем.
      После вынужденной разведки боем пришлось Витьку снова терпеть измывательства над кишечником. Он силился не отключаться на всю ночь. Понимал, что шанса отработать деньги у него не будет, и что тогда? Перед выпиской поблагодарить доктора за незабываемые впечатления и ощущения, полученные за парочку деньков? После Альберт Мойшевич потребует проплатить пребывание в его великолепном санатории из собственного кармана. Но нет таких людей, которые могут сопротивляться колесам, применяемым в дурдомах...
      Он вырубился где-то в районе второй клизмы, но перед тем как упасть в яму небытия, усиленно программировал мозг на пробуждение около трех ночи.
      Если днем в учреждении для душевнобольных существуют еще какие-то свободы, то в темное время суток они исключаются благодаря множественным дверям, сваренным из стальных прутьев.
      Самым большим чудом после самого факта воскрешения явилось пробуждение Витька в нужное время.
      Часов у него не было, но по собственным отравленным ощущениям он мог предсказать нескорое наступление рассвета. Бодро поднявшись, Витек хотел подойти к окошку и посмотреть, как там дела на улице, но пошатнулся и был вынужден сесть обратно. Постоянное клизмение ослабило его. В голове шумело. Он ощущал себя девственно промытым и очистившимся от всех грехов. Видимо, оттого ему и не давала покоя жажда совершить новые проступки, и как можно быстрее.
      Действие незнакомых ему веществ было столь сильным, что корректное перемещение в пространстве он ставил под вопрос. Собравшись с силами, Резина вновь поднялся. Он сделал несколько шагов к двери, понимая, что сегодня он останется в этой комнатушке, снимаемой им на третьем этаже гостиницы, стоящей на окраине Препрудненского, на всю ночь. Если бы после процедур в нем задержалась бы хоть толика здоровья, то он мог бы рассчитывать на собственные удары в дверь и дикие крики, дабы привлечь внимание дежурных. А после того как к нему вошли бы, он бы оттолкнул одного-другого и вырвался бы на свободу, но тогда можно забыть о тихом проведении всей поистине безумной операции. Скорее всего, ничего не удастся. Завтра он с превеликим удовольствием покинет Гришевича и компанию. Фиг с ними, с деньгами, просто отпуск жалко и себя тоже.
      Еще несколько дней пройдет, и из одного дурдома предстоит вернуться в другой, не менее интересный. Плохо понимая тщетность предпринимаемых действий, Витек занес руку над дверью, потом подумал, опустил ее и, отойдя к окну маленькой комнаты, взял разбег, для того чтобы в перспективе врезаться в дверь и наделать побольше шума. Кое-как переставляя ноги, он подошел к подоконнику, облокотился на него, перевел дыхание, поймал убегающее сознание и, усилием воли засунув его в черепную коробку, приготовился к забегу на полусогнутых.
      Направление для атаки зафиксировано. Моральное внушение о том, что при столкновении будет больно, произведено.
      Он ломанулся вперед с дикими воплями, напоминающими визг молодого поросенка под ножом. Разбег по комнате размерами два на два метра вряд ли занимает много времени, но под таблетками допустимо выбрать не совсем прямую дорогу. История умалчивает, сколько же Резинкин разбегался, но некто в коридоре успел за эти мгновения вставить ключ в замок, провернуть его и отворить дверь.
      Витек вылетел с визгом. Споткнувшись на ровном месте, он проскользил по каменному полу к стене. Благо коридоры широкие, а то бы по инерции башку себе проломил.
      Проморгавшись, он повернулся и увидел перед собою ненормальную бабушку и ее дочку.
      – Сегодня у вас будет брачная ночь, – мило пропела старушка, помогая Витьку подняться.
      Дочка стояла в стороне, билась головой о стену и пускала обильные слюни. Стесняется. Понятное дело.
      Резинкин приложил руки к груди.
      – Мама, вы просто чудо.
      Лысая старушка закатила глаза от удовольствия. В коридоре никого. Славно.
      – Где ты, бабка, смогла ключи достать? – осведомлялся он, вынимая из замочной скважины целую связку. – Ты просто золотая теща, мать твою.
      Неожиданно бабка схватила его за пижаму и начала затаскивать в ту самую комнату, из которой только что выпустила.
