- Здравствуй, русский капитан! Я тоже капитан, "Октябрины".
      - Здравствуй, здравствуй, товарищ капитан! Что ты хочешь? - спросил его капитан "Ангарстроя".
      - Ничего. Только хочу сказать: здравствуй.
      Два капитана стояли друг против друга, оба улыбались, и хотя улыбки их были вызваны разными мыслями, но у обоих было неподдельно хорошее чувство друг к другу.
      И вдруг капитан "Октябрины", повернувшись, заметил меня. Назвав мою фамилию, он прокричал:
      - Какомэй!
      Я узнал в нем моего давнишнего приятеля - председателя поселкового совета Ульвургына.
      - Куда идет шкуна, Ульвургын?
      - Ликвидаторов развожу, а завтра опять на кульбач.
      Нас перебил капитан "Ангарстроя":
      - Ну, товарищ капитан, стоять я не могу. До свидания! - сказал он.
      - До свидания, до свидания! - замахал руками Ульвургын.
      Замахали и пассажиры "Октябрины". Прикинув, что "Октябрина" скорей доставит меня на культбазу, я решил сойти с парохода. Быстро спустившись по штормтрапу на палубу "Октябрины", я крикнул:
      - Николай Павлович, оставляю свои вещи на ваше попечение. Буду вас встречать в заливе Лаврентия. Извинитесь перед Татьяной Николаевной, что не разбудили ее. Видите - некогда!
      Но учитель, кажется, не слышал меня. Он беспрерывно щелкал "лейкой" и, когда у него вышел последний кадр, торопливо стал вкладывать новую катушку.
      Машины "Ангарстроя" загрохотали, и он, отделившись от "Октябрины", пошел своим курсом.
      "Октябрина" покачивалась на волне, образованной винтом парохода. Теперь можно было считать, что я попал наконец домой.
      - Пойдем, пойдем в каюту, - вцепившись в мою руку, сказал Ульвургын.
      Он шел по палубе характерной балансирующей походкой, какой ходят моряки.
      - Только пахнет здесь, - словно извиняясь, проговорил Ульвургын. Теперь охотимся за моржами на шкуне. Мясо таскаем, поэтому пахнет, продолжал он говорить, морща нос, как будто сам очень страдал от невыносимого запаха моржатины.
      Мы остановились около кубрика. Нас окружили парни и девушки, подходившие поочередно здороваться со мной. Некоторые, поздоровавшись один раз и пропустив человек пять-шесть, вновь протягивали руки. Все они были ликвидаторами неграмотности и ехали с курсов по домам.
      Здесь были Рультынкеу и Алихан.
      - Сколько же классов ты окончил, Рультынкеу?
      - Пять только. На курсы послали. Говорят, народ учить надо, - ответил он.
      - Эгей! - весело крикнул Ульвургын. - Помолчите! - И, обращаясь ко мне, он серьезно сказал: - Покрепче заткни пальцами уши. Что-то по секрету от тебя нужно всем сказать.
      В глазах Ульвургына светилось лукавство. Я немного удивился этому секрету, но выполнил его желание.
      Обхватив ликвидаторов руками, пригнувшись, он шепотом что-то говорит им. Ликвидаторы, улыбаясь, кивают головой.
      - Теперь вытащи пальцы, - беря меня за руки, говорит Ульвургын и тут же, свесив голову в кубрик, кричит: - Миткей, чай готовь!
      Миткей, видимо, этим и занимался, так как в ту же секунду с шумом вспыхнул примус.
      Мы спустились в маленький кубрик, напоминавший четырехместное купе вагона. Так же как и в купе, в кубрике было четыре койки. Две верхние завешены ситцевыми занавесками. В углу - камелек, в середине - столик.
      На столике лежал планшет засаленной карты крупного масштаба северо-востока Азиатского материка. На стенке, в рамке из моржовой кости, висел портрет Сталина работы местного художника, исполненный карандашом.
      Я присел на койку рядом с Ульвургыном и угостил его папироской.
      - Капитан! Старпом спрашивает, куда мы теперь идем? - крикнул кто-то сверху.
