-- Тебе надоело быть Пелевиным, ты хочешь стать Морфеусом?
      -- Ты о чём?
      -- Тот ведь тоже горазд был всех пробуждать. Бубликами не корми. А кто его, спрашивается, просил это делать? Жил себе человек, жил, худо-бедно жизни, какая ни есть, радовался, а его вдруг бац, ходи сюда, и в бочку с дерьмом по макушку. И за плечи ещё держат, чтобы не вынырнул.
      -- Ты пропустила тот момент, когда Морфеус предлагал выбор?
      -- Это когда синюю или красную пилюльку? Да? Хорошенькое дело! Попробуй, откажись, когда такой нигер накаченный тебя на ширяево подсаживает. Попробуй откажись... Хавай, лови приход и о деинсталляции потом даже не мечтай. Здорово! Ну, в принципе да, там был какой-то выбор... А ты сам, кстати, такой выбор предлагаешь?
      - Ну... Конечно. Вернее как, - этот выбор существует изначально. Ведь читатель романа никогда не бывает случайным. Читатель романа не телезритель. Читатель - это тот, кто действительно что-то ищет. Ищет, сам, правда, не всегда понимая, что именно. Какую-то истину. Или выход. И чтение книги для него - лишь способ поиска.
      - Ясно... Ну парус в руки тебе тогда, Пелевин, и ветер тебе в спину, пожелала Йоо, натянула на уши наушники, вставила чупа-чупс в рот, и закрыла глаза.
      -- Спасибо на добром слове, - сказал Виктор, спрятал блокнот и вытащил нож.
      Уколол кончиком указательный палец, дождался, когда появиться алые капли, вытащил маленькое зеркальце и стал писать кровью на его поверхности. И всё, что он писал, в тоже мгновенье появлялось на серебряном круге луны. Слово в слово: "Ната, передай Соркину, что я нашёл Живую воду. Пусть ноги попридержит. Он знает, о чём я. Целую. Пелевин".
      Только с телеграммой закончил, едва зеркало успел травой протереть, тут как раз Испанский Лётчик из разведки возвратился. Тихо подкрался, как положено. Индейским шагом - с пятки на носок. Не топоча медведем и не хрустя ветками.
      Присел возле Виктора, стал докладывать:
      -- В общем, так майор. Там, с той стороны, вдоль оврага дорога тянется. На юг. А в полутора километрах развилка. Направо, налево и прямо. На восток то есть, на запад и, соответственно, дальше, на юг. И вокруг этой самой развилки наблюдается активность. Большое скопление всякой техники. Прожектора мощные включены по кругу. Оцепление в два кольца выставлено. Люди какие-то снуют. Картинка, короче, как у Спилберга в "Контактах третьего вида". Я ближе не стал подходить. От греха. Тем более, похоже, не из нашей это всё сказки. Не по нашу это душу.
      -- Ясно, - кивнул Виктор. - А где Мурка?
      -- Не знаю, мы сразу разделились.
      -- Подождём её. Посмотрим, что она скажет.
      Испанский Лётчик покачал головой.
      -- Что не так? - не понял Виктор.
      -- Да это я так, удивляюсь образности русского языка, - пояснил испанец, - только, пожалуй, русские могут увидеть то, что кто-то сказал.
      Виктор только плечами пожал. А что тут скажешь?
      Ждать Мурку пришлось долго. Виктор даже подремать успел. Выставил ночной дозор в составе Йоо, Дюка и Артиста, а сам расслабился вполглаза.
      Мурка пришла не одна. Приволокла с собой какого-то паренька пьяненького. В камуфляже. На погонах сержантские лычки. На шевронах символика войск связи.
      Паренёк был действительно хорошо датый. Если бы не холод ночной, вообще бы его, пожалуй, развезло. Да и сама Мурка, надо сказать, была... В несколько растрёпанном состоянии.
      -- Вот, Витенька, - весело хохотнула Мурка, - я тебе языка добыла.
      -- Кто такой? - спросил Виктор у щуплого сержанта, рассматривая его в упор.
      -- Гвардии сержант Успенский, - смущённо ответил, поправив съехавшие очки, сержант. - А шило у вас правда есть?
