Открытое кафе, в которое Лиза привела Знахаря, находилось на берегу Томи, и от крайнего столика, за которым они устроились, открывался неплохой вид.
      - Ну что ж, приступим к мороженому. Для начала возьмем шесть килограммов шоколадного.
      - Шесть килограммов? - Лиза удивленно посмотрела на Знахаря, но, поняв, что он шутит, засмеялась, - шесть килограммов! Вы меня испугали. Я вообще-то больше люблю ореховое.
      Разговор перешел в морозно-кондитерскую плоскость, и Знахарь с удовольствием наблюдал за жизнерадостной Лизой, которая, загибая пальцы, перечисляла известные ей сорта мороженого.
      - Сколько вам лет? - неожиданно перебил ее Знахарь.
      - … и еще ванильное с ликером… Что? Сколько мне лет? О, я уже старая. Мне - двадцать три.
      - Да, пожалуй - старуха, - Знахарь огорченно кивнул.
      - Вы действительно так считаете? - Лиза удивленно посмотрела на него.
      - Конечно, - Знахарь с расстроенным видом покачал головой, - мы, педофилы, предпочитаем двенадцатилетних.
      - Фу, какая гадость, - Лиза нахмурилась и тут же рассмеялась, - бросьте, я знаю, что вы шутите.
      - Я? - изумился Знахарь, - да никогда в жизни! Еще Козьма Прутков сказал: «Не шути с женщинами - эти шутки глупы и неприличны».
      Лиза захохотала, показав полный набор белоснежных зубов.
      - Вам нравится Прутков?
      - Конечно, - кивнул Знахарь, - особенно его «Преступление и наказание».
      Лиза замахала руками и воскликнула сквозь смех:
      - Прекратите немедленно! Вы хотите уморить меня насмерть?
      - Обязательно! Мы, некрофилы…
      Лиза вскочила и отбежала от столика.
      Закрыв лицо руками, она попыталась прекратить смеяться, но у нее ничего не получилось. Тогда Знахарь неторопливо встал и, взяв бутылку с минералкой, щедро плеснул Лизе за шиворот.
      - Ай! - и она тут же перестала смеяться.
      С удивлением посмотрев на Знахаря, она одобрительно сказала:
      - Вы решительный.
      - Конечно, - ответил он, - мы, решительные мужчины…
      - Прекратите, - Лиза нахмурилась и погрозила ему пальцем, - прекратите, иначе остаток вечера вы проведете у моего бездыханного тела.
      - Хорошо, - Знахарь кивнул и уселся на пластиковый стул, который он ненавидел всеми жабрами, то есть фибрами, своей души.
      Лиза повела плечами, выгнув спину, и сказала:
      - Ну вот, теперь вся спина мокрая и платье прилипло…
      - Жалко, что не спереди, - серьезно ответил Знахарь.
      Лиза внимательно посмотрела на него и, чуть улыбнувшись, сказала:
      - Вы, однако…
      Но не стала продолжать и, снова сев к столику, спросила:
      - Ну, вы поняли, какого мороженого я хочу?
      - Нет, - честно ответил Знахарь, - повторите, пожалуйста, еще раз.
      - Я хочу орехового, - громко произнесла она, - повторяю по буквам: о-ре-хо-во-е…
      - Стоп, - Знахарь выставил ладонь, - я понял. А я, пожалуй, пива. Может быть, шампанского?
      - Конечно!
      Знахарь оглянулся на толстую официантку, которая наблюдала за ними из двери буфета, и кивнул ей.
      Официантка неторопливо приблизилась, и Знахарь сказал:
      - Одну порцию орехового, бутылку шампанского и две бутылки пива. У вас «Грольш» есть?
      - Есть, - официантка была немногословна.
      Миниатюрность и стройность Лизы привели тучную официантку в мрачное расположение духа, и она, поджав губы, записала заказ корявыми буквами.
      - Все? - спросила она.
      - Пока все, - ответил Знахарь, и официантка ушла.
      Проводив ее взглядом, Знахарь сказал:
      - Люблю, понимаешь, пухленьких!
      - Не врите, - Лиза засмеялась, - я знаю, каких вы любите.
