-- Иес, иес, - обэхаэсэс, - передразнил его Виктор, - что-то в этом услужливом и постоянно озирающемся акакие вызывало у него тревожные сомнения.
      Прокачав нутром опасность, исходящую от ситуации, переводчик не стал рисковать, и на всякий случай подсуетился, - подбежал к ним вплотную, встал на вытяжку, наклонил буйну голову и широко, как на приёме у лора, раззявил свой рот. Виктор, лишь мельком глянув в пахнущую перечной мятой и вишнёвым ликёром пасть, обнаружил, что у парня-то, оказывается, нет языка. Вместо языка в глубине, у самых гланд, пульсировала у него какая-то неприятная сизая кочка. Ему, похоже, вовсе не нужно было напрягаться, чтобы держать язык за зубами. Этот его изъянец немного Виктора успокоил. Да, в общем-то, и не больно хотелось кончать этого несчастного. Хотя Устав и предписывал. Во избежание...
      Ну что ж, хрен с ним, - отступим. Пускай толмач пока мычит. Под личную ответственность Бодрийара. До первого ляпа.
      И Виктор, исчерпав вопрос, пожал старику его худую кисть в изящной лайковой перчатке. Развернулся, сделал пару шагов, но вспомнил, что Дюма-отец учил накачивать объёмы книг избыточными диалогами. По этой веской причине задержался на миг и громко, как бы с лёгкой грустью и типа в сторону, произнёс:
      - Эх, сколь ещё вокруг лугов некошеных.
      Но Бодрийар тему не подддержал. Он уже снимал, присев на корточки, какую-то незамысловатую проржавленную балку. Щёлк-щёлк-щёлк - как из пулемёта.
      Виктор передёрнул плечами, и под шелест надвигающегося занавеса направился, степенно обходя радужные, воняющие солярой, лужи, куда-то туда, - в ту сторону, где единственный вход преображался в однозначный выход.
      Так бы по тропе шёл бы, да шёл, да и вышел бы, но по пути его неожиданно пробило на немотивированное буйство. Толи от облегчения, что не пришлось душегубством заниматься, толи по какой иной причине, но, мощно разбежавшись, стал он ловко, по обезьяньи, взбираться на одну из металлических куч, - на самую высокую из них.
      Пошёл-пошёл, полез, отталкиваясь от расплющенных шлемов рыцарей-собак; цепляясь за кривые пики наполеоновского позора; упираясь в разбитые гусеницы фельдмаршала Гудериана; огибая гнутые в деревенских драках коленвалы тракторов; протискиваясь между рваных корпусов не всплывших по приказу субмарин; подтягиваясь за лоскуты фюзеляжей чартеров, случайно сбитых дружественным огнём; перебираясь через слившиеся в экстазе корпуса "горбатых" и "шестисотых", - всё лез и лез, пока, наконец, не добрался до самой верхотурины.
      А там, на вершине, встал в раскоряк странным очарованцем на чугунный лоб одного из бесчисленных вождей этой закумаренной на веки вечные страны, подставил лицо своё коварному норд-ост-ост-норду, раскинул во все четыре стороны все свои шестнадцать рук и заорал в тридцать два хрустальных и тридцать два лужёных горла. От переизбытка бесчувственных чувств. От навивающего восторженную тоску глухоманного пейзажа. Заунывную сволочную песню. Вспугнув её отмороженным припевом стаю нехороших чёрных птиц. Среди которых не было, представьте, ни одной мало-мальски серой, о белой уже не говоря... Ни одной...
      И в песне той излил акыном весь ай-лю-ли ассортимент: как широко поле русское и как оно непахано, как висят над голодными нивами высокие облака неподвижные, и как догорает невыразимо грустный оранжевый закат, какие случаются по осени в санитарной этой зоне - от первого кольца и аж до самого до Сергиева Посада.
      А через три припева два притопа и один прихлоп уже стоял он, как не в чём ни бывало, на обочине федеральной трассы и тыкал большим пальцем перевязанного кулака в сторону г. Москвы.
      Остановился какой-то порожняк из Кологрива с ингушскими номерами. Мужик запросил триста. Баксов. Виктор кивнул и запрыгнул в кабину. Ткнул в бок водиле "беретту" и объявил, что у него с собой лишь двести. Рэ. Но даст только сто. И то, если до подъезда.
