Осень. Вороны.
      Та, что выше взобралась,
      Каркает громче.
      И Йоо всё так сразу ясно-ясно стало. Потому как сделалось ей от этого крика в голове прояснение.
      Как в момент просветления.
      Или смачного чиха.
      12.
      Никому премию выдавать не пришлось. Сам нашёл.
      Когда Мурка пошла налево, а Городовой побежал, соответственно, направо, сам Виктор направился прямо, - дальше вдоль да по улице. Такое направление он себе выбрал. И не зря. Угадал. Метров через сто, у третьего перекрёстка таки попался ему навстречу местный житель. Вернее жительница. Бабка. Обычная такая деловитая бабка. Топала куда-то по утру с бидоном. Виктора как рассмотрела подслеповатыми глазами, так в сторону и шарахнулась. Заметно перепугалась старая, завидев чужака. Тут Виктор вежливо, как мама учила, и доктор прописал, поздоровался. Автомат за плечи закинул. Ну, и, как водиться, спросил первым делом: "А что, бабуля, немцы-то в деревне есть?"
      Бабка только плечами пожала. И то, - какие здесь немцы. Нет немцев. Давно уже не привозят. Ни немцев. Ни японцев. Да что там с иноземцев-то взят, когда даже русские, и те перестали на Источник приезжать. Всех Шоно распугал.
      Хотел было Виктор бабке ещё пару вопросов задать, да только сильно торопилась она. Недосуг ей было. Но где Бажба Барас Батор живёт показала.
      Там.
      Перебежал Виктор качающийся деревянный мост, что переброшен был через неширокую, но очень шумную речку, летящую вниз по валунам из горного распадка, и попал на правобережную часть деревни. Поднялся по улице вверх, дошёл до крайних домов, разыскал разбитую молнией сосну, повернул на лесную тропу, пересёк удивительный лес, каждое дерево которого украшено было по бурятским обычаям разноцветными тряпичными лоскуткам, и вышел на поляну, где дом стоял. К лесу задом. К нему, к Виктору, получается, передом.
      Объявил по рации всем отбой. И постучал.
      Хозяин оказался дома. Живописный был старик. Иероглифы морщин на лице, да глаза узкие умные, - это, во-первых. А во-вторых, - костюмчик. Ещё тот. Халат золотыми нитками расписанный, широким зелённым ремнём подпоясанный. Сапожки красные с носками, в спираль закрученными. Ну и будёновка, конечно, на голове. Вся в орнаменте. В общем, красавец Бажба Барас Батор. Монгол монголом. Как с картинки. Хоть прямо сейчас бери его и на ВДНХ, - улигерами посетителям по ушам ездить.
      Впечатление складывалась, что, вообще-то, ждал его дед. Ничего не спросил, а сразу в дом зазвал. Виктор не отказался.
      Первым делом клетку увидел. Висела под самым потолком. Вместо торшера. Круглый купол из осиновых прутьев. И почему-то без дна. Потому что старая, наверное. А может потому, что Абсолютная.
      Разговор сразу по делу пошёл. Старик первым начал.
      - Как зовут?
      - Виктором.
      - Хорошее имя.
      - Не жалуюсь.
      - Сдаётся мне, за Клеткой пришёл.
      - Есть такое дело. Оттуда знаете?
      - Нынче ночью мне муравей рыжий во сне в ухо забрался. Нашептал, что придёшь, и что Клетку просить будешь. Вот ты и пришёл. Ведь за Клеткой же?
      - За Клеткой.
      - Думаешь, отдам?
      - Надеюсь.
      - Никому не отдавал, почему, думаешь, тебе отдам?
      - Ну это... - Виктор задумался, а потом стал спокойно объяснять: Видишь ли, уважаемый, она же не мне лично нужна, она людям нужна. У тебя она, старик, без дела пылиться, а нам там людей спасать нужно.
      - Во как! А они вас просили? Люди-то.
      - Спасти? Нет... Они уже не могут, старик.
      - Да неужели?
      - Как не прискорбно звучит, но это так... Слушай, старик, ты вот что. Это всё так долго объяснять. Но если не хочешь за так отдать, так ты продай мне её. Клетку. Хорошую деньгу за неё дам. Двадцать тысяч долларов дам. Даже двадцать две. Челюсть новую купишь. В Сызрань съездишь.