      Не найдя, что бы ответить, Знахарь достал сигареты и спросил:
      - А о чем вы пишете?
      - Ну… - Лиза на минуту задумалась, - о разном. О политике, об искусстве, а сейчас наткнулась на одну очень серьезную тему и, если у меня получится, то это будет здорово.
      - И что за тема? - Знахарь прикурил, задрав брови.
      - Коррупция, - кратко и очень серьезно ответила Лиза.
      - Коррупция? Это интересно… Расскажите мне об этом.
      - Даже не знаю, - Лиза нахмурилась, - такая, знаете ли, взрывоопасная тема…
      - А я как раз люблю такое, - сказал Знахарь, выпуская дым в сторону, - и, может быть, если материал окажется интересным, можно будет тиснуть его в Майами.
      - В Майами? - Лиза с интересом посмотрела на Знахаря, и в ее глазах, которые неожиданно оказались темно-серыми, отразилась перспектива быть напечатанной за границей.
      - Да, в Майами, - твердо ответил Знахарь, который решил врать последовательно и непреклонно.
      - В Майами…
      Глаза Лизы остановились, и Знахарь понял, что в этот момент она представляет себе, как будет выглядеть ее публикация в заокеанской прессе. Ему стало немножко стыдно, но в конце концов можно было дать денег какому-нибудь русскому газетчику в Штатах, и Лиза смогла бы гордо продемонстрировать в редакции экземпляр американской газеты со своей статьей. Успокоив себя таким нехитрым образом, Знахарь благожелательно посмотрел на Лизу специальным взглядом богатого дядюшки из Техаса.
      - Ладно, - сказала Лиза решительно, - я расскажу вам. Но, чур, не болтать. Это должно быть бомбой. Если о моем расследовании узнают раньше времени, все рухнет.
      - Заметано.
      Знахарь многозначительно кивнул, и в это время официантка принесла заказ.
      Лиза энергично принялась за мороженое, Знахарь налил себе пива, и несколько минут они перебрасывались ничего не значащими фразами, касавшимися лакомств и деликатесов. Наконец Лиза притормозила и, вертя чисто облизанной ложкой, сказала:
      - Так вот, насчет моего расследования. У главы администрации Амжеевского района Бориса Тимофеевича Вертякова есть брат. Этот брат - вор в законе, по прозвищу Кислый. Вы знаете, что такое вор в законе?
      - Знаю, - кивнул Знахарь, внутренне усмехнувшись.
      При этом он почувствовал острое сожаление по поводу того, что подвел Лизу к рассказу об ее профессии. В глубине сознания зашевелилось слабое предчувствие, и оно было нехорошим. Но отступать было поздно, и Знахарь сделал внимательное лицо.
      - Вот. А сам Вертяков взяточник и казнокрад. И они действуют заодно. Некоторое время назад по непонятным причинам с древнего кедровника был снят статус заповедника, и кедры стали активно вырубать. А древесину - продавать русско-японской фирме «Сакура». Я заинтересовалась этим делом и стала потихоньку узнавать, что могла. И узнала, что этот Вертяков, оказывается…
      Лиза посмотрела на Знахаря, у которого был весьма задумчивый вид, и спросила:
      - Вы меня слушаете?
      - Да, конечно, очень внимательно слушаю.
      - Ну вот, оказывается, у него в Москве…
 

 
       Ну, зачем я встрял в это дело!
       Какой черт поганый дернул меня за мой длинный язык?! На хрена я стал распускать перья перед этой милой девушкой и корчить из себя газетного магната?
       После того, что она мне рассказала, я понял, что был полным идиотом. Там, в кафе на берегу Томи, я должен был, только услышав про главу администрации и его уголовного братца, вскочить и бежать!
       Бежать не оглядываясь!
       Зачем, спрашивается, я скрылся от всех, зачем уехал в Сибирь, ради чего построил себе дом за высоким забором в ста двадцати километрах от города? Затем, чтобы при первой возможности встрять в очередную заблуду?
       И ведь даже после нашего с Лизой разговора у меня еще была возможность просто остановить ее. И даже не своими уговорами, а элементарным внушением со стороны главного редактора «Томских ведомостей», который наверняка и так был куплен со всеми потрохами.