      Не торопясь, Ульвургын посмотрел на карту, ткнул пальцем в какую-то точку и сказал:
      - Вот сюда. В бухту Пенкегней. Пусть держит прямо через Мечигмен, на остров Аракамчечен.
      - Есть, товарищ капитан, - ответил тот же звонкий голос.
      Карта не очень нужна была капитану Ульвургыну, так как он и без нее отлично знал свои воды, - но ведь все большие корабли ходят с картами.
      - Вот видишь, какая теперь шкуна у нас! Вельботы в море бьют моржей, а мы таскаем мясо в колхоз. Как китобойная матка "Алеут". Много стало у нас мяса!
      Ульвургын помолчал и, посматривая на папиросу, с чувством сожаления сказал:
      - Раньше ты меня сделал председателем. Только теперь я не председатель. Ушел из председателей. Пусть молодые будут председатели. Ошибка получилась у меня. А когда на "Октябрину" искали капитана, я сказал: "Ага, в капитаны я пойду! Пусть Аттувге будет председателем".
      - Какая же ошибка, Ульвургын?
      - Помнишь, как на кульбач ты построил первый раз баню? Как ты уговаривал людей поливаться водой? Сначала боялись, а потом - хорошо.
      - Помню.
      - Потом, когда ты уехал, в то лето я долго-долго думал. Я сделал у себя постановление. В совете. Всем нашим людям надо летом мыться в речке. Палец намочил в речке - ничего, вода хорошая. Только наша речка бежит с гор, и когда все люди залезли в речку, стали говорить: "Пожалуй, вода холодна!" - "Нет, говорю, не холодна - все время держу палец". Люди послушались постановления - и стали кашлять, и грудь болела. Вот такая ошибка, - вздохнув, закончил он.
      - Да, Ульвургын, бывает, что человек и ошибается.
      И я почувствовал, что после этой "ошибки" Ульвургын стал мне еще ближе.
      - Кто же, Ульвургын, работает у тебя на шкуне?
      - Верхняя полка - моя. Вторая верхняя - старпома. На которой сидим повара Миткея. Вот этого, - показывает он пальцем.
      Миткей широко улыбается и молча ставит на стол чашки, режет хлеб.
      - А та - ревизора Тмуге.
      - О, ревизор у тебя есть?
      - И на пароходах бывают ревизоры. Как же без него? Кто деньги будет получать с рика за пассажиров? Кто мясо в колхоз будет сдавать?
      - Значит, всего четыре человека?
      - Пять. Стармех пятый. Спит он. Сутки вчера работал, на берег не сходил. Охотились на моржей.
      - Кто механиком работает?
      В глазах Ульвургына появилась усмешка, и он сказал:
      - Старик один из дальнего стойбища. Ты не знаешь его.
      По глазам Ульвургына видно было, что он затеял что-то коварное. Однако я не придал значения его шутливому настроению.
      - А почему же, Ульвургын, у тебя нет капитанского пиджака с пуговицами?
      И вдруг я увидел, что задел самое больное место капитана "Октябрины". Он переменился в лице и сказал с некоторым возмущением:
      - Фактория плохо работает. Еще прошлым летом обещали привезти. Если теперь не привезут, в рик поеду жаловаться.
      Мы пьем крепкий, как кровь оленя, кирпичный чай, держа на весу большие эмалированные кружки.
      Ульвургын, не допив чая, поставил кружку на стол и, обращаясь к Миткею, сказал:
      - Поди скажи старпому - спать он будет в машинном отделении, гость будет спать на его месте.
      Миткей, как евражка из норы, выскочил по коротенькой лесенке на палубу.
      Ульвургын встал, открыл ящик под койкой и взял простыню и наволочку. Потрясая ими в воздухе и тихо смеясь, он проговорил:
      - Это тебе.
      Теперь я начал понимать все его "секретные мероприятия". По-видимому, он захотел поразить меня своей культурностью.
      Сдернув суконное одеяло с койки старпома, Ульвургын сказал:
      - Кит-кит (немного) грязный. Надо заменить. Вот здесь будешь спать.
      Около капитанского кубрика толпились ликвидаторы. Они тихо сидели на тюленьих колаузах* и разговаривали шепотом.
      [Колауз - мешок для хранения дорожных вещей.]
