И, кстати, какой ерундовины, какого пустяшного пустячка в том удобрении только нет. Тут всё впрок идёт. Всё ценно. И чудесное, и ужасное. И такое, и сякое, - всякое. Разное. Что однажды ненароком торкнуло. Потому как здесь любое лыко в строку, - всё: и мифические сполохи жертвенных пионерских костров; и нежная ржавь корявых водосточных труб; и измазанное чёрной куриной кровью лезвие древнего топора; и след пьяной капли на грязном оконном стекле; и ажурный узор снежинки, вырезанной вместе с мамой из бумажной салфетки; и полные надежд ночные огни северных аэродромов; и облупившаяся в мульку краска на бочке для дождевой воды; и пивные кабацкие разводы на дешёвом пластике перекошенного стола; и перламутр недозрелых яблок, в охотку подобранных после грозы в колхозном саду; и мозаика наборной ручки той "финки", что спёр тайком у старшего брата; и неожиданный аккорд света, пробившего в нетёсаном заборе разнокалиберные щели; и арбузная припухлость влажных и ещё пока не целованных девичьих губ; и чудесный комсомольский бархат шикарного дембельского альбома; и бусинки-шарики на фольге секрета в ямке под цветной стекляшкой; и лунная дорожка, коварно зовущая на тот далёкий берег, в камыши; и, - раз уж такая пьянка пошла! блеск горлышка разбитой бутылки, ну, и, конечно, тогда в догон, - как без неё? - чёрная тень от мельничного колеса...
      Впрочем, чего тут песни-то петь, - всяк, наверное, уже в курсе, из какого сора порой рождаются наши представления о прекрасном. О красивом. И о не.
      А эти знатоки искусства, эти жрецы, авгуры, коддуны и верхние люди, над всем нашим простым, - читай, и святым и людским, - потешаются. Если и не пальцем тычут, то многозначительно переглядываются, да в сторонку хихикают. А у самих-то взамен чего предъявить? Лишь картон у них, папье-маше, целлулоид и шандыба. Да, шандыба. Вместо исконной-то сермяги. И в простоте слова не скажут. Всё у них будет: "Объёмное пятно, мерцающее холодным светом в будто-бы грязноватом пространстве, является концептуальным знаком, за которым стоит представление о нашем мире, как о чём-то нереальном, - наш мир здесь лишь трёхмерная модель чего-то, состоящего из одних только впуклостей и выпуклостей, которые перетекают друг в друга, ничего не оставляя за собой, что символизирует опустошительное присутствие потребителя, без которого сам этот мир не смог бы обозначить себя даже как просто мерцающее холодным светом объёмное пятно".
      Пурги-то столько зачем? Нет, чтоб сказать по чеснаку, вот, мол, граждане, предлогается вам пятно. И ничего в нём, в этом пятне хорошого, пожалуй, и нету, помимо того, что стоит оно, к примеру, сто тысяч миллионов баксов. И стоит оно именно столько потому, что мы, все тут собравшиеся, горячо и искренне верим, что оно стоит ровно столько - сто тысяч миллионов баксов. А как только один из нас (хотя бы один!) в том усомниться, то оно уже и не будет столько стоить.
      Сказать бы им вот так обо всём честно, а тогда уж и заныть, на жалость пробивая слабонервных: пожалуйста, люди добрые, мы сами не местные, отстали от поезда, на билет до Хабаровска денег нету, поэтому просим вас не сумливаться, что это пятно стоит такую кучу денег. Пятно настоящее, хорошее, два раза всего надёванное. Не сумливайтесь. Берите. Берите-берите. Я сам бы жене взял, да на неё не лезет... А денег нет, так не берите. Только не надо, граждане, ради бога, сомневаться. Не надо. Если мы с вами начнём сомневаться даже в этом, в малом, то тогда во что же сумеем после этого верить? Так что давайте оставим для будущих племён разрешение этого главного вопроса любомудрия: что первичней - цена, в которую мы верим, или вера, что цена именно такова?
      Тьфу на всё на это! И пусть их.