      На том и порешили.
      Но по дороге Виктор всё переиграл.
      Решил сначала к ВПЗР заехать. К Сорокину. Чтоб предложить ему в предстоящей авантюре участие принять. Он давно уже в какой-нибудь рейд напрашивался. Всё канючил, возьми, да возьми. Вот и случай.
      Володька - парень не промах. К тому же проходит по разряду чудовищ. А это, согласитесь, вполне подходящая репутация для такого рода одиссей.
      Вполне.
      4.
      Миновав дружелюбных таджиков, которые, нелегально рассыпавшись по этажам, бойко закрашивали стены подъезда в вонючий ядовито-зелёный колер, Виктор обнаружил, что квартира Сорокина была не заперта. По обыкновению. Мало того, - входная дверь с медной табличкой бала открыта на распашку. Заходите, люди, берите, что хотите!
      Но, впрочем, кто же, находясь в здравом уме и в недоброй памяти, на такой призыв откликнется? Кто к нему, к монстру кровожадному прямо в логово сунется? Кто в обитель зла на свою беду проникнуть попытается? Кто рискнёт своим здоровьем, ради того, чтобы живого лектэра увидеть? Кто хочет оказаться слабым звеном? Никто. Дураков таких нету. Среди врагов. Они и не суются. Только срут иногда на коврике перед дверьми. А во внутрь - ни шагу. Ни-ни.
      Враги не заходят, ну а от друзей на кой такой свой дом запирать? Незачем. Логично? Нет?
      Виктор считал себя другом всех своих друзей. Вошёл смело. Перепрыгнул через растяжку и - по коридорчику...
      Хозяина нашёл за работой.
      И ничего в том удивительного не было, что Владимир Батькович Сорокин в этот вполне ещё урочный час горбатился за своим знаменитым столом из марённого белорусского бука. Где ещё ему, великому и ужасному, быть, как не за этим своим огромадным станком?
      Кстати, на этот самый бук он в своё время возлагал большие, имеющие какую-то мистическую природу, надежды. Похоже, что именно питаемый такими надеждами, зело на радостях при обмывании стола надравшись, он и кричал в открытое окно на всю ивановскую да вдоль по питерской, вводя в испуг-замешательство случайных прохожих: "У меня есть хер, у меня есть бук, и на кой мне хер теперь ваш букхер!"
      Вот за этим столом с тех пор и шаманит. Трудится. Очищает, аки Геракл, конюшни русской литературы от дурманящего приторного елея. Приводящим в чувство зловонием. И сейчас вон во всю строчит. В полной тишине. Пахарь-работяга. Буковку за буковкой. Буковку за буковкой. Буковки... Одни только буковки. Одни буковки, только буковки и ничего, кроме буковок. Молча.
      И только видно, как грива поседевшая пениться над жидко-кристальным монитором. Так увлечён, что даже шагов не слышит, - весь в процессе. Виктору аж по-хорошему завидно стало.
      Привыкнув к сумраку кабинета, он вежливо-вежливо (сам не переносит, когда от работы отвлекают) постучал спартаковской морзянкой по дверному косяку. И громко пожелал:
      -- Бог в помощь.
      Сорокин от неожиданности вздрогнул, выглянул осторожно из-за монитора, проморгался, прищурился, идентифицировал вошедшего и обрадовано вскрикнул:
      -- Витёк, ты что ли?! Привет, просперо-маримэро! Каким тебя ветром ко мне надуло?!
      -- Попутным, конечно, - пожал плечами Виктор.
      -- Ну заходи, чего там стоишь! Заходи-заходи, присаживайся. В ногах правды нет. Я это теперь точно знаю. Ты давай, а я сейчас...
      Виктор подошёл к столу, аккуратно отодвинул в сторону какие-то объёмные архивные папки, украшенные логотипом Большого театра, и присел с самого края, осторожно опустив зад на - и без того уже отлично отполированный бук. Лишних стульев в этом кабинете сроду не водилось. Был только трон. На котором восседал ВПЗР. Восседал и продолжал космогонить. Никак не мог он, демиург-пахабник, героев своих вот так вот сразу безо всякого присмотра оставить, - и голову свою непропорциональную опять окунул в мерцающее сияние экрана. И это, заметьте, не смотря на присутствие дорогого гостя. Вот, что значит, - попёрло!
