Чукотка

      - Зачем так много гостей?
      - Говорить к тебе приехали о человеке, которого ты убил, - сказал Кукай.
      - Разве мой пастух Чомкаль не передал вам? Я наказал, чтобы ко мне никто не ездил. У меня совсем пропала охота разговаривать с мышеедами.
      - Скотина какая! - сказал Андрей Андреевич по-русски.
      - Да, Чомкаль передавал, но мы не послушались и приехали. Мы заставим тебя разговаривать, - заявил Кукай.
      - Раз приехали - не обратно же уезжать. Будем говорить.
      - Скажи: зачем ты стрелял в парня? - спросил Кукай.
      Араро обвел глазами приехавших и сказал:
      - Я убил на своей земле. Сказал ему: "Уезжай из моего стойбища. Нам не нужно учиться. Мы оленные люди. За оленями нам надо смотреть". Так мне сказал ваш Ленин, когда я с ним говорил.
      - Что ты врешь? - закричала со злобой Тает-Хема. - Ленин давно умер, да и не мог он этого говорить!
      Араро поднял на нее глаза.
      - Мне недостойно разговаривать с тобой. Ты все равно дочь волка и собаки. Язык твой говорит наши слова, а обличье твое наполовину русское.
      Тает-Хема хотела еще что-то сказать, но Таграй удержал ее за руку.
      - Не надо. Пусть говорит все, что хочет. Все равно мы его увезем сейчас, - тихо сказал он.
      Араро с брезгливостью отвернулся от Тает-Хемы и, обращаясь к Кукаю, продолжал:
      - Я говорил с Лениным через солнце, - и он поднял палец кверху.
      Ульвургын выступил вперед.
      - И Ленин велел тебе застрелить моего племянника? Поговори сейчас, при нас, с Лениным.
      - Я говорю с Лениным, когда мне хочется, а не когда тебе, мышеед. Ты никогда досыта не наедался оленьего мяса - и хочешь, чтобы я разговаривал с тобой?
      - Посмотрим. Нам ведь Ленин тоже кое-что рассказывал про тебя, сказал Ульвургын.
      Но Араро не стал вступать с Ульвургыном в пререкания и повернулся опять к Кукаю:
      - Поэтому я застрелил его. И если ты вправду начальник у русских, то скажи им, чтобы не ездили ко мне. Две зимы пусть не ездят сюда и береговые чукчи. А если кто еще приедет в мое стойбище, опять застрелю.
      - Ну, хватит, товарищи, разговаривать с ним! Сил больше нет слушать. Собирайся с нами! - сказал Андрей Андреевич.
      - Хе-хе-хе! Откуда у меня возьмется охота ехать вместе с вами? Уезжайте отсюда! Женщины, скажите, чтобы подали мне лучшую упряжку оленей. В стадо мне ехать надо.
      - Возьмите его! - сказал Андрей Андреевич бойцам.
      Два красноармейца взяли Араро под руки и поставили на ноги. В этот момент глаза шамана налились кровью, и он сильным ударом в грудь чуть не свалил красноармейца.
      - Свяжите ему руки!
      Как затравленный хищник, Араро стоял со связанными руками.
      Когда его подвели к нарте, он сделал усилие, остановился и крикнул:
      - Не сажайте меня на собачью упряжку! Или у меня нет ездовых оленей?
      - Придется понюхать тебе собачьего кала, - сказал Ульвургын, выражая этим высшее пренебрежение к Араро.
      Длинная вереница нарт тронулась в путь - обратно на культбазу. Секретарь райкома и Кукай остались поговорить с пастухами стойбища Араро. Пастухи молчали и смотрели вокруг испуганными глазами.
      - Ладно, - махнув рукой, сказал Кукай. - Когда пастухи узнают, что Араро не вернется в стойбище, глаза у них повеселеют. Плакать о нем никто не будет. У него нет ни сына, ни брата, ни сестры. Он один, как хищный волк, стучал зубами на всю тундру.
      ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ
      Трудно представить себе всю прелесть чукотской весны, не пережив радостного чувства при наступлении ее. Она приходит неожиданно, вдруг, после вчерашней пурги. Ляжешь спать зимой, а разбудит тебя ласковое, яркое солнце, сразу наполняющее все жизненной теплотой.