      - Куда? - переспросил глуховатый дед.
      - В Сызрань, - повторил Виктор громче. - Деньги - это ведь не только время, старик, деньги - это ещё и пространство.
      - А зачем мне в Сызрань?
      - А ты, старик, там был?
      - А что?
      - Хороший городок. Замечательный, скажу тебе, городок. Я бывал как-то там проездом. А вот ты, старик... Ты жизнь свою проживёшь, а в Сызрани так и не побываешь. Помирать будешь, меня вспоминать будешь. Ах, будешь думать, зачем ему отказал, - вот жизнь и прожил уже, а в Сызрани так и не побывал... Пожалеешь. Только тогда поздно уже будет... Продай мне Клетку, старик.
      - Не я покупал, не мне и продавать.
      - Ну, тогда, извини, - вздохнул Виктор и звонко хлопнул себя по коленкам. - Тогда, старик, уж не обессудь ...
      - Что, неужто силой отбирать станешь? - спросил старик и скривился, иероглифы-морщины составили на его лице какой-то новый текст.
      - Придётся. А куда деваться? Слышал, старик, что-нибудь о политической целесообразности?
      - Это когда цель-то средства оправдывает? Ты об этом? О том, что "не в тебя стреляю, но во вредное нашему делу донесение"? О том, что старуху можно топором ради принципа, мирное население бомбами ради демократии, а одного старика кулаком ради спасения всего человечества? Ты про это толкуешь? Если про это, так это я лучше тебя знаю. Мне-то этого не знать. Восемнадцать лет первым секретарём райкома, а до этого тринадцать - вторым... Мне-то не знать.
      - А я думал, старик, что ты фольклорный.
      - О чём ты? Фольклор, он развит только на последней стадии доклассового общества. Энгельс так писал. В своей книге... В этой... Уже не помню в какой. Надо конспекты поднять... Старый стал, совсем уже ничего не помню. Только помню, что про фольклор именно так Фридрих наш дорогой товарищ Энгельс писал, что в доклассовом обществе он шибко развит. А нынче у нас общество чай не доклассовое, - однако, а классовое. Капитализм на дворе. Так? Или нет?
      - Классовое, - согласился Виктор и решил на эту тему слегка поразглагольствовать, - сделать вид, что заговорил дед ему зубы. А сам же надеялся, что удастся деда в свою очередь заболтать и на подарок потихоньку раскрутить. - Капитализм не капитализм, но много сейчас у нас, старик, всяких классов поразвелось. И видов. И подвидов. И отрядов. И семейств... Хищники есть. Приматы есть. Причём, безнадёжные такие приматы - примитивные. Со старых времён никуда не делись. Пресмыкающиеся злобные тоже в наличии. И пустоцветные пресловутые. И абсолютно голосеменные. То есть голосеменные абсолютно. И грызуны мелкие, но саблезубые, тоже имеются, - куда без них. Ну ещё утконосы есть несчастные. На средних этажах коррупции. И ехидны разумеется, которые не случайно такое имя носят, потому как - четвёртая власть. И парнокопытные есть. На которых всё и держится. И двугорбые разумеется. Эти в белых воротничках. Одногорбые, те в синих. Потом эти ещё... Как их... В застиранных-то воротничках. На сервисе... Короче, низшее звено. Менеджеры зала. Бойцовского клуба... И даже - во вспомнил! - выдра одна есть. Сам лично видел. Так что действительно полным полно сейчас, старик, слоёв в общественном пироге. Я уж молчу о всяких там маргинальных прослойках. Одной только интеллигенции сейчас семьдесят три категории насчитывается! Что уж тут говорить.
      - Вот видишь, как оно запутано сейчас всё, - развёл руками Бажба Батор. - Это когда бы получилось у нас коммунизму построить, общество хотя и бесклассовое, но каждому по потребностям, тогда, может быть, вновь зацвёл-заколосился фольклор во всей своей красе. Все эти домыслы-измыслы-промыслы народные и песни-пляски имени Верёвки. Но не получилось же коммунизму построить? Ведь нет?
      - Обломилось, - согласился Виктор. - Цены на нефть подвели.
