Перед тем Орфео уже два часа ворочался и метался на койке, купаясь в собственном поту. Дышать было трудно. Во сне его теснили безликие фигуры в капюшонах, возникающие из густого тумана и снова скрывающиеся в нем при его беспомощных попытках защититься. Предчувствие опасности не оставило его и наяву. А ведь погода как нельзя тише, ветра едва хватает, чтобы надувать квадратный парус. Три военных корабля – надежная охрана от любых бед. Более спокойного рассвета и желать нечего.

Луч света упал на перила перед его носом. За кормой над восточным горизонтом вставало солнце. К кораблю протянулась светлая дорожка. Орфео поднял ладонь к солнечному лучу и любовался, как кожа из розовой становится сперва коралловой, а затем апельсиновой, словно он окунал руку в отцовские чаны с красками для шерсти.

Орфео вытянул ноги и уперся подошвами в тяжелый абордажный крюк. Снова прикрыл глаза и попробовал вернуть недавний сон. Предсказывал он настоящую опасность, или, может быть, Бог хочет предостеречь его от чего-то иного – скажем, от подлого убийцы, которого он звал когда-то отцом? Не настигла ли наконец старика вечная погибель? Орфео пытался представить себе знакомое лицо, но картина расплывалась перед глазами. За лицом отца одно за другим появились лица братьев, но и они казались туманными и чуждыми сновидению. Он задумался о Марко, прокладывающем путь через Армению в неизвестность, но в душе было по-прежнему холодно. Потом возникло лицо девочки – совсем детское, почти незнакомое лицо. И вот тут-то сердце дрогнуло и часто застучало. Опять она!

Он всего раз видел ту девочку. Она стояла на башенке ворот их фамильного замка и разглядывала его темными миндалевидными глазами. Волосы ее были собраны в длинные черные косички, перевязанные кожаными шнурками. Пока их отцы ссорились из-за назначенной за проезд пошлины, Орфео снял с плеча желтый шелковый платок и скрутил из него куколку. Просунул внутрь пальцы и заставил игрушку отвесить забавный поклон. Когда вслед за куколкой поклонился он сам, девочка поспешно спряталась.

Да, от такого могут сниться кошмары. С каждым днем приближаясь к родной земле, он все ярче вспоминал обстоятельства, заставившие его покинуть дом. Он часто представлял себе, как выглядел замок после налета: пробитые стены, сгоревшие деревянные надстройки, обитатели зарезаны или молят добить их, избавить от мучений. И среди них та маленькая девочка. Человек, нанятый его отцом, Симоне делла Рокка, был столь же дотошен, сколь беспощаден в любом деле, за которое брался.

«Мне снова придется встретить все это? – думал он. – Не для того ли, Господи, Ты разрушил все мои надежды, мои честолюбивые замыслы?» Орфео вздрогнул и свернулся в комок – соленый ветер вдруг стал очень холодным.

Но ведь ему предстояло доплыть с папой только до Негропонта, и оттуда до Венеции, напомнил он себе. Большего святой отец от него не требует. А там никто не помешает ему наняться на галеру, идущую в Левант.

Он вскинул голову, услышав гонг, которым будили рабов. В утреннем сонном ропоте звенели и брякали цепи. Опытный гребец, Орфео хорошо понимал, как трудно поутру разгибаться и разминать затекшие члены. Дорожная скука так утомила его, что он готов был позавидовать рабам – не их жалкому положению, конечно, но их труду.

Жалкие скоты. Они ненавидели весла – символ рабства, а он благодаря веслу получил свободу от прежней жизни. Орфео мог час за часом наблюдать за гребцами: как они дружно склонялись вперед, толкая валек тяжелого весла, а потом все как один откидывались назад, опуская лопасть в воду. Он так любил этот ритмичный танец под звон гонга. Еще до нового года он снова выйдет в море, утешил себя Орфео. Снова будет трудиться, как пристало мужчине, а на второй день, отдыхая в свой черед, засыпать крепким сном усталости, свободным от кошмаров.

