Ингуш Магомет Добрыев еще до революции эмигрировал в Америку. Бродил по Калифорнии, Мексике, работал на Аляске, а после революции, возвращаясь с Аляски на Кавказ, застрял на Чукотке. Здесь он женился на эскимоске. Теперь у него было восемь человек детей, из которых двое уже школьного возраста. Отличительной особенностью Магомета было то, что он сам не знал сколько-нибудь сносно ни одного языка, даже своего родного. На ингушском языке не приходилось говорить лет двадцать пять, английским владел, что называется, с пятого на десятое, русский знал плохо, немного разговаривал по-чукотски и по-эскимосски. Жена его, эскимоска, хорошо говорила по-чукотски и по-русски. Их дети знали три языка: чукотский, эскимосский и русский.
      Таня ввела этих двух "лингвистов", восьми и девяти лет, в учительскую. Мальчика звали по-ингушски - Алиханом, девочку по-американски - Мэри. Шестеро младших детей Магомета носили имена и русские, и чукотские, и эскимосские, а самый младший был назван База, от слова культбаза.
      Дети эскимоски Чукаль и ингуша Магомета были удивительно красивы, в особенности Мэри.
      - Мэри нэмножка капризный и шаловливый. Но это нычего. Будэт хорошо, если она пойдет в класс учителя, - серьезно сказал Магомет.
      И, обращаясь к учительнице, он добавил:
      - А тэбе переводчик будэт Алихан.
      У этого бойкого, шустрого мальчика было добродушное, открытое лицо. Говорил он по-русски свободно и гордился знанием русского языка. Мэри, отлично зная русский язык, почему-то стеснялась говорить по-русски. Она капризничала и, понимая превосходно вопрос на русском языке, отвечала только по-чукотски:
      - Ваневань валюмацен! (Не понимаю!)
      - Почему же, Мэри, ты не хочешь говорить по-русски? - спрашивала учительница.
      - Кацэм! (Не хочу!) - говорила она, смущаясь.
      Магомет объяснял это тем, что в разговорах чукотские женщины никогда не употребляют звука "р". Если, например, мужчины говорят "карэм" (нет), то женщины то же слово выговаривают "кацэм" и т.д. Когда приходится говорить по-русски, то от этого звука "р" никуда не денешься. Не назовешь слово "рука" - "цука", "рама" - "цама".
      Магомет утверждал, что со временем, когда все чукотские девочки станут немного разговаривать по-русски, Мэри сама заговорит. Так оно и вышло.
      Вообще с этим звуком "р" учителям пришлось много потрудиться при изучении азбуки. При попытках сказать слово, содержащее этот необычный для чукотской женщины звук, девочки смущались и, краснея, закрывали лицо рукой.
      Занятия по азбуке настолько осложнились, что учителя вынуждены были пойти на совсем непедагогический прием - на подкуп сладостями.
      Первой на эту "удочку" попалась бойкая, жизнерадостная Тает-Хема. Перед уроком она получила "взятку" - конфеты. Храня в строжайшем секрете свое "предательство", она громко, без тени смущения, произносила русские слова: рот, рама, река, рука. Все девочки осуждали ее за это, а Мэри с завистью слушала и наконец не вытерпела - она-то ведь давно, прежде всех, знала эти слова и говорила их дома! - и Мэри отказалась от своего молчания. Потом заговорили все девочки.
      РАДОСТНЫЕ СВИДАНИЯ
      Каждый день на культбазу приезжали к детям родители. Они забросили охотничьи и хозяйственные дела. Даже пурга не могла помешать их свиданию с детьми.
      Часто вместе со свистом норда слышались окрики каюров: "Поть-поть!", "Кгрр!" Это подъезжали собачьи упряжки. Дети стремглав мчались к дверям.
      В сенях появлялся чукча-охотник, весь запорошенный снегом. Десятки детских рук наперебой стряхивали с приехавшего снег. Потом охотник спокойно входил в школу, и между ними начиналась беседа.
      Чукча скупо, по-деловому расспрашивал детей, как они живут, а дети наперебой интересовались охотой, стойбищами.
