– Я не понял, – сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, – то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?
      – Ну да, – кивнул Роман, – я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были – не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.
      – Тут что-то не так, – нахмурился Лысый. – Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?
      – Обязательно помню, – кивнул Роман. – Сухой, Валуй, Мясник и Лолита.
      Лысый подумал и отрицательно покачал головой, потом почесал ухо, и Роман с удивлением увидел выколотый на его руке чертеж «пифагоровых штанов».
      – Не, таких не знаю, – задумчиво произнес Лысый. – Про Мясника что-то краем уха когда-то слышал, а остальные – не наши. В смысле – не крестовские. Видать, их специально по твою душу с какой-нибудь зоны выдернули. Ты, значит, важная персона, раз местным тебя не отдали.
      Он посмотрел на Романа, подумал еще и спросил:
      – А может, ты просто скромничаешь? Может, ты их сам завалил? Такое бывало, знаешь ли...
      – Ага! – Роман засмеялся. – Четырех быков завалил. Они знаешь, какие здоровые были? Руки – как у меня ноги. Даже толще. А шея у каждого – как железнодорожная шпала. И все в наколках. Живого места нет. Такой если мне раза даст, тут же мне кирдык и настанет.
      – Ну, карате там всякое, ниндзя...
      – Как же, ниндзя... – Роман с удовольствием глотнул крепкого чаю. – Ты на меня получше посмотри. А они...
      Роман огляделся и ткнул пальцем в лежавшего на койке братка.
      Браток весил килограммов сто и был весьма внушительной комплекции.
      – Извини, не знаю, как зовут... Видишь – здоровый парень, крепкий, но те ребята пострашнее будут. Вернее – были...
      – И все-таки странно это все... – Лысый снова покачал головой. – Чтобы пресс-команда сама себя порешила, это уже слишком.
      – Ну, слишком, не слишком, – Роман пожал плечами, – сам видишь, я тут точно ни при чем.
      – Значит, говоришь, сами...
      – Ага, сами. Сначала пугали меня, рассказывали всякие ужасы: что они со мной сделают, да что они прежде с другими делали, да какие способы имеются, скулу мне, видишь, располосовали, – Роман потрогал подсохшую рану и поморщился, – а потом ни с того ни с сего... Главный их, этот, как его, Сухой, вдруг вынимает нож и себя по горлу – хвать! От правого уха и налево, сколько руки хватило... Кровища хлещет... А Валуй разбежался – и башкой в стену. Хряснуло так, что я чуть харч не кинул. Ну, упал и не шевелится. А башка – набок. Сразу видно, что не жилец. А эти двое – Лолита с Мясником – посмотрели на него и оба одновременно, будто наперегонки – Лолита себе харакири сделал, прямо как самурай какой-то, а Мясник бритву схватил и давай лезвием себя по левой руке хлестать. Сделал из собственной руки бефстроганов... В общем – фильм ужасов. А я еще испугался – вдруг это такое сумасшествие заразное, и я сейчас тоже что-нибудь с собой сотворю! Но вроде обошлось...
      – Да уж, обошлось... – Лысый посмотрел на Романа. – Ну да ладно, давай спать.
      Он повернулся к двери и позвал:
      – Тарасыч!
      За дверью послышалось неторопливое шарканье, и сиплый голос произнес:
      – Ну, чего тебе?
      – Гаси свет, – ответил Лысый, – пионерам спать пора.
      – Таких пионеров в зоопарке выставлять, – отозвался из коридора Тарасыч и выключил свет. – Спокойной ночи.
      – И тебе того же, добрый ты наш, – сказал Лысый и, откинувшись на койку, укрылся одеялом.
      Роман последовал его примеру, и через несколько минут в камере настала тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей.

***

      Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.
      Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.
      Арбуз. Мишка Арбуз.
      Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг...
      Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.
      А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про «Волю народа», про «поезд смерти» и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.
      Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи...
      Черт знает что!
      Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?
      Все равно он сидит в «Крестах» и ничего не может поделать.
      Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит – какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.
      Ну, а Лиза – она тоже могла бы попытаться, но...
      Роман усмехнулся.
      Да, только он сам может спасти Арбуза.
      Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра – неизвестно.
      Плохо дело.
      Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:
      – Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?
      – Да какая там пресс-хата! – Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. – Пресс-хата – это мелочь. Есть дела и посерьезнее.
      Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.
      – Посерьезнее, говоришь? Интересно... А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
      – Пособить тут будет трудно, – Роман снова вздохнул, – хотя... Ладно, слушай.
      – Подожди, – сказал Лысый, – сейчас чайник поставлю.
      Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.
      Лысый уселся на место, закурил и сказал:
      – Ну давай, рассказывай.
      – Значит, так, – Роман помолчал, – помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?
      – Ну, это я и без тебя знаю.
      – Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.
      – Сказал. Было дело, – Лысый потрогал чайник. – Холодный еще...
      – Да. А главное здесь то, что Арбуз – мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.
      – И что, ни разу не погрызлись? – иронически поинтересовался Лысый.
      – Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.
      – Это точно, – подтвердил Лысый, – из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех – хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!
      Лысый усмехнулся.
      – Татары – вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда – натуральная война. Враги! А теперь – лучшие друзья. Да-аа... Извини, что перебил. Так что там Арбуз?
      Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.
      – А что Арбуз... – Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. – Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю...
      – Точно говоришь? – Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. – Отвечаешь?
      – Отвечаю, – Роман уверенно кивнул. – Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю – этого хватит?
      – Этого – точно хватит. – Лысый налил в кружки чаю. – Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.
      – Спасибо, – ответил Роман и взял со стола кружку. – Так что – сам видишь, какое тут дело...
      – Вижу, – согласился Лысый, – вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем... Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?
      – В воскресенье, – ответил Роман. – А ты что – сам не знаешь?
      – Ну... Я знаю, просто решил проверить – а вдруг забыл? Всякое бывает...
      Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.
      – Это так ты мне веришь? – спросил он.
      – Неважно, – туманно ответил Лысый, дуя на чай. – Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.
      – А на чем проспорил?
      Лысый улыбнулся:
      – А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.
      – Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.
      – Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку... Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него – без тебя, стало быть, – никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.
      – Хорошо бы, – вздохнул Роман, – но ведь я еще не знаю, что будет со мной.
