Да, хуже бывало, а тут тебе и рига, и запах прелого клевера, и мышиная возня, и лунный свет в лицо. Пунктиром. Через маленькое квадратное оконце. Хорошо.
      Хорошо лежим. Жаль только, что связан. И что оконце столь мало, тоже жаль. Даже голову в него не просунуть, не говоря о жопе. Тем более, что жопа - это сейчас была не только и не столько часть тела, но и исходник структуры текущего момента. С таким багажом и довеском в это оконце малое смешно и думать. А жаль.
      И оставалось только ждать. Ждать, надеяться и верить, при этом - не верить, не бояться и не просить. Испанский Лётчик вот так бы наверняка не смог. У испанцев "ждать" и "надеяться" - это одно слово. А вот Виктор мог. И ждать. И надеяться. По раздельности - и ждать и надеяться. И бояться. И просить. И не ждать. И не надеяться. И мёрзнуть. И размышлять. О смысле жизни размышлять. И пытаться делать открытия, которые своей критической массой, цепной реакцией и взрывной силой чуду сродни.
      И так вот получилось, что в эту самую, такую жестокую, ночь чудо-открытие, о котором так долго говорили, но умалчивали, большевики, меньшивики, христианские демократы и почётный гражданин мира Эммануил Кант, свершилось. Свершилось! Как было где-то там выше уже терпеливому читателю доложено. Чудо произошло. По-русски говоря, - случилось. А что? Чем хуже мы всех остальных прочих младших богов? Ничем.
      Открыл Виктор тайну своего бытия. И звёзды застопорились. И где-то в пустынях заржал бабским фальцетом сифилитик сфинкс.
      А где одному чуду произойти случиться, там тогда уж и другое вскоре жди. Быть ему. Чудо оно одно не ходит. Как говориться, пришло чудо, отворяй ворота. Ну, а в данном случае - оконце.
      Да, впрочем, оно и так открыто. Не застеклено даже. То оконце, которое не понятно для какой цели в стене, что напротив дверей, прорублено. То ли экономии электричества оно служит - в амбаре ни одной лампы не видно. Толи для вентиляции. А может просто - бойница это. Для того чтоб ствол можно было сунуть и общий обзор огневого сектора при случае иметь. Неизвестно.
      Но чего гадать-то? Не до этого. Ведь в это вот самое, непонятного назначения отверстие, лунный свет собой заслонив, полезла вдруг снаружи вот вам и оно - другое диво дивное - какая-то чертовщина материализованная. Упырь не упырь, коростель не коростель, лупоглаз не лупоглаз, но - чур меня, чур - просовывалось, пыхтя-крехтя, внутрь через дырку что-то мохнатое. Да-да, протискивалось сюда, в сарай, сопя, нечто ночное и жуткое.
      Хлопай зенками, не хлопай, а глаза не врут, - что-то действительно влезало.
      И влезло.
      И стекло-скатилось вниз, царапая стволы когтями. Шмякнулось на пол. Вякнуло-ойкнуло, встряхнулось и понеслось стремглав, клыками щерясь, на Виктора.
      Виктор зажмурил глаза.
      Дюк для начала вылезал ему своей шершавой лопатой всё лицо. Потом кляп дёрнул. Вытащил. Чуть челюсть не свернул. А затем уже принялся верёвки грызть. На руках. Эта работа заняла у него от силы минуты две. На ногах уже вдвоём узы терзали. Конечно, мешая друг другу. Но всё равно быстрее.
      Отважная девочка Йоо ждала под окошком.
      - Снаружи всего один охранник, - прошептала, когда Виктор в окошко выглянул, - я бы его вырубила, но он без ключей, а на двери четыре замка висят. Что делать будем, Пелевин?
      - Ты одна? - спросил Виктор охрипшим голосом.
      - Ещё Ли здесь, он на вышке часового снимает, - ответила девочка-боец.
      - Значит так, ты пока не суетись. Я попытаюсь человека с ключами вызвать. Будь наготове.
      Йоо кивнула и нырнула в темноту. А Виктор к двери, и ну в неё долбиться. Настойчиво.
      - Какого хрена? - послышалось снаружи.