      - Может оно и так, - пожал плечами дед. - Я-то сам по-другому думаю... Да не важно, что я там думаю, но токма нету его, коммунизма. И не предвидеться. И фольклора нет. Уж извиняйте. Да к тому же, честно говоря, тут старик заулыбался, - весь этот фольклор, вся эта экзотика доморощенная, - это всё, что есть по большому счёту?
      Виктор пожал плечами.
      - Всё это есть утешительный приз для неудачников, - сам на свой вопрос ответил мудрый старик.
      Виктор не мог с этим его неожиданным выводом вот так вот прямо с ходу согласиться. Решил, как-нибудь потом на этот счёт подумать. Насчёт того, кому она действительно нужна - экзотическая мишура и духовная экзотика.
      - Да, кстати, а в Сызрани бывал я, Витя, - вдруг неожиданно сообщил старик. - На слёт партийного актива ездил. Опытом обмениваться. И учёба у нас там ещё была. Повышение квалификации. Было дело... В семьдесят втором, кажется. Или в семьдесят третьем. Когда у нас переворот-то в Чили приключился? А? В семьдесят первом? Вот тогда. В тот самый год. Эх, молодость... Днём, значит, семинары у нас, лекции, а вечером... Помню, как-то раз с преподавательницей одной из ВэПэШа, из Высшей, стало быть, Партийной Школы, мы в гостинице профсоюза горных работников... Н-да. Но не важно. В общем, бывал я, Витя, в Сызрани. Бывал. Не нужны мне на поездку туда твои деньги. В одну и ту же воронку дважды... Хотя... Эх, кабы был бы я моложе лет на этак сорок-пятьдесят, да кабы была молодой та рыжая мамзеля... Чегой-то она нам там преподавала-то? Э-э-э... И не вспомнить, пожалуй. ЭнКа, кажется. Научный коммунизм. Три проставляющих и три вставляющих... Да, вернуть бы те годы, тогда я ещё может быть. А сейчас зачем мне всё это? Некуда и незачем мне ехать. Не нужны мне твои подъёмные деньги. И нету никакого резона, получается, мне Клетку тебе продавать.
      - Ну, как знаешь. Как знаешь. Тогда... - Виктор привстал с табурета, но действовать всё не решался, стрёмно ему было со стариком пихаться. И потому, оттягивая неприятное, ещё раз предложил: - А может быть, всё же в цене сойдёмся? А? Может, когда новую цену услышишь, тебя и пробьёт.
      - Запад - есть Запад, Витя, Восток - есть Восток, и никогда им в цене не сойтись.
      - Старик, ну как ты не поймёшь, там люди гибнут. Зверьём становятся... Кто зверьём, а кто зверушками. Война там у нас. Воюем мы.....Вовсю. И если ты нам Клетку не отдаёшь, значит, ты есть саботажник, и нашему святому делу что ни наесть первейший враг. И нет тебе тогда пощады.
      - Ай, брось! - махнул рукой старик. - Слыхивал я про эту вашу войну. Слыхивал. И так скажу. Нет у вас никакой войны, а есть одна только слякоть. Тень на плетень. Бред и иллюзия...
      - Ну, это с какой стороны посмотреть.
      -- Да с какой не смотри, - бред и иллюзия. Ты сам же, ну-ка, вспомни, сказал когда-то, что закрой "Литературную газету" и не будет никакого литературного процесса.
      -- Когда это я так?
      -- Говорил-говорил. Мне рыжий муравей однажды... Так вот, я эту твою справедливую мысль так обметаю: выключи телевизор, и не будет никакой войны. Просто выключи телевизор. И всё.
      - Эх, не понимаешь ты, ничего старик. Всё дело в том, что это такой телевизор, который выключить нельзя. Никак нельзя. Этот телевизор каждому человеку в голову встроен. Его не выключишь. До кнопки не добраться. Если только пулю в лоб... Да ладно. Чего там толковать. Некогда мне тебе всё объяснять-втолковывать. Видать, придётся...
      - Силой отбирать будешь?
      - Я возьму своё там, где я увижу своё, - процитировал Виктор строчку из песни своего весёлого кореша Боба.
      - Даже не пытайся. Клетку-то, может, у меня силой и отберёшь, - не хитрое это дело, - а вот Верного Слово силой у меня не отберёшь. Пытай, режь, а Слова Верного я тебе не скажу. А без Верного Слова Клетка - это всего лишь клетка.