      Этот шепот и гортанные звуки чукотской и эскимосской речи, как легкий ветерок, доносились в кубрик.
      - Почему, Ульвургын, ликвидаторы так притихли?
      - Морж испугайся громко разговаривать, - сказал он по-русски.
      И опять он рассмеялся. Он отлично понимал, что я хорошо знаю, чего боится морж и чего не боится.
      Я встал, намереваясь выйти на палубу. Но Ульвургын преградил мне путь. Он положил свои тяжелые руки мне на плечи и, глядя в глаза, молча смеялся.
      - Хочешь узнать секрет? Хочешь узнать, почему ликвидаторы тихо разговаривают? - спросил он, тормоша меня.
      И когда я сказал: "Конечно, хочу", - он торжественно произнес:
      - Таграй спит. Вот какой секрет я говорил.
      Видя мое удивление, он как-то по-особенному захохотал: "Хо-хо-хо!"
      - Стармех у меня Таграй. Твой Таграй стармех, а не старик. Механик кино был, теперь - механик "Октябрины". Всем по секрету я сказал, чтобы не будили его, - сами разбудим.
      - Разве Таграй здесь? - усомнившись, спросил я.
      - Пойдем, пойдем к нему, - подталкивая меня на лесенку, говорил Ульвургын.
      Мы вылезли из кубрика на палубу. Подмигивая ликвидаторам, Ульвургын шагал через тюленьи колаузы.
      Светило солнце. Море, казалось, застыло. На нем не было даже ряби. Вдали виднелись горы мыса Дежнева, покрытые шапкой белых влажных облаков. Казалось, что эти облака впитали в себя весь туман, который с утра так густо застилал Берингово море и Чукотскую землю. Впереди, на горизонте, показались слабые очертания американского острова святого Лаврентия. "Октябрина", управляемая старпомом, шла полным ходом.
      Мы остановились у люка машинного отделения.
      - Полезай сюда, - указал мне Ульвургын.
      Я спускаюсь по лесенке вниз и вижу парня, согнувшегося над гребным валом с масленкой в руках.
      С лесенки Ульвургын сделал ему какой-то знак, и парень с масленкой, выпрямившись во весь рост, замер.
      Это был Тмуге - ревизор, он же и помощник Таграя.
      В глаза бросилась поразительная чистота. Дизель блестел, как лоснящаяся кожа кита. Металлические части машин до того были надраены, что отсвечивали, как зеркало. На полу - ни соринки. Для окурков пепельницы банки из-под консервов.
      На столике, освещаемом сверху палубным окном, лежала открытая книга учебник физики. В стороне, около самого борта шкуны, - койка, так же как и в капитанском кубрике, завешенная ситцевой занавеской. На столбике койки висели синий комбинезон и кепка.
      На носках, крадучись, как охотник, выследивший зверя, Ульвургын тихо подошел к койке и взялся за ситцевую занавеску. Она скользнула по проволоке, и мы увидели спящего Таграя.
      На койке лежал совсем взрослый парень. Ульвургын осторожно стал будить Таграя.
      Из-под одеяла показалась черная голова, остриженная "под польку".
      - Стармех! Машина испортилась! - громким шепотом произнес Ульвургын.
      Таграй мигом открыл свои черные глаза, приподнялся на локте и, увидев меня, остолбенел. Широкое скуластое лицо взрослого человека и глаза испуганного тюленя с выражением крайнего изумления были совершенно неподвижны. Все еще держась на локтях, полусидя, с блуждающим взором, он молчал, ничего не понимая. Он посмотрел на меня, потом на Ульвургына, взглянул на Тмуге и, опять встретившись взглядом со мной, как-то по-особенному улыбнулся и раздельно произнес:
      - Что такое?
      - Здравствуй, Таграй! - сказал я.
      - Откуда ты взялся? Уж не по радио ли тебя передали на шкуну?
      - Да, да, - смеясь, сказал Ульвургын. - Пока ты спал, я привязал на мачтах "Октябрины" ветьхавельгын*, сделал та-та, та-тааа - вот он и передался сюда.
      [Ветьхавельгын - радиостанция, в данном случае - антенна.]