      - Я развязался, - честно признался Виктор.
      - Ну и хрена?
      - Открывай.
      - На хрен?
      - Связать чтобы.
      - На хрен? Связанный, не связанный, куда ты на хрен денешься?
      - Сбегу.
      - Куда? На хрен?
      - На небо.
      - Хрен там.
      - Говорю, сбегу. Тут гвоздь из стены торчит. Сейчас вены вздёрну. К утру истеку. Шоно тебе задницу на свастику порвёт. За меня за дохлого ему лавэ не светит.
      - Какого хрена! Ни хрена себе! Ну-ка не гони. Я за Мякишем метнусь. У него ключи.
      И затихло. Минут на пятнадцать. Похоже было, что Мякиш спал неподъёмным богатырским сном.
      Но приползли, матерясь. Куда деваться? Работа такая.
      Зазвенели ключи. Защёлкали замки. Один. Второй. Второй не пошёл. Третий. Снова второй. И последний. Металлические пояса посыпались на землю. Оковы пали. Тяжёлая дверь заскрипела..
      Первым, на свою беду, в амбар вошёл тупорылый стражник. Начал шарить фонарём. Хотел чего-то спросить. Но не успел. Аки зверь кинулся на него Дюк. Сбил на землю. Вцепился в горло. И выдрал кадык.
      Хорошо, когда есть у тебя кто-то, кто может за тебя любому горло перегрызть.
      Мякиш, хотя внутрь и не вошёл, но ему тоже сладко не пришлось. Пострадал от крыла стрекозы, - разрубила его Йоо самурайским своим мечом на две половины. Свистнуло пронзительно из темноты сверху вниз, сверкнуло всполохом зари слева направо, - и развалился Мякиш сикось-накось. На две неравных половины. Да, неравных... Получается тогда, по логике, что не две половины, а на две части. Одной достались голова и правая рука. Другой левая рука без головы. Но зато с ногами. Которые несколько раз ещё дёрнулись в судороге. Поелозили по траве голенищами до пошлого генеральского блеска начищенных юфтевых сапог. И замерли. Жуткое зрелище. Особенно в шикарном свете, - как всегда в предгорье жирной, да к тому же сегодня ещё и полной, луны.
      Виктор с трудом перепрыгнул образующуюся между Мякишами томатную лужу и на всё ещё не разогревшихся ногах рванул ортопедическим скачками вслед за Йоо, поближе к подзаборной тени. Где вскоре их и нашёл сноровистый Ли.
      - Командир, может спалим тут всё, - сразу предложил китаец. - Вышьем журавля огненной нитью на белом сукне хаори?
      - Предать всё очищенью? - задумался Виктор, но, обведя взглядом освещённую луной усадьбу, покачал отрицательно головой: - Нет, здесь могут быть женщины и дети. Они причём? Мы Воины, а не каратели. Решим всё по-другому. Где остальные?
      - Мурка базу охраняет, - стала докладывать Йоо, - Артист... Сам понимаешь. Его брать не стали. А Лётчика штормить.
      - Что с ним? - насторожился Виктор.
      - Местные черемшой угостили, - пояснила Йоо, - трава такая вонючая...
      - Знаю, - кивнул Виктор. - Ешь с людями, спишь со свинями.
      - Ага, - согласилась Йоо. - Бабка одна принесла. Ну он и дорвался на халяву. Как Мартын до мыла. Печень, видать, и сработала. С вечера полощется. Жёлтым как Ли на лицо стал. Местным нарзаном сейчас отпивается, бедолага.
      - Ясно, - всё про это понял Виктор. - Меня-то как нашли?
      - Дюк нашёл, - пояснила Йоо. - Он нас по твоему следу до дома старика довёл. Ли с дедом поговорил по-свойски, тот и признался, куда тебя направил. Всё просто.
      - Просто, - согласился Виктор.
      - Что делать будем командир? - спросил рвущийся в бой Ли.
      - Ли, "Что делать?" - это вопрос, который не терпит суеты, в России он проходит по разряду вечных, - проинформировал японца Виктор, - поэтому торопиться не будем. Для начала отсюда смоемся. По-тихому.