      - Во как! - удивился Виктор. - Драйвер, значит, ещё к Клетке прилагается?
      - А ты как думал?
      - Я, старик, когда воюю, не думаю, а приказы выполняю. На войне...
      - Да подожди ты! Война у них, понимаешь. Пейнтбол там у вас, а не война. Дум - демо-версия. Нет у вас никакой войны. Война это у нас. Вот у нас это действительно война. Настоящая. Не ради славы, а ради жизни на земле. На этой вот земле. Слушай меня сюда внимательно. Предложение у меня к тебе есть деловое. - Старик посмотрел на Виктора оценивающе. - Видел нашу деревню?
      - Ну.
      - Ну и как она тебе.
      - Хорошая деревня. Добротная. Хозяева у вас, видать, здесь справные. И места тут у вас живописные. Опять же - горы. И воздух чистый. Хрустальный. И вода животворная, говорят, где-то здесь у вас ключом горячим бьёт. Из-под земли. Жить можно.
      - Да, и вода Живая есть. И жить можно. И хорошо жить. Только не даёт.
      - Кто?
      - Волк.
      - Волк?
      - Не волк - человек, но как волк. И зовут его Шоно. По-нашему - волк.
      - Разбойник?
      - Бандит. Настоящий бандит. И банда у него... Лет пять назад объявился в наших местах и сразу всякая шваль к нему потянулась. Со всей округи. Человек пятьдесят набралось. И все головорезы отъявленные. Фермеров трясут, скотоводов трясут, торговцев трясут, на трассе фуры грабят, с перегонщиков мзду взимают, болезных, что к нам на воду и дикарями и по путёвкам в санаторий приезжали, распугали-отвадили, у наших деревенских добро отбирают, - всё, что приглянётся, всё, что под руку попадётся, отбирают, и вообще... насильничают. Худо всё. Лютуют. Беспредельничают. А тех немногих, кто супротив них выступить решался, - всех волчары позорные поубивали. Всех. И сына моего старшего...
      - Убили? - не поверил Виктор.
      - Да, - кивнул старик и глаза его увлажнились. - Застрелили. Не хотел он лошадок своих отдавать... Никак не хотел. Нет, сказал им, и всё.... И тогда они...
      И не смог больше говорить Бажба Барас Батор. Замолчал.
      - Вот оно, значит, как дело обстоит, - сочувственно покачал головой Виктор. - Ты извини меня, старик. Я же не знал. То-то, я смотрю, деревня у вас какая-то зашуганная. Как мы въехали, будто попрятались все. Теперь понятно, чего тихарятся. Теперь понятно... Ну и что, старик, ты от меня-то хочешь?
      Старик вышел из оцепенения, смахнул слезу, и объяснил:
      - Хочу, чтобы ты с этим подлым зверем разобрался.
      - С Шоно этим вашим?
      - С Шоно.
      - Почему я, почему не менты?
      - Во-первых, это ты - виктор, а во-вторых - милиции Клетка-то не нужна.
      - А, вот ты как! Такую сделку, значит, мне предлагаешь?
      - Предлагаю, - подтвердил старик. - Разберись с Шоно, - и Клетка твоя. Отдам безо всяких денег. Ну, а помимо того, однако, - старик всё же не удержался, и вопреки своим собственным словам сорвался на народные прибаутки, - улигеры о тебе будут складывать люди, и имя твоё будут славить по всей земле Гэсэра, а хозяин очага старец Сахядай, ставящий туурэ на десять тысяч лет, и госпожа Сахала, благословляющая держать кнут в течение тысячи лет, сделают богатым твоё потомство и даруют ему табуны. Всё тебе будет, ты только с Шоно разберись.
      - "Разобраться" - это как? - прищурился Виктор. - Ликвидировать значит Физически?
      - Это ты сказал, я не говорил, - закачал седой своей головой старик. Мне нельзя так говорить. Восемьдесят семь мне. Скоро Отчёт держать предстоит. Нельзя мне уже такими словами туда-сюда кидаться.
      - Ладно, я всё понял, старик. Условия твои принимаю. Деваться мне всё одно некуда. И ещё потому соглашаюсь, что понимаю я тебя. У нас своя тема, у тебя своя.