      -- Что? - не понял Виктор
      -- Есть у нас шило, милёнок, есть, не врала я, - ответила за Виктора Мурка, достала косметичку и стала поправлять размазанный макияж. После чего подмигнула командиру: - Давай, Витенька, доставай свой энзэ.
      Тут до Виктора, наконец-то, дошло. Сообразил, о чём это она. Кивнул сержанту на бревно у костра, а сам достал из внутреннего кармана бушлата заветную фляжку. Плеснул в кружку на четыре пальца медицинского и на два воды. Потом посмотрел на сержанта, подумал, и добавил воды ещё на один палец.
      И пацан выпил. В три приёма, задыхаясь, но выпил.
      -- Мурка, ты где его взяла? - спросил Виктор, глядя на то, как боец энергично выковыривает тушёнку из прокопчённой банки.
      -- Не виноватая я, Витенька, он сам пришёл, - продолжала фамильярничать Мурка. - Сам он вышел за оцепление, а тут я
      -- А тут она, - кивнул сержант, пьяно икнул и захрустел галетами.
      -- В самоходе, значит, - сообразил Виктор.
      -- В самоходе, - подтвердил сержант и ещё раз икнул. - Земаны из комендантской роты сегодня на периметре.
      -- Он, вообще-то сам с подвижного узла связи, - доложила Мурка.
      -- Вот как, - заинтересовался Виктор. - А, ну-ка, расскажи Успенский, как гвардеец гвардейцу, что там у вас за такие дела? Похоже, что учения?
      -- Нам поначалу с пацанами тоже сказали, что учения, - криво ухмыльнувшись, сказал сержант. - Нам наш летёха так и сказал, что, мол, на командно-штабные учение выходим. Но я-то знаю .... - сержант осёкся и стал оглядываться по сторонам.
      -- Что знаешь? - подстегнул Виктор замолчавшего вдруг сержанта.
      -- Дык, это, вообще-то, государственная тайна, - ответил сержант, - ни кому нельзя рассказывать.
      -- Тайна говоришь, - понимающе закивал Виктор, доставая фляжку.
      Навёл сержанту ещё сто грамм. И себе немного. Чокнулись. И за тех, кто в море, крякнули.
      -- Но нам-то можно рассказать, - занюхав горбушкой, похлопал по плечу сержанта Виктор. - Мы-то свои.
      -- Тайна особой государственной важности, - никому нельзя, отрицательно замотал головой сержант. - Даже мамане. Никому. И вам.... А вы, вообще-то, кто? Вижу, вроде военные... А вроде нет.
      -- Спецназ ЭсКа, майор Африка, - представился Виктор.
      -- Виноват, товарищ майор, - попытался вскочить сержант, но Виктор его удержал.
      -- Сиди, сержант, закусывай.
      -- А вам что, товарищ майор, не сказали ничего, когда сюда забрасывали? - удивился сержант.
      -- Почему, сказали. Приказали вон тот овраг с этой стороны прикрывать до последней золотой пули. А что к чему, это нет, не успели. Мы же по тревоге. Три зелёных свистка в зенит и понеслась.
      -- Ясно, - кивнул сержант и замялся, - а у вас какая форма допуска?
      -- У меня? У меня форма "А". И у всех моих людей форма "А".
      -- А вы главную государственную тайну знаете?
      -- То, что у Путина на правой ноге семь пальцев?
      -- Ну, да, - кивнул сержант.
      -- Эту знаю.
      -- А эти тоже знают? - сержант кивнул на сидящего рядом с равнодушным видом Испанского Лётчика и показал рукой на Мурку, которая с той стороны костра затягивалась неизменным "Беломором".
      -- Знают, - подтвердил Виктор, - в части касающейся.
      -- Ну, не знаю даже, - колебался сержант.
      -- Да ты не дрейф, рассказывай, - подбивал Виктор подпоенного пацана на должностное преступление.
      -- Налейте ещё, - попросил сержант, вновь поправляя съехавшие сноса носа очки.
      -- Это можно, - не жадничал казённым шилом Виктор.