      - А как же все эти? - кивнула Йоо в сторону строений.
      - Они нас сами найдут, - успокоил её Виктор. - А нам пока нужно в кучу собраться. Уходим.
      - Дюк, апорт! - приказала Йоо.
      И отважный пёс первым перескочил через забор.
      14.
      Занималась кровавая заря.
      Чем она занималась, было не совсем ясно. Но зато летописцу достоверно известно, чем занимался в тот порассветный час командир сводного отряда Армии Света В.О. Пелевин.
      Проведя на скорую руку рекогносцировку, готовил он своё войско к предстоящему боестолкновению.
      Просёлочная грунтовка от усадьбы Шоно до Буряндая шла через огромное засранное коровами пастбище, потом эта дорога пересекала подболоченное кочковатое поле, на краю которого в пересечении подножий двух погрязших в облаках вершин пестрел буддийский дацан, ну, а затем мимо этого, явно под туристов отстроенного культового новодела, ныряла в сосновый лес. И по лесу петляя, добиралась уже до самого селения.
      Бой бандитам решил Виктор дать на лесном участке дороги. Он не сомневался, что именно по этому маршруту головорезы в деревню рванут в порыве мести. Точно - по этому. Другого пути здесь нет. Хотя... Другой путь, конечно, есть, но не поедут же они кругаля с выездом на "федералку". Нет, не поедут. Не будут они полдня терять. Не тот манёвр это, когда душа горит и кулаки чешутся. Так что всё верно решил.
      И расставил людей следующим образом.
      Китайцу определил место перед последним лесным поворотом слева. Будешь, сказал ему, полком левой руки. Ли кивнул и сразу себе место нашёл. Возле сонного муравейника. И затаился там в кустах багульника. Виктор, наблюдая за его маскировкой, улыбнулся, вспомнил трактовку советской эмблемы сухопутных войск - звезды в обрамлении венка: "Сижу в кустах и жду Героя".
      Оклемавшегося к утру, но всё ещё бледного Испанского Лётчика Виктор поставил после поворота и с правой стороны. Испанец упал плашмя в густую траву. И растворился в ней. Хорошо быть плоским и зелёным.
      Мурке с её пулемётом выпала диспозиция на насосной станции. К этой бетонной будке через дорогу верхом подходила труба, по которой кипящая минералка добиралась до ванн местного санатория. Выбранный для засады участок дороги обстреливался с этой небольшой, но всё же высоты прекрасно. Виктор бы сам там залёг, чтобы картину боя видеть в полном объёме, но труба имела свищи и пробоины, из которых струил густой сероводородный дух, выдержать который не всем было под силу. Мурке же, смолящей беспрестанно "Беломором", был этот запашище нипочём. Поэтому вот так.
      Сам Виктор залёг на обочине слева от "таблетки", которой перегородили дорогу метрах в пятидесяти от поворота. При себе определил Артиста. Спрятал его за покрытый серым лишайником валун.
      А Йоо залегла в канаве напротив, с той стороны щербатого полотна. Вместе с Дюком.
      Ждать пришлось не более часа.
      Первым услышал звук моторов натурофилосов, то бишь сын природы, плоть её от плоти, китаец Ли. А как услышал, так и передал по рации "два нуля четыре". Мурка подтвердила, что видит, как банда наползает к повороту колонной из трёх "кукурузеров". Виктор приказал не дёргаться, огонь самостоятельно никому не открывать, - ждать приказа.
      И отработали, как учил орденоносец Ваха.
      Виктор дал отмашку, когда первый внедорожник прошёл поворот, второй был на повороте, а третий только начинал поворачивать. Ли подбил из гранатомёта последнюю машину, Лётчик перевернул первую. Второй уже было не туда не сюда.
      Дым, огонь, металлический скрежет.
      Дальше уже пошёл расстрел младенцев. Но работы было. Всё-таки из машин выскочила не мало не много, а человек двадцать-двадцать пять. И все с оружием.
      Ли, Лётчик и сам Виктор вели прицельный огонь. Аккуратно и хладнокровно.
      Живые факелы тушила из пулемёта Мурка. И это было высшей степенью милосердия.