      -- Подожди, пожалуйста... сейчас, один секунд, до точки добью, пока не вылетело, - просил Сорокин извиняющимся голосом, продолжая быстро тыкать длинными тонкими пальцами профессионального тапёра в пипки клавиатуры. Но, правда, походя, не отрываясь от экрана, всё же - вот она, рафинированная интеллигентность - учтиво спросил:
      -- Ты сейчас, Витёк, откуда будешь?
      -- Откуда я - это не важно, - понимающе усмехнулся Виктор. - Важно то, куда я.
      -- Кашка-ка-каш-ка... И - точка, - Сорокин наконец-то сумел притормозить, откинулся на спинку кресла, и внимательно посмотрев на гостя умными глазами большого таёжного зверя, спросил: - Ну, и куда ты, Витёк?
      -- Как ныне взбирается вещий Олег...
      -- ...ович отмстить неразумным пиаром! А если серьёзно?
      -- Жан в городе. Дело есть. Похоже, что я завтра в новое Путешествие отправлюсь. Первым номером. Набираю отряд. На этот раз могу и тебя с собою...
      -- Чёрт! Чёрт! Чёрт! - неожиданно взорвался Сорокин и начал колотить кулаками по контрафактному буку, - Ну почему так всегда?! Почему?
      -- Ты чего это так, Володь, завёлся? - сильно удивился Виктор, не понаслышке знающий Сорокина как тишайшего и нежнейшего в обиходе человека. Ну, не хочешь, не надо. Сам справлюсь.
      -- В том-то, Витёк, всё и дело, что хочу! Хочу! Хочу! Хочу... Но уже не могу.
      -- Чего так?
      -- Ты, Витёк, что, - правда, что ли, ничего не знаешь?
      -- О чём это ты?
      -- О том самом... О самом том... Пока ты там по своим кореям-тибетам разъезжал...
      -- Я, Володь, нынче на Алтае был.
      -- ...у меня вот что.
      Сорокин сильно оттолкнулся руками от стола, и его массивное на вид резное кресло плавно отъехало к стене. То, что Виктор увидел, его... поразило что ли. Он даже невольно назад отпрянул.
      Во-первых, у кресла теперь были колёса, а во-вторых, у Сорокина теперь не было ног.
      Не так чтоб совсем не было, но от колен и ниже, как - отрезало! Вместо ног - культяпки в аккуратных вязаных гетрах.
      Ну не фига ж себе новости!
      -- Кто это тебя так уделал? - не отрываясь взглядом от изуродованных конечностей соратника, выдавил из себя Виктор, и тут же попытался сам догадаться: - Антидоты! Да? "Всемирная Инквизиция"? "Всадники литературного джихада"? Или это "Снующие всюду" тебе самопальную свою "подлянку" подложили?
      -- Да нет, - покачал головой Сорокин, отрицая подобные предположения, не те, не эти и не другие. Глобальный Пафос, Витёк, здесь вовсе не причём. Ничего героического. Это... Долго рассказывать... В общем, когда я... Она... Она сука опять масло разлила... Понимаешь?
      -- Что-то пока не очень.
      - В общем... - Сорокин махнул рукой, - Короче, Витёк, это всё результат неудачного литературоведческого эксперимента... Сорвалось у меня... Сорвалось и всё тут. И только. Пушкину, тому вот больше повезло, - стрельнул в него белогвардеец, раздробил бедро, и обеспечил бессмертие... А мне, видишь, блядь, не бедро, а сразу обе ноги - хрясть!.. Короче, раскрасил я, Витёк, своего носорога по самое не могу... Слушай, а может мне за это дело тоже какой талон на бессмертии полагается? А?
      -- Что ж это за эксперимент такой охренительный был, что ты обе ноги потерял? - никак ни чего не мог понять Виктор.
      -- А я их не терял.
      -- То есть?
      -- Не терял я их. Чего ради? Я их подобрал. Не чужие же - свои. Пойдём покажу... В смысле: я - поедем, ты - пойдём.
      Сорокин, мощно толкнув колёса кресла, обогнул угол стола и, умело маневрируя, покатил через кабинет, дальше - через гостиную, в коридор и оттуда - на кухню. Заинтригованный Виктор еле за ним поспевал.