Старшие мужчины спали беззвучно. А дома Энрико подолгу не мог уснуть, слушая, как храпят мама с папой. Постель, на которой спали они с братьями, была на вытянутую руку от родительской – в той же комнате, где готовили и ели. В иные ночи храп грохотал так, что он пробирался в калитку, отделявшую жилую половину от стойла, и спал до утра вместе со скотиной.

Энрико выглянул в темноту за устьем пещеры. Где-то там бродил в одиночестве Фабиано. Паренек восхищался отвагой послушника. Братья не раз подначивали его переночевать в лесу, чтобы доказать, что он не трус, но Энрико предпочитал выслушивать их насмешки.

Энрико честно старался не заснуть. Ему хотелось послушать еще один рассказ этого послушника, но сонливость понемногу одолевала, веки стали тяжелыми и уже опустились, когда снаружи послышался голос Фабиано: «Конрад? Сиор Джакопоне?» – тихонько окликнул он и, не услышав ответа, опустился на колени рядом с Энрико, прижал палец к его губам. Энрико перевернулся, приподнялся на локте. Послушник знаком позвал его за собой.

– Подожди здесь, – шепнул он, выводя мальчика из пещеры. – Я подброшу в костер хвороста и сразу вернусь.

От света костра и почти полной луны под деревьями дрожал вечерний полумрак. Листья шуршали, но совсем тихо, колеблемые чуть заметным ветерком. Энрико прислушался, не звучат ли рядом шаги дикого зверя, всмотрелся, не горят ли в кустах хищные глаза. Он с радостью встретил вернувшегося Фабиано. Тот за рукав потянул его от пещеры.

– Разве можно уходить от костра? – шепотом спросил Энрико.

– Я нашел полянку по ту сторону от дороги. Ты что, темноты боишься?

Энрико уклонился от ответа.

– Ты обещал сторожить.

– Мы же рядом будем. Моя история не такая уж длинная.

Поодаль от света костра Энрико стал спотыкаться. Под ногой у него вдруг громко хрустнул сухой сучок. Фабиано замер, обернулся к пещере.

– Потише ты! Не надо их будить.

На поляне послушник обернулся к нему лицом. В лунном свете Фабиано казался совсем маленьким. Они стояли так близко, что послушнику пришлось откинуть голову, заглядывая в лицо Энрико.

– Это история молодого отшельника по имени Рустико и прекрасной девицы Алибек.

– Отшельника, значит, не Конрад звали?

– Нет, уж верно не Конрад, – хихикнул Фабиано.

– Совсем молоденькой, – продолжал послушник, вернувшись к рассказу, – эта Алибек убежала из дома, потому что не хотела, чтоб ее выдали замуж. Она мечтала только о том, чтобы вести святую жизнь в пустыне и молиться Богу. Она шла от пещеры к пещере, упрашивая отшельников наставить ее на путь Господа. Но мудрые старцы, сознавая, что и они не свободны от искушения, давали ей травы и коренья, дикие яблоки и сухари и отсылали за помощью к другому отшельнику. Так она добралась наконец до пещеры Рустико. Тот в своей юношеской гордыне счел, что устоит перед искушением, и ввел ее в свою келью. Однако он скоро понял, что беспомощен перед ее красотой и невинностью, ибо он обнаружил, что девица ничего не знает о мужчинах. И не прошло нескольких дней, как огонь, горевший в его чреслах, растопил его твердость. Он предложил девице встать перед ним на колени, дабы он поведал ей, как отправить дьявола в ад.

Фабиано потянул Энрико за рубаху.

– Встань на колени. Ты будешь играть Рустико. Энрико повиновался, и Фабиано тоже встал перед ним на колени. Под ними зашуршал сухие листья, но Фабиано больше не беспокоился о тишине.

– «Сперва, – сказал Рустико девице, – нам нужно снять с себя всю одежду».

– Мне и это делать? – заныл Энрико. – Без костра холодно будет.

– Слушай, – зашипел на него Фабиано, – если ты будешь все время хныкать, испортишь рассказ.

– Извини. Просто я раньше ничем таким не занимался. Послушник улыбнулся:

– Это и видно.

Энрико стянул через голову капюшон с пелериной и тунику. От ночного воздуха кожа покрылась мурашками, и он вцепился в снятую одежду, бросив умоляющий взгляд на рассказчика.

