44

Празднество продлилось до самого вечера, а потом Конраду пришлось еще ждать, пока кончится вечерня. Войдя наконец в алтарь верхней церкви, где согласился встретиться с ним Джироламо, он увидел вместо генерала ордена высокого человека в белой сутане и круглой шапочке на макушке. Тонкие пальцы его сверкали перстнями высшего сана.

Священнослужитель медленно обернулся. Бледная кожа пергаментом обтягивала выпуклые скулы. Под глазами набухли мешки, и глаза эти из-под тяжелых век изучали Конрада. Тот невольно поежился.

– Добро пожаловать, брат, – заговорил наконец человек звучным голосом, который, казалось, никак не мог исходить из этих болезненно свистящих легких. – Ваш генерал исполнил наше желание: увидеть человека, чья любознательность довела его до тюрьмы. Наше любопытство возбуждено и похвалами, которые расточал тебе Орфео ди Бернардоне.

Конрад упал коленями на каменный пол и согнул шею.

– Я обязан вашему святейшеству жизнью.

Он оставался в той же смиренной позе, пока не почувствовал легкого прикосновения ладоней к голове и не услышал, как папа пробормотал на латыни благословение. Потом Григорий взял его за плечи и заставил подняться.

– Фра Джироламо не сможет присоединиться к нам. Он готовится отправиться в путь с дожем, который завтра возвращается в Венецию.

Понтифик указал Конраду на пустое кресло и сам сел напротив.

– Видишь ли, – продолжал он, – мы нуждаемся в руководстве даже более, чем ваш орден. Мы просили его вернуться в Византию, чтобы уладить мириады мелочей, еще препятствующие воссоединению Церкви.

Конрад размышлял о том, что именно рассказал папе Джироламо. Мог ли генерал в обмен на согласие выполнить миссию на Востоке воззвать к власти высшего понтифика, чтобы воспретить ему разоблачение тайны?

– Единство членов мистического тела Церкви есть благословение Божье, – продолжал Григорий, – особенно – единство среди братьев. Фра Джироламо сообщил нам свое намерение использовать тебя как посредника, чтобы исцелить раскол в рядах ордена – после того, разумеется, как сам ты исцелишься от того, что мучает тебя. Возвышенная и важная миссия. Теперь, когда мы оторвали его от ордена ради собственных целей, он должен будет еще более полагаться на братьев, подобных тебе. Признаться, с личной точки зрения, как и с точки зрения блага Церкви, мы бы считали, что твое освобождение более чем оплачено исполнением этой миссии.

Понтифик внимательно заглянул ему в лицо, с которого Конрад старался стереть всякое выражение. Он еще не оправился от первого удивления, и к тому же не хотел открываться перед папой, пока тот полностью не откроет свои намерения.

– Фра Джироламо весьма симпатизирует мужам духа. Он вырос в Асколи, в болотах, где скрываются спиритуалы. Однако он понимает, что для исполнения задуманной святым Франциском реформации Церкви более полезны умеренные и практичные братья, способные разрушить преграду между священнослужителями и народом. На наш взгляд, вашему ордену следовало бы сосредоточиться более на простоте, нежели на бедности, более на строгости нравов, нежели на аскезе. Различия между ними тонки, но ваша строгая практика дает слишком узкую тень, между тем как в более широкой могло бы укрыться больше верующих. – Папа жестом указал на рясу Конрада. – В частности, мы предпочли бы видеть братьев одетыми в рясы из доброй крепкой материи, которой хватит на много лет и которая не позволит им отвлекаться от духовного в холодной базилике, нежели одетыми в лохмотья. Мы надеемся, что ты, по размышлении, примешь тот же взгляд.

Григорий встал и подошел к окну, обратив к Конраду спину. Тот украдкой погладил заплатанный рукав своей рясы. Повторялся давний спор с донной Джакомой, и он чувствовал, как к щекам приливает кровь.

Григорий продолжал:

– Фра Джироламо сообщил нам, что ты готов удовлетвориться работой в лепрозории, однако мы полагаем, что Бог ждет от тебя большего. Мы предложили твоему генералу дать тебе время для размышлений в братстве на горе Ла Верна, где ты сможешь поразмыслить о высшей цели жизни святого Франциска, о том, что она значит для всей церкви, для всех верующих!

