Даурия (№2) - Отчий край

Несет он вместе с другими на плече тяжелое бревно. Несет старательно и вместе с тем как-то неумело, неловко. Видишь, что он и сам это чувствует, от этого и улыбается доброй и сконфуженной улыбкой… А ты подумай только, кто этот человек? Это наш вождь, глава рабоче-крестьянского правительства огромной страны, величайший в мире революционер. В восемнадцатом году его тяжело ранила пулей какая-то жалкая, гнусная тварь. И вот этот человек, до сих пор не оправившийся от ранения, идет из своего кабинета, где решает государственные дела огромной важности, на субботник и работает вместе со всеми. Увидел я этот снимок и почувствовал себя моложе, сильнее, тверже и невольно преисполнился гордостью, что во главе нашего правительства стоит такой удивительный человек. Вот на кого нам надо стараться походить хотя бы в самой малой степени. Быть всегда с народом, делить вместе с ним все трудности и невзгоды, честно стоять на любом посту, самоотверженно выполнять порученную работу — вот что требуется теперь от каждого из нас. Знаешь, почему я об этом говорю? После гражданской войны развелось немало таких людей, которые кичатся своими не ахти какими старыми заслугами, требуют к себе внимания и почета, а сами не желают ни учиться, ни работать. Конечно, со временем такие люди повыведутся. Но сейчас они есть. И я очень хочу, чтобы ни сам я, ни вы с Романом не стали такими… Многое, Ганька, ты не в состоянии понять в настоящий момент. Хотя ты уже и секретарь ревкома, и комсомолец, все равно ты темный, многого не понимающий человек. Извини меня, но это чистая правда. Тебе еще надо расти, учиться и учиться, чтобы все понять и найти в жизни трудную, но правильную дорогу. Если я останусь в Чите, на следующую осень обязательно вытащу тебя к себе и устрою учиться. Как ты смотришь на это?

— С радостью приеду. Я знаю, что без ученья не обойдешься.

— А на кого ты хотел бы учиться?

— На такого человека, который занимается поисками золота, железной руды и драгоценных камней. Не знаю, как эти люди называются, но у них, по-моему, самое интересное дело в жизни.

— Называются эти люди геологами. И если ты в самом деле решил стать геологом, то это очень хорошо. Заранее готов позавидовать тебе. Ведь наше Забайкалье — это настоящее золотое дно. Здесь мы ходим по таким богатствам, каких, пожалуй, нет в любом другом краю. Испокон веков здесь добывали серебро. Позже нашли богатейшее золото на Каре и во многих других местах. Потом была открыта Шерловая гора. Я слыхал от знатоков, что это форменная кладовая природы, набитая самыми разнообразными драгоценными камнями. Ты сходи как-нибудь в местный музей и посмотри, что за камешки находят на Шерловой горе. А разве она одна такая? Наверняка со временем найдутся десятки, а то и сотни других не менее богатых гор. Может быть, и на твою долю выпадет счастье отыскать здесь редкие руды, неиссякаемые золотые жилы или богатейшие алмазные россыпи.

Василий Андреевич тяжело вздохнул и задумался. Потом с какой-то печалью в голосе сказал:

— При царях ни серебро, ни золото не приносило нашему краю радости и добра. Добывать забайкальские богатства погнали осужденных в каторжные работы. С тех пор и был наш край целых двести пятьдесят лет краем каторги и ссылки, страной горя, страшных мук и кровавых слез. Но теперь, — повеселел его голос, — все будет по-другому. Каждое вновь открытое здесь месторождение угля, железа, золота и многого другого будет делать богаче и в конечном счете счастливей наш народ, нашу родину… Как видишь, геологам здесь работы хватит, и это будет дело большой государственной важности.

— Не скоро все это будет, — перебил его Гавриил, вспомнив Гошкин рассказ о читинских бандитах и грабителях, об убийстве секретаря Дальбюро Анохина.

— Почему ты так думаешь?

— Врагов кругом много. Они нам мешали и будут мешать, пока их под корень не выведут. Ехал я в Читу и думал, что здесь спокойно живут, а Гошка мне такое порассказал…

— Ага, значит, ты уже успел встретиться с Гошкой! Выходит, с ним ты и был в китайской обжорке?

— С ним, — сознался Гавриил.

— Ну, и что же он тебе рассказывал?

— О ночных облавах на бандитов. Его в одной облаве ранили. Хорошо, что легко… И откуда здесь эти грабители и бандиты?