      По прибытии на конечную Сорокин изобразил барабанный бой, и с трудом дотянувшись, торжественно, как дрессировщик пасть циркового льва, открыл дверку морозильной камеры. И сообщил обалдевшему Пелевину с какой-то совсем уже абсурдной гордостью:
      -- Вот они, обе тут. Смотри! Видишь, - не потерял.
      Ну, конечно же, Виктор посмотрел. К таким делам взгляд, как гвоздь к магниту. Посмотрел. И тут же побледнел. Ага, - взбледнул. Ещё бы! - из холодильника, как из ячейки морга, торчали, посиневшими пятками вперёд, две отрезанные человечьи ноги. Не совсем свежего вида. Только бирки с номером на большом пальце правой и не хватало, пожалуй, для полной схожести с моргом.
      Виктор протолкнул застрявший в горле чертополох и выдавил из себя только одно-единственное слово:
      -- Зачем?
      -- Ну, как зачем, - пожал плечами Сорокин, и с деловитой хозяйственностью заметил: - Ну, мало ли. Пригодятся... Ноябрьские скоро, потом Новый год, - можно же холодец... Все дела...
      Виктора перекорёжило. Сорокин заметил это и, будучи сам по жизни невероятно доверчивым человеком, обрадовался, - наконец-то удалось ему хоть кого-то хоть однажды разыграть. И он засмеялся жизнерадостно, хлопая ладонями по ляжкам. А когда отсмеялся, открыл свои истинные планы, которые, впрочем, оказались не менее одиозными:
      -- Шучу я! Шучу, а ты, наивный, и поверил... Купился! Не буду я их есть. Что я больной что ли? Зачем есть-то, когда ими можно с умом распорядиться... Я, вообще-то... Только, Витюша, пока никому. Ладно? Между нами. Собираюсь я их, Витёк, в ближайшее время на аукцион выставить. Честно-честно. Без гона. Представляешь себе такой невъебенный лот, - ноги Великого Писателя Земли Русской Владимира Сорокина. Нет, представляешь? Пятьдесят тысяч - раз! Пятьдесят тысяч - два-а-а! Пять-де-сят-ты... Пятьдесят пять тысяч!!! Нет, ты представляешь?! Это же мировая сенсация! Это фурор! Может быть, конечно, деньги я за них и небольшие выручу, но тиражи-то как попрут после такого паблисити. Чуешь? Я вот только пока не решил, - на Сотбис отправлять или на Кристи...
      -- А ты одну ногу на Кристи, другую - на Сотбис, - немного придя в себя, посоветовал Виктор. - Больший охват аудитории выйдет... Одна нога здесь, другая там.
      -- Точно! Я как-то сам не допёр. Точно-точно, - одна нога здесь, другая там... Одна... А-а-а-ай-яяяй! Ну ты и шутник! Одна нога здесь, другая там! Сорокин, переварив шутку, засмеялся, а отсмеявшись, погрозил пальчиком и покачал козлиной своей бородкой, типа осуждающе. - Всё же Немслепоглухер прав был, когда писал, что у тебя все шутки какие-то детские, - какие-то уж больно кавээновские.
      -- Какие есть, - развёл руками Виктор.
      -- Слушай, а за какой такой фигнёй ты, если не секрет, на этот раз отправляешься? - полюбопытствовал Сорокин, захлопнув холодильник, и тем самым, как бы закрыв предыдущую тему.
      -- Ну, Володь, какие могут быть от тебя секреты. Жан говорит, что за Золотой Пулей.
      -- Для Чёрной Жабы?
      -- А для кого же ещё.
      -- Именины сердца! А что это такое будет - Золотая Пуля?
      Виктор, если бы даже и знал ответ на этот вопрос, не успел бы ответить, - в прихожей случился невероятный тарарам.
      -- Лапы не забудь ему протереть! - зычно, будто посреди леса стоял, и каким-то не совсем своим - нарочито грозным - голосом сразу скомандовал Сорокин, а затем ещё и под нос себе ворчливо проронил: - Опять, небось, грязи с улицы понаприпёрли...
      -- Кто там? - спросил Виктор. - Семья?