      Артист расстреливал воздух. Утренний упругий воздух трещал по швам от этой его пальбы.
      Йоо как заведённая швыряла свои легированные сюрикены.. Свистящие звёзды падали точно. И кучно. Желание успевали загадать не все.
      Несколько уцелевших метнулись в лес.
      Пошла азартная игра в казаков-разбойников. Приговор Высшего Суда, Суда, где в присяжные были вызваны все от рук бандитов пострадавшие, а в свидетели - все невинно ими убиенные, нужно было привести в исполнение в отношении всех. Приговор этот был суров. Но справедлив. Суд присудил-отмерил каждому по совокупности совершённых им преступлений. И хотя, конечно, с учётом принципа частичного поглощения наказаний, но всё равно - всех в высшей мере.
      И шла охота. Не на волков. А на кого похуже. И чей-то тихий голос сквозь крики и пальбу вкрадчиво объяснял рафинировано ойкующим наблюдателям суть всего происходящего: "В заповедье богами забытом, где природа не знает имён, укрепляем осмысленным бытом обветшалые связи времён".
      Минут через сорок бешенный собачий лай и стрельба прекратились. С братством волка было покончено. Воины Света начали выбираться по одному на дорогу. И пошёл контрольный осмотр. Пленных брать не пришлось. Некого было.
      Виктор искал среди мёртвых тело атамана. Только он один знал его в лицо. Только сам и мог его идентифицировать. Но пока не находил.
      И уже вскоре выяснилось, что среди мёртвых Шоно нет.
      Неужели остался в усадьбе? Всё может быть. Хотя, конечно, оборот незапланированный.
      Но делать нечего, и Виктор отдал приказ грузиться. Поедем, мол, искать.
      Но когда сам уже собирался было в машину нырнуть, тут в метрах сорока он и вышел из леса. Человек. Шоно. Прошёл сквозь чёрный дым догорающих шин, махнул рукой и крикнул: "Только ты и я".
      И Виктор пошёл ему навстречу. Не спеша, но и не менжуясь.
      Встретились глазами. Всё-таки не зря Волком назвали. Звериный взгляд. И оскал такой же. Но ничего, - на всякого волка найдётся свой волкодав.
      Ну что, мой серый человек, начнём, помолясь?
      Шоно нехорошо улыбался. Расшитая бисером кобура, из которой торчала, белея слоновой костью, рукоятка кольта, бала предусмотрительно расстёгнута. Пальцы бандита нажимали на невидимые клавиши, исполняя тревожную мессу. Желваки на скулах играли свою злую финальную игру.
      И миг звенящей тишины.
      За спиной Шоно из-за качающихся верхушек сосен вдруг выглянула алая каёмка солнца и ослепила Виктора. Он зажмурился. В это мгновение коварный Шоно и выхватил свой револьвер. Но фора его была бита, - Виктору не нужно было ничего ниоткуда выхватывать. Он сложил из пальцев "берету" и, практически не целясь, дал серию из трёх выстрелов. Тёмный силуэт отшвырнуло убойной силой назад, в клубы дыма.
      Вот и всё.
      Виктор сдул дымок со ствола, круто развёрнулся на каблуках и походкой восточно-деревянного Клинта пошёл к машине. Дело было сделано. Конец кино. Можно расслабиться. И пропустить титры. Улыбнись, девонька.
      Но девонька закричала. Закричала в ответ на крик, раздавшийся сзади. И два крика слились в один.
      Кричал восставший из ада Шоно. Раненым зверем кричал. Выл.
      И кричала Йоо. Дико кричала.
      Виктор повернулся. Навстречу пуле. И... без вариантов.
      Но, тут заколейдоскопило. Заслоняя его от смерти, вперёд выскочила безбашенная Йоо. А уже спасая её, сбивая её с ног, откуда-то сбоку, выпрыгнул китаец. Это был невероятный прыжок. От того места, где Ли стоял, до вот этого... Нет, это было физически просто невозможно. Но крадущийся тигр превратился в летящего дракона. И пулю Шоно остановил грудью именно он.
      В ответ на этот из преисподней выстрел раздалось несколько прощальных очередей. И от Шоно остались только алое кружево. С ним было покончено. Уже окончательно.
