Что же касается мамы, то мои планы не изменились. Напротив: мое новое положение создает более подходящие возможности, и я, разумеется, постараюсь их {264} использовать возможно скорее. Надеюсь, что и мой брат будет здесь. Очень возможно, что тем временем я окажусь за границей. Не думай, пожалуйста, дядя, что я легкомысленно подошла к этому вопросу. Ты ведь знаешь, как я ждала приезда брата и мамы. И, вопреки всему, хочу верить, что я права. При других обстоятельствах я могла бы, понятно, разъяснить все подробнее.
      Я хотела бы, чтобы мой дядя знал в точности о моем материальном положении, дабы моя мама и брат могли получать деньги, не дожидаясь меня, если я задержусь за границей. Ту сумму денег, которая записана на мое имя, я внесла в фонд "Объединенного кибуца" ("Гакибуц Гамеухад") в соответствии с прилагаемой квитанцией. Оттуда моя мать или брат смогут получить эти деньги в любую минуту, после удостоверения их личности. И еще об одной важной вещи я хочу сообщить тебе на случай, если меня не будет в стране или если я не смогу сразу получить отпуск: секретариат кибуца твердо обещал мне, что поможет моей маме во всем, будь то работа или другие дела. Они смогут передавать обо мне достоверные сведения в случае, если я сама не смогу писать, что трудно себе представить. Я еще хочу, чтобы ты знал о чемодане, который находится в семье К. и может маме понадобиться, и о чемодане в кибуце (Кесария) - в нем папины книги и некоторые другие личные вещи...
      Не удивляйся, дядя, этому стилю {265} "завещания", но так как я, по всей вероятности, вскоре отправлюсь из Египта в Европу, я не хотела, чтобы когда приедут сюда брат ила мама, мой дядя не знал о вещах, имеющих на первых порах столь большое для них значение.
      Прости меня, что я утруждаю тебя столь многими делами, но с тех пор, как я в стране, я привыкла обращаться к дяде во всех трудных случаях, и дядя меня избаловал своей любовью и постоянной готовностью придти на помощь.
      С большой и горячей любовью и благодарностью
      Хана Сенеш.
      Каир, январь 1944.
      Дорогой Гиора,
      после десятичасовой, примерно, поездки, мы прибыли по назначению. Время прошло довольно хорошо, потому что я ехала с веселой компанией. Мы пели, беседовали и даже вздремнули. Часть дороги я сама вела машину. Понятно, не до конца, так как кроме меня было еще три шофера. У меня было много времени для раздумий, и я, понятно, думала о тебе. Я снова благодарю судьбу за то, что мы встретились, пусть даже на очень короткое время.
      Ты можешь себе представить, как меня интересуют твои первые впечатления о стране в кибуце. Не торопись выражать свое мнение, постарайся раньше узнать страну, а это дело не простое (я имею ввиду, чтоб ты познакомился не только с географией страны). Сейчас мне трудно писать, ибо все считается {266} "военной тайной", и я опасаюсь, что цензор многое зачеркнет. Короче говоря: я себя чувствую хорошо. Тут много солдат и солдаток из Эрец-Исраэль, и среди них у меня много друзей. Днем я занята, но по вечерам мы иногда идем в кино или я остаюсь в своей комнате и читаю. К счастью, я живу в городе, а не в лагере, и здесь я могу лучше использовать свободное время.
      Мой дорогой Гиора, пиши мне много. Ты ведь знаешь, как меня все интересует. Послал ли ты телеграмму маме? В следующий раз постараюсь написать больше и, может быть, даже приложу карточку. Тысячу раз обнимаю. Твоя сестра. Р. S. В отношении имени (Речь идет о еврейской имени брата.). Мне Гиора нравится больше, чем Гершон.