      – Брачная ночь, брачная ночь! Доченька, скорее, пока я его держу!
      Витек, будучи юношей после года службы, хоть и под таблетками, а справился с придурочной бабулькой и под веселое гыканье дочки затолкал ее в комнату и закрыл дверь. Девчонка уже лбом бодала стену, орошая пол вокруг себя обильными тягучими слюнями.
      Кое-как перебирая ногами и удаляясь к лестнице, он обернулся пару раз на воющую девушку.
      – Кризисы юного возраста, – бормотал Резинкин, подойдя к решетке.
      С замком он разобрался за секунды. Спустился по лестнице на первый этаж и выглянул из-за угла.
      Анфиса дремала, склонив голову, на посту медсестры. Ей не мешала даже ярко горящая настольная лампа, освещающая какую-то газету. Наверное, кроссворды разгадывала и уснула. Нет ничего милее кроссвордов в дурдоме. Пройти через Анфису не представлялось возможным, это то же самое, что пытаться остановить фирменный поезд-экспресс, разгоняясь ему навстречу.
      Вернувшись на третий этаж, Витек начал открывать одну камеру за другой. Наконец он увидел в одной из комнат сладко спящего любителя цветных шариков. Подвергнув его, одиночку, небольшому обыску, он обнаружил десятка два стекляшек разного цвета и диаметра. Лучше приманки не придумаешь.
      Длинный коридор, под потолком через три на четвертую горят лампы дневного света. Анфиса сидит и дремлет. Сны ей не снятся, так как она еще не спит, но и соображать трезво не может, умаялась за день, а сегодня, видимо, из-за проблем со здоровьем дежурной медсестры осталась в ночь. В голове крутился ответ на вопрос кроссворда: «Верное утверждение». «Правда», – думала она раз за разом. Надо вписать. А потом следующий вопрос... «Правда». Шесть букв. Так она дремала до тех пор, пока не услышала треск рассыпающихся по полу шариков.
      Вздрогнув, Анфиса вытаращила глаза и увидела, как прямо к посту катятся цветные безделушки. Она прекрасно понимала, не первый день работая в дурдоме, что ничего просто так не случается. Но так как никаких звуков больше не было, она насторожилась.
      Что, псих вышел из камеры? Невозможно. Подшучивает над ней охранник? Тоже вряд ли. С ней уже давно никто не шутит после того, как она сломала одному, особо шустрому, два ребра. К ней больше не хотят подходить и объясняться в любви.
      Выйдя из-за стойки, она, словно знатный детектив, нахмурив брови, присела и подняла один из шариков. В районе лестницы кто-то должен прятаться. Прихватив дубинку с поста, массивная женщина, преисполненная уверенности в своих силах, двинулась по полутемному коридору, твердо решив проучить не дающего спать старого дядьку со второго этажа, устроившегося к ним совсем недавно охранником и оказывающего ей знаки внимания.
      В следующее мгновение из-за угла выбежал и бросился на нее лысый мужичонка, любитель цветных шариков. Он был плотен, как пушечное ядро. Как раз то, что нужно. Словно нападающий в американском футболе, он сбил Анфису с ног и вместе с ней полетел на пол. Удовольствие от дикого «Отдай!» было столь сильным, что оно затмило все остальные впечатления Анфисы.
      Нападение на нее не слишком сильно подействовало, тут всякое бывает, а вот чтобы придурок лежал на тебе и орал в лицо, глядя сумасшедшими глазенками тебе в душу, такое еще не случалось. И в пальцах шарики, крутит прямо перед носом. Когда Анфиса сбросила с себя сумасшедшего и позволила ему собрать все стекляшки, раздался скрип входной двери, чего не могло быть реально.
      Оставив лысого собирать побрякушки, она выглянула в вестибюль. Никого.
      Валетов, часто дыша, привалился к стене. Он сделал несколько шагов, выглянул и увидел страшную картину. Свет от большого фонаря выхватывал «Линкольн», а вокруг него, точно так же, как и днем, четверо придурков безмятежно несут свою вахту.
      Прежде чем заниматься машиной, Витьку необходимо выбраться на свободу, забрать припрятанную сумку с инструментами, вернуться обратно и только после этого можно будет вести речь об угоне.