      Их беспокоило положительно все: не убили ли тюленей, есть ли на море полыньи - разводья во льдах, что говорят маленькие братишки и сестренки об их исчезновении, не думают ли, что они умерли, растут ли маленькие щенки и кто их теперь кормит.
      Чукча сидит, плотно окруженный детьми, и дает обстоятельные ответы на все вопросы. Дети внимательно слушают и изредка подают реплики. Он докладывает детям серьезно, как равным:
      - Мало тюленя сейчас. Нагнало много льда. Сомкнуло его. В стойбищах мало тюленьего жира, в ярангах стало холодно. У вас здесь тепло и будет тепло, даже если в море тюлени исчезнут совсем. Потому что у вас яранга отапливается углем, а наша - жиром.
      - Может быть, скоро ветер изменится. Ведь если ветер подует с берега, тогда откроются полыньи и будут тюлени, - говорит Таграй.
      - Да, ветер должен измениться.
      Дети сочувственно и понимающе смотрят на чукчу-охотника. Охота на тюленя - это очень важное дело. Тюлень дает жизнь чукотскому народу. Поэтому и разговор серьезный.
      - Еще новость, - говорит чукча. - Вчера в пургу к стойбищу подошел белый медведь. Собаки Имоя сразу почуяли его и стали лаять. Люди выбежали с ружьями.
      Дети плотней сгрудились вокруг рассказчика.
      - Анкат быстро заложил собак и умчался за медведем. Медведь убежал в торосы. Тогда Анкат спустил своего Утильхена. Утильхен скоро настиг медведя, набросился на него, хватал за косматые лапы, задерживая бег его. Медведь злился, кидался на собаку; Утильхен отскакивал и снова оказывался около него. Тем временем на нарте подскакал Анкат и двумя пулями наповал убил медведя. Большой медведь! Самка. На двух нартах везли - еле привезли в стойбище.
      - Как хорошо! - восторженно кричат дети.
      - Вот и вам привез мяса для всех. Наверно, вы с удовольствием будете есть. Умкатоль* - хорошая еда.
      [Умкатоль - белый медведь, медвежье мясо.]
      - Еще бы! Такая еда бывает не каждый день!
      В эти дни чукчи охотились только в тех случаях, когда медведь сам подходил к стойбищу. Дальняя охота и продолжительные поездки были заброшены: некогда, нужно каждый день ездить к детям в школу. И ежедневно они приезжали к нам за двенадцать, двадцать, сорок и больше километров.
      В ярангах велись бесконечные разговоры о детях. К ночи, когда пурга становилась злей, во всех ярангах били в шаманский бубен, отгоняя злых духов от детей, находившихся в "яранге белолицых".
      А школьники между тем жили в теплом, просторном и чистом помещении. Они учились, веселились, играли и все реже и реже думали о коварстве злых духов. И родители с каждым днем все больше убеждались, что с их детьми ничего плохого не случается, но беспокойство все же не покидало их. Да и скучно было в ярангах без детей.
      Первые дни нашей интернатской жизни протекали гладко. Мы радовались и совсем успокоились, думая, что нашли правильный тон в обращении с чукотскими детьми. Таня воспрянула духом и все больше и больше увлекалась работой в необычной школе. Она проводила с детьми целый день, а когда они укладывались спать, принималась за чукотский словарь.
      В это время приехал старик Тнаыргын. Он медленно расхаживал по школе, внимательно рассматривал все. Старик был сказочником. Дети любили его и ходили за ним толпой.
      - Не сказку ли ты приехал нам рассказать? - спросила Тает-Хема.
      Старик усмехнулся.
      - Посмотреть приехал, как вы живете здесь, не обижают ли вас.
      - Нет, старик, никто нас не обижает. Только скучно нам. Расскажи нам сказку.
      - Какую сказку?
      - Длинную. Про храбрость, про смелого охотника.
      - Хорошо. Только надо поискать ее. Много сказок лежит в моей голове.
      - Поищи, старик, поищи! - упрашивали дети.
      Старик долю думал, и дети не мешали ему, окружив его плотным кольцом.
      - Ну хорошо, - сказал он наконец. - Только дайте мне сесть по-настоящему.