      Выбегаешь на улицу и видишь: рыхловатый снег, залитый светом почти круглосуточного солнца; далекие горизонты, не отгороженные атмосферной пылью, необычные краски небесного свода, тихий, прозрачный, чистый воздух.
      А когда где-нибудь в сторонке, над прогалиной холма, пролетит первая птичка - это уже настоящая весна!
      И хотя здесь не встретишь ни деревца с припухшими весенними почками, ни аромата яблонь и вишен, ни всего того, что привык встречать весной житель умеренной полосы, - все же нельзя не полюбить чукотскую весну.
      Может быть, потому так и хороша она, что, казалось бы, самый незначительный признак оживления природы здесь захватывает все твое внимание.
      С наступлением весны даже серьезно-строгие лица охотников приобретают совершенно иное выражение.
      Чукчи, встречаясь, еще издали кричат:
      - Наргынен омычагте! Тепло пришло!
      Глаза их светятся по-особенному. На широких лицах улыбки.
      В это время быстрей едет каюр. Бесшумно катятся полозья нарты по слегка влажному, твердому насту. Дорога везде, куда бы ты ни поехал.
      Человек одет легко. Он сидит на нарте без шапки и тихо мурлычет песню весне.
      Он поет о том, что собаки его возьмут первый приз, ружье его возьмет первый приз, ноги его обскачут лучшего бегуна на первомайском празднике.
      Май! Новый, веселый, радостный праздник! Он не хуже праздника убоя оленей.
      Человек поет про этот новый праздник, где глазам и голове много-много работы, где сердце тоже будет петь свою песню.
      Человек идет в строю первомайской колонны по теплому весеннему снегу и высоко держит красный флаг. Он идет в ногу со всеми. Впереди шагают девяносто четыре ученика средней школы. Бодро и звонко звучит их песня: "Широка страна моя родная!.."
      Легкий ветерок колышет знамена. Огромная первомайская демонстрация почти в четыреста человек!
      Важной поступью колонна проходит мимо школы, интерната, больницы, ветеринарно-зоотехнического пункта, пушной фактории, механических мастерских, мимо ямы-погреба с запасами моржового мяса.
      Демонстранты проходят по берегу моря, а море все еще сковано льдами. Они спешат к ярангам чукотского поселка, где на вершинах шатров празднично развеваются красные флаги. Как гигантские фонари, с неба одновременно светят солнце и луна.
      И среди тихого полярного дня с берега в просторы тундры несутся слова молодой советской песни. Колонна бесшумно двигается, словно по снежному асфальту. Песню поют ученики. Им пробуют подпевать гости колхозники-зверобои.
      Вдруг в мелодию врывается гул пропеллера. В небе реет самолет. Песня оборвалась.
      - Самолет, самолет!
      - Андрей Андрей!
      Самолет быстро приближается и кружит над чукотскими демонстрантами. Он то низко опускается, то взмывает в прозрачное широкое небо. Оттого и голос его то сильней, то слабей. Он поет свою самолетную песню. Он кажется живым, этот стальной орел.
      Самолет улетает в сторону залива и, круто развернувшись, вмиг возвращается. Он кружит и кружит над спутавшимися рядами демонстрантов. Задрав головы, они смотрят на человека-птицу.
      - Вон, вон он сидит!
      - Вон его голова!
      - Вон он замахал рукой!
      Самолет заревел, опустил хвост и над головами демонстрантов "полез" в небо.
      Вдруг, как снежные хлопья, с самолета полетели бумажные листки. Вмиг рассыпалась колонна. Дети с веселым криком, напоминающим крик птичьего базара, юноши, взрослые - все бегут, подхватывают с земли, ловят листики в воздухе.
      "С первомайским праздником, товарищи! Да здравствует дружба народов СССР!"
      Листовки отпечатаны в "типографии" Андрея Андреевича, на самом настоящем "ундервуде".