И чуть не захлебнулся холодным воздухом от увиденного. Ему приходилось прежде видеть голой младшую сестренку, но у той груди были просто бутончиками, вовсе не похожими на спелые плоды, колыхавшиеся теперь перед ним – почти такие же огромные, как у мамы, когда она вскармливала нового младенчика. Он обвел глазами хрупкий очерк тела до крутых бедер и скользнул взглядом ниже, к завиткам густых черных волос, которые так и манили разведать, что скрывается под ними. Ямка пупка в темноте казалась бездонной. Рука его сама потянулась к мягкой коже ее живота, но замерла в воздухе: Энрико не смел испытать реальность происходящего, коснувшись ее. Он хотел заговорить, но девушка снова прижала палец к его губам. А сама, как ни в чем не бывало, продолжила рассказ.

– «Рустико! – Алибек. – это такое, чего нет у меня, поднимается перед тобой, будто купол? – Увы, дочь моя, – отвечал отшельник, – это и есть тот дьявол, о котором я говорил. Господь поразил меня этим зверем, и он мучит меня целыми днями, так что порой мне кажется, я умру от боли. Но ныне Бог ответил на мои молитвы, послав мне тебя. Ибо Он дал тебе нечто, чего нет у меня – адскую дыру, в которую можно погрузить этого беса, облегчив тем мои страдания».

Девушка принялась тормошить Энрико.

– Видно, ты и вправду замерз, – приговаривала она. – Я тоже окоченела, но на меня холод совсем иначе действует.

Она направила его руку к своей груди – к твердому выпуклому узелку соска.

– Я не могу рассказывать без твоей помощи. Ты же слышал, что сказала Алибек. Ты должен подняться, как купол. – Она ободряла его словами. – Ты боишься? Успокойся. Помнишь, что они сказали? Ты должен испытать жизнь. Даже ночи с белокожими женщинами.

Он сжал сосок двумя пальцами, нежно, любопытствуя и опасаясь причинить боль. Дыхание стало прерывистым и коротким, а в висках стучала кровь. Он моргнул, отгоняя пелену перед глазами.

– Так-то лучше, – шепнула она, продолжая поглаживать его. – Тут нет ничего плохого, знаешь ли. Ты ведь еще не давал обетов. Ну вот, теперь куда лучше. Придется мне называть тебя большой Рико. А ты зови меня Амата. Это мое настоящее имя.

Он тихонько засмеялся, уже двумя руками сжимая и поглаживая ее грудь.

– Большой Рико. Прямо как сиор Джакопоне, – повторил он и почувствовал, как замерли ее пальцы.

– Джакопоне? Зачем ты вспоминаешь его в такую минуту?

Парень открыл глаза.

– Джакопоне. Это ведь прозвище, а не настоящее имя. Он мне сказал, оно значит большой Джакопо. Так его прозвали соседи за высокий рост.

Ее пальцы перестали двигаться и сжались так крепко, что парень охнул:

– О-о! Что я такого сказал?

– Какие соседи? В Губбио?

– Нет, не в Губбио. Он говорил, он из Тоди – это в дальнем конце Умбрии.

Девушка села на пятки, обхватила себя руками и заскулила.

– За что? – всхлипывала она. – Почему ты отнимаешь всех, кто мне дорог?

Она сунула в рот кулачок, крепко закусила костяшки, словно готова была закричать, но отчаяние было так велико, что душило крик.

– Что случилось? – удивился Энрико.

Но она забыла о нем. Перекатилась на бок, колотя ногами по лесной подстилке, все так же сжимая свой живот и постанывая. Потом принялась размахивать кулаками, отбиваясь от невидимого врага.

– О, моя драгоценная кузина, какая ужасная смерть! «Она бредит», – думал Энрико. Он забеспокоился, как бы крики не разбудили их спутников. Ему совсем не хотелось, чтобы его застали с ней в таком виде. Парень стал торопливо натягивать одежду. Он подумывал шмыгнуть обратно в пещеру, но тут девушка снова перевернулась на спину.

Ah! Che bella! Che grazia di Dio![21] Ее кожа, чистейшая и безупречная, мерцала в лунном свете, слезы сверкали в глазах как драгоценные камни. Она показалась ему волшебным созданием, лесной нимфой, распростершейся на темной земле. Он стал гладить ей живот.