      27.1.1944, Каир
      Дорогой Гиора,
      многим солдатам нашего "причала" повезло, и они одни за другим едут домой, и я, таким образом, могу послать тебе письмо вторично, приложив к нему маленький подарок местного производства Все красивые вещицы, которые я вижу, хотела бы послать тебе. Но я пока еще не знаю, что тебе нужно, и, понятно, что я не "капиталистка". Поэтому посылаю тебе, мой дорогой Гиора, свою авторучку, так как я по. лучила новую. Недавно я беседовала с человеком, который вернулся из Турции и {267} заинтересован в том, чтобы наша мама могла приехать. Надеюсь, что мое письмо убедит ее в преимуществах немедленной алии. Сейчас произошла задержка из-за того, что нет возможности проехать через Болгарию, но есть кое-какая надежда, что найдется другой путь.
      Что касается меня, то, возможно, что вскоре я тронусь отсюда. В этом случае буду, вероятно, писать более короткие письма. Для мамы я приготовила несколько писем, и с течением времени ты их будешь высылать ей. Она ни в коем случае не должна знать о том, что я мобилизована.
      Надеюсь, что ты сохранишь все те адреса, которые я дала тебе в связи с мамиными и твоими делами.
      Используй их спокойно каждый раз, когда в этом будет необходимость. С большой любовью
      твоя сестра
      Февраль 1944, Каир (Брату)
      ... Сегодня снова была на хорошей прогулке. Посетила царские гробницы в Луксоре. Интересные и монументальные творения. Вообще-то говоря, у меня уже для всего этого не хватает терпения. На будущей неделе, по-видимому, тронусь отсюда и с напряжением жду начала новой работы.
      В случае, если мама приедет во время моего отсутствия, ты должен объяснить ей ситуацию. Я знаю, мой дорогой, что на тебя возложена трудная миссия, и не знаю, поймет ли мама этот {268} мои шаг. Нет слов, чтобы выразить, как болезненна для меня мысль, что я снова причиняю заботы моей дорогой маме и не могу быть вместе с вами. Все мои надежды на то, что скоро вы оба будете вместе.
      С безграничной любовью - Хана.
      2.4.1944 (Югославия) (Брату)
      Я оставила прежнее место. Чувствую себя хорошо, и моя работа доставляет мне удовлетворение. Довольствуйся пока этими сведениями. Я знаю, что эти короткие слова не говорят о многом, но ты, мой дорогой, ты пиши обо всем. Как ты вступил в новую жизнь? Теперь тебе уже легче выразить свое мнение. У тебя была возможность познать все хорошее, а также и трудности. Мне кажется, что там люди исключительно приятные, и ото очень помогает созданию домашней обстановки.
      В каком положении твой иврит? Несомненно, ты хорошо успеваешь. Не так ли?
      Не завидую тебе в том отношении, что приближается лето. В долине Иордана не замерзают от холода, но от тебя близко Тивериадское озеро. А это не так уж плохо Есть ли что-нибудь от мамы?
      Тысячу раз обнимаю - Хана,
      10.5.1944 (Югославия) (Брату)
      Да, воздушная почтовая связь не очень упорядочена, в все же я получила три твоих {269} письма. Как они меня обрадовали! Я рада, что ты доволен и счастлив. И я удовлетворена, но мне жаль, что я так далеко от тебя. Случались тут со мной очень интересные вещи, но тебе придется некоторое время обождать, пока я расскажу тебе о них. Мой дорогой, я, как и ты, очень озабочена положением мамы. Страшное ощущение - знать, что лишена возможности поспешить ей на помощь. Ничего особенно не зная, я представляю себе, что ее положение ужасное. Ты можешь себе представить, сколько я думаю о вас обоих, а о ней - больше, чем обычно.
      Прости меня за короткое письмо. Мне кажется, что ты уже привык к столь коротким весточкам. Наступит день - и я погашу все свои долги и дополню все, о чем недосказала.
      Тьма поцелуев.
      Твоя Хана.