      – Это точно, – кивнул Лысый. – Ну, да утро вечера мудренее.
      – Да, ты говорил...
      – И сейчас говорю.
      Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.
      – Эй, ты что? – шепотом воскликнул Роман.
      – Ливер прихватило, – прохрипел Лысый.
      Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.
      Это было видно даже в неверном свете свечи.
      Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.
      – Эй, Тарасыч, давай сюда! – закричал он.
      Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:
      – Чего шумишь!
      – Что такое?
      В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:
      – Что там у вас?
      – Включай свет, Лысому плохо! – ответил Роман.
      – Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек... – пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.
      Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.
      – Печет, ой, как печет... – просипел он, – будто кочергу в грудь всунули...
      Его подхватили и осторожно уложили на койку.
      Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.
      Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:
      – Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.
      – Ты чо гонишь, мусор? – возмутился один из братков.
      – Я тебе не мусор, – спокойно ответил Тарасыч. – Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело – за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.
      Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:
      – Говорил я тебе, дураку старому, – завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
      – Укатали сивку крутые горки, – еле слышно прошептал Лысый. – Похоже, на этот раз мне...
      Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
      Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
      – Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
      Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
      – Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
      Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
      Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
      – Ты ж мене пидманула... – донеслось из коридора.

***

      Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.
      Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
      Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
      Все.
      Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман...
      Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
      Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого – весь остальной средневековый наборчик – иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
      Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
      – Ты чо? – испуганно спросил один из братков.
      – Да так, – Роман усилием воли подавил дурацкий смех, – это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
      – А чо, с тобой такое бывает? – обеспокоенно поинтересовался браток.
      – Пока не было, – ответил Роман, – но тут, понимаешь, такое дело... Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь – сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
      – Ну, тут уж как выйдет, – философски произнес браток, – а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
      – Ладно, попробую, – ответил Роман и закрыл глаза.
      И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.

***

      Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.
      Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
      – Пошли, певец. С вещами, – сказал Тарасыч.
      – А у меня и вещей-то нет, – ответил Роман, поднимаясь с койки.
      – Тогда без вещей, – сказал Тарасыч.
      Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
      – Ну и куда на этот раз?
      – Увидишь, – усмехнулся Тарасыч. – Попрощайся с братками.
      – А что, уже расстрельная команда прибыла? – поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. – Последний парад наступает?
      – Парад ему... – проворчал Тарасыч. – Кончай болтать, пошли.
      Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
      – Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня...
      – Хорош языком чесать, – сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
      Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
      Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
      Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
      Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
      Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы – и сразу в камеру. Потом прессхата, далее – неожиданная смерть Лысого, и раз!
      Пинком под зад – и на улицу.
      Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
      Бред какой-то...
      – Ну и что? – донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. – И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
      Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, – сначала налево, а потом направо, – перешел дорогу.
      – Здорово, зэк! – радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
      – Здорово, кровопийца, – ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
      – Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, – без особого огорчения заметил Шапиро. – Поехали-ка перекусим.
      – Вообще-то для начала я бы помылся, – сказал Роман.
      – Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, – Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
      – Это чья машина? – поинтересовался Роман.
      – Моя, – гордо ответил Шапиро. – Куплена на честно заработанные тобой деньги.
      – Ах ты сволочь! – возмутился Роман, залезая в джип. – Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
      – Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
      – Ну, негодяй! – Роман усмехнулся. – Какой же ты негодяй!
      – А если я негодяй, – ответил Шапиро, усаживаясь за руль, – то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова...
      – Нет уж, – сдался Роман, – мне другого не нужно.
      – Вот! – Шапиро поднял толстый указательный палец. – Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
      Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
      – Эй, ты поаккуратнее! – запротестовал Роман. – Ты что, хочешь меня угробить?
      – Ни в коем случае, – ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», – ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни...

***

      Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.
      – Отвали! – сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, – тебя я сегодня уже кормил.
      В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
      На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
      – Заходите, гости дорогие, – нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, – хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст...
      – Как перст в носу, – добавила Лиза, проходя в квартиру.
      – Или как перст еще в одном месте, – сказал Боровик, входя следом за ней.
      Пожав руку Шапиро, Боровик прошел в комнату, а Лиза, подойдя к двери в ванную, приложила губы к щели и сказала:
      – Ромка, я пришла!
      – Ага! – донеслось из ванной. – Сейчас я смою с себя тюремную нечисть и выйду.
      – Можешь не торопиться, – ответила Лиза, – я тут пока кухонными делами займусь.
      Шапиро широко улыбнулся и сказал:
      – Зрелище, радующее душу, – женщина на кухне.
      Лиза угрожающе посмотрела на него и ответила:
      – Зрелище, радующее женщину, – Шапиро на полу с головой, разбитой чугунной сковородкой.
      – А у него нет чугунной сковородки, – радостно воскликнул Шапиро, – у него они все тефлоновые, а тефлоновой сковородкой можно разве что Шныря прибить.
      Шнырь, услышав свое имя, открыл рот и громко мяукнул.
      – Отвали, – повторил Шапиро, – ты сегодня и так уже две банки «Вискаса» сожрал.

***

      – Я ровным счетом ничего не понимаю, – сказал Роман, накладывая на тарелку жареную рыбу. – Позавчера меня схватили на улице и без разговоров посадили в камеру. Заметьте, при этом я не увидел ни одной бумажки. Вообще ни одной. Я не разбираюсь в этом, но должен же быть какой-то ордер на арест, какой-то протокол задержания, потом в «Крестах» – сдал, принял, опись, протокол... А тут – прямо как в средние века: хвать – и в темницу! А потом – пошел вон. Черт знает что!
      – Ну, кое в чем ты прав, – ответил Шапиро. – Во-первых, ты действительно ничего не понимаешь и ни в чем не разбираешься. И насчет средних веков – справедливое замечание.
      Он зацепил из вазочки полную ложку хрена и ляпнул его на свою тарелку.
      – Несколько лет назад, в одной статье, написанной, очевидно, умным человеком, кстати, его фамилия – Дымшиц...
      – Ну понятно, – ядовито усмехнулся Роман, – если Дымшиц, то несомненно умный.
      – Твои антисемитские наклонности мне давно известны, – парировал Шапиро, – и поэтому я не обращаю внимания на эти жалкие беззубые выпады. Между прочим, как ты думаешь, может ли быть умным человек с фамилией Забодайкорыто? Или, например, Козодралов?