      Но только Ли он всё же забрал с собой. Храбрый китаец не признавал бронежилетов.
      Он умер через три-пять-семь-одиннадцать минут на руках у Виктора. Он действительно умер. Но, правда, обещал вернуться. Птицей Юн, например. Или весёлой черепахой. Или весенним липким ветром. Или настырным тополиным пухом. Или таким же нежным снегом, который вдруг повалил сейчас на них из растревоженных боем облаков. Ну, да, снегом... Или кем-нибудь или чем-нибудь ещё. Неважно. Важно, что он обязательно вернётся. Ибо не завершён ещё его круг. А значит, всё продолжается.
      И поэтому просил он девочку Йоо не плакать. Ведь Воинам Света не пристало плакать. Ведь Путь саму...
      Но Йоо не смогла удержаться. И Артист тоже захлопал заблестевшими ресницами. А Мурка закурила. А Лётчик от досады разрядил рожок по равнодушным к людскому горю вершинам. И на двух из них сошли лавины. И собачий вой грозным эхом ещё долго гулял по долине от левой гряды до правой, разнося весть о прекрасной смерти китайца Ли.
      Провожали Японского Городового всей деревней.
      Прощальное слово держал сам Виктор.
      - Я познакомился с Ли совсем недавно, буквально вчера, - начал он, стараясь перекричать свистящие порывы ветра. - И только лишь поэтому мы с ним не успели по настоящему стать друзьями. Вражья пуля сразила его, и мы не успели.... Ни друзьями не успели стать, ни просто узнать друг друга поближе. Но я одно знаю, - Виктор окинул взором притихшую толпу. - Ли был верным товарищем и настоящим бойцом. Когда-то очень давно слово "ли" означало у китайцев "приношение жертвы", затем стало оно означать "порядок", теперь оно означает "правило". Ли оправдал все три значения своего имени. Он принёс себя в жертву, чтобы тот порядок вещей, который он считал достойным, был возведён в ранг правила. Спасибо тебе, Ли. За всё спасибо. И знай, Путешествие будет продолжено, задание будет выполнено, Жабе не жить. И твой дух - дух воина - поможет нам в нашей борьбе. - В голосе Виктора задрожал металл. - Мы сделаем это! Я всё сказал.
      Закончив свою прощальную речь, Виктор положил на сырой холм камень. И Йоо, повзрослевшая на одну смерть, тоже положила камень. И Артист положил, и Мурка, и Испанский Лётчик. И Бажба Барас Батор. И бабушка с бидоном. И до сих пор не протрезвевший метатель камней. И все остальные жители освобождённого посёлка Буряндай, - от мала и до велика, - положили по одному камню. А кто и два.
      И образовалась на могиле Ли пирамида. Не такая, конечно, высокая, как пирамида, допустим, царя Хеопса. Поменьше. Но зато эта пирамида была не памятником человеческому тщеславию, а была знаком людской благодарности. А разве второе первого не выше? Пусть и ниже.
      После панихиды все отправились в столовую санатория, где на скорую руку были накрыты для поминок столы. Лишь Виктор и Бажба Барас Батор отправились к последнему домой. За обещанной Абсолютной Клеткой.
      Войдя в дом старика, Виктор сразу потянулся к старой клетке.
      - На кой тебе это старьё? - неожиданно спросил у Виктора старик, чем его весьма напряг.
      - Ты же сам обещал отдать её, когда я с Шоно разберусь, - напомнил старику (уж не склероз у деда?) удивлённый Виктор.
      - Я тебе Абсолютную Клетку обещал отдать, а ты этот никому не нужный хлам собрался оприходовать.
      - Но разве это не...
      - Ты думал, что это она и есть? - спросил старик и закудахтал.
      - А разве нет?
      - Нет, конечно.
      Старик, продолжая веселиться на предмет человеческой наивности, залез на скрипящий табурет, пошарил рукой на перекошенном шкафу и достал сверху какой-то небольшой сосуд. Оказалась - колба. Протёр пятернёй пылюку и протянул Виктору:
      - На, держи.