      Таграй расхохотался. Мигом он соскочил с койки и быстро натянул комбинезон.
      - Сейчас я умоюсь.
      ТАГРАЙ
      В машинном отделении мы остались вдвоем с Таграем. Повар Миткей принес огромный медный чайник, хлеб, масло и баночку крабов.
      - Пожалуйста, закусывай! - говорит Таграй.
      - Чисто, Таграй, у тебя здесь.
      - Как в красном уголке! - смеясь, говорит он. - Машина любит чистоту все понимают. Зайдет ко мне охотник посмотреть на машину и боится сесть; курит, а сам баночку в руке держит - пепел ссыпать. Все понимают: заведется грязь в машине, застопорит - шторм выбросит на берег.
      - Почему же?
      - Потому что грязи машина не любит. Закапризничает и вдруг остановится во время шторма. И понесет тебя на скалы - погибай! Оленеводы и те заботятся о ездовом олене. Или за хорошей собакой как ухаживают? Машина тоже возит. Она ведь как живая, любит уход. И болезни у нее есть, и старость приходит.
      Синий комбинезон Таграя слегка промаслен. На груди значок "КИМ"*. У него вид культурного заводского рабочего. Он сидит напротив меня и намазывает хлеб маслом. Чуть-чуть акцентируя, он отлично говорит по-русски.
      ["КИМ" - Коммунистический интернационал молодежи. (Прим. выполнившего OCR.)]
      Среди всего экипажа "Октябрины" Таграй пользуется исключительным авторитетом. Его даже не называют по имени, а все зовут стармехом, хотя, кроме него, никаких младших механиков на шкуне и нет. Подобное обращение высшая степень уважения. Стармехи двигают огромные железные корабли.
      Я смотрю на Таграя и не узнаю его: так возмужал он.
      - Я здесь только до начала занятий, - говорит он. - На время каникул колхоз поставил меня на эту работу. Нравится мне очень с машиной работать.
      Слушая его, я беру учебник физики и начинаю листать.
      - Очень хорошая книга, - говорит Таграй. - Я думаю, что самая интересная наука - физика, интересней ее нет. Благодаря этой книге я сам почти изучил машину "Октябрины". Часы еще люблю чинить. А доктор тот опять приехал прошлый год. Помнишь, которого я в шахматы обыграл? С женой теперь приехал. На три года. Друзья мы с ним. Один раз зовет меня к себе и говорит: "Не можешь ли ты, Таграй, починить мне часы?" Большие такие часы, как краб. А цепочка - хоть собак привязывай. Я разобрал их - и починил. Потом его жена из чемодана вытащила свои часики и говорит мне: "А эти не можешь?" И что за часы! Никогда не видел таких. Вот... как пуговка. Побоялся взяться. А самому так захотелось посмотреть внутрь! Набрался храбрости, говорю: "Могу и эти, только долго буду чинить. С собой возьму". - "Нет, - говорит докторша, - там, в общежитии, ребята растеряют у тебя винтики - тогда все пропало. Если хочешь, приходи сюда чинить". Дней десять ходил я к ним. Пришлось отверточек наделать из иголок. Доктор лупу мне дал. И починил! "Голубчик, - сказала докторша, - тебе на инженера надо учиться". А сам доктор тряс меня за плечо и басом говорил: "Молодец, молодец. Вот я пошлю радиограмму своему сыну в Ленинград, чтобы он подобрал тебе настоящие часовые инструменты!"
      - Вероятно, ты первым учеником идешь, Таграй?
      - Нет, - смеется он. - Каргынто первый, эскимос. Он на полярной станции сейчас, на практике. Первого сентября опять съедемся на культбазу. В седьмом классе будем учиться.
      Таграй поднимается и достает из-под подушки книгу: учебник шахматной игры.
      - Вот еще интересная книжка, - говорит он. - Какие тут задачки есть! Машина работает, а я решаю. Порешаю-порешаю, маслом заправлю машину - и опять за них. Трудные есть! Один раз решал задачку три дня! Оказалось, что нужно было сделать только один ход конем! Сейчас покажу тебе. Очень интересно.
