Я пригласил Ульвургына к себе.
      - И старика Тнаыргына надо позвать! - сказал Ульвургын.
      Втроем мы сели пить чай. С Ульвургыном что-то случилось: он сегодня необычайно молчалив, на лице выражение большого беспокойства. Молчит и старик Тнаыргын. Наконец Ульвургын заговорил.
      - Ты знаешь, - обратился он ко мне, - ведь моих детей здесь нет. Это все не мои дети. Мои дети уже давно выросли - стали охотниками. А вот за чужих я боюсь. Боюсь больше, чем боялся бы за своих. Сердце мое болит.
      Он замолчал и, набивая трубку, уставился в угол. Молчал и я, ожидая, что Ульвургын скажет еще. Молчал и Тнаыргын, поставив на стол недопитую чашку чая. Долгое, тягостное молчание. Видно было, что Ульвургын верил мне и в то же время боялся, как бы не получилось чего-нибудь нехорошего из всей этой затеи.
      Я достал папироску и закурил.
      - Дай папироску, - попросил Ульвургын, пряча свою трубку.
      Мы задымили втроем.
      - Почему ты боишься, Ульвургын? - мягко спросил я.
      - Коо*, - уклончиво ответил он.
      [Коо - не знаю, вообще отрицание.]
      - Почему "коо"?
      - Ведь всех уговорил я. И только мне одному будет плохо.
      - Ну нет, Ульвургын, и я ведь тоже уговаривал. Пусть тогда и мне будет плохо. Вот старик Тнаыргын - он тоже ведь помогал нам. Он тоже согласился.
      По-видимому, Ульвургыну такое разделение будущей возможной неприятности понравилось, а может быть, он подумал по моему адресу: "Чепуху ты говоришь, - какой из тебя ответчик, если ты не чукча, а таньг?"
      Старик Тнаыргын за все время не проронил ни одного слова, но наш разговор слушал внимательно. Он сидел, низко склонив голову. Временами старик резко поднимал ее, смотрел на меня в упор своим проницательным взглядом. И в такой момент каждый раз вновь возникали у меня опасения: а вдруг старику что-нибудь не понравилось, вдруг что-нибудь я не так сказал?
      Настроение этих двух стариков передавалось и мне.
      - Чай варкын? (Чай есть?) - вдруг спросил Ульвургын.
      - Пей, сколько хочешь. Чай есть, - обрадовался я вновь начавшемуся разговору.
      - Ладно, Ульвургын, - сказал старик. - Пусть дети останутся здесь. Ничего. Пусть.
      Ульвургын сразу повеселел. Видно, мнение старика для него действительно было решающим.
      Когда мы снова возвратились в школу, врачи и учителя все еще "беседовали" с чукчами. Как те, так и другие мало что понимали из общей беседы.
      Все сгрудились вокруг нас. Ульвургын стал говорить:
      - Мальчики и девочки! Скоро мы поедем домой, а вы все останетесь здесь. Эти таньги, которые будут около вас, - хорошие люди. Вы не бойтесь их.
      Дети крепче ухватились за своих родителей и попрятали лица в меха отцовских кухлянок.
      - Не надо бояться их. Вот он понимает наш язык, - Ульвургын взял меня за руку. - Если что кому нужно, обращайтесь к нему, и он вам расскажет. А мы к вам будем приезжать каждый день и будем с вами разговаривать. Будем привозить вам самые свежие новости. Все.
      Ульвургын кончил.
      В зале стояла тишина. Вперед медленно выступил старик Тнаыргын.
      - Слушайте! Теперь я вам скажу, дети! - послышался его слабый голос. Не бойтесь. Эти таньги - не волки. Может быть, они будут вас любить и вам будет хорошо, как у нас в яранге. Довольно, кончил я.
      В зале воцарилось глубокое молчание. Ни одной улыбки на лицах. Казалось, что всех постигло очень большое и неожиданное горе.
      Оставляя детей, каждый из родителей считал необходимым зайти ко мне и передать разные наказы.