      Только, пожалуй, одного жаль. Жаль, что тот мальчик, который единственный и мог объявить этого самовлюблённого короля голым, вырос, написал бестселлер "Моими устами", разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении... И некому теперь сказать, что чёрное квадратное пятно это всего лишь чёрное квадратное пятно. Лишь пятно. Всё остальное - трещинки на холсте, в которую проваливаются смыслы...
      Умному наблюдателю, в общем-то, наверное, понятно, отчего Пелевина так раздрожали снующие туда-сюда с клиентами в обнимку здешние эксперты продвинутые романтики со столбовой дороги актуального искусства. Нет, не оттого, что он был не способен осознать тот факт, что - в результате заговора критиков-шаманов - жест, поза и концептуальный транс уже давно создают тот мутный контекст, в пучине которого наличие нормального и вменяемого художественного произведения есть вещь факультативная, потому как задача момента состоит как раз в том, чтобы при помощи всей этой суеты и мишуры подвинуть потребителя к кэшу не трудоёмким реальным, а менее затратным колдовским способом. Это как раз Виктор понимал. И ничего против не имел. И не стал бы, случись такая оказия, к Хрущёву на бульдозер проситься - гонять "пидарасов", пусть даже и в актуальной их реинкорнации. В конце концов и по любому, все эти люди - союзники в главной драке. Пусть играют. Играть в эту карусель всё лучше, чем тупо ложиться под Глобальный Пафос. Пусть каждый дрочит, как он хочет. В соответствии со статьёй 44 Конституции РФ.
      Дело не в этом.
      Просто напросто, боялся он, что сам однажы станет - упаси, судьбинушка! - похожим на них, на этих дешёвых шестёрок мейнстрима, - той, самой главной, струи, которая так воняет сама по себе, что деньги, даже и измазанные дерьмом, попадая под неё, вроде какбы действительно не пахнут. Зловоние этой струи таково, что перебивает известный запах денег.
      Страшно боялся опошлиться до такой степени. Ну, а затем и до большей.
      Вот.
      И хотя обычно умел он прогнать от себя сомнения в собственной крутизне, но на их подавление уходила какая-то часть радостного позитивизма. И эта глубокая внутренняя борьба естественно служила - не могла не служить благодатной почвой для раздражения. Которое срочно требовало выхода.
      Вот так вот и получалось, - он в этом публичном месте всего лишь три-четыре минуты, а морду кому-нибудь набить уже хотелось. Набить, утверждая своё право на "красиво-некрасиво". Набить, истребляя свои сомнения.
      Но только он сейчас здесь не за тем. Он сейчас здесь по другому поводу.
      А вот Бодрийара как раз нигде не и было.
      Зато был зал, увешанный его, Бодрийяра, работами. Их, право, трудно не узнать: все эти звёздные туманности, оказывающиеся выбритыми женскими подмышками; загадочые инопланетные леса, оборачивающиеся буйной растительностью в разбухших ноздрях сильно пьющих мужчин; бездонные воронки чёрных дыр, при ближайшем расмотрении превращающиеся в чёрные бездны дырявых воронк, - кто как не Бодрийар горазд на подобные чёрно-белые светописные фокусы. Не мастерством старик берёт, какое там мастерство, - любитель он и есть любитель. И не холодными компьютерными спецэффектами. Но истинно парадоксальным виденьем. Старается. А всё ради того, чтобы показать, граница между иллюзией и реальностью проходит ни где-нибудь, а у всякого наблюдателя в башке. Это у старика в последнее время появился такой новый способ раскачивать сознание у заблудшей публики. А почему бы, собственно, и нет? В той жестокой и бескомпромиссной борьбе, которую они в последние годы ведут, всякий метод взлома коросты будет, пожалуй, на пользу.
      Энд со, - его авторские фотографии на стенах. И раздраконенные фуршетные столики присутствуют. А самого нет. Видать, уже на этой сцене отработал свой номер эквилибрист на смыслах. И отчалил в иные дали.
      "Ладно, - быстро прикинул Виктор, - тогда после лекции встретимся".