      Таграй задрал голову. Он не сводит глаз с самолета. Ему хочется прыгнуть высоко-высоко и оказаться прямо в кабине, рядом с Андрей Андреем. Ведь никто из стоящих здесь, на земле, не знает так хорошо, как он, почему летает самолет. Он изучил нрав самолета получше, чем самый хороший каюр повадки своего вожака. Он знает, почему самолет слушается человека. Он уже знает, как заставить лететь его вверх, опуститься вниз.
      Но что такое? Почему он так долго летает? Почему он не садится? От нетерпения сердце хочет выскочить. Хоть бы прикоснуться скорей к его крылу или лыжам.
      "Ага! Сейчас пойдет на посадку".
      Этого еще никто не заметил, но он, Таграй, хорошо знает, что через минуту самолет будет стоять на земле. Веселый, дрожащий, с горячим сердцем.
      Таграй бежит за несущимся по снегу самолетом. Вслед за ним бежит толпа.
      - Вот твои письма, Андрей Андрей! - кричат ученики, махая листовками.
      Таграй уже вскочил на лыжу, но от волнения ничего не может сказать. Он смотрит на Андрея Андреевича и глазами о чем-то просит его.
      - Садись, Таграй, за штурвал.
      Радость краской залила лицо юноши.
      Привычным движением он проворно влез в кабину пилота, взялся за штурвал и замер.
      - Андрей Андрей, потом меня посади. Я тоже хочу подержаться за этот круг! - кричит кто-то из учеников.
      Толпа плотно окружила стальную птицу. Андрей Андреевич дает знак отойти в сторону. Он тоже садится в кабину. Самолет сильней задрожал и ринулся вперед так быстро, что никто не успел обратить и внимания на Таграя. Самолет оторвался от земли и опять запел свою монотонную песню.
      Все молча следят за полетом. Лишь Тает-Хема, повернувшись к Лене, говорит:
      - Лена, а мне показалось, что самолетом управляет Таграй.
      - И мне тоже, - удивленно ответила та,
      Но, конечно, это чепуха. Кто в это может поверить?
      Все завидуют Таграю. Ведь каждому хочется покататься на самолете.
      Самолет дал круг и пошел на посадку. Сейчас в кабину залезет кто-нибудь другой.
      Андрей Андреевич вылез из кабины.
      - И ты, Таграй, вылезай! - сказала Тает-Хема.
      - Вылезай! Вылезай! Другие будут кататься! - крикнули ученики.
      Но Таграй сидел и не думал вылезать. Он ждал Андрея Андреевича, чтобы вновь подняться в воздух.
      - Вылезай, вылезай, Таграй! - настойчиво кричала Тает-Хема.
      - Подождите, ребята. Таграй полетит еще, - говорит Андрей Андреевич.
      - Это несправедливо, Андрей Андрей, - сказала Тает-Хема. - Видишь, сколько желающих?
      Она подбежала к самолету, залезла на лыжу и опять крикнула:
      - Вылезай, Таграй!
      Но Таграй сидел за штурвалом, глядел на приборы и будто не слышал, что говорит Тает-Хема.
      - Это нехорошо, Таграй!
      - Что ты пристала, Тает-Хема? - наконец заговорил он. - Может быть, я еще полечу?
      - Нехорошо, Таграй! Вылезь! - сказал подошедший Ульвургын. - И мне вот тоже надо покататься.
      - Нет, нет, Ульвургын, подожди! - вмешался Андрей Андреевич. - Таграй сейчас полетит один.
      Ульвургын отступил на шаг и, ничего не понимая, уставился на Андрея Андреевича.
      - Лети, Таграй, один, без меня.
      - Я, один? - высунувшись из кабины и тыча себя пальцем в грудь, спросил Таграй.
      - Да, да, один! Ведь сколько раз ты взлетал и садился сам. Я-то сидел как пассажир.
      Волнение охватило Таграя. Но, овладев собой, он молча скрылся в кабине, проверил рычаги управления и дал газ. Самолет заревел и побежал. Изумленные люди замерли. С невероятной быстротой самолет побежал по снегу, и вдруг между ним и землей образовался просвет. Самолет с ревом взмыл вверх. Люди бросили друг на друга удивленные взгляды, посмотрели на Андрея Андреевича, а Ульвургын даже пощупал его.