      Он сел на пол, поджав под себя ноги, и приготовился рассказать сказку о красавице Неускат и молодом охотнике Айване.
      - Слушайте. Слушайте хорошо, - начал старик.
      - "Жена Корауге великая шаманка была. Днем и ночью бьет она в бубен. Оттого протерла на правой руке четыре пальца до костей, на левой указательный и большой палец, рукава истерла до локтя.
      Злые "келе" в "подсоседях" у нее живут. Не богаты шатры "подсоседей", не много в них добра и пищи. От шаманки зависят "подсоседи". Что скажет шаманка, то они и делают.
      У шаманки дочь Неускат, первая красавица на земле. Никому не показывает она свою дочь. Держит ее в пологе, кормит готовой едой, одевает в новосшитые красивые одежды.
      Красавица Неускат не скоблит шкур, не делает домашних работ, ветра не ощущает, солнца не видит - лицо белее снега.
      Великая шаманка сделала своих "подсоседей" бедными, послушными. Они охраняют ее и дочь Неускат.
      Каждый день пытаются приходить женихи. Дорога к ней - между двух озер.
      Поперек дороги стоит железнорогий "келе" в образе оленя. Задними ногами вкопан в землю, рога по два размаха рук, все широкие отростки рогов - топоры, все тонкие - копья. Кто пройдет, того он и убьет.
      Берега озера белеют костями убитых женихов; как морская пена, лежат они на берегу моря.
      Говорит Айван:
      - Теперь я пойду посватаю дочь жены Корауге.
      Говорят ему старики:
      - Напрасно себя не жалеешь. Еще не доходя до ее шатра погибнешь. Напрасной смертью пропадешь.
      - Коо. Силой померяемся, - говорит Айван. - Лук мой тугой и стрелы остры. Моя стрела пробивает дикого оленя. Может быть, и я убью кого-нибудь и дойду до красавицы Неускат.
      "Пошел искать смерть. Чью смерть? Наверное, свою", - думают старики.
      По дороге Айван встретил белых медведей, диких оленей, бурых медведей, волков. Никого не тронул. Стрелы бережет.
      - Иди, иди, - говорят звери, - мы поможем тебе. Ты человек, несущий в себе доброе сердце.
      Дошел до озер трудной дорогой. Стоит железнорогий олень "келе" на перешейке. Айван набрался смелости. Натянул тетиву, из лука выстрелил. Стрела попала в глаз. Убил наповал, пошел мимо. Совсем храбрый стал.
      Жена Корауге по-прежнему шаманит.
      - Новый жених приближается, - кричит она мужу, - хочет отнять у нас одну-единственную дочку! Должно быть, храбрый, близко приближается.
      - Разве ты бессильна, что шаманством не можешь убить? - говорит Корауге. - Сколько убила, еще можешь одного убить.
      - Не говори напрасно. Приближается, подходит.
      Выглянула из полога - жених у входа стоит.
      - Какомэй! Ты пришел?
      - Да, я пришел.
      - Какой дорогой попал ты сюда?
      - Между озер.
      - А железнорогий олень где?
      - Там стоит.
      - Что он, спит, что ли?
      - Нет, не спит.
      - Что же он сделал?
      - Ничего, только посмотрел, как я проходил мимо, глазом моргнул.
      - Ты зачем пришел?
      - Хозяйство ищу, жену себе.
      - Последнюю дочь увезти хочешь?
      - Да.
      - Ну, если хочешь увезти, не голая она поедет. Пойди в соседнее жилище, принеси оттуда мешок с новыми одеждами.
      А в соседнем жилище "келе" злые так и кишат, так и кишат.
      Подошел Айван к морскому берегу, повернулся к востоку, подставил подол кухлянки, - пришла всякая морская живность. Моржи, тюлени, огромные киты нападали в подол.
      Подошел к жилищу "келе", швырнул все в полог.
      Напали они на добычу, кричат:
      - Еда, еда!
      Дерутся из-за каждого куска. Айван сдернул мешок с перекладины и бегом назад.
      - Принес? - спрашивает шаманка.
      - Да.
      - А тамошние что?
      - Ничего.