«А, значит, речь все же о том, чтобы заткнуть мне рот...»

– Почему на Монте Ла Верна? – спросил он с наигранным простодушием.

Ответ был ясен: потому что именно там святой Франциск приобрел свои язвы. Что же, Григорий и Джироламо смеются над ним?

– Разве истина не остается повсюду той же и неизменной? – продолжал он, уже уверенный, что папе известно, какую истину он подразумевает.

Спина понтифика застыла.

– «Quid est Veritas?» – Пилат Господа. – «Что есть истина?» К сожалению всего человечества, он не дождался ответа Иисуса. Весь род человеческий возрадовался бы, услышав тот ответ. Мы прожили вдвое дольше тебя, фра Конрад, и немалую часть жизни отдали чтению хроник и летописей, долженствующих точно отображать бывшее. И мы заметили, что под пером писца истина принимает любую форму так же послушно, как железо под молотом оружейника.

– Но я совершенно уверен, что святой Франциск был прокаженным!

Григорий обернулся к нему. На лице его была боль, словно такая прямота поразила папу.

– Однажды некоему мудрецу представилось, что Бог протягивает ему правую длань, в коей была скрыта вся истина вселенной. В левой же Создатель держал лишь деятельные поиски истины, ограниченные способностью человека ошибаться в своих поисках. И Он сказал мудрецу: «Выбирай!» Тот смиренно избрал левую длань Господа, говоря: «Божественный Отец, даруй мне сие, потому что совершенная истина принадлежит Тебе одному».

Свистящий голос папы дал трещину, когда он добавил:

– Сегодня на площади ты должен был убедиться, что истина, за которую ты цепляешься, не столь проста, не столь абсолютна. Твоя истина может обернуться копьем, пронзающим сердце народной веры.

Конрад опустил голову. Уверенность в своей правоте заставила его преступить границу. Между тем он обязан относиться к верховному понтифику с безоговорочным послушанием и благодарностью.

– Святой отец, прости мне мою гордыню, – сказал он и закрыл глаза.

Сердце разрывалось от бушующего в нем смятения. Он продолжал еще тише:

– Глядя на толпу, я пришел к тому же заключению, что и ваше святейшество, и вечно раскаивался бы, если бы подорвал благочестие народа. Верно, сказал я себе, еще не время открывать эту тайну. Однако, из уважения к той же истине, не следует ли нам по крайней мере оставить запись в одной из хроник для тех, кто придет после нас?

– Нет.

Слово прозвучало тихо, но твердо, и папа коснулся его плеча.

– Нет, сын мой.

Конрад поднял лицо, пораженный нежданной лаской понтифика.

– Но мы у тебя в долгу за муки, перенесенные тобой, и потому... потому что мы согласны с фра Джироламо, что ты, возможно, прав. Твое открытие не должно умереть навсегда – только на время. Когда Бог захочет, Он воскресит его так же легко, как Он воскресил своего Сына. Итак, согласимся вот на чем: с тобой на гору Ла Верна отправится один из братьев, и ему ты можешь передать устное предание о своем Франческо Прокаженном. Устное, не письменное. Остальное оставь в руке Бога.

– А могу я сам избрать себе спутника? Папа кивнул:

– При условии, что генерал ордена одобрит твой выбор. «Дай Бог, чтоб одобрил», – подумал Конрад.

В нем вдруг загорелась новая надежда, и с ней пришло спокойствие, уверенность, что кто-либо из братьев будущих поколений выведет в конце концов на свет измышления Элиаса. Конрад чувствовал, как в сердце утверждается новая решимость, но папе он ничего этого не сказал.

– Будь здесь фра Джироламо, я просил бы его отпустить меня на этот вечер, попрощаться с Орфео и его молодой женой. Я обещал сегодня прийти к ним на ужин.

– Не вижу затруднений, брат. И, пожалуйста, присоедини к своим поздравлениям и мои, потому что я очень его люблю.

Григорий помолчал улыбаясь, прежде чем добавить:

– Когда ты вернешься за своим спутником?