      Между тем Таграй парил уже высоко, набирая все большую и большую высоту. Взгляды толпы были прикованы к самолету. И даже сам Андрей Андреевич не может оторвать глаз от него.
      Все молчали.
      - Молодец! - вдруг закричал Андрей Андреевич. - Правильно ведет машину!
      Толпа вышла из состояния оцепенения, раздались крики:
      - Какомэй, Таграй!
      - Пропал Таграй!
      - Теперь не попадет Таграй на землю!
      - Пропал Таграй! Ведь Андрей Андрей стоит здесь. С нами.
      Обеспокоенный Ульвургын подходит к Горину.
      - Андрей Андрей, - говорит он тихо, - все может быть. Таграй теперь побоится приблизиться к земле?
      - Не побоится, Ульвургын!
      - Коо. Не знаю, - с волнением говорит он.
      Но самолет шел уже на посадку, и все четыреста сердец - охотников, учителей, учеников - на минуту замерли.
      Самолет с шумом летел над землей, и вдруг все увидели, как осторожно он коснулся снега, слегка подпрыгнул и побежал к прежнему месту.
      И когда его окружили люди, из кабины высунулось сияющее, восторженное лицо Таграя. Он во все горло заорал:
      - Андрей Андрей! Получилось три точки?
      Андрей Андреевич подмигнул и молча показал большой палец.
      - Молодец! - сказал он.
      - Можно еще раз? - спросил Таграй.
      - Лети!
      Таграй рванулся к штурвалу, но, повернувшись к народу, спросил:
      - Кто из вас хотел покататься?
      Все молчали.
      - Садись тогда ты, Ульвургын, - предложил он.
      Ульвургын попятился назад.
      - Карэм! - сказал он и спрятался в толпе, будто кто-нибудь мог его насильно затолкать в кабину.
      Правда, Ульвургын любил покататься на самолете с русскими летчиками, но с Таграем... В голове Ульвургына никак не укладывалось, что Таграй летчик.
      - Что случилось? Все так любят кататься на самолете, а никто не хочет. Ну, скорей садись кто-нибудь! А то уеду опять один! - кричал Таграй.
      Но толпа молчанием отвечала на его призыв. Таграю стало обидно, что люди не признают его за летчика. Он уже сел было за руль и опять хотел подняться один, как увидел идущего к самолету старика Тнаыргына с поднятой рукой. Старик отделился от толпы, подошел к самолету и молча неумело стал взбираться в кабину. Андрей Андреевич подбежал и помог старику сесть.
      Ухватившись руками за борта кабины, старик с обычной серьезностью сказал:
      - Вези меня, Таграй!
      Самолет взревел и сорвался с места.
      Старик закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел горы мыса Дежнева. Где-то внизу, под крылом самолета, находился мыс Яндагай, то место, где жил старик. Тнаыргын перегнулся, чтобы посмотреть вниз через борт кабины, но сильная струя воздуха ударила ему в лицо. Он отпрянул и теперь смотрел только вперед.
      "Как чавчу вожжами управляет оленем", - подумал он, глядя в спину Таграя.
      В этот момент Таграй обернулся и улыбнулся старику.
      Тнаыргын ответил улыбкой и показал вперед, на горы мыса Дежнева.
      Таграй круто развернул самолет и взял курс на Дежневские горы. Он быстро удалялся от залива Лаврентия, становясь все меньше и меньше.
      Толпа следила за ним неотрывно, с восхищением, с восторгом, а лицо Андрея Андреевича становилось мрачным. И вдруг все с испугом стали его спрашивать:
      - Что такое, Андрей Андрей?
      Самолет скрылся из виду, и Андрей Андреевич бросился бежать на радиостанцию. Но в этот час береговые станции связи не имели.
      Между тем самолет пролетел всю долину речки, и когда он подходил к Дежневской горе, Таграй увидел горы Аляски. За узкой полосой Берингова пролива раскинулась такая же, как Чукотка, огромная горная страна - Аляска.
      Таграй увлекся открывшимся видом, и на минуту ему показалось, что самолет не летит, а повис в воздухе. Внизу расстилалось широкое поле чукотской тундры, вдали виднелось открытое море.