— Откуда, спрашиваешь?.. Так вот слушай. Во-первых, в городе скрывалось и скрывается немало самых отпетых белогвардейцев. Уйти со своими за границу они не успели или не пожелали. Во-вторых, здесь осели воры, грабители и авантюристы всех мастей, бежавшие от советской власти из Поволжья, с Урала и со всей Сибири. Здесь они первое время чувствовали себя как рыба в воде. Наша милиция, которая должна была бороться с ними, оказалась не на высоте. Пролезли в нее даже на очень ответственные должности люди с уголовным прошлым. Они быстро спелись с шайками грабителей и убийц, брали с них взятки и не трогали их. И дело кончилось тем, что от их руки погиб товарищ Анохин. Вот тогда-то и принялись мы распутывать весь этот змеиный клубок. До конца его распутали только с помощью Москвы. Приехали оттуда самые опытные чекисты и в конце концов нашли убийц товарища Анохина, выловили и ликвидировали сотни бандитов, скрывавшихся в Чите и ее окрестностях. А затем всю нашу милицию пришлось создавать заново. Это был для нас такой урок, которого мы никогда не забудем.

— Теперь мне понятно, почему у нас в начальниках милиции Челпанов оказался, — сказал Ганька.

— Историю с Челпановым я знаю. Это был семеновский разведчик, работавший и на Семенова и на японцев. Его для этой цели специально к нам подсунули.

— Он не из тех, кого вы с Нагорным еще в партизанах не знали, как поймать?

— Из тех… Но откуда тебе-то известно, кого мы с Нагорным разыскивали тогда?

— А помнишь, я ночевал однажды у тебя в Богдати? Пришел к тебе ночью Нагорный и сказал, что ему надо поговорить с тобой строго секретно.

— Ну, помню.

— Вот тогда я и подслушал ваш разговор.

— Вон ты какой гусь оказался!.. А я-то думал, что ты спал и ничего не слышал. Нехорошо ты поступил. И сознаться в этом духу не хватило. Потом ты об этом никому не рассказывал?

— Никому. Только все время помнил ваш разговор. И когда кое-что узнал, то в прошлом году все рассказал Нагорному. Потом он мне говорил, что я ему этим шибко помог…

Наконец дядя пожелал Гавриилу спокойной ночи и отвернулся к стене, Гавриил лежал и пытался представить себе то далекое будущее, когда покончит Красная Россия со всеми своими врагами, с разрухой и нищетой. К тому времени он постарается выучиться на геолога и работать останется обязательно в Забайкалье. Здесь будут открывать ему свои богатства хребты и горы на Витиме и Олекме, на Ингоде и Ононе, на Шилке и Аргуни. И все время, пока он не заснул, стояли перед его главами Волчья и Змеиная сопки в окрестностях Мунгаловского, на которых прямо на поверхности находили ребятишки куски яшмы и голубые яйцевидные камни, внутри которых сверкали то бесцветные, то черные кристаллы горного хрусталя. Изредка сопки заносило как бы дымом, и тогда возникали вместо них огороды Золотоноши и Тайны, где крестьяне мыли золото прямо в огородах по соседству с грядками зеленого гороха, огурцов и моркови.

40

После долгой и снежной зимы особенно дружной бывает весна в Забайкалье. Бурно тают в горной тайге снега, вскрываются реки и речки. Какая-нибудь маленькая, пересыхающая летом речушка становится тогда могучим и грозным потоком. Гулкой весенней ночью далеко-далеко слышен ее будоражливый, неумолкаемый шум. Она выходит из берегов, топит прибрежные кусты и огороды, рвется через мельничные запруды, ломает и сносит все мосты. Белой от пены, шалой и неукротимой рекой летит она в солнечную даль. Кто хоть однажды видел ее буйный веселый разлив, тот запомнит его навсегда…

С утра ничто не предвещало в Чите никаких перемен. В положенный час, пробившись из сизой тяжелой мглы, показалось солнце. Белесое небо над городом становилось все выше и просторней, наливалось голубой эмалью. Окружающие его зубчатые сопки заблестели серебром вершин, ярче зазеленели сосны в нагорных рощах.

Весь день на песчаных улицах текли по тротуарам тоненькие, часто иссякающие совсем ручейки пешеходов. По булыжным мостовым громыхали тяжело груженные телеги, проезжали пролетки, изредка проносился с дымным хвостом отчаянно дребезжавший грузовик. Со станции железной дороги, где время от времени поднимался кучевыми облаками ослепительно белый пар, доносились пронзительные гудки паровозов и приглушенный расстоянием стук колес.