– Если бы он мог встретиться со мной у Порта ди Мурорупта после третьего часа...

Понтифик кивнул и обещал передать его просьбу, после чего проводил Конрада до двери базилики. Итак, дилемма, мучившая Конрада после разговора с фра Джироламо, разрешилась просто: окончательностью и непогрешимостью папской декреталии.

За то время, что Конрад провел с папой, пьяцца ди Сан-Франческо опустела, толпа разошлась ужинать. Одинокая дворняга подбирала крошки, оброненные пилигримами на мостовую. Пес подошел обнюхать колени Конрада и увязался за ним до края площади. Конрад снова пожалел, что ему не дано уже оказаться среди лесных жителей, сбросить тяжесть этих трех лет. Почесывая пса за ухом, он вспоминал Чару, ручного олененка, приходившего к его хижине. Потом он отогнал собаку и дальше пошел один.

Оставался один нерешенный вопрос: сохранность и местонахождение пропавшей рукописи Лео. Конрад собирался спросить об этом фра Джироламо, но теперь, когда генерал ордена отбывает в Венецию, случая уже не представится. Даже если ему удалось бы встретиться лицом к лицу с фра Салимбене или Лодовико, на честный ответ рассчитывать не стоит. Разве что снова вскрывать библиотечные шкафы под покровом ночи – но этот опыт ему не хотелось бы повторять даже в ночных кошмарах. Правда, спутник по дороге к монастырю Ла Верна... вместе с историей проказы святого Франческо ему можно бы передать и наследство Лео.

Дойдя до знакомого поворота к дому Аматы, Конрад заметил, что неожиданный поворот событий, в сущности, принес с собой покой и облегчение. Три года груз, который Лео взвалил ему на плечи, гнул его душу, как снег гнет гибкую ветку, и все силы уходили на то, чтобы не сломаться.

Но власть Григория сняла этот груз, позволила ему разогнуться. Ярмо святого послушника таило в себе и детскую свободу безответственности. Пропавшая рукопись Лео тоже была обузой, ношей, которую он теперь добровольно предавал в руки Господа. Он уже с нетерпением ждал уединенных размышлений на горе Ла Верна: от многого предстояло очистить душу.

Добравшись до дома Аматы, он нашел всех домочадцев в большом зале за ужином. За столом для слуг он увидел четверых мужчин, несших носилки к нижней церкви. Вблизи Конрад узнал того, который показался ему знакомым: слуга Розанны, тот, что раз в неделю носил ему еду!

Конрад поспешно бросил взгляд на верхний стол, где собралась семья и избранные гости, но Розанны там не было. Плечи у него поникли. Такое разочарование он испытывал уже, когда в утро его отъезда оказалось, что Розанна не может его проводить.

Амата поймала его взгляд и указала на свободное место между нею и графом Гвидо. Тот сердечно приветствовал монаха и подвинулся на скамье, между тем как Амата дала слугам знак принести новую тарелку. Конрад, в памяти которого еще кружились картины времен его отшельничества, припомнил в этот миг языкастого подростка, злившего хозяина за столом, забрасывая в то же время в рот виноградину за виноградиной. Зрелая молодая женщина, сидевшая теперь рядом с ним, являла собой живую дань мудрости и терпению донны Джакомы.

– Я обещала сюрприз, Конрад, – обратилась к нему Амата. – Я ведь пригласила мону Розанну провести в Ассизи день святого, хотя я тогда не знала о ее недомогании. Мы надеемся, что раны святого Франциска принесут ей здоровье.

– Она серьезно больна? – спросил Конрад. Лицо Аматы омрачилось:

– Серьезно. Лекарь считает, что спасти ее может только чудо. Слишком много трудных родов. Благословение и проклятие нашего пола.

Она храбро улыбнулась, хотя меньше чем через год и ее жизнь должна была оказаться подвешенной между чудом и смертельной опасностью беременности и родов.