      – Таких фамилий нет, – сказала Лиза, – это только в фельетонах бывает.
      – А вот и неправда ваша, – ответил Шапиро, – специально принесу умную книгу, в которой проводится анализ фамилий и соответствие их умственным способностям людей.
      – Ага, – хмыкнул Роман, – а написал ее не иначе как какой-нибудь Гольдштейн.
      – Ничего подобного, – Шапиро поджал губы, – ее написал Лурье.
      Все засмеялись, а Шапиро надулся и сказал:
      – Не буду ничего рассказывать. Ну куда я попал? Кругом одни гои, и каждый хочет уязвить бедного еврея...
      – Ладно, бедный ты наш, кончай прибедняться! – Роман положил себе еще рыбы. – Мы внимательно тебя слушаем. Так что там этот Лившиц?
      – Не Лившиц, а Дымшиц, – Шапиро вздохнул. – Да-а-а... Так вот. Сама статья – ничего особенного, обычный анализ происходящего, сейчас такие анализы делают все, кому не лень. Но одна фраза! Совершенно гениальная фраза. Он сказал: взяточничество и протекционизм в России сегодня находятся на феодальном уровне. На феодальном, понимаешь?
      – Ну, понимаю, – кивнул Роман.
      – Ни хрена ты не понимаешь, – Шапиро махнул рукой, в которой была зажата вилка, и Боровик инстинктивно отстранился. – Ведь этот Дымшиц сказал только про взяточничество и протекционизм, но из этого логически вытекают все прочие феодальные штучки. Например, то же телефонное право. Вот ты удивляешься, как это тебя без соблюдения всяких формальностей упекли в «Кресты», а потом так же элементарно выставили за дверь. Удивляешься?
      – Удивляюсь, – согласился Роман.
      – Вот. А ведь это так просто! Иван Иваныч позвонил Петру Петровичу и попросил его об услуге. Тот, в свою очередь, передал эту просьбу кому следует, потом дальше, еще дальше – и готово дело: Роман Меньшиков сидит в камере. Все повязано, подмазано, заметано и покрыто. И никаких бумаг. На бумаге существует только закон. А про закон в нашей стране ты можешь забыть. И выпустили тебя точно так же – без всякого там закона. По телефонному звонку. И не было в «Крестах» никакого Меньшикова! Это всем просто приснилось. Понял?
      – Ну, понял, – Роман вздохнул. – А откуда же пошли те звонки, по которым меня выпустили?
      – Вот! – Шапиро воздел палец, похожий на большого опарыша. – Вот где собака порылась!
      – Ну и где же она порылась? – спросила Лиза, которая с интересом слушала разглагольствования Шапиро, не забывая, впрочем, про жареную рыбу.
      – Только ради вас, юная фройляйн, – умильно прожурчал Шапиро, повернувшись к ней, – только из восхищения вашей молодостью и красотой я расскажу историю освобождения ничтожного паяца из мрачной темницы. Сам он в силу своей ограниченности и самоуверенности просто не в состоянии оценить преданность и верность своего директора, который, не щадя своего кошелька и самой жизни, вступился за жалкого исполнителя блатных куплетов, попавшего в переплет.
      – Красиво излагаешь, собака! – Роман восхищенно покрутил головой. – Только держи свои толстые руки подальше от молодой и красивой юной фройляйн.
      – Больно надо! – ответил Шапиро, посмотрев на свои руки. – Между прочим, руки у меня вовсе не толстые. Они – большие.
      – «А для чего тебе такие большие руки? – спросила Дюймовочка», – вставил реплику Боровик.
      – Какая Дюймовочка?! – Шапиро схватился за голову. – Боже ж мой, куда я попал!
      Лиза звонко захохотала, а Роман, укоризненно посмотрев на Боровика, сказал:
      – Саня, я понимаю, в уставе спецслужб этого нет, но там была не Дюймовочка, а Красная Шапочка.
      – Какая разница, – Боровик небрежно отмахнулся, – мне все одно – что Дюймовочка, что Красная Шапочка или, например, Марья Царевна. Сказки!
      – Сказка – ложь, да в ней намек, – назидательно произнес Шапиро. – Но я не понял, вы будете меня слушать или нет?
      – Будем, – заверил его Роман и налил себе пива. – Давай грузи!
      – Грузи... – проворчал Шапиро. – Что за выражения! Ну да ладно. Я не буду расписывать в красках, с какими трудностями мне пришлось столкнуться, скажу только, что они были. Между прочим, у Шапиро тоже имеются связи, только он не треплется о них на каждом углу... В общем, имея представление о твоих делах, старый Шапиро сразу смекнул, откуда ветер дует, и предпринял соответствующие действия. Результатом этих действий стало то, что один из сидящих в «Крестах» уголовников немедленно взял на себя участие в организации побега известного нам Чернова, а несколько чиновников из тех же «Крестов» так же немедленно оформили его признание и перевели все стрелки, в результате чего Роман Меньшиков оказался никому не нужен. Но не все так просто. В цепочке, ведущей к заказчику, а именно, к «Воле народа», нужно было найти звено, которое взяло бы на себя ответственность за неисполнение заказа. И такое звено нашлось – ни много ни мало сам начальник «Крестов». Естественно, каждому из тех, кто организовал твое освобождение, пришлось заплатить...
      – И сколько ты раздал?
      – Сто сорок тысяч долларов, – радостно ответил Шапиро.
      – Ладно, вычти из моих гонораров, – покладисто произнес Роман.
      – Так ведь уже вычел! – еще более радостно воскликнул Шапиро.
      – Вот свинья! – засмеялся Роман. – Он уже вычел!
      – А ты как думал? – удивился Шапиро. – Я же не мог позволить себе сделать тебя своим должником.
      – Скажи лучше, что не мог позволить себе потратить собственные деньги на своего же кормильца и поильца.
      – А хоть бы и так, – высокомерно произнес Шапиро. – Может быть, ты хочешь, чтобы они вернули деньги и забрали тебя обратно?
      – Ладно, ладно, – засмеялся Роман, – будь потвоему. Я даже готов по достоинству оценить твою заботу обо мне и всенародно принести тебе благодарность.