      - Когда мой мальчик будет ложиться спать, надо ему сказать, чтобы чулки он положил к печке, а то они не просохнут и ноги у него будут мерзнуть. Сам он не решится.
      - А Тает-Хема боится темноты, - говорила мать красивой девочки.
      С большой тревогой оставляли чукчи своих детей. Некоторые уже сидели на нартах, но, вспомнив что-то, слезали, переворачивали нарты вверх полозьями и снова возвращались к детям. Они что-то шепотом говорили им, и те, как взрослые, серьезно выслушивали наставления родителей.
      Около здания школы десятки собачьих упряжек, огромное количество собак. Всюду вокруг нарт копошатся каюры, налаживая упряжки. Собаки путаются в своей упряжи, скулят, некоторые дерутся с псами соседней нарты. Визг, свалка, мелькают собачьи клыки. Каюр хлещет собак кнутом по мордам.
      В стороне спокойно стоит упряжка. Отец-каюр с женой сидят уже на нарте, а сын-школьник прощается с собаками. Он гладит их, что-то говорит им, и псы, будто предчувствуя разлуку, лижут его длинными теплыми языками.
      Вот вожак встает и смаху кладет передние лапы школьнику на плечи. Маленький друг обхватывает шею собаки. Собака лижет ему лицо и бешено крутит хвостом.
      Все школьники, каждый у своей нарты, прощаясь с родителями, прощаются и с собаками. Ведь собаки, еще когда они были щенками, жили и спали вместе с ними в одном меховом пологе. Они связаны с человеком крепкой дружбой.
      Но вот передняя нарта тронулась. За ней понеслись и другие. И долго-долго слышались крики: "Тагам, тагам!"* - пока не скрылась за домом последняя нарта.
      [Тагам - до свидания! Вперед!]
      ЗНАКОМСТВО СО ШКОЛОЙ
      Дети бродят по классам, по спальням. Они смотрят на все с удивлением и страхом.
      Осиротевшие, они робко цепляются за учителей, тоскливо и боязливо посматривают на них. Особенно они льнут к нашей учительнице. Ее слова непонятны, но голос у нее мягкий и ласковый. Они гурьбой переходят за ней с места на место. Глаза их останавливаются на необычных предметах, их все еще поражает простор новой "деревянной яранги".
      После того как они насмотрелись всяких диковинных вещей, мы собрали их и повели беседу о том, как будем жить и что будем делать. Вслед за этим организовали "экскурсию" по школе.
      В роли экскурсовода пришлось выступить мне.
      Толпой ходили дети за мной, внимательно и серьезно слушая объяснения о назначении вещей, мебели, комнат.
      Им нужно было показать, как садиться на скамейки, как пользоваться кроватью, подушкой, одеялом, как умываться. Обо всем этом они понятия не имели.
      Изумленные, они не все понимали из того, что им говорилось, но никто не осмеливался переспросить.
      Больше всего их удивляла простыня. Зачем она, если полосатый матрац и без нее хорош? Он даже красивей. На нем полоски разных цветов, в том числе и красного, любимого чукчами. Простыня бела, как снег. Она сшита из материи, из которой охотники в зимнее время шьют защитные комлейки. Но там это необходимо. Дети знали, что если охотник не наденет комлейки, то наверняка вернется без зверя. Там белый цвет обманывал зверя. А здесь зачем? "Кого нужно обманывать в яранге? Чудные эти русские! Лица у них белые, их "шаманы" носят белую одежду, и вдобавок нужно спать тоже на белом, точно на снегу, да еще на "подставках" (кроватях). Страшно все это!
      Учителям предстояла длительная и сложная воспитательная работа.
      К вечеру учительница вместе со сторожем Лятуге принесла новые школьные костюмы и белье. Детей позвали в класс и сказали, что вся эта одежда приготовлена для них.
      Но что это за одежда? Ни одного красного лоскутка на ней!
      Протестовать, правда, никто не посмел. Теперь нельзя ни плакать, ни протестовать. Родители далеко. Из своих здесь только Лятуге. Он, правда, немой, но хорошо, что хоть он есть.