      - Они спят, что ли?
      - Нет, смотрят глазами.
      - Единственную дочку хочешь увезти?
      - Да.
      - Ну, если увезешь, не босая поедет. Иди в другое жилище, на левой стороне, принеси оттуда мешок с обувью.
      Терпеливо пошел Айван на морской берег, повернулся к западу, подставил подол кухлянки, - пришла вся ходящая на лапах морская живность. Белые медведи, выдры наполнили подол.
      Подошел к жилищу "келе", бросил через вход.
      - Еда, еда! - кричат "келе".
      Сцепились хуже прежних. Бьют друг друга железными костями. Айван схватил в суматохе мешок и скорее вон.
      - Принес?
      - Да.
      - Тамошние что? Да что они, спящие, что ли?
      - Нет, смотрят глазами.
      - Единственную дочку хочешь увезти?
      - Да.
      - Ну, если увезешь, то надо дорожный мешок. Пойди в жилище на правой стороне, на задней стене висит тюлений калауз, принеси сюда.
      В жилище на правой стороне живет один "келе" - всех страшней.
      Четыре ноги, четыре руки. Лица нет, только пасть, вместо зубов железные крючья. Половина тела железная, половина каменная. Он еще не ел от начала создания, потому что зарыт недвижно в скалу, только длинными руками шарит вокруг себя, не видя.
      Пошел Айван на гору, повернулся к югу, подставил подол кухлянки, прибежала горная живность. Олени, горные бараны, росомахи, медведи бурые нападали в подол.
      Подошел к входу, бросил внутрь - задвигались руки, одна у другой отнимают куски, давится "келе", торопясь есть после давнишнего голода..."
      Старик замолчал. Он рассказывал не спеша, и как только потухала его трубка, Тает-Хема подносила ему зажженную спичку. Дети слушали, затаив дыхание.
      Затянувшись табаком, он продолжал:
      - "Сдернул Айван мешок с задней стенки, прямо над "келе", скорее вон выбежал. Пришел к коварной теще.
      - Принес?
      - Принес, - отвечает Айван.
      - А тамошний хозяин что? Он спит, должно быть?
      - Нет, движет руками, глазами не смотрит - глаз нет.
      - Тытэ нет вэрин! (вот так диво!) - воскликнула теща. - Последнюю дочку хочешь увезти? Если хочешь увезти, где твои олени? Без оленей нет жизни.
      Пошел Айван в тундру, нашел густой тальник, топнул ногой - стало большое стадо.
      - Если есть олени, где пастухи-погонщики? - спрашивает теща.
      Пошел Айван в тундру, нашел чащинник, топнул ногой - стали пастухи-погонщики. Бегут они справа и слева от стада.
      - Моя дочка не привыкла работать. Она будет ехать в кибитке. Где служанка ее?
      Тут рассердился Айван, топнул ногой.
      - Я много сделал. Сделай ты хоть одно. Или ты можешь только истреблять людей?
      Испугалась. Сделала шаманка рабыню: лицом красивая, но один глаз крив - в насмешку сделала кривую рабыню.
      Покочевал Айван со стадом на свою землю.
      Со всех сторон съезжаются люди смотреть на его поезд.
      Молодые парни говорят:
      - О Неускат, дочь жены Корауге, ты очень красива, по слухам. Посмотри хоть раз.
      Увидели лицо рабыни, говорят:
      - Ого, не слишком красива. Лицо хорошо, но все-таки кривая.
      Говорят другие:
      - Нет, это не та. Это - рабыня, хозяйка - в кибитке.
      Пристали к Айвану:
      - Дай взглянуть на дочь жены Корауге.
      - Карэм. Если посмотрите - умрете: слишком красива, - сказал Айван.
      Приехали на место.
      Съезжается народ больше прежнего. Старики с посохами, пожилые люди, среднего возраста, молодые люди.
      Старики говорят:
      - Айван, покажи хоть нам, старикам.
      - Нет, увидите - умрете.
      - Разве мы безумны? Разве мы юноши? Покажи, пусть увидим женскую красоту, - просят старики.
      - Хорошо, - согласился наконец Айван и велел жене высунуться.