      Таграй схватил шахматную доску, вытряхнул шахматы и на уголке доски быстро расставил штук пять фигур и пешек. Он взял коня, переставил его и с блестящими глазами сказал:
      - Вот и все!
      - Слушай, Таграй, а что случилось с Ульвургыном? Неужели его сняли с работы председателя совета за то, что он устроил это всеобщее крещение в холодной речке?
      - Нет. Его никто не снимал. Но когда люди после мытья в речке заболели, он это очень тяжело переживал. Ушел вглубь тундры и там один бродил три дня. Вернулся и говорит: "Вот Аттувге целый год учился у советской власти. Пусть он будет председателем". А Аттувге действительно учился в Петропавловске-на-Камчатке на курсах советского строительства и только что вернулся. Вскоре шкуна "Октябрина" пришла, стали искать капитана. А кто лучше Ульвургына знает море? Он и пошел в капитаны. Но все же он до сих пор хочет заниматься общественной работой.
      Таграй засмеялся и продолжал:
      - Один раз зашел я к нему в ярангу, смотрю - он что-то рисует. Рядом с ним стопка уже готовых больших листов. Из обоев нарезал. Целый рулон купил в фактории. Те, которые нарисованы, рисунком вниз положены. Чтобы раньше времени никто не смотрел. И, знаешь, лежит он в яранге на животе, полуголый, ноги - в разные стороны, как у моржа ласты, и выводит карандашом. "Что ты рисуешь, Ульвургын?" - спрашиваю его. "Агитацию, говорит. - Камчамол, говорит, должен эту агитацию рисовать, а приходится мне!" Я взглянул на его плакат и вижу: нарисована голая женщина по-настоящему. Рядом подрисованы три пары трусов. Контуром обведены. Я сначала не понял, что это такое. Тогда Ульвургын перевернулся на бок и, тыча карандашом в рисунки, говорит: "Вот, Таграй, каждая женщина должна иметь три пары трусов. Одну пару носит, другую - в запасе, третью - в стирке. Потому что нет такого закона советского, чтобы носить все время одну, пока ткань сама не сгниет на женщине". Держу в руках "плакат" этот и спрашиваю его: "А куда, Ульвургын, ты готовишь эти бумаги?" - "В каждой яранге повешу, чтобы все время смотрели", - говорит он. "Нехорошо, Ульвургын, смеяться будут. Видишь, как нарисовал ты женщину. Таких и в кино не показывают. Лучше на собрании об этом поговорить". - "Хорошо, говорит, будет. Ты не понимаешь ничего".
      - Ну и что же? - заинтересовался я.
      - Так и развесил по ярангам все эти "плакаты". Сначала смеялись, а потом привыкли - перестали. И для смеха стали шить по три пары. Вообще же человек он очень хороший. Без компаса в туман водит "Октябрину". Читать не умеет, а в карте разбирается хорошо. Очень доволен, что капитаном стал. "Капитан, говорит, главнее председателя".
      Открылся люк, и показались ноги самого капитана Ульвургына. Неторопливо он спустился в машинное отделение, вразвалку подошел к нам и присел рядом со мной.
      - Давай папироску, - улыбаясь, сказал он мне. Он помолчал и добавил: И что такое? Никогда у нас до прихода первого парохода не хватает папирос!
      - Плохо, Ульвургын, должно быть, фактория работает.
      - Да. Надо собрание устроить. - Подумав, он продолжает: - У меня вот здесь, на боку, шишка была с кулак. Доктор ножом раз - и нет ее. Стало хорошо. Совсем здоров. На охоту можно, а доктор все держит в больнице. Погулять только на берег пускает. В то время пришел на кульбач америкен пароход.
      - Крейсер "Норланд", - поправил Таграй.
      - Это все равно! - махнул рукой Ульвургын. - Пошел я на берег. Вместо одежды - халат. Увидел меня америкен доктор. "Больной?" - спрашивает. "Больной", - говорю. "Пойдем на пароход, я тебя полечу". - "Не надо, вылечили меня. Ножом вылечил русский доктор. Вон, видишь, больница. Там резали шишку". - "О-о! Вери гуд - очень хорошо", - говорит он. Он думал, у нас, как прежде, без докторов. Америкен доктор вытащил пачку табаку, подал ее мне. "Плис", - по-ихнему "бери". Я глянул на табак, нос у меня заходил на лице от хорошего запаха. Голова закружилась. Но я покачал ею и сказал: "Нет. Тэнкью веримач. Деньги у меня в кармане, а табаку сколько хочешь на фактории, - вон она, на берегу стоит". А в фактории, как я тебе сказал, ни одной папироски. Все кончилось, а пароход еще не пришел.