       Ну, испортил бы он ей настроение, ну, поплакала бы она, возможно…
       Но ведь это не беда, стала бы писать про выставки цветов и про открытие новой школы, и проехала бы далеко от нее эта гнилая тема. Хрен с ним, с кедровником этим, разобрались бы и с убиенными крестьянами. Такое происходит в нашей стране каждую минуту. Но ведь постоянно появляются такие правдолюбцы, как Лиза, причем правдолюбцы в самом лучше смысле этого слова!
       И ведь она еще наверняка не «ложилась» под редактора ради публикации, ее еще не покупали, чтобы она нарисовала «красивый портрет» какого-нибудь влиятельного подонка. Такого пока еще не было, гадом буду, это у нее просто на лице написано.
       Когда-нибудь потом…
       А сейчас я совершенно отчетливо видел, как абсолютно неискушенное в свинцовых мерзостях жизни существо беззаботно лезет в такую мясорубку, что даже у меня при мысли об этом мурашки по коже ползут…
       Ну и, понятное дело, встрял я в эту тему.
       Борец за справедливость, блин…
       Когда она мне рассказала все, я в очередной раз понял, что даже здесь, в далекой Сибири, мне не скрыться от того, к чему я, по всей видимости, приговорен Верховным Распорядителем Геморроев.
       На этот раз он подослал ко мне очаровательную миниатюрную шатенку, которая, наивно глядя на меня чистыми темно-серыми глазами, изложила гениальный план, как наиболее хитроумно угробить свою молодую счастливую жизнь, а заодно и втянуть в это дело меня.
       Договорившись о следующей встрече, мы расстались, а я, скрипя зубами и нецензурно выражаясь, достал из кармана рацию, вызвал Тимура и отправился на пристань. По пути ко мне пристал какой-то настырный баптист, предложивший поговорить о Христе, и я спросил его, готов ли он пострадать за веру? Он ответил, что это для него - радость. Тогда я порадовал его в левый глаз от всей души.
       Баптист упал и стал ругаться совсем не по-христиански.
       Наконец я добрался до пристани и молча загрузился на «Ништяк», который уже ждал меня у причала.
       Тимур внимательно посмотрел на меня и спросил:
      -  Домой?
      -  Домой, чтоб ему сгореть, - ответил я, - пиво есть?
      -  В рундуке, - сказал Тимур и запустил свои «меркурии».
 

 
       Я, конечно, слышал о всякой шпионской технике, но пользоваться ею мне не приходилось. Во всяком случае до того, как судьба свела меня с журналисткой Елизаветой Русиновой.
       После того разговора с Лизой прошла уже целая неделя, и за это время я успел слетать в Москву, закупить там по газетному объявлению целый дипломат так называемой «интимной электроники» и вернуться в Томск.
       Разложив на столе купленные мною приборы, мы с Тимуром стали изучать многочисленные и подробные инструкции. На это ушел целый вечер и четырнадцать бутылок пива. Наконец инструкции были изучены, пиво выпито, и мы решили, что теперь можем профессионально заниматься промышленным шпионажем.
       Большинство приобретенных в каком-то сомнительном офисе безделушек предназначалось для затеянной Лизой аферы, но кое-что я приобрел и для себя. Например, видеокамеру с двадцатикратным объективом, которую я рассчитывал завтра же поместить на крыше, чтобы не выскакивать каждый раз на балкон с биноклем. Камера могла подключаться к компьютеру и управляться клавиатурой. Она вертелась во все стороны и работала как в обычном, так и в инфракрасном режиме, и ты мог, спокойно сидя в кресле и попивая пивко, наблюдать за тем, что происходит вокруг.
       Еще я привез несколько миниатюрных камер для наблюдения за периметром моих владений, а также индикатор радиосигналов, который должен был следить, не переговаривается ли кто-нибудь по рации рядом с моим домом. Обнаружив такое, он мог выборочно заглушить любую частоту. Ознакомившись с инструкцией к этому полезному устройству, Тимур одобрительно хмыкнул и сказал:
      -  Представляю себе… Один говорит: Фомка, Фомка, я Волына, прием! Другой отвечает: Волына, я Фомка, на связи! Вижу объект в окне, он пьет пиво с другим объектом, заходи слева! В это время - хррррррр! И ничего не слышно. Ограбление провалилось.