Конрад оперся ладонью о лоб, скрипнул зубами. Любимая подруга детства страдает, потому что у ее мужа самодисциплины не более, чем у жеребца! Со времени их женитьбы не было года, чтобы она не беременела. Но беспомощный гнев и досада не мешали ему признать в глубине души, что Розанна и Квинто лишь исполняли библейское предписание «плодиться и размножаться». Могла ли ее жизнь обернуться по-другому, если бы Розанна вышла замуж за такого, как он сам?

Амата сделала глоток, коснулась его плеча и добавила:

– Она с самого приезда все спрашивала о тебе. Конрад готов был сорваться с места, не дожидаясь даже, пока слуги принесут ему поесть, но Амата удержала его за рукав.

– Она теперь отдыхает, Конрад. Поужинай сперва и расскажи, что собираешься делать. Мы надеемся, что ты останешься пока у нас. И Джакопоне будет полезно твое общество.

Она кивнула на скамью, стоявшую под стеной, украшенной гобеленом. Терезина уже поела и сидела рядом с отцом, склонив головку ему на плечо и держа в своих ручках его большую ладонь. Кающийся тупо мотал головой.

Конрад на минуту прикрыл глаза ладонью, чтобы не видеть его снова ставшего бессмысленным лица. Потом объяснил, что наутро должен пуститься в путь.

– Могу только посоветовать, Аматина, – сказал он. – Найди сиору Джакопоне письменную работу: сделай его домашним секретарем, или пусть записывает свои стихи, переписывает – что угодно. У него ранимая, нежная душа художника. Для таких страдающих душ: письменный труд – лучшее, быть может, единственное очищение. Возможно, ему стоило бы поселиться у наших братьев в Тоди. Он там известен и пользовался уважением, пока им не овладело безумие.

Конрад заметил, как разочарована Амата его ответом, однако папа сказал свое слово, и, более того, ему нужно было позаботиться о душе. Он будет скучать без их любви, но должен отпустить их. Перед ним лежал новый перекресток, и предстояло выбирать новую дорогу. Склонившись над своей миской, Конрад вновь подумал о Розанне, которую отпустил уже дважды: когда вступил в братство и получил весть о ее обручении, и не так давно, когда покинул хижину отшельника, чтобы вернуться в Ассизи. Теперь он должен отпустить ее в третий, может статься, последний раз.

Он не чувствовал ни вкуса, ни запаха еды, не слышал веселой болтовни вокруг. Все чувства словно уходили в темную ночь, зовя душу следовать за ними, и поскорей. В уме он перефразировал строчку из известной поэмы: «Распрощавшись с друзьями, вступил я в осень Ла Верны ». Он едва коснулся еды, когда слуги принялись убирать со столов.

Амата осталась за столом и тогда, когда гости разошлись по постелям.

– Конрад, – тихо сказала она, – раз уж тебе не хочется есть, мы можем теперь навестить Розанну. Но прежде чем попрощаться, я хочу, чтобы ты обещал, что утром не сбежишь, не сказав никому ни слова.

– Обещаю, Аматина, – кивнул он и добавил: – Надеюсь, придет день, когда Бог направит мои стопы, но пока я ничего не вижу для себя дальше Л а Верны.

Он знал, что должен сказать еще что-то, но не мог найти нужных слов.

– Я буду скучать по вас, ужасно скучать, но разлука будет легче оттого, что я знаю: вы наконец живете в мире, как желала вам донна Джакома.

Впрочем, он подозревал, что на деле расставание будет тяжелее, чем на словах. Прощание с Аматой могло оказаться таким же мучительным, как то, что предстояло ему сейчас.

Он не противился, когда она взяла его за руку и повела в комнату, где он когда-то сидел над рукописями. У дверей она шепнула: «Меня ждет Орфео», – и тактично удалилась.

От горевшего в углу огня тянулась наверх, к дымоходу, тонкая струйка дыма – совсем как ему помнилось, но женщина, лежавшая на низком матрасе, дышала без боли. Она приоткрыла глаза, моргнула при виде возникшего в дверях пришельца.

– Это я, Конрад, – сказал он.

Оранжевые отблески огня отразились в каплях влаги, выступивших у нее на глазах.

– Что они с тобой сделали, друг мой? Амата говорила, что ты сильно изменился после тюрьмы, но такое...