      И собрался он уже выйти из этого злачного места, - выйти точно также, как и вошёл, - незамеченным. Но не тут-то было. С распрастёртыми руками и возгласом "Какие люди в Хулливуде!" на него двинул, отпочковавшись от пёстрой толпы, хозяин галереи. Узнал гад глазастый.
      И сразу рядом потно завибрировало, - Пульман, снимая с Виктора несуществующии пылинки, хватая его то и дело за руки, понёсся по всей фигне. Затараторил. Засюсюкал. Хрен остановишь. Виктор решил терпеть. И явить себя сегодня апологетом школы "иаи-дзюцу". Мастер "иаи-дзюцу", как известно, в начале схватки стоит неподвижно, на действия противника не реагирует, выжидает момент. А когда вражина наконец дёрнется, только тогда и наносит единственный разящий удар.
      Пульман лишь на шестой минуте матча сообразил, что Виктор на него кладёт. С дивайсом. Но сообразил-таки, - не дурак всё же. И тогда затеял нажать на больное. Как бы между прочим, заметил егозливо: "Витя, а я тебя по тиви недавно лицезрел, в вечерних новостях".
      Виктор поморщился. Знает гад, как достать. Знает, что он действительно не любит попадать в ящик. Виктору всегда казалось... Да что там "казалось", уверен он был, на все сто убеждён был, что любая засветка на экране отбирает у него часть жизненой энергии. И он это просто реально чувствовал, всем своим организмом чувствовал, каждой его клеткой, как она после всякого случайного эфира улетучивается. Огромными порциями. Энергия ци. Поэтому всячески и избегал и избегает телекамер. Но, к большому сожалению, не всегда это по жизни получается. Недавний дурацкий случай, о котором сейчас упоминул Пульман, тому пример.
      В тот ужасный день он, ни о чём таком не подозревая, заехал с утра в своё издательство. Паразиты-кровопийцы - эх, ма! - опять просрочили платёж с продаж. Пришлось заехать к подлецам. И вот пока он у зама главного в кабинете чин чинарём свой кофе пил и права качал-прокачивал, в приёмной случился форменный скандал. Уходящая в декрет секретарша, передавая дела оттуда вернувшейся, обронила, кивнув на двери кабинета, невинную (в аспекте безопасности, но не нравственности) фразу: "У зама бен ладен". Ну, то есть просто поделилась между делом со своей коллегой профессиональной информацией. Обменялась опытом. Как передовик производства с передовиком производства. Вот. А в приёмной в это время ожидал чего-то полудрёмный какой-то чувачок из провинции. И чего он такого в этой фразе не так спросонья понял, не ясно (и теперь навсегда), только пулей из приёмной он выскочил. Идиот бдительный! А уже через пятнадцать минут в офисе - шмон, омон, кабзон. Вихрь антитеррора. Венеция. Карнавал. Изъятие камуфляжем жёстких дисков. Все дела.
      Всё как всегда. И на веки вечные.
      Кстати, ещё подумал тогда, а успели ли тамошние "админы" систему перед обыском в даун отправить?
      Оно ведь незамысловато. У них же в издательстве в локалке одни "экспишки" стоят, а с ними просто: нужно было кому-нибудь заранее подсуетится, и зайти заблаговременно в реестр, да на веточке HKEY_LOCAL_MACHINE\SYSTEM\CurrentControlSet\Services\i8042prt\Parameters нарисовать параметр DWord CrashOnCtrlScroll. И тут же, не мудрствуя лукаво, присвоить ему значение 1. Вот и всё. Бомба готова.
      Ну, а когда, собственно, шухер приключится, аккуратненько нужно придержать мизинчиком Ctrl и, вежливо улыбаясь, давануть дважды Scroll Lock. Как бы ненароком. Чпок-чпок - получай фашист гранату! Армагеддон. Синяя заставка смерти. Как говориться, врагу не сдаётся наш гордый "Варяг", девятый отдел отдыхает.
      Этот совет дипломированного системотехника был, безусловно, дельным. И главное бесплатным. Но в тот момент - уже, пожалуй, несколько запоздалым.