      – Ну давай, приноси.
      Шапиро приосанился и посмотрел на Романа сверху вниз.
      Роман усмехнулся, налил себе рюмку водки и встал.
      – Уважаемый Лев Самуилович! – торжественно произнес он. – От имени себя лично, а также от имени присутствующих здесь моей любимой женщины и моего лучшего друга сердечно благодарю вас за спасение меня из грязных и кровожадных рук неизвестных злодеев.
      Он подумал и добавил:
      – Азохен вэй!
      – При чем здесь азохен вэй? – удивился Шапиро. – Впрочем, не важно. Благодарность принимаю. Кто бы мне водки налил?
      – А сам что – уже не можешь? Твои большие руки устали двигаться?
      – Вообще-то могу, – Шапиро пожал плечами и взялся за бутылку.
      Налив себе, Лизе и Боровику, Шапиро встал и сказал:
      – Аллаверды! Я с трудом сдерживаю скупую мужскую слезу, слушая твои проникновенные слова. Поэтому – будь здоров, скотина!
      – И тебе того же, животное! – ответил Роман.
      Чокнувшись, все выпили, и Роман снова сел в кресло.
      Шапиро задумчиво повертел рюмку в пальцах, будто желая добавить что-то к сказанному, но тоже опустился на свое место.
      – Ну, что же, – Роман взял сигарету и закурил, – к вышесказанному добавлю только, что в «Крестах» я успел побывать в пресс-хате, и, как видите, без ущерба для себя, а также стать свидетелем безвременной кончины немолодого зэка по кликухе Лысый. Вот такие новости.
      – Лысый? – Боровик прищурился. – Погодика... У него еще на правой руке наколка необычная – теорема Пифагора. Верно?
      – Верно, – кивнул Роман. – А что такое? Ты его знаешь?
      – Да так, ничего особенного, – отмахнулся Боровик. – Давай дальше.
      – Дальше? – Роман нахмурился. – А дальше, господа хорошие, пора возвращаться к нашим баранам. А именно – к лучшим друзьям. Арбузто так у воров под стражей и сидит!
      – Наконец-то! – усмехнулся Боровик. – А я думал, вспомнишь ты о нем или нет.
      – Ну и дурак, что думал такое, – отрезал Роман. – Вот уж не ожидал от тебя!
      – Ладно, – Боровик примирительно поднял ладони. – Ну так что, есть у тебя мысли по этому поводу?
      – Мысли есть, как не быть... – Роман задумчиво посмотрел в окно. – Сходняк, стало быть, послезавтра. Значит, у нас имеется еще полтора дня...

      Любому человеку, которому довелось прожить часть своей жизни в старое советское время, знакомы слова «Внеочередной съезд Коммунистической Партии Советского Союза». Население страны своевременно оповещалось об этих съездах, и о чем бы ни говорилось с высокой кремлевской трибуны, заканчивались все эти речи всегда одинаково – единодушным одобрением принятых решений и дружным пением гимна Союза Советских Социалистических Республик.
      В отличие от помпезных коммунистических собраний, съезд, который происходил в Санкт-Петербурге этим жарким летом, не афишировался и гимнов петь не предполагалось. Да и не было у российского криминалитета, собравшегося в особняке на канале Грибоедова, никакого гимна.
      Разве что «Мурка»...
      Но собравшиеся понимали, что если бы уголовные авторитеты, чьи лица были изборождены морщинами и шрамами, а тела и конечности изукрашены затейливой татуировкой, вдруг встали и дружно запели «Раз пошли на дело я и Рабинович...», это превратило бы серьезное собрание в фарс. Поэтому «Мурку» не пели, флагов не вывешивали, да и не было никаких флагов... И трибуны, сработанной из ценных пород дерева, с гербом на фасаде, тоже не имелось.
      Однако сходняк, посвященный решению насущных проблем, среди которых одной из первых было сомнительное поведение вора в законе Арбуза, проходил на самом высоком уровне.
      Движение на набережной канала Грибоедова, где находился старинный особняк, принадлежавший Фонду памятников культуры, было перекрыто от моста до моста. Поперек дороги стояли милицейские машины, рядом с которыми лениво прогуливались сотрудники правоохранительных органов, а чуть поодаль, ближе к особняку, их дублировали массивные черные джипы с мрачными тонированными стеклами, и в этих джипах сидели те, кого вышеупомянутые сотрудники вроде бы должны были хватать, вязать и вообще стирать с лица земли, но почему-то они этого не делали. Мало того, совершая сложные неторопливые эволюции между машинами, представители сторон обменивались дружелюбными репликами, давали друг другу прикуривать и демонстрировали терпимость, миролюбие и взаимопонимание.
      В бальном зале особняка, принадлежавшего прежде богатому и влиятельному графу, все было почти как сто пятьдесят лет назад. Стараниями реставраторов, художников и краснодеревщиков бальный зал выглядел так, будто особняк был построен месяц назад. Богатая лепка потолка производила впечатление только что законченной работы, инкрустированный паркет сверкал свежим лаком, позолота и роспись были яркими и свежими.
      В середине зала располагался огромный круглый стол, покрытый темно-зеленой бархатной скатертью с вырезом по центру, и этот вырез точно соответствовал основанию укрепленного на столе двухметрового бронзового канделябра, в котором горели ровно девяносто девять свечей. Говорят, что давно истлевший в могиле владелец особняка заказал этот канделябр в расчете на то, что ему удастся прожить столько лет, сколько было в канделябре свечей, однако его надежды не оправдались, и пятьдесят две свечи оказались лишними.
      Вокруг стола стояли резные кресла с мягкими бархатными подушками в цвет скатерти, и в этих креслах восседали те, кто больше привык к жестким нарам и прочей неудобной мебели вроде скамьи подсудимых.
      На этот внеочередной сходняк прибыл весь цвет российского криминала – Сеня Мировой из Москвы, Вольдемар Кулак из Кемерова, Сашок Паленый из Вятки, волгоградский вор в законе Виктор Касторов по прозвищу Бритва... Много было важных и влиятельных людей в этом зале, а Санкт-Петербург представляли трое, одним из которых был Яков Михайлович Тягайло, он же Тягач.