      20.5.1944 (Югославия) (Брату)
      И снова короткое письмо, чтобы ты знал, что я здорова. И это все. Мне кажется, что все знакомые и друзья сердятся на меня за то, что я не пишу им. Прошу тебя, попытайся разъяснить им, поскольку это возможно, ситуацию. Если же не сможешь - они мне в будущем простят. Сейчас я не могу писать майе, и твои письма должны восполнить отсутствие моих. Я разрешаю тебе даже подделывать мою подпись в надежде, что ты этим не воспользуешься для "больших денежных обязательств,..".
      Само собой разумеется, хотя я об этом не {270} пишу, что мне бы очень хотелось тебя видеть, говорить с тобой или хотя бы написать тебе подробное письмо. Думаю, что ты это хорошо знаешь. Твои письма получаю с большим опозданием, но все же, раньше ли, позже ли, они приходят, и я счастлива узнавать о тебе все.
      Целую тебя и шлю горячий привет товарищам - Хана.
      6.6.1944 (Югославия)
      (Это письмо было написано накануне
      перехода через венгерскую границу.)
      Дорогой Гиора!
      Снова есть возможность написать тебе несколько слов и я ее использую. Самое важное: сердечные пожелания ко дню твоего рождения. Вот видишь, я надеялась, что на этот раз отпразднуем его вместе - и ошиблась. Будем же надеяться, что это произойдет в будущем году.
      Я хотела бы, Гиора, чтобы ты написал М. из нашего кибуца (Кесария). Давненько я им не писала, но я много о них думаю. Чувствую себя хорошо. Есть причины, по которым я не могу писать им отсюда.
      Что нового у мамы? Пожалуйста, напиши мне обо всем, твои письма раньше или позднее приходят, и я так всегда рада читать их.
      Мой дорогой, прими мои самые горячие пожелания и тысячу поцелуев
      Хана.
      Брагинскому
      (Иегуда Брагинский - член секретариата "Объединенного кибуца"; который занимался подготовкой Ханы Сенеш к ее миссии во вражеском тылу.)
      Сердечный привет !
      Хочу написать тебе несколько слов перед отъездом. Это не прощание - мы попрощались еще в стране. Но я чувствую необходимость сказать тебе несколько слов как хорошему и близкому товарищу.
      Я знаю, что могут создаться такие условия, когда вы будете находиться в состоянии неуверенности за нашу судьбу или будете определенно знать о нашем трудном положении. И я знаю, что тогда ты будешь сам себе задавать вопросы, и я хочу заранее ответить на них. Не за других - только за себя. Хотя я знаю, что все чувствуют, как я.
      Иду с радостью, по своей доброй воле и с ясным пониманием всех трудностей Я вижу в выполнении этой миссии высокую честь, а также долг.
      И во всяком месте и при всех обстоятельствах нам будет помогать сознание, что вы стоите за нами.
      У меня есть к тебе также просьба, и может быть, лишнее о ней говорить, но я вынуждена. Мы привыкли, что дела товарищей широко известны, все мы вместе переживаем удачи и трудности. Но вы должны понимать, что ради удовлетворения любопытства товарищей, желающих знать о нашей судьбе, мы можем {272} уплатить очень дорогую цену. Каждое слово оценки и публикации ты знаешь, что это означает...
      Не хочу долго говорить. Но перед поездкой я должна еще раз поблагодарить тебя за оказанную мне помощь и за товарищеское отношение.
      Об остальном поговорим, когда вернусь. А пока - горячий привет
      от Агари (Агарь - конспиративная кличка Ханы Сенеш во время выполнения ею задания.).
      13.3.1944
      (Это - дата ее приземления в Югославии. Записка дошла по назначению к матери - лишь спустя долгое время, и неизвестно, какими путями.)
      Дорогая мама,
      Через несколько дней я буду так близко от тебя - и так далеко. Прости меня и, пожалуйста, пойми.
      Миллион раз тебя обнимаю
      Хана.
      13.3.1944, за час до выхода
      (Написано в самолете по пути из Италии в Югославию.)
      Дорогие друзья!
      В море, на суше, в воздухе, во время войны и во время мира.
      Мы все идем к одной цели.
      Каждый из нас стоит на своем посту - Нет разницы между заданиями! Я буду вас часто вспоминать, это придает мне силы. С горячим дружеским приветом
      Хана.