      Мелькнуло селение, и вскоре самолет вышел с побережья Берингова моря на берег Ледовитого океана. Таграй набрал высоту и дал круг над селением Уэлен. Он оглянулся на Тнаыргына, но старик не заметил этого. Он смотрел в сторону мыса Сердце-Камень.
      На третьем кругу самолет летел уже низко.
      Зимовщики уэленской полярной станции были удивлены неожиданным появлением неизвестного самолета, но все же двое из них побежали на аэродром и быстро разложили букву Т, ориентирующую самолет на посадку. И когда самолет уже приземлился, радист станции выбежал и крикнул:
      - Чукчи прилетели!
      Эта новость дошла до селения, и огромные толпы прибежали смотреть на своих воздушных соплеменников.
      - Какомэй, Таграй! Какомэй, Тнаыргын! Летающие люди! - кричали они.
      - Давненько я не бывал в Уэлене, - сказал старик окружающим его людям. - И не собирался. Так и умер бы, не побывав здесь. Сколько нужно ехать на собаках к вам! А Таграй привез меня так быстро, что чайник не успел бы на жирнике вскипеть.
      - Кто из вас Таграй? - спросил радист. - Товарищ Горин сообщил по радио, чтобы вы немедленно вылетали обратно.
      - Хорошо, - сказал Таграй. - Тнаыргын, поехали!
      - Зачем так скоро? Или нас прогоняют уэленцы? Смотри, они радостными глазами встречают нас!
      - Андрей Андрей велел. Нельзя больше. Наверно, ругаться будет.
      - Ну хорошо, поехали. Тагам, тагам мури, - и старик замахал руками, прощаясь с уэленцами.
      Когда самолет приземлился в заливе Лаврентия, подбежал Андрей Андреевич.
      - Это что значит, Таграй? Что ты делаешь? Разве я тебе велел в Уэлен летать? - строго спросил он.
      - Нет, Андрей Андрей, ты мне ничего не сказал. Я полетел только потому, что вот старик махал мне руками и просил свезти его в Уэлен.
      - Нет, Таграй, - вмешался Тнаыргын. - Я тебе не велел лететь туда. Я только помахал руками и сказал: "Хорошо, Таграй, летать!"
      Андрей Андреевич внутренне был доволен смелостью Таграя, его блестящим первым самостоятельным полетом и, похлопав своего ученика по плечу, сказал:
      - Ну ничего, Таграй! На первый раз прощаю. Но смотри у меня: впредь должна быть дисциплина!
      Таграй виновато посмотрел на Андрея Андреевича и еще раз сказал:
      - Это старик ввел меня в заблуждение. Да, по правде говоря, и самому захотелось туда слетать.
      - Ну хорошо. Может быть, мы сейчас и прыжок сделаем?
      - Давай, давай! - вскричал Таграй.
      Он быстро вытащил из кабины парашют.
      - Таграй, ты умеешь и прыгать? Как в кино? - спрашивали пораженные ученики; все они сейчас прониклись к нему еще большим уважением.
      Ульвургын стоял молча и с суеверным страхом смотрел на приготовления к парашютному прыжку. И если бы не вера в Андрея Андреевича, он пошел бы на скандал, но не пустил Таграя прыгать.
      Он внимательно следил, как Андрей Андреевич пристегивал Таграю парашют, но не сказал ни слова. Ульвургын тоже, как и ученики, видел в кино парашютистов и - что зря говорить! - не верил во все это. Ему казалось, что на картине какой-то обман. Как можно прыгать с такой высоты, где ходит луна? А вдруг материя лопнет, веревочки оборвутся?
      Ульвургын подошел к Таграю и пощупал заплечные ремни. Покачал головой и отошел в сторону, где молча стоял доктор.
      - Что это вы, Андрей Андреевич, серьезно обряжаете его или в шутку? спросил доктор.
      - Хорошенькое дело, доктор! Человек собирается совершить восьмой прыжок, а вам все шутки.
      - Правда, Таграй? - спросил доктор.
      Таграй, пристегивая ремни, кивнул головой.
      Но, несмотря на серьезные приготовления, никто не верил, что Таграй действительно собирается прыгать.