      Сержант выпил, поморщился, продул выхлопные трубы, мотнул башкой, и начал таки рассказывать:
      - Неделю назад дежурю ночью на засовском коммутаторе, тут звонок, - на нашего дежурного по управлению дежурный генерал "Кипариса" выходит. Я в наушники слышу, телефонограмму передаёт. Суть такая, что по данным какого-то там Центра стратегического прогнозирования через неделю в районе деревни Рогозино, координаты такие-то, ожидается Второе Пришествие.
      -- Что-что ожидается? - не поверил своим ушам Виктор.
      -- Во, наш дежурный тоже стал переспрашивать, - усмехнулся сержант. Генерал его даже буями обложил. Но, правда, потом повторил - Второе Пришествие ожидается.
      -- Христа что ли? - всё ещё не верил Виктор.
      -- Ага, Иисуса, - кивнул сержант. - Так и продиктовал генерал. Иисус Христос. Иван Иван Семён Ульяна Семён Харитон Роман Иван Семён Татьяна Ольга Сёмён. Иисус Христос. Его Второе Пришествие и ожидается. Ну и дальше там, к такому-то сроку выделить такое-то количество людей на оцепление района предполагаемого Пришествия, такую-то технику развернуть, такую связь и прочая там лабуда на сорок пунктов. Такое уже было у нас прошлой осенью, оцепление выставляли, когда испытание магистрального газопровода проводили. И сейчас такая же фигня.
      -- Интересные дела, - искренне поразился Виктор.
      -- Вот нас и выперли. А кипеж такой потому что, что Верховный лично хочет поприсутствовать.
      -- Президент, что ли?
      -- Ага. Поэтому такой и кипеж. Вчера ещё три роты пригнали. Тут ведь народ чего-то откуда-то узнал, бабки какие-то, паломники разные подтягиваться стали, калеки всякие. Поэтому ещё одно кольцо оцепления с вечера выставили. По гоблину через каждый метр. Ну и спецслужбы там кругом. Как положено. Ходят как индюки озадаченные. Вы бы только видели.
      -- Да, хороша тайна, если уже паломники подтянулись, - покачал головой Испанский Лётчик.
      -- А ты как думаешь, откуда в этом самом Центре Стратегического Прогнозирования о Втором Пришествии узнали? - спросил у испанца с иронией в голосе Виктор.
      -- Есть, наверное методики какие-то научные, - пожал плечами Лётчик. Расшифровка предсказаний... Компьютеры там всякие сверхмощные. Не знаю...
      -- Методики, говоришь, компьютеры, - хмыкнул Виктор, - да брось ты. Они от этих самых бабок-богомолиц и узнали об этом Пришествии. Это точно, к бабке не ходи.
      -- А бабки откуда знают? - не понимал испанец.
      -- Наши бабки за версту всё чуют и наперёд всё знают. Сказали, Пришествие будет, значит, так тому и быть, - уверил Виктор испанца, и спросил уже у сержанта: - Так ты говоришь, сам Портрет приедет?
      -- Ага, - подтвердил сержант, - только не приедет, а прилетит. Как волшебник... Я видел, там уже площадку вертолётную утрамбовали.
      -- Ну, тогда точно туда никакого не пустят.
      -- Да никого не пустят, точно, - согласился сержант. - Там даже чуваков с телевидения нет. Два подпола с камерами бегают, сами всё снимают.
      -- Не хотят волнения в массах допустить и лишнего ажиотажа, предположил испанец.
      -- Тут ты в точку, - улыбнулся Виктор.
      -- Ты в это веришь? - вдруг спросила молчавшая до этого Мурка.
      -- Во что верю? - переспросил Виктор.
      -- Что Христос сюда заявится,- пояснила свой вопрос Мурка.
      -- Тебя что-то в этом смущает? - спросил Виктор.
      -- Смущает, почему именно сюда, - сказала Мурка.
      -- А ты знаешь места получше? - спросил Виктор.
      Мурка не ответила, только плечами пожала. И прикурила от горящей ветки. Близкое пламя осветило её лицо. И лицо это было так красиво, что, глядя на него, хотелось заплакать. Виктор отвернулся и взглянул на сержанта. Сержант уронил голову на грудь и покачивался. Потом вовсе упал на бок. Виктор примостил под его голову свой вещмешок. Пусть спит солдатик. Только сон приблизит нас к увольнению в запас.