А синим звездным вечером началось. Взыграла, загудела, забуянила вся Чита. Не зная, с чем сравнить все происходящее в городе, Гавриил сравнил это с бурным весенним разливом знакомых ему с детства речек и рек.

В восьмом часу за ним забежал радостно возбужденный, сгоравший от восторга и нетерпения Гошка. Забыв поздороваться, всполошил он Гавриила сердитым криком:

— Ты что это дома отсиживаешься! Собирайся давай!

— Куда собирайся?

— А ты знаешь, что сегодня в городе творится? Прозеваешь, всю жизнь потом жалеть будешь. Весь народ на улицы высыпал. Такая манифестация будет, что закачаешься.

— Это еще что за манифестация?

— Пойдем, пойдем! Сам все увидишь!

Над центром города стояло зарево электрического света. Оттуда доносился глухой, непрерывный, охвативший полгорода шум.

— Слышишь? — спросил, выходя из калитки на улицу, Гошка у Гавриила и тут же приказал ему: — А ну, приурезали! Не отставай от меня!..

Когда они выбежали на Соборную площадь, на ней уже бурлила и разливалась все шире и шире огромная толпа народа. Из всех улиц и переулков непрерывно вливались в нее то беспорядочными кучками, то небольшими колоннами все новые и новые люди. Они несли с собой красные знамена, плакаты и лозунги.

На тротуарах у почтамта и аптеки с цветными шарами в окнах толпились зрители. То нарастая, то спадая, плескался прибой голосов, поднимался в небо синий пар. Ничего подобного Гавриил никогда не видал. Владевшее этим человеческим сборищем возбуждение передалось и ему. На душе у него стало весело, празднично и немного тревожно. Все время ему хотелось двигаться, толкаться, слушать других и шуметь самому.

— Ну, видишь теперь, зачем я торопил тебя? — спросил у него Гошка с таким видом, словно все, что творилось кругом, было его затеей. — Здесь пока еще только одни городские. Рабочие еще не подошли. Они с дальнего вокзала и с Большого острова пойдут. Вот на них стоит посмотреть. Аж земля гудит, как двинется рабочий народ. Ты настоящих рабочих-то еще и в глаза не видывал. Давай пробираться к вокзалу, иначе самое главное проморгаем…

Они стали спускаться вниз к привокзальной площади. На тротуарах нельзя было протолкнуться, и шагали прямо по мостовой. Пестрая живая стена тянулась непрерывно. Она кашляла, шевелилась, смеялась, разговаривала. У Ганьки зарябило в глазах от множества мужских и женских лиц, от белых и оранжевых полушубков, от шуб и дошек, пальто и шинелей, меховых и ватных курток. До слуха его долетали то веселые и насмешливые, то восторженно-удивленные, то полные нескрываемого раздражения и тревоги голоса.

Чем дальше уходили Гошка и Гавриил от Соборной площади, тем реже становилась толпа. Пересекая темную боковую улицу недалеко от театра, они увидели вынырнувшую откуда-то из мрака рессорную пролетку. Одинокий пассажир в пролетке вдруг поднялся на ноги, истерически взвинченным голосом обратился к публике:

— Товарищи! Граждане свободной и демократической Дальневосточной Республики! Что вы делаете? Разве вы не понимаете, чем грозит нам завтра? Пока вы вольны выражать свою волю, организуйте контрманифестацию…

— Вишь, чего захотел! — возмутился Гошка. — Морду бы ему за эту контру набить. Сразу видно, что недорезанный.

— Да помолчи ты, дай послушать!..

Оратор тем временем продолжал выкрикивать:

— Требуйте от правительства сохранения самостоятельной, независимой от Москвы ДВР! Не надо нам чекистских подвалов и чрезвычаек!..

Едва толпа поняла, чего хочет оратор, как сразу же стала редеть и рассеиваться. Воровато оглядываясь по сторонам, хорошо одетые люди спешили на всякий случай убраться подальше. Скоро около оратора остались какие-то подростки, дряхлый старичок в белых фетровых ботах и Гавриил. Даже Гошка куда-то скрылся.

Увидев, что слушателей почти не осталось, оратор смутился и умолк. Старичок воспользовался этим и насмешливо крикнул:

— Не тех агитируете, гражданин Трупп! Вы на площадь поезжайте. А здесь ничего не выйдет. Здесь неорганизованные…

Оратор с такой смешной фамилией, как оказалось, знал старичка. Он укоризненно бросил ему:

— Значит, и вы здесь, Алексей Кириллович? Тоже пришли воссоединения требовать? Не ожидал я этого от вас, не ожидал!..