      Андрей Андреевич сел в самолет, вслед за ним полез Таграй.
      Самолет набрал высоту, сделал несколько кругов над большим заснеженным озером, и Андрей Андреевич хотел было уже дать сигнал Таграю, но развернулся еще по кругу.
      Каждый раз перед прыжком Таграя у него у самого нервы напрягались до предела. Он был совершенно спокоен за своего ученика, но что-то всегда настораживало его. Андрей Андреевич посмотрел на Таграя, они молча обменялись улыбками. И когда самолет вышел опять над озером, мотор сбавил обороты.
      - Приготовься! - крикнул Андрей Андреевич.
      Уверенно, осторожно, твердой поступью Таграй вышел на плоскость. Он поправил полуавтомат, вытяжное кольцо и, увидев, как Андрей Андреевич взмахнул рукой, ринулся вниз.
      Толпа замерла, вырвалось многоголосое "ах", но над Таграем уже образовался купол, словно крыша маленькой яранги.
      Человек с парашютом падал не прямо, а несколько наискось, в сторону. Люди побежали к нему, сшибая друг друга. Не успели они добежать, как Таграй коснулся ногами снега, повалился на бок и, быстро вскочив, стал собирать парашют.
      Люди схватили Таграя и с веселыми криками стали качать его.
      - Довольно, довольно! Вы поломаете меня! - кричал Таграй.
      Они поставили Таграя на ноги и вдруг увидели на лацкане его пиджака значок парашютиста.
      Чукчи разглядывали значок. Казалось, что перед ними стоит и Таграй и не Таграй.
      А он улыбался, радостный, взволнованный, не зная, с чего начать разговор. Он словно вообще утратил способность разговаривать.
      Над ними низко пролетел самолет, и все видели, как Андрей Андреевич помахал рукой.
      В ответ Таграй замахал обеими руками. Самолет полез к облакам, перевернулся вверх тормашками.
      - Это мертвая петля, - восторженно заговорил наконец Таграй.
      Прыжок с парашютом всех взволновал. Люди долгое время даже не решались заговорить с Таграем. И лишь спустя немного времени послышались вопросы:
      - Не испугался ты, Таграй, когда отделился от самолета?
      - О чем ты думал, Таграй, когда повис в воздухе?
      - Не страшно ли?
      Таграй чувствовал себя настоящим героем. Окруженный большой толпой учеников, он рассказывал:
      - Когда я учился в первом классе и когда в первый раз прилетел самолет, я подумал: наверно, эти русские, которые летают, не люди. Не верилось, что человек может так летать. Теперь все мы верим. Потом, когда я узнал о парашюте, я очень заинтересовался им. Но все-таки прыгать с такой высоты было страшно. Когда я учился у пограничников летать, один раз видел, как красноармеец прыгнул. Было очень высоко. Я первый раз видел живого человека, который прыгал. И он мне сказал, что совсем не страшно. Нужно быть только спокойным и, самое главное, смелым. Тогда мне захотелось самому прыгнуть. Думаю: "Попробую, все равно". Я решил прыгнуть. Когда в воздухе я залез на крыло, мне вдруг стало так жалко расставаться с самолетом, что я чуть-чуть не вернулся обратно. Я взглянул на Андрея Андрея и испугался, что он узнает мои мысли. Не думая больше, я взял да и махнул! Быстро-быстро пронеслись в голове мысли: "Вдруг парашют не раскроется?" Ведь с такой высоты упасть - костей не соберешь. Потянул вытяжное кольцо, меня дернуло, парашют раскрылся, и мне показалось, что я повис в воздухе. "Кто теперь снимет меня отсюда?" - подумал я. Но потом вижу, что я несусь к земле. И стало так досадно мне! Хотелось немного повисеть еще. Эх, ребята, и хорошо же оттуда смотреть на землю! Люди на земле, как евражки, ползают. За заливом виднелось стадо оленей. В короткое время я успел многое рассмотреть. Но гляжу - земля все ближе и ближе, бегут пограничники. Я коснулся земли ногами и от радости не могу слова сказать. Это очень интересно - прыгать с самолета. И совсем не страшно.