       Я кивнул:
      -  Примерно так.
       Тимур убрал индикатор в футляр и сказал:
      -  А может, хрен с ним, с Кислым этим? И с его братцем? Сам ведь говорил - всех не перевешаешь. Да и девочка твоя, Лиза… Хорошая девочка, зачем ее втягивать?
      -  Ну, во-первых, она вовсе не моя девочка, - возразил я, - а потом, не обязательно втягивать ее. Да и вообще - это она меня втянула, а не я ее.
      -  Не твоя, говоришь? - Тимур усмехнулся, - а что же ты на нее смотришь, как кот на сметану?
      -  Ну, мало ли баб, на которых я так смотрю! - ответил я, постаравшись при этом, чтобы мой ответ прозвучал как можно равнодушней.
      -  Ладно, не твоя. Замнем. Но все равно - не лучше ли будет, если она, не встревая в эти заморочки, спокойно доживет до замужества, родит детей и забудет о борьбе с коррупцией и о прочих совсем не женских развлечениях?
      -  Может и лучше, - согласился я, - мы вообще можем все сделать сами.
      -  А нам-то это на хрена? - спросил Тимур, - ты прекрасно знаешь, что этих воров в законе и их братьев-начальничков - сколько ни дави, сразу же другие появляются. Тут ведь дело не в тех, кто хочет заниматься этой опасной дрянью, а в обстановочке. Надо условия менять, а не авторитетов гасить.
      -  Тимур, угомонись! - я посмотрел на него, - то, о чем ты говоришь, называется большой политикой. Ты в это влезть хочешь? Так сразу скажу тебе: у нас для этого кишка тонка. Так что - увянь.
      -  Пожалуйста! Могу и увянуть. Но тогда получается, что ты просто ищешь приключения на свою задницу. Тебе скучно без этого. Знаешь такую поговорку: грозилась ворона говна не клевать?
      -  Знаю.
       То, о чем заговорил Тимур, мне сильно не понравилось.
       Во-первых, я знал эту поговорку, а во-вторых - Тимур чем-то напомнил мне моих друзей, многих из которых уже не было в живых. И еще - конечно, это было совсем уж невероятно, но…
       Я помолчал и спросил его:
      -  А ты когда-нибудь прыгал с моста… ну, с резинками на ногах?
       Тимур озадаченно уставился на меня, потом ответил:
      -  Что я, совсем без мозгов, что ли? А почему ты спрашиваешь?
      -  Да так… А про Игроков что-нибудь слышал?
      -  Конечно, слышал, - Тимур засмеялся, - у нас тут казино есть, «Лас Пальмас» называется, так там такие фрукты пасутся, просто загляденье. И что самое главное - вот они засаживают деньги, причем деньги огромные, ты сам знаешь, и получается, что все они просто тупые жлобы. Я понимаю - азарт, адреналин… Но ведь истратить полмиллиона долларов можно гораздо интереснее. Я даже не имею в виду - полезнее, а просто интереснее.
       Нужно было сворачивать эту тему, и я сказал: - Ладно. О вашем казино поговорим в другой раз, а сейчас слушай мои инструкции…
       Прошло три дня.
       Тимур все это время пропадал в Томске и Амжеевке, я болтался по тайге в сопровождении моих верных индейцев Афанасия и Макара и уже начал беспокоиться, но наконец на исходе третьего дня вдалеке послышался знакомый звук моторов.
       Я уселся перед компьютером и, нажимая на клавиши, навел мою дальнобойную видеокамеру на излучину реки. Картинка была хоть куда. Из-за поворота в облаке брызг вылетел белый «Ништяк», и Тимур, наглая морда, помахал мне рукой. Знал ведь, что я слежу за ним по монитору, знал, что жду хороших новостей…
       Пока Тимур набивал утробу рыбой, приготовленной Афанасием по какому-то особому остякскому рецепту, я сидел перед телевизором и смотрел новости из большого мира. Мир был большой, и то дерьмо, которое в нем происходило, было соответствующих масштабов. Я переключился на другой канал, а там какие-то арабские фундаменталисты оживленно бегали по своим улицам с ящиком, в котором лежал изуродованный труп очередного уничтоженного евреями исламского идеолога, призывавшего исламистов к священной войне против всего человечества.