      {277}
      Стихи
      К МАТЕРИ
      Ты не стонешь, ты не плачешь,
      Ты не жалуешься, мама,
      Ты от взоров горе прячешь
      Губы сжав, молчишь упрямо.
      Ветер стонет, ночь тревожа,
      Море волнами грохочет
      Нет, никто молчать не может,
      Нет, никто молчать не хочет!
      Но какие только боли,
      Молча, ты не выносила!
      Где берешь ты столько воли,
      Сколько мужества и силы?..
      Нахалал, 15.1.40.
      {278}
      Умереть... молодой... умереть ?
      Нет, я не хотела.
      Любила сияние глаз, море, ветер,
      Солнце - больше всего на свете...
      Но войны, разрушений и смерти
      Нет, я не хотела.
      Но уж если судьбой предзначено мне
      Жить в крови и в обломках, в дыму
      и в огне,
      Слава Господу - я скажу - лишь за право
      дышать,
      А настанет минута - и смерть принять
      На земле твоей, Родина.
      На родной стороне.
      Нахалал, 5.5.1941
      Боже, даруй бессмертие дали морской,
      Вышине голубой,
      Придорожной траве
      На песчаной канве,
      И молитве людской...
      Кесария, 24.11.1942
      НА ПУТИ
      Голос звал - я оставила дом.
      Чтоб в пути устоять на ногах.
      Не пойти - означало: крах.
      Но внезапно на стыке дорог,
      Уши накрепко сжав,
      (чтобы голос умолк),
      Я заплакала:
      Боль извечной утраты
      Ступившего за порог.
      Кесария, 12.1942
      {279}
      Благостно спичке, сгоревшей,
      но высекшей пламя;
      Благостно пламени,
      властвовавшему сердцами;
      Благостно сердцу, угасшему в схватке
      с врагами;
      Благостно спичке, сгоревшей,
      но высекшей пламя.
      Сердице, 2.5.1944
      Шаг, два, три шага... восемь - в длину
      И два в ширину. Таковы границы.
      На волоске моя жизнь повисает и длится
      День, два, три... ну, неделя... Быть может
      Месяц июль меня здесь застанет.
      Небытие - у виска. Пустота подступает.
      23 мне исполнилось бы в июле.
      В дерзких играх брала я отвагой, бывало.
      Кубик нечетом выпал. И я проиграла.
      20.6.1944
      {283}
      Миссия
      К ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЕ
      Судьбе было угодно, чтобы в разгар Второй мировой войны я оказался рядом с Ханой Сенеш. Мне посчастливилось быть с ней вместе в течение ряда месяцев на партизанской земле в Югославии - до того дня, как она пересекла венгерскую границу. Это был, пожалуй, самый страшный день ее жизни, так как она сразу же попала в руки нацистов.
      Вначале я увидел ее на встрече парашютистов, созванной в связи с предстоящей отправкой в тыл врага. Я тогда еще не был включен в их отряд. Меня пригласили, на совещание как человека, хорошо знающего Югославию. Со мной хотели посоветоваться о том, где наиболее подходящее место для приземления наших товарищей, дабы их не смогли обнаружить и поймать. В ту пору я был солдатом и выполнял задания по связи с партизанами Югославии, и пути-дороги этой страны были мне хорошо знакомы.
      Когда я совещался с товарищами, мое особое внимание привлекла девушка - единственная в этой группе. Она была очень активна и задавала много дельных вопросов, связанных с проведением этой дерзкой операции. Вначале я не предполагал, что и она в числе тех, кому доверена эта миссия. Я был уверен, что она, как и я, приглашена сюда, чтобы дать {284} подробную информацию об одной из стран, куда направлялись парашютисты. Когда мне стало известно, что и она - из отряда этих отважных бойцов, я с ней разговорился и был поражен тем душевным жаром, который она вкладывала в выполнение боевого задания.