      - Не только у меня, - поправил Виктора старик, - у всего рода нашего.
      - Лады, дед, разберусь я с этим вашим Шоно. Во всяком случае, постараюсь. Попытаюсь, а там уж, как получиться. Только спросить у тебя хочу.
      - Чего?
      - Неужто у бурят в чести кровная месть? Буддисты всё же.
      - Мы такие же буддисты, как и вы православные. Это всё так обёрточки-фантики. В душе мы, как и вы, только своим родным огдонам молимся. Как и вы, язычниками были, есть и будем. Ныне, присно и, как говориться, во веки веков. Поэтому и говорят у нас в народе, не шибко смущаясь, что шуханай харюу - шухан, ухэлэй харюу - ухэл.
      - Что говоришь?
      - За кровь отвечают кровью, за смерть - смертью. Это старая пословица. Очень-очень старая. Манзан Гурмэй-бабушка ещё не родилась, а эта пословица уже ходила про меж наших людей.
      - Серьёзная пословица. Суровая. Толстой бы её не одобрил.
      - Он всё вечно не одобрял, но женщину под поезд бросил.
      И в этом была своя, хотя и шершавая, как шляпка гвоздя, но правда.
      13.
      Связанный по рукам и ногам крепким вервьём, лежал Виктор на полу запертого амбара и размышлял о смысле жизни.
      О чём, скажите на милость, может ещё размышлять русский писатель, связанный по рукам и ногам и закинутый, как чурка, в амбар под замок, как не о смысле жизни? Да, впрочем, даже если и несвязанный? Даже если и не под замком? Всё одно, если он настоящий русский писатель, суждено ему о смысле жизни печалиться. Оно так. И безо всякой тюрьмы ему это суждено. Обречён на это. Априори. Имманентное такое свойство у русского писателя.
      Так что тюрьма, в общем-то, не причём.
      Хотя, с другой стороны, известно, что всякое заточение этому неординарному занятию весьма способствует, ибо, - как где-то заметил один из ненаших наших в области литературы Нобелевский лауреат, - в неволе, недостаток пространства с лихвой компенсируется избытком времени, что, как мы сами уже догадываемся, не может ни подвигать узника на срыв в такие вот размышления, - в размышления философского толка.
      Ну вот. Лежит, значит, как уже было сказано, Виктор на холодном земляном полу и эту проклятую думу думает. О смысле жизни. Часа, наверное, уже четыре лежит. И всё думает.
      И всё думает, и думает.
      И всё думает, и думает.
      И вдруг (о, это благословенное "вдруг") толи от холода, толи оттого, что кровообращение у него от пеньковых перетяжек сбилось с правильного круга, толи от того и от другого вместе, а может от какой иной причины, природу которой по незнанию отпишем на очередную тайну бытия, но далась вдруг Виктору отгадка на этот вечный вопрос.
      "А ведь смысл жизни-то в жизни смысла заключается!" - ахнул он про себя, и не воскликнул вслух, лишь по той причине, что рот кляпом был заткнут.
      И тут же - как же это так?! - удивился тому, что раньше ему такая справедливая мысль ни разу в голову не приходила.
      И сразу сделалось ему от этой симметричной мысли легко. И даже весело. Потому как разве же может истинное Дао быть невесёлым? Нет, не может. И тогда в миг нынешнее его неловкое и скрюченное положение обрисовалось, в свете этого последнего (а Испанский Лётчик, наверняка бы, суеверно заметил, - крайнего) умозаключения, как бы и не совсем таким уж удручающим. Удручающим, конечно. Но не совсем.
      А сама идея о том, что сутью жизни является необходимость поддерживать существование смысла, показалось ему настолько глубокой, что могла бы, она, пожалуй, вместить в себя всю первородность вселенской спирали, и настолько мошной, что того и гляди, сподобилась бы она эту спираль раскрутить в обратную сторону.
      Жаль только, что не могло это Озарение, тянущее мощью своей на Откровение, сорвать с него утомительнее вражьи путы.
      Жаль.
      Развяжите мне руки. Я вызываю Капитана Африка. Я вызываю Капитана Африка. Всем, кто меня слышит. Я вызываю Капитана Африка. Я вызываю...