       Евреи, похоже, взялись за них всерьез. После мюнхенской Олимпиады, где арабы завалили всю их олимпийскую сборную, евреи на протяжении двадцати лет вычисляли и уничтожали тех, кто это сделал. И ведь уничтожили! Всех без исключения. А теперь настала очередь идеологов и вдохновителей терроризма. Мне, честно говоря, и евреи и арабы до одного места, и хорошо, что живут они так далеко… Но, каюсь, в глубине души я был доволен. Уж больно не любил я этих смелых воинов Аллаха, посылающих женщин взрывать невинных людей.
       Тимур наконец насытился и отвалился от стола.
       Закурив, он самодовольно улыбнулся и сказал:
      -  Я все узнал и все сделал.
      -  А мир за шесть дней случайно не ты сотворил? - усмехнулся я.
      -  Не помню, - Тимур расслабленно махнул рукой, - столько, знаешь ли, было всякого, и не упомнишь.
      -  Ладно, давай рассказывай.
      -  А что там рассказывать! Ничего особенного.
       Он налил себе пива и, наблюдая, как оседает пена, повторил:
      -  Ничего особенного. А если серьезно, то я по своим каналам выяснил, что Кислый завтра встречается с Вертяковым в своем обычном месте, там, где они каждую неделю перетирают свои дела.
      -  У тебя есть свои каналы?
      -  Конечно, есть! Я ведь коренной томич, а город у нас небольшой, так что каналы всегда найдутся.
      -  А ты уверен, что эти каналы не соприкасаются с теми, кто нас интересует?
       Тимур прищурился и ответил:
      -  Обязательно соприкасаются. Иначе как бы я смог узнать о том, что нас интересует?
       Я покачал головой и серьезно сказал:
      -  Будь осторожен. Ты не знаешь, кто я и чем занимался последние несколько лет, но поверь на слово, я потерял много людей из-за того, что они не были достаточно осторожны.
      -  Потерял много людей… - Тимур пристально посмотрел на меня, - ты говоришь прямо как полководец какой-нибудь.
      -  Это неважно, как я говорю, но еще раз повторяю - будь осторожен.
      -  Ладно, буду, - отмахнулся Тимур, - не занудствуй. Так вот, там, где они встретятся, - а это отдельный кабинет в ресторане «Шконка», - теперь установлены две видеокамеры и три микрофона. Приемник - в трансформаторной будке на противоположной стороне улицы.
      -  Годится, - кивнул я, - значит, возможно, завтра вечером Вертяков со своим братцем расскажут нам все свои секреты…
      -  Расскажут, куда они денутся!
      -  Не говори гоп, пока не перескочишь, - я погрозил Тимуру пальцем.
      -  Тьфу-тьфу-тьфу!
      -  Вот так-то! А впрочем, куда они денутся! А если денутся? Ладно… Ты лучше расскажи мне, как там Афанасий с Макаром устроились в сарае?
       Тимур страшно удивился:
      -  То есть как? У тебя во дворе уже почти целый месяц живут двое людей, с которыми ты ходишь на охоту и вообще видишься каждый день, а ты не знаешь, как они устроились?
      -  Ну… - я пожал плечами, - неловко как-то, это же все-таки не казарма, чтобы я заходил туда, когда мне заблагорассудится.
      -  Ну, ты даешь! - Тимур решительно поднялся из-за стола, - пошли, посмотришь. У них ведь там шаманские причиндалы всякие имеются, почти что вуду.
      -  А ты и про вуду знаешь?
      -  Слушай, Майкл, ты меня что - за сибирского валенка держишь? Думаешь, я темный, как галоша?
      -  Все, молчу, - я тоже встал, - ну, давай, веди меня к своим шаманам.
 

 
      Поздним вечером, около двенадцати часов ночи, дверь ресторана «Шконка» распахнулась, и на улицу вышли двое. В темноте их нельзя было разглядеть, но у двух стоявших напротив ресторана черных машин, «мерседеса» и «лексуса», сразу же загорелись фары и заурчали двигатели.