      -- Нет, - замотал седой гривой Сорокин, - Ирка с девоньками у друзей... В Испании. Отправил от греха. Сам понимаешь, - такие времена... А это, - он махнул в сторону прихожей, - это родственники подкузьмили. Прислали троюродную племянницу. Типа за мной приглядывать... А-а-а! Седьмая вода на киселе. Троюродному забору двоюродная плетень... Не знаю, честно говоря, как теперь от неё избавиться.
      Сорокин сморщился так, словно зуб у него заныл. Или даже два. Виктор, увидев эту отчаянную гримасу, сочувственно поинтересовался:
      -- Что, сильно девчонка мешает?
      -- Ещё как! Хрен сосредоточишься, - с утра до ночи песни свои орёт дурным голосом. Мне тишина для работы нужна, а тут... Ещё и этот её конь. Конечно, мешает.
      -- Кто мешает? - с вопросом на пороге кухни нарисовалась светловолосая девочка-подросток, - впрочем, можно сказать, что уже вполне взрослая девушка. Просто русые волосы, как известно, они всех молодят. Даже совсем молодых.
      Так что, да, - девушка.
      И, надо заметить, современная девушка: узкая маска чёрных защитных очков; кофточка, не прикрывающая пирсинга в пупке; короткая, очень короткая кожаная юбка; тяжёлые боты на рифлёном ходу; неформально длинный белый плащ, который вовсю контрастировал с её плотным уличным загаром.
      На лицо девушка была, пожалуй, даже мила, а фигурой стройна необычайна. Единственное, что её портило, так это некоторая подростковая резкость в движениях. Но это, как известно, проходит. Во всяком случае, Тургенев, знаток всех этих дел, писал, что проходит.
      -- Мешалка мешает, - тем временем буркнул Сорокин девушке в ответ.
      -- А-а-а, - протянула она, - а я думала...
      -- А ты, поменьше думай, - раздражённо, и как показалось Виктору, излишне грубо, посоветовал Сорокин племяннице.
      В этот момент между её ногой и косяком двери на кухню ртутью протиснулся молодой доберман. Первым делом псина рванулась, пробуксовывая лапами по кафельному полу, к своей миске. И стала жадно лакать воду. Напившись, радостно подскочила к Сорокину, но получила тычок в нос. Тогда, нет, так нет, - развернулся и метнулся к Пелевину. И виляя бывшим хвостом, подставила свой породистый череп под его правую руку, - чеши здесь, добрый незнакомец! Виктор почесал.
      -- Дюк, отстань от человека! - рявкнул Сорокин.
      -- Да ладно, - был не против приласкать животину Виктор. Он любил собак. Он не любил помидоры.
      -- Дядь Володь, а пожрать что-нибудь есть? - спросила девчонка и, не дождавшись ответа, направилась к холодильнику.
      Виктора при виде того, как она его открывает, передёрнуло.
      -- Подожди ты, - попытался остановить её Сорокин, - Видишь, гость у нас. Познакомься. Это Виктор Пелевин. Виктор Олегович. Знаменитый писатель.
      -- Знаю, в школе когда-то проходили, факультативно, - не оборачиваясь, пробурчала девчонка, открыла холодильник и вытащила из его чрева полпалки сервелата.
      Пёс тут же отвалил от Виктора и пошёл в присядку у ног хозяйки.
      -- А это вот чудо, Витя, зовут Йоо, - представил Сорокин племянницу.
      -- Очень приятно, - кивнул воспитанный Виктор.
      Самой Йоо было по барабану приятно там Виктору или нет, - она уже делила найденную пайку с не менее голодным, чем она сама, псом.
      -- Никакой культуры, - посетовал Сорокин.
      -- Кто бы говорил, - огрызнулась Йоо.
      -- Интересное у тебя имя, - сказал Виктор, ещё не определившись, как на неё реагировать.
      -- Имя, как имя, - пробурчала Йоо.
      -- Это её отец-сумасброд так обозвал, - пояснил Сорокин.
      -- А кто у нас папа? - чисто из вежливости поинтересовался Виктор.
      -- Папа у нас по нефти, - доложил Сорокин. - Чапа Уркин. "Йошкар-Ола-ойл", - слышал?
      -- Ну, что-то такое вроде, - неуверенно протянул Виктор.
      -- Вот всё из-за нефти-то и случилось... Когда все эти заморочки с "Юкосом" начались, когда Ходорковского прессовать начали, тогда Чапа ей имя новое и организовал, - Сорокин кивнул в сторону племянницы, яростно разрывающей колбасу крепкими молодыми зубами, - Раньше её, вообще-то, Наташкой звали.