      Спустя час Виктор, взяв с собой Испанского Лётчика, отправился менять караул. Сначала Испанским Лётчиком сменил Йоо, а затем долго искал Артиста. Нашёл по храпу у поваленного дерева. Ополченец, покинув пост, сладко дрых на валежнике под ворохом прелой листвы. Виктор попытался растолкать его, мол, не спи, боец, - замёрзнешь. Артист только ворчал, отмахивался рукой и что-то смешно во сне бормотал. Наверное, ругался и требовал, чтобы ему не мешали сосредотачиваться. Но Виктор всё же поднял его, нашёл способ, - рявкнув прямо в ухо: "Голенищев, ваш выход!" Вскочил как миленький. И тут же был отправлен к костру. А Виктор сам заступил на охрану этого сектора леса.
      Остаток ночи прошёл спокойно. Но не бесполезно: за три часа сочинил три строчки. Вот эти вот:
      ветка качнулась
      трясогузка вспорхнула
      и вновь тишина
      Трясогузка действительно была. Была, но улетела. Так и не узнав, что через псевдояпонское трёхстишье попала в анналы русской литературы. Улетела, не ведая того, пичуга. Впрочем, - оно ей надо?
      На рассвете какая-то сила (хотя понятно какая) потянула Виктора через овраг, на дорогу, туда, откуда раздавался шум работающих дизелей. К тому самому месту потянуло его неудержимое писательское любопытство, где предполагалось заявленное действо. И он, припрятав в тайнике оружие, покорно направился туда. Как крыса на звук дудочки. Вопреки всем известным инструкциям, и вопреки здравому смыслу. Тем самым, поставив под угрозу выполнение задания. Он понимал это. Прекрасно понимал. Но поделать ничего не мог. Стремление увидеть всё своими глазами было выше его сил.
      И будь, что будет.
      По дороге брели люди. Много людей. Правда, машин почему-то не было. Видимо, неплохо на дальних подъездах срабатывали посты комендантской службы. Объехать их по полям в такую слякоть было просто невозможно.
      Люди шли молча. Сосредоточено. Многие держали на руках детей. Дети почему-то не плакали. И вообще люди шли в полной тишине. Только слышно было, как чавкала под их ногами грязь.
      Женщин было больше мужчин. Старух больше, чем стариков. Стариков, вообще, почти и не было. И было много калек. Очень много. И слепых было очень много. Слепые, как всегда, выделялись из толпы подчёркнутой аккуратностью в одежде.
      Виктор, вписавшись в эту процессию воплощённой людской надежды, не пытался никого обгонять. Подхватил у какой-то женщины, несущей девочку на руках, баул. И пошёл рядом.
      Через полчаса подошли.
      С холма развилка была видна очень хорошо. Обыкновенная развилка. Развилка в чистом поле. Каких тысячи. Только вот вокруг этой радиусом в семьсот-восеьсот-километр выставлены были три живых кольца. Людское море клокотало возле этих колец, но пробиться сквозь них не могло.
      Во внутреннем кольце действительно было очень много всякой техники: подвижные электростанции, штабные кунги, несколько машины связи, включая космическую с огромной спутниковой тарелкой и тропосферную "чебурашку", ещё каких-то трейлеров, покрашенных в военно-пятнистые цвета, было немерено, а также бронетранспортёров, бензозавозов, "нейтралок", прицепов с огромными зиповскими ящиками, палаток, кухонь и прочей, прочей, прочей армейской лабуды.
      А прямо на развилке были чем-то белым выложены крест на крест две широких полосы. Рядом сачки полосатые на высоких шестах направление ветра показывали. Ветер, кстати, по-прежнему был южным. Но от этого не менее леденящим.
      Понятно было, что именно этот крест на развилке и предназначался для посадки вертолёта номер раз.
      Виктор вместе с остальными паломниками спустился с холма. Вновь прибывшие упёрлись в спину пришедших ранее. Все чего-то ждали. В воздухе висело немыслимое напряжение. И отчего-то пахло мятой. Как в июне перед грозой.
      "Вы бы с дочкой наверх вернулись, здесь может случиться давка", посоветовал Виктор женщине, отдавая баул. Но та лишь покачала головой. Ей нужно туда. Не взирая на смертельную опасность. Видимо, девочка у неё...