      - Ульвургын, а ты умеешь по-американски разговаривать?
      - Кит-кит - немножко. Раньше - больше. Теперь - по-русски больше.
      Вдруг наша мирная беседа нарушилась невероятным криком с палубы:
      - Рырка, рырка!*
      [Рырка - морж.]
      Кричали все. Кричали парни, девушки. Ульвургын опрометью бросился на палубу. Голоса смолкли, и только слышались распоряжения капитана Ульвургына.
      В машинное отделение прямо-таки свалился ревизор Тмуге, а Таграй, схватив кепку и винчестер, быстро выбежал на палубу.
      Появление моржей всколыхнуло сердца старых и молодых - капитана, ликвидаторов и всего экипажа шкуны "Октябрина".
      ОХОТА НА МОРЖЕЙ
      Охота на моржей у чукчей считается любимым промыслом. Она несравненно легче и интересней зимней охоты на тюленя.
      Зимой зверобои уходят по льду далеко от берега. Нередко ветер и морские течения отрывают льдины, на которых находятся охотники. Но они не теряются и, перенося большие лишения, выжидают - иногда много дней, - когда обратный ветер сомкнет льды. И тогда, истощенные, они выходят на землю. Бывает, что ветер очень долго не меняет направления и охотники погибают.
      Моржовая охота происходит в летнее время, и она почти безопасна для человека. Она и прибыльней, так как один морж по количеству мяса равен двадцати - двадцати пяти тюленям.
      К моржовой охоте чукчи готовятся задолго до начала ее. Удачный летний промысел на моржа обеспечивает благополучие всей семьи на протяжении года. Каждая семья поэтому стремится заготовить не менее трех моржей.
      Так было всегда. Теперь же охотники убивали намного больше моржей.
      На Чукотском побережье возникла Северная машинно-промысловая станция СМПС, организованная по типу МТС*.
      [МТС - машинно-тракторная станция. (Прим. выполнившего OCR.)]
      В чукотских и эскимосских зверобойных колхозах появилось еще больше моторных вельботов, катеров, кавасаки; пришли шкуны.
      Шкуна "Октябрина" принадлежала СМПС.
      Лучшими стрелками на "Октябрине" были старпом Эвненто и Таграй. Когда поднялся крик: "Рырка, рырка!" - они мигом оказались на носу шкуны. Таграй и Эвненто стояли с ружьями наперевес. Здесь же был и повар Миткей гарпунщик. В руках у него - длинный ремень с палкой. К ней он пристраивал самооткрывающийся металлический крючок. Другим концом ремень был привязан к тюленьему мешку. Около мешка на палубе сидел один из ликвидаторов и до такой степени надул щеки, будто собирался лопнуть. Обхватив тюлений мешок ногами, он накачивал в него воздух ртом. Мешок казался живым - он все расширялся и расширялся.
      У штурвала стоял Ульвургын. Это самое ответственное место.
      Моржи играли на воде.
      Набрав воздух и взмахнув ластами, они ныряли и скрывались в морской пучине.
      В какой стороне вновь они покажутся на поверхности моря? Куда нужно направлять шкуну, чтобы преследовать моржей? Ведь после того, как моржи скроются в воде, по неопытности можно пойти в противоположную сторону и увидеть вновь вынырнувших моржей за километр от себя.
      Капитан Ульвургын знал, куда нужно направлять шкуну. Он сразу определял вожака моржового стада и уже не сводил с него глаз. Он следил за тем, как морж нырял, следил за положением его туловища, и какую сторону были направлены клыки в момент погружения его в воду, как он взмахивал ластами, - и капитан безошибочно брал направление.
      В такие моменты глаза Ульвургына блестели.
      Теперь он держал в руках штурвал, устремив свой острый взор туда, где показались моржи.