      -- А причём здесь "Юкос"? - искренне не понял Виктор.
      -- Как это причём! Как это... Когда "Юкос" равноудаляли, всем же страшно было, особливо тем, кто в аналогичном секторе, - у кого, так сказать, руки по локоть в нефти. Вот ейный папаша тогда с перепуга и учудил... такой вот... упреждающий ход...
      -- Конём?
      -- Ага, - кобылой степной... Если уж сам Ходорковский попросил Высокий Суд Да Дело считать его Ходхоббитским, то что уж об остальных говорить. А Чапа... Он же хитрый азият - Чапа-то наш. Чтобы подобных наездов избежать, стал срочно позиционировать свой бизнес как самый что ни на есть прозрачный. Как честный пречестный... Для начала пропиарился, конечно, всячески. Далее по известной программе. Все задницы государственные обцеловал, обозначив лояльность. Погонам: кого можно - припугнул, кому должно - откатил, с кем возможно - перетёр. Потом о своих социальных начинаниях объявил. Громко-громко так. С экрана, в прайм-тайм, - как положено. Ну там, - даёшь Фонд содействия фонду поддержки фонда помощи детям-сиротам! Сам понимаешь... Ну а для закрепления в общественном сознании своей пушистости, Чапа одного музыкального продюсера напряг. К Наташке, к будущей нашей Йоо, его приставил. Разю Громова. Не слыхал? Да что ты! Парень - просто волшебник. "Честная Йоо", - помнишь такой хит?
      -- Нет, - сознался Виктор.
      -- Тундра, - махнул рукой Сорокин.
      -- Верхняя тундра, - поправил его Виктор и попытался оправдаться: - Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.
      -- А-а-а! Ну, раз так, тогда прощаю... Так вот. Рассказываю. Разя из нашей Наташки всего за какой-то месяц настоящую попсячую звезду сделал. Я тебе говорю, - парень просто волшебник. Она ведь у нас с малолетства одними только этими восточными драчками занималась... В секциях на татами чуть ли не ночевала. Доски ломать, кирпичи крушить, - такая вот у неё была музыка. Ну, голоса у неё естественно никакого, - только и умела этот свой "банзай" проорать. Со слухом опять же у неё не шибко густо. Но, представляешь, раскрутил. Сделал из говна конфетку. Выполнил Чапин заказ на все сто... Для начала написал он ей такую забубённую песенку...
      -- Ы ыы жама жашышыла! - умудрилась возмущёно крикнуть Йоо, не переставая при этом жевать, - желваки на её монгольских скулах бродили как барханы по пустыне во время песчаной бури.
      -- Ага, сама, - отмахнулся от неё Сорокин и продолжил: - В той песне Наташка явилась в образе такой, знаешь, юной и непорочной невесты, - некоей Честной Йоо... Честной, но бойкой. Такой, которой, понимаешь, в рот палец не клади. Но, в первую очередь, конечно, - честной. Полтора года по всем станциям крутили, во все хит-парады вставляли, клип на эту песню по всем каналам... Даже странно, что ты не слышал. Такой, скажу я тебе, промушн агрессивный был! Такие деньги в ротацию вбухали! Бешеные просто. Но не зря. Теперь кого не спроси, а какая она Йоо, девяносто девять процентов электората хором ответят - честная. Вот разбуди и спроси - какая? Однозначно спросонья: честная. Нет, ты понимаешь, как Чапа дело-то обставил? Какая она "Йошкар-Ола-ойл"? Честная! Вот такое тебе нейро-лингвистическое программирование, вот такое тебе "как завоевать друзей". Попробовали бы эти ряхи из Генпрокуратуры потом объявить, что ОАО "ЙОО" не честное, - хрен бы кто им поверил.
      -- Грамотно обставились парни, - согласился Виктор.