      Здесь никакой сигнализации не надо, против четырех здоровых психов никто и никогда не полезет. В самом страшном сне ни один угонщик не увидит четырех дебилов, охраняющих объект его профессиональных желаний.
      Стараясь шумно не дышать, Резинкин продвигался по затененным участкам к воротам и стеклянной будке охранника. К счастью Витька, мужик усердно нес вахту на воротах с механическим приводом. Маленький телевизор работал, показывая в пустоту киношку, а охранник в черной униформе дрых без задних ног на топчане.
      – Спасибо тебе, дядя, – поблагодарил Резина, начиная заставлять собственное тело перебираться через высоченные ворота.
      Оказавшись на вершине, Витек неожиданно для самого себя зевнул, покачнулся и едва не полетел спиною вниз, но вовремя вспомнил, где он и кто он, после чего продолжил перебираться на другую сторону. Поиск сумки не занял много времени, а возвращение оказалось даже несколько легче. По ходу действия он начинал осознавать, что приходит в себя. Хотя не помешал бы и укол адреналина, для того чтобы сбросить с себя всю сонливость окончательно.
      Ночь. Тишина. Только шуршание ног выдает перемещение здоровых психов вокруг иномарки. Если сейчас он подойдет к машине, то на этот раз некому будет остановить придурков, когда они начнут выкручивать ему руки. Что же делать?
      Даже с собаками можно уладить вопрос, кинув им кусок пропитанной снотворным колбасы, а с ними чего делать? Если кидать, то только гранату. Но где ее взять, да и нельзя, машина пострадает.
      Неизвестно, где служил устроившийся в дурдом на работу охранником мужик, но после того как Резина прокричал ему в ухо: «Подъем!», он сорвался с койки мгновенно.
      – Психи друг друга мутузят! – орал Резина. – Скорее! Иначе они друг друга перегрызут!
      Охранник не доктор, и поведение Резинкина он не мог классифицировать как осознанное и усомниться в правдивости воплей.
      – Сейчас они разобьют машину главврача!
      Терять работу дядька не хотел. Он мобилизовался за доли секунды и был готов к действию. Кинувшись вслед за Витьком спасать добро доктора от придурков, а придурков друг от друга, дядька был готов работать кулаками, если придется.
      – Вон они! – кричал Витек указывая на машину и размеренно ходящих вокруг нее поклонников парадов.
      Когда подбежали ближе, Резинкин сбавил обороты, пропустил мужика вперед и толкнул его на одного из четырех зомби. Что там происходило дальше, он не видел, но, судя по крикам, дядьке приходилось несладко.
      Вернувшись к будке, он ударил по тумблеру и запустил электродвигатель, открывающий ворота.
      Охранник оказался крепким типом. Несмотря на усердие даун-охраны, он продолжал неравную битву.
      – Я бегу! Я сейчас помогу! – Резинкин пробежал мимо кучи и вломил одному из дебилов от души в челюсть. Тот отлетел и упал без чувств. Такое бы по телевизору показать. Эх! Какой момент!
      Он вставил в замок скрутку и, рванув со всей силы, выдернул с мясом из двери механическое устройство, блокирующее доступ в салон.
      – Ты чего делаешь?! – Охранник напоминал мельницу, работающую на сильном ветре.
      Витьку отвечать было некогда. Он уселся на переднее сиденье и начал разбираться с зажиганием. Осмотрев коробку на руле и прощупав ее чуткими пальцами, понял, что лучше всего действовать жестко и быстро. Ничего страшного, проводку потом восстановят.
      Сорвав предохранительный кожух, Витек добрался до «мяса» замка зажигания. Бросил мельком взгляд на мужика, продолжавшего отмахиваться от психопатов, и вновь вернулся к электрике, благо света от фонаря достаточно.
      Этот норматив он называл для себя «тридцать секунд». Сам начал отсчет, сосредоточившись на выполнении простых манипуляций.
      – Двадцать шесть, двадцать пять, двадцать четыре... – Ловкие тонкие пальцы мелькают в воздухе, отрывая и зачищая заново проводки и приближая Витька к обладанию шестью тысячами долларов.