      Спустя несколько недель мы снова встретились в Каире, и Хана настойчиво уговаривала меня присоединиться к ним в пути, особенно подчеркивая, что наличие в группе человека, который чувствует себя в Югославии, как дома, свободно объясняется на ее языке и знает все местные обычаи, очень облегчит группе выполнение задания. В тот же вечер (помнится, это была суббота) я поехал с группой в одно воинское подразделение, и я вспоминаю, какое странное впечатление она произвела на меня тогда. В ту пору я еще плохо знал Хану Сенеш, и ее личность в какой-то мере оставалась для меня загадочной. Она была неиссякаемым источником шуток, острот и веселья. Со всеми перебрасываясь дружескими репликами (включая араба, водителя нашей машины), она затем с особым рвением отдалась проблемам предстоящей операции, вникая во все детали и выдвигая все новые предложения. Такая резкая перемена настроения меня очень удивила. Только что она беспечно смеялась и веселилась, и вдруг совершенно преобразилась в ней загорелось то внутреннее пламя, которое побудило ее взять на себя столь трудную и рискованную миссию.
      {285} В конце концов случилось так, что и я был включен в отряд парашютистов. Хана открыто выражала свою радость, и я никогда не забуду ее успокаивающих слов - они помогли мне избавиться от гнетущей душевной напряженности в связи с предстоящими тренировками с парашютом. Больше всех других она демонстрировала свое насмешливо-пренебрежительное отношение к прыжку с парашютом, как к акту геройства. Признаюсь - в трудные часы, когда я с бьющимся сердцем готовился к первому прыжку с самолета, я не раз вспоминал Хану и ее слова, и вне всякого сомнения, они помогли мне обрести нужное спокойствие.
      Спустя некоторое время нам двоим поручили действовать совместно, и в одну из ночей в распоряжении нашей группы, состоявшей из пяти человек, был дан специальный самолет, который доставил нас в итальянский город Бари. Нас сопровождал по заданию командования Энцо (Хаим) Серени (Спустя несколько недель он приземлился в северной Италии, на территории, занятой нацистами. Он был схвачен и казнен в Дахау 18 ноября 1944 года - через десять дней после гибели Ханы Сенеш.). После тринадцатичасового полета мы достигли итальянского берега и расположились в небольшой деревушке в его окрестностях.
      Серени вздохнул с облегчением, он ведь прибыл на ту землю, где родился и прожил {286} большую часть жизни. Здесь он себя чувствовал, как дома, но был все время настороже. Он разговаривал со всеми, кого встречал, играл с детьми, ласкал их и угощал сладостями. Время от времени он возвращался к нам и рассказывал о добытых сведениях. В тот вечер между ним и Ханой развернулся оживленный спор об отношениях к итальянскому народу. Хана не разделяла его незлопамятности и отходчивости, в ее сердце жили воспоминания о жестокой бомбежке безоружного и демилитаризованного Тель-Авива...
      Назавтра мы отправились в ближайший город уточнить детали нашего дальнейшего пути, и я не забуду дискуссии между Ханой и Энцо Серени на тему о том - не более и не менее - "существует ли Бог или его нет?" С одной стороны был немолодой человек с большим жизненным опытом и фундаментальной философской подготовкой, который с воодушевлением поддерживал тезис о наличии высшей божественной силы.
      Ему противостояла молодая 22-летняя Хана, которая категорически отрицала существование Бога, опираясь на ясное логическое мышление. Уже тогда, при виде ее железной самоуверенности и страстного упорства, у меня появились сомнения и колебания: смогу ли я с ней вместе работать? Я удивлялся: откуда у этой девушки, так мало знающей жизнь, столь большая самоуверенность? Откуда у нее такая сила (а может быть, и наивное простодушие), чтобы так твердо {287} стоять на своем? И я стал опасаться, что не легко будет мне действовать совместно с нею, не легко будет спорить и убеждать ее, всегда непоколебимо стоящей на своих позициях. И, действительно, со временем я в этом убедился, и не раз между нами вспыхивали дискуссии, иногда принимавшие довольно резкую форму. И когда я в тот же день выложил свои опасения перед Энцо Серени, он мне ответил:
      - Разумеется, работать с нею вместе тебе будет нелегко. Но запомни и никогда не забывай: эта девушка необыкновенная!
