– Хорошо бы, – вздохнул Роман, – но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
      – Это точно, – кивнул Лысый. – Ну, да утро вечера мудренее.
      – Да, ты говорил...
      – И сейчас говорю.
      Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
      – Эй, ты что? – шепотом воскликнул Роман.
      – Ливер прихватило, – прохрипел Лысый.
      Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
      Это было видно даже в неверном свете свечи.
      Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
      – Эй, Тарасыч, давай сюда! – закричал он.
      Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
      – Чего шумишь!
      – Что такое?
      В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
      – Что там у вас?
      – Включай свет, Лысому плохо! – ответил Роман.
      – Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек... – пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
      Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
      – Печет, ой, как печет... – просипел он, – будто кочергу в грудь всунули...
      Его подхватили и осторожно уложили на койку.
      Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
      Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
      – Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
      – Ты чо гонишь, мусор? – возмутился один из братков.
      – Я тебе не мусор, – спокойно ответил Тарасыч. – Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело – за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
      Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
      – Говорил я тебе, дураку старому, – завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
      – Укатали сивку крутые горки, – еле слышно прошептал Лысый. – Похоже, на этот раз мне...
      Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
      Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
      – Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
      Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
      – Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
      Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
      Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
      – Ты ж мене пидманула... – донеслось из коридора.

***

      Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.
      Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
      Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
      Все.
      Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман...
      Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
      Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого – весь остальной средневековый наборчик – иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
      Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
      – Ты чо? – испуганно спросил один из братков.
      – Да так, – Роман усилием воли подавил дурацкий смех, – это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
      – А чо, с тобой такое бывает? – обеспокоенно поинтересовался браток.
      – Пока не было, – ответил Роман, – но тут, понимаешь, такое дело... Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь – сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
      – Ну, тут уж как выйдет, – философски произнес браток, – а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
      – Ладно, попробую, – ответил Роман и закрыл глаза.
      И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.

***

      Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.
      Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
      – Пошли, певец. С вещами, – сказал Тарасыч.
      – А у меня и вещей-то нет, – ответил Роман, поднимаясь с койки.
      – Тогда без вещей, – сказал Тарасыч.
      Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
      – Ну и куда на этот раз?
      – Увидишь, – усмехнулся Тарасыч. – Попрощайся с братками.
      – А что, уже расстрельная команда прибыла? – поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. – Последний парад наступает?
      – Парад ему... – проворчал Тарасыч. – Кончай болтать, пошли.
      Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
      – Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня...
      – Хорош языком чесать, – сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
      Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
      Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
      Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
      Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
      Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы – и сразу в камеру. Потом прессхата, далее – неожиданная смерть Лысого, и раз!
      Пинком под зад – и на улицу.
      Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
      Бред какой-то...
      – Ну и что? – донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. – И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
      Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, – сначала налево, а потом направо, – перешел дорогу.
      – Здорово, зэк! – радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
      – Здорово, кровопийца, – ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
      – Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, – без особого огорчения заметил Шапиро. – Поехали-ка перекусим.
      – Вообще-то для начала я бы помылся, – сказал Роман.
      – Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, – Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
      – Это чья машина? – поинтересовался Роман.
      – Моя, – гордо ответил Шапиро. – Куплена на честно заработанные тобой деньги.
      – Ах ты сволочь! – возмутился Роман, залезая в джип. – Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
      – Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
      – Ну, негодяй! – Роман усмехнулся. – Какой же ты негодяй!
      – А если я негодяй, – ответил Шапиро, усаживаясь за руль, – то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова...
      – Нет уж, – сдался Роман, – мне другого не нужно.
      – Вот! – Шапиро поднял толстый указательный палец. – Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
      Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
      – Эй, ты поаккуратнее! – запротестовал Роман. – Ты что, хочешь меня угробить?
      – Ни в коем случае, – ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», – ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни...

***

      Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.
      – Отвали! – сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, – тебя я сегодня уже кормил.
      В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
      На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
      – Заходите, гости дорогие, – нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, – хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст...
      – Как перст в носу, – добавила Лиза, проходя в квартиру.
      – Или как перст еще в одном месте, – сказал Боровик, входя следом за ней.
      Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:
      – Ромка, я пришла!
      – Ага! – донеслось из ванной. – Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.
      – Можешь не торопиться, – ответила Лиза, – я тут пока кухонными делами займусь.
      Шапиро широко улыбнулся и сказал:
      – Зрелище, радующее душу, – женщина на кухне.
      Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:
      – Зрелище, радующее женщину, – Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.
      – А у него нет чугунной сковородки, – радостно воскликнул Шапиро, – у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.
      Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.
      – Отвали, – повторил Шапиро, – ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.