      Психи наконец справились с охранником и бросились к машине. На счете «семнадцать» он услышал громкие хлопки по крыше и по капоту. Ненормальные лупили по кузову ладонями. Но Витьку ничего пока не угрожало, и он продолжал свое темное-темное дело. Главное – чтобы не покорябали товар.
      – Восемь, семь, шесть.
      Неожиданно со стороны водителя стекло разрывается в брызги, и внутрь через окно влезает Галочка. Она садится рядом и начинает хихикать. Как мило. Просовывается голова веселой тещи:
      – Счастливого вам свадебного путешествия!
      Придурковатые гоблины оббегают машину. Вытаскивают из дверцы мамашу и пытаются забраться внутрь. Но верная супруга машет граблями и царапает рожи, повизгивая во время обороны. Обе стороны берут друг друга на испуг дикими криками, стараясь смять соперника психологически. Но Галочка крепка, как каленая сталь. Вот идеальная жена!!!
      – Два, один... – Двигатель заработал. Его не слышно. Стрелка на тахометре ожила. Можно ехать.
      Резина сдает назад и начинает выруливать по дорожке к воротам, а из больницы выбегают Анфиса с дубиной и пьяненький санитар с электрошоком.
      Оборачиваясь, Витек понимает, что у психов начнется несладкая жизнь после его угона. Но какое ему до всего этого дело!
      Рядом с будкой охранника он притормозил.
      – Дорогая, тебе пора. – Он наклоняется к противоположной дверце и выпихивает радостную девушку на улицу. – Извини, мы были прекрасной парой.
      Она стоит, улыбается и машет ему вслед второй массивной связкой ключей. Витек пересекает черту, отделяющую нормальную жизнь от безумия, вдавливает педаль акселератора в пол и уносится прочь, вниз под горку, от нереального мира.

* * *

      Лежа под молоденькой яблоней в генеральском саду, Простаков потягивается.
      – Ну ты тут и набрехал, – произносит он чинно, почесывается и поворачивается на другой бок.
      – Чего набрехал-то? – обижается Резина. – Деньги-то мне заплатили. Ровно шесть штук гринов. Ничего не вру.
      – Набрехал, – присоединяется к обвинению Валетов. – Все чушь, не может быть такого.
      – Чего чушь-то?! Сказал все как было. Можно подумать, у тебя, Леха, отпуск с большей пользой прошел. Чего ты там видел, в своей Сибири. Опять, поди, медведя убил, да?
      Обиженный Простаков выпятил нижнюю губу, вытаращил глаза и, плохо сдерживая эмоции, выкрикнул:
      – Я... Да я... Да я... – у Лехи перехватило дыхание.
      Двое его сотоварищей так широко пооткрывали пасти, что выставили на белый свет не только резцы, но и пораженные кариесом коренные зубы.
      – Да я рысь живьем взял голыми руками.
      – Брехло, – выдохнул Резинкин, затянулся в последний раз и поглубже затолкал бычок в траву. Генеральский участок, все должно быть аккуратно. Недостатки выставлять нет необходимости, а то еще заметят и самих заставят работать. Вон духи шустрят. Перетаскивают стройматериалы туда-сюда, туда-сюда, смотреть приятно.
      Простаков, окончательно обидевшись, замолчал.
      – Ну, ладно, чего ты стух, – возник Валетов. – Давай рассказывай, как ты там кошечку трахнул. Ничего она тебе не откусила?
      Леха молчал.
      – Ну чего ты! – мелкий вскочил и похлопал Леху по щечкам.
      Здоровый выбросил вперед руку, но Фрол увернулся и спустя миг сел рядом.
      – Ну чего там!
      Леха молча встал и подошел к совковой лопате, торчащей в куче с песком.
      – Сейчас я вас лечить буду! – Леха схватился за черенок.
      Витек с Фролом подорвались.
      – Ты чего?! – зашугались они.
      – А это вам, суки, процедура такая будет. Лопатотомия называется.
      Размахивая орудием, Леха ринулся на обидчиков. И если бы не Кислов, вывернувший из-за угла дома с двумя пустыми ведрами, Простаков огрел бы Фрола по спине.
      Кисляк отскочил от Лехи, словно мячик, и полетел назад, выбросив вверх обе руки. Два ведерка пролетели по воздуху и шмякнулись в непосредственной близости от Валетова.
      Простаков пришел в себя.