      Авторитеты собрались толковать о серьезных делах, поэтому стол был почти пуст, если не считать множества бутылок с минеральной водой, хрустальных стаканов, массивных антикварных пепельниц и нескольких бутылок дорогой водки специально для тех, кому могло стать нехорошо или попросту невтерпеж. После съезда присутствующие планировали переместиться во дворец спорта «Юбилейный», где уже были накрыты столы, и полсотни расторопных официантов из лучших ресторанов города готовили банкет, который дожен был состояться независимо от того, как решатся наболевшие вопросы, а также судьба Арбуза.
      Тягач на правах хозяина лично рассадил дорогих гостей, стараясь не обидеть никого, но его беспокойство оказалось напрасным, потому что стол был круглым, как при дворе короля Артура, да и боярские времена, когда кто-то мог сидеть выше или ниже другого, давно прошли.
      Сначала разговор зашел о бензоколонках, на которых группировка Миши Утюга вознамерилась разместить сеть игральных автоматов, чтобы сделать посещение заправки для водителей более приятным, а для владельцев автоматов – более прибыльным. Но в городской управе заартачились, и дело было даже не в деньгах. Отцы и матери города, поверив опрометчивым телевизионным заявлениям президента, возомнили, что времена воровского правления подошли к концу, и решили повернуться к криминалу задом. Это было недопустимо, и собрание постановило в кратчайший срок урезонить оборзевших чиновников, вплоть до физического устранения наиболее активных сторонников законного образа ведения дел.
      Потом с кратким докладом выступил Беня Пузырь, который с целью эксперимента открыл в разных местах города восемь питейных заведений нового толка. На самом деле ничего нового в этих забегаловках не было, но для немолодых любителей советской старины посещение рюмочных, а Беня открыл именно классические советские рюмочные, было истинным наслаждением. В этих рюмочных негромко звучала эстрадная музыка шестидесятых годов, подавалась исключительно водка в граненых стопках плохого стекла, а на витрине имелся небольшой, но проверенный десятилетиями ассортимент – бутерброды с килькой и яйцом, сало на куске черного хлеба и мятые маринованные помидоры на блюдце.
      За столами можно было только стоять, что обеспечивало высокую проходимость рюмочных, на кафельных стенах висели антикварные советские плакаты, призывающие к бдительности и ударному труду, и единственной данью нынешним прогрессивным временам были чистота, наличие туалета и охранник у дверей на случай, если кто-то из посетителей переберет и поведет себя некультурно. Эксперимент увенчался абсолютным успехом, и Беня намеревался открыть в городе двести, а то и триста подобных заведений. На это требовались большие деньги, и общество с дорогой душой поддержало инициативу, решив выделить из городского общака столько, сколько понадобится.
      Далее были рассмотрены такие насущные вопросы, как падение выручки от пасущихся на крупных перекрестках инвалидов, разгромная статья о коррупции в «Ведомостях», в которой автор позволил себе назвать некоторые имена, не подлежавшие разглашению, перестрелка на Южном шоссе, унесшая жизни восьми членов двух противоборствующих группировок, недопустимое повышение ментовских аппетитов, приводящее к убыткам и испорченному настроению, и многое, многое другое.
      Примерно через полтора часа был сделан небольшой перерыв, после которого планировалось начать обсуждение очень важного вопроса, касающегося внутренних дел криминального сообщества, а именно непозволительных поступков вора в законе Михаила Арбузова, имевшего вполне понятную кликуху Арбуз.
      Прогулявшись по графскому особняку и подивившись богатству прежнего владельца, а также по заслугам оценив заботу заинтересованных лиц о памятниках старины, заседатели вернулись в бальный зал и расселись по своим местам.
      Арбуз уже был там и сидел на отведенном ему месте, которое находилось как раз напротив Тягача, бывшего на этом собрании председателем. Какими бы серьезными ни были адресованные ему претензии, Арбуз был вором в законе и уважаемым человеком, поэтому никаких ущемлений его достоинства не допускалось, и он занимал одно из равных мест за столом.
      Тягач постучал карандашом по стакану с минералкой, откашлялся и сказал:
      – А теперь поговорим о делах скорбных.
      Гул негромких разговоров стих.
      Тягач посмотрел на Арбуза и ровным голосом, стараясь не выдавать никаких эмоций, произнес:
      – Уважаемый Михаил Александрович! Давно зная тебя, скажу честно, что я не испытываю удовольствия, поднимая на нашем собрании такой щекотливый вопрос. Но общество обеспокоено тем, что ты гасишь людей как тебе угодно, причем не простых братков, которых, как мы все знаем, никто не считает, а людей уважаемых, авторитетов. Может, объяснишь, что случилось? А то люди волнуются, кто знает, кого ты завалишь завтра, – может быть, это будет кто-то из присутствующих.
      Произнеся столь длинную дипломатичную фразу, Тягач достал платок и вытер лоб. Обычно он изъяснялся гораздо проще, а главное – короче.
      Арбуз кивнул и, оглядев выжидательно смотревших на него авторитетов, ответил:
      – Вопрос понятен. Но сначала, как в любой дискуссии, нужно договориться о терминах. Вот ты, уважаемый Яков Михайлович, сказал: общество. А что такое общество? Позволь мне немного порассуждать об этом. Я недолго.
      Он глотнул минералки и, поставив стакан на стол, сказал:
      – Предположим, в газете написано: Грузия испортила отношения с Украиной. Вроде бы все понятно, все привыкли к таким формулировкам, но в этом есть большая ошибка, которая частенько даже приводит к войнам. Ведь это не пять миллионов грузин вдруг возненавидели сколько там... Ну, скажем, сорок миллионов хохлов. Отнюдь! Просто некие господа Голопупенко, Пердодрищенко и Халявый не поделили что-то с господами Жопидзе, Брюхашвили и Добегулия. И все! А украинский народ, прочитав статейку в газете или послушав телевизионного комментатора, озлобляется на грузин, и наоборот, грузины начинают точить кинжалы на хохлов. Хотя можно решить этот вопрос элементарно – загасить этих шестерых гадов, и все дела. Я вообще не желаю обсуждать такие фальшивые понятия, как общество или государство. Ведь ни обществу, ни государству в рыло не дашь и к ответу не призовешь. Все это химеры, и хитрожопые люди – именно конкретные люди – ловко прикрывают свои личные интересы этими химерами. Вот и у нас то же самое получается. Ты, Яков Михайлович, сказал: общество обеспокоено. Отчасти я согласен с этим. Действительно, если кто-то начинает размахивать стволом, это может нервировать. Но я хотел бы знать, кто именно на меня катит. И по какому конкретному поводу.