      Майор Африка вызывал Капитана Африка.
      Тщетно.
      Но тут уж сам виноват. Виноват-повинен в том, что по указанной Бажбой Барасом Батором дорожке один пошёл. Не стал подмогу вызывать. Решил налегке и по скорому, - меч в руке и рисовый шарик в котомке. Поторопился. Вот и вышла промашка. А всё от того, что по дурной писательской привычке решил, никого не дожидаясь, сюжет побыстрее двинуть. С одной стороны оно, конечно, понятно - до следующего броска кубика меньше двадцати восьми часов оставалось. Нужно было поторапливаться. Но с другого бока - надо же было подумать. И негативный поворот ситуации предусмотреть. В виду его иметь. И подстраховаться на случай.
      А случай выдался.
      Шоно и его опричники оказались жлобьём.
      Он, вообще-то, когда от старика в их логово отправился, надеялся, что джентльменами окажутся, пусть и удачи. Пусть и удачи, но джентльменами. Романтиками, так сказать, с большой дороги, которых за эти самые романтические струны можно было бы подёргать и на бандитском кодексе благородства свою собственную партию сыграть.
      Но оказались обыкновенным жлобьём.
      Стопроцентным. Кондовым.
      Шоно - это коренастое бритое наголо чмо в длиннополом кожаном пальто находился на момент его прихода под лёгкой дозой. На предложение Виктора получить подъёмных штук триста и отвалить, допустим, в какие-нибудь оффшоры на Голопопские острова или, к примеру, ПМЖ в Чехии прикупить с домиком под Прагой и небольшим бизнесом в общепите, только вяло усмехнулся. Поковырялся в зубах пальцем и произнёс, не спускаясь с крыльца, алчно:
      - При бабках, стало быть, фраерок. Это хорошо, что при бабках. Может, тогда живым останешься, коль при бабках.
      Виктор насторожился, - слово "фраерок" Шоно произнёс с тем картаво-смачным чпоком, которое встречается только у латентных фраерков, лишивших себя радости быть добропорядочными обывателями в силу неверно истолкованного посыла, заложенного в прочитанных когда-то бабушкой на ночь "Разбойниках" Шиллера. И если Шоно на самом деле фраерок, то худо наше дело. Будет из кожи вон лезть, чтоб доказать как он крут.
      - Мы щедрых не трогаем, - прибавил Шоно. - Верно я говорю, Мякиш?
      Мякиш, тот парень, которому Виктор автомат свой на входе в усадьбу сдал и который его, собственно, к Шоно и привёл, угодливо заржал и ткнул в спину:
      - Давай, выкладывай.
      - Чего выкладывать? - как бы не понял Виктор.
      - Бабки! - рявкнул парень.
      - Я что их, по-твоему, с собой ношу?
      - А где они у тебя? - спросил Шоно.
      - Где надо, - неопределённо ответил Виктор.
      - Ты меня расстраиваешь, - покачал головой Шоно.
      А Виктор начал озираться по сторонам. Вся ограда была заполнена демонами. Бежать не представлялось возможным. Понял это в полном объёме.
      И тогда начал давать задний ход.
      - Давайте так решим. Вы меня сейчас отпускаете. Я привожу деньги. И мы приступаем к переговорам.
      - К каким ещё переговорам?
      - Ну я же тему выше обозначил. Ты со своими архаровцами навсегда оставляешь эти места, а я компенсирую твои финансовые потери. Цена вопроса, по моим прикидкам, триста тысяч долларов. Или вы предпочитаете в евро?
      - Я предпочитаю, чтобы ты заткнулся, - лицо Шоно мгновенно окаменело. Триста штук и отвалить навсегда... Смеёшься что ли? Да я такие бабки здесь всего за два года делаю.
      - Это пока, - предположил Виктор, - скоро здешняя ваша нива оскудеет.
      - Это почему ещё? - удивлённо вскинул брови Шоно.