      Лятуге деловито разбирает рубашки и с улыбкой подносит их то одному школьнику, то другому, примеряя по росту.
      Ребята удивлены: зачем это русские так неразумно расходуют материю? Для чего нужно сразу надевать белые и черные штаны? Не понять этих русских!
      Склад ума у чукчей практический. Многие из наших школьников уже не раз бывали на охоте. У всех у них прекрасные навыки и знание охотничьей жизни. Они - маленькие, но вполне опытные люди.
      Дома они привыкли что-нибудь делать. Девочки великолепно владеют иглой, а мальчики не раз сами убивали тюленя и волоком тащили его в ярангу.
      Любой из школьников мог отлично разделать тушу убитого зверя. Каждый из них расскажет любопытную историю из жизни моржа, лахтака (морского зайца), тюленя; расскажет, какой зверь чем питается, какие у него повадки, когда тюленя можно стрелять, а когда нельзя.
      Их детство не проходит в праздности. Они много работают, но без всякого принуждения со стороны родителей. Посильный труд - это для них органическая потребность.
      Их природную энергию в условиях школы-интерната нужно было сразу же переключить на что-нибудь, иначе они почувствуют себя плохо.
      Время близилось к ужину. Невозможно было предусмотреть и отвести все недоразумения, которые могут быть за нашим первым ужином.
      Детям уже было сказано: как только они услышат колокольчик, надо идти в столовую. Колокольчик они знали: в стадах оленям-вожакам всегда подвешивают на шею колокольчик. По звону колокольчика пастухи находят в пургу стадо и отбившихся от него оленей. И когда учитель объяснял распорядок дня и демонстрировал колокольчик, дети довольно улыбались.
      Скоро дети разбрелись. Одни продолжали осматривать, "ощупывать" школу, другие ушли на морокой берег и, раскапывая в снегу круглые камешки, бросали их в воду, стараясь попасть в причудливой формы льдины. Ветер переломал весь лед в заливе и отжал основную его массу к другому берегу. Одинокие торосы служили мишенями для детей. Часть школьников заманил к себе в больницу доктор. Он водил их по многочисленным палатам, показывал картинки на стенах и при помощи мимики и жестов давал им непонятные уроки гигиены.
      Модест Леонидович старался. Он перешел даже на "китайский разговор":
      - Твоя понимаешь, твоя хочешь посмотреть? Вот моя сейчас вам расскажет.
      Но детям разговор врача оставался непонятен, независимо от того, говорил он правильно или ломал язык.
      По улице пробежал с колокольчиком школьник, звоня изо всей силы.
      Услышав звон колокольчика, школьники опрометью бросились к дверям, прервав врача на самом интересном месте "лекции".
      - Ах, как не вовремя этот звонок! - сказал врач фельдшерице. - Такая интересная беседа завязалась!
      - Да как же вы, Модест Леонидович, беседовали с ними? Ведь они не понимают!
      - Способ такой нашел, - сказал доктор и, не вступая в пререкания, ушел к себе в комнату.
      Мальчик с колокольчиком, продолжая неистово звонить, повернул обратно к школе.
      Толпа школьников окружила его, и со смеющимися, довольными лицами все помчались в школьную столовую.
      Стол был уже накрыт. Учительница стала рассаживать детей. Впервые дети садились за стол такой большой семьей. Они сидели неподвижно и все посматривали на учительницу. Она была здесь единственной взрослой.
      Учительница пододвинула к себе тарелку ближе, взяла ложку и стала есть. Словно по команде, подражая ей, дети принялись за суп. Но, едва попробовав, побросали ложки на стол. Учительница в недоумении. В чем дело? Почему?
      Их огорченные взгляды устремились на учительницу.
      "Пусть таньги хлебают такую еду", - говорили их лица.
      - Почему вы не едите суп? - удивленно спросила Таня.
      - Соль варкын, - сказал Таграй. - Соль плохо, - и он высунул при этом язык.
      Чукчи соли не употребляют. И мясо, и рыба, и вообще вся пища никогда не солится.
      Ребята сидели молча и неподвижно. Кормить кашей тоже было нельзя: и она была посолена.