      -- Так это Абсолютная Клетка? - был поражён Виктор.
      - Она, - кивнул старик. - Был у меня знакомец один. Врач. В нашем санатории лет двадцать трудился. Как по распределению после института попал, так и трудился. Так вот врач этот, Журавлёв Александр Михайлович, хотя и был практикующим врачом, и даже до зама главного дослужился... До главного не дослужился потому что хотя и был Журавлёвым, но самом деле Беккером... И не Алексадром, а Изей... И не Михайловичем, а Моисеевичем... О чём я? А, ну да. Значит, хотя, он больных и пользовал по долгу службы, но помимо того наукой изрядно занимался. У него на дому даже лаборатория была оборудована.
      - Ну и? - торопил деда Виктор, время поджимало.
      -- Ну вот, я и говорю. Наукой он занимался. Изучал то, какие цитогены дрожжей получаются в результате вариаций в экспрессии хромосомных генов, приводящих к альтернативным вариантам складывания полипептидных цепей. Надеялся, что это приведёт его к пониманию новых молекулярных механизмов регулирования действия белков путём длительно сохраняющейся настройки их активности без изменения первичной структуры закодированных в ДНК генов... Приблизительно так.
      -- Ну ты дед и даёшь!
      -- А то! Настоящим коммунистом считаться может только тот, кто овладел всей суммой знаний, накопленных человечеством. Но это ещё что. Подумаешь, "механизмов регулирования действия белков путём длительно сохраняющейся настройки". Я и похлеще могу. Вот ты бы мой доклад послушал, что я на последней партконференции...
      -- Дед, дед, время.
      -- Говорю, не доклад, - песня была. Ладно. Короче, что-то такое Сашке Журавлёву, ну, то есть Изе Беккеру, по генеральной его теме открыть-таки удалось. Нащупал он там какой-то ход. Но это не важно. А важно, что в этой вот питательной бурде, - старик кивнул на колбу, - обнаружил он какие-то побочные эффекты. Накануне, перед тем, как уезжал, - докторскую в Ленинград подался защищать, - принёс мне эту склянку и сказал по большому секрету, что в ней, дескать, клетка с абсолютными свойствами. Просил до его приезда сохранить. И пробку эту вот резиновую наказал ни в коем разе не вытаскивать. Наказал и уехал. Пятнадцать годков почитай уже прошло, как уехал. До сих пор не вернулся. Как в воду канул. Ни слуху, ни духу.
      -- Ничего удивительного, - прокомментировал Виктор, - дорога в Соединённые Штаты Науки - это дорога в одном направлении. Дядюшка Сорос покупает ботаникам ван-вэй тикет.
      -- Видать, так и есть, - согласился с версией старик.
      -- А как Клетка-то эта работает? - двинул его ближе к насущному Виктор, рассматривая на свет мутную жидкость.
      -- А я почём знаю.
      -- Сам же говорил, что слово верное знаешь.
      -- Наврал.
      -- Ну дед!
      -- А что мне делать оставалось?
      -- Ладно, по ходу дела разберёмся. Не боги горшки...
      -- Разберётесь, - не сомневался дед.
      И хотел он что-то ещё добавить, но промолчал. Задумался о чём-то.
      И Виктор тоже замолчал.
      Так и посидели они немного душевно в полной тишине. Слушали, как ангелы шуршат крылами.
      Потом только, когда ангелы в протрубивший дымоход юркнули, попросил Виктор деда:
      - Вы тут за могилкой-то Ли присмотрите.
      - Присмотрим, - кивнул дед, - на этот счёт не волнуйся. Дело святое.
      Виктор вздохнул и глянул во двор. В оконном проёме на фоне покосившегося неба качнулась от порыва ветра обломанная былыми бурями сухая ветка.
      И в этот тихий миг Виктор вдруг подумал, что когда-нибудь обязательно-обязательно напишет толстенную книгу о всяком таком необязательном, о первой подвернувшейся под руку фигне, о чём попало, короче, напишет, а всё ради того только, чтобы всенепременно в эту книжку поместить вот эти три незамысловатые строчки:
      за мятой шторой
      качнулась косая тень
      сломанной ветки
      15.