      Виктор пошёл по кругу. Чем дальше он шёл, тем ближе можно было подойти к цепи солдат. Наконец у него получилось пробраться на такое место, где он оказался прямо пред солдатами. Лицом к лицу.
      Солдаты стояли, переминаясь от холода с ноги на ногу. Они стояли очень плотно. Почти плечом к плечу. Их лица были изнемождены. Парни дико устали и, похоже, мечтали только о том, чтобы их поскорее сменили. Поскорее в люльку мечтали. В люльку - и спать. Без всякого там хавчика, а сразу - спать. А хавчик потом. Если прапор расход оставит.
      Позади солдат подвижным заградотрядом ходили парами хмурые молодые офицеры. Им тоже по самое не могу надоело это непрофильное занятие. Но их окопных в свою очередь подбадривал розовощёкий упитанный полковник, от которого за километр воняло генштабом. Вот он-то был бодр и энергичен. Будто в задницу вставили ему энерждрайзер.
      У этого из приарбатского военного округа полковника в руках была какая-то спутниковая штуковина с толстой такой откидной антенной. И он по ходу дела при помощи этого чудесного аппарата безуспешно пытался с кем-то связаться. При этом матюгался на то обстоятельство, которое, как известно, в том заключается, что у нас всегда "так точно, товарищ генерал, связь есть, только она не работает".
      Но когда он поравнялся с Виктором, связь, заворожённая трёхзвёздочной руганью, как раз чудесным образом пробилась.
      "Кипарис", "Кипарис", - вскрикнул полковник, - "Кипарис", дайте "Берег"... "Берег"? Добрый ночи, "Берег". Соедините со "Сценарием"... "Сценарий"? "Сценарий", наберите городской... Как не положено?! Вы что, "Сценарий", обалдели?! - Полковник встал как вкопанный. - Как кто говорит!? Половник Сидоров из мобуправления, говорит. Без чьего разрешения нельзя? Погорелова? Да вы что там с ума все сошли! Я же с "Точки" на вас выхожу! Вы что не в курсе, что... Ну...Так, ёлы-палы, там, где для Первого командный пункт развернули, там и есть верхнее звено связи... Вас что, с дежурства снять за незнание приказа? Поспособствовать? Я могу... Я не угрожаю, я предупреждаю. Ладно. Давайте соединяйте... Три девятки - тридцать семь одиннадцать - тридцать четыре... Спасибо... Манюсь? Манюсь, это я? Разбудил? Манюсь, я вот чего звоню. - Полковник пошёл дальше по кругу - Тут клюкву местные продают. Хорошую, крупную. Сто пятьдесят всего за ведро. Может взять ведра два?"
      Дала ли Манюсь полковнику своё добро на клюкву, Виктор не расслышал, полковник отшёл уже достаточно далеко. А потом...
      "Пропусти меня, добрый человек", - услышал Виктор рядом и оглянулся. Чуть сзади и правее стоял бородатый пожилой мужик и умолял солдата пропустить.
      Человек этот был каким-то несуразный. Сам невысокий, а руки ниже колен висят. И ноги размера, пожалуй, сорок пятого. И кисти рук длинные с вытянутыми сухими пальцами. Лицо одутловатое, губы спёкшиеся, а нос кривой, утиный - сломали, видать, когда-то давно, да так и сросся, как попало. Седая борода его была всклочена, - давно её уже, похоже, не чесали. Пальтишко на мужике было совсем худое, грязью заляпанное и не понять, какого цвета. Разбитые башмаки были без шнурков, - им бы, если по хорошему, уже лет пятнадцать на мусорке лежать положено.. На голове у мужика треух драный имелся из драной же собаки. Короче, бич бичом.
      Но вот глаза у мужика были... Обычно у опустившихся людей и взгляд какой-то потухший. Выцветший у них взгляд. А этот как глянул на Виктора, почувствовав его внимание, так у того аж опустилось всё. Столько там, в этих синих глазах было... всего. Нет, конечно, скорбь вселенская в них присутствовала, но помимо того, что-то такое... Что-то такое... Нет, не передать, - едва только начнёшь, а уже и не хочется. Жуть пробирает.