      Дети остались без ужина.
      - А чай будете пить с хлебом?
      - Чай хорошо. И кав-кав (хлеб) тоже хорошо. - сразу послышалось несколько голосов.
      До революции муку на Чукотку не завозили, и чукчи хлеба не знали. И теперь еще на хлеб смотрели как на лакомство.
      Дети усердно принялись за хлеб и чай. Ни о каше, ни о супе они нисколько не жалели. Ужин, состоявший из одного хлеба, пришелся им по вкусу; в этот вечер они охотно согласились бы питаться всю свою жизнь одним хлебом.
      Весть о том, что школьники отказались от ужина, быстро облетела культбазу. В столовой появился врач.
      - Послушайте, Таня, что же вы делаете? А где же суп? Где каша?
      - Модест Леонидович, не хотят ни супа, ни каши.
      - Почему?
      - Соль, говорят, есть. Не едят соленого.
      - Совсем не едят?
      - Да, да. Совсем не едят.
      - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - сказал доктор. - А впрочем, соль для организма и не обязательна. Их пища сама по себе содержит много солей.
      Ужин кончился.
      - Что же мы теперь будем делать? - спрашивали дети.
      До сна оставалось около двух часов, и мы решили организовать для них игры. Но и это оказалось нелегким делом. Никто не знал, какие игры могут их интересовать.
      НОЧЬ
      За окном бушует пурга. Звенит железная крыша школы. Двери наглухо закрыты. Выйти из дома можно будет только утром, когда прекратится пурга и Лятуге очистит выход. Окна залеплены снегом. Но в школьном помещении тепло, печки накалены.
      В такую погоду в чукотских ярангах неустанно бьют шаманы в бубен, отгоняя злых духов - "келе".
      Дети привыкли к этому и дома в пургу спят спокойно. Пурга прекратится лишь тогда, когда на побережье умрет человек. Это - жертва злому духу. Так думают взрослые охотники, так думают и дети.
      А здесь, в этой белой яранге, кто оградит их от злого "келе"? Во всем доме - ни одного бубна. Страшно детям, когда они переступают порог спальни. Правда, здесь всю ночь будет гореть фонарь, и это очень хорошо. При свете злые духи не большие любители устраивать всякие пакости человеку. Но все же страх перед "келе" остается.
      Таграй - самый старший из школьников - подходит ко мне и говорит:
      - Пусть эта дверь будет открыта, и та тоже, и та, что у девочек. Не надо нас разъединять, пусть мы будем слушать сонное дыхание всех. Так лучше.
      - Хорошо. Пусть будет так, - соглашаюсь я.
      - А ту дверь, где таньг будет спать (дежурный учитель), тоже можно оставить открытой? - умоляюще спрашивает он.
      - Можно.
      Он бежит к школьникам и таинственным шепотом говорит окружившей его детворе:
      - Все двери будут открыты: и наши, и таньгины, и Лятуге. Нас не будут запирать в этом ящике, - показывает он рукой на комнату-спальню.
      Сообщение Таграя успокаивает детвору.
      Учительница помогла детям разобраться в такой сложной вещи, как кровать, и они улеглись. Но еще долго слышался их шепот. Очень поздно они угомонились и заснули беспокойным сном.
      Спустя немного времени в окно дежурного учителя кто-то постучал. Это пришел доктор к сопровождении больничного сторожа Чими. Оба залеплены снегом.
      - Что же вы медлите, как моржи? Сколько времени стучались к вам! ворчливо сказал доктор, надевая очки.
      - Ба! Модест Леонидович! Вы все-таки решили потренироваться ходить в пургу? - удивился Владимир.
      - Это, батенька мой, тренировка не из праздного любопытства, а по необходимости. Пришел вот узнать, все ли у вас тут в порядке.
      - Все в порядке, Модест Леонидович.
      - Ну вот и хорошо. А я сижу у себя, да и думаю: не сходить ли к этим медвежатам, не ревут ли они, затосковав по ярангам? Может, нужна моя помощь?