      "Октябрина", круто повернув, взяла курс к американскому острову. Вдали еле-еле виднелись кувыркающиеся на воде моржи. Казалось, что Ульвургын перестал дышать.
      Вскоре стало хорошо видно маленькое стадо - пять моржей. Расстояние между нами уменьшалось, и мы быстро настигали их. Моржи один за другим то, взмахнув задними ластами, проворно скрывались в воде, то вновь выныривали в другом месте. И соответственно их поведению Ульвургын с невероятной быстротой, пригнувшись, крутил штурвал.
      Вдруг Таграй и Эвненто разом повернулись и одновременно дали два выстрела.
      - Малый ход! - закричал Ульвургын так, словно на шкуне случилась авария.
      - Малый ход! - передала девушка-ликвидатор в люк машинного отделения.
      Спокойствие и беспечность, недавно царившие на шкуне, вдруг превратились во всеобщую настороженность.
      "Октябрина", вздрогнув всем корпусом, замедлила ход. И сейчас же около борта показалась огромная, с белыми бивнями, голова моржа с большими губами, покрытыми твердыми, щетинистыми усами. Голова моржа походила на обрубок, на старый пень.
      Морж яростно хрипел, фонтанировал густой ярко-красной кровью и глядел на шкуну бессмысленным взглядом.
      Было очень легко послать еще пулю, но стрелки стояли с опущенными ружьями. Наповал убивать нельзя: морж сразу же потонет, как камень.
      Лишь Миткей, насторожившись до предела, вытянулся во весь рост и, высоко подняв над своей головой палку, приготовился метнуть в моржа гарпун.
      Он глядел в упор на моржа, морж - на него. И в тот момент, когда морж, взмахнув ластами, обнажив широченную темно-коричневую спину, собрался нырнуть, Миткей в одну секунду с силой всадил в него гарпун.
      С невероятной быстротой по палубе заскользил длинный ремень, увлекаемый раненым моржом. Два ликвидатора, торопливо перебирая ремень, ускоряли его выход с палубы. Один подхватил тюлений мешок, наполненный воздухом, и выбросил его вслед за ремнем в море.
      Мешок-поплавок скрылся сразу же, но тут же всплыл и, шлепая по воде, стал удаляться от шкуны. Морж был загарпунен. "Октябрина" стояла в луже крови.
      Через некоторое время морж опять показался. Таграй, следивший за ним по поплавку, прицелился в голову. Раздался выстрел. Поплавок на миг опять затонул и, всплыв, остановился неподвижно.
      - Готово! - крикнул Таграй по-русски, стирая с лица пот, выступивший от большого напряжения.
      "Октябрина" медленно проходит мимо поплавка, и в прозрачной, чистой воде моря видно, как висит на ремне огромная туша моржа. Но этот морж сейчас уже никого не интересует. Все устремили свои взоры в разные стороны, разыскивая четверку уплывших моржей, чтобы сообщить Ульвургыну направление. Ульвургын и сам зорко следит. Одновременно раздаются голоса:
      - Вон, вон они!
      - Полный ход!
      - Полный! - прокричала девушка, дежурившая у люка.
      Оставив убитого моржа на поплавке, "Октябрина" понеслась за другими. И часа через два все пять моржей были перебиты.
      В разных местах на поверхности моря торчало пять тюленьих поплавков. Погруженные наполовину в воду, они были похожи на кочки в тундре. "Октябрина" подошла к одному из них.
      Таграй настроил ручную лебедку, и под радостные крики на палубу медленно вползла огромная, тонны на полторы весом, туша моржа. Распластавшись по палубе, морж лежал вверх вспухшим рыже-пятнистым животом.
      Довольно посмеиваясь, стоял здесь Ульвургын.
      - Это капитан, - сказал он про моржа.
      Ликвидаторы тоже сияли от радости и быстро точили ножи о булыжные камни. Как давно не испытывали они такого удовольствия: разделать тушу моржа! Они сразу превратились в охотников-зверобоев. Прекрасно зная анатомию моржа, засучив рукава, одни ловко надрезали по суставам и отделяли куски мяса килограммов по пятьдесят. Другие волокли эти куски в трюм.