      И Виктор отвернулся.
      А мужик вновь стал упрашивать солдата: "Добрый человек, пропусти меня, мне туда очень нужно". И рукой показывает куда. И всё одно и тоже твердит: "добрый человек", да "добрый человек".
      Солдат не выдержал, подозвал офицеров. Те принялись хором что-то объяснять мужику. Втолковывать. Мол, отец, никак нельзя. Мол, приказ у нас. Мол, инструкция. Мол, при всём уважение...
      Да, впрочем, какое там уважение.
      Развернулся Виктор и на холм полез. Отчётливо он понял, - не будет здесь никакого Второго Пришествия. Не состоится. Вернее, уже. Не состоялось.
      И тут вспомнил, где этот взгляд раньше видел. И этого мужика вспомнил.
      Восемьдесят третий год, июль, Краснодар, улица Красная, скамейка в рощице у "стекляшки". И жарища. И две бутылки бурды какой-то чернильной под сутулым названием "Диско". И мужик этот представился тогда поэтом. И стихи читал. Неплохие, кстати, стихи. Может, конечно, врал, что собственные. Впрочем, почему бы и нет?
      Мужик этот был тогда ещё в норме - опрятная рубашка в клетку-строчку "Миллион пудов кубанского риса", тёмные джинсы с чебурашкой на жопе, светлые сандалии от "Цебо" вот этого сорок растоптанного размера, и все прочие дела. Бороды не было. И нос не был тогда ещё у него сломан. Хотя тогда уже был он не при деньгах. Правда, по тем-то временам это было ещё не смертельно. Что тогда деньги были? Почти ничто. Но это ничто в тот день было в некотором количестве у Виктора. И это он спонсировал бухалово. А мужик свою долю внёс стихами. И был ещё кто-то третий. Тот третий, собственно, и был инициатором. Но его кто-то позвал, и он куда-то отвалил. Остались на скамейке вдвоём.
      Сколько же лет уже с тех пор прошло? Вечность.
      Сейчас от того дня остались в памяти какие-то рванные ошмётки: та же, например, жара, то, как блевал на кусты отлетевшей сирени, как бросил пустую бутылку в урну, а она не долетела, как что-то нудно объяснял распаренному менту, как отпивался тёплой газировкой за копейку из аппарата на вокзале. Во, - стакан гранёный запал. Единственный захватанный стакан на весь вокзал. Один на всех. Один стакан на двести пятьдесят миллионов советских граждан. Тогда ведь ещё не было СПИДа. Тогда даже секса, как известно, у нас не было. Ничего тогда не было, кроме... кроме... кроме...
      Чего ещё вспомнить в силах от того дня? Пожалуй, больше нечего вспомнить. Разве только пару каких-то чудом зацепившихся строчек, прочитанных этим чудаком с безумным взглядом... Как там у него было-то? Ты сама себе пророчишь... Да-да. Так. Ты сама себе пророчишь? Иль печалишься о ком? Иль кого увидеть хочешь за распахнутым окном? Окна б ты позакрывала моя девица-краса, - вороньё уже склевало его мёртвые глаза... Запали строчки-то... Видимо картинка впечатлила по молодости лет. Представил, как вороньё глаза... Хорошо мужик читал. Пробирало.
      А может и не он это. Может, обознался. Вечность прошла.
      Виктор ещё пару раз оглянулся, - мужика уже отпихивать стали, - и потопал быстрее, прибавил, - скорей-скорей из этого дурдома. И когда услышал шум приближающегося к этому печальному месту вертолёта, уже не стал оглядываться. Напротив, - прибавил шагу.
      Пусть их всех.
      Только девочку жалко...
      16.
      На этот раз бросок оказался результативным. Виктор выбросил единичку, и понесла их нелёгкая прямиком на Северный Полигон.
      Там и вынырнули.
      Ну не совсем, конечно, прямо-таки точно там, где надо было, но близко к тому. Не в заданном квадрате, но в заданном районе. Уже неплохо.