– Не надо. – Она отвела его руку. – Не могу я сейчас.

– Да что случилось?

Она ответила не сразу. Молчала так долго, что Энрико начал бояться, как бы его не хватились. Наконец, когда он готов был уже уйти, девушка заговорила.

– Синьор Джакопо деи Бенадетти да Тоди, знаменитый нотариус. – Она произносила каждое слово медленно и раздельно. – Так о нем говорили, когда он был в своем уме. Самый знатный человек в Тоди. Когда меня увезли из дома, он собирался обручиться с моей кузиной Ванной. Я никогда не видела его в лицо.

– Энрико, это ведь мою милую кузину раздавило балконом. Она мне была как старшая сестра – самая любимая сестра, она лучше всех меня понимала.

Амата села и рассеянно собрала свою одежду. Энрико молча смотрел, как она одевается, – его заинтересовала не столько одежда, сколько то, что девушка прятала под ней: что-то белое и хрусткое, привязанное к животу, и темный длинный футляр на предплечье. Амата поймала его взгляд.

– Это запись истории одного монаха, – с важностью сказала она. – Завтра я передам ее в Сан-Дамиано. Некоторые наши сестры знают грамоту. Я отдам его переписать. Хочу сделать сюрприз брату Конраду, так что не рассказывай ему ничего.

Потом она дала ему осмотреть руку.

– А этот нож – на случай опасности. – В ее голосе снова звучала гордость. – Последний мужчина, который тронул меня без моего согласия, теперь на пальцах до десяти не сосчитает.

Она уже совсем оделась, опоясалась веревкой и взяла мальчика за руку.

– Прости, Энрико. Я не так собиралась закончить эту историю. Может, в другой раз ты еще дослушаешь ее до конца. Во всяком случае, тебе запомнится сестра Амата и то, что ты видел нынче ночью.

Она невесело улыбнулась.

– Амата, – повторил он. – Любимая. Имя подходит тебе. Я точно тебя люблю.

– Даже не думай! Меня любить – к несчастью. Я не шучу.

Она мрачно уставилась ему в лицо, и улыбка ее растаяла.

– А теперь нам надо возвращаться, – сказала она наконец.

Он пошел за ней к дороге, за которой виднелось дрожащее пятно света костра. Вдруг девушка резко остановилась и знаком приказала ему молчать. Повторяя ее движения, Энрико притаился за деревом.

Беззвучно выругавшись, Амата одними губами прошептала:

– На дороге люди.

Амата насчитала пять темных фигур. Ей вспомнился дом Витторио и дичь, за которой он гонялся – отребье, нанятое перуджийцами, чтобы нагонять страх на путников. Неужели за ними следили от Губбио? Значит, тогда на тропе ей не померещилось? Девушка молила Бога, чтобы люди оказались безобидными прохожими, но в душе понимала, что мольба напрасна. Только воры и головорезы бродят глухой ночью, высматривая добычу по свету костров. Огонь, защищая от зверей и холода, приманивает разбойников.

Люди остановились у тех самых деревьев, за которыми прятались они с Энрико, и стали переговариваться глухими грубыми голосами. Потом растянулись на десять ярдов один от другого вдоль дороги, чтобы приблизится к пещере с разных сторон. Амата видела в их руках пики и дубинки, и догадывалась, что темнота скрывает и другое, не столь долгомерное оружие.

– Они убьют Конрада и Джакопоне, – шепнула она в самое ухо мальчику. – Я должна их предупредить. А ты жди здесь.

По спине у нее бегали колючие мурашки. Девушка прокралась к краю тропы, остановилась и несколько раз глубоко вздохнула, оттягивая неизбежное мгновенье, когда ей придется рывком обогнать пришельцев, выдав им себя. Она вспомнила, как Конрад в горах рисковал жизнью, поддерживая ее на обрыве, и это воспоминание помогло наконец решиться.

– Братья, проснитесь! – выкрикнула она. – Banditi![22] Вставайте!