      Ребята, зачарованные его рассказом, стояли, словно онемев.
      - Андрей Андрей сказал, что скоро организует у нас аэроклуб. Тогда смогут учиться все, кто хочет.
      - Правда, Таграй? - почти в один голос спросили они.
      - Правда!
      И УМЕРЕТЬ ЧЕЛОВЕК ХОЧЕТ ПО-НОВОМУ
      Легкий южный ветерок, как тепловатая вода, ласкает лицо. Так и хочется идти навстречу этим мягким воздушным потокам.
      В такую погоду в чукотском стойбище большое оживление. Дети носятся между яранг, как разыгравшиеся молодые оленята в хороший, ясный северный день. Ватагой они бегут к морю. Они подбирают ракушки, хорошо отшлифованные, красивые камешки. Увидев на берегу морскую капусту, выброшенную волнами, они с криком вперегонки несутся к ней и, схватив, с удовольствием жуют ее.
      Обычно, подъезжая к поселку, еще издали слышишь их многоголосый шум и гам. Но сегодня не слышно и не видно детворы.
      Сегодня, в это ласковое утро, в поселке необычно тихо. Будто все сговорились молчанием встретить этот тихий, спокойный северный день. Собаки, отлично чувствующие настроение человека, и те притихли. Может быть, здесь случилось какое-нибудь несчастье? Но и шаманский бубен не гремит в этой тягостной тишине.
      Чей покой оберегают люди?
      В яранге, на оленьих шкурах, лежит человек и редкими вздохами ловит воздух, которого так мало в небольшом меховом пологе. Он шевелит губами, глаза закрыты. Вокруг него молча сидят люди и смотрят на ввалившиеся глаза. Наконец глаза открываются.
      - Пить... - слышится слабый голос.
      Больного заботливо приподнимают и помогают ему напиться из чашки. Больной делает несколько глотков.
      - Вот теперь лучше.
      Над ним склоняется пожилая женщина:
      - Плохо тебе, Тнаыргын? Тяжело? Или облегчить твои мучения?
      Женщине жаль хорошего старика. Она ждет, когда он попросит задушить его. Трудно смотреть, когда болеет хороший человек.
      - Да... тяжело... - говорит старик. - Люди, может, болезнь уйдет от меня? Надо помочь ей уйти.
      Он открыл глаза. Женщина опять склоняется над ним и тихо говорит:
      - Эненылин* сказал, что нельзя изгнать из тебя злого духа. Он сказал, что ты - летающий поверху человек. Только смерть через удушение спасет тебя.
      [Эненылин - шаман.]
      Старик вяло пошевелил рукой.
      - Не надо... Пусть я умру по-новому, без ремня на шее. Пить... Я сдружился с русскими... Они достойны моей дружбы. Может, русский доктор захочет приехать ко мне? Может, он изгонит болезнь мою?
      К старику подполз Ульвургын.
      - Тнаыргын, я давно послал Айвана за русским доктором.
      Старик обвел всех взглядом.
      - Хорошо, - ответил он. - Надо бы сказать и ученикам. Пусть они кончили бы свои занятия... Если уйду из жизни, глазам была бы радость последний раз увидеть их.
      - И ученикам Айван скажет.
      А в это время Айван уже мчался к доктору.
      Он вбежал в больницу и громко спросил сестру-чукчанку:
      - Доктор где?
      Доктор выглянул из амбулатории.
      - Здравствуй, Айван. Что скажешь хорошенького?
      - Хорошего нет, плохие новости есть.
      - Что такое? Проходи сюда. Садись и рассказывай.
      - Тнаыргын хочет умирать.
      - Как умирать? - воскликнул доктор. - Задушить хотят его?
      - Нет, нет! - замахал руками Айван. - Наверно, он сам умрет. Шаман сердился: зачем не просит смерти старик? А он еще не сказал этого слова.
      - Что же ты не привез его в больницу? - строго спросил доктор. - Ведь, чего доброго, его задушат там!
      Словно испугавшись, Айван отступил назад и тихо сказал:
      - Наверно, плохой он. Только воду пьет. Вчера еще ходил, а теперь лежит. Наверно, нельзя его везти. Может быть, теперь сам умер.