      Провожавший припозднившихся посетителей метрдотель расторопно открыл перед каждым из них дверцы машин, потом подобострастно поклонился и, оглядевшись, вернулся в ресторан.
      Черные автомобили уехали, и на пустынной полутемной улице настала тишина. Ресторан «Шконка» находился на окраине Томска, место здесь было тихое, и никто не увидел, как через некоторое время из кустов вышел человек в темной одежде.
      Он долго стоял, прислонившись к толстому стволу дерева, и внимательно осматривался. Потом, убедившись, что на улице и в самом деле никого нет, он подошел к висевшему на стене детского сада железному ящику с нарисованными черепом и костями, со скрипом открыл его и вынул оттуда небольшой чемоданчик. Еще раз осмотревшись, он закрыл трансформатор и скрылся в кустах.
 

 
      Знахарь и Тимур сидели перед компьютером и смотрели, как глава администрации Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый, решают судьбы своего народа. Тимур шевелил скулами и шепотом матерился, а Знахарь как человек, привычный ко всему, просто внимательно смотрел и слушал.
      - … так что все путем, - сказал Кислый, - с этим французским детским садом мы все решим. Братва пробьет директора, а с самими французами мы тоже разберемся. Не хрен тут благодеяниями заниматься, когда у уважаемых людей денег не хватает!
      Вертяков засмеялся и сказал:
      - Садик этот - семечки. Ты вот лучше скажи, что с кедровником делать будем. Михайлов сказал, что…
      - Подожди, - перебил его Кислый, - кто этот Михайлов, напомни, а то у меня с памятью что-то… Столько дел!
      - Ну, как кто! Депутат он, в думе сидит.
      - Сидят на зоне, - поучительно заметил Кислый, - а в думе заседают.
      - Какая разница, - ответил Вертяков, - сегодня он в думе заседает, завтра на зоне сидит, а потом снова наоборот - сам знаешь!
      - И то верно, - согласился Кислый, - ну так что там этот Михайлов?
      - Он сказал, что не сможет прикрывать нас вечно. Мы должны сами решать все вопросы. Документы он нам продвинул и считает, что на этом его работа выполнена. Но если они там решат, что все нужно вернуть, как было - то есть все-таки признать кедровник заповедником, - он не сможет ничего сделать и даже будет поддерживать большинство.
      - Ну, дает, - Кислый сузил глаза, - как бабки хавать, так он первый, а как за базар отвечать, то - как большинство скажет?
      - Получается, что так, - кивнул Вертяков.
      - Но ведь он же, падла, сказал, что все тип-топ, что мы можем не беспокоиться, что он прикроет нас по-любому!
      - Сказать-то он сказал, но у него в Москве дела поважнее наших будут, так что, если ему будет выгодно, он нас продаст и глазом не моргнет. А сам отмажется, будь уверен.
      Вертяков знал, что говорил.
      Михайлов действительно был продажным на все сто процентов и поэтому был опасен. Его нужно было устранить, но Вертяков хотел, чтобы инициатива исходила от брата, а не от него, и поэтому умело разжигал в Кислом злобу и ненависть к московскому взяточнику.
      - Значит, говоришь, он нас не прикроет… - сказал Кислый задумчиво.
      - Нет, не прикроет, - согласился Вертяков.
      - И в случае чего сдаст, не думая…
      - Сдаст.
      Кислый помолчал немного, потом слегка хлопнул себя по колену и, вздохнув, сказал:
      - Значит, надо его валить.
      - То есть как - валить? - притворно обеспокоился Вертяков.
      - А вот так - пиф-паф! А потом по новостям посмотрим, как мертвое туловище в труповозку грузят, и выпьем за его упокой.
      - А может…
      - Никаких может.
      - Ну, как скажешь, - Вертяков развел руками, - я против тебя идти не могу.
      - Вот так и скажу, - Кислый взглянул на брата и подмигнул ему, - да ты не беспокойся, все будет в ажуре. Первый раз, что ли? Давай-ка по рюмахе!
      Они налили и выпили.