      - Нет, Модест Леонидович, рано им еще реветь. Спокойно легли спать.
      - Хорошо, хорошо, - говорит доктор. - Остается, значит, покурить, да и в обратный путь.
      Зашли в учительскую.
      - Теперь моя очередь, Модест Леонидович, не выпускать вас. Придется заночевать вам в школе. Правда, у меня нет ни коржиков, ни хворосту, но чаю могу предложить... с печеньем из фактории.
      - Нет, нет, Володя, я домой. Страшного, оказывается, ничего нет. Одной рукой держусь за Чими, а другой - за канат. Задыхаешься, правда, немного, в особенности, как закатит тебе ветер в лицо, прямо дышать невозможно.
      Доктор покурил, заглянул в спальни и, облачившись в свою кухлянку, неуклюже направился к выходной двери.
      Со свистом проносилась пурга. Доктор и Чими скрылись из глаз мгновенно, как только переступили порог.
      С лампой в руках Таня зашла в класс и остановилась, разглядывая пустующие парты.
      "Вот учебный год и начался", - подумала она.
      Таня давно ждала этого дня, но вместо радости ее охватила теперь полная растерянность. Как заниматься с этими детьми? Что она будет делать? Как поведешь беседу с ними? Разные мысли приходили ей в голову, создавая тоскливое настроение. Насторожившись, она прислушивалась к завыванию пурги. И казалось ей, будто пурга врывалась не только в печные трубы, но и в сердце, - леденила его. По телу пробежал холод. Вздрогнув, она повернулась к карте, висевшей на стене, - огромная карта СССР. Где-то совсем вверху маленький Чукотский полуостров, омываемый Ледовитым океаном. А дальше Камчатка, Дальневосточный край, Сибирь, Урал и вон... заветный кружочек: Москва. Какая даль!
      В приоткрытую дверь класса за учительницей следили два глаза Лятуге. Он умел уловить не только настроение человека, но отлично разбирался даже в замыслах зверей. Лятуге видел, что русская девушка чем-то расстроена. Но чем? Он не мог понять. И от этого сам страдал. Он готов был для нее сделать все, что она захочет, лишь бы печаль ушла с ее лица. Если бы она попросила его: "Лятуге, иди сейчас, в пургу, переночуй на улице, и тогда ко мне возвратится хорошее настроение", - он, не задумываясь, сорвался бы с места и побежал.
      Выходя из класса, Таня увидела Лятуге. Встретившись с ней взглядом, он замычал, приложил ладонь к своему уху, склонил голову набок и другой рукой показал на ученические спальни. Таня улыбнулась ему и кивнула головой. Улыбка русской девушки привела его в восторг. Он так быстро замотал головой, что казалось, вот-вот она слетит с его плеч.
      Таня зашла в учительскую, где сидел дежурный учитель и переписывал чукотские слова, фразы, готовясь к первому уроку. Он встал из-за стола и сказал:
      - Садись, Таня! Обсудим впечатления нашего первого школьного дня.
      Таня болезненно усмехнулась и молча села на табуретку, облокотившись на угол письменного стола. Трудности предстоящей работы сегодня больше чем когда-либо беспокоили ее. Это отражалось на ее настроении.
      - Ты что, Таня? - участливо спросил Володя. - Что с тобой? Заскучала по Большой Земле?
      Учительница молча покачала головой.
      Пытаясь вывести ее из тяжелого настроения, Володя как можно более легкомысленным тоном спросил:
      - Уж не влюбилась ли ты в него?
      - В Лятуге? Влюбилась, - улыбнулась Таня. - Ты знаешь, какая у него душа? Чудо! Замечательный человечина!.. А настроение неважное у меня, по правде говоря, оттого, что я не знаю, что завтра буду делать на уроках. Они все, как Лятуге, - немые, только Лятуге все понимает по одному твоему движению, а эти всего боятся. Как их учить?
      - Видишь ли, Таня, - сказал Володя, - я считаю, что нам мудрить особенно не стоит. Обстоятельства подскажут, как поступать.