      – Один уже сказал об этом прямо, так ты его там же на месте и завалил. Помнишь, как покойный Башка рассказал нам в ангаре, как твой друг Роман Меньшиков грохнул Корявого? И, между прочим, из твоего же пистолета грохнул. А ты Башке за это башку продырявил. Это, брат Михаил, не шуточки. Потом Чукча в Волгограде... В общем, считай, что это я тебя спрашиваю от имени общества. Такое уж обязательство на меня выпало. И никаких обид, ничего личного, как американцы говорят.
      – Между прочим, – Арбуз прищурился на Тягача, – ты сам только что сказал, что простых братков, то есть шестерок, никто не считает.
      – Но ведь не только в Башке дело, – вмешался Сашок Паленый из Вятки. – Тут некоторые считают, что ты убрал Корявого руками Меньшикова. То есть не сам Меньшиков по своей воле грохнул его, а именно ты организовал это, чтобы с тебя спроса не было. И Чукча в Волгограде – кроме тебя, вроде некому. А ведь они оба – авторитеты. Этак, если каждый сам будет убирать кого угодно, то и общества не останется.
      – Понимаю, – кивнул Арбуз, – вполне понимаю. И готов ответить по каждому из двух пунктов претензии. Во-первых...
      В это время высокая и тяжелая резная дверь открылась, и на пороге показался один из бригадиров, отвечавший за безопасность и порядок на криминальном съезде. Арбуз замолчал, недовольно глядя на стража порядка, а тот с извиняющимся видом подошел к Тягачу и что-то прошептал ему на ухо.
      Тягач сделал удивленное лицо и, кивком отпустив бригадира, повернулся к Арбузу. Внимательно посмотрев на него, он крякнул и сказал:
      – Есть интересные новости. И, может быть, что-то разъяснится лучше, чем мы тут толкуем... Там Меньшиков пришел.
      По залу, отдаваясь в далеких углах, пробежал ропот.
      Арбуз тоже удивился и спросил:
      – А ты, Михалыч, ничего не путаешь?
      – Нет, Александрыч, не путаю. Сейчас его проведут сюда.
      – Ну что же... – Арбуз пожал плечами. – Может, оно и к лучшему.

***

      Подъехав на канал Грибоедова, Роман оставил машину около ментовской заставы и неторопливой походочкой направился к особняку, в котором час назад начался сходняк. По набережной напротив особняка лениво фланировали крупногабаритные братки, одетые в черные похоронные костюмы, и редкие пешеходы, скромно глядя в асфальт, старались поскорее пройти мимо них.
      Роман же, нескромно засунув руки в карманы фланелевых брюк, подошел к подъезду и, сняв черные очки, обратился к стоявшему на ступенях братку, в ухе которого торчала пластмассовая клипса с витым проводом, уходившим за воротник пиджака:
      – Уважаемый...
      Браток воззрился на Романа, потом широко улыбнулся и сказал:
      – Какие люди! И без охраны.
      Роман ответил ему вежливой улыбкой:
      – Ну, не такая уж я персона, не то что те, кто там сейчас заседает.
      – Да, там люди уважаемые, – кивнул браток и тут же спохватился. – А ты-то откуда знаешь?
      – Ну, если уж менты знают, да и корреспонденты тоже... – Роман повернулся и указал пальцем на долговязого парня, обвешанного фотоаппаратами, который препирался с охраной на дальних подступах к особняку, – то почему бы и мне не знать? Да и дело у меня есть к обществу. Важное дело. Так что ты, уважаемый, позови вашего... ну, начальника охраны, что ли. Мне нужно ему пару слов сказать.
      Браток кивнул и, отвернувшись, пробормотал что-то в воротник.
      Потом снова обернулся к Роману и спросил:
      – Слушай, Роман, а что там за история с твоими похоронами? И в газетах писали... А потом среди братвы слух прошел, что все это фуфло, а ты на самом деле живой.
      – Ну так ведь вот он я! – Роман усмехнулся. – Живой и здоровый, так что фуфло это все и есть.
      – А у тебя скоро концерт какой-нибудь будет? – стеснительно спросил браток, – а то ребята заскучали что-то... Где, говорят, наш Меньшиков, песен хотим...
      – Будет, будет, – успокоил его Роман. – Наверное, в конце месяца, в «Октябрьском».
      – Во ништяк! – обрадовался браток. – А контрамарочку можно?
      – Нет, – решительно ответил Роман. – Это ведь, понимаешь, бизнес, а по части бизнеса у меня такой зверь, Шапиро называется, у него и муха билет купит. Так что не получится. Но ведь ты же не нищий, правда? Билет-то сможешь купить?
      – Смогу, конечно, – кивнул браток, – что ж я, нищий?
      – Вот именно, – Роман развел руками и улыбнулся.
      В это время массивная, украшенная бронзовыми кренделями дверь открылась и на пороге показался браток постарше рангом, явный бригадир, в ухе которого тоже торчала клипса переговорного устройства.
      – Добрый день, Роман, – приветливо произнес он, спускаясь по ступеням. – Приятно видеть тебя в добром здравии.
      Роман удивился таким учтивым речам бандитского бригадира, но виду не подал и вежливо пожал протянутую ему руку.
      – Что за дела у тебя к обществу? – вполголоса поинтересовался бригадир, когда они с Романом отошли от крыльца на несколько шагов.
      – Дела важные, – веско ответил Роман. – Насколько я знаю, собрание ведет Тягач?
      – Он самый, – кивнул бригадир.
      – Там еще до Арбуза не добрались?
      – Пока нет. Но, я думаю, скоро доберутся. Сейчас как раз перерыв, и после перерыва будет арбузовская тема.
      – Ну так слушай. Арбуз – мой лучший друг, и я готов, как бы это сказать... В общем, дать показания, которые снимут с него все обвинения.
      – Серьезное дело, – согласился бригадир. – Тогда подожди здесь несколько минут.
      Роман кивнул и достал сигареты, а бригадир поднялся по ступеням и скрылся за парадной дверью особняка.