      Как увидели старики Неускат, так от зависти все умерли.
      Стал жить Айван с красавицей женой Неускат..."
      Так закончил старик сказочник.
      - Еще расскажи, еще! - кричали со всех сторон дети.
      - Расскажи, расскажи еще! Мы давно не слышали твоих сказок, - пропищал маленький Рультуге.
      - Хватит, - поднимаясь с пола, сказал старик. - Правда? - с улыбкой спросил он стоявшую здесь же Таню.
      Вскоре были накрыты столы. С трудом уговорили старика Тнаыргына поужинать вместе с детьми. Его смущало то, что ужинать надо было, сидя на скамейке. Но старик все же сел за стол. Казалось, что его смешит обычай русских, а может быть, он улыбался оттого, что ему приятно было видеть заботу о чукотских детях. Его строгое лицо с живыми, умными глазами было необычно подвижно. Казалось, Тнаыргын хотел заметить все.
      Таня наблюдала за стариком и, встречаясь с ним взглядом, чувствовала себя смущенно. Она сидела на противоположном конце стола и изредка незаметно поглядывала на него. Таня думала:
      "А вдруг старику что-нибудь не понравится? Ведь достаточно одного его слова - и от школы останется только воспоминание: приедут родители и увезут учеников".
      Около стола стоит в белом колпаке улыбающийся Го Син-тай. Он посмотрел на старика, и, подойдя к нему, с китайской почтительностью сказал:
      - Старика, кушай надо!
      Тнаыргын улыбнулся и, наклонясь к Алихану, спросил:
      - Что говорит китай?
      Алихан перевел, и старик, повернувшись к Го Син-таю, закивал головой, не собираясь, однако, есть. Он смотрел, как ели дети, смотрел на учительницу.
      - Алихан, - спросил он, - как ее зовут?
      - Таня, - тихо ответил Алихан.
      - Эгей! - протянул старик, мотнув седой головой.
      Спустя немного времени Тнаыргын обратился к учительнице:
      - Таня-кай!.. - и заговорил по-чукотски.
      - Алихан, что говорит старик? - спросила Таня.
      - Он говорит: посиди вот здесь, со мной рядом.
      Старик заулыбался и опять проговорил:
      - Таня-кай, Таня-кай!
      - Что еще он говорит?
      - Он называет тебя так. По-чукотски это значит: маленькая Таня. Наверно, по-русски это - Танечка.
      Это ласковое обращение старика вдруг вывело Таню из состояния душевного равновесия. Волнуясь, она встала из-за стола и пошла к старику, сдержанно улыбаясь.
      - Вот сюда садись, Таня-кай! - хлопая ладонью по скамейке, сказал старик.
      И когда Таня села рядом, Тнаыргын сказал Алихану:
      - Скажи этой русской девушке, что она носит в себе доброе сердце. Мои глаза видят это очень хорошо.
      Затем, повернувшись к учительнице и глядя ей в глаза, он сказал:
      - Хорошие твои глаза... как чистое небо... Ты люби их, Таня-кай... - и он жестом показал на детей. - Мы ведь тоже луораветланы - настоящие люди. И вы, русские, приехавшие в этом году, тоже настоящие люди.
      Таня внимательно слушала его слова, и казалось ей, что она без перевода понимает все, что говорит старик.
      В ночь Тнаыргын уехал в стойбище.
      ТОСКА ПО ЯРАНГАМ
      Вскоре наступили тревожные дни.
      Школьники затосковали. Прежняя веселость исчезла. Дети уже не были так внимательны на занятиях.
      Когда установилась хорошая погода и на культбазу понаехало до двух десятков нарт, детей невозможно было удержать в школе даже во время классных занятий.
      Все они толпились у нарт, гладили собак, нежно с ними разговаривали и, казалось, жаловались псам на свою "горькую долю".
      А псы вставали на задние лапы и бросались в объятия детей, крутили хвостами и поскуливали.