      - А у меня, Володя, признаюсь, полная растерянность. Никакой надежды на то, что нам удастся наладить нормальную школьную жизнь. Настроение паршивое. Не справимся мы с работой.
      - Справимся. Самое главное, что они уже у нас, - флегматично ответил учитель.
      - Нет! Это, к сожалению, далеко еще не все. А впрочем, не хочу больше разговаривать на эту тему. Проводи меня домой.
      Они оделись в меховые кухлянки и пошли.
      Догадавшись об их намерении, Лятуге бросился в свою комнату, схватил кухлянку и, одеваясь на ходу, побежал за ними. Он догнал их, как только они вышли на улицу. Забежав вперед, он повел их, чутьем определяя тот дом, где живет учительница.
      Утро. Пурга затихла. В школьный зал через залепленные снегом окна пробивается слабый лунный свет.
      Таня уже в школе. Она готовится к побудке ребят. В школу входит доктор.
      - Ну, как медвежата? - здороваясь с Таней, спрашивает он.
      - Скоро вставать будут, Модест Леонидович. Вот Володя говорит - до глубокой ночи не могли заснуть. Все шептались... Я сейчас, - и Таня подошла к двери спальни.
      Но, открыв дверь, она отшатнулась и, обратившись к доктору, тихо сказала:
      - Модест Леонидович! Милый! Посмотрите! Они спать не умеют!
      - Что вы, Танечка! Как это не умеют спать? Спать-то все умеют.
      - Посмотрите!
      В спальне была совсем необычная картина. Какой-то карапуз спал, положив ноги на подушку и свесив голову с кровати, другой - стоя на коленях около кровати и положив голову на нее, третий - засунув голову под подушку, четвертый - ухватившись за перекладины. И так все. Крепкий сон охватил их после стольких впечатлений прошедшего дня.
      - Это ничего, Таня! Два-три дня пройдет - и они будут спать отличнейшим образом. Вы не придавайте этому значения, - сказал доктор. Самое главное, Таня, - в работе должно быть душевное отношение к ним. Настоящее, знаете ли, советское! - и доктор потряс в воздухе широкой кистью своей руки.
      Когда дети проснулись, появились новые затруднения.
      "Как много надо работать для себя! Сколько всякой всячины в этой таньгиной яранге! Ведь это уж самый настоящий вздор, что нельзя садиться за еду, не помыв после сна лица и рук. Разве еда станет вкуснее оттого, что потрешь мокрой рукой себе глаза?" - рассуждали дети.
      Нужно брать полотенце и идти к "железной коробке" с водой. Дают "мягкий, скользкий камешек, делающий слюну", а его и в руки взять неприятно.
      С самого рождения их лица не знали воды. Один полярный капитан рассказывал мне, что до революции, во время его первых рейсов на Чукотку, чукчи съедали туалетное мыло в умывальниках парохода, принимая его за лакомство.
      Все эти новшества кажутся детям дикими, смешными. Но надо выполнять "причуды" таньгов. Ведь не в яранге у себя находишься. Девушка-учительница - хорошая, но зачем она все выдумывает неприятные вещи?
      Вот она каждому раздает коробочки с "мукой" и зубные щетки. Говорит: надо чистить зубы. Этой "чистилкой", может быть, хорошо еще вычищать снег из торбазов, а она хочет, чтобы "чистилку" совали в рот.
      Ученик покорно набирает на "чистилку" зубного порошка и сует себе в рот. Бедный мальчик! Ведь он чистит зубы только потому, что его заставляет это делать не мать, а русская девушка. Он неумело трет щеткой зубы, и вдруг из глаз его текут слезы. Мальчик закашлялся, зачихал, а "чистилка" и коробочка с зубным порошком полетели в помойное ведро. От чистки зубов отказались все поголовно. Непонятно им: зачем чистить рот?
      НА УРОКЕ
      Все ученики разбиты на две группы, два параллельных класса. Предстояло тяжелое испытание для учителей. В самом деле, как войти в класс русскому учителю, не знающему чукотского языка, к чукотским детям, не знающим русского языка?