      Лично Виктору, впрочем, ничем это гнусное по форме и вредное по сути мероприятие само по себе не навредило. Только какая-то трёхголовая "маска я тебя узнал", представившаяся старлеем Петровым-Ивановым-Козловым, документики проверила и отпустила с богом.
      Но вот когда он из этого седьмого круга, казалось бы, благополучно выбрался, тут телемародёры и подлетели. Уже понаехали к той минуте. Шакалы.
      И в брейк-ньюс оформили. Ещё раз - шакалы!
      Он потом три дня больной ходил.
      А Пульман, сволочь, напомнил. Палец наманикюренный в ещё незажившую рану сунул. И провернул: "Ты, Витя, очень тогда взволнованным выглядел". Вот же собака нерусская!
      Дальше утруждать себя общением с этой бородатой рожей Виктор не стал, и сделав широкий круговой замах, резко опустил свой меч: "Ринат, слушай, это не от тебя так чесноком прёт?"
      Напавал!
      Пульман фыркнул, побледнел, пробурчал что-то типа "а ещё двести лет вместе" и тут же расстворился в толпе. Затесался в своей тусовке. Исчез. Как камбала на дне.
      Путь был свободен. Но через отлить. Дрянное шапанское просилось на выход.
      В клозете Виктора проняли две вещи.
      Во-первых, то, что все писсуары были сработаны под дюшановский "Фонтан", который и сам был сработан, как известно, под писсуар, приобретённый автором в 1917 году в заурядном магазине сантехники. Хотя, чего тут... Всё верно, всё логично: отбор - вот критерий искусства. Творец не художник, а составитель католога. Короче, да здравствует круговорот писсуаров в природе!
      А вторая заковыка, которая Виктора порадовала, заключалась в том, что при всей кудрявости местного интерьера в мыльнице лежал кусок 75%-го хозяйственного мыла.. Пойди разберись, что это послание означает, - концепт какой али просто экономия?
      Но на этот вопрос Виктор себе ответить не успел: зеркало над рукомойником показало, что на входе в сотрир появилась фигура в кислотном фиолетовом комбезе.
      Антидот!
      Виктор мгновенно присел и, разворачиваясь, выхватил из-за пояса свой парабеллум. Антидот не успел отреагировать на его уход вниз и, продолжая идти, тупо расстрелял собственное отражение, - осколки зеркала пролились на кафель звонким и обильным дождём.
      Выигранных мгновений Виктору вполне хватило на то, чтобы сделать длинный кувырок вперёд и оказаться у антидота за спиной. Тот хотя и развернулся волчком, но было уже поздно, - три пули отшвырнули его к батарее под окном.
      Но тут в дверях, как в рульной компьютерной игре - без паузы, возникло ещё одно фиолетовое чудо. Виктор, уворачиваясь от его пуль, откатился за урну и - не отдадим не пяди родных Фолклендских островов! - завалил гада с шестого выстрела. Фиолетовое слилось вниз.
      Надо было срочно уходить. Через лестницу невозможно, - наверняка уже всё перекрыто. Решил, не мудрствуя, в окно. Стал отступать к противоположной стене для разбега.
      В этот момент проём - да сколько ж можно! - опять окрасился в фиолетовое. Виктор вскинул пистолет. Но в последнее мгновение сообразил, что это халат уборщицы, и - гражданских не трогаем - успел каким-то чудом отвернуть ствол на светильник.
      Выстрел сотворил в клозете ночь.
      И только из оконца просачивался свет с улицы.
      Разбежавшись, Виктор отталкнулся от скрюченного антидота, как от подкидного мостика, выбросил руки вперёд, и, круша кулаками стекло (слава богу, не антивандальное), под душераздерающий крик технички "Что паразиты понатворили!" выбросил себя в квадрат неприкаянного света.
      И полетел.
      И пока продолжался этот его долгий полёт, в голове бегало по кругу назидательно: "Не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но к духовному еденению, которое чудесной цепью свяжет всех людей; не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но к духовному еденению, которое чудесной цепью свяжет всех людей; не к понтам, нет, не к понтам должны стремиться слово, кисть, резец и все искусства, но... "
      ... и рухнул с третьего этажа на покрытую рубероидом крышу какого-то сарая. Или, может быть, гаража. Не важно. Вот это вот как раз не важно.