      -- Да, толково. И Наташка, к тому же, была к делу приставлена. А вот сейчас... - Сорокин огорчённо махнул рукой, - Сам понимаешь, - у папы другие горизонты, новые проекты, уже с америконасосами, - а вступившие в силу контракты с америкоподсосами это уже стопроцентная страховка. Если не двухсотпроцентная. Американ эйер форс, Четвёртый флот и дяденьки из госдепа это, согласись, покруче будет всяких там Росгосстрахов и своих человечков в Кремле. Смысла спонсировать творчество дочкино теперь ему никакого... Короче, сдулся весь этот джаз. Разя Наташку со двора погнал. Проект закрыл. У него этих Наташек... Ну, девчонка наша отца родного с ходу за это прокляла, отреклась и во все тяжкие... Школу бросила. С уличной бандой какой-то связалась... Родня еле выловила её. В каком-то притоне. Отмыли, тыков вставили и ко мне привели. Чтоб, значит, уходом за дядькой-инвалидом вину перед семьёй искупила.
      -- Ну и как?
      -- Да никак! Я её, наверное, прибью скоро. Веришь?
      Виктор, глянув на то, как девчонка и пёс отчаянно возятся, пытаясь вырвать друг у друга последний кусок, Сорокину поверил. Когда-нибудь, наверное, точно прибьёт.
      -- Йоо! Дюк! - для порядка и блезиру гаркнул Сорокин. Но какой там, всё без толку. Кричи не кричи. Оставалось ему только на судьбу свою горькую случаем забредшему приятелю пожаловаться: - И что я, по-твоему, смогу в такой суетной обстановке для вечности сотворить?
      Виктор ничего не ответил, только плечами пожал. А про себя подумал, что писателю, как и разведчику, лучше всё же вообще никаких родственников не иметь. Не близких, не дальних. Никаких. Никакой семьи. Вовсе... Иначе кончишь, как софьетерпец и первый толстовец Толстой, - на случайной скамейке.
      -- Послушай, Вить, а может ты их с собой возьмёшь? - осенило вдруг Сорокина, вероятно от глубокого и дремучего отчаяния, - Нет, правда, а что если ты их с собой в Путешествие... того... возьмёшь. Они такие... Они пригодятся. И обузой не будут.
      -- Да ты что!! - горячо возмутился Пелевин, - Ты, Володь, сам-то понял, что сказал! Какое там Путешествие? Она же ребёнок совсем и...
      -- Она дьяволёнок, а не ребёнок, - перебил его Сорокин. - Уже скоро шестнадцать девке.
      -- Нет, Володь, ты извини, но я на это ни за что не подпишусь, - Виктор решительно замотал головой.
      -- А я и сама с этим козлом никуда не пойду! - заборов пса, встряла в разговор двух взрослых мужчин невоспитанная Йоо.
      На "козла" Виктор отреагировал мгновенно. Попавшимся под руку поварским топориком.
      Томагавк, бешено вращаясь, стремительно пересёк пространство кухни.
      И направлялся он, посланный верной рукой, не куда-нибудь там в угол, а, без всякого сомнения, точно в цель - прямёхонько летел он в русую бошку наглой девчонки. Без вариантов.
      Казалось, что всё, - крови не избежать.
      Но тут такая штука случилась: когда до непоправимого остался какой-то тонкий миг, - растянувшийся для Виктора в кошмарную вечность, а точнее, в вечность кошмара, - Йоо хладнокровно, не сдвинувшись с места ни на миллиметр, слегка отклонила голову, - и снаряд, оцарапав её серёжку, имеющую форму Сияющей Дельты, воткнулся в холодильник.
      На кухне воцарилась рычащая и звенящая тишина. Рычали Дюк и холодильник. Звенела серёжка.
      Всполошившийся пёс тут же изготовился - работа у него такая - к прыжку, и замер, в ожидании команды. Но команды не последовало.
      Зато состоялась дуэль. Оба - и Виктор и Йоо - одновременно и резко сняли свои очки.
      Виктор глядел ей в глаза зло и удивлённо. Йоо тоже смотрела на Виктора удивлённо. Но почему-то нежно. Всё уже в этой жизни повидавшими глазами.
      Виктор сдался первым. Моргнул.
      -- Йоо согласна в путешествие, - произнесла, нарушив молчание, девушка, продолжая изучающе смотреть на Виктора. - И ещё, - я теперь буду твоя невеста.
      -- Моя твоя не понимает, - выходя из оцепенения, догадался передразнить Виктор.
      -- Слушай, а ты, кажется, его насмерть убил, - огорчённо заметил Сорокин, который никакого внимания на поединок характеров не обращал, а крутился возле изуродованного холодильника.