      - Ай-ай-ай! - сказал доктор. - Скажи, чтобы быстро запрягли собак!
      Слух о неожиданной болезни старика Тнаыргына быстро проник в школу. Шум во время перемены прекратился, и ребята, окружив больничного завхоза Чими, с волнением слушали его.
      Тает-Хема побежала в учительскую. Она обратилась к директору школы:
      - Иван Константинович! Мне надо поехать домой. Тнаыргын умирает. Ведь я ему родственница.
      - А что с ним? - спросила Татьяна Николаевна.
      - Не знаю.
      - Ну хорошо, поезжай, - сказал директор. - Если еще кто из учеников захочет - пусть тоже едут. И вам, Татьяна Николаевна, следовало бы поехать.
      В яранге Тнаыргына все больше и больше прибавлялось народу. Никто ничего не говорил, но, видимо, каждый считал своим долгом перед смертью старика показаться ему на глаза.
      Кто-то из присутствующих пытался закурить трубку, но Ульвургын остановил его:
      - Не надо. Если русский доктор приедет, ругаться будет. Я очень хорошо это знаю.
      Кивнув головой в знак согласия, чукча молча спрятал трубку.
      В сенцы яранги вошли доктор и Татьяна Николаевна. Модест Леонидович взял свой чемоданчик, опустился на колени и неуклюже, как медведь, на четвереньках полез в полог, где лежал больной. За ним полезла и Татьяна Николаевна.
      - Ай-ай-ай! Сколько народу! Ульвургын, что же ты, батенька мой, делаешь? Ведь воздуха не хватает здесь даже для здорового человека. Неужели ты не знаешь?
      - Знаю, знаю, доктор, - тихо проговорил старик. - Только стыдно мне сказать людям, чтобы они не приходили сюда.
      - Ну, друзья мои, надо уйти отсюда. Постойте в сенцах, - сказал доктор.
      Чукчи молча один за другим полезли из полога. И когда здесь стало просторней, старик увидел русских. Глаза его загорелись.
      - Я знал, что они приедут, - тихо сказал он Ульвургыну.
      - И Таня-кай вот, - показал рукой Ульвургын.
      Старик перевел взгляд на нее. В полог влезли приехавшие ученики.
      - Что такое, Тает-Хема? Ведь ты занимаешься у меня в кружке: должна знать, как дорог для больного воздух.
      - Доктор, мы только покажемся Тнаыргыну и уйдем.
      Старик заметил всех, и видно было по его лицу, как он повеселел.
      Модест Леонидович ползал на коленях по шкурам и тихо, почти про себя, ворчал.
      - Татьяна Николаевна, откройте меховой занавес. Впустите сюда струю чистого воздуха.
      Покопавшись в чемоданчике, он неуклюже подполз к больному. Он сел рядом со стариком и взял его руку, определяя пульс.
      - Упадок сердечной деятельности. Надо впрыскивание сделать.
      Солнце поднялось высоко. Лучи его нагревали темные шатры яранг. Глупые щенки бегали по стойбищу и отнимали друг у друга кусочек оленьей шкуры. Они резвились, отворачиваясь от ослепительного солнца.
      Вокруг яранги - огромная толпа. Она закрыла собой нарту, на которой заботливо уложен старик Тнаыргын. По небу тянутся прозрачные перистые облака. Они плывут в том направлении, куда сейчас тронется нарта с больным стариком, стариком, который летал поверху.
      И только один шаман стоит вдали, около своей яранги, косо посматривая на толпу, не решаясь подойти к ней. Он бессилен, и от злобы перекосился его рот...
      * * *
      Палата блестит белизной. Сколько здесь взмахов сделал доктор малярной кистью! Но зато как приятно ему самому войти сюда!
      Через большое окно солнце бросает столько света, хоть дымчатые очки надевай. А воздуху не меньше, чем в тундре.
      На чистой кровати лежит Тнаыргын. Он смотрит на будильник и прислушивается к тиканью его. Старик улыбается и думает:
      "Тоже как живой. А если что-нибудь отвинтить у него, то перестанет жить. Наверно, и у него сердце есть, железное сердце".