      Учителя уже знали, как наш неугомонный доктор проводил "санитарно-гигиеническую" беседу с учениками. Но то было совершенно случайное дело. Ученики случайно наскочили на доктора, и он от избытка энергии стал с ними "беседовать": "Поймут - хорошо, не поймут - что поделаешь".
      Другое дело - у учителей. Работа с учениками была их обязанностью, ради которой они и прибыли сюда за тысячи километров.
      Учителя долго и серьезно готовились к первому дню занятий. Они выучили кое-какие чукотские слова, но этот запас был ничтожен и не позволял не только провести беседу, но даже построить несколько фраз. Тогда решено было, что первый урок проведу я, собрав учеников в один класс.
      Дети сидели за партами в классе и спокойно ждали: что же сейчас будет?
      Учителя принесли бумагу и стали разрезать ее. Дети сосредоточенно следили за каждым движением учителей и о чем-то шепотом переговаривались между собой.
      Бумагу они встречали и раньше, но очень редко. В фактории завертывали в нее табак, сахар, порох и другие товары. На мануфактуре тоже бывала иногда бумажная этикетка. "Счастливчик", которому она попадала, прикалывал ее на стенку полога. Бумага даже не имела названия на чукотском языке; она напоминала материю, только менее прочную, рвущуюся.
      Учителя дали каждому ученику по листку бумаги. Дети смотрели ее на свет, свертывали в трубочку. Одна девочка по неосторожности, видимо исследуя прочность, разорвала листок. Пришлось предупредить, что бумага непрочна и тянуть ее в разные стороны не следует.
      Урок начался совсем необычно.
      - Вот мы, таньги, по этой бумажке можем разговаривать. Мой приятель живет в Уэлене, а я - здесь. Если я пошлю ему эту исписанную бумажку, он будет знать, что я у него прошу. Бумажка ему все скажет. Она как будто сама разговаривает, сама думает.
      - Карэм!* - сказал маленький мальчик Рультуге и безапелляционно добавил: - Разговаривать можно только языком.
      [Карэм - нет! (Категорическое отрицание.]
      Дети зашумели.
      - А собаки не разговаривают, - тихонько сказала Тает-Хема, - и язык у них есть.
      Мальчик Рультуге удивленно посмотрел на Тает-Хему и вдруг рассмеялся. Засмеялись все.
      - Я же говорю про людей. Собаки своим языком только лают и пьют воду, - наставительно и укоризненно ответил он ей.
      - Так вот, человек может разговаривать не только языком, но и по бумажке, - серьезным тоном продолжал я.
      - Правда, правда, - важно поддержал меня Таграй.
      И в доказательство своих слов он рассказал, как однажды приезжий таньг забыл в соседнем стойбище, где жил другой таньг, торбаза.
      - Этот таньг, я видел сам, сделал вот такую бумажку и послал ее с чукчей. Таньг ночевал у нас, а на другой день к вечеру ему привезли торбаза. Должно быть, правда, что бумажка разговаривала с тем таньгом. Ведь когда посылали бумажку, посыльному ничего не передавали, сказали только: "Отдай бумажку".
      Бумажку дети называли "кэлиткэль", отсюда все производные: писать кэлиткунэн; учитель - кэлиткулын (пишущий человек, бумажный); карандаш кэлиткуня.
      Учителя достали из коробочки карандаши и роздали их ученикам. Эти палочки оставляли на бумаге след, но большого впечатления на школьников они не произвели. Дети знали камешки, которые тоже оставляли след даже на оленьей и тюленьей шкурах. Подобные камешки чукчанки применяют иногда при кройке одежды.
      Но палочка была изящней, удобней камешка. Она вся была деревянная, и лишь в середине ее был "пачкающий камень".
      Необычная форма камешка, вделанного в деревянную оправу, - вот что привлекло внимание школьников. Они больше интересовались тем, как это таньги ухитрились просунуть такой тоненький камешек в тоненькую деревянную палочку. Поэтому, когда учителя после перемены вновь явились в класс, они увидели в руках школьников по две половинки карандаша с отделенной сердцевиной. Инициатором исследования карандаша оказался Таграй. Рассматривая карандаш во время перемены, он увидел, что палочка склеена. Таграй подковырнул ее ножом, и карандаш распался на две части. Открытие имело большой успех. "Исследовательский" дух охватил даже девочек. И теперь перед каждым школьником лежали половинки карандаша и совершенно отдельно столбики графита.