***

      – Я ровным счетом ничего не понимаю, – сказал Роман, накладывая на тарелку жареную рыбу. – Позавчера меня схватили на улице и без разговоров посадили в камеру. Заметьте, при этом я не увидел ни одной бумажки. Вообще ни одной. Я не разбираюсь в этом, но должен же быть какой-то ордер на арест, какой-то протокол задержания, потом в «Крестах» – сдал, принял, опись, протокол... А тут – прямо как в средние века: хвать – и в темницу! А потом – пошел вон. Черт знает что!
      – Ну, кое в чем ты прав, – ответил Шапиро. – Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков – справедливое замечание.
      Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.
      – Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия – Дымшиц...
      – Ну понятно, – ядовито усмехнулся Роман, – если Дымшиц, то несомненно умный.
      – Твои антисемитские наклонности мне давно известны, – парировал Шапиро, – и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?
      – Таких фамилий нет, – сказала Лиза, – это только в фельетонах бывает.
      – А вот и неправда ваша, – ответил Шапиро, – специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.
      – Ага, – хмыкнул Роман, – а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.
      – Ничего подобного, – Шапиро поджал губы, – ее написал Лурье.
      Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:
      – Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея...
      – Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! – Роман положил себе еще рыбы. – Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?
      – Не Лившиц, а Дымшиц, – Шапиро вздохнул. – Да-а-а... Так вот. Сама статья – ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?
      – Ну, понимаю, – кивнул Роман.
      – Ни хрена ты не понимаешь, – Шапиро махнул рукой, в которой была зажата вилка, и Боровик инстинктивно отстранился. – Ведь этот Дымшиц сказал только про взяточничество и протекционизм, но из этого логически вытекают все прочие феодальные штучки. Например, то же телефонное право. Вот ты удивляешься, как это тебя без соблюдения всяких формальностей упекли в «Кресты», а потом так же элементарно выставили за дверь. Удивляешься?
      – Удивляюсь, – согласился Роман.
      – Вот. А ведь это так просто! Иван Иваныч позвонил Петру Петровичу и попросил его об услуге. Тот, в свою очередь, передал эту просьбу кому следует, потом дальше, еще дальше – и готово дело: Роман Меньшиков сидит в камере. Все повязано, подмазано, заметано и покрыто. И никаких бумаг. На бумаге существует только закон. А про закон в нашей стране ты можешь забыть. И выпустили тебя точно так же – без всякого там закона. По телефонному звонку. И не было в «Крестах» никакого Меньшикова! Это всем просто приснилось. Понял?
      – Ну, понял, – Роман вздохнул. – А откуда же пошли те звонки, по которым меня выпустили?
      – Вот! – Шапиро воздел палец, похожий на большого опарыша. – Вот где собака порылась!
      – Ну и где же она порылась? – спросила Лиза, которая с интересом слушала разглагольствования Шапиро, не забывая, впрочем, про жареную рыбу.
      – Только ради вас, юная фройляйн, – умильно прожурчал Шапиро, повернувшись к ней, – только из восхищения вашей молодостью и красотой я расскажу историю освобождения ничтожного паяца из мрачной темницы. Сам он в силу своей ограниченности и самоуверенности просто не в состоянии оценить преданность и верность своего директора, который, не щадя своего кошелька и самой жизни, вступился за жалкого исполнителя блатных куплетов, попавшего в переплет.
      – Красиво излагаешь, собака! – Роман восхищенно покрутил головой. – Только держи свои толстые руки подальше от молодой и красивой юной фройляйн.
      – Больно надо! – ответил Шапиро, посмотрев на свои руки. – Между прочим, руки у меня вовсе не толстые. Они – большие.
      – «А для чего тебе такие большие руки? – спросила Дюймовочка», – вставил реплику Боровик.
      – Какая Дюймовочка?! – Шапиро схватился за голову. – Боже ж мой, куда я попал!
      Лиза звонко захохотала, а Роман, укоризненно посмотрев на Боровика, сказал:
      – Саня, я понимаю, в уставе спецслужб этого нет, но там была не Дюймовочка, а Красная Шапочка.
      – Какая разница, – Боровик небрежно отмахнулся, – мне все одно – что Дюймовочка, что Красная Шапочка или, например, Марья Царевна. Сказки!