      Да, она была бесстрашной, и не было среди нас человека во все те дни, что мы находились вместе, который был бы так уверен, что наша миссия увенчается успехом, как она. Ей даже не приходила в голову мысль о возможности провала. Она оберегала нас от слабодушия и сомнений. С железной логикой Хана объясняла, как нам удастся выйти невредимыми из самых сложных переплетов и убеждала нас своей непоколебимой внутренней уверенностью. И у нее, разумеется, были очень трудные часы, когда можно было впасть в отчаяние, но из глубин ее души били ключом силы противоборства - в побеждали.
      Когда нас известили, что мы должны быть в состоянии боевой готовности и этой ночью - это было 13 марта 1944 года - отправляемся в опасный путь, ее охватила огромная радость. Всю дорогу она пела и ликовала. Мы вернулись в деревню, громко распевая нашу {288} любимую песню "Вздымайся, вздымайся, пламя мое", которая со временем стала своего рода гимном нашей группы парашютистов.
      Для меня лично это были часы очень трудных переживаний, и я не участвовал в пении. Накануне мне стало известно, что мой отец в старший брат, с которыми я расстался девять лет назад, находятся в одном из лагерей в окрестностях Таранто. Я надеялся, что, может быть, у меня появиться возможность встретиться с ними, но приказ о выходе на выполнение боевого задания сделал невозможным эту встречу. И Хана была тем человеком, который понимал, что у меня на душе. Она пыталась меня ободрить и утешить.
      На аэродроме мы встретили офицера, который руководил операцией. Несмотря на истинно британское хладнокровие, он не смог скрыть своего восхищения, когда увидел среди нас женщину. В большом парашютном складе, куда нас ввели, чтобы подогнать каждому индиви-дуально парашютные крепления, работавшие там английские солдаты не сводили с Ханы глаз и не могли сдержать своего чувства удивления. Шотландский солдат, помогавший мне облачаться, сказал просто и с большим чувством:
      "Трудно поверить. Я уж давно здесь работаю. Сотням людей я подгонял парашютную оснастку, но среди них еще ни разу не было женщины". И он добавил: "Если я расскажу об этом в Англии, моим друзьям евреям - они не поверят"".
      {289} Такое же волнение охватило группу американских парашютистов, которые вначале думали, что эта жена одного из парашютистов, пришедшая провожать мужа. Когда мы встретились вторично, незадолго до отправки, они были потрясены, убедившись, что она - парашютистка, и один из американцев, не говоря ни слова, подошел к Хане и пожал ей руку. Хана не понимала, что должно означать это рукопожатие, и ее естественная, милая и простая реакция, весьма смутившая удивленного американца (настолько растерявшегося, что он на минуту лишился дара речи), вызвала у меня и у нее невольный приступ смеха.
      В последний час мы сидели и писали прощальные письма нашим близким и родным. Хана написала несколько писем, в том числе в свой кибуц.
      Настал час отправки. Тепло, по-братски расстаемся с дорогим Энцо Серени, целуемся (в моих ушах все еще звучат его последние слова, сказанные им в минуту прощания с большим волнением: "Знай, что умирает лишь тот, кто хочет умереть!"). Мы входим в самолет в определенном порядке - в соответствии с тем, кому когда прыгать. Первым должен приземлиться я, затем - Хана Сенеш, а уж со второго захода самолета над целью - И., затем А. и последним -, сопровождающий нашу {290} группу - единственный среди нас нееврей.
      Мы сидим в самолете, тесно прижавшись друг к другу. Вокруг нас - тюки, частично предназначавшиеся для партизан, частично - для нас Каждый из нас как бы схвачен и придавлен прикрепленным к телу парашютом, в тяжелой зимней одежде, с оружием в руках, и не может даже привстать. Оглушительный шум моторов лишает нас возможности переговариваться между собой. Мой взгляд скользит по лицам товарищей, и я вижу их, каждого на своем месте, погруженных в тяжелые раздумья. Сердце предчувствует, что сейчас решается наша судьба.