      Сначала проехались под видом туристов на полупустом рейсовом автобусе Архангелогорск - Полигон-город. Но за пару километров от военного КПП пришлось сойти, - без надлежащих документов всё равно в городок не пропустят. Так Виктору водила автобуса намекнул. Ещё за шпионов, сказал, примут. Поверили опытному человеку, сошли пораньше. Не пробиваться же, в конце концов, с боем. Глупо весь гарнизон на уши ставить. И, вообще, не та это армия, с которой воюем. Так что решили в закрытые двери лбом не колотиться, а пойти в обход.
      И марш-бросок на северо-восток. Восемь километров тропой через сырой и мрачный еловый бор и в полдень вышли к ближайшей от Полигон-города деревушке. На топокарте "один к десяти тысячам" помечена была как Забадай-Комар. Красивое название.
      Всем отрядом соваться в деревню не стали. Виктор один пошёл. Задача перед ним стояла простая - найти проводника. Всего лишь. Простая казалось бы задача. Но на поверку сложной оказалась. Дело в том, сто почти все мужики в разъездах были. Кто в городе на заработках, кто на Полигоне по контракту служит, кто на охоту подался, ну, а остальные те в запое разной степени - от трёх до семи суток. Беда. Нет мужиков в деревне и всё. Хоть днём с огнём...
      Но не такой человек Виктор Пелевин, чтобы на полпути тормозить. Не такой. Всё же нашёл одного деда. Кузьмича-Егорыча. Согласился он до тридцать первой провести. Отчего ж, говорит, не провести. Проведу, говорит. Но только завтра. С утра. На ночь глядя не хотел старик по болотам чапать. Ну, а потом ему же приготовиться к дороге нужно. Это по карте кажется, что до тридцать первой близко. Но пятнашка это же по прямой, а по прямой тут не выйдет. Никак не выйдет. Ведь, и здесь вот, смотри, - скрюченным пальцем по карте, надо кругаля дать и тут вот болота шибко топкие обойти надо. Так что все двадцать будет. Поэтому - с утра.
      Ну с утра, так с утра. Тебе, Кузьмич-Егорыч, оно виднее будет. Твои владенья. И на том спасибо, что согласился, и что не спрашиваешь на кой ляд нам к этому режимному объекту выйти нужно. Да, старик, и на том спасибочки.
      И Виктор, удачно решив вопрос с проводником, стал выбираться из деревни.
      На кромке леса его встретил только Дюк. Он единственный, кто был на страже. Первый и последний рубеж обороны. Остальной народ в отсутствии начальства раслабился. Уже развели костёр. Готовили ужин. И пели песни у костра. Вернее Испанский Лётчик пел, остальные слушали. Сплошная веселуха.
      Летун подыгрывал себе на том смешном струнном инструменте, что в Буряндае выменял на ноутбук. Инструмент этот был прост как дверь. Корпусом служила какая-то высушенная и выпотрошенная брюква, к полому этому овощу была приделана кривая палка, а на палку натянуто два кожаных струны, по виду чуть тоньше тех, которыми когда-то шнуровали футбольно-волейбольные мячи. Вот и вся недолга. Вот такой вот незамысловатый инструмент. Но надо сказать, что испанцу удавалось извлекать из него вполне приличные звуки. И пел он красивым густым баритоном. Пел балладу. Балладу о том, как девочка, которую звали Красная Шапочка, шла по таинственному лесу из Детства в Конец Сказки. Как над её головой, подметая серую бездну, шумели голые ветки могучих деревьев. Как призраки, сгоняемые на тропу тоскливым ветром, нашёптали ей, пугая самих себя, всякие страсти-мордасти. Как следом за ней крался всю дорогу таинственный Зверь. Зверь то приближался, то отставал, но всё никак не решался напасть. И вот когда она уже... Впрочем, пел он на неизвестном наречии. И поэтому никто ничего не понимал. Но всё равно звучало красиво.
      -- Он мне сказал, что чем древнее и сильнее в своей правде народ, тем меньше струн на его исконном музыкальном инструменте, - шепнула Йоо на ухо Виктору.
      -- Да уж, куда там Западной Европе с её арфой, против нашей балалайки, - сыронизировал Виктор и почему-то посмотрел наверх, туда, куда улетали вместе с дымом искры. Там высь уже бурела будущим закатом.
      Мурка и Йоо слушали Лётчика, не сводя с него глаз. Женщины. Все лишь женщины.