      - Потому что вы у людей изымаете всю прибавочную стоимость, - принялся Виктор объяснять бандиту азы политэкономии. - Труд в этих местах скоро потеряет всякий экономический смысл. Никто не будет заинтересован в создании нового валового продукта. Понимаешь, труд не есть имманентное свойство человека, меркантильность - вот истинный двигатель процесса товар-деньги-товар. Когда нет личного интереса, нет и продукта. А продукта не будет, чем сможете поживиться? Это, во-первых. А во-вторых, начальники ГУВД имеют свойство однажды уходить на пенсию. Вот и ваш оборотень в лампасах когда-нибудь тоже уйдёт. Не вечен. Сунут ему в зубы пистолет именной, да пнут под зад, - пшёл отсюда... Где гарантия, что новый не окажется честным ментом?
      - Это ещё когда всё будет, - махнул рукой недальновидный Шоно, обрисованные Виктором флэш-фьючерсы его не напугали. - На мой век барыша хватит. Ну, а если здесь перестанет рыбка ловиться, новое место найдём. Правильно я говорю, Мякиш?
      Стоящий у Виктора за спиной Мякиш вновь подобострастно закудахтал.
      - Послушай, а откуда ты, вообще-то, взялся?- задумался вдруг Шоно. Кто тебя такого умного сюда прислал?
      - Никто, - ответил Виктор. - Я сам пришёл,
      - Сам?... Ну, и какой тебе самому такой интерес бубновый мне откупные башлять? А? Зачем тебе лично надо, чтобы я из этих краёв свалил?
      - Какой интерес? - Виктор отвёл взгляд на утопающие в сизой дымке вершины. - Есть у меня интерес. Чисто эстетический. Нарушаешь ты, Шоно, местный фэн-шуй. Ломаешь гармонию. Воздух портишь. И людям весь кайф от нахождения в этих благодатных местах ломаешь.
      - Чего-чего ты сказал? Кого ты послал? Мякиш, ты слышал?
      Мякиш кивнул.
      - Мякиш, я не понял, он что, бугор?
      Мякиш пожал плечами.
      - Нет, Шоно, я не бугор, - вставил Виктор слово в их пинг-понг, говорю же тебе, я - эстет.
      - Эстет? Ты эстет? Ах, ты эстет! А ты слышал поговорку насчёт эстетов?
      - Смотря какую.
      - Такую: хороший эстет, это мёртвый эстет.
      - Нет, такую не слышал.
      - А зря. Это же про тебя поговорка.
      - Шоно, ты вроде умный человек и образованный вроде...
      - Ещё бы! Почти три курса автодорожного.
      . Ну так подумай, какой тебе резон меня убивать?
      - Это ты правильно скумекал, никакого резона мне тебя убивать нету. Я тебя лучше продам.
      - Продашь? - удивился Виктор. - Да кому я нужен?
      - Думаешь, никому?
      - Точно знаю, никому. Знал бы ты, как последние тиражи хреново расходились.
      - Тиражи-миражи... - усмехнулся Шоно. - Да я тебя корешам твоим продам. Ты что думаешь, я не знаю, что ты не один сюда приехал? Я всё знаю. Доложили уже.
      - Быстро у вас.
      - А ты что думал?! Думал, что мы тут все лохи. Терпилы прирученные?! Да? Думал, что можно вот так вот просто наехать по нахаловке и нас развести по дешёвому? А вот хрен тебе! Это наша земля!
      - Понаехали тут! - подтявкнул Мякиш.
      - Не ваша это земля, - посмотрев на небо, сказал Виктор, потом опустил взгляд долу и добавил: - Никогда не была она вашей и никогда вашей не будет.
      - Пасть заткни да! - прикрикнул на Виктора Шоно и стал инструктировать своего придворного обормота. - Значит так, Мякиш, давай определяй его на кичу. В летний сарай пока. Только свяжи. А как сделаешь, буди Лося, пусть Ряху возьмёт, Костю Городского и Лебяжу, и дует в Бурендай к братве этой залётной с такой телегой, что, мол, вашего чувырлу братского мы в двенадцать завтра завалим, не моргнём, если лавэ за него к сроку не подгоните. Врубаешься?
      Мякиш кивнул
      - Сумму слышал?
      Мякиш опять башкой кивнул, что твой "болванчик" из Китая. Но Шоно отрезал:
      - Звездит, чую жопой. Сдаётся мне, что больше у них с собой капустяры. Короче, удвой-ка ты это дело. Пусть напрягутся.
      - Зря ты это затеял, Шоно, её богу, зря, - вздохнул Виктор. - Я же хотел по мирному, хотел, чтобы без крови мы разошлись.