Задиристый старичок не остался в долгу.

— Плевать мне, ждали вы или не ждали! — закричал он резким дрожащим голосом. — Я всегда считал ваш «буфер» пустой и недолговечной затеей. Я не большевик, но я русский человек. Жить в этой дыре в отрыве от России мне тошно. Это не жизнь, а прозябание. Вы порочите Советскую Россию, а я считаю, что какая бы она ни была, но хуже прежней не будет… Вот так-то, уважаемый!..

— Вы просто выжили из ума! — прошипел оратор. — Вы старая… — Закончить он не успел. С противоположного тротуара к пролетке метнулся с палкой в руках Гошка. Он огрел палкой извозчичью клячу раз, другой и третий.

Кляча дернулась, рванула вперед. От неожиданности извозчик, стыдливо прятавший лицо в воротник тулупа, едва усидел на козлах. А Трупп не устоял на ногах и вывалился из пролетки. Рявкнув по-медвежьи от боли и возмущения, вскочил он и понесся догонять пустившегося наутек извозчика.

Разъяренный Гошка грозил вслед убегавшему Труппу и кричал:

— Держи его!..

А подростки на тротуаре свистели и улюлюкали…

— Гошка! Черт ты этакий! Чего это ты развоевался здесь? — кинулся к Гошке с тротуара откуда-то появившийся Чубатов. — Я только, паря, подошел сюда. Гляжу, а тут ты воюешь. С чего ты разбушевался?

— А ты разве не слыхал, что тут этот тип говорил?

— В том-то и дело, что не слыхал. Иначе бы тоже ввязался.

Гошка бросил палку и подошел к старичку, который все еще продолжал возмущенно и презрительно фыркать.

— Что это за тип, папаша, был?

— Это, батенька, лидер правых эсеров, член Нарсоба. Тебе бы, батенька, надо было его палкой-то… Лошадка тут ни при чем.

— Рук об него марать не хотелось… У него что, в самом деле такая смешная фамилия?

— Да, да! — расплылся в улыбке старичок. — Фамилия, можно сказать, символическая и для него и для господ эсеров.

Чубатов тем временем спрашивал Гавриила:

— Что такое, паря, происходит? Я никак понять не могу. Переворот затеяли, что ли?

— Какая-то манифестация, а не переворот.

— Манифестация?!. Ну, тогда без переворота не обойдется. Значит, буфер свергать будут. В семнадцатом году в Петрограде тоже началось с манифестации, а потом слышим-послышим, царь с престола слетел. Вот попомни мое слово, что и здесь тоже будет…

— Здесь же царя-то нет?

— Зато министры найдутся, которые против советской власти.

От вокзала донеслись звуки духового оркестра. Они ширились и росли. Рассеявшаяся было толпа снова затопила весь тротуар у театра.

— Идут! — раздались взволнованные голоса.

Послышался тяжелый и мерный топот множества ног. Все застыли в нетерпеливом ожидании, и Гавриил понял, что сейчас он увидит рабочих.

Прошли томительные минуты, и вот надвинулась, затопила всю улицу от края до края живая река. Сперва Гавриил увидел высоко поднятые красные знамена, а потом здоровенных, как на подбор, знаменосцев. Это были молодые, сурово торжественные парни в одинаковых ватных телогрейках и шапках-ушанках. Чуть покачивались и подрагивали древки знамен в их вытянутых вперед, сильных и мускулистых руках. Презирая мороз, они шли без рукавиц. Рукавицы были пренебрежительно Заткнуты у них за кушаки и ремни.

— Черновские!.. Шахтеры!.. — сказал кто-то за спиной Ганьки.

Следом за знаменосцами, крепко отбивая шаг, шли пожилые, с бравой солдатской выправкой люди с винтовками на ремнях. Вился над ними белый пар, по пояс застилала их взбитая сапогами песчаная пыль. Шеренга за шеренгой выплывали они из мглы, и Гавриил видел серьезные, преисполненные решимости лица, то сумрачно насупленные, то веселые.

— Почему они с винтовками? — спросил он у Гошки. Но ответил ему не Гошка, а кто-то другой:

— Все это бывшие красногвардейцы и партизаны.