      А Король Эпизода, наблюдая такую картину, пребывал в унынии. Артисту, как известно, нужна публика. Публика же сегодня была не его. Публика внимала не Артисту, но Лётчику. Да и публика была здесь такая, что сама рвалась в артисты: едва Лётчик закончил, Йоо свою песню спела. "Я ненавижу тебя" - так называется. Хорошая песня, боевая. И Лётчик, быстро мелодию сняв, стал ловко ей на двух своих шнурках подыгрывать. Здорово у них получалось. Что там говорить. Правда, Виктору на эту актуальную тему больше нравилась песня "Я тебя ненавижу". Но это была другой девушки композиция.
      Следом за Йоо и Мурка спела. Не выдержала, поддалась общему настроению, спела. Про то, что она теперь, мягко говоря, институтка, и фея из бара, и дочь камергера, и летучая мышь.
      Виктор тоже хотел спеть. "Там в дали за рекой". Но не стал. Трезвым был. Застеснялся.
      И Артист тоже не стал петь. Не из оперных он был, из драматических. Выступать в чужом жанре не мог. Оттого-то и был в такой печали.
      Виктор, заметив, что Артист взгрустнул, пододвинулся к нему поближе, решил подбодрить по-командирски:
      - Как дела, Король?
      -- Помыться бы, Виктор Олегович, - неожиданно сказал Артист и почесал кадык.
      -- А что, давно в бане не были? - поинтересовался Виктор.
      -- Давно.
      -- Думаете, эта и есть та причина, по которой нас с вами девушки не любят? - спросил Виктор, и кивнул на лучшую половину отряда, которая вновь во все глаза смотрела на Лётчика, - тот вновь красиво выводил о чём-то грустном.
      -- Им дай только повод, - кивнул Артист.
      Виктор внимательно оглядел своё войско польско не сгинело, и подумал, что и впрямь было бы не хило помыть этих прокопчённых на ночных кострах чумазиков. Это Артист верную мысль подбросил. Дед-фронтовик учил, что вошь, она бойца деморализует.
      И Виктор, оставив в самом разгаре праздник солдатской песни "Бойцы на коротком привале", вновь направился в деревню. Которая Забадай-Комар. Теперь уже насчёт бани договариваться.
      И договорился.
      Старушка, чей домишко с краю деревни стоял, дала добро. Денег не взяла, не понимала денег, а от упаковки говяжьего тушняка не отказалась. Ну и плюс ещё к тому Виктор наобещал дровишек в охотку подколоть. И то правда, - для Артиста выйдет трудовая психотерапия. А то что-то совсем новобранец скуксился. Того и гляди соскочит.
      У бабки после можжевельниковых экзекуций и заночевали. Побоялся Виктор свою распаренную роту в лес на ночные минуса выгонять. А у одинокой бабки дом был большой. Всем места хватило. Разместились. И пирогом с горьковатой жимолостью разговелись.
      Ночь с Лётчиком напополам поделили. Дамам выспаться дали. И Артисту, который с непривычки топором душевно намахался и теперь валился с ног.
      До трёх испанец караулил, а в "собаку" Виктор его сменил. И до самого подъёма вокруг дома ходил - складывал слова в предложения, предложения в романы, романы в шкафы. И так увлёкся, что чуть рассвет не проворонил.
      Но не проворонил. И пошёл будить народ.
      А Йоо, например, уже во дворе тёрлась, правда, с закрытыми пока ещё глазами. Дюка выгуливала. Ей-то первой и рассказал всё. Всё то, что с полчаса назад видел вот этими своими собственными глазами. Представляешь, признался он ей восторженно, гляжу-вижу, сначала ничего, а потом вдруг резко так лучи из-за леса павлиньим веером - фырх! И, не поверишь, вдруг сразу заплавал-закачался небесных сфер худой каркас, взбивая шаткое начало чего-то важного для нас. И долго так туда-сюда... Колыхался... Амбивалентно. Ну а когда угомонились, почудоюдилось - вот-вот в затишье это чья-то милость на нас беспутных снизойдёт. Уже и нимфы иностранки к нам запросились на постой... Но тут вспомнил про дело - и, слава богу, отпустило.