      – Извини, Фрол.
      – Ничего, – скалился перепуганный солдатик, услужливо пригибаясь. – Всякое в жизни бывает. Да, Кислый?!
      Фрол прочистил горло громким «хм!».
      – Предлагаю устроить матч. «Спартак» против мюнхенской «Баварии». Духи, все сюда!
      Шестеро молодых, прибывших на работы, были выстроены на генеральском участке в течение десяти секунд.
      Валетов, постукивая ведрами друг о дружку, прохаживался перед строем.
      – Братцы, – обратился он, – сейчас будет весело. Разбиваемся на две команды. Три на три. Теперь вот вам мяч. – Фрол подошел, сорвал с головы Ларева кепку и бросил ее на землю. – Берем ведра в руки, надеваем на головы.
      – Чего?... – не понял здоровенный Ларев.
      – Молчать! – пробасил заинтересовавшийся Простаков.
      Все беспрекословно надели на себя ведра.
      – Теперь крутимся вокруг своей оси. Ну, чего встали! Вращение! – орал, надрывая глотку, организатор соревнований.
      Подчиняясь приказам злого тролля, шеренга начала вращение. Дав покрутиться солдатикам, Валетов их остановил.
      – Теперь вспоминаем, где в саду у генерала растут две молоденькие груши. Это ворота «Баварии». Ваша задача – загнать кепку в ворота, тогда «Спартак» выиграет. Будем биться до победного конца! – Валетов подошел и поднял валявшуюся лопату. – Кто будет двигаться в неверном направлении, получит штраф.
      Кислому после вращений казалось, что шапка должна быть где-то слева. Но он не угадал. Через две секунды все услышали звон. Это Фрол лопатой попал по ведру. Кислый схватился за жесть, стараясь унять неприятные колебания.
      – А! – кричал дух.
      – Ошибка! Лопатотомия всех лечит! – радовался Валетов. – Бежим туда, туда! Никто не видит, куда надо бежать?!
      По стукам лопаты и крикам своих некоторые счастливчики осознали, что надо двигаться подальше от криков. Все равно, пинаешь ты при этом кепку или нет, главное – сторониться от злого Валетова, который продолжал бегать вокруг робко перемещающихся футболистов.
      – Пинать надо кепку, пинать! Где мяч?! Ищите мяч!
      В тот самый момент, когда Валетову после двадцати ударов по головам удалось все войско сориентировать в нужном направлении, появился генерал Лычко.
      – Что здесь происходит?!
      Все тут же поснимали ведра. У многих горели носы, уши и затылки. Валетов подбежал к начальству.
      – Товарищ генерал, идет обучение новой игре: американо-европейский футбол. Все игроки в касках – современная защита от столкновений, – он поднял кепку с земли. – Теперь шапка заменяет мяч. Самое последнее достижение нашей спортивной науки.
      Если кожа у генерала, когда он выбегал на шум, была желтая, то теперь она медленно принимала зеленоватый оттенок. Казалось, Лычко, словно хамелеон, медленно маскировался под окружающую местность.
      – Вон!.. Вон все, сволочи, отсюда. Все в штрафбат!
      Услышав страшное слово, Валетов отпрыгнул.
      – А чего, чего такого-то, товарищ генерал? Мы отдыхаем после дико тяжелой работы всего десять минут. Простите, товарищ генерал, если шумим чуть-чуть, но зачем же сразу штрафбат, товарищ генерал. Мы же хорошие, мы же все ради нового вида спорта.
      Лычко не выдержал и схватил Валетова за шкирку.
      – Солдат! – кричал генерал. – Пора уже выйти из комы, солдат!
      – Я же просто так, – бормотал Валетов.
      Подошел Простаков и внушительно навис над генералом.
      – Извините его, пожалуйста. Он перегрелся на солнышке сегодня. И вообще он очень чувствительный. У него здоровье плохое.
      – Да, в армии мне нельзя служить, – подвывал Лехе мелкий поганец, освобождаясь от рук генерала. – У меня совсем с организмом дела плохи, мне никак работать нельзя, ну, никак, товарищ генерал.
      Подошел Резинкин.
      – Вы не удивляйтесь, товарищ генерал, поведению рядового Валетова. Вот когда я был в дурдоме...