      Разделав одного моржа, шкуна перешла к другому поплавку. С исключительной сноровкой и быстротой ликвидаторы разделали все пять туш. Ликвидаторы не рассчитывали на какую-нибудь долю от этой охоты. Они работали ради удовольствия. Ведь так давно они не занимались любимым делом!
      Свободный трюм "Октябрины" почти наполовину завалили мясом.
      Миткей ведерком на веревке черпал воду и смывал кровь с палубы. Крови было много.
      - Чисто надо делать! Чисто! - говорил Ульвургын, и в его словах чувствовалась забота о шкуне, которую вверили ему в его полное распоряжение.
      Вразвалку он подошел ко мне.
      - Теперь в колхоз можно не ехать. За мясом хотели ехать. Мясо - для кульбач, - сказал Ульвургын. - Наш колхоз написал договор с кульбач. Пятьдесят копеек килограмм. Ревизор, сколько будет килограммов?
      - Я думаю, четыре тонны, а может, больше, - ответил Тмуге.
      От удовольствия Ульвургын крякнул.
      Может быть, поэтому Ульвургын был в самом приятном расположении духа. Он расхаживал по палубе шкуны, как хозяин. Он щупал каждую веревку, перевязывая узлы, показавшиеся ему плохо завязанными, и на ходу разговаривал:
      - На байдаре так далеко не пойдешь за моржами. Если пойдешь, больше одного моржа не положишь. А людей - гребцов - надо больше, чем на шкуне. Хорошая "Октябрина", - говорил он ласково, и казалось, он хочет погладить ее, как умную собаку-вожака.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
      С севера потянул легкий ветерок. По морю побежала рябь.
      - О-хо-хо! - хлопая себя по лицу ладонью, сказал Ульвургын. - Хороший ветер. Быстро пойдем!
      Ульвургын крикнул Миткея, и они втроем с Таграем вздернули паруса. Огромные полотнища наполнились ветром, и "Октябрина", пригнувшись носом к воде, словно обнюхивая дорогу, пошла под двойной тягой, взяв курс в пролив, к острову Аракамчечен, где стояли чукотские и эскимосские селения - родина двух ликвидаторов.
      Из пролива, словно дымовая завеса, наползал густой туман, закрывший вскоре все побережье. Туман стелился низко, и издали казалось, что море и берег покрылись толстым слоем рыхлой ваты. Часто бывает на Севере, что в ясный, солнечный день вдруг внезапно появляется туман - этот постоянный обитатель здешних мест.
      Поверх тумана видно было чистое, безоблачное небо. Вдали - вершины чукотских гор, будто плававшие в небесном пространстве, ибо основания этих гор были закрыты туманом. Горы казались до того однообразными и похожими одна на другую, что трудно было разглядеть какие-нибудь их особые приметы. Но для Ульвургына они были лучше компаса.
      Подойдя к полосе тумана, Ульвургын приказал убрать паруса. Здесь уже не чувствовался ветер. Где-то впереди, совсем рядом, был пролив. Туман настолько сгустился, что из рубки капитана не видно было носа "Октябрины".
      Вскоре мы вошли в пролив, берега которого можно было представить лишь по рассказам Ульвургына. Шкуна перешла на малый ход, завыла ручная сирена. Ульвургын вслушивался в эхо и определял близость порогов, как настоящие капитаны больших кораблей, которые гудками "щупают берега".
      - Быстро нельзя. Поломать "Октябрину" можно.
      Я заметил, что Ульвургын очень редко называет свое судно шкуной, чаще он зовет его "Октябриной" - по имени.
      Долго и медленно, будто ощупью, идет шкуна в проливе. Почему-то и мне в этом влажном белом тумане она кажется живой, одушевленной.
      Часто крутят сирену. Ульвургын сосредоточенно вслушивается в звуки, и можно сказать с уверенностью, что теперь он никакому старпому не отдаст штурвала.
      Столпившись на палубе, ликвидаторы оживленно обсуждают отдельные моменты только что проведенной охоты на моржей. Все они под большим впечатлением ее. Они даже забыли на некоторое время, что приближаются к родным селениям, из которых уехали три месяца тому назад. О, это очень большой срок!