Она помчалась со всех ног по заросшему склону, но один из нападавших успел схватить ее за рукав. Развернув девушку к себе, он поднял над ее головой дубину. Она по наитию прижалась к его груди, так что удар прошел у нее за спиной. Разбойник крякнул и вдруг взвыл от боли, выронил свою палицу. Обеими руками он стиснул ее запястье, пытаясь оттолкнуть руку, которой она всадила нож ему в живот и теперь проворачивала клинок, ища острием сердце. Теплая кровь брызнула ей на пальцы. Руки бандита разжались, когда ему на плечи прыгнул Энрико.

– Беги, Амата! – выкрикнул он, когда двое других бросились на помощь раненому.

Тот уже ослабел, и девушка наконец вогнала нож до конца. Лицо его стало бесконечно печальным, и он рухнул ничком на землю. Амата нагнулась за его дубинкой. Рядом сцепились между собой неразличимые тени. Энрико громко звал на помощь.

Она едва не опоздала увидеть человека, метившего в нее пикой. Успела отскочить назад. Услышала, как рвется ткань ее рясы и хрустит под ударом свиток Лео. Еще немного – и ее бы выпотрошили. У нее за спиной трещали кусты. Копейщик отвел оружие для нового удара – и рухнул наземь под тяжестью налетевшего на него Конрада. Отшельник первым поднялся на ноги и заслонил собой Амату.

– Во имя Божье, иди своей дорогой, – обратился он к бандиту.

– Эти Бога не боятся! – выкрикнула Амата. – Бери дубинку, фра Конрад, и бейся, не то отдашь Богу душу.

Она сунула дубинку в руку монаха. Его противник замешкался.

– Ко мне, братья, – звал он.

Двое, напавшие на Энрико, откликнулись на зов вожака. «Плохо дело», – Амата. Они больше не опасаются мальчика. Последний из шайки присоединился к своим, и теперь против отшельника и девушки их было четверо. Конрад стоял неподвижно, бессильно опустив руку с дубинкой, которую навязала ему Амата. Последовала короткая заминка – главарь оценивал положение.

– Он-то нам и нужен. Кончаем дело и уходим, – заговорил он.

Амата отступила к дереву. Забрав в горсть край рясы Конрада, потянула его за собой.

Он не поддался ей, стоял на месте.

– Зачем я вам нужен? Вы меня знаете? Я не умбриец.

Пронзительный вопль трубы Джакопоне со стороны пещеры заставил всех вздрогнуть. Амата, увидев их ошеломленные лица, настойчивее потянула Конрада прочь. Между тем Джакопоне шумно, с громким ревом ломился сквозь заросли.

– Ай-и! Их защищает ангел Господень! – взвизгнул вожак.

– Un drago![23] – выкрикнул другой. Обернувшись, Амата увидела два огромных пылающих глаза, несущихся на них сверху. На миг банда остолбенела, потрясенная видением, и за этот миг Джакопоне оказался среди них. Он ткнул головней в лицо главаря, в то время как второй факел в левой руке поджег его рубаху. Бандит взвыл и понесся в лес – ослепленный, в горящей одежде. Остальные трое устремились по дороге к Вальфаббрика, преследуемые ревущим чудовищем. Прежде чем прекратить погоню, Джакопоне сумел своим факелом поджечь плащ отставшему разбойнику.

Когда те скрылись из виду, Конрад склонился над человеком, напавшим на Амату. Он перевернул его на спину, сунул руку под окровавленную рубаху.

– Слишком поздно давать ему отпущение, – вздохнул отшельник. – Душа уже удалилась в вечную обитель.

– Надеюсь, прямо в ад, – вставила Амата.

– Это ты его убила?

Польщенная благоговейным трепетом в его голосе, она снисходительно отозвалась:

– Боец был не из лучших.

Оставив Конрада над телом разбойника, Амата пробежала несколько шагов по дороге в сторону Ассизи. Здесь развернулась первая схватка.

– Энрико, – позвала она. – Энрико.

Когда к ней подошел Джакопоне с факелом в руке, она разглядела у придорожного куста неподвижный холмик. Заставить себя его потрогать она не сумела, но не сомневалась – человеческое тело. В животе у нее что-то перевернулось и к горлу подступила рвота.

Амата упала на колени рядом с лежащим.

– Нет, Рико, нет, – плакала она. – Неужели и тебя?!