      Кислый захрустел огурцом, а Вертяков положил на ломтик белого хлеба полную ложку черной икры и с аппетитом откусил кусок.
      Некоторое время они молчали, потом Вертяков сказал:
      - А что с этими крестьянами делать, я просто ума не приложу. Через три дня приезжает комиссия из Москвы, специально по этому делу. Пять убитых селян - это тебе не хухры-мухры! Здешние менты схвачены, сам знаешь…
      - Начальник милиции у меня - вот где!
      И Кислый сжал костлявый кулак.
      - Правильно, - кивнул Вертяков, - но это - здешние. А если за дело возьмется московская прокуратура, то сам понимаешь, гореть будем, как свечечки. Они ведь наверняка захотят показательное дело организовать - дескать, смотрите, как мы с коррупцией боремся.
      - С коррупцией, с коррупцией… - Кислый вертел в пальцах вилку и о чем-то усиленно думал.
      Потом он поднял голову и, взглянув на Вертякова, спросил:
      - А сколько там всего крестьян-то этих?
      - Восемьдесят два человека, - Вертяков несколько часов назад просматривал документы, касающиеся села Ореховое.
      - Восемьдесят два… - Кислый налил себе водки и залпом выпил, - а ты помнишь, что сказал Отец всех народов?
      - Он много чего наговорил, - резонно ответил Вертяков.
      - Правильно. Он сказал: нет человека, нет проблемы.
      - Что ты имеешь в виду? - спросил Вертяков и налил себе водки.
      Он давно уже привык к тому, что Кислый иногда любит выпивать, не соблюдая никаких условностей застолья.
      - А то и имею. Надо бы устроить у них в деревне эпидемию, причем такую, чтобы всех под корень.
      - Это как? - удивился Вертяков.
      - А вот так! Что там имеется - чума, холера, ящур какой-нибудь…
      - Ящур - он для коров.
      - Ну, не ящур, а что-нибудь другое. В общем, так. Завтра же найди выход на санэпидстанцию, у них должны быть все эти, как их там… возбудители, и послезавтра чтобы в Ореховом была полная чума. Если они там все передохнут, то про этих пятерых покойников никто и не вспомнит.
      - Ну, ты даешь! Восемьдесят два человека…
      - А что, это тебя сильно беспокоит? Ты лучше подумай, каково тебе на зоне будет сидеть, если нас прихватят как следует. Мне-то что, я авторитет, вор в законе, человек привычный, а ты ведь любишь в мягком кресле сидеть и секретаршу свою за мохнатый сейф щупать, а? Давай-ка еще водочки!
      И Кислый похлопал брата по плечу.
      - Кстати, что там у тебя с этим радио?
      - Ты имеешь в виду «Русский Шансон»? - уточнил Вертяков.
      - Ага, его.
      - А что с ним сделается! Все путем. Приходил человечек, денег заслал, и пусть себе передает.
      - Это хорошо, - кивнул Кислый, - правильное радио. Братве нравится, только его тут хрен поймаешь. Разве что через спутник.
      - А теперь и так можно будет. Они уже антенну строить начали, так что - как там, в этой песне… «В натуре, в натуре!»
      - Ладно, давай водочки.
      Тимур остановил запись, и на экране застыли два человека, один из которых имел благообразное, но неприятное лицо, а на лбу другого стоял отчетливый штамп: «урка».
      - Нет, ты понял? - Тимур ошарашенно взглянул на Знахаря, - и ты можешь спокойно смотреть на все это?
      Знахарь пожал плечами и ответил:
      - А что, всякое бывало.
      - Что значит - всякое? Это что, у тебя такое бывало?
      - Нет, не у меня, но я с этим сталкивался не один раз.
      - И что?
      - А ничего, - Знахарь посмотрел на взволнованного Тимура, - только ты не суетись на ровном месте.
      - Что значит - не суетись? - Тимур вскочил, - они ж крестьян потравят!
      - Не потравят… Вообще, конечно, это полный бред - завалить одним махом целую деревню, при современной-то медицине! Это я тебе как бывший врач говорю. Однако кое-какие меры принять следует. Собирайся, поедем в Томск, - спокойно сказал Знахарь и неторопливо поднялся из кресла.