      Некоторые пытались писать одной сердцевиной, но она ломалась. Тает-Хема до того искромсала столбик графита, что нечего было взять в руки. Все кусочки сердцевины она сгрудила у себя под ладонью и катала их по всему листку. Весь листок был "исписан" до невозможности. Вот это пачкающий камешек!
      Происшествие подверглось всестороннему обсуждению, потом детям выдали новые карандаши, но предупредили, что карандашей в школе очень немного.
      - Вот с помощью этой бумажки и этой палочки, которая называется "карандаш", таньги разговаривают между собой.
      - У таньгов особый разговор. Мы того, что говорят таньги, понять не можем. У нас лучший разговор, понятный, - сказал словоохотливый Рультуге.
      - Вы тоже научитесь разговаривать по-чукотски при помощи карандаша и бумажки.
      - Когда? - послышались голоса со всех сторон.
      - Надо учиться. Учиться много дней.
      - Мы сегодня хотим научиться. Расскажи сейчас, как надо разговаривать по бумажке.
      - Разве охотник, чтобы стать хорошим стрелком, учится стрелять один день? Надо много учиться. Ведь правда?
      - Да, хорошо стрелять не сразу научишься.
      - Так и здесь: чтобы научиться такому разговору, требуется много дней. А сейчас пока вы можете на этой бумажке сделать что хотите. Можете сделать ярангу, моржей, тюленей, охоту.
      "Сделать" - значило "нарисовать". Мы никак не могли выяснить, как по-чукотски слово "рисовать".
      Дети сразу поняли, что мы имели в виду под словом "сделать".
      Они взялись за карандаши. Все, что говорилось, по-видимому, их заинтересовало. Хотелось сразу же начать по-своему, по-чукотски, разговаривать при помощи бумажки.
      Постепенно рисование захватило их.
      Никогда до этого времени ребятам не приходилось видеть, как пишут. Не удивительно, что некоторые держали карандаш в руке так, как держат молоток или топор.
      Но очень скоро, с поразительной восприимчивостью, дети освоили технику письма.
      Зрительная память, зрительное восприятие детей тундры изумительны. Стоит малышу только посмотреть на вещь, даже ему незнакомую, - и он очень хорошо запоминает ее мельчайшие особенности. Первые результаты "работы с карандашом" привели учителей в восхищение.
      Дети настолько увлеклись карандашами и бумагой, что и остаток дня хотели посвятить рисованию.
      У Лятуге тоже были необычайные переживания. В этот день он забывал о своих обязанностях и с улыбкой рассматривал карандаши, бумагу, суетливо перебегая от одного ученика к другому.
      До позднего вечера он не отходил от ребят и что-то "говорил", "говорил" - без конца...
      А дети нарисуют какую-нибудь каракулю и, воображая, что это и есть разговор, начинают бормотать невероятную тарабарщину.
      Так закончился первый школьный день в первом чукотском интернате.
      МАЛЕНЬКИЕ ЛИНГВИСТЫ
      - Какая радость у меня! - вбегая в учительскую, восторженно говорит Таня. - Сейчас привезли двух новичков - мальчика и девочку. Как хорошо они разговаривают по-русски! Я забираю их к себе в класс. Обязательно!
      - Если они оба говорят по-русски, то одного надо в мой класс. Ведь и мне тоже нужен переводчик, - возражает Владимир.
      В комнату вошел человек маленького роста, одетый по-чукотски, но с лицом кавказца. Он поздоровался, сел на стул, послушал спор учителей, рассмеялся веселым детским смехом и заговорил на ломаном русском языке с кавказским акцентом:
      - Панимаешь, какой дел! Какой ученик привез вам! Деньги за такой ученик надо платить. Теперь каждый год Магомет будет давать вам адын переводчик.