      Важно было отсюда ноги срочно делать. Потому что у парадного стоял фургон и суетился фиолетовый рой.
      В уши микрофоны понатыкали фазаны долбанные и не услышали, что он уже здесь. Не знает это фазаньё, где в данный миг заныкался охотник. Потеряли его. Потому-то вторую группу наверх и заслали. Ждут результата. Ещё секунд пять-десять - и, пожалуй, вычислят.
      Пока соображал, что дальше делать, и попутно перевязывал сопливчиком несмертельный порез на левой ладони, где-то сбоку вкрадчиво затарахтело.
      Быстро разгребая всякий хлам - вонючий деревянный ящик с остатками проросшей картошки, поломанную клюшку "Мукачево", скукоженную подшивку благословенного "Октября", две сандалии на одну ногу, связанные в одну гроздь пластиковые бутылки, корпус телевизора без кинескопа и ещё что-то, уже настолько истлевшее, что даже и не понять, что именно, - дополз до края, осторожно свесился и увидел внизу мотоциклиста. Вернее мотоциклистку, - из под блестящего лазурного шлема выбивались непослушные колосья девичьих волос.
      На чёрной байкерке девушки был нарисован белой круг, с впиcаной в него белой же буквицей N (хотя, это если вот так с боку смотреть, то с N, а в действительности со спасительной Z).
      "Зорро в юбке" (а на самом деле в тугих кожаных штанах) энергично похлопала рукой по заднему сиденью. Приглашала.
      Виктор не заставил себя упрашивать. Спрыгнул. Как Д Артаньян на лошадь. Яйцами вперёд.
      Красная хонда-зверюга, взрычав, рванулась. С места в карьер.
      До выезда из двора был сущий пустяк - метров пятьдесят. И антидоты заметили запаздало. Но пули в догон всё же полетели. Одна даже, когда они уже проносились под аркой, пролетев по какой-то невероятной троектории, распорола по косательной его куртку и, отрекошетив от броника, отвалила. Виктор, охнул, - ещё бы - по почке! - но в седле удержался. И огрызнулся тремя выстрелами.
      А там уже и на шоссе выскочили.
      Он ещё какое-то время напряжённо оглядывался, высматривая в потоке машин тошнотворного цвета фургон. Но потом успокоился. А когда успокоился стал, рассматривая свой пистолет, зачем-то удивляться: "Вот чёрт, сколько же в нём патронов?!" Но потом сообразил, что именно такие вот волшебные пистолеты с бесконечным количеством пуль, вылетающих из их раскалённых стволов, и могут сделать любой, даже самый малобюджетный, фильм культовым. К Джону Ву не ходи.
      Вспомнив Джона, а точнее его последнюю рождественскую открытку, Виктор улыбнулся и окончательно остыл.
      Пришло время холодного анализа.
      Не в пустом "Уснуть иль не уснуть?", не в грамотном "Проснуться или нет?", а "Кто сдал?" - вот в чём состоял основной вопрос сегодняшней повестки дня. Хотя, может быть, никто и не сдавал. Может быть, просто телефон у него на прослушке. Скорее всего так оно и есть. Пора было бы гэпэшникам уже давно подсуетится.
      Зря, всё таки, Жан напрямую звонил. Здесь, видимо, в этом эпизоде, палево. Чёрт!
      Почему, когда даже самый расчётливой из осторожных и самый осторожный из расчётливых европейцев попадает в матушку Россию, он тут же подсаживается на русское "авось"? Почему у них здесь бошки-то сносит? Сё загадка. Надо бы об этом как-нибудь эссе забабахать. Для немцев. В "Die Zeit". Потом. Когда-нибудь..
      Но стоп. А куда мы, собственно, несёмся-то?
      3.
      Оказалось что они, съехав с какого-то длиннющего виадука, выбирались уже на конвейер кольцевой.