      Но вот мои глаза встречаются со взглядом Ханы. Лицо ее светится, оно излучает радость и ликование. Хана мне подмигивает, ободряюще машет рукой, на лице ее детская сердечная улыбка. Под специальным шлемом ее лицо как бы уменьшилось и обрело какое-то ребячье, почти младенческое выражение. А ее сверкающая милая улыбка делает ее похожей на маленькую девочку, которую первый раз в жизни катают на карусели...
      Ее веселье заражает всех нас. Постепенно исчезает напряжение, атмосфера прояснятся, и как-то незаметно приходит хорошее настроение. Мрачные мысли куда-то уходят, они изгнаны в самый отдаленный уголок души, их сменяет чувство покоя и уверенности. Проходит еще некоторое время - и дает себя знать усталость и напряжение. Одного за другим нас сковывают путы сна.
      {291} Когда я проснулся, то увидел, что мои товарищи бросают тюки через дверцу, что была в нижней части самолета. Самолет делал круги над целью - партизанской базой.
      Никогда не забуду той минуты, когда я должен был первым покинуть самолет. Напротив меня стояла юная Хана, лицо ее сияло, взгляд успокаивал, и она махнула рукой и подняла кверху большой палец - это был ее излюбленный жест, означавший победу, удачу, успех. Она улыбается, я прыгаю вниз... И она мгновенно исчезает.
      Через считанные секунды наши ноги ступили на партизанскую землю Югославии.
      Несколько месяцев мы странствовали по этой земле и стали свидетелями жестоких и удивительных сражений партизан за свою свободу. Мы видели проявления геройства, большие победы и горькие поражения. Мы проходили, через разрушенные и сгоревшие деревни. Мы сталкивались с атакующими и с отступающими частями, с толпами народа, искавшими укрытия, с караванами беженцев, покидающими горные деревни и возвращающимися в них. Все это многое говорило нашим сердцам, заставляло их то сочувствовать, то радоваться, то содрогаться. Но наша цель была не здесь, она была совсем в другом месте. Мы должны спасать наших братьев в фашистской неволе.
      {292} Массы людей, партизан и мирных граждан, видели Хану в форме британского офицера с револьвером за поясом. Она держалась уверенно, возбуждая всеобщее внимание. Весть о ней передавалась из уст в уста. Когда она встречалась с представителями высшего командования, к ней относились с большим уважением. В Югославии, непосредственно в боевых операциях, участвовали и женщины, и в сражениях, на линии огня, можно было рядом с партизанам встретить и партизанок. И все же в Хане Сенеш было нечто особое, вызывавшее удивление и заставлявшее относиться к ней с почтением.
      Хане было поручено перейти в соседнюю страну - Венгрию, и она все время находилась в состоянии лихорадочного ожидания. Ей не терпелось приступить к делу. Но с первых дней нашего появления здесь мы наткнулись на непробиваемую стену реальной действительности. Мы должны были добираться до венгерской границы пешком. Партизаны нам сообщили, что нет никакой возможности перейти границу, потому что немцы снова завладели всем пограничным районом Югославии. "Вы должны ждать...".
      Несколько дней спустя, когда мы находились в главном партизанском штабе, сюда пришла весть, что немцы вторглись в Венгрию. И тогда я впервые увидел Хану плачущей. Это была страшная весть для нее и для всех нас.
      В первую минуту я подумал, что она плачет {293} из-за мамы, ибо кто знает, что сейчас с ней может случиться. Нет сомнения, это ее тоже тревожило. Но сквозь слезы она воскликнула:
      "Что сейчас будет с миллионом венгерских евреев? Они в руках нацистов, а мы сидим здесь...".