      Кубик лёг на двойку, - выпала четвёрка.
      Виктор сделал фишкой четыре шага и поставил её на безымянный кружок. Кружок был явно проходным и необязательным. Но это ничего не меняло, - ведь жизнь так устроена, что многие, казалось бы, совсем-совсем необязательные ходы пропустить не представляется возможным. Судьбу не обманешь. Это её конструктором не предусмотрено. Наглухо всё там запаяно. А если попытаешься, пломбы заводские нарушив, ящик этот чёрный всковырнуть, дабы алгоритм вручную поправить или исходные коды выпрямить, - боком тебе это выйдет. Ой, боком.
      Ну, ладно - поехали!
      Виктор ушёл первым. И пока перемещался, ему почему-то представилось, как в покинутой им деревне началась разборка декораций, как стали расходиться актёры, как...
      Как кружок на карте Бодрийара был безымянным, так и высотка, на которую они под моросящий дождик сподобились, тоже была из разряда безымянных. Небольшой такой холмик, вписанный в незамысловатый ландшафт среднерусской полосы.
      До следующего броска, как известно, должно не мене шести часов пройти, - одигонию необходимо в исходное состояние опрокинуться. Так, во всяком случае, по всем инструкциям. Видимо, маслу, закипающему в шарнирах невидимых гироблоков, нужно время на то, чтобы остыть. Ну, а шесть часов пройдёт, можно будет снова швырять на удачу. А пока...
      А пока суд да дело, вполне разумно было небольшой привал организовать. Ночной бивуак разбить. Но только не тут наверху, - на виду у вон того подозрительного ястреба, что в бездонном мокром небе шарится. Нет, не тут. Нужно вниз спуститься. К лесополосе, которая вдоль огромного оврага змейкой тянется. Самое то для тайного лагеря. Самое оно - среди шершавых стволов осин да тополей прозрачными друидами обратиться и от постороннего взора заныкаться.
      Стали вниз спускаться осторожно. По глиняной размозне. Сгибаясь под тяжестью боевого снаряжения.
      "Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем", - стараясь не упасть, взбодрил сам себя Виктор цитатой из Ульянова-Ленина. Том шестой страница девять. А когда произнёс он эту фразу мысленно, показалось ему вдруг, что за спиной захихикал Бажба Барас Батор. Так явственно показалось, что даже оглянулся. Да нет, не было, конечно, сзади никого. Последним Виктор в цепочке шёл. Оттого так всё и получилось, кстати, что последним шёл, - когда озирался, поскользнулся, упал и вниз по грязной жиже покатился, всех остальных сбивая с ног. Так по крутому склону и полетели кучей-малой. Всё в один ком смешалось: люди, звери, оружие, баулы, мысли, облака, семья Волконских, луна и солнце. Хорошо ещё, слава яйцам, что не из одной гранаты чека не вылетела, а то бы было дело.
      А внизу оказался Виктор каким-то не очень понятным образом на Мурке сверху. Внизу, но сверху. Хотел встать побыстрее, но Мурка, лежащая на спине плашмя, его за бушлат придержала, гремучим ароматом дешёвых папирос и шикарного парфюма обдала, щекой бархатной о его небритость потёрлась и замурлыкала. И это при живой-то невесте!
      Еле оторвался смущённый Виктор от загадочной дамы.
      И то, - некогда разлёживаться. Топать нужно, не до амуров. Уже вечер к ночи сватается. Стрела заката над серым горизонтом вдоль холмов полетела. Размывы луны сквозь блёклые фильтры сытых облаков стали угадываться. И в глаза будто крупы-ячки кто-то запасливый и нежадный щедро насыпал. И ведь не протрёшь же её - руки заняты. Впрочем, даже если бы и не заняты были, всё одно не протереть - уже сумерки. Ещё с полчаса пройдёт, а то и меньше, и хана, сливай воду, - в темноте совиной блукать придётся, по бубенцам друг друга вычисляя. Не так хотелось. Хотелось засветло ночёвку справить.
      Но всё же управиться до темноты успели.