      - А всё и так будет тип-топ, чики-пики, и без крови, - самонадеянно заверил его Шоно. - Если, конечно, дёргаться не станете. Вот увидишь.
      - А я и так уже всё вижу, - признался Виктор. - И знаешь, что я вижу?
      - Ну?
      - Мне это не очень приятно говорить, но ты...
      - Чего я? - сверкнул своими серыми зенками Шоно.
      - Не сегодня-завтра ты умрёшь, Шоно, - выдохнул Виктор. - Извини....
      - Шутишь? - конечно, не поверил такой глупости Шоно, но было видно, что насторожился, - глаза выдали.
      - Разве с такими делами шутят? - изобразил Виктор удивление на лице.
      - Гонишь ты всё?
      - Ты, Шоно, давно в зеркало смотрелся?
      - Вчера брился.
      - Ты что разве не видишь, - у тебя же лицо обречённого человека.
      - У меня?
      - У тебя, Шоно. И мне жаль тебя.
      - Тебе меня жаль?
      - Да, жаль. Ты, в общем-то, в глубине души неплохой мужик. Правда, в очень глубокой глубине. Тебе бы... Ну ладно... А потом, разве ты виноват, что однажды майским вечером тот ласковый дядечка затащил тебя, наивного и доверчивого пятиклассника, к себе домой. Нет, конечно, не виноват. Что он тебе, кстати, пообещал?
      - Модель фрегата, - как загипнотизированный, пробормотал Шоно и впал на пяток секунд в полнейшую прострацию, но усилием воли сумел стряхнуть наваждение и спросил у Виктора хмуро: - Откуда узнал?
      - Изучал проблему, - пояснил Виктор. - Таким как ты уродом может стать либо тот, кого в детстве нянечка на кафельный пол роняла, - черепно-мозговая травма там и всё тому сопутствующее. Да. Либо тот, кто свою нежную попку вкрадчивому и ласковому извращенцу добровольно в аренду сдавал. За мишку на севере. Шрамов на твоей голове я не вижу. Значит, второе.
      - Мякиш, отруби ты его, - не выдержал такой наглости Шоно. - Чего он там у тебя рас ит не по делу.       И Мякиш без замаха, резким движением, как будто давно ждал такой команды, послушно обрушил приклад на беззащитный затылок Виктора.
      Облака качнулись. Понеслись назад. В бездну окунулись синие глаза. У-у-у-у-у, - на на-на на-на на на-на-на-на.
      И сквозь угасающее сознание пронеслось из пункта П в пункт Ц: "Господи, как это слабое и дрожащее небо может выдержать на себе такое невероятное количество птиц".
      Успел подумать. Успел. Чего там, - наносекунды. Успел. И подумать успел. И увидеть успел. Увидеть, как и сам Шоно, стоящий на крыльце дома, и дом, на крыльце которого он стоял, и старый кедр, что рос у крыльца дома, на крыльце которого стоял Шоно, начали заваливаться куда-то назад.
      Завалились ли они окончательно, вот этого уже Виктор не увидел, - всё вокруг него для него на тысячу веков и три года зачем-то погрузилось в темень.
      И всё здание мироздания рассыпалось на камушки, камушки обратились в пыль, пыль растворилась в тишине, - и осталось от всего, что казалось таким навороченным и незыблемым, одна только маленькая точка. На затылке. И точка эта кочка зело ныла. Очень зело.
      Зато от боли этой нестерпимой разрушенный до основанья предательским ударом мир всего через каких-то тысячу веков и три года начал своё возрождение. Прямо там, у Виктора в больной голове мир и начал своё возрождение. Нет, лучше так - Возрождение. Оно так красивее будет.
      И возродился мир. Мир, в котором всё связано со всем, и всё происходит со всем одновременно и совсем не впопад. Чем, собственно, он и прекрасен.
      Но поскольку ни одна голова никогда ещё не была в состоянии удержать в себе всё это разбухающее, словно дрожжи, клокотанье, пришлось Виктору глаза приоткрыть. И сущее хлынуло наружу через эти его щелочки. И срочно организовало на свой лад пространство в пределах видимости. И стало для начала тёмным амбаром. Что для начала, в общем-то, совсем не плохо. Бывало хуже.