      Перейдя узкую проезжую часть набережной, Роман облокотился на старинные чугунные перила, выкрашенные, как заведено, в черный цвет, и, глядя в медленные мутные воды канала, задумался.
      Что он будет говорить? Как сможет вытащить Арбуза из беды? Как отнесутся к его выступлению те, кого он будет убеждать в невиновности Арбуза?
      Ответов на эти вопросы пока не было.
      Да и не нужны были эти ответы. Роман знал, что, как бы он ни представлял то, что произойдет через несколько минут, на деле все будет совершенно иначе. И все будет зависеть только от его решительности и убедительности доводов.
      Да-а-а...
      Во всяких компаниях бывал Роман, но на воровском сходняке – никогда.
      Может, песню об этом написать?
      – Роман! – раздалось у него за спиной.
      Оглянувшись, Роман увидел бригадира, который стоял на крыльце и делал ему приглашающие жесты. Кивнув, Роман бросил окурок в воду и пошел к особняку. Поднявшись по ступеням, он шагнул через порог и оказался в просторном и прохладном фойе. Широкая изогнутая мраморная лестница вела на второй этаж, и бригадир, пригласив Романа следовать за собой, стал подниматься наверх.
      В просторном холле на втором этаже стенные панели были расписаны голыми толстыми красотками и мускулистыми кудрявыми пастухами, и в дальнем конце этого холла имелась дверь, по обе стороны которой стояли, заложив руки за спину, двое охранников в одинаковых черных очках.
      Кивнув им, бригадир подошел к двери и торжественно открыл ее перед Романом. Роман учтиво склонил голову и вошел в бальный зал, где проходило совещание российского криминалитета.
      За большим круглым столом, покрытым темно-зеленой тканью, сразу же напомнившей Роману бильярдную, сидели человек тридцать, и их лица красноречиво говорили об их социальной принадлежности. А лежавшие на зеленом бархате руки, украшенные шрамами и богатой татуировкой, окончательно подтверждали статус присутствовавших.
      Все повернулись к открывшейся двери, и на Романа уставились тридцать пар глаз, одна из которых принадлежала его другу Арбузу. Роман привык к вниманию публики, тысячи и тысячи зрителей пожирали его глазами во время выступлений, поэтому, нимало не смутившись, он подошел к столу и поставленным голосом произнес:
      – Приветствую уважаемое общество. Меня зовут Роман Меньшиков, и скорее всего многие из вас меня знают.
      Над столом пронесся одобрительный шум, и семидесятилений саратовский авторитет Чума, иссохший в ссылках и тюрьмах, весь в морщинах и наколках, бодреньким голосом проскрипел:
      – Как же, знаем, знаем, молодые только о тебе и трендят: Меньшиков такой, Меньшиков сякой. Да я и сам иногда слушаю твои записи, если кто заведет... Хотя мы, старики, больше другую музыку любим. Романсы там всякие, цыгане... Но ведь ты же сюда не песни петь пришел?
      – Точно, не песни, – кивнул Роман, – и вообще не петь.
      Тягач, внимательно слушавший короткий диалог, удовлетворенно кивнул и сказал:
      – Вот и хорошо. Присядь пока, уважаемый господин певец, сейчас тебе стульчик поставят.
      Он кивнул одному из четверых охранников, стоявших по углам зала, и тот быстро поднес Роману бархатное кресло из стоявших вдоль стены. Поставив кресло рядом с Арбузом, охранник неслышными шагами удалился на свое место, а Роман с достоинством сел и непринужденно налил себе минералки.
      Тягач посмотрел на Арбуза и сказал:
      – Ну вот. Пришел твой защитник. Сам говорить будешь или уважаемый Роман Меньшиков скажет что-нибудь толковое?
      Арбуз взглянул на Романа, подмигнул ему и ответил:
      – А пусть он скажет. Я думаю, что у него лучше получится. Он поговорит, а мы послушаем.

      Роман окинул взглядом людей, сидевших вокруг огромного стола, и начал свою речь:
      – Господа авторитеты! Я здесь человек посторонний, потому что дел ваших не знаю, да и не нужно мне их знать. Меньше знаешь – дольше живешь.
      За столом заулыбались и закивали.
      – Но, с другой стороны, я не совсем посторонний, потому что могу пролить свет на некоторые неприятные проблемы, которые вы как раз тут и обсуждаете.
      Слушатели снова закивали, но уже без улыбок, потому что проблемы к улыбкам не располагают.
      – Арбуз правильно сказал, что у меня лучше получится, потому что я больше знаю о том, что произошло некоторое время назад. И сейчас я расскажу вам все, что можно.
      – А что, чего-нибудь рассказывать нельзя? – поинтересовался волгоградский Бритва.
      – Точно, – кивнул Роман. – Меньше знаешь – дольше живешь.
      – Ишь ты... – Бритва улыбнулся и покачал головой.
      – Но и того, что я расскажу, хватит для прояснения всех темных мест.
      Роман умолк на секунду, потом налил себе рюмку водки и выпил ее, не поморщившись, как воду.
      – Некоторое время назад одна организация, не буду ее называть, но скажу только, что это очень мощная организация, имеющая возможность пользоваться государственной властью и государственной силой, решила использовать меня в своих целях, прямо скажем, опасных для уважаемого общества, – Роман обвел рукой стол, – то есть для всех вас.
      – Это какие же такие цели? Как использовать? – раздался голос Кулака.
      – Вот об этом я как раз и не буду говорить, – ответил Роман, – но уверяю вас, что цели были такие, что вам всем мало бы не показалось. Попросту говоря, они планировали уничтожить одним махом весь российский криминал.
      За столом зашумели, и Тягач постучал своим массивным золотым перстнем по стакану. Снова все стихли, и Роман сказал:
      – Для этого они организовали сложную многоходовку, чтобы я был вынужден сделать то, что они затеяли. Сначала они подставили меня, сделав так, будто я сам у себя украл очень дорогую вещь, на несколько миллионов баксов, но я вывернулся. Потом они попытались убить моего друга, подставив меня под это, и опять ничего не получилось. И тогда один из тех, через кого все это делалось, Стропилло его звали, заказал Арбуза.
      – То есть как заказал? – удивился Тягач.