      Виктор, не без некоторого смущения, осторожно похлопал девушку по спине и, когда та обернулась, показал на обочину. Но она в ответ отрицательно покачала головой, выкинула правую руку вперёд - туда! - и, как ему показалось, улыбнулась. Хотя за тонированным забралом шлема этого, конечно, разглядеть было невозможно. Но просто ему, видимо, очень захотелось в тот момент, чтобы это было именно так. Чтоб она ему ободряюще улыбнулась. Ну захотелось.
      Ладно. Хорошо. Похоже, что хрустящая кожей амазонка сама прекрасно знает конечный пункт маршрута.
      Ну, и что же тогда, брат, дальше?
      Да ничего.
      И Виктор сделал то, что привык в подобных случаях делать, - лёг на волны бытия, отдавшись ветру перемен.
      Куда вынесет, туда и вынесет.
      Лишь бы от антидотов оторваться. А там видно будет.
      Кстати, об антидотах. Сколько уже он их за последнее время положил, а никогда как-то раньше не задумывался, почему их именно так называют...
      Видимо, после того пошло, как эти гниды в Загребе зачистили на ноль штаб-квартиру "Творцов освобождённых действий". Никого суки-гэпэшники тогда в живых не оставили. Даже попугаю по кличке Команданте бошку отвернули. Не пожалели... А он ведь не простой был, - учёный. Фишка у него особая была, выкрикивал время от времени попка цитаты из "Зелёной книги" Муаммара Аль-Каддафи. Любил он это дело. До жути. Молчит бывало, молчит, а потом вдруг начинает ни с того ни с сего бормотать по-стариковски да на хорватском что-нибудь забавное, вроде того: "...театральные и концертные залы заполняют люди несерьёзные, неспособные играть в жизни героическую роль, те, кто не понимает смысла исторических событий и не представляет себе будущего. Но творцам жизни не пристало следить за тем, как актёры на сцене изображают жизнь..." , ну и так далее. И тому подобное. Бу-бу-бу-бу да бу-бу-бу-бу... Не остановишь. Слухи ходят, что и во время той зачистки заволновался волнистый от присутствия чужих и пошёл бесстрашно из Каддафи чесать. А разве ж мог Глобальный Пафос такие грубые слова в свой счёт стерпеть? Нет, конечно. Вот антидоты ему бошку и оторвали...
      А жалко. Тоже тварь божья. Парней понятно за что, ну а птичку? Триста лет прожила. И ещё бы на триста сподобилась бы... Н-да...
      Да, похоже, что именно тогда, в те времена, вменяемые люди антидотам это прозвище дали... "антидоты". Хотя, в таком случае, должно было бы звучать, если по уму, - антитоды, а не антидоты. Ведь там аббревеатура ТОД была, а не ДОТ. Так ведь? Почему же тогда... А-а-а! - кажется, понял... Дошло наконец. Голова-два уха! Только сейчас и дошло. Видимо, это Ерофеев-не-тот во всём виноват. Это же он, помнится, когда по поводу той бойни манифест с проклятьями кропал, неправильно перевёл название ордена. Он же тогда "Творцов освобождённых действий" перевёл как "Деятелей освобождённого творчества". Понятное дело, что специально тёзка это умудрил. Не случайно так перевёл, а для того, чтобы парней перед местной публикой попушистей выставить. Мол, чистым творчеством парни занимались и пальцем никого не трогали. И даже не мыслили. Примус починяли... А чем примус был начинён, - кому какое что? Теперь-то... Ага. Вот так, наверное, всё и вышло. Так и пошло с его лёгкой руки.
      Но это... Куда это она свернула?
      Похоже промзона какая-то. Хотя и окружённая высоким забором с колючей проволокой, но сразу видно, что брошенная территория. Подпольный пункт приёма лома. Через десять секунд после объявления общего атаса.
      Девушка уверенно направила свою мотоциклетку в раскрытые настежь огромные ворота и, перевалив через грузовые весы, въехала на безлюдную площадку, заваленную огромными кучами металлолома, каждая их которых отсылала своим мрачным видом к знаменитому верещагинскому полотну. Лихим слаломистом обогнула она печальные эти сопки, взабралась с ходу на покоценную железобетонную плиту и - мазафака! - перелетела через ржавые рельсы магнитного крана. Сьехала с насыпи и с разворотом остановилась у какого-то одноэтажного здания. При этом выбросив задним колесом порцию щебня. Как бы салютом отметив факт своего прибытия.