Конрад опустился на колени рядом с ней, приложил палец к ее губам:

– Говорят, Бог жестоко обходится с теми, кого любит, – так дети треплют любимые свои игрушки. Мы с тобой, должно быть, очень Им любимы, Розанна.

Он не задумываясь взял ее руку, словно им снова было по десять лет – и поразился естественности этого движения.

– Амата сказала, ты ждала меня.

Она отвернула голову, уставила взгляд на струйку дыма.

– Я хотела, чтобы ты помолился за мою душу и за мужа и детей, остающихся без меня. Я знаю, что со мной кончено, Конрад.

Пожатие ее пальцев было таким слабым, что Конрад едва ощутил его.

– И еще я хочу сделать признание, – добавила она. Конрад выпустил ее руку и выпрямился. Розанна тихо рассмеялась:

– Нет, нет, я уже исповедалась священнику в Анконе, на случай, если не перенесу дороги. Тебе я хочу признаться только как другу. Пожалуйста, возьми меня снова за руку.

Он послушался, но теперь не без смущения.

– Все годы моего брака с сиором Квинто, – продолжала Розанна, – я любила другого. Ты удивлен?

У Конрада на миг прервалось дыхание. Не будь она так больна, он бы снова выронил ее руку. Хоть она и отказалась от формальной исповеди, в нем пробудился суровый исповедник:

– Ты любила его в плотском смысле? – спросил он и в ужасе стал ждать ответа.

Розанна опять тихонько хихикнула.

– Только в девических грезах, а теперь – в мечтах зрелой матроны. И я думаю, он самый что ни на есть наивный олух, раз до сих пор ни о чем не догадался.

– Ты знала его еще девочкой? Отчего же не открыла своего чувства, чем выходить замуж за чужого?

– Ты ведь знаешь, что дочерям в таких делах не дают выбора, Конрад. О, я открылась в любви к нему перед своими родителями, в тот вечер, когда они сказали, что хотят выдать меня за Квинто. Я устроила страшный шум, отбивалась, как могла, и клялась, что выйду замуж только... за тебя. Почему, ты думаешь, тебя так поспешно спровадили к братьям?

Матрас зашуршал, она пыталась повернуться к нему.

– А посмотри, как все кончилось. Две рваные тряпичные куклы – а ведь могли быть счастливейшей парой на свете. Я знаю, ты тоже любил меня, пусть наивно, по-детски, но любил.

Ком в горле помешал Конраду ответить. Свет восходящей луны проник в уголок комнаты, пронизав листву за окном и пробившись в щели стены. В этом тонком бледном луче он вдруг увидел все одиночество своей жизни.

– Скажи это, Конрад. Дай мне проститься с тобой в мире. Он двумя руками сжимал ее ладонь, гладил тонкие пальцы. Наконец проговорил глухо:

– Мы знаем, что наши души не умрут, Розанна. Не стоит прощаться надолго. Мы встретимся снова, в счастливом жилище.

– Скажи это, Конрад. Пожалуйста. Он хотел встать, но она не пустила:

– Конрад!

Он выпустил руку и положил ладонь ей на живот.

– Видит Бог, я любил тебя, Розанна. До этого самого мгновения один Бог знал, что я никогда не переставал тебя любить. Я только сейчас понял... – Он улыбнулся, – что, пожалуй, доказывает, какой я наивный олух.

Он коснулся губами ее влажного лба, потом обнял за плечи и приподнял с постели. Прижал к груди на долгий миг, сдерживая слезы до времени, когда он отпустит ее в последний раз. Снова опустил ее тело на матрас и коснулся губами губ.

– Спасибо, Конрад, – шепнула она.

– Addio, Розанна. До свидания, друг мой.

Он встал на ноги и прошаркал к двери. Там споткнулся, удержался за косяк и остановился, глядя на залитый луной двор. Кивнул на звезды и сказал:

– Увидимся там.

Он торопливыми шагами спустился во двор, остановился на минуту на лунной дорожке. Свет запутался в его седой бороде, превратил в искорки мошкару, плясавшую облаком у него над головой, мелькавшую у лица. Ему захотелось пустить корни здесь, посреди обгорелых обломков, покрыться мхом и лишайником, подобно старому дубу, дать приют миллионам жучков, укрыть тенью листвы хрупкое жилище Аматы, спрятать в своих ветвях ее озорных сорванцов.