      (Добавленно нами, ldn-knigi из:
      "ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА"
      Под редакцией проф. С. Эттингера. Часть шестая "новейший период"
      "..По иному сложилась судьба евреев союзных с Гитлером стран - Румынии и Венгрии. Румыны изгнали в 1941-42 гг. около 150.000 евреев Бессарабии и Буковины в Транснистрию; только треть их осталась в живых.
      В Черновцах 15.000 евреев удалось спастись, несмотря на то, что город несколько раз был занят немецкими {713} вооруженными силами. Большая часть евреев т. и. "Старой Румынии" пережила нацистскую катастрофу, хотя еще 23 августа 1944г., в день капитуляции Румынии, Эйхман прилагал там огромные усилия к тому, чтобы организовать отправку евреев в лагеря смерти.
      Когда Германия начала военные действия против Советского Союза, венгры изгнали 11.000 карпато-русских евреев на украинскую территорию. Все они были убиты в конце августа 1941 г.
      С тех пор в Венгрии не было ни погромов, ни высылок вплоть до марта 1944 г., когда вслед за введением немецких войск в эту страну в ней было образовано нацистское правительство.
      26 марта два члена венгерского фашистского движения "Скрещенные стрелы" были назначены заведующими еврейского отдела при министерстве внутренних дел, Эйхман прибыл лично, чтобы руководить делом уничтожения. Между 24 апреля и 5 мая в ходе массовых облав было арестовано около 200.000 венгерских евреев.
      15 мая в концентрационных лагерях и гетто Венгрии и Трансильвании томилось 320.000 евреев, и аресты не прекращались. В тот же день начались транспорты в Освенцим, и до 30 июня было выслано 380.000 человек.
      Не менее 300.000 из них было убито в течение сорока шести дней. Эйхман старался организовать и дальнейшие высылки, но давление, производившееся с разных сторон на регента Хорти, перемены в составе венгерского правительства и переговоры с Советским Союзом о капитуляции ослабили влияние гитлеровцев. Все же, когда Красная Армия уже стояла у ворот Будапешта, немцы успели арестовать еще 40.000 венгерских евреев и угнать их в Австрию. Лишь немногие из них остались в живых." ldn-knigi)
      Ее совесть не знала покоя. Будто земля горела у нее под ногами. Она все время стремилась туда, по ту сторону границы... Но мы зависели от партизан. Им же были чужды наши желания и наши стремления. А мы почти лишены были возможности говорить с ними открыто. Наша официальная миссия, во имя которой мы здесь находились, не помогла нам проложить дорогу к желанной и истинной цели.
      А тем временем, мы исходили вдоль и поперек горы и леса партизанского края, и все время дивились великолепным пейзажем, на фоне которых происходили восстания и сражения. И сильные душевные переживания - от гнетущего чувства отчаяния до окрыляющего чувства восхищения - попеременно сменяли друг друга.
      Как-то раз мы оказались на партизанском вечере. Сюда стекались толпы партизан и партизанок в форме, с портупеей. В селении - праздничный шум веселящихся воинов. Мы - делегация из четырех человек - входим в зал, и все встают, бурно аплодируя представителям "могучей империи" (официально мы представляли Англию). И сердце еще сильнее {294} гложет тревога за судьбу нашей секретной тщательно маскируемой миссии.
      Мы уже знакомы с группой высших офицеров, и вот один из полковников предлагает Хане взойти на трибуну и выступить перед народом. Я сопровождаю Хану, чтобы перевести ее речь на один из языков этой страны.
      Каждая фраза встречается собравшимися с воодушевлением и тонет в бурных овациях. А в конце, после концерта, стихийно образуются хороводы и начинается пляска. Есть какая-то могучая сила в ее необузданной радости и зажигательном ритме. Приятно смотреть на партизан и партизанок, самозабвенно исполняющих нечто похожее на нашу "Хору". Их оружие на плечах, а к поясу каждого прикреплены 4-5 гранат, которые качаются в такт пляске. Мгновение - и Хана ныряет в один из хороводов, растворяется в нем, и в безудержном огненном танце дает выход пылающему в ней огню.