Крайним в одной шеренге шел гигантского роста широколицый и седоусый шахтер в косматой черной шапке. У него озорно и молодо блестели глаза. Проходя мимо Гавриила, он не удержался и почему-то подмигнул ему. Потом сильным, слегка хрипловатым голосом затянул:

Долго мы в тюрьмах страдали, Долго нас голод томил…

Люди в шеренгах радостно вздрогнули, подтянулись и слаженно подхватили сотнями голосов:

Черные дни миновали, Час искупленья пробил.

Обретая в этой поддержке новую силу, еще уверенней и красивей продолжал запевать седоусый:

Свергнем могучей рукою Гнет роковой навсегда.

И вся колонна клятвенно подтвердила воедино слитыми, полными торжества и силы голосами:

И водрузим над землею Красное знамя труда…

Еще не улеглась поднятая шахтерами пыль, как появилась другая колонна. И опять кто-то не выдержал, во всеуслышание сообщил:

— Дальний вокзал!.. Деповские…

Увидев запрудивших тротуары зрителей, деповские, выравнивая ряды, пошли широким пружинистым шагом. Тотчас же над одетыми в черные шинели и дубленые полушубки шеренгами всплеснулся звонкий, дрожащий от нетерпения тенор:

Слушай рабочий, Война началася, Бросай свое дело, В поход собирайся.

А потом грянул обжигающий душу припев:

Смело мы в бой пойдем За власть Советов.

И, как один, умрем В борьбе за это.

Неотрывно и жадно вглядывался Гавриил в проходивших мимо молодых и старых, в усатых и безусых рабочих, в женщин и девушек, в подростков с надетыми набекрень шапками, с горящими озорством и задором глазами. Он видел, что люди шли с большой охотой и удовольствием.

— Теперь нам надо к Нарсобу! — сказал Гошка. — Самое интересное там начнется… Вот, товарищ Чубатов, до чего дожили. Разве думали мы в заграничном госпитале такого дождаться?

— Мы еще и не этого дождемся, — ответил ему Чубатов. — Мы народ крепкий, мы до мировой революции доживем. Как ты, Ганька, думаешь?

Гавриил не успел ответить Чубатову, как рядом раздался чей-то насмешливый голос:

— Далеко загадываешь, гражданин.

— Ничего недалеко, — вскипел Чубатов. — Теперь дело пойдет. Объединимся с Россией, оправимся и такую житуху у себя устроим, что и умирать не захочешь, Тогда, глядя на нас, все заграничные рабочие и мужики переворот устроят.

В это время несколько человек сошли с тротуара и пристроились к колонне рабочих с Большого острова.

— Давайте и мы с ними! — предложил Гошка — Этак всего вернее будет. Нарсоб-то, гляди, как милиция оцепила.

— Это можно! — согласился Чубатов.

Они сбежали с тротуара и спросили у шагающих последними смешливых и острых на язык девушек:

— Можно нам с вами?

— Давайте! Если холостые, то с нашим удовольствием. Вашего брата теперь в обрез, давно на всех не хватает. Приходится всякого привечать, — говорила проворная толстенькая хохотушка, разглядывая Гошку и Гавриила.

— Тогда давайте знакомиться! — сказал Чубатов. — Веселых мы любим. Сам-то я, правда, женатый, да зато мои орлы холостые. Они ребята бывалые, три года в сопках партизанили. Это вот Гошка, завтрашний красный генерал, а это Ганька — будущий губ-гоп-ком. Держитесь, девки, за них, не отпускайте!

Девушки от шутки Чубатова расхохотались еще больше, а смущенный Ганька хмурился и молчал.

— Он у вас немой, что ли? — показывая на Ганьку, спросила кареглазая круглолицая дивчина в сером полушубке и синем платке.

— Нет, он только стеснительный. Не приучен еще за вашей сестрой ухаживать, — говорил Чубатов, заставляя Гавриила еще больше краснеть и злиться.

…По пути к Нарсобу манифестанты проходили мимо здания Дальбюро ЦК РКП(б). Там с балкона второго этажа приветствовали их секретари и члены Дальбюро.

— Да здравствует Народно-революционная армия, освободившая от интервентов и белогвардейцев Приморье и Владивосток!..

— Ура! Ура! — отвечали манифестанты, размахивая руками, кидая в воздух шапки и папахи.

— Товарищи рабочие! Требуйте немедленного воссоединения с Советской Россией!..

— Да здравствует великий вождь рабочих и крестьян товарищ Ленин!