      -- Да нет, Володь, только ранил, - дал свой диагноз глубоко сидящий в Пелевине инженер, - Ты только знаешь что, - ты топор оттуда пока не вынимай. Пусть так и торчит. Тогда он у тебя ещё десять лет профурычит. Я отвечаю.
      -- Почему ещё десять, если я его только месяц назад... большой такой... чтобы ноги поместились. Ладно... Ерунда. Так даже и оригинально... Ну, так ты согласен?
      -- Ты это о чём?
      -- О Йоо.
      -- Володь, прекрати, а.
      -- А я тебе денег дам.
      Как серпом.
      Попал мужик на тему.
      Действительно животрепещущий вопрос зацепил Сорокин. Тут-то Виктор, как говориться, и задумался, тут-то, как говориться, и сел печник.
      Деньги такая штука, что никогда лишней не бывает. Особенно во время Путешествия. Мало ли там что и как... Положа руку на сердце, не любил Виктор малобюджетных Путешествий. И потом, - не для себя же лично. А для дела общего. Грех отказываться.
      -- А сколько дать сможешь? - спросил осторожно.
      -- А сколько надо?
      -- Вообще-то, много.
      -- Много и дам. Вот смотри.
      Сорокин, что твой фокусник, достал из кармана однодолларовую купюру серии 1995 года и оттуда же - тонкий чёрный маркер. В надписи под портретом Джорджа Вашингтона поставил галочку между "ONE" и "DOLLAR", а над галочкой корявым почерком участкового врача уверено нацарапал: "МИЛИОН". И личным факсимиле всё это дело заверил, - поставил, значит, свою подпись прямо над подписью секретаря Федерального Казначейства Рубина. Затем купюру перевернул и там, на обратной зелённой спинке, тоже сделал все необходимые исправления. Готовую к употреблению деньгу протянул Виктору:
      -- Держи, Витя. Столько хватит?
      Виктор осмотрел банкноту, потёр её пальцами, вскинул на свет и утвердительно кивнул:
      -- Хватит.
      -- Вот и ладушки, - обрадовался Сорокин и повернулся к Йоо. - Собирайся девонька. Всё, - отгуляла. Повестка пришла, - в армию тебя забирают. Иди-иди, чего исподлобья-то рока смотришь? Иди, говорю, - собирайся.
      Йоо пожала плечами и побрела из кухни в комнаты. Собирать своё приданое в походный рюкзачок. Верный Дюк, метрономя обрубком, поковылял следом. Помогать-тыкаться.
      -- Володь, я их, конечно, сейчас заберу, - пряча деньги в задний карман своих широких штанин, подтвердил Виктор. - Только у меня тут ещё одно условие всплыло. Так сказать, дополнением к основному договору.
      -- Какое? - насторожился Сорокин.
      -- Да ты не волнуйся. Выполнимое... Ты, Володь, когда полное собрание сочинений будешь готовить, сделай... Ты ведь к следующему юбилею собираешься его готовить?
      -- Ну, возможно и подсуючусь.
      -- Вот. Я так и думал... Слушай, я тебя убедительно прошу, сделай авторскую правку, чтобы в новой редакции "Открытия сезона" мужики у первого заваленного в кармане нашли документы на имя гражданина Окачурина.
      -- Хм... Ну ладно... Хорошо, - без каких-то особых раздумий согласился на столь странную просьбу Сорокин, впрочем, не увидев в ней ничего странного. - Сделаю, Вить. Правда, фамилия чересчур какая-то говорящая, но так уж и быть. Для тебя всё, что угодно, кроме минета. А, собственно, кто это такой - Окачурин?
      -- В домоуправление моём главный инженер, - пояснил Виктор. - Веришь, достал уже гад! Не забудешь, Володь?
      -- Говно вопрос.
      -- Сейчас, Володь, принято говорить, - нефть вопрос.
      -- А какая разница?
      -- Не знаю.
      -- Да никакой!
      -- Ну, тебе, бывшему нефтянику, оно виднее будет...
      И приятели, завершив свои на высшем уровне сепаратные переговоры, крепко пожали друг другу руки. И в дальний путь, - сразу прощаться стали. Боясь, видимо, передумать. А скорее всего боясь, что визави передумает. Но распрощались, не расплевавшись. Слава богу.