      Жизнь школы вышла из нормальной колеи. Дети потеряли всякий интерес к учению. Их уже не занимали ни карандаши, ни бумага, ни даже шумные, веселые игры в школьном зале. Занятия с переводчиком утомляли их. Детям скучно было слушать "немых" учителей. Им надоело преподавание с помощью мимики, жестов и нескольких фраз, произносимых учителями с раздражающим акцентом. Они впали в состояние томительной тоски. Учителя приходили в отчаяние.
      Приезд родителей озлоблял детей. Они думали: почему родители отказались от них и не берут их обратно в яранги? Крайне обеспокоенный таким состоянием учеников, председатель совета Ульвургын каждый день приезжал к нам и утром и вечером. Мы часами сидели с ним, разговаривая о детях, о школе.
      Ульвургын соглашался держать детей в школе, но в душе он был против этой праздной затеи, которая причиняет так много заботы и отрывает от охоты родителей школьников.
      - Всю зиму они должны жить у вас? - сокрушенно спрашивал Ульвургын.
      - Да, всю зиму. Но мы будем устраивать перерывы для того, чтобы дети могли съездить к себе и повидаться с родственниками в домашней обстановке.
      - Вот это очень хорошо. Я думаю, если они съездят домой, будет лучше.
      Ульвургын шел к ученикам. Они равнодушно окружали его и, жалобно посматривая на него, молчали. Он старался развеселить их, но это и ему не удавалось. Дети перестали слушать и Ульвургына. Расходясь по углам и поглядывая на него исподлобья, они думали лишь об одном: как бы вырваться из школы?
      Видя их тоску, Ульвургын сам затосковал. Он возвращался ко мне в комнату, молча набивал трубку и о чем-то задумывался. Пот катил с него ручьями. Казалось, он думал: "В какую же невыгодную сделку ты меня втянул!"
      Но отступать от данного слова было не в его характере. Нарушать слово - это было чуждо его народу.
      Ульвургын сидел в глубоком раздумье. Он чувствовал настроение детей, он знал думы своих сородичей-охотников, и ему было очень трудно согласиться с нами.
      Хорошо ли, плохо ли получилось - Ульвургын перестал в том разбираться.
      - Неужели еще много дней должны они находиться здесь? - спрашивал он.
      - Ничего, Ульвургын, и у нас на Большой Земле, где давно-давно существуют школы, дети первые дни скучают. Потом привыкают, и все идет по-хорошему.
      - Правильно ты говоришь. Даже песцы становятся ручными, когда подержишь их в неволе, но это ведь дети... жалко их, - говорил Ульвургын.
      БЕГСТВО
      Однажды, проходя по улице культбазы, я заметил вдали от школы двух девочек-школьниц.
      Навстречу мне шла Тает-Хема.
      Обычно веселая, резвая, теперь девочка была мрачна. Она хотела пройти мимо меня, но я остановил ее.
      - Что это, Тает-Хема, они гулять так далеко ушли? - спросил я, показывая на девочек.
      - Нет, домой побежали, - совершенно спокойно ответила она.
      К нам подошли еще ученики.
      - Почему же они мне не сказали, что хотят побывать дома? Ведь я мог бы послать за их родителями, и тогда они поехали бы на собаках...
      Тает-Хема смутилась и после короткого молчания спросила:
      - Можно так хотеть? Можно домой поехать?
      - Конечно.
      - Я хочу! Я! Я! И я! - послышалось со всех сторон.
      - А вы разве забыли, я вам говорил, что по одному не надо ездить? Надо всем ехать, когда вы все захотите.
      Ученик Таграй слушал наш разговор молча; потом он выступил вперед и хмуро заявил:
      - Мы все хотим!
      Тает-Хема помчалась в школу. Она быстро сообщила новость, и школьники незамедлительно явились ко мне, чтобы услышать столь приятную весть своими ушами.
      Был конец декабря. Короткий день клонился к ночи. Нужно было предпринять какие-то срочные меры и организовать немедленную помощь убежавшим в горы девочкам. Я опасался за них, так как на небе сгущались облака и это не предвещало ничего хорошего. Я попросил, чтобы мне приготовили лучшую упряжку собак, и, захватив теплую одежду для девочек, решил догнать их, одеть и довезти до стойбища.
      Все школьники пришли в ужас. Погоня за человеком представлялась им чем-то нехорошим.