      Внешний вид этой хибары говорил о том, что в ней распологается какая-то контора. Вернее, что там когда-то распологалась какая-то контора. Когда-то в прошлом, ещё до Великого Дележа, - потому как треснувший шифер, разбитые стёкла и, вообще, вся та мерзость запустения, которая царила вокруг, убеждала всякого сюда забредшего, что в этом рагромленном здании давно уже никто не появлялся. Что пусто здесь. Что райком закрыт. Что все ушли на фондовую биржу. Что...
      Но нет.
      Перекошенные двери с позорным скрипом приоткрылись. И из теремка на ветер вышло двое.
      Виктор слез с мотоцикла и пошёл им навстречу, - хотя одного из них он видел впервые, но во втором, - в том, что в зелёном шерстяном берете, узнал страика Бодрийара... Эка, куда его, бесспокойного фланёра на планёры-то закинуло! В такую глушь. В такую чудь. В такую хрень.
      Бодрийар распростёр обьятья. Потёрся, охая-ахая, объективом своего фотоаппарата о живот Виктора. При этом успел, щёлкнув пальцами, что-то приказать своему спутнику - услужливому юноше в полосатом сюртучке.
      Виктор, скосившись, увидел, как тот, спотыкаясь и царапая о щебень узкие носки своих абсолютных туфель, подбежал к девушке на цырлах и протянул ей деньги. Да только отвергла она перетянутый резинкой рулончик, мотнула гордой головой, что-то произнесла короткое и резкое, и, отжав газ, запылила на выезд. Не оглядываясь.
      Из идейных, наверное.
      За просто так его с поля боя вытащила.
      Чисто из любви к искусству.
      Виктор пожалел, что не успел хотя бы поблагодорить свою спасительницу. И даже вслед ей рукой махнуть не успел. Но подумал, что даст бог ещё свидятся. Земля - планета круглая, хотя и плоская...
      Спутник Бодрийара, как Виктор и догадывался, оказался человеком посторонним, всего лишь переводчиком из экскортагенства, - Жан упорно не хотел общаться на английском. Ну ни в какую. Западло это было для французского интеллектуала. Только уж в самых крайних случаях мог он снизойти, а чтоб так... так нет.
      -- Виктор, у меня к тебе срочное дело, - сразу поведал через переводчика Жан. - Я и в Москве-то из-за этого.
      -- Догадался уже, - кивнул Виктор, и тут же попросил: - Жан, если можешь, называй меня ВИктором... На русский манер. Ладно?
      -- О, кей, - нет проблем, Ви- иктор... - перевёл юноша, иммитируя, а может быть, и передразнивая Жана. Нет, скорее всё же, имитируя. Не похож он был на тех, кто умеет шутить. Просто чересчур старается.
      -- Спасибо, - поблагодарил Виктор. - Ну и?
      -- Да-да, Ви-иктор, к сути... Мне удалось... В общем, я недавно узнал, что Жабу можно уничтожить Золотой пулей.
      -- Золотой пулей? Интересно... - Виктор попытался что-то припомнить, но покачал головой. - Не слышал раньше. А это что за беда такая?
      -- Я, Ви-иктор, пока и сам толком не знаю, но говорят, что это надёжное средство. Убойное...
      -- Кто говорит?
      -- Верные люди.
      -- Понятно... Раз верные, то понятно. И что вы, Жан, от меня хотите?
      -- Чтоб ты, Ви-иктор, добыл её, эту Золотую пулю.
      -- Всего лишь? - усмехнулся Виктор. - Чтоб добыл... Нормально. А где она?
      -- Пока не знаю. Мне сегодня ночью должны передать факсом один дополнительный манускрипт. И только завтра я смогу сообщить и общий план и все подробности. Пока мне нужно твоё, Ви-иктор, принципиальное согласие.
      -- Ну ништяк, - пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что... А почему, собственно, я?