И снова рвалось в звездное небо, оглушительно раскатывалось над колоннами многоголосое восторженное «ура». Вместе со всеми самозабвенно горланили охрипшие Гавриил, Гошка, Чубатов и молодые работницы. С озаренными глазами, с торжественно счастливым лицом Чубатов не раз хватал Гавриила за плечо, кричал ему прямо в ухо:

— Подвезло нам с тобой, Ганька! Счастливые мы, паря! Вовремя в Читу угодили. Теперь хоть будет что вспомнить…

Огромное здание Нарсоба вытянулось на целый квартал. Большие квадратные окна его были залиты ярким светом. Там еще заседали члены этого буферного парламента, явно доживавшего последние дни.

Подходя к Нарсобу, колонны подтягивались, выравнивались, громче отбивали шаг.

— Подготовиться! — вдруг скомандовал кто-то рядом с Гавриилом молодым, звонким и нетерпеливым голосом. Он обернулся и узнал пробегавшего мимо Веньку Рогожина с красной повязкой распорядителя на рукаве полушубка.

— Венька! — заорал он во всю глотку, хватая Рогожина за рукав.

— Ну, чего тебе еще? — огрызнулся недовольный Венька, но, узнав Гавриила, радостно закричал: — Улыбин!.. Вот не думал тебя встретить! Как это ты очутился здесь?

— Узнал, что у вас манифестация, и прилетел на ковре-самолете.

— Нет, серьезно, как ты попал сюда?.. В командировку приехал?

— На кооперативный съезд.

— А как там у тебя комсомольская ячейка? Растет?

— Растет помаленьку.

— Ты вот что. Запомни мой адрес. Он короткий, запомнить легко. Чита Первая, улица Недорезова. А там спрашивай меня у любого. Надо нам с тобой обязательно встретиться и поговорить… Сейчас же мне некогда… А ну, подготовиться! — крикнул Венька и скомандовал: — Крепче шаг! Раз, два!.. Начали!..

Вся колонна дружно рявкнула:

— Долой буржуазный «буфер»!

— Долой говорильню!..

— Да здравствует советская власть!..

И только теперь Гавриил окончательно разобрался в том, что происходило в городе, зачем шел к Нарсобу народ. Легко и радостно стало у него на душе. «Значит, будем вместе с Россией, вместе со всем русским народом», — думал он. И ему стало жалко, что нет в этот момент рядом с ним доктора Карандаева, печника Полуэктова и всех остальных, кто погиб в госпитале Быстрой, в боях под Убиенной и Богдатью, под Зерентуем и в даурских степях.

Целых два часа двигались мимо Нарсоба полные сознания своей силы и мощи, окутанные морозным паром народные толпы Пройдя колонной перед Нарсобом, Гавриил и Чубатов вышли из рядов и остались на тротуаре. Там они простояли до конца манифестации. А Гошка уже настолько подружился с толстенькой хохотушкой, что пошел провожать ее на Большой остров…

Долго в ту ночь не мог уснуть Ганька. В ушах звучали песни и лозунги, смех и говор, исполненные радости и угрозы мощные крики. Перед глазами плыли и плыли, как в белом тумане, старые и молодые, суровые и добродушные лица шахтеров и железнодорожников, партизан и народоармейцев. В ту ночь он впервые отчетливо представил себе, как велик и могуч его родной народ, в крови и жестоких муках завоевавший право на власть и на жизнь, на строительство нового мира.

Назавтра во всех читинских газетах были напечатаны отчеты о манифестации трудящихся Читы и телеграммы о таких же манифестациях в Благовещенске и Хабаровске, в Никольске-Уссурийском и Владивостоке.

…Пятнадцатого ноября Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет объявил ДВР составной частью Российской Федеративной Советской Республики.

А через неделю Гавриил Улыбин уезжал из Читы домой. Пребывание в городе оставило в душе его неизгладимо яркие впечатления. Домой он возвращался с горячей юношеской решимостью добиваться счастливой жизни для себя, для матери, для всех вековечных горюнов и тружеников родного поселка. Он не знал еще, какая это будет жизнь, но верил, что будет она большой и красивой.

Поезд уходил из Читы морозным и ясным утром На востоке из оранжевого тумана поднималось над сопками зимнее солнце. Навстречу этому солнцу и вечно зеленым сосновым лесам уносил его стремительный поезд. И на душе у него было безоблачно и светло, как было светло на снежных просторах Отчего края.

Примечания

1

Эта глава была напечатана в двух последних изданиях «Даурии». Но по своему содержанию она больше подходит для «Отчего края». По этой причине она и включена мною в этот роман. (К. С.)