      Дети с возбужденными лицами что-то обсуждали, собравшись все в одну комнату. Но когда к ним подошла учительница, разговор прекратился. Девочки стали плакать. Желая их успокоить, Таня погладила Тает-Хему по голове.
      Девочка моментально поднялась и выбежала из комнаты. Вслед за ней ринулась вся толпа взволнованных детей.
      Таня прибежала за мной. Сильно волнуясь, она сообщила мне о тяжелом настроении школьников.
      Подъехав на нарте к школе и зайдя в класс, я спросил детей:
      - Кто из вас хочет со мной поехать?
      Молчание.
      - Мне нужно догнать девочек, одеть... и довезти их до стойбища. Ведь им холодно в школьной одежде?
      - Да, холодно. А ты хочешь им дать теплую одежду и на собаках отвезти в яранги?
      - Да, да! Ну, так кто же хочет ехать?
      Дети повеселели. Хмурь сошла с лиц. Но никто не изъявил согласия участвовать в этой, по их мнению, недостойной "настоящего человека" погоне. Они как будто не находили в моем намерении ничего плохого, но самим принимать участие в погоне не хотелось.
      - Нет, ты сам поезжай! Мы здесь будем. Ты таньг, а мы чукчи. Тебе можно, а нам нельзя, - сказал Таграй.
      На нарте с остолом* в руках сидел Лятуге. Наше намерение ему тоже казалось нехорошим: зачем гнаться за детьми? Раз они ушли, обязательно придут домой. Лятуге ехал по обязанности. Кивком головы он приглашал меня садиться.
      [Остол - палка с железным наконечником, тормоз.]
      Двенадцать собак рванули нарту, и мы помчались. Беглянок уже не было видно, их и след простыл. Но Лятуге знал, куда ехать. Вероятно, Лятуге никогда не гнался так и за белым медведем. Он стучал о нарту остолом, мычал на собак, и они летели стрелой. Нарта мчалась все быстрей и быстрей. Через сорок минут мы проскакали двенадцать километров и прибыли в стойбище, так и не догнав девочек.
      В селении их тоже не было. Беглянки сообразили, очевидно, что за ними может быть погоня, и, чтобы сбить с толку своих преследователей, ударились в горы. По ущельям гор они направились в другое, дальнее стойбище.
      Я ожидал больших неприятностей и прямо направился к яранге Ульвургына. Стоя около нарты, я объяснил председателю цель моего приезда. Хотя я старался держаться спокойно, Ульвургын уловил мое волнение, и, видимо, это ему понравилось. Понравилось и то, что на нарте лежала теплая одежда для убежавших девочек.
      Ульвургын, к моему удивлению, улыбнулся и, хлопая меня по плечу, сказал:
      - Сколько нам с тобой заботы! А? Как будто нам совсем делать нечего. Ну, да ладно. Ничего. Пойдем пить чай в ярангу.
      Затем Ульвургын крикнул, чтобы сейчас же пришел Тнечейгун - отец одной из беглянок.
      - Это ничего. Они где-нибудь в тундре. А может быть, они прошли в другое стойбище. Ведь вторая-то из стойбища Аккани, - успокаивал меня Ульвургын.
      Пришел Тнечейгун, и Ульвургын рассказал ему историю с его дочерью.
      Тнечейгун рассмеялся.
      - Ничего, - успокаивал он, - девочки хорошо знают дорогу.
      В пологе готовился ужин. Жена Ульвургына внесла тазик с мерзлым куском моржового мяса, листьями щавеля и какими-то корешками. Все это было сдобрено тюленьим жиром.
      - Хорошая еда, попробуй, - сказал мне Тнечейгун. - Эти листья и корешки наши женщины собирают летом в тундре. Они далеко уходят за ними. Девочки всегда помогают им. Поэтому мы и не беспокоимся за них. Они хорошо знают местность.
      Чукчи ужинали и шутили над побегом девочек из школы. Их нисколько не смущало, что девочки находятся в тундре. Разве в тундре более опасно, чем в школе?
      И, наконец, что же тут особенного, если восьмилетняя девочка пройдет по гористой тундре километров пятнадцать - двадцать?..