      -- А кто? Ты же у нас - ви-иктор. Ни плюй, ни мой.. Простите, поправился сбившийся переводчик, - не более не менее.
      -- Действительно... Послушайте, Жан, а с этой вашей Золотой пулей не выйдет такая же лажа, как с Хорошей миной и Хазарской стрелой? Не будем ли опять зазря рубиться?
      -- Как сказать... На первый прикид источники внушают доверие. Хотя... кто его там знает. Тогда тоже казалось... Впрочем, Ви-иктор, разве у нас есть выбор? Отступать нам уже некуда, сам видишь, что вокруг творится. Поэтому мы должны, нет, - мы просто обязаны опробовать все средства.
      -- Это да... А в Подвал потом тоже мне придётся?
      -- Там посмотрим.
      -- Ну, хорошо... - Виктор прокрутил в голове ещё кое-какие расклады и кивнул. - Я, Жан, в принципе согласен... Достали меня уже эти виолетовые уроды!
      -- Я, Ви-иктор, верил в тебя и не сомневался, что...
      -- Да бросьте... С кем пойду?
      -- Мне представляется, что Путешествие будет не из простых. Я тебе подкину кого-нибудь из своих федаинов... И из своих можешь кого-нибудь взять. Но ты сейчас пойдёшь первым номером. Так решил Совет.
      -- Из своих... Легко сказать, - "из своих". Иных уж нет, а те далече. Ладно. Всё ясно, - Виктор решительно боднул головой. - А как насчёт командировочных?
      -- А вот с деньгами... - Бодрийар отвёл взгляд и замолчал, озябший переводчик, ожидая продолженья фразы, не сводил с него глаз. - А вот с деньгами у нас, Ви-иктор, туго. Все сборы от "Матрицы-Апгрейд" ушли на съёмку новой фильмы. Рабочее названье "Восьмой самурай. Путь Ронина". Слышал уже? Вот всё на него и спустили. Цент в цент... Никак у нас в плюсы выйти пока не получается. Даже на элементарное, - на оружие не хватает. Сам знаешь, чем отбиваться приходится.
      -- А то, - кивнул, соглашаясь, Виктор, и в подтверждении этого печального обстоятельства показал Командору свой самопальный сегодняшний парабеллум.
      -- Тяжело, - покачал, сокрушаясь, головой Бодрийар и оттогнул Виктору на правой руке ещё и средний палец. - Теперь это у тебя "беретта" будет. Патроны от парабеллума подайдут.
      -- Спасибо, - оценил заботу Виктор и, сообразив, что дальнейший разговор полезной информации больше ему не принесёт, а может принести только простуду, так как день задался колотушный, стал закругляться: - Ладно, с баблом я сам подсуечусь. Вы там не волнуйтесь.
      Виктор увидев, что перводчик замялся, понял, что тот почему-то не знает значение слова "бабло". Поэтому повторил:
      -- С деньгами, говорю, сам вопрос утрясу. Что-нибудь ещё?
      -- Нет, это пока всё, - ответил, поёжившись, Бодрийар. - Жду завтра к одиннадцати. Отель "Мориот". Номер...
      -- Номер я знаю, - прервал Бодрийара Виктор. - Ну, что, расходимся по одному?
      -- Нет, ты иди, а я, пожалуй, останусь, - немного поснимаю. Есть здесь, знаешь ли, что-то... - Бодрийар неопределённо обвёл рукой нависающие остатки кошмарного индустриального шабаша. Аналогичный круговой жест вслед за ним повторил и его чудак-переводчик.
      -- Понятно, - кивнул Виктор и собрался уже отчалить, да вдруг о чём-то подзадумался. Почесал висок возле правого уха модернизированным стволом, взял Бодрийара за рукав дорогого кошемирового пальто, отвёл на несколько шагов и, кивнув в сторону парня, заметил шёпотом: - He heard to much. - И добавил на корявом французском (откуда что?): - Prenez garde.
      -- Don't worry, - покачал головой Бодрийар, и объяснил: - He deaf mute.
      -- Yes, yes, - быстро закивал головой всё прочитавший по их губам синхронист.