Но паломнику не дано такой роскоши. Перед ним был дальний путь. Монте Ла Верна – лишь краткая остановка на пути к Царству Божию – скрытому внутри нас, как проповедовал Иисус.

Завтра он передаст ношу Лео избранному им дорожному спутнику, брату следующего поколения, фра Убертино. Он не обрел Господа ни в своих поисках, ни в заплатанной серой рясе, покрывавшей его дрожащий остов. Он знал, что Отец живет в глубине, недосягаемой для человека: глубже обугленного клочка пергамента в его кармане, глубже воплощенной в нем чистоты ордена, выше базилики, осквернившей его чистоту. Любая мысль, любая идея Бога – лишь измышление слабого человеческого разума.

Он уверился в том, что пути Господни сокрыты в тайне, ведут, быть может, в полное ничто, туда, где нет ничего, даже пустоты – но есть любовь. Боговдохновленный апостол обожествил ее, сказав: «Бог есть любовь».

И там, в сердце изначальной Любви, он снова встретится с Розанной.

Эпилог

После Монте Ла Верна фра Конрад да Оффида прославился своими проповедями и видениями. Не изменив своей приверженности партии спиритуалов, он умер в братстве Санта Кроче в Бастии в 1306 году и позже был причислен к лику блаженных. Его современник, фра Анжело Кларено, свидетельствует, что Конрад пятьдесят лет носил одну рясу – своеобразная дань как упорству человека, так и прочности материи. Через шестнадцать лет после его смерти перуджийцы похитили кости Блаженного Конрада, чтобы хранить в своем городе.

Убертино да Казале в конце тринадцатого столетия стал вождем спиритуалов. В своей книге «Arbor Vitae» («Древо Жизни») он упоминает исчезнувшую рукопись Лео. Убертино цитировал отрывки из нее, переданные ему по памяти Конрадом, однако был сочтен лжецом, так как не представил самой рукописи. Она не найдена и по сей день.

В 1294 году кардинал Бенедетто Гаэтани был избран папой Бонифацием VIII и вверг папство в самый глубокий и продолжительный кризис в истории. Если принять за истину расчеты Конрада, относившего пророчества аббата Иоахима Флоринского к 1293 году, кажется правдоподобным сравнение Бонифация с «мерзостью запустения», предсказанной провидцем-аббатом.

Джакопоне да Тоди в 1278 году вступил в орден францисканцев. Он тоже стал заметной фигурой среди спиритуалов. Его поэтические хвалы, написанные простонародным языком, заслужили любовь народа и ревность поэта-соперника, Данте Алигьери. За громкие нападки на разложение духовенства папа Бонифаций VIII подверг его заключению в папской темнице. Но это уже другая история.

В том же году, когда ее отец вступил в братство, юная Терезина вместе с Орфео, Аматой и четырьмя их детьми переехала в Палермо, на Сицилию. Там Орфео основал торговое предприятие и вел торг по всему Леванту те немногие годы, что оставались до Сицилийской Вечерни – но это тоже другая история.

14 апреля 1482 года папа Сикст IV канонизировал бывшего генерала ордена фра Бонавентуру. В 1588 году папа Сикст V объявил этого святого доктором церкви с особым титулом серафического доктора.

В 1818 году рабочие, раскапывавшие крипту под базиликой Святого Франциска, обнаружили останки святого – спустя 550 лет после их исчезновения. Анализ на обнаружение следов проказы не производился.

1

Пора! (ит.)

2

О презрении к миру (лат.).

3

Друг (ит.).

4

Современный Китай.

5

Прощай, друг (ит.).

6

Прощай, Катай (ит.).

7

Бог свинячий, мадонна – шлюха (ит.).

8

Большое спасибо (ит.).

9

Тебе, Господи, благодарствуем (лат.).

10

Чтение главного предания министра Бонавентуры (лат.).

11

Песнопение католической церкви, в которой чередуются пение солиста и хоровой рефрен.

12

Жанр григорианского хорала.

13