      Даже хворосту собрать засветло сподобились. Виктор сдался, и костёр развести разрешил. Не большой, правда, чего дурить, не туристы же, но так, чтобы портянки, да берцы просушить можно было, да тушёнку подогреть.
      А ночь пришла - дождь надоедливый стих. А дождь стих - какой-то гул с южной подветренной стороны послышался. Не нарастающий, не удаляющейся, а равномерный такой.
      Виктору интересно стало. Испанского Лётчика и Мурку на разведку заслал. Мало ли. Вдруг уже началось. Вдруг уже в кольцо взяли. Хотя, конечно, вряд ли.
      Разведдозор, отправил, а сам тем временем от костра в сторонку отошёл. На пенёк вечерний помидор поставил. Десять шагов отсчитал, фонариком подсветил и расстрелял овощ глухими пулями. Полегчало. Вернулся к костру, достал походный блокнотик, и, расписав "Мон-Бланк", оставил пометку самому себе на потом: "Путь не требует сюжета, Путь сам себе сюжет". А потом ещё одну фразу написал, только что в голову забредшую, умную: "Настоящее - это попытка прошлого не допустить будущего". Буквы кривыми выходили - руки стыли. Что поделать - октябрь в правах. Россия, ночь, октябрь и всё такое. Достать чернил и плакать, ё-моё.
      Тут Йоо сняла наушники, вытащила изо рта чупа-чупс, и заметила, не то осуждая, не то восхищаясь:
      -- Интересный ты, Пелевин, чел, - даже здесь, в таком засранстве писать умудряешься.
      -- Профессия такая, - буркнул Виктор в ответ.
      -- Странная всё-таки профессия.
      -- Нормальная.
      -- Наверное, капустная?
      -- Да, не сказал бы.
      -- А чего ради тогда скрюченными от холода ручонками по бумаге елозить? Наверное, людей нравиться уму разуму учить? Да, Пелевин? Тащишься от этого? Колись.
      -- Народы поучать - последнее дело.
      -- Ради чего тогда? Ради славы?
      -- Этот бой не ради славы.
      -- А ради чего?
      -- В двух словах не объяснить.
      -- А если.
      -- Блин, достала! Всё ей на свете объясни. Ну как тебе... Знаешь, наверное, что по теории вероятности, если за клаву посадить бессмертную мартышку, то рано или поздно она отстучит на ней "Я помню чудное мгновенье". Слышала такое?
      -- Угу. Вроде.
      -- Так вот, я полагаю, что все писатели мира это такая коллективная обезьяна, которая, если не будет лениться, однажды напишет, пусть даже и случайно, нечто... Короче, какие-нибудь такие слова напишет, от которых люди проснуться. Понимаешь? Слова, которыми люди спасутся. Вот, собственно, и всё. И я лишь часть этой креативной обезьяны.
      -- Люди спасутся? А-а-а, помню-помню... Ты же мечтаешь народы творчеством своим в бессознанку отправить.
      -- Ты что-то путаешь. Я же говорил тебе, что не лишить сознания мечтаю, а пробудить его. Причём в слове "пробудить" я ставлю два "дэ".
      -- От слова "будда"?
      -- Да.
      -- Думаешь всё-таки, это у тебя получиться?
      -- Пусть не у меня, пусть у кого-то другого, у того, кто поудачливей или поталантливей, чем я. Но когда-нибудь у кого-нибудь да, обязательно получиться. Должно получиться. Поэтому всем, кто может держать перо в руке, нужно, повышая вероятность чуда, писать, писать, писать. Слова, слова, слова... И маленькие собаки, как Чехов говорил, должны лаять, не смотря на наличие больших.
      -- Слова, слова, слова... Шекспир какой-то... Но ты же сам мне говорил, что словами ничего объяснить нельзя.
      -- Говорил. А и не надо ничего специально объяснять. Не надо стараться. Надо просто писать. Как умеешь. В том-то весь и фокус, что слова сами собой в нужную фразу однажды сложатся. Так будет. Я верю. И когда человек прочитает это уникальное послание, захочет он от восторга крикнуть "Ах!". Во сне, конечно, крикнуть не сможет. Но желание будет так сильно, что он проснётся. И крикнет. Как новорождённый. И станет, наконец, свободным.