      – Сказка – ложь, да в ней намек, – назидательно произнес Шапиро. – Но я не понял, вы будете меня слушать или нет?
      – Будем, – заверил его Роман и налил себе пива. – Давай грузи!
      – Грузи... – проворчал Шапиро. – Что за выражения! Ну да ладно. Я не буду расписывать в красках, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, скажу только, что они были. Между прочим, у Шапиро тоже имеются связи, только он не треплется о них на каждом углу... В общем, имея представление о твоих делах, старый Шапиро сразу смекнул, откуда ветер дует, и предпринял соответствующие действия. Результатом этих действий стало то, что один из сидящих в «Крестах» уголовников немедленно взял на себя участие в организации побега известного нам Чернова, а несколько чиновников из тех же «Крестов» так же немедленно оформили его признание и перевели все стрелки, в результате чего Роман Меньшиков оказался никому не нужен. Но не все так просто. В цепочке, ведущей к заказчику, а именно, к «Воле народа», нужно было найти звено, которое взяло бы на себя ответственность за неисполнение заказа. И такое звено нашлось – ни много ни мало сам начальник «Крестов». Естественно, каждому из тех, кто организовал твое освобождение, пришлось заплатить...
      – И сколько ты раздал?
      – Сто сорок тысяч долларов, – радостно ответил Шапиро.
      – Ладно, вычти из моих гонораров, – покладисто произнес Роман.
      – Так ведь уже вычел! – еще более радостно воскликнул Шапиро.
      – Вот свинья! – засмеялся Роман. – Он уже вычел!
      – А ты как думал? – удивился Шапиро. – Я же не мог позволить себе сделать тебя своим должником.
      – Скажи лучше, что не мог позволить себе потратить собственные деньги на своего же кормильца и поильца.
      – А хоть бы и так, – высокомерно произнес Шапиро. – Может быть, ты хочешь, чтобы они вернули деньги и забрали тебя обратно?
      – Ладно, ладно, – засмеялся Роман, – будь потвоему. Я даже готов по достоинству оценить твою заботу обо мне и всенародно принести тебе благодарность.
      – Ну давай, приноси.
      Шапиро приосанился и посмотрел на Романа сверху вниз.
      Роман усмехнулся, налил себе рюмку водки и встал.
      – Уважаемый Лев Самуилович! – торжественно произнес он. – От имени себя лично, а также от имени присутствующих здесь моей любимой женщины и моего лучшего друга сердечно благодарю вас за спасение меня из грязных и кровожадных рук неизвестных злодеев.
      Он подумал и добавил:
      – Азохен вэй!
      – При чем здесь азохен вэй? – удивился Шапиро. – Впрочем, не важно. Благодарность принимаю. Кто бы мне водки налил?
      – А сам что – уже не можешь? Твои большие руки устали двигаться?
      – Вообще-то могу, – Шапиро пожал плечами и взялся за бутылку.
      Налив себе, Лизе и Боровику, Шапиро встал и сказал:
      – Аллаверды! Я с трудом сдерживаю скупую мужскую слезу, слушая твои проникновенные слова. Поэтому – будь здоров, скотина!
      – И тебе того же, животное! – ответил Роман.
      Чокнувшись, все выпили, и Роман снова сел в кресло.
      Шапиро задумчиво повертел рюмку в пальцах, будто желая добавить что-то к сказанному, но тоже опустился на свое место.
      – Ну, что же, – Роман взял сигарету и закурил, – к вышесказанному добавлю только, что в «Крестах» я успел побывать в пресс-хате, и, как видите, без ущерба для себя, а также стать свидетелем безвременной кончины немолодого зэка по кликухе Лысый. Вот такие новости.
      – Лысый? – Боровик прищурился. – Погодика... У него еще на правой руке наколка необычная – теорема Пифагора. Верно?
      – Верно, – кивнул Роман. – А что такое? Ты его знаешь?
      – Да так, ничего особенного, – отмахнулся Боровик. – Давай дальше.
      – Дальше? – Роман нахмурился. – А дальше, господа хорошие, пора возвращаться к нашим баранам. А именно – к лучшим друзьям. Арбузто так у воров под стражей и сидит!
      – Наконец-то! – усмехнулся Боровик. – А я думал, вспомнишь ты о нем или нет.
      – Ну и дурак, что думал такое, – отрезал Роман. – Вот уж не ожидал от тебя!
      – Ладно, – Боровик примирительно поднял ладони. – Ну так что, есть у тебя мысли по этому поводу?
      – Мысли есть, как не быть... – Роман задумчиво посмотрел в окно. – Сходняк, стало быть, послезавтра. Значит, у нас имеется еще полтора дня...

Глава 2
РАЗ ПОШЛИ НА ДЕЛО...