      Таковы были суждения отцов.
      Но все же после ужина было заложено несколько нарт, и чукчи умчались в тундру на поиски.
      Спускалась ночь.
      Хотел поехать и я, но Ульвургын стал отговаривать меня.
      - Зачем? Все равно они придут. Нарты послали, чтобы ты не беспокоился, - усмехнувшись, сказал он.
      В тундре девочек, конечно, не нашли. Они давно уже пришли в дальнее стойбище Аккани. В яранге они сидели в культбазовской одежде, пили чай в окружении всех жителей стойбища и рассказывали:
      - Нам очень захотелось в ярангу. Мы соскучились. Стали видеть во сне яранги. От сильного желания скорей попасть домой разболелась голова. Мы подумали, что если не убежим, так все равно умрем там. Мы так думали и никому своих дум не рассказывали. Другие тоже хотят домой.
      Я остался ночевать в яранге Ульвургына в ожидании приезда дочери Тнечейгуна. Мне нужно было ее увидеть, но в то же время пора было возвращаться на культбазу. Я знал, что оставшиеся дети будут очень волноваться.
      Я поделился своими мыслями с Ульвургыном. Он подумал, закурил и сейчас же решил послать человека на культбазу. И когда в сенцах яранги послышался голос парня, Ульвургын крикнул ему:
      - Скажи там, что все благополучно!
      - Эгей! - ответил парень.
      - Скажи: девочки дома! Пьют чай! Рассказывают, как жили в школе. Их слушает много людей. Завтра мы все вместе приедем на кульбач. Ну, тагам! (поезжай!) - выкрикивал Ульвургын свой наказ.
      "Сколько новых переживаний внесла школа! - невольно думал я. - Сколько людей, думы которых ежедневно, ежечасно связаны со школой, появилось на Чукотской земле! До революции мысль о школе не могла прийти в голову чукче-охотнику. На всем побережье не было ни одного грамотного человека".
      Долго тянулась ночь в душной яранге Ульвургына. Хотелось скорей на культбазу. А дети рвались оттуда сюда. Им были милы и дороги эти грязные родные яранги.
      На следующий день, едва я проснулся, Ульвургын сообщил:
      - Вээмнеут - девочка-беглянка - уже приехала.
      Ульвургын сидел голый и, напившись чаю, нарезал тонкие ремешки из тюленьей кожи. Он пользовался каждой свободной минутой для работ по хозяйству, ибо все свое время уделял главным образом школе. Ульвургын предложил мне завтрак: мороженое сырое моржовое мясо. Я не мог заставить себя съесть этот завтрак. Отказаться - значит обидеть гостеприимного хозяина. Пришлось выдумать болезнь желудка. Ульвургын охотно согласился с тем, что я не привык есть моржовое мясо, но тому, что от него может заболеть живот, не поверил. Он даже засмеялся по поводу моего такого объяснения. Выражение лица его говорило: "Взрослый ты человек, а говоришь глупости".
      - Ну, ничего. Вот чай можно. И вот кав-кав, - сказал он.
      Кав-кав - это пресные лепешки из пшеничной муки на тюленьем жиру. Нельзя сказать, что кав-кав вкусный, но есть его было можно. Единственный недостаток кав-кав - отсутствие в нем соли, как и во всякой чукотской пище.
      После завтрака мы отправились к Тнечейгуну. Когда мы вошли в полог, беглянка сидела в углу и что-то шила. Увидев нас, она очень смутилась и, опустив голову, еще усердней заработала иглой.
      - Вээмнеут торбаза себе шьет? - спросил Ульвургын и развалился на мехах, добродушно посмеиваясь. - Ей надо крепкие торбаза, потому что убегать из таньгиной яранги в плохих торбазах трудно, - насмешливо говорил он.
      Вээмнеут изредка посматривала на нас исподлобья.
      - Ничего! Чтобы меньше портилась обувь при побегах, мы подошьем ее торбаза моржовой кожей, - сказал отец девочки.
      - Из моржовой кожи только лодки да крышу для яранг делают, а не торбаза, - поспешила ответить Вээмнеут на шутку отца.