      – А вот так, – Роман посмотрел ему в глаза. – Арбуз повесил на него лимон баксов за то, что он принимал самое активное участие в попытках потопить меня, а на меня, поверьте на слово, такого навалили, что хоть в петлю лезь... Да. И еще этот долбаный Стропилло сделал так, что мои друзья, то есть Арбуз и еще один человек, стали считать меня подонком и предателем. В общем, Стропилло пришел к Корявому, не знаю уж, что у них там за дела были, дал ему денег и заказал Арбуза. Корявый послал к Арбузу двух киллеров, но арбузовские ребята оказались половчее и завалили обоих стрелков. А один из них перед смертью раскололся, что послал их Корявый. А дальше... Если коротко, то дело было так. Мы с Арбузом приехали к Корявому разобраться, и случился разговор, в ходе которого Арбуз пообещал не убивать Корявого. О чем говорили – не важно, но Корявый выговорил себе у Арбуза жизнь. А меня это совершенно не устраивало, потому что этот пидар заказал моего друга, и, между прочим, не простого друга, а авторитета, вора в законе. Это я специально говорю, чтобы не забывали, о ком речь идет.
      Чувствуя, что его понесло, Роман попытался было успокоиться, но убедился в том, что это бесполезно. Ну и черт с ним, подумал он, будь что будет.
      – Не знаю, как у вас, у криминальных ребят, – сказал он и, неспешно закурив, выпустил дым в потолок, – а у нас, у обычных простых людей, такие вещи не прощаются. Поэтому я взял у Арбуза ствол, вроде как посмотреть, и пристрелил этого урода. Я-то не обещал не убивать его. Вот такая история случилась. Если вы считаете, что меня можно поставить за это к ответу, то вот он я. Делайте что хотите, но я своих друзей не продаю.
      Налив себе еще одну рюмку водки, Роман одним глотком опустошил ее, а Тягач, с явным одобрением посмотрев на него, сказал:
      – Не знаю, как уважаемое общество, а я считаю, что если все действительно так, как рассказал Роман, то тут и говорить нечего.
      – А как мне доказать, что все было именно так? – Роман повернулся к Тягачу всем телом. – Может, землицы поесть? Или ножичком себя почикать?
      – Да ладно тебе, – проскрипел престарелый Чума. – Вижу, что правду говоришь. Тем более, что сам пришел и сам рассказал, как убил этого, как его...
      – Корявого, – подсказал Тягач.
      – Во-во, Корявого, – кивнул Чума. – И дела он творил корявые. Так что все путем. Что скажете, господа мазурики?
      В зале раздались возбужденные голоса:
      – Все правильно!
      – Гасить таких нужно в сортире!
      – Певец – наш парень!
      – Жаль, меня там не было, я бы этого Корявого голыми руками...
      – Ишь, бля, на вора в законе заказ принял, пидар!
      Роман посмотрел на Арбуза и подмигнул ему.
      Арбуз подмигнул в ответ.
      – Вы там не очень-то перемигивайтесь, – одернул их Тягач, который, впрочем, был весьма доволен тем, что с Арбуза сняли такое серьезное обвинение. – Тебе, Арбуз, еще по поводу Чукчи объясниться надо.
      Он снова постучал перстнем по стакану.
      – Ну что, господа, кто за то, чтобы снять с Арбуза несправедливый упрек по Корявому?
      Все подняли руки, и Тягач с удовлетворением произнес:
      – Все, Арбуз, дело твое чистое. Но это только по Корявому. А что насчет Чукчи скажешь?
      – А насчет Чукчи тоже я скажу, – вмешался Роман. – Вот только водочки выпью, волнуюсь я, понимаешь...
      – Волнуется он, – усмехнулся Бритва. – Как Корявого замочить, так, наверное, не волновался.
      – Так и есть, – ответил Роман. – Корявый – дерьмо, а тут люди уважаемые, и нужно говорить так, чтобы все в масть было и чтобы ошибки не получилось. Разве не так?
      – Так, – согласился Бритва. – Ну ты пока водочки выпей, да и я тоже, пожалуй.
      Сидевшие за столом зашевелились и стали наливать себе кто водку, кто минералку. Собрание шло уже больше двух часов, и всем хотелось, чтобы оно поскорее закончилось. А кроме того, удачное выступление Романа вызвало симпатию сидевших за столом людей, и они были уверены, что по второму вопросу также не возникнет никаких осложнений.
      Минут пять все наливали и выпивали, а потом Тягач звякнул перстнем по стакану и сказал:
      – Так. Все выпили, закурили, пора и насчет Чукчи послушать.
      «Да, – подумал Роман, – история хоть куда, но рассказывать ее здесь – нужно быть полным идиотом. Нельзя же им про закодированных зэков объяснять».
      – Ну так что там насчет Чукчи? – повторил Тягач.
      – А насчет Чукчи все очень просто, – Роман решился на откровенное вранье. – Арбуз, когда мы прихватили моего двойника, который с моей грядки немерено денег унес, поставил Чукчу к ответу, потому что это дело с двойником принадлежало именно ему, Чукче.
      – С каким еще двойником? – нахмурился Тягач.
      – Ну, – Роман улыбнулся, – это когда под видом одного артиста ездит другой и снимает чужие пенки. Слышал, наверное, как под видом «Ласкового Мая» двойники ездили, а сейчас фальшивая Верка Сердючка вовсю катается...
      – А, понял, – кивнул Тягач, – еще эти, как их... «Новые русские бабки» тоже вроде поддельные...
      – Да, они вроде тоже, – Роман закурил очередную сигарету и начал врать дальше: – В общем, после той разборки я со своей девушкой поздно ночью иду по набережной Волги, и вдруг из кустов выскакивает Чукча. То ли пьяный, то ли обторченный в хлам, в общем – явно ненормальный. Вытаскивает нож и давай им передо мной размахивать. Ты, говорит, мою жизнь поломал, так я, мол, за это твою закончу. Я разозлился, девушку отпихнул от греха подальше и говорю: ты что, козел, творишь? На меня, безоружного, с пиковиной бросаешься! Небось, на равных слабовато будет? А самому, скажу по правде, страшно. Чукча-то покрупнее меня был, да и поздоровее. И вообще – урка, а урки